4
Уже давно, с добрый час, путевой обходчик увидел двух людей, бредущих к линии. Первый раз он заметил пешеходов издалека - сам он тогда шел к границе своего участка. Теперь он возвращался к дому, и люди были куда ближе. "Немалый кусок степи протопали", - подумал обходчик. Шли они так: один - впереди, а другой - сзади. Это обходчик подметил и, продолжая шагать, занимаясь своей привычной работой, размышлял: "Конечно, ходят люди по-разному, особенно притомившись: который посильнее - начнет вырываться передним, который послабее - оттянет". Сам обходчик был человек не сентиментальный - он не считал, что худо дать приотстать товарищу: "Оно и правильно: сильный слабого тянет. Раз уж забрался далеко - тянись, крепись, не сдавайся! А то слабый и совсем не дойдет - раскиснет, коль его не понужать". Но теперь, рассмотрев пешеходов поближе, обходчик забыл свои рассуждения. Он заинтересовался совсем другим. Ружье-то было только у заднего. И нес он длинную двустволку не за спиной, на ремне, как полагается, когда вымотаешься до отказа на охоте. Нет, держал на изготовку. Вот чудно... Вроде так ведь водят на гауптвахту по всем правилам устава внутренней службы... Солнышко уже нависло над горизонтом. Обход участка был закончен, дома ждал ужин, а жена у путевого рабочего была хозяйка строгая и аккуратная. Но обходчик забыл и дом и ужин. Увидев поезд, он машинально показал свернутый флаг, дождался, пока, рассекая воздух, не промчались тяжелые вагоны, вминая прогибающиеся рельсы вместе со шпалами в песчаный балласт. "Что за номер? - рассуждал он про себя. - Факт! Один другого арестовал и выбирается на пути. Факт..." Шли эти двое неровно, теряя и вновь набирая темп, но все же достаточно споро. Перед границей полосы отчуждения, где за телеграфными столбами лежала темная полоса плотно укатанной по чернозему проселочной дороги, передний замялся, остановился. - Не хочет идти? Нет, шалишь!.. Опять погнал, - вслух рассуждал увлекшийся непонятным, притягивающим зрелищем путеец, когда задний, с ружьем, сокращая дистанцию, приблизился к переднему и оба опять двинулись вперед. Обходчику казалось, что эти люди его не видят, не смотрят на него. Но шли они прямо на него: "Как на столб!" В ровной степи железнодорожное полотно поднималось над общим уровнем едва заметно - его подчеркивал светлый, чисто подметенный балласт. - Вот так штука! Ну-ну! А дело-то неладное, - рассказывал сам себе насторожившийся путеец. - Чего-то там стряслось, факт! Впоследствии он говорил, что сразу почуял особую беду. Он не лгал, а просто, как часто бывает, последующие впечатления заслонили первые. А сейчас передний пер прямо на него, приземистый, широкоплечий. Шел он, как бык на убой, свесив тяжелую лысеющую голову. Задний был заметно выше ростом и тонкий. На его голове была намотана грязная рубаха в кровавых пятнах. Обходчик невольно взял в сторону. Передний вышел на пути. Задний с натугой сказал: - Стойте! Он выбрался на насыпь. Он с трудом волочил ноги. Его лицо было черным, в щетине небритой бороды и щек струпьями засохла кровь. Его глаза, так же как и ружье, лежащее в сгибе левой руки, были направлены на приземистого. Он сказал обходчику глухим, внятным голосом: - Очень опасный бандит! Диверсант!.. Они посеяли яйца саранчи. Около канала. Все было так удивительно, что слова "бандит", "диверсант" и "саранча" не сразу связались в сознании обходчика в образ, требующий ответа и действия. Он повторил: - Диверсант?.. Посадил саранчу?.. - И вдруг взмахнул длинным гаечным ключом: - И ты его поймал? Понятно!.. - Обходчик замахнулся на Сударева. Гад, гад! А ну! Не таращи глаза! - кричал он. - И откуда ты выполз, гадюка! Обходчик обратился к Алонову: - Снимай погон с ружья. Сейчас мы его для верности спутаем!.. - и кричал на диверсанта так, точно ют был за версту: - Давай, давай! За спину!.. Не вертись! Однако здоров! Черт!.. Стой, а то стукну!.. Кому говорят, паразит! Нежничаешь? Рельсы покрепче тебя, и те гнутся!.. - Обходчик скрутил руки Сударева, приговаривая: - Шипишь, змея? Глаза у тебя подходящие. А язык-то прикусил? Что?! Поломали тебе зубы?.. Он оттащил Сударева к кювету, пригнул, заставил сесть и связал ноги бандита куском бечевки. Алонов сидел на краю низкой насыпи, глядя на диверсанта. Ружье было наготове. - Ты что? Болит? Царапнули-таки тебя! - быстро и ласково говорил обходчик. - Ничего. Ты не думай. Ведь в голову - так либо сразу, либо легко. - Я устал, - коротко ответил Алонов. - А его нужно в город. - Правильно... - согласился обходчик. - А он что, один был? - Нет, второй ушел. - Ушел! Вот это, брат, плохо. А? - В город, в город нужно! - настаивал Алонов. - Станция от нас далековато. У моста охрана есть... Или позвонить из будки? Тоже далеко, покуда придут... А мы вот что с тобой сделаем: пассажирский остановим. Скоро семьдесят восьмой пройдет. Для такого случая - можно... А ты, слушай сюда, крепись! Ты теперь ни о чем не думай, успокаивал обходчик Алонова. Он отбежал на несколько десятков метров, достал из подвешенной к поясу жестяной коробки три петарды и прикрепил их лапками к рельсам. Потом вернулся к Алонову и развернул флажок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДОМА.
1
Солнце садилось. Машинист пассажирского поезда издали заметил обходчика, стоявшего на обочине пути. Фигура человека, освещенного сзади вечерней зарей, была отлично видна, но цвет ткани флажка не различался в неверном вечернем освещении. Однако флажок был распущен, и обходчик размахивал им. Готовясь к остановке, машинист плавно снижал скорость. Когда правое колесо паровоза раздавило первую петарду, начавшаяся уже мягкая работа пневматической тормозной системы превратилась в мертвую хватку.
Поезд остановился так, что будка машиниста пришлась над обходчиком. Перегнувшись из выреза окна, машинист брюзгливо спросил: - Чего стряслось? Излом? Подразумевался излом, разрыв рельса. Обходчик ответив криком: - Диверсанта поймали! Молоденький помощник, успевший выскочить на насыпь, поторопился с выводом: - Куда взрывчатку заложил? Обходчик возразил: - Чего там взрывчатка! Саранчу распустили! Машинист подавал тревожные гудки. К голове поезда изо всех сил, точно наперегонки, бежали главный кондуктор и начальник поезда: - Почему остановка? Что за тревога? Алонов сидел, держа ружье на коленях и не отрывая глаз от Сударева. Он слышал голоса, но не вдумывался в смысл слов. Чья-то рука резко взяла его за плечо: - Товарищ, товарищ! Что тут у вас случилось? Кто-то присел рядом на корточки. Алонов видел плечо с погоном майора. С каждой минутой Алонов слабел. Он с усилием указал ружьем на Сударева: - Главарь шайки диверсантов. Они зарыли в землю массу кубышек саранчи в районе водохранилища канала - Саранчи?! - подозрительно, недоверчиво переспросил майор государственной безопасности. - Да. Есть доказательства... Примите у меня диверсанта... Вот доказательство. - И Алонов вытащил из кармана коробку. Майор открыл. При виде странных предметов, похожих на закопченные миниатюрные тыквы-горлянки, настороженность исчезла. Алонов говорил с натугой, его голос звучал вяло, тускло: - Наблюдайте за диверсантом. Не опускайте глаз... Он хотел броситься на меня, чтобы покончить с собой. Он может попробовать повторить... Майор спрятал в свой карман коробку, ставшую особенной ценностью вещественным доказательством, уликой На подножках висели гроздья пассажиров. Несколько десятков человек, выскочивших из головных вагонов, успели образовать круг около паровоза. Вдоль поезда к месту происшествия бежали любопытные. Майор вскочил на ступеньки паровозной лестницы и закричал: - Товарищи! Ничего особенного не произошло. Поезд отправляется! Просьба разойтись по вагонам! По вагонам, по вагонам!.. - Он знаками подозвал к себе нескольких офицеров, оказавшихся поблизости. Двое офицеров взяли диверсанта за плечи. Обходчик развязал ноги бандита - и Сударев надолго исчез для Алонова. "Вот и всё", - подумал Алонов. Он переломил ружье, извлекая из патронников заряженные гильзы, как это должен сделать перед возвращением домой каждый уважающий себя человек. Тут-то его и сковала усталость. Он так и остался сидеть с раскрытым ружьем. Слабели руки. Опять заныла, заболела голова. Перед глазами опускались тени, закрывшие последние краски вечерней зари. Все ли дело окончено? Нет...
Майор спрашивал: - Почему вы не отвечаете? Вы можете идти?.. Нет? Алонов так и не ответил. Его подхватили на руки и куда-то понесли. Ему казалось - несли далеко, долго. Алонову было стыдно, что его несут, как маленького, но он ничего не мог поделать с собой. Чья-то голова оказалась рядом с его головой, и Алонов заговорил: - Еще один диверсант остался там... Он на свободе и будет продолжать. Еще один бандит остался в степи... Алонова поднимали по крутым ступенькам вагона, задели коленом за острый косяк узкой двери, и он очнулся. - Я ничего не сумел сделать со вторым бандитом, - громко пожаловался Алонов, - он на свободе! Еще один... Его необходимо немедленно поймать! Кто-то говорил: - Сюда, давайте его сюда. В это купе. И рокот, и удар задвинутой двери... Что-то жесткое, едкое, колючее забралось в ноздри, в грудь и заставило Алонова проснуться. Он почувствовал раскачивание вагона движущегося поезда, услышал стук колес и открыл глаза. Сбоку падал очень яркий, неприятный свет настольной лампы, а над Алоновым было женское лицо в белой косынке. Удивительно гадок нашатырный спирт - тяжелый, противный запах. Но он помог Алонову увидеть три мужских лица, сменивших женское. Майора он узнал по погонам, два других были незнакомые. Майор спросил: - Вы слышите? Вы можете говорить? - Да... А где Сударев? - Какой Сударев? - удивился майор. И допрос свидетеля преступления пошел не по установленному порядку снятия показаний. - Это диверсант, которого я вам сдал! - настаивал Алонов. - Где он? - Не беспокойтесь. Я помню, что вы говорили. Его хорошо охраняют, с ним ничего не случится. Но вы знаете его? Вы знакомы с ним? - Нет, но я слышал, что его так называли. - Кто? - Бандиты. - Сколько их? - Их было пять. - Почему было? - Я застрелил двоих. Третий сам погиб. Утонул... В трясине... Чей-то другой голос, не голос майора, что-то сказал, майор ответил. Но смысл фраз ускользнул от Алонова. Он попытался понять, его мысли опять стали путаться. Засыпая, он успел попросить: - Дайте нашатырного спирта. Медицинская сестра, по правилам сопровождающая поезда, поднесла флакон. И Алонов заставил себя вдохнуть грудью. - Может быть, вы знаете, как звали других? - продолжал свои вопросы майор. - Фигурнов - тот, которого засосало. Одного я застрелил, когда еще не знал имен. Потом... Клебановский и Хрипунов. Хрипунова я застрелил сегодня утром. Я напал на них в тумане. Клебановский скрылся. У меня осеклось ружье... Майор поспешно записывал, а Алонов продолжал, не ожидая вопросов: - Они заложили кубышки саранчи в трех местах. Очень много. Они работали два дня. Долго... На плато в ковыле, на берегах, между озерами. Там масса таких кубышек... Я видел. Я там разложил гильзы с записками, написал, что видел... Нужно уничтожить саранчу... Ружье осеклось, иначе я застрелил бы и третьего. Он может убежать... - Откуда они? - Не знаю. - Когда вы их заметили? - Давно. - Когда? Вы не помните дня? - Кажется, в воскресенье... Да, в воскресенье вечером. - Сегодня четверг, - сказал кто-то из спутников майора. - Мешки осмотрите, - попросил Алонов. - Там пиджак Сударева и его бумажник. И там один мешок его, Сударева... - Как вас зовут? - спросил майор. - Алонов. Я из совхоза Ленина... Но ведь нужно скорее поймать Клебановского. Которого я упустил!.. - Его найдут, товарищ Алонов. А теперь пока отдыхайте. - Спать!..
2
- Замучился за четверо суток и ранен, - сказал областной работник; он ехал в командировку. Третьим в купе был заводской мастер в отпуску, с санаторной путевкой. С майором они успели познакомиться в пути и сейчас стали его помощниками. Около спящего Алонова эти трое людей, беседуя вполголоса, составляли план действий. Нельзя было терять время, и областной работник, превратившись в секретаря майора, записывал тексты телеграмм тут же, на разложенном на колене блокноте. Вещи диверсанта были осмотрены. В захваченном Алоновым мешке не оказалось ничего интересного: две обоймы винтовочных патронов были впоследствии обнаружены в кустах около привала. А в бумажнике, кроме денег, нашелся паспорт. Перелистывая, майор говорил: - Действительно, по паспорту бандит значится Сударевым, и фотография его. Сударев, не Сударев - это потом. Паспорт настоящий, выдан давно и далеко. А вот здесь вещичка интересная. И свежая! Всего десять дней прошло. Временная прописка. Места, можно сказать, здешние... Так, - читал майор, улица Веселая, дом номер семь. Штамп - всё, как полагается. Подписал начальник паспортного отдела третьего отделения милиции. С этой ниточки начнет разматываться клубок! - Я как раз еду в этот город, - сказал областной работник. - Отлично, но уж до утра мы с вами ждать не будем, - возразил майор. - Мы немедленно приступим к делу! Сестру опять позовем приглядеть за ним, а сами - пошли, - пригласил майор, вставая. Поезд, подходя к станции, снижал ход. Майор побежал на телеграф, а областной работник - к дежурному по станции. График - это закон железной дороги. Его соблюдение есть дело чести каждого железнодорожника. Кому не знаком этот лозунг! Диспетчеры движения и дежурные на линейных станциях были крайне раздосадованы. Чрезвычайное происшествие! Пассажирский семьдесят восьмой окончательно выпал из графика! По какой-то еще не объясненной причине он простоял в степи на перегоне одиннадцать минут. И тут же добавил еще шестнадцать минут, которые он простоял сверх полагающихся трех мину г на станции, следующей за злосчастным перегоном! Эти двадцать семь минут уже не нагнать. Семьдесят восьмой снизил показатели дороги. За девятнадцать минут стоянки (вместо трех) усиленно поработали станционные телеграф и телефоны. И не успел еще главный кондуктор семьдесят восьмого свернуть флажок, запрещающий движение, не успели еще убрать свои флажки проводники вагонов, дублирующие сигнал главного, не успел еще прозвучать долгожданный сигнал отправления, как в самых разнообразных и порой довольно удаленных друг от друга и от района происшествия местах началась работа. Авиация собиралась обозреть степь сверху, как только рассветет. По проводам летели приказы сельсоветам и колхозам, составлялся план патрулирования границ обширного и ставшего весьма подозрительным района с тем, чтобы надежно его прочесать в дальнейшем. Служебное радио предупредило суда, движущиеся по каналу. Скоро быстроходные глиссеры и катера вспенят воду, шаря прожекторами по берегам и стремясь к зоне резервного водохранилища. Политический отдел дороги обратился по селекторной связи к общественности. Смысл обращения был таков: "Бандит бродит где-то около вас, товарищи! Диверсант покусился на благо нашей Родины. Будьте бдительны!" В понятии людей саранча и классовый враг слились в одно, и люди потеряли покой. На железной дороге работает много людей, они живут ее интересами и говорят: "У нас на дороге", - как мы говорим: "У нас на заводе, в колхозе..." Словом - у нас дома. Кто только не дежурил этой ночью в полосе отчуждения, считая длинные тревожные часы! Жители путевых будок и домов ремонтных бригад поделили между собою всю линию. Это легко, на каждые сто метров путей имеется свой столбик с цифрой. Сторожили рабочие, их жены, матери, отцы. И, конечно, дети. Как мечтали поймать диверсанта мальчики и девочки! Это может понять только тот из нас, взрослых, кто не забыл свое детство. А кто забыл - тот не поймет, сколько ему ни толкуй. Скучный он человек, бедняга!.. Уж во всяком случае велосипед, футбольный мяч, всякие там клюшки, куклы, любимые книги - все, что делает жизнь прекрасной, без звука отдал бы каждый за миг величайшей удачи. Поймать диверсанта! Нет, задержись Клебановский, не пройти бы ему. И не виноваты путейцы, что диверсант ускользнул от них. Безродный бродяга знал цену времени и преодолел перегон от водохранилища к станции до начала тревоги. На той самой станции, где поезд семьдесят восьмой простоял вместо трех минут - девятнадцать, Клебановский погрузился в вагон. Буфетное пиво действительно оказалось первоклассным, а водка вообще всегда и везде одинакова. Клебановский не выдержал характера. Чувствовал он - не стоит много пить, чувствовал, как накатывает пьяная тоска, а воздержаться от лишней стопки не сумел. И оправдания-то не было - он был уверен в себе, не трусил. Или думал, что не трусит... Поезд опаздывал, и бандит уже начал клевать носом скатерть буфетного столика. Когда семьдесят восьмой прибыл, сил у Клебановского хватило ровно настолько, чтобы, вручив билет проводнице, повалиться на гостеприимный вагонный тюфяк, застеленный чистым бельем, и блаженно заснуть. Вагоны до поздней ночи гудели голосами возбужденных пассажиров, были хождения, споры, выкрики, целые речи. И из всего многолюдного населения поезда, пожалуй, один Клебановский не слышал ни слова из того, что относилось теснейшим образом к нему и к диверсии. Едва поезд отошел от станции, новые друзья Алонова собрались в купе, где молодой человек спал под надзором медицинской сестры. Сестра с неохотой собралась было опять будить своего пациента, но майор ее успокоил: - Пусть себе спит. Да и вы идите отдыхать. Мы уж тут за ним сами присмотрим. Медицинская сестра объяснила, что в дорожных условиях она не пыталась снять присохшую к ране грязную рубашку и обмыть лицо раненого: в неподходящей для перевязки обстановке легко внести инфекцию. - Ничего, - возразил заводской мастер. - Боевая грязь - она что орден... Спи, победитель! Никому из троих, бывших в купе около Алонова, спать не хотелось. Наверстывая потерянное время, пассажирский поезд мчался со скоростью экспресса. Прожекторы паровоза резали черную ночь. В окне не виднелось огней. Широкие пространства степи были безлюдны, вагоны вздрагивали, раскачивались, колеса торопились, торопились, торопились... Майор сказал: - Я не говорил с этим, с Сударевым, но присматриваюсь. Он молчит, спокоен. Алонов предупредил, что бандит хочет покончить с собой. Может быть, хотел. Он, конечно, хотел что-то подобное выкинуть. Но повторений не будет. Алонов успел его растрепать. Сломанный человек... Сейчас он сидит, размышляет. Предложит сделку... Над одной из кубышек саранчи трое людей повторили опыт Алонова. На бумаге лежали обломки оболочки и кожистая сумка, разрезанная вдоль. Живая слизистая масса вспучилась. Не тронутые ножом зародыши скоро будут обращены в небытие... За час до прихода поезда в степной городок проводница вагона, приютившего Клебановского, разбудила отдыхавшую напарницу. Взволнованная своими мыслями, разговорами пассажиров и наблюдениями, она поделилась с подругой: - Ты и не заметила - на той станции, где нас из-за диверсантов задерживали, к нам сел какой-то. На девятнадцатое место я его положила. Вещей с ним мешок, как у охотника; одет, как охотник, а ружья нет. Пьяный! Сам до того противный - сказать нельзя! А вдруг он тоже какой-то бандит? Я к нему все подхожу, смотрю... Многие пассажиры, не замечая скромной проводницы, принимают ее за какую-то естественную деталь поездки, исполняющую свою служебную функцию. Однако, наблюдая за чистотой, заботясь о постелях, кипятке и прочем вагонном быте, проводница видит, слышит, делает выводы. Она получила семилетнее или десятилетнее образование; разговоры и мысли пассажиров для нее понятны. Привычка общения с большим числом людей развивает наблюдательность. И приходится порой удивляться, какие меткие определения даются иному пассажиру уже на третий не день, а час пути. Пьяные пассажиры возбуждают естественную антипатию и брезгливой женщины, и человека, ответственного за порядок в вагоне. - А ну-ка, покажи мне его, - предложила напарница, наспех закрутив косу. Обе они очень не жаловали пьяниц. Может быть, именно поэтому физиономия с разинутым ртом и растрепанными усами возбудила подозрения и у второй проводницы. Диверсия, саранча, необычайное покушение - вызывали острую реакцию. Спрятавшись в служебное помещение, проводницы, будто кто мог их подслушать, шушукались: - И главное, ему скоро вылезать. Скоро его будить. А вдруг по правде бандит? - Ой, бандит ли? Матушки, да как же быть? А вдруг не бандит? Стыд-то какой будет! Нашлась старшая возрастом и опытом: - Пора уборку делать. А ты добеги до начальника, скажи ему. Что-то он присоветует? Начальник поезда недолго думая спросил: - У тебя сколько там пассажиров сходит? Только один? Этот самый, значит. Вот что, слушай: там стоянка пятнадцать минут. Так что ты его буди по остановке. Поняла? А теперь лети в свой вагон. - А вдруг не тот? - замялась проводница. - Стыдно будет! - А что, у тебя, что ли, никогда на улице документа не спрашивали? Чего особенного? Значит, ищут кого-то. Никакой обиды нет. ...Спящего глубоким сном Алонова бережно вынесли на носилках и уже увезли в вызванной телеграммой санитарной машине, когда Клебановский, которого с трудом растолкала проводница, вышел на перрон вокзала степного городка. В стороне стоял начальник поезда, а перед вагоном прогуливался милиционер. Он пошел вслед за пассажиром в сапогах и с охотничьим мешком за спиной. В конце перрона, у открытых решетчатых дверей, ведущих в город, стоял другой милиционер. Первый милиционер догнал Клебановского, козырнул: - Гражданин! Ваш документ. От неожиданности Клебановский вздрогнул. Он с трудом вытащил свой паспорт. Тоненькая книжка промокла во время купания в озере, где ее хозяин спасался от воображаемой погони.
Уже давно, с добрый час, путевой обходчик увидел двух людей, бредущих к линии. Первый раз он заметил пешеходов издалека - сам он тогда шел к границе своего участка. Теперь он возвращался к дому, и люди были куда ближе. "Немалый кусок степи протопали", - подумал обходчик. Шли они так: один - впереди, а другой - сзади. Это обходчик подметил и, продолжая шагать, занимаясь своей привычной работой, размышлял: "Конечно, ходят люди по-разному, особенно притомившись: который посильнее - начнет вырываться передним, который послабее - оттянет". Сам обходчик был человек не сентиментальный - он не считал, что худо дать приотстать товарищу: "Оно и правильно: сильный слабого тянет. Раз уж забрался далеко - тянись, крепись, не сдавайся! А то слабый и совсем не дойдет - раскиснет, коль его не понужать". Но теперь, рассмотрев пешеходов поближе, обходчик забыл свои рассуждения. Он заинтересовался совсем другим. Ружье-то было только у заднего. И нес он длинную двустволку не за спиной, на ремне, как полагается, когда вымотаешься до отказа на охоте. Нет, держал на изготовку. Вот чудно... Вроде так ведь водят на гауптвахту по всем правилам устава внутренней службы... Солнышко уже нависло над горизонтом. Обход участка был закончен, дома ждал ужин, а жена у путевого рабочего была хозяйка строгая и аккуратная. Но обходчик забыл и дом и ужин. Увидев поезд, он машинально показал свернутый флаг, дождался, пока, рассекая воздух, не промчались тяжелые вагоны, вминая прогибающиеся рельсы вместе со шпалами в песчаный балласт. "Что за номер? - рассуждал он про себя. - Факт! Один другого арестовал и выбирается на пути. Факт..." Шли эти двое неровно, теряя и вновь набирая темп, но все же достаточно споро. Перед границей полосы отчуждения, где за телеграфными столбами лежала темная полоса плотно укатанной по чернозему проселочной дороги, передний замялся, остановился. - Не хочет идти? Нет, шалишь!.. Опять погнал, - вслух рассуждал увлекшийся непонятным, притягивающим зрелищем путеец, когда задний, с ружьем, сокращая дистанцию, приблизился к переднему и оба опять двинулись вперед. Обходчику казалось, что эти люди его не видят, не смотрят на него. Но шли они прямо на него: "Как на столб!" В ровной степи железнодорожное полотно поднималось над общим уровнем едва заметно - его подчеркивал светлый, чисто подметенный балласт. - Вот так штука! Ну-ну! А дело-то неладное, - рассказывал сам себе насторожившийся путеец. - Чего-то там стряслось, факт! Впоследствии он говорил, что сразу почуял особую беду. Он не лгал, а просто, как часто бывает, последующие впечатления заслонили первые. А сейчас передний пер прямо на него, приземистый, широкоплечий. Шел он, как бык на убой, свесив тяжелую лысеющую голову. Задний был заметно выше ростом и тонкий. На его голове была намотана грязная рубаха в кровавых пятнах. Обходчик невольно взял в сторону. Передний вышел на пути. Задний с натугой сказал: - Стойте! Он выбрался на насыпь. Он с трудом волочил ноги. Его лицо было черным, в щетине небритой бороды и щек струпьями засохла кровь. Его глаза, так же как и ружье, лежащее в сгибе левой руки, были направлены на приземистого. Он сказал обходчику глухим, внятным голосом: - Очень опасный бандит! Диверсант!.. Они посеяли яйца саранчи. Около канала. Все было так удивительно, что слова "бандит", "диверсант" и "саранча" не сразу связались в сознании обходчика в образ, требующий ответа и действия. Он повторил: - Диверсант?.. Посадил саранчу?.. - И вдруг взмахнул длинным гаечным ключом: - И ты его поймал? Понятно!.. - Обходчик замахнулся на Сударева. Гад, гад! А ну! Не таращи глаза! - кричал он. - И откуда ты выполз, гадюка! Обходчик обратился к Алонову: - Снимай погон с ружья. Сейчас мы его для верности спутаем!.. - и кричал на диверсанта так, точно ют был за версту: - Давай, давай! За спину!.. Не вертись! Однако здоров! Черт!.. Стой, а то стукну!.. Кому говорят, паразит! Нежничаешь? Рельсы покрепче тебя, и те гнутся!.. - Обходчик скрутил руки Сударева, приговаривая: - Шипишь, змея? Глаза у тебя подходящие. А язык-то прикусил? Что?! Поломали тебе зубы?.. Он оттащил Сударева к кювету, пригнул, заставил сесть и связал ноги бандита куском бечевки. Алонов сидел на краю низкой насыпи, глядя на диверсанта. Ружье было наготове. - Ты что? Болит? Царапнули-таки тебя! - быстро и ласково говорил обходчик. - Ничего. Ты не думай. Ведь в голову - так либо сразу, либо легко. - Я устал, - коротко ответил Алонов. - А его нужно в город. - Правильно... - согласился обходчик. - А он что, один был? - Нет, второй ушел. - Ушел! Вот это, брат, плохо. А? - В город, в город нужно! - настаивал Алонов. - Станция от нас далековато. У моста охрана есть... Или позвонить из будки? Тоже далеко, покуда придут... А мы вот что с тобой сделаем: пассажирский остановим. Скоро семьдесят восьмой пройдет. Для такого случая - можно... А ты, слушай сюда, крепись! Ты теперь ни о чем не думай, успокаивал обходчик Алонова. Он отбежал на несколько десятков метров, достал из подвешенной к поясу жестяной коробки три петарды и прикрепил их лапками к рельсам. Потом вернулся к Алонову и развернул флажок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДОМА.
1
Солнце садилось. Машинист пассажирского поезда издали заметил обходчика, стоявшего на обочине пути. Фигура человека, освещенного сзади вечерней зарей, была отлично видна, но цвет ткани флажка не различался в неверном вечернем освещении. Однако флажок был распущен, и обходчик размахивал им. Готовясь к остановке, машинист плавно снижал скорость. Когда правое колесо паровоза раздавило первую петарду, начавшаяся уже мягкая работа пневматической тормозной системы превратилась в мертвую хватку.
Поезд остановился так, что будка машиниста пришлась над обходчиком. Перегнувшись из выреза окна, машинист брюзгливо спросил: - Чего стряслось? Излом? Подразумевался излом, разрыв рельса. Обходчик ответив криком: - Диверсанта поймали! Молоденький помощник, успевший выскочить на насыпь, поторопился с выводом: - Куда взрывчатку заложил? Обходчик возразил: - Чего там взрывчатка! Саранчу распустили! Машинист подавал тревожные гудки. К голове поезда изо всех сил, точно наперегонки, бежали главный кондуктор и начальник поезда: - Почему остановка? Что за тревога? Алонов сидел, держа ружье на коленях и не отрывая глаз от Сударева. Он слышал голоса, но не вдумывался в смысл слов. Чья-то рука резко взяла его за плечо: - Товарищ, товарищ! Что тут у вас случилось? Кто-то присел рядом на корточки. Алонов видел плечо с погоном майора. С каждой минутой Алонов слабел. Он с усилием указал ружьем на Сударева: - Главарь шайки диверсантов. Они зарыли в землю массу кубышек саранчи в районе водохранилища канала - Саранчи?! - подозрительно, недоверчиво переспросил майор государственной безопасности. - Да. Есть доказательства... Примите у меня диверсанта... Вот доказательство. - И Алонов вытащил из кармана коробку. Майор открыл. При виде странных предметов, похожих на закопченные миниатюрные тыквы-горлянки, настороженность исчезла. Алонов говорил с натугой, его голос звучал вяло, тускло: - Наблюдайте за диверсантом. Не опускайте глаз... Он хотел броситься на меня, чтобы покончить с собой. Он может попробовать повторить... Майор спрятал в свой карман коробку, ставшую особенной ценностью вещественным доказательством, уликой На подножках висели гроздья пассажиров. Несколько десятков человек, выскочивших из головных вагонов, успели образовать круг около паровоза. Вдоль поезда к месту происшествия бежали любопытные. Майор вскочил на ступеньки паровозной лестницы и закричал: - Товарищи! Ничего особенного не произошло. Поезд отправляется! Просьба разойтись по вагонам! По вагонам, по вагонам!.. - Он знаками подозвал к себе нескольких офицеров, оказавшихся поблизости. Двое офицеров взяли диверсанта за плечи. Обходчик развязал ноги бандита - и Сударев надолго исчез для Алонова. "Вот и всё", - подумал Алонов. Он переломил ружье, извлекая из патронников заряженные гильзы, как это должен сделать перед возвращением домой каждый уважающий себя человек. Тут-то его и сковала усталость. Он так и остался сидеть с раскрытым ружьем. Слабели руки. Опять заныла, заболела голова. Перед глазами опускались тени, закрывшие последние краски вечерней зари. Все ли дело окончено? Нет...
Майор спрашивал: - Почему вы не отвечаете? Вы можете идти?.. Нет? Алонов так и не ответил. Его подхватили на руки и куда-то понесли. Ему казалось - несли далеко, долго. Алонову было стыдно, что его несут, как маленького, но он ничего не мог поделать с собой. Чья-то голова оказалась рядом с его головой, и Алонов заговорил: - Еще один диверсант остался там... Он на свободе и будет продолжать. Еще один бандит остался в степи... Алонова поднимали по крутым ступенькам вагона, задели коленом за острый косяк узкой двери, и он очнулся. - Я ничего не сумел сделать со вторым бандитом, - громко пожаловался Алонов, - он на свободе! Еще один... Его необходимо немедленно поймать! Кто-то говорил: - Сюда, давайте его сюда. В это купе. И рокот, и удар задвинутой двери... Что-то жесткое, едкое, колючее забралось в ноздри, в грудь и заставило Алонова проснуться. Он почувствовал раскачивание вагона движущегося поезда, услышал стук колес и открыл глаза. Сбоку падал очень яркий, неприятный свет настольной лампы, а над Алоновым было женское лицо в белой косынке. Удивительно гадок нашатырный спирт - тяжелый, противный запах. Но он помог Алонову увидеть три мужских лица, сменивших женское. Майора он узнал по погонам, два других были незнакомые. Майор спросил: - Вы слышите? Вы можете говорить? - Да... А где Сударев? - Какой Сударев? - удивился майор. И допрос свидетеля преступления пошел не по установленному порядку снятия показаний. - Это диверсант, которого я вам сдал! - настаивал Алонов. - Где он? - Не беспокойтесь. Я помню, что вы говорили. Его хорошо охраняют, с ним ничего не случится. Но вы знаете его? Вы знакомы с ним? - Нет, но я слышал, что его так называли. - Кто? - Бандиты. - Сколько их? - Их было пять. - Почему было? - Я застрелил двоих. Третий сам погиб. Утонул... В трясине... Чей-то другой голос, не голос майора, что-то сказал, майор ответил. Но смысл фраз ускользнул от Алонова. Он попытался понять, его мысли опять стали путаться. Засыпая, он успел попросить: - Дайте нашатырного спирта. Медицинская сестра, по правилам сопровождающая поезда, поднесла флакон. И Алонов заставил себя вдохнуть грудью. - Может быть, вы знаете, как звали других? - продолжал свои вопросы майор. - Фигурнов - тот, которого засосало. Одного я застрелил, когда еще не знал имен. Потом... Клебановский и Хрипунов. Хрипунова я застрелил сегодня утром. Я напал на них в тумане. Клебановский скрылся. У меня осеклось ружье... Майор поспешно записывал, а Алонов продолжал, не ожидая вопросов: - Они заложили кубышки саранчи в трех местах. Очень много. Они работали два дня. Долго... На плато в ковыле, на берегах, между озерами. Там масса таких кубышек... Я видел. Я там разложил гильзы с записками, написал, что видел... Нужно уничтожить саранчу... Ружье осеклось, иначе я застрелил бы и третьего. Он может убежать... - Откуда они? - Не знаю. - Когда вы их заметили? - Давно. - Когда? Вы не помните дня? - Кажется, в воскресенье... Да, в воскресенье вечером. - Сегодня четверг, - сказал кто-то из спутников майора. - Мешки осмотрите, - попросил Алонов. - Там пиджак Сударева и его бумажник. И там один мешок его, Сударева... - Как вас зовут? - спросил майор. - Алонов. Я из совхоза Ленина... Но ведь нужно скорее поймать Клебановского. Которого я упустил!.. - Его найдут, товарищ Алонов. А теперь пока отдыхайте. - Спать!..
2
- Замучился за четверо суток и ранен, - сказал областной работник; он ехал в командировку. Третьим в купе был заводской мастер в отпуску, с санаторной путевкой. С майором они успели познакомиться в пути и сейчас стали его помощниками. Около спящего Алонова эти трое людей, беседуя вполголоса, составляли план действий. Нельзя было терять время, и областной работник, превратившись в секретаря майора, записывал тексты телеграмм тут же, на разложенном на колене блокноте. Вещи диверсанта были осмотрены. В захваченном Алоновым мешке не оказалось ничего интересного: две обоймы винтовочных патронов были впоследствии обнаружены в кустах около привала. А в бумажнике, кроме денег, нашелся паспорт. Перелистывая, майор говорил: - Действительно, по паспорту бандит значится Сударевым, и фотография его. Сударев, не Сударев - это потом. Паспорт настоящий, выдан давно и далеко. А вот здесь вещичка интересная. И свежая! Всего десять дней прошло. Временная прописка. Места, можно сказать, здешние... Так, - читал майор, улица Веселая, дом номер семь. Штамп - всё, как полагается. Подписал начальник паспортного отдела третьего отделения милиции. С этой ниточки начнет разматываться клубок! - Я как раз еду в этот город, - сказал областной работник. - Отлично, но уж до утра мы с вами ждать не будем, - возразил майор. - Мы немедленно приступим к делу! Сестру опять позовем приглядеть за ним, а сами - пошли, - пригласил майор, вставая. Поезд, подходя к станции, снижал ход. Майор побежал на телеграф, а областной работник - к дежурному по станции. График - это закон железной дороги. Его соблюдение есть дело чести каждого железнодорожника. Кому не знаком этот лозунг! Диспетчеры движения и дежурные на линейных станциях были крайне раздосадованы. Чрезвычайное происшествие! Пассажирский семьдесят восьмой окончательно выпал из графика! По какой-то еще не объясненной причине он простоял в степи на перегоне одиннадцать минут. И тут же добавил еще шестнадцать минут, которые он простоял сверх полагающихся трех мину г на станции, следующей за злосчастным перегоном! Эти двадцать семь минут уже не нагнать. Семьдесят восьмой снизил показатели дороги. За девятнадцать минут стоянки (вместо трех) усиленно поработали станционные телеграф и телефоны. И не успел еще главный кондуктор семьдесят восьмого свернуть флажок, запрещающий движение, не успели еще убрать свои флажки проводники вагонов, дублирующие сигнал главного, не успел еще прозвучать долгожданный сигнал отправления, как в самых разнообразных и порой довольно удаленных друг от друга и от района происшествия местах началась работа. Авиация собиралась обозреть степь сверху, как только рассветет. По проводам летели приказы сельсоветам и колхозам, составлялся план патрулирования границ обширного и ставшего весьма подозрительным района с тем, чтобы надежно его прочесать в дальнейшем. Служебное радио предупредило суда, движущиеся по каналу. Скоро быстроходные глиссеры и катера вспенят воду, шаря прожекторами по берегам и стремясь к зоне резервного водохранилища. Политический отдел дороги обратился по селекторной связи к общественности. Смысл обращения был таков: "Бандит бродит где-то около вас, товарищи! Диверсант покусился на благо нашей Родины. Будьте бдительны!" В понятии людей саранча и классовый враг слились в одно, и люди потеряли покой. На железной дороге работает много людей, они живут ее интересами и говорят: "У нас на дороге", - как мы говорим: "У нас на заводе, в колхозе..." Словом - у нас дома. Кто только не дежурил этой ночью в полосе отчуждения, считая длинные тревожные часы! Жители путевых будок и домов ремонтных бригад поделили между собою всю линию. Это легко, на каждые сто метров путей имеется свой столбик с цифрой. Сторожили рабочие, их жены, матери, отцы. И, конечно, дети. Как мечтали поймать диверсанта мальчики и девочки! Это может понять только тот из нас, взрослых, кто не забыл свое детство. А кто забыл - тот не поймет, сколько ему ни толкуй. Скучный он человек, бедняга!.. Уж во всяком случае велосипед, футбольный мяч, всякие там клюшки, куклы, любимые книги - все, что делает жизнь прекрасной, без звука отдал бы каждый за миг величайшей удачи. Поймать диверсанта! Нет, задержись Клебановский, не пройти бы ему. И не виноваты путейцы, что диверсант ускользнул от них. Безродный бродяга знал цену времени и преодолел перегон от водохранилища к станции до начала тревоги. На той самой станции, где поезд семьдесят восьмой простоял вместо трех минут - девятнадцать, Клебановский погрузился в вагон. Буфетное пиво действительно оказалось первоклассным, а водка вообще всегда и везде одинакова. Клебановский не выдержал характера. Чувствовал он - не стоит много пить, чувствовал, как накатывает пьяная тоска, а воздержаться от лишней стопки не сумел. И оправдания-то не было - он был уверен в себе, не трусил. Или думал, что не трусит... Поезд опаздывал, и бандит уже начал клевать носом скатерть буфетного столика. Когда семьдесят восьмой прибыл, сил у Клебановского хватило ровно настолько, чтобы, вручив билет проводнице, повалиться на гостеприимный вагонный тюфяк, застеленный чистым бельем, и блаженно заснуть. Вагоны до поздней ночи гудели голосами возбужденных пассажиров, были хождения, споры, выкрики, целые речи. И из всего многолюдного населения поезда, пожалуй, один Клебановский не слышал ни слова из того, что относилось теснейшим образом к нему и к диверсии. Едва поезд отошел от станции, новые друзья Алонова собрались в купе, где молодой человек спал под надзором медицинской сестры. Сестра с неохотой собралась было опять будить своего пациента, но майор ее успокоил: - Пусть себе спит. Да и вы идите отдыхать. Мы уж тут за ним сами присмотрим. Медицинская сестра объяснила, что в дорожных условиях она не пыталась снять присохшую к ране грязную рубашку и обмыть лицо раненого: в неподходящей для перевязки обстановке легко внести инфекцию. - Ничего, - возразил заводской мастер. - Боевая грязь - она что орден... Спи, победитель! Никому из троих, бывших в купе около Алонова, спать не хотелось. Наверстывая потерянное время, пассажирский поезд мчался со скоростью экспресса. Прожекторы паровоза резали черную ночь. В окне не виднелось огней. Широкие пространства степи были безлюдны, вагоны вздрагивали, раскачивались, колеса торопились, торопились, торопились... Майор сказал: - Я не говорил с этим, с Сударевым, но присматриваюсь. Он молчит, спокоен. Алонов предупредил, что бандит хочет покончить с собой. Может быть, хотел. Он, конечно, хотел что-то подобное выкинуть. Но повторений не будет. Алонов успел его растрепать. Сломанный человек... Сейчас он сидит, размышляет. Предложит сделку... Над одной из кубышек саранчи трое людей повторили опыт Алонова. На бумаге лежали обломки оболочки и кожистая сумка, разрезанная вдоль. Живая слизистая масса вспучилась. Не тронутые ножом зародыши скоро будут обращены в небытие... За час до прихода поезда в степной городок проводница вагона, приютившего Клебановского, разбудила отдыхавшую напарницу. Взволнованная своими мыслями, разговорами пассажиров и наблюдениями, она поделилась с подругой: - Ты и не заметила - на той станции, где нас из-за диверсантов задерживали, к нам сел какой-то. На девятнадцатое место я его положила. Вещей с ним мешок, как у охотника; одет, как охотник, а ружья нет. Пьяный! Сам до того противный - сказать нельзя! А вдруг он тоже какой-то бандит? Я к нему все подхожу, смотрю... Многие пассажиры, не замечая скромной проводницы, принимают ее за какую-то естественную деталь поездки, исполняющую свою служебную функцию. Однако, наблюдая за чистотой, заботясь о постелях, кипятке и прочем вагонном быте, проводница видит, слышит, делает выводы. Она получила семилетнее или десятилетнее образование; разговоры и мысли пассажиров для нее понятны. Привычка общения с большим числом людей развивает наблюдательность. И приходится порой удивляться, какие меткие определения даются иному пассажиру уже на третий не день, а час пути. Пьяные пассажиры возбуждают естественную антипатию и брезгливой женщины, и человека, ответственного за порядок в вагоне. - А ну-ка, покажи мне его, - предложила напарница, наспех закрутив косу. Обе они очень не жаловали пьяниц. Может быть, именно поэтому физиономия с разинутым ртом и растрепанными усами возбудила подозрения и у второй проводницы. Диверсия, саранча, необычайное покушение - вызывали острую реакцию. Спрятавшись в служебное помещение, проводницы, будто кто мог их подслушать, шушукались: - И главное, ему скоро вылезать. Скоро его будить. А вдруг по правде бандит? - Ой, бандит ли? Матушки, да как же быть? А вдруг не бандит? Стыд-то какой будет! Нашлась старшая возрастом и опытом: - Пора уборку делать. А ты добеги до начальника, скажи ему. Что-то он присоветует? Начальник поезда недолго думая спросил: - У тебя сколько там пассажиров сходит? Только один? Этот самый, значит. Вот что, слушай: там стоянка пятнадцать минут. Так что ты его буди по остановке. Поняла? А теперь лети в свой вагон. - А вдруг не тот? - замялась проводница. - Стыдно будет! - А что, у тебя, что ли, никогда на улице документа не спрашивали? Чего особенного? Значит, ищут кого-то. Никакой обиды нет. ...Спящего глубоким сном Алонова бережно вынесли на носилках и уже увезли в вызванной телеграммой санитарной машине, когда Клебановский, которого с трудом растолкала проводница, вышел на перрон вокзала степного городка. В стороне стоял начальник поезда, а перед вагоном прогуливался милиционер. Он пошел вслед за пассажиром в сапогах и с охотничьим мешком за спиной. В конце перрона, у открытых решетчатых дверей, ведущих в город, стоял другой милиционер. Первый милиционер догнал Клебановского, козырнул: - Гражданин! Ваш документ. От неожиданности Клебановский вздрогнул. Он с трудом вытащил свой паспорт. Тоненькая книжка промокла во время купания в озере, где ее хозяин спасался от воображаемой погони.