Осторожно, чтобы не повредить размокшую бумагу, милиционер пытался расцепить слипшиеся листки. Исправный службист выговаривал неаккуратному человеку: - Эх, гражданин! И какое же у вас обращение с документом! Как же можно допускать? Надо сказать - уничтожили вы свой документ, менять ведь придется... Проводница изнывала в нескольких шагах, удерживаясь от желания заглянуть через плечо милиционера и попросить его поторопиться. Наконец тот отделил первый листок. - И где вы только были? Тонули, что ли? - Милиционер не мог удержаться от последнего упрека. Заглянув на первую страницу, милиционер, как это обычно делают, спросил: - Как фамилия? - Клебановский... - Так. Клебановский. Все правильно. Милиционер спрятал паспорт в свой карман и опять козырнул: - Прошу пройти в отделение! Второй милиционер придвинулся вплотную. - Почему, в чем дело? - возмутился Клебановский, скрывая страх. - Меня знают, я в этом городе имею постоянное жительство, работаю. - Идемте в отделение, гражданин, - сказал второй милиционер. - Вам там объяснят. Отделение милиции было рядом, в помещении вокзала. Осмелевшая проводница и начальник поезда проникли вслед за приведшими Клебановского милиционерами. Они слышали, как дежурный лейтенант железнодорожной милиции приказал: - Обыскать!.. - И тут же по телефону доложил кому-то с нескрываемым удовлетворением: - Клебановский взят! Куда его доставить? Ударил второй звонок. Всплескивая руками от волнения и восторга, проводница помчалась к своему вагону, издалека делясь с напарницей: - Арестовали! Арестовали! Кажется, тот! Страх-то какой! В одном вагоне с ним были! Так закончились путешествия Клебановского. Еще с ночи бандита ждали в маленьком домике на окраине степного городка по адресу: Веселая улица, дом номер семь, ждали и на перроне вокзала. В другие места должны были быть разосланы его фотокарточки, которые уже готовились для размножения: организовывался розыск. Алонов опередил Клебановского. Избранный диверсантом план в лучшем для него случае мог привести его лишь в собственный дом. Тревога, объявленная по линии железной дороги, была снята... Главный хирург городской больницы, осматривая Алонова, лежащего на операционном столе, привычно внятно говорил через марлевую повязку: - Спит. Всё в норме... Спит спокойно. Потеря крови и переутомление. Сколько он там гонялся за мерзавцами?.. Суток трое или четверо. Спрашивается: как он питался? Никак. Как спал? Не спал. А волнения? Отмобилизовал все ресурсы. Смотрите, как высох... А фигура у него хороша! Молодец! Отдохнет!.. Готовьте, но, чур, не будить! Легчайшие прикосновения нежных рук освобождали голову Алонова от рубахи с запекшейся кровью, брили волосы, обмывали лицо. Открылась длинная рваная рана от лба через темя. - Анестезия интрахеально!.. - командовал хирург. - Попробуем его не будить... Рауш! Вот так, отлично... - сказал он, когда Алонов чуть вздрогнул от наложенной маски со смесью эфира и хлороформа, употребляемой для экстренной наркотизации. - Смотрите, - продолжал хирург, накладывая швы. - Два миллиметра ниже и... видно, смелого пуля боится... После окончания операции почти все врачи и многие сестры столпились в операционной. Необычайный случай нарушил строгую дисциплину. Всем хотелось увидеть Алонова. Прислушиваясь к тихим, взволнованным восклицаниям женских голосов, хирург мыл руки. Глядя в зеркало, висящее над умывальником, он хитро подмигнул сам себе, улыбнулся и сказал: - А все-таки у него кое-где на голове останутся плешинки. Придется ему сбоку проборчик делать и волосики подмазывать, а то девушки любить не будут. Да-а... Хирургу ответил хор возмущенных женских голосов: - Как вы можете так говорить! Вы совершенно ничего не понимаете в женщинах, ничего!.. * * * Один из моих знакомых, доктор естественных наук, принимал участие в изучении нового вида саранчи. Я получил возможность увидеть и кубышки и зародыши. Я видел и самую саранчу, которой дали выплодиться для наблюдения. Экземпляры опасных чудовищ, сохраняемые в формалине, нашли свое место на столе вещественных доказательств в зале суда. Мне дали прочесть следственное дело по обвинению диверсантов в преступлениях, предусмотренных статьями нашего Уголовного кодекса. В деле я нашел не только показания Алонова, - его имя упоминалось достаточно часто...
От железнодорожной станции до животноводческого совхоза имени Ленина я пошел пешком. Уж очень хороши здесь бывают дни конца марта: пришвинская весна света прекрасна не только у нас, в центральной России. Ничуть не менее обаятельна она и в западно-сибирских степях. Приятно пройтись после трех с лишним суток, проведенных в вагоне. На солнце подтаивало. И так славно дышалось, что я незаметно прошел четыре или пять километров. Я не застал ни директора совхоза, ни его заместителя. Хозяйство здесь очень большое, разбросанное. Об Алонове мне сказали, что он уехал "на филиал", но вернется к обеду. - Наверное? - Как сказал, так и будет... От секретаря партийной организации я узнал, что в конце минувшей осени совхоз успел построить плотину в местах, обследованных Алоновым. - Земли нам там отводят, - говорил мой собеседник. - Если будет вода, сядем там еще одним филиалом. У нас тесно. Здесь саранча, как видно, ушла в прошлое. Ее, как говорил секретарь, выкопали, выпахали, всю уничтожили. - Сами бандиты указывали места. Да и без них обошлись бы. Наш Алонов все разглядел, все запомнил. Если осталась кубышка-другая, то туда скоро выезжают специальные наблюдатели - как снегу сойти. Не упустят. Главное с этой гнусью - вовремя захватить. Тогда и самая усовершенствованная не страшна, Мы пошли с секретарем: он - по делу, я - взглянуть на совхозное хозяйство. Из-за ограды обширного, сейчас пустого загона показался молодой человек. Он широко шагал по тропке, пробитой в оседающем снегу. За ним, остывая после езды, шел серый конь. Я, по старой привычке, заметил, как, по всем правилам кавалерийского марша, стремена перекинуты через седло, подпруги отпущены и повод закинут на шею. Серый играл с хозяином, подталкивая его сзади храпом под локоть. Секретарь сказал мне: - А вот и наш Иван Александрович вернулся. Секретарь познакомил нас. И в воображении и только что, издали, Алонов казался мне высокого роста: а был он чуть, может быть, выше среднего. С первых слов я понял, что для Алонова и мой приезд, и его вероятная цель уже не были секретом: кто-то сумел "доложить". Вместе с Алоновым я прошел на конюшню, где он поставил коня в денник. Стараясь смягчить натянутость первых минут и найти дорожку к сердцу Алонова, я горячо похвалил серого. Моя невинная хитрость не произвела нужного действия. Мы пообедали в совхозной столовой, обмениваясь малозначащими фразами. Ледок натянутости оставался - я не умел его сломать, а Алонов не хотел. Типом лица, русыми волосами, цветом серых глаз Алонов был северянин. На мой вопрос он коротко, но довольно охотно объяснил, что родители его родом олонецкие, откуда, надо думать, и фамилия. Надо бы - Олонов, но в русском языке начальное "о" в именах легко переходит в "а"... Этим и закончилось личное. Кругом нас были люди. Я видел, что Алонова и любят и уважают, что он у себя дома среди тридцати или сорока человек обедающих. Но я для него был совсем посторонний. Это меня стесняло, а его - нет. После обеда он пригласил меня к себе. Я видел, что он подчиняется обязательным правилам гостеприимства - не больше. Он угостил меня каким-то особенным табаком - крупная крошка самосада имела приятный вкус и запах. - Я примешиваю донник и еще кое-какие степные травки, - объяснил Алонов. В комнате был порядок. Над кроватью висели три ружья. Я поинтересовался оружием. Алонов снял одно: - Это мое. - А те два? - Они - оттуда. Лежали в мелком месте. Мне они ни к чему, но там все настояли, чтобы я взял себе: боевой трофей... Даю товарищам на охоту, кто попросит. Своего - не давал и не дам. И тема иссякла. Славное девичье лицо смотрело из рамочки. На столе было много учебных книг. Я узнал, что в этом году Алонов хочет поступить на заочное отделение Института животноводства. - Почему вы не хотите пойти на основной курс? - спросил я. - Там было бы легче. - Конечно, легче, - сразу согласился Алонов. - Да мне не хочется отрываться от нашего совхоза. Постараюсь как-нибудь справиться. Я подумал, что он наверное справится. Разговор опять оборвался. Алонов был по-прежнему холоден, спокоен. Я сделал последнее усилие - и начал говорить сам Я рассказывал о том, чего Алонов мог не знать, привел несколько примеров борьбы зарубежных коммунистов. Алонов оживился. Когда я сделал паузу, он ею охотно воспользовался: - Они - настоящие герои. А я? Что я? Я ведь был у себя. И, знаете, ведь я все время боялся, все время. Да, я боялся! Сначала за себя, а потом... И он увлекся. Он рассказал мне о своем страхе, о своей борьбе со страхом, о своих делах и мыслях. Один за другим передо мной прошли дни, проведенные им в борьбе. В этой повести я постарался передать все, как было...
От железнодорожной станции до животноводческого совхоза имени Ленина я пошел пешком. Уж очень хороши здесь бывают дни конца марта: пришвинская весна света прекрасна не только у нас, в центральной России. Ничуть не менее обаятельна она и в западно-сибирских степях. Приятно пройтись после трех с лишним суток, проведенных в вагоне. На солнце подтаивало. И так славно дышалось, что я незаметно прошел четыре или пять километров. Я не застал ни директора совхоза, ни его заместителя. Хозяйство здесь очень большое, разбросанное. Об Алонове мне сказали, что он уехал "на филиал", но вернется к обеду. - Наверное? - Как сказал, так и будет... От секретаря партийной организации я узнал, что в конце минувшей осени совхоз успел построить плотину в местах, обследованных Алоновым. - Земли нам там отводят, - говорил мой собеседник. - Если будет вода, сядем там еще одним филиалом. У нас тесно. Здесь саранча, как видно, ушла в прошлое. Ее, как говорил секретарь, выкопали, выпахали, всю уничтожили. - Сами бандиты указывали места. Да и без них обошлись бы. Наш Алонов все разглядел, все запомнил. Если осталась кубышка-другая, то туда скоро выезжают специальные наблюдатели - как снегу сойти. Не упустят. Главное с этой гнусью - вовремя захватить. Тогда и самая усовершенствованная не страшна, Мы пошли с секретарем: он - по делу, я - взглянуть на совхозное хозяйство. Из-за ограды обширного, сейчас пустого загона показался молодой человек. Он широко шагал по тропке, пробитой в оседающем снегу. За ним, остывая после езды, шел серый конь. Я, по старой привычке, заметил, как, по всем правилам кавалерийского марша, стремена перекинуты через седло, подпруги отпущены и повод закинут на шею. Серый играл с хозяином, подталкивая его сзади храпом под локоть. Секретарь сказал мне: - А вот и наш Иван Александрович вернулся. Секретарь познакомил нас. И в воображении и только что, издали, Алонов казался мне высокого роста: а был он чуть, может быть, выше среднего. С первых слов я понял, что для Алонова и мой приезд, и его вероятная цель уже не были секретом: кто-то сумел "доложить". Вместе с Алоновым я прошел на конюшню, где он поставил коня в денник. Стараясь смягчить натянутость первых минут и найти дорожку к сердцу Алонова, я горячо похвалил серого. Моя невинная хитрость не произвела нужного действия. Мы пообедали в совхозной столовой, обмениваясь малозначащими фразами. Ледок натянутости оставался - я не умел его сломать, а Алонов не хотел. Типом лица, русыми волосами, цветом серых глаз Алонов был северянин. На мой вопрос он коротко, но довольно охотно объяснил, что родители его родом олонецкие, откуда, надо думать, и фамилия. Надо бы - Олонов, но в русском языке начальное "о" в именах легко переходит в "а"... Этим и закончилось личное. Кругом нас были люди. Я видел, что Алонова и любят и уважают, что он у себя дома среди тридцати или сорока человек обедающих. Но я для него был совсем посторонний. Это меня стесняло, а его - нет. После обеда он пригласил меня к себе. Я видел, что он подчиняется обязательным правилам гостеприимства - не больше. Он угостил меня каким-то особенным табаком - крупная крошка самосада имела приятный вкус и запах. - Я примешиваю донник и еще кое-какие степные травки, - объяснил Алонов. В комнате был порядок. Над кроватью висели три ружья. Я поинтересовался оружием. Алонов снял одно: - Это мое. - А те два? - Они - оттуда. Лежали в мелком месте. Мне они ни к чему, но там все настояли, чтобы я взял себе: боевой трофей... Даю товарищам на охоту, кто попросит. Своего - не давал и не дам. И тема иссякла. Славное девичье лицо смотрело из рамочки. На столе было много учебных книг. Я узнал, что в этом году Алонов хочет поступить на заочное отделение Института животноводства. - Почему вы не хотите пойти на основной курс? - спросил я. - Там было бы легче. - Конечно, легче, - сразу согласился Алонов. - Да мне не хочется отрываться от нашего совхоза. Постараюсь как-нибудь справиться. Я подумал, что он наверное справится. Разговор опять оборвался. Алонов был по-прежнему холоден, спокоен. Я сделал последнее усилие - и начал говорить сам Я рассказывал о том, чего Алонов мог не знать, привел несколько примеров борьбы зарубежных коммунистов. Алонов оживился. Когда я сделал паузу, он ею охотно воспользовался: - Они - настоящие герои. А я? Что я? Я ведь был у себя. И, знаете, ведь я все время боялся, все время. Да, я боялся! Сначала за себя, а потом... И он увлекся. Он рассказал мне о своем страхе, о своей борьбе со страхом, о своих делах и мыслях. Один за другим передо мной прошли дни, проведенные им в борьбе. В этой повести я постарался передать все, как было...