Иванов Валентин Дмитриевич
По следу
Валентин Иванов
По следу
(цикл "Алонов")
ТЕПЛЫЙ БЕРЕГ
(Вместо пролога)
Человек довольно давно находился под водой и уже не чувствовал холода. Холодно было лишь вначале, когда открылся трап и глубинная морская вода хлынула в камеру. Нет, не хлынула... Мотор рассчитанно медленно оттягивал стальную пластину-дверцу, и вода постепенно заполняла камеру; хотя теперь давление и уравновешено, нужно не спеша входить в воду на большой, недоступной обычному ныряльщику глубине. Холод сжимал голые ноги. На этой глубине было не больше четырнадцати и не меньше двенадцати градусов. Сейчас, летом и в этот месяц... Человек, который погружался в холодную воду, помнил теоретическую температуру. Перед тем как пустить его в отсек, на подводной лодке определили действительную температуру воды, но он, главное действующее лицо, почему-то забыл показание прибора. Тогда, в камере, он терпеливо стоял, ожидая, пока вода не покроет его с головой. Стоять было трудно. Тяжелый свинцовый пояс сползал на бедра. Длинные резиновые плавники, увеличивая ступни, превращали их в лапы чудовищной жабы. Хорошо плыть в этих штуках, но стоять неудобно. Да, это не костюм для ходьбы. На спине тройной горб из баллонов с кислородом с приспособлениями для регулирования дыхания. Лица нет, вместо него - выпуклая морда из небьющегося стекла, со шлангами для дыхания и отвода отработанного воздуха. Впрочем, этот человек уже привык быть таким. Тренировка приучила его видеть самого себя в этом чучеле с жабьими лапами, горбами и безликой мордой. Здесь глубина сто тридцать пять или сто сорок футов. Камера заполнилась водой, и человек потерял вес. Несмотря на медленность увеличения напора воды, он чувствовал боль в ушах и в костях черепа. Это сейчас пройдет, это знакомо. Давление - четыре атмосферы, а его научили ходить по дну и на глубине двухсот футов, выдерживая давление больше чем в пять атмосфер. Вот он почувствовал себя отлично, отлично! Холода не стало, манило вытянуться, лечь. Это - азотное опьянение; с ним нужно немного побороться, и оно тоже прекратится, как и ощущение холода. Человек легко шагнул в широко открытый трап и повис. Вода сжимала его со всех сторон, стремясь раздавить тело, а тело сопротивлялось. Чудесная машина - тело человека! Пояс, лапы, горбы на спине были так распределены, так рассчитаны, что человек лежал под водой почти горизонтально - чтобы плыть, рассекать воду с минимумом усилий. Неощутимые струи течения поворачивали его. Хотя в маске видно лучше, чем просто глазами, открытыми под водой, даже в очень чистой воде силы зрения хватает не больше чем на семьдесят футов. Течение вращало висящее тело человека, и вдруг он увидел нечто похожее на черную стену. Из-за азотного опьянения он забыл... Ведь на субмарине будут ждать только двадцать минут, а потом включат машины. За эти двадцать минут он должен отплыть подальше, иначе струи от винтов увлекут его, закружат, и он будет напрасно расходовать время, силы, кислород. Как долго он висит в воде, покинув камеру? Он не знал. Он боролся с азотом самым сильным средством - напоминал себе, кто он и зачем висит под водой, как дохлая рыба... Под ним лежала бездонная для него яма черной воды. Сводя и разводя руки, отталкиваясь жабьими лапами, он отплывал от субмарины, пока его уши не наполнил странный стук или треск. Вода вибрировала от моторов субмарины. Очень трудно сравнить с чем-то земным эти чужие человеку подводные звуки. Ловя слухом и телом уходящие шорохи, рокот и толчки, человек ждал, пока все не смолкло и он не остался совсем один под водой. На запястье его руки был надет компас - по виду точная копия часов. Субмарины нет, и магнитная стрелка, освободившись от действия стальной массы, показывает правильно. Человек определился по азимуту и поплыл к берегу.
Этот человек достаточно хорошо знал берег, куда плыл, хотя сам он здесь никогда не бывал. Было много данных об этом береге, впрочем, как и о других берегах. Можно сказать, что данных было даже очень много. В этом нет ничего удивительного: когда богатое государство настойчиво, долго изучает что-либо, когда оно может тратить много денег, привлекать любых специалистов, и главное, когда государство знает, чего хочет, оно добивается многого, что покажется чудом для обывателя, то есть для человека, который обычно не думает о таких вещах. Так, например, человеку, который плыл сейчас под водой с той же легкостью, с какой ходят по асфальту на улице, было точно известно, что в полумиле от береговой линии глубины уменьшались до двухсот - двухсот тридцати футов и шли к пляжу плавными подводными террасами. Это утверждали специалисты, знавшие свое дело. По их мнению, здесь удобное место. Черт с ними, ведь не им плыть. Человек плыл по компасу на глубине ста сорока футов. Его тело было уравновешено для этой глубины с учетом давления и плотности воды. Плотность воды зависит от содержания солей и меняется в зависимости от места. Соленость воды для этого берега была известна. Батиметр показывал глубину для этой воды с точностью до четырех футов. Очень близко перед человеком - ему показалось, что совсем перед руками, явились и исчезли большие, длинные тела. Очевидно, человек задумался и не сразу заметил этих рыб. Вода изменяет расстояния, формы и особенно цвета. Эти рыбы казались очень темными и имели веретенообразную форму. Определение формы пришло человеку в голову из какой-то книги о рыбах - сам он видел веретена только на рисунках. Это нехорошо, что он не сумел сразу заметить рыб, - это значит, что он рассеян, подумал человек. Нужно собрать себя. Очень светлая вверху над человеком, вокруг него вода казалась густой, зелено-голубой и туманной. Внизу же, куда он невольно глядел - ведь он лежал, - было черно, как крышка рояля: колодец, в который какой-то болван налил чернил. Человек мысленно выругался - грубо, так, как ругают дурачка-солдата, новобранца-деревенщину. Как долго он плывет? Черт его знает!.. Нужно одно - никоим образом не бояться и плевать на всё, в том числе и на самого себя. Чтобы развлечься, он заставлял себя думать по-русски. Не получалось, - и он бросил утомлять мозг. Это тоже трата сил, и никчемная: как только он всплывет, слова сами станут на место. И вот внезапно под ним черная яма сменилась светящимся песком. По песку полз крупный краб-портюн, кажущийся каким-то плоским и размазанным. Уже берег?! Человек смотрел на разбросанные по песку конические возвышения это большие завитые раковины, покрытые налипшим, как штукатурка, песком. Когда их очищают, они делаются крапчато-коричневыми. Но почему он не заметил границы уступа? Опять невнимательность - нужно, будь все проклято, взять себя в руки и не дремать! Кое-где на берегу есть вышки, замаскированные и. незамаскированные наблюдательные посты. Где расположены наблюдатели - он знал, этот человек, который плыл под водой к чужому берегу. Для такого знания совершенно не нужно что-то выведывать и подсматривать. Нужны точная карта в масштабе 1: 50 000, линейка, циркуль и здравый смысл. Никому нельзя отказывать в здравом смысле. Поэтому человек знал" откуда русские солдаты-пограничники наблюдают за морей в отличные трубы и бинокли. Пора думать: "Наши солдаты". Пора думать по-русски. Судя по глубине, до берега около полумили, и подниматься на поверхность еще рано. Человек плыл, сверяясь с компасом. Теперь он имел право быть уверенным в себе. Он не потерялся в море, не плыл, сам того не зная, вдоль береговой линии. А ведь при всех усилиях так могло получиться. Он не позволял себе думать о возможности ошибки. Но эта мысль все время стучалась в сознание. А теперь он позволил себе подумать о том, что могло бы случиться, но не случилось. И он отметил этот первый свой успех. Вычислить точный азимут, находясь на подводной лодке - пусть-ка попробует случайный человек! Это нелегко. Перед тем как войти в камеру, он, капитан субмарины и штурман вычисляли азимут и проверяли себя двенадцатью способами, со всеми поправками. Появились скалы в ярчайше-зеленых водорослях на черных, коричневых, синих стволах. Какие цвета! Человек плыл. Азимут привел его к рубчатой, рассеченной глубокими, мрачными трещинами вертикальной стене. Он поплыл вверх, поднимаясь рядом со стеной, легко, как рыба. Он ощущал свободу, полет. Вода теплела... А что говорит батиметр? Нет, не батиметр... По-русски - глубиномер... Только двадцать восемь футов? Нет, восемь метров. Стена кончилась вовремя. Человек лег на гребень подводной гряды и наслаждался теплом. Кругом царил ясный, прозрачный свет. Подняв голову, он смотрел на переливы ряби. За грядой оказался бассейн - ниже гребня метров на пять. В нем лежало очень большое, плоское, как резиновый ковер, черно-серое существо с треугольным остреньким носиком, длинными глазками и тонким двойным хвостом. Заметив человека, это воплощение грязи шевельнуло тонкими, как картон, боками и всплыло, показывая белую подкладку тела. "Тьфу, бог только спьяну мог выдумать такую штуку!" - подумал человек. Скользя, скат растворился. Дальше, дальше!.. Человек перебрался в бассейн, откуда он выгнал уродливую рыбу. Вторая гряда, третья. Четвертая - на глубине лишь трех метров. Берег совсем близко. Теперь наступает настоящий риск. Пора решать, а голову не высунешь. Нужно торопиться. Случайный купальщик проплывет и увидит его, сидящего на дне. Нельзя бросать все снаряжение здесь. Тут мелко - и волны могут выкинуть на берег немые вещи, которые заговорят слишком громко. Человек вернулся к первой гряде. Он стащил резиновые плавники и наблюдал, как они медленно тонули, опускаясь рядом с грядой в сторону, обращенную к открытому морю. Потом он расстегнул пояс, соединенный с баллонами специальной лямкой, вдохнул в последний раз воздух, привезенный с собой, и сорвал с головы маску.
Вода на поверхности оказалась теплой, как в ванне, а до пляжа было не больше двухсот метров. Теперь человек и считал и думал по-русски. Он медленно плыл наискось, расстегивая браслет с компасом. Вот и эта вещь исчезла на дне. Всё! Теперь человек стал таким, как все люди на теплом берегу. На нем были трусики из черного русского сатина, сшитые по русскому образцу и в меру поношенные. Во внутреннем кармашке хранилась нарочито самодельная дюралевая коробка, совершенно похожая на русские солдатские портсигары времен войны, но с добавлением отличной, непроницаемой прокладки от сырости. В коробке-портсигаре были нужные советскому человеку документы и деньги. Денег не так много, конечно, но хватит на первый случай. Документы были настоящие. Наше время, в числе многих особенностей, отличающих его от предыдущих времен, умеет собирать и использовать опыт прошлого, опыт, часто совершенно неожиданный. Один из знакомых - точнее сказать, из сослуживцев этого пловца, - большой знаток тонкостей типографского дела, был начинен историями, как нерестящаяся треска - икрой. Он, этот типографщик, как-то рассказывал о парижской мастерской русских революционеров, боровшихся с царем. Старые дела, старые люди времен до первой мировой войны. Случайная техника, конечно. Однако же трое или четверо революционеров сумели делать настоящие русские паспорта. Из нескольких сот людей, посланных с этими паспортами, провалился только один. И не потому, что паспорт был плох, - нет, по стечению обстоятельств, которые возможны раз в жизни. Московский пристав, в руки которого попал предъявленный для прописки паспорт, выданный в Тамбове, не отказался от своей подписи. Да, подпись была его, но он, этот пристав, в тот день, когда был выдан паспорт, уже находился в Москве, получив перевод по службе. Словом, в жизни никогда не бывает всё на сто процентов... Человек думал о своих процентах и плыл вдоль берега. В его глазах костяк карты обрастал мясом: долина меж двух низких, не выше двухсот пятидесяти метров, крутых и лесистых отрогов; полоса песчано-галечного пляжа, которым заканчивается долина. Над пляжем, сзади, деревья и крыши в листве. И много купальщиков. Как писал Честертон, лист прячут в лесу. Головы как листья. Сейчас этот человек исчезнет. Он плыл медленным кролем, он не слишком устал - мог бы плыть еще час, два. Пора однако же. Люди в воде и на песке. Самодельные тенты из простынь на палках. Никто не в силах сосчитать, что на пляж пришли, скажем, триста восемьдесят восемь человек, а ушли - триста восемьдесят девять... Барашки открытого моря приходили на мель низенькими валами и рассыпались совершенно домашним, уютным прибоем. Сегодня здесь могут купаться самые маленькие, двухлетние карапузы. Пловец вышел на берег. Если его заметили наблюдатели, телефон уже успел сработать. На пляже никого нет в военной форме, но это еще ничего не значит. Впрочем, кто его узнает. Он - такой же, как все. Он лег ничком, сильный - таких называют коренастыми - мужчина лет под сорок, с большой, лысеющей со лба головой, с пучками черных волос на плечах, предплечьях и груди. На берегу он почувствовал, что еще не согрелся после стылой донной воды. Но лечь на спину он себе не позволил: могут заметить портсигар, а не все купаются с портсигарами. Черт! Будь это действительно портсигар! Готовясь к подводному путешествию, он три дня не курил, чтобы облегчить дыхание... Услышав запах табачного дыма, он подсел к курильщикам, объяснил, что далеко уплыл от своей одежды, взял папиросу загорелой рукой... Да, ему здесь нравится. Да, он здесь уже недели две. Захотелось поболтать, и он думал и говорил по-русски без усилий. Разнежился? "Спокойствие, спокойствие", - сказал он себе. Трусики высохли, коробка не будет выдаваться. Докурив, он пошел вдоль линии прибоя. Приблизительно в середине пляжа выступ садов заканчивался белым рестораном, построенным с претензией на восточный стиль. В полукруглых арках одноэтажного здания ветер надувал полотнища занавесей. Перед рестораном купальщики разместились в несколько рядов. И по-прежнему на берегу не было видно никого в военной форме. Человек не вглядывался в лица: тот, кто смотрит, привлекает внимание и запоминается. Он шел к стене, которая отгораживала место санаторного пляжа. Здесь, шагах в двадцати, сидел мужчина в соломенной шляпе, укрыв голое тело мохнатой простыней в широких красных полосах. Особенная, единственная на пляже простыня. Человек присел, получил не случайную на этот раз папиросу. Произошел обмен несколькими фразами, незначительными, но вескими по порядку и условной форме. В чемоданчике владельца краснополосой простыни нашлись туфли, белые брюки, сорочка с короткими рукавами. Такие вещи носят все или почти все. Конечно, принадлежности костюма были несвежие, ношенные несколько дней. Встречавший, которого вновь прибывший звал без имени, просто - "друг", пошутил: - Приданое новорожденному... - и пожаловался: - Я торчу здесь четвертый день. - Да, - согласился пловец, - но ты понимаешь, держалась слишком хорошая погода, и я задержался. Он повторил: - Держался, задержался, - и засмеялся над собой: - тавтология! Но ведь и это на хорошем русском языке, а?.. Они побрели к ресторану. Вино местной марки "Геленджик" оказалось довольно приятным. Ветер усилился. Незакрепленная парусиновая портьера ударила пловца по плечу - он вздрогнул и улыбнулся "другу". Еще немного этого вина... Как оно называется?.. Очень хороший день! Очень... Назавтра "друг" провожал своего гостя. Они шли мимо бывшего укрепления. Больше ста лет назад русский солдат, который служил в одном полку со знаменитым офицером-поэтом, - просто с великим поэтом, поправился вчерашний пловец, - взорвал себя и пороховой погреб, чтобы лишить победителя плодов его победы. Да, горцы напали, желая раздобыть порох, а получили вулкан огня. Ошиблись. В справочниках написано об этом случае. Справедливее сказать - о событии. Памятный железный ажурный крест, на его цоколе несколько увядших букетов и один свежий... Осыпавшиеся земляные валы защищало только держидерево. За валами погранзастава. Встретились двое солдат. Для пловца они выглядели детьми: последний набор, прошлой осени, - девятнадцати- или двадцатилетние. Эти не воевали, еще не воевали... Взорвет ли такой мальчик себя на боеприпасах? Быть может. В таких делах возраст ни при чем. - На этой заставе - горстка. Два - три солдата на один километр береговой полосы, - объяснял "друг". Старая новость. У этой армии большие и легко отмобилизуемые резервы. Пловец не заставлял себя думать, как вчера: наша армия, наши солдаты... Вчера он занимался игрой для успокоения нервов, от страха. Дань суеверию. Говорят, что, когда идешь на такой риск, не нужно внутренне напрягаться, чтобы не привлекать враждебные флюиды. Когда-то пловец увлекался книгами о тайном влиянии личности. Что-то осталось. "Друг" покинул его на шоссе, которое рассекало приморское селение в длину. Вниз и налево. Там, за вторым поворотом, около столовой останавливаются автомобили. Сюда не доставал морской ветер, и было душно. Пловец сбросил полученный от "друга" пиджак. Сигнал автомобиля прозвучал так близко, что едва удалось отскочить на обочину. Лихо ездят! Сейчас этот человек чувствовал себя на каникулах. Он собирался сесть на машину в любую сторону: селение находилось на равном расстоянии от двух приморских городов, и из каждого шли поезда. Для начала он проведет в Дороге почти три дня. Вот и отпуск. Он любил ездить, особенно в незнакомых местах. Хорошо бы нанять такси, но его придется вызывать из города по телефону. Потеря времени, и, кроме того, следует быть незаметным. Тишина, короткие тени близкого полудня, жара, резкая : белизна стен. На лицах лапки морщинок от загара - здесь мало людей носят темные очки. Они берут природу совсем сырой. Кажется, этот буквальный перевод звучит не совсем по-русски? Он усмехнулся собственной шутке. Вернее, ему показалось, что он усмехнулся. Пустое такси? Какая удача!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. СЛУЧАЙНОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ.
1
Это началось в первое воскресенье второй половины сентября, в степях, довольно далеко к юго-востоку от Уральского хребта, при безоблачном небе и вечернем безветрии - часа за два до захода солнца. Алонов полз, стараясь как можно плотнее вжаться в землю. Сгибая в колене правую ногу, он старался, чтобы она совсем плоско скользнула вперед. Как только нельзя было больше согнуть ногу, Алонов вытягивал левую руку во всю длину. Ему казалось, что именно так ползают "по-пластунски". Да, эти два движения удавались ему отлично, и он был уверен, что в этот момент его нельзя увидеть, нельзя различить хоть и в невысокой, а все же поднимающейся до колен траве. Но сразу появлялась необходимость упереться и оттолкнуться ногой, помочь рукой и бросить вперед тело. Алонов все время внушал себе, что тело подчиняется, скользит, ничуть не поднимаясь, и знал, что обманывает себя. Осенняя трава в степи - плохое укрытие для человека. Конечно, и спина и плечи, особенно правое плечо, выдаются, выдают... Очевидно, это неизбежно. И все же лучше что-то делать, двигаться, чем лечь и притвориться мертвым. Алонов заставлял себя не думать о том, что с ним случится, когда его плечи и спина действительно поднимутся выше, чем это нужно. Как высоко и насколько выше - этого-то уж он совсем не знал. Будь что будет! Нужно ползти как можно скорее, как только можно скорее... Куда удобнее и безопаснее было бы ползти, будь свободны обе руки. А у Алонова в правой руке ружье - тяжелое и длинное охотничье ружье. Кроме заботы о себе самом, нужно все время думать, чтобы случайно не забить стволы землей. Ведь ружье с забитыми стволами не ружье. Тогда нечего вообще тащить его с собой!.. Конечно, куда удобнее было бы держать ружье за концы стволов - прикрыть ладонью, тогда земля не попадет внутрь. Но так нельзя волочить ружье, когда оно заряжено и курки взведены. Немыслимо следить сразу за всем и вдобавок думать, не соскользнул ли предохранитель бескурковки, не цепляются ли за что-то спусковые крючки. Вероятно, если бы Алонова спросили, когда и как он решил ползти именно так, а не иначе, он не сумел бы ответить: времени обдумывать, решать у него не нашлось. Просто Алонов знал особенности ружья - этого, его ружья. У него спуски предельно мягкие. Для выстрела достаточно чуть-чуть нажать; и это самое важное для охотника "чуть-чуть" отлично удавалось Алонову. В его глазах такое свойство ружья было одним из важных его достоинств. Алонов сам бархатным подпилком отшлифовывал боевые выступы, пока не добился того, что выстрел получался как бы незаметно для стрелка - не столько усилием мышц, как усилием воли. Когда Алонов еще только начинал стрелять, он обнаружил у себя сквернейшую привычку дергать за спуск, "срывать выстрел". Многие охотники всю жизнь не могут избавиться от этой привычки и живут не стрелками, а стрельчишками. Поэтому и Алонов вначале мазал и мазал, хотя глаз у него был от природы верным и с самого раннего возраста он умел лучше любого мальчишки попасть в цель камнем или мячом. Мягкие спуски отучили его дергать, и теперь он стрелял безупречно метко. Отладил он и предохранитель так, что тот легко подавался от нажима большим пальцем. Вот и пришлось ему сейчас расплачиваться за достоинства ружья. Однако он даже и не подумал расстаться с оружием. Хотя держать ружье за ложе, оберегая предохранитель и спуски, вытягивать левую руку, подтягивать правую ногу, перебрасывать тело вперед и стараться не поднимать спину, плечи, бедро - делать все сразу, быстро, без перерывов - было очень неудобно, очень трудно... Добраться до рощи, доползти до опушки, скрыться - вот что главное, самое главное! Но где была роща, Алонов в эти секунды толком не знал. Как это произошло? Да, сначала он метнулся в степь. Пробежал сколько-то - шагов двести или триста. Потом укрылся за теми кустами, откуда пополз. Он знал, что ползет к роще. Сейчас ему нужно добраться до деревьев. Далеко ли они? Если близко, то можно вскочить и добежать. А если еще далеко? Как быть, как узнать?.. Он не решался поднять голову, не мог себя заставить, если бы и решился, - слишком сильно боялся. На какое расстояние удавалось Алонову передвигаться каждый раз, когда он отталкивался ногой? Это еще можно было сообразить. Но сколько раз он уже проделал одно и то же движение, как долго ползет - этого Алонов совершенно не помнил. Ему казалось, что он ползет невозможно медленно и невозможно долго. Страх был слишком силен. А ведь на самом деле Алонов скользил быстро, решительно, даже, пожалуй, умело. В этом не было его заслуги: страх тоже бывает учителем. Но ружье Алонов все же не бросил! Но почему он не слышит своих преследователей? Где они и что делают? В растерянности Алонов подумал, что эти люди дошли до кустов, оттуда наблюдают за ним и сейчас обнаружат его. При мысли, что кто-то стоит там, внимательно осматривает местность и, может быть, уже приглядывается к нему, Алонов замер. Всем телом он ощутил, как чей-то взгляд остановился на нем. Конец... Алонов не мог представить себе лица этого человека - он плохо умел вызывать в воображении даже слишком хорошо знакомые фигуры и образы, - но ясно представлял себе, почти видел, как этот человек вжимает в выем плеча приклад ружья и жмурит левый глаз. Прямая линия протянулась от глаза стрелка, через прорезь прицела легла на мушку, коснулась затылка Алонова и уперлась между лопатками. Ужас сковал его. Скорее, пусть это будет скорее! Он чувствовал себя совершенно беззащитным. Ему хотелось крикнуть: "Ну, стреляй же, стреляй!" - а правая нога непроизвольно согнулась в колене, левая рука вытянулась будто бы сама, и Алонов опять пополз. Вероятно, именно в эти секунды наступил перелом... Пот струился по лицу, заливал глаза. Выстрела не было. Алонов чувствовал, что сзади, в спину, между лопатками, в это самое беззащитное почему-то место, больше не давит страшная прямая, которая превратится в пулю. Голову Алонов все время держал очень низко. Подбородком и левой щекой он касался земли. Его разгоряченное лицо царапали и резали острые подсохшие травы, жесткие стебли дурмана и чертополоха, но он не чувствовал этого. На голове у Алонова была смятая, выгоревшая от солнца фуражка из ткани защитного цвета. Внезапно он уперся, почти ударился теменем во что-то. Поднял лицо. Перед глазами - так близко, как никогда, - была растрескавшаяся кора дерева или пня. Крупный черный муравей, зацепившись задними лапками, вытянул челюсти и воинственно подогнул брюшко. Заметив невиданное чудовище, муравей изготовился к бою и бросал вызов. Но человек, хотя и смотрел на муравья, видел только дерево. Вдруг Алонов вспомнил, что в его патронташе есть несколько настоящих зарядов - не дробь номер четыре, как в патронниках ружья. Эти настоящие, для особых случаев, заряды Алонов делал сам, - он вообще любил многое делать сам. Не его выдумка: такие пули ему пришлось увидеть в каком-то старом прейскуранте охотничьих ружей. Нужно выточить из мягкого сухого дерева без сучков правильный цилиндр чуть толще канала ствола и разрезать заготовку на куски по пяти сантиметров длиной. На кусках нарезаются продольные ребрышки. На один конец насаживается и привинчивается хорошо уравновешенная, точной формы, длинная свинцовая пуля, а другой конец вставляется в заряженную порохом гильзу. Такой заряд годится на самого крупного зверя. И полет очень точный. А под пыжи кладут больше трех граммов хорошего бездымного пороха "Сокол", то есть почти в два раза больше, чем для дробовых зарядов. Это можно себе позволить, если стволы ружья хорошей стали. Когда Алонов полз, он не думал об этих зарядах, он забыл о них. Теперь другое дело! Муравей по-прежнему угрожал Алонову. Но человек и не заметил его. Алонов подскочил так, точно земля стала пружиной, сделал два или три прыжка, упал за деревьями. Падая, он услышал выстрел, но где прошла пуля, откуда стреляли - он не заметил.
2
В ушах сильно шумело. Звук выстрела показался Алонову очень слабым, каким-то легким, ненастоящим - как в парковом тире степного районного города, где ему приходилось изредка бывать. Откуда же все-таки стреляли сейчас? Да и стреляли ли? Нет, это только показалось. Обман слуха от слишком настойчивого ожидания. Стоя на коленях в густой траве за деревьями, Алонов снял мягкую, мятую фуражку, вытер лицо и нахлобучил опять, козырьком назад. Сердце билось толчками, в груди что-то теснилось, мешая дышать. Перехватив левой рукой ружье, Алонов ощупал срезы стволов. Они были чисты. Отвел большим пальцем правой руки рычаг и переломил двустволку. Вытащил из открывшихся патронников ненужные дробовые заряды, пригодные лишь для птицы. Не глядя выхватил из патронташа пару патронов с торчащими свинцовыми пулями, дослал в стволы. Ружье захлопнулось с резким, коротким щелканьем. Сердце успокаивалось. Прошло гнетущее ощущение бессилия, беззащитности. В ушах перестало шуметь. Приподнявшись, Алонов осматривался, слушал. Его поразила мертвая тишина - не шевелился ни один листок. После всего, что произошло, полное спокойствие, окружившее Алонова, показалось ему неестественным, угрожающим. Было по-прежнему безветренно и жарко. Невысокие деревья - мелкие осины, березняк с частым подлеском из ивняка, кизильника и боярышника с созревшими ягодами - все замерло в ожидании. Над самым ухом тонко зажужжал комар и сейчас же смолк, - видно, сразу нашел место, куда смог вонзить свой острый, гибкий хоботок. Тотчас зазвенел второй комар, третий, четвертый... Запах разгоряченного человеческого тела манил жадных кровопийц. Эти обычные, мирные звуки совершенно не воспринимались сознанием, не нарушали общего молчания. Алонов слушал, слушал - ничего. Совсем ничего - ни шелеста, ни треска, ни топота ног. Ничего, что, по его мнению, неизбежно должно было быть. Никого и нигде.
По следу
(цикл "Алонов")
ТЕПЛЫЙ БЕРЕГ
(Вместо пролога)
Человек довольно давно находился под водой и уже не чувствовал холода. Холодно было лишь вначале, когда открылся трап и глубинная морская вода хлынула в камеру. Нет, не хлынула... Мотор рассчитанно медленно оттягивал стальную пластину-дверцу, и вода постепенно заполняла камеру; хотя теперь давление и уравновешено, нужно не спеша входить в воду на большой, недоступной обычному ныряльщику глубине. Холод сжимал голые ноги. На этой глубине было не больше четырнадцати и не меньше двенадцати градусов. Сейчас, летом и в этот месяц... Человек, который погружался в холодную воду, помнил теоретическую температуру. Перед тем как пустить его в отсек, на подводной лодке определили действительную температуру воды, но он, главное действующее лицо, почему-то забыл показание прибора. Тогда, в камере, он терпеливо стоял, ожидая, пока вода не покроет его с головой. Стоять было трудно. Тяжелый свинцовый пояс сползал на бедра. Длинные резиновые плавники, увеличивая ступни, превращали их в лапы чудовищной жабы. Хорошо плыть в этих штуках, но стоять неудобно. Да, это не костюм для ходьбы. На спине тройной горб из баллонов с кислородом с приспособлениями для регулирования дыхания. Лица нет, вместо него - выпуклая морда из небьющегося стекла, со шлангами для дыхания и отвода отработанного воздуха. Впрочем, этот человек уже привык быть таким. Тренировка приучила его видеть самого себя в этом чучеле с жабьими лапами, горбами и безликой мордой. Здесь глубина сто тридцать пять или сто сорок футов. Камера заполнилась водой, и человек потерял вес. Несмотря на медленность увеличения напора воды, он чувствовал боль в ушах и в костях черепа. Это сейчас пройдет, это знакомо. Давление - четыре атмосферы, а его научили ходить по дну и на глубине двухсот футов, выдерживая давление больше чем в пять атмосфер. Вот он почувствовал себя отлично, отлично! Холода не стало, манило вытянуться, лечь. Это - азотное опьянение; с ним нужно немного побороться, и оно тоже прекратится, как и ощущение холода. Человек легко шагнул в широко открытый трап и повис. Вода сжимала его со всех сторон, стремясь раздавить тело, а тело сопротивлялось. Чудесная машина - тело человека! Пояс, лапы, горбы на спине были так распределены, так рассчитаны, что человек лежал под водой почти горизонтально - чтобы плыть, рассекать воду с минимумом усилий. Неощутимые струи течения поворачивали его. Хотя в маске видно лучше, чем просто глазами, открытыми под водой, даже в очень чистой воде силы зрения хватает не больше чем на семьдесят футов. Течение вращало висящее тело человека, и вдруг он увидел нечто похожее на черную стену. Из-за азотного опьянения он забыл... Ведь на субмарине будут ждать только двадцать минут, а потом включат машины. За эти двадцать минут он должен отплыть подальше, иначе струи от винтов увлекут его, закружат, и он будет напрасно расходовать время, силы, кислород. Как долго он висит в воде, покинув камеру? Он не знал. Он боролся с азотом самым сильным средством - напоминал себе, кто он и зачем висит под водой, как дохлая рыба... Под ним лежала бездонная для него яма черной воды. Сводя и разводя руки, отталкиваясь жабьими лапами, он отплывал от субмарины, пока его уши не наполнил странный стук или треск. Вода вибрировала от моторов субмарины. Очень трудно сравнить с чем-то земным эти чужие человеку подводные звуки. Ловя слухом и телом уходящие шорохи, рокот и толчки, человек ждал, пока все не смолкло и он не остался совсем один под водой. На запястье его руки был надет компас - по виду точная копия часов. Субмарины нет, и магнитная стрелка, освободившись от действия стальной массы, показывает правильно. Человек определился по азимуту и поплыл к берегу.
Этот человек достаточно хорошо знал берег, куда плыл, хотя сам он здесь никогда не бывал. Было много данных об этом береге, впрочем, как и о других берегах. Можно сказать, что данных было даже очень много. В этом нет ничего удивительного: когда богатое государство настойчиво, долго изучает что-либо, когда оно может тратить много денег, привлекать любых специалистов, и главное, когда государство знает, чего хочет, оно добивается многого, что покажется чудом для обывателя, то есть для человека, который обычно не думает о таких вещах. Так, например, человеку, который плыл сейчас под водой с той же легкостью, с какой ходят по асфальту на улице, было точно известно, что в полумиле от береговой линии глубины уменьшались до двухсот - двухсот тридцати футов и шли к пляжу плавными подводными террасами. Это утверждали специалисты, знавшие свое дело. По их мнению, здесь удобное место. Черт с ними, ведь не им плыть. Человек плыл по компасу на глубине ста сорока футов. Его тело было уравновешено для этой глубины с учетом давления и плотности воды. Плотность воды зависит от содержания солей и меняется в зависимости от места. Соленость воды для этого берега была известна. Батиметр показывал глубину для этой воды с точностью до четырех футов. Очень близко перед человеком - ему показалось, что совсем перед руками, явились и исчезли большие, длинные тела. Очевидно, человек задумался и не сразу заметил этих рыб. Вода изменяет расстояния, формы и особенно цвета. Эти рыбы казались очень темными и имели веретенообразную форму. Определение формы пришло человеку в голову из какой-то книги о рыбах - сам он видел веретена только на рисунках. Это нехорошо, что он не сумел сразу заметить рыб, - это значит, что он рассеян, подумал человек. Нужно собрать себя. Очень светлая вверху над человеком, вокруг него вода казалась густой, зелено-голубой и туманной. Внизу же, куда он невольно глядел - ведь он лежал, - было черно, как крышка рояля: колодец, в который какой-то болван налил чернил. Человек мысленно выругался - грубо, так, как ругают дурачка-солдата, новобранца-деревенщину. Как долго он плывет? Черт его знает!.. Нужно одно - никоим образом не бояться и плевать на всё, в том числе и на самого себя. Чтобы развлечься, он заставлял себя думать по-русски. Не получалось, - и он бросил утомлять мозг. Это тоже трата сил, и никчемная: как только он всплывет, слова сами станут на место. И вот внезапно под ним черная яма сменилась светящимся песком. По песку полз крупный краб-портюн, кажущийся каким-то плоским и размазанным. Уже берег?! Человек смотрел на разбросанные по песку конические возвышения это большие завитые раковины, покрытые налипшим, как штукатурка, песком. Когда их очищают, они делаются крапчато-коричневыми. Но почему он не заметил границы уступа? Опять невнимательность - нужно, будь все проклято, взять себя в руки и не дремать! Кое-где на берегу есть вышки, замаскированные и. незамаскированные наблюдательные посты. Где расположены наблюдатели - он знал, этот человек, который плыл под водой к чужому берегу. Для такого знания совершенно не нужно что-то выведывать и подсматривать. Нужны точная карта в масштабе 1: 50 000, линейка, циркуль и здравый смысл. Никому нельзя отказывать в здравом смысле. Поэтому человек знал" откуда русские солдаты-пограничники наблюдают за морей в отличные трубы и бинокли. Пора думать: "Наши солдаты". Пора думать по-русски. Судя по глубине, до берега около полумили, и подниматься на поверхность еще рано. Человек плыл, сверяясь с компасом. Теперь он имел право быть уверенным в себе. Он не потерялся в море, не плыл, сам того не зная, вдоль береговой линии. А ведь при всех усилиях так могло получиться. Он не позволял себе думать о возможности ошибки. Но эта мысль все время стучалась в сознание. А теперь он позволил себе подумать о том, что могло бы случиться, но не случилось. И он отметил этот первый свой успех. Вычислить точный азимут, находясь на подводной лодке - пусть-ка попробует случайный человек! Это нелегко. Перед тем как войти в камеру, он, капитан субмарины и штурман вычисляли азимут и проверяли себя двенадцатью способами, со всеми поправками. Появились скалы в ярчайше-зеленых водорослях на черных, коричневых, синих стволах. Какие цвета! Человек плыл. Азимут привел его к рубчатой, рассеченной глубокими, мрачными трещинами вертикальной стене. Он поплыл вверх, поднимаясь рядом со стеной, легко, как рыба. Он ощущал свободу, полет. Вода теплела... А что говорит батиметр? Нет, не батиметр... По-русски - глубиномер... Только двадцать восемь футов? Нет, восемь метров. Стена кончилась вовремя. Человек лег на гребень подводной гряды и наслаждался теплом. Кругом царил ясный, прозрачный свет. Подняв голову, он смотрел на переливы ряби. За грядой оказался бассейн - ниже гребня метров на пять. В нем лежало очень большое, плоское, как резиновый ковер, черно-серое существо с треугольным остреньким носиком, длинными глазками и тонким двойным хвостом. Заметив человека, это воплощение грязи шевельнуло тонкими, как картон, боками и всплыло, показывая белую подкладку тела. "Тьфу, бог только спьяну мог выдумать такую штуку!" - подумал человек. Скользя, скат растворился. Дальше, дальше!.. Человек перебрался в бассейн, откуда он выгнал уродливую рыбу. Вторая гряда, третья. Четвертая - на глубине лишь трех метров. Берег совсем близко. Теперь наступает настоящий риск. Пора решать, а голову не высунешь. Нужно торопиться. Случайный купальщик проплывет и увидит его, сидящего на дне. Нельзя бросать все снаряжение здесь. Тут мелко - и волны могут выкинуть на берег немые вещи, которые заговорят слишком громко. Человек вернулся к первой гряде. Он стащил резиновые плавники и наблюдал, как они медленно тонули, опускаясь рядом с грядой в сторону, обращенную к открытому морю. Потом он расстегнул пояс, соединенный с баллонами специальной лямкой, вдохнул в последний раз воздух, привезенный с собой, и сорвал с головы маску.
Вода на поверхности оказалась теплой, как в ванне, а до пляжа было не больше двухсот метров. Теперь человек и считал и думал по-русски. Он медленно плыл наискось, расстегивая браслет с компасом. Вот и эта вещь исчезла на дне. Всё! Теперь человек стал таким, как все люди на теплом берегу. На нем были трусики из черного русского сатина, сшитые по русскому образцу и в меру поношенные. Во внутреннем кармашке хранилась нарочито самодельная дюралевая коробка, совершенно похожая на русские солдатские портсигары времен войны, но с добавлением отличной, непроницаемой прокладки от сырости. В коробке-портсигаре были нужные советскому человеку документы и деньги. Денег не так много, конечно, но хватит на первый случай. Документы были настоящие. Наше время, в числе многих особенностей, отличающих его от предыдущих времен, умеет собирать и использовать опыт прошлого, опыт, часто совершенно неожиданный. Один из знакомых - точнее сказать, из сослуживцев этого пловца, - большой знаток тонкостей типографского дела, был начинен историями, как нерестящаяся треска - икрой. Он, этот типографщик, как-то рассказывал о парижской мастерской русских революционеров, боровшихся с царем. Старые дела, старые люди времен до первой мировой войны. Случайная техника, конечно. Однако же трое или четверо революционеров сумели делать настоящие русские паспорта. Из нескольких сот людей, посланных с этими паспортами, провалился только один. И не потому, что паспорт был плох, - нет, по стечению обстоятельств, которые возможны раз в жизни. Московский пристав, в руки которого попал предъявленный для прописки паспорт, выданный в Тамбове, не отказался от своей подписи. Да, подпись была его, но он, этот пристав, в тот день, когда был выдан паспорт, уже находился в Москве, получив перевод по службе. Словом, в жизни никогда не бывает всё на сто процентов... Человек думал о своих процентах и плыл вдоль берега. В его глазах костяк карты обрастал мясом: долина меж двух низких, не выше двухсот пятидесяти метров, крутых и лесистых отрогов; полоса песчано-галечного пляжа, которым заканчивается долина. Над пляжем, сзади, деревья и крыши в листве. И много купальщиков. Как писал Честертон, лист прячут в лесу. Головы как листья. Сейчас этот человек исчезнет. Он плыл медленным кролем, он не слишком устал - мог бы плыть еще час, два. Пора однако же. Люди в воде и на песке. Самодельные тенты из простынь на палках. Никто не в силах сосчитать, что на пляж пришли, скажем, триста восемьдесят восемь человек, а ушли - триста восемьдесят девять... Барашки открытого моря приходили на мель низенькими валами и рассыпались совершенно домашним, уютным прибоем. Сегодня здесь могут купаться самые маленькие, двухлетние карапузы. Пловец вышел на берег. Если его заметили наблюдатели, телефон уже успел сработать. На пляже никого нет в военной форме, но это еще ничего не значит. Впрочем, кто его узнает. Он - такой же, как все. Он лег ничком, сильный - таких называют коренастыми - мужчина лет под сорок, с большой, лысеющей со лба головой, с пучками черных волос на плечах, предплечьях и груди. На берегу он почувствовал, что еще не согрелся после стылой донной воды. Но лечь на спину он себе не позволил: могут заметить портсигар, а не все купаются с портсигарами. Черт! Будь это действительно портсигар! Готовясь к подводному путешествию, он три дня не курил, чтобы облегчить дыхание... Услышав запах табачного дыма, он подсел к курильщикам, объяснил, что далеко уплыл от своей одежды, взял папиросу загорелой рукой... Да, ему здесь нравится. Да, он здесь уже недели две. Захотелось поболтать, и он думал и говорил по-русски без усилий. Разнежился? "Спокойствие, спокойствие", - сказал он себе. Трусики высохли, коробка не будет выдаваться. Докурив, он пошел вдоль линии прибоя. Приблизительно в середине пляжа выступ садов заканчивался белым рестораном, построенным с претензией на восточный стиль. В полукруглых арках одноэтажного здания ветер надувал полотнища занавесей. Перед рестораном купальщики разместились в несколько рядов. И по-прежнему на берегу не было видно никого в военной форме. Человек не вглядывался в лица: тот, кто смотрит, привлекает внимание и запоминается. Он шел к стене, которая отгораживала место санаторного пляжа. Здесь, шагах в двадцати, сидел мужчина в соломенной шляпе, укрыв голое тело мохнатой простыней в широких красных полосах. Особенная, единственная на пляже простыня. Человек присел, получил не случайную на этот раз папиросу. Произошел обмен несколькими фразами, незначительными, но вескими по порядку и условной форме. В чемоданчике владельца краснополосой простыни нашлись туфли, белые брюки, сорочка с короткими рукавами. Такие вещи носят все или почти все. Конечно, принадлежности костюма были несвежие, ношенные несколько дней. Встречавший, которого вновь прибывший звал без имени, просто - "друг", пошутил: - Приданое новорожденному... - и пожаловался: - Я торчу здесь четвертый день. - Да, - согласился пловец, - но ты понимаешь, держалась слишком хорошая погода, и я задержался. Он повторил: - Держался, задержался, - и засмеялся над собой: - тавтология! Но ведь и это на хорошем русском языке, а?.. Они побрели к ресторану. Вино местной марки "Геленджик" оказалось довольно приятным. Ветер усилился. Незакрепленная парусиновая портьера ударила пловца по плечу - он вздрогнул и улыбнулся "другу". Еще немного этого вина... Как оно называется?.. Очень хороший день! Очень... Назавтра "друг" провожал своего гостя. Они шли мимо бывшего укрепления. Больше ста лет назад русский солдат, который служил в одном полку со знаменитым офицером-поэтом, - просто с великим поэтом, поправился вчерашний пловец, - взорвал себя и пороховой погреб, чтобы лишить победителя плодов его победы. Да, горцы напали, желая раздобыть порох, а получили вулкан огня. Ошиблись. В справочниках написано об этом случае. Справедливее сказать - о событии. Памятный железный ажурный крест, на его цоколе несколько увядших букетов и один свежий... Осыпавшиеся земляные валы защищало только держидерево. За валами погранзастава. Встретились двое солдат. Для пловца они выглядели детьми: последний набор, прошлой осени, - девятнадцати- или двадцатилетние. Эти не воевали, еще не воевали... Взорвет ли такой мальчик себя на боеприпасах? Быть может. В таких делах возраст ни при чем. - На этой заставе - горстка. Два - три солдата на один километр береговой полосы, - объяснял "друг". Старая новость. У этой армии большие и легко отмобилизуемые резервы. Пловец не заставлял себя думать, как вчера: наша армия, наши солдаты... Вчера он занимался игрой для успокоения нервов, от страха. Дань суеверию. Говорят, что, когда идешь на такой риск, не нужно внутренне напрягаться, чтобы не привлекать враждебные флюиды. Когда-то пловец увлекался книгами о тайном влиянии личности. Что-то осталось. "Друг" покинул его на шоссе, которое рассекало приморское селение в длину. Вниз и налево. Там, за вторым поворотом, около столовой останавливаются автомобили. Сюда не доставал морской ветер, и было душно. Пловец сбросил полученный от "друга" пиджак. Сигнал автомобиля прозвучал так близко, что едва удалось отскочить на обочину. Лихо ездят! Сейчас этот человек чувствовал себя на каникулах. Он собирался сесть на машину в любую сторону: селение находилось на равном расстоянии от двух приморских городов, и из каждого шли поезда. Для начала он проведет в Дороге почти три дня. Вот и отпуск. Он любил ездить, особенно в незнакомых местах. Хорошо бы нанять такси, но его придется вызывать из города по телефону. Потеря времени, и, кроме того, следует быть незаметным. Тишина, короткие тени близкого полудня, жара, резкая : белизна стен. На лицах лапки морщинок от загара - здесь мало людей носят темные очки. Они берут природу совсем сырой. Кажется, этот буквальный перевод звучит не совсем по-русски? Он усмехнулся собственной шутке. Вернее, ему показалось, что он усмехнулся. Пустое такси? Какая удача!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. СЛУЧАЙНОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ.
1
Это началось в первое воскресенье второй половины сентября, в степях, довольно далеко к юго-востоку от Уральского хребта, при безоблачном небе и вечернем безветрии - часа за два до захода солнца. Алонов полз, стараясь как можно плотнее вжаться в землю. Сгибая в колене правую ногу, он старался, чтобы она совсем плоско скользнула вперед. Как только нельзя было больше согнуть ногу, Алонов вытягивал левую руку во всю длину. Ему казалось, что именно так ползают "по-пластунски". Да, эти два движения удавались ему отлично, и он был уверен, что в этот момент его нельзя увидеть, нельзя различить хоть и в невысокой, а все же поднимающейся до колен траве. Но сразу появлялась необходимость упереться и оттолкнуться ногой, помочь рукой и бросить вперед тело. Алонов все время внушал себе, что тело подчиняется, скользит, ничуть не поднимаясь, и знал, что обманывает себя. Осенняя трава в степи - плохое укрытие для человека. Конечно, и спина и плечи, особенно правое плечо, выдаются, выдают... Очевидно, это неизбежно. И все же лучше что-то делать, двигаться, чем лечь и притвориться мертвым. Алонов заставлял себя не думать о том, что с ним случится, когда его плечи и спина действительно поднимутся выше, чем это нужно. Как высоко и насколько выше - этого-то уж он совсем не знал. Будь что будет! Нужно ползти как можно скорее, как только можно скорее... Куда удобнее и безопаснее было бы ползти, будь свободны обе руки. А у Алонова в правой руке ружье - тяжелое и длинное охотничье ружье. Кроме заботы о себе самом, нужно все время думать, чтобы случайно не забить стволы землей. Ведь ружье с забитыми стволами не ружье. Тогда нечего вообще тащить его с собой!.. Конечно, куда удобнее было бы держать ружье за концы стволов - прикрыть ладонью, тогда земля не попадет внутрь. Но так нельзя волочить ружье, когда оно заряжено и курки взведены. Немыслимо следить сразу за всем и вдобавок думать, не соскользнул ли предохранитель бескурковки, не цепляются ли за что-то спусковые крючки. Вероятно, если бы Алонова спросили, когда и как он решил ползти именно так, а не иначе, он не сумел бы ответить: времени обдумывать, решать у него не нашлось. Просто Алонов знал особенности ружья - этого, его ружья. У него спуски предельно мягкие. Для выстрела достаточно чуть-чуть нажать; и это самое важное для охотника "чуть-чуть" отлично удавалось Алонову. В его глазах такое свойство ружья было одним из важных его достоинств. Алонов сам бархатным подпилком отшлифовывал боевые выступы, пока не добился того, что выстрел получался как бы незаметно для стрелка - не столько усилием мышц, как усилием воли. Когда Алонов еще только начинал стрелять, он обнаружил у себя сквернейшую привычку дергать за спуск, "срывать выстрел". Многие охотники всю жизнь не могут избавиться от этой привычки и живут не стрелками, а стрельчишками. Поэтому и Алонов вначале мазал и мазал, хотя глаз у него был от природы верным и с самого раннего возраста он умел лучше любого мальчишки попасть в цель камнем или мячом. Мягкие спуски отучили его дергать, и теперь он стрелял безупречно метко. Отладил он и предохранитель так, что тот легко подавался от нажима большим пальцем. Вот и пришлось ему сейчас расплачиваться за достоинства ружья. Однако он даже и не подумал расстаться с оружием. Хотя держать ружье за ложе, оберегая предохранитель и спуски, вытягивать левую руку, подтягивать правую ногу, перебрасывать тело вперед и стараться не поднимать спину, плечи, бедро - делать все сразу, быстро, без перерывов - было очень неудобно, очень трудно... Добраться до рощи, доползти до опушки, скрыться - вот что главное, самое главное! Но где была роща, Алонов в эти секунды толком не знал. Как это произошло? Да, сначала он метнулся в степь. Пробежал сколько-то - шагов двести или триста. Потом укрылся за теми кустами, откуда пополз. Он знал, что ползет к роще. Сейчас ему нужно добраться до деревьев. Далеко ли они? Если близко, то можно вскочить и добежать. А если еще далеко? Как быть, как узнать?.. Он не решался поднять голову, не мог себя заставить, если бы и решился, - слишком сильно боялся. На какое расстояние удавалось Алонову передвигаться каждый раз, когда он отталкивался ногой? Это еще можно было сообразить. Но сколько раз он уже проделал одно и то же движение, как долго ползет - этого Алонов совершенно не помнил. Ему казалось, что он ползет невозможно медленно и невозможно долго. Страх был слишком силен. А ведь на самом деле Алонов скользил быстро, решительно, даже, пожалуй, умело. В этом не было его заслуги: страх тоже бывает учителем. Но ружье Алонов все же не бросил! Но почему он не слышит своих преследователей? Где они и что делают? В растерянности Алонов подумал, что эти люди дошли до кустов, оттуда наблюдают за ним и сейчас обнаружат его. При мысли, что кто-то стоит там, внимательно осматривает местность и, может быть, уже приглядывается к нему, Алонов замер. Всем телом он ощутил, как чей-то взгляд остановился на нем. Конец... Алонов не мог представить себе лица этого человека - он плохо умел вызывать в воображении даже слишком хорошо знакомые фигуры и образы, - но ясно представлял себе, почти видел, как этот человек вжимает в выем плеча приклад ружья и жмурит левый глаз. Прямая линия протянулась от глаза стрелка, через прорезь прицела легла на мушку, коснулась затылка Алонова и уперлась между лопатками. Ужас сковал его. Скорее, пусть это будет скорее! Он чувствовал себя совершенно беззащитным. Ему хотелось крикнуть: "Ну, стреляй же, стреляй!" - а правая нога непроизвольно согнулась в колене, левая рука вытянулась будто бы сама, и Алонов опять пополз. Вероятно, именно в эти секунды наступил перелом... Пот струился по лицу, заливал глаза. Выстрела не было. Алонов чувствовал, что сзади, в спину, между лопатками, в это самое беззащитное почему-то место, больше не давит страшная прямая, которая превратится в пулю. Голову Алонов все время держал очень низко. Подбородком и левой щекой он касался земли. Его разгоряченное лицо царапали и резали острые подсохшие травы, жесткие стебли дурмана и чертополоха, но он не чувствовал этого. На голове у Алонова была смятая, выгоревшая от солнца фуражка из ткани защитного цвета. Внезапно он уперся, почти ударился теменем во что-то. Поднял лицо. Перед глазами - так близко, как никогда, - была растрескавшаяся кора дерева или пня. Крупный черный муравей, зацепившись задними лапками, вытянул челюсти и воинственно подогнул брюшко. Заметив невиданное чудовище, муравей изготовился к бою и бросал вызов. Но человек, хотя и смотрел на муравья, видел только дерево. Вдруг Алонов вспомнил, что в его патронташе есть несколько настоящих зарядов - не дробь номер четыре, как в патронниках ружья. Эти настоящие, для особых случаев, заряды Алонов делал сам, - он вообще любил многое делать сам. Не его выдумка: такие пули ему пришлось увидеть в каком-то старом прейскуранте охотничьих ружей. Нужно выточить из мягкого сухого дерева без сучков правильный цилиндр чуть толще канала ствола и разрезать заготовку на куски по пяти сантиметров длиной. На кусках нарезаются продольные ребрышки. На один конец насаживается и привинчивается хорошо уравновешенная, точной формы, длинная свинцовая пуля, а другой конец вставляется в заряженную порохом гильзу. Такой заряд годится на самого крупного зверя. И полет очень точный. А под пыжи кладут больше трех граммов хорошего бездымного пороха "Сокол", то есть почти в два раза больше, чем для дробовых зарядов. Это можно себе позволить, если стволы ружья хорошей стали. Когда Алонов полз, он не думал об этих зарядах, он забыл о них. Теперь другое дело! Муравей по-прежнему угрожал Алонову. Но человек и не заметил его. Алонов подскочил так, точно земля стала пружиной, сделал два или три прыжка, упал за деревьями. Падая, он услышал выстрел, но где прошла пуля, откуда стреляли - он не заметил.
2
В ушах сильно шумело. Звук выстрела показался Алонову очень слабым, каким-то легким, ненастоящим - как в парковом тире степного районного города, где ему приходилось изредка бывать. Откуда же все-таки стреляли сейчас? Да и стреляли ли? Нет, это только показалось. Обман слуха от слишком настойчивого ожидания. Стоя на коленях в густой траве за деревьями, Алонов снял мягкую, мятую фуражку, вытер лицо и нахлобучил опять, козырьком назад. Сердце билось толчками, в груди что-то теснилось, мешая дышать. Перехватив левой рукой ружье, Алонов ощупал срезы стволов. Они были чисты. Отвел большим пальцем правой руки рычаг и переломил двустволку. Вытащил из открывшихся патронников ненужные дробовые заряды, пригодные лишь для птицы. Не глядя выхватил из патронташа пару патронов с торчащими свинцовыми пулями, дослал в стволы. Ружье захлопнулось с резким, коротким щелканьем. Сердце успокаивалось. Прошло гнетущее ощущение бессилия, беззащитности. В ушах перестало шуметь. Приподнявшись, Алонов осматривался, слушал. Его поразила мертвая тишина - не шевелился ни один листок. После всего, что произошло, полное спокойствие, окружившее Алонова, показалось ему неестественным, угрожающим. Было по-прежнему безветренно и жарко. Невысокие деревья - мелкие осины, березняк с частым подлеском из ивняка, кизильника и боярышника с созревшими ягодами - все замерло в ожидании. Над самым ухом тонко зажужжал комар и сейчас же смолк, - видно, сразу нашел место, куда смог вонзить свой острый, гибкий хоботок. Тотчас зазвенел второй комар, третий, четвертый... Запах разгоряченного человеческого тела манил жадных кровопийц. Эти обычные, мирные звуки совершенно не воспринимались сознанием, не нарушали общего молчания. Алонов слушал, слушал - ничего. Совсем ничего - ни шелеста, ни треска, ни топота ног. Ничего, что, по его мнению, неизбежно должно было быть. Никого и нигде.