его смерти -- были изданы и изучены во всем объеме Сходная судьба характерна
и для наследия другого предшественника семиотики -- американского логика
Перса.
Авторитет одного определенного автора может привести к тому, что именно
его высказывания полностью или частично воспроизводятся в последующих
текстах других авторов. Циркуляция одних и тех же сообщений в системах
передачи информации может иметь отрицательные последствия. С кибернетической
точки зрения их можно сравнить с механизмом возникновения индивидуальных
нервных расстройств при воспроизведении мозгом одного и того же
травмирующего сообщения, т. е. при повторении травмы, повторно
воспроизводимой центральной нервной системой.
Наука новейшего времени стремится (часто еще стихийно) к стиранию
личности автора и к построению единой надличной системы информации.
Достижение этой цели и означало бы выход из того информационного кризиса, к
которому ведет накопление научных и технических сообщений отдельных авторов.
Поскольку каждое научное сообщение (не исключая и тех относительно
редких, которые означают введение принципиально новой точки зрения на данный
предмет) в существенной степени опирается на результаты всех предшествующих,
само понятие авторства по отношению к научным сочинениям в известной мере
проблематично. Информационно-логическая машина, в которую заложен
накопленный массив сведений в определенной области знания, при вводе в нее
некоторых вновь опубликованных сообщений на те же темы может определить, что
они не содержат никакой новой информации. Если в соответствующих статьях на
естественном языке и будут содержаться эгоцентрические высказывания типа "я
установил, что", "мы полагаем..." и т. д., соответствующие дескрипции из
логической записи на последующих этапах работы машины должны быть устранены.
Уже поэтому представляется, что для общения с информационно-логическими
машинами эгоцентрические слова естественных языков не должны играть
существенной роли.
Приписывание авторства любого текста определенной личности, оформляющей
окончательно эти тексты на естественном языке перед их сдачей в печать,
может быть временной особенностью некоторого типа культуры. Это нисколько не
более обязательно, чем характерная для языков Меланезии передача названий
предметов с грамматическими характеристиками неотъемлемой принадлежности.
Категория принадлежности, характерная для левого полушария, может
прилагаться к любым объектам.
Понятие авторства, через которое в дескрипциях могут быть определены
другие эгоцентрические слова, само оказывается логически трудно определимым.
По отношению к любому научному тексту можно было бы говорить только о
некоторой количественной доле авторства отдельного ученого (применительно к
содержанию, остающемуся после перевода данного сообщения с естественного
языка на искусственный, например, информационно-логический). Но и задача
точного определения такой доли сильно затрудняется тем, что часто почти
одновременно ученые приходят к одним и тем же результатам (иногда частично
зная о направлении работ своих коллег).
ХРАНЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ В БЕСПИСЬМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
Современная культура хранит в памяти всего общества такую массу
письменных сообщений определенных авторов, число которых превышает
возможности запоминания одного индивидуального человеческого мозга (хотя
один мозг и был бы в состоянии запомнить реальный информационный запас куль
туры при более разумном его кодировании). Это неудобство кодирования,
ошибочно называемое "информационным взрывом", составляет особенность
человеческой культуры только на протяжении последнего периода ее развития.
Объем письменной памятй составляет отличие обществ, широко использующих
письменность (начиная с переднеазиатских цивилизаций III-- II тысячелетий до
н. э.), от более ранних культур.
Промежуточный этап можно наблюдать, изучая такие ранние письменные
архивы, как, например, клинописную библиотеку хеттских царей XIV-- XIII вв.
до н. э. из Хаттусаса (современное селение Богазкей в центре Турции недалеко
от Анкары). На протяжении полутысячелетнего существования хеттской клинописи
было накоплено значительное число текстов -- по приблизительным подсчетам
примерно четыре тысячи клинописных текстов с различными названиями, из
которых до нас дошло около седьмой части. Каждый из этих текстов состоял из
нескольких глиняных табличек, покрытых тысячами клинописных знаков;
следовательно, всего несколько миллионов клинописных знаков, каждый из
которых содержит несколько десятков бит, поэтому общий объем клинописной
информации может оцениваться как величина порядка 108 бит.
Вся обширная литература, записанная особой иероглифической
письменностью на дереве, погибла при пожарах городов. Существовали уже и
зачатки позднейшей документалистики. Многочисленные писцы (в текстах
упоминается более сотни писцов с разными именами) переписывали древние
тексты (до нас дошло множество дубликатов одного текста), записывали новые,
следили за порядком и сохранностью архива. Сохранились составленные писцами
каталоги, где при заглавии текста (часто обозначавшегося первой его строкой,
например, "Когда я вызываю призрак мертвого") стоит имя лица, выступающего в
качестве автора, а также приводятся сведения о сохранности табличек в
архиве. Например, одна строка из каталога хеттских таблиц выглядит так: Одна
клинописная глиняная табличка: слова Туннавии, Старой Женщины -- жрицы.
"Когда я вызываю призрак мертвого". Табличка не заканчивает текста, но мы не
нашли последней его таблички. Из этого видно, что хеттские писцы уже
использовали способ сокращенного обозначения всего текста другим,
индивидуальным знаком -- его заглавием в сочетании с указанием автора.
Старая Женщина -- жрица совершала обряд, произнося при этом текст
заклинаний, во многом традиционный и принадлежавший ей во всяком случае не в
большей степени, чем современному популяризатору науки принадлежат
излагаемые им идеи. Слова "я вызываю призрак" не ею были изобретены впер
Зак.3836 153
вые. Тем не менее ее имя было обозначено в каталоге (и в самом тексте
-- обычно в начале его, и в заглавии, помещавшемся в конце) как имя автора.
Представление об авторстве в том расширенном смысле, в каком оно сохраняется
до нашего времени возникает почти одновременно с письменностью
Бесписьменные общества характеризуются исключительной прочностью
культурных, религиозных, социальных традиций При отсутствии тех
искусственных средств передачи информации во времени, которые появляются
после изобретения письменности, эта передача в основном осуществляется
посредством запоминания и повторения сочетаний слов устного языка. Лучше
всего они запоминались в составе поэтического сочинения, которое исполняли
под музыку.
Единство поэтической и музыкальной формы (предполагающее участие в
запоминании правого полушария) используется и как прием мнемотехники
(техники запоминания), что до сих пор можно наблюдать у исполнителей
древнейших религиозных гимнов-- "Вед" в Индии. В Индии письменность вошла в
широкое употребление достаточно поздно (на рубеже нашей эры), а науки
(такие, как лингвистика, поэтика, логика, математика, астрономия) развились
за полтысячелетия до этого. Древнейшие индийские научные трактаты (даже
пользовавшиеся особой системой устных условных обозначений, например
лингвистических) первое время существовали только в устной традиции. В
устной передаче сохранились и имена авторов этих трактатов
В бесписьменных обществах в памяти каждого из специально выделенных
членов общества хранится значительное количество текстов устной народной
словесности. Для кибернетики, занимающейся проблемой объема запоминающего
устройства человека, важны данные о размерах такой индивидуальной памяти в
бесписьменных обществах. По подсчетам собирателя беломорских былин А. В.
Маркова, знаменитая северно-великорусская сказительница М. А. Крюкова
пропела ему 10300 стихов Как заметил в своей книге об узбекском героическом
эпосе акад. В. М. Жирмунский, хорошие узбекские сказители могли исполнить в
среднем около 30 дастанов, в каждом из которых было несколько тысяч стихов.
Рекордной памятью отличался узбекский сказитель Пулканшаир, знавший до 70
дастанов (т. е. несколько сот тысяч стихов). В каждом стихе (строке)
содержится несколько десятков двоичных единиц информации Следовательно,
максимальный объем запоминающего устройства можно оценить как величину
порядка 107 бит (на основании экспериментально-психологических
данных предел долговременной памяти человека оценивался как 109
бит).
Иначе говоря, предельный объем индивидуальной памяти
при устной передаче информации в бесписьменных обществах сопоставим с
памятью одной современной вычислительной машины новейших образцов и с
предельным объемом памяти всего коллектива (количеством информации,
содержащимся во всем множестве письменных сообщений) в таких раннеписьменных
обществах, как хеттское.
Выигрыш при переходе к письменной передаче информации заключается не в
передаваемых количествах информации, а в ее качестве. Во-первых, с самого
начала существования письменности она использовалась для записи различных
языков (и даже преимущественно именно для записи необычного, чужого или
мертвого священного языка). Так, в клинописном архиве хеттских царей были
найдены тексты на семи разных языках. Вовторых, письменность позволяет в
принципе сохранить в памяти общества текст, резко отличающийся от всех,
принятых в данном обществе, и в этом смысле характерный именно для его
автора.
Среди дошедших до нас 600 текстов хеттского архива из общего числа 4000
всего лишь два или три текста можно охарактеризовать как носящие отпечатки
творческой индивидуальности, тогда как остальные следуют общепринятым клише.
По существу в этот период записываются многие тексты, еще достаточно близкие
к фольклорным. Но если фольклор в принципе обращен ко всем членам небольшого
племени, то письменность в ранний период использовалась очень узкой группой
лиц, принадлежавших к жречеству и другим высшим социальным слоям. Поэтому
появление письменности в начале (и в течение очень большого отрезка времени)
не означало обычно и расширения круга лиц, пользующихся информацией.
Существенное отличие бесписьменной фольклорной традиции от современной
письменной литературы можно пояснить ссылкой на научно-фантастический роман
Р. Брэдбери "451 по Фаренгейту". В этом романе (и в одноименном фильме
Трюффо) тоталитарный режим преследует всех, у кого обнаруживают книги, книги
же безжалостно сжигают. Немногочисленные любители книг, которым удается
сбежать из этого книгоненавистнического ада, для сохранения художественной
литературы делят ее между собой. Каждый из них выучивает Какое-нибудь одно
произведение (или книги одного какого-нибудь автора) и заменяет другим
книгу, которая легко может погибнуть. Такая специализация функций напоминает
устройство Муравейника, где один из муравьев может служить как бы бочкой для
других членов сообщества: они наполняют его до краев медом, который он может
срыгивать, когда его товарищи хотят полакомиться. Точно так же в чудовищной
социальной утопии Брэдбери мозг человека-книги до краев переполнен тем авто
7* 155
ром или той книгой, которой его начиняют. Из этого видно, что
письменной литературе уже не суждено снова стать фольклором.
ТВОРЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ ЧЕЛОВЕКА
Уже и изучение фольклора позволяет думать, что способности человека
обнаруживаются не в пассивном запоминании, а в творческом воспроизведении.
Как бы много ни мог запомнить человек, творческий характер его памяти
препятствует пассивному запоминанию обширных письменных текстов: левое
(речевое) полушарие не столько запоминает тексты, сколько создает их заново.
С. В. Шерешевский мог запоминать длинные списки из тысячи слов, в том
числе бессмысленных, и воспроизводить их через большие промежутки времени.
Не зная итальянского языка, он запомнил со слуха первую строфу "Божественной
комедии" и воспроизвел ее по памяти без ошибок 15 лет спустя. Его память
была связана с правым полушарием. Воспоминание он описывал как "легкое
щекотание в левой руке" [38, с. 19]. Но ему трудно было запоминать длинный
связный текст на родном языке. Как он сам объяснял, "каждое слово вызывает
образы, и они находят друг на друга, и получается хаос" [38, с. 38]. Именно
потому, что память речевого (левого) полушария -- творческая и образная,
запоминать можно только добавляя от себя, как это и делают сказители.
Запоминать полностью длинные письменные тексты люди (особенно люди
творческие) не умеют. Достаточно напомнить о предельном проявлении этого:
Достоевский начисто забывал собственные романы. Когда он дописывал
"Преступление и наказание", ему пришлось заново его перечитать, потому что
за время сочинения романа он запамятовал его начальные главы. Напротив,
удивительные примеры запоминания больших музыкальных произведений
представляет память таких композиторов, как Шостакович (видимо, речь идет о
способностях правого полушария).
При колоссальном запасе творческого потенциала человека его возможности
пассивного запоминания словесных текстов несопоставимо малы, в особенности у
взрослого. Запоминать целые тексты на естественном языке легче всего в
раннем возрасте (т. е. до того времени, когда завершилось разделение функций
обоих полушарий). Опыт обучения подтверждает, что когда человек
действительно усваивает опыт предшествующих поколений, он делает это, сам
решая задачи, а не зазубривая наизусть тексты. Культуры, ставящие своей
целью усвоение на память обширных текстов, превращают почти целую
человеческую жизнь в подготовительный период учения, как в старом Китае,
где нередко подготовка к экзаменам длилась до старости (хотя
иероглифический характер письма и должен был облегчать запоминание для
правого полушария; в этом смысле частично оправдана идея соотнесения
восточной культурной традиции с правым полушарием у Орнстейна) [130] *.
Характерно, что даже предельная величина (109 бит),
полученная в экспериментальной психологии для объема долговременной памяти
человека, на несколько порядков меньше предполагаемой информационной
способности мозга в целом. Уже это делает необходимым существование при
мозге и внешней пассивной памяти. Первые попытки создания такой памяти вовне
начались с самого раннего периода истории Homo sapiens -- такова была уже в
верхнем палеолите функция рисунков и других знаков (в том числе счетных),
зарубок и т. п. (ориентированных, как позднее письменность, на
зрительно-пространственные способности правого полушария).
Появление письменности, и в особенности книгопечатания, означало
создание такой долговременной памяти, которая в принципе ничем не
ограничена. Вместе с тем книги являются социализированной памятью всего
коллектива. Поэтому, например, сообщество ученых, пользующихся единой
библиотекой, с кибернетической точки зрения можно сравнить с такой
вычислительной системой, внутри которой разные вычислительные машины,
разобщенные пространственно, связаны с единым долговременным запоминающим
устройством.
Исследователь, работающий в области таких гуманитарных наук, которые,
как лингвистика, предполагают обращение к многочисленным изданиям древних
текстов, словарям и справочникам, практически неотделим от своей подсобной
библиотеки (и связанных с ней картотек и систематизированных выписок).
Хорошую кибернетическую аналогию системе, образуемой исследователем и его
библиотекой, представляют современные машины с оперативными запоминающими
устройствами порядка 106 бит при внешних запоминающих устройствах
со свободным доступом общей емкостью 108-- 109 бит.
Уже вскоре после изобретения книгопечатания в XVI в. Сервантес в
"Дон-Кихоте" описывает своего героя, чья библиотека в 100 томов (общий объем
информации порядка 108 бит), по
* С правым полушарием Орнстейн соотносит и практикуемое в некоторых
восточных традициях включение от внешней среды [130], аналогичное состоянию
при гипнозе, связываемому с правым полушарием [24, с. 269]. Но в обоих
случаях речь идет о негативном прерывании связей с внешней средой, которыми
занято правое полушарие, поэтому в этих именно состояниях особое значение
приобретает левое полушарие, что видно из роли слов гипнотизера.
мнению окрестных жителей, составляла единое целое с Дон-Кихотом;
поэтому, желая избавить его от предполагаемой психической болезни, священник
и цирюльник сжигают книги и замуровывают самое помещение библиотеки.
Современный интеллигентный человек немыслим вне того продолжения его
памяти, которое представляют собой книги (с той существенной оговоркой, что
число их должно быть разумно ограничено теми, в которых содержится реальная
информация; здесь кое в чем можно согласиться и с цирюльником из романа
Сервантеса). По-видимому, в самом близком будущем едва ли не еще более
важное подспорье для памяти при поиске нужной научной и технической
информации могут представить и вычислительные машины, особенно
информационно-логические. Они могут в гораздо большей степени, чем каталоги
книгохранилищ и библиографические реферативные журналы, облегчить трудоемкий
процесс управления памятью.
Отличие машин от книг может состоять, в частности, в безличном
характере содержащихся в них сведений. По контрасту с безличным (надличным)
характером научной информации, содержащейся в машинах, книги могут
приобрести подчеркнуто субъективный характер. Это можно сравнить с ролью
фотографии для развития нефигуративной живописи.
Увеличение возможностей памяти всего коллектива (в том числе и с
помощью вычислительных машин) может иметь существенное значение для
высвобождения творческих возможностей мозга. Показательно, что приведенные
выше предельные числа, характеризующие связные тексты, запоминаемые
сказителем, существенно меньше и возможностей человеческого мозга в целом, и
информационных параметров культуры. Поэтому увеличение внешней пассивной
памяти отдельных лиц и целых коллективов при возможности управлять памятью
может привести к реализации тех творческих способностей мозга, которые
недостаточно использовались в дописьменных и домашинных культурах.
Сопоставление современной культуры с дописьменной фольклорной традицией
позволяет лучше выявить их различия.
Для сказителя произносимый им текст в очень большой степени существует
заранее, хотя в его памяти чаще всего хранятся не весь текст, а основные
формулы (штампы), из которых он монтируется, и общая его схема. Но
монтирование текста по этой схеме осуществляется со скоростью, превосходящей
скорость обычного говорения. Можно думать, что речь идет об
автоматизированном процессе. Этот термин следует понимать буквально:
скорость, с которой сказочники или сказители воспроизводят текст (совершенно
при этом не уставая несмотря на возраст, часто преклонный), находит аналогию
в выводе текста
из вычислительной машины. Процесс сказительства прерывается с гораздо
большим трудом, чем обычное говорение. Автору вспоминается, как во время
экспедиции на Енисей ему и его изнемогавшим от усталости товарищам по
экспедиции пришлось посменно записывать тексты, без устали произносившиеся
пожилой сказочницей -- кеткой, которая никак не хотела прервать свои
многочасовые рассказы.
В фольклоре задана и тема, и способы ее воплощения. Поэтому можно
согласиться с тем определением, которое (на основании фольклора) дают
литературе американские лингвисты Джуз и Хоккет: "В каждом обществе,
известном истории и антропологии, с одним незначительным исключением,
имеются некоторые речевые произведения, короткие или длинные, которые все
члены общества согласно оценивают положительно и которые, по их желанию,
должны повторяться время от времени, преимущественно в неизменном виде"
[131]. Такое же отношение к устной литературе есть и у детей, которые
требуют, чтобы им повторяли один и тот же рассказ без изменений.
"Незначительное исключение", о котором говорят Хоккет и Джуз, -- это
европейская и американская литературы нового времени. Но и в них
классические произведения, положительно оцениваемые всеми 'Читающими членами
общества, находятся в распоряжении каждого, который их может повторить для
себя-- перечитать. Разница состоит, однако, в стремлении к появлению таких
новых произведений, которые несут наибольшую информацию в точном смысле
слова, т. е. не похожие ни на одно из ранее существовавших (Лев Толстой в
этом видел характерную черту всех лучших произведений русских писателей XIX
века -- от "Мертвых душ" Гоголя до "Записок из мертвого дома" Достоевского).
Однако парадоксальным образом авторы наиболее оригинальных из таких
сочинений нисколько не настаивают на сугубо личном характере своего
авторства. Достаточно привести только одно свидетельство -- надпись
Пастернака Асееву на книге стихов "Сестра моя жизнь", которую Пастернак
посвятил Лермонтову: "Передаю я тебе эту сестру твою, твою столько же,
сколько и мою. Это не "третья моя" книга: она посвящена тени, духу,
покойнику, несуществующему; я одно время серьезно думал ее выпустить
анонимно; она лучше и выше меня" [132, с. 762]. Автор, осознающий значимость
своего произведения и себя самого через него оценивающий (как Блок,
кончивший "Двенадцать" и сделавший в записной книже 29 января 1918 г. запись
Сегодня я -- гений), вместе с тем может ощущать дистанцию между
произведением и собой как его автором ("Сегодня, когда я пишу, -- я гений")
и самим собой вне этого
произведения ("Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон")
Характерен псевдоним, под которым Иннокентий Анненский при жизни печатал
свои стихи: Ник. Т-о ( = никто).
Когда Пушкин обращался на ты к своему "новорожденному творенью", в этом
было осознание его значимости -- оно начинало жить своей жизнью, отдельной
от жизни автора.
Такая литературная традиция уходит своими корнями в самый начальный
период существования письменной литературы. Еще на Древнем Востоке, в
Вавилоне и прилегающих странах, существовали письма к богам молитвы, которые
считались письменными посланиями от человека (например, царя) к богу.
Посылая такое письмо, человек наставлял свое сочинение как настоящего
посланца: "Пойди и скажи вот что моему божеству..." Среди таких древних
текстов обнаруживаются и литературные сочинения высокого художественного и
философского достоинства. Пока произведение недостаточно значительно,
повторяется схема фольклорного воспроизведения штампа, как в стихах
Мандельштама:
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.
Когда же произведение оказывается значительнее окружающей его
литературы (и литературы предшествующей), оно внушает и своему автору
чувства, заставляющие его относиться к нему как к особому самостоятельному
явлению. В первом случае авторство сомнительно из-за того, что произведение
во многом следует сложившейся традиции, во втором случае автор сам
сомневается в том, вправе ли он считаться автором.
ОЦЕНКА СЛОЖНОСТИ СООБЩЕНИЯ
Еще на раннем этапе занятий кибернетикой в нашей стране в 1957 г. акад.
А. Н. Колмогоров обратил внимание на то, что к числу высоко организованных
систем можно отнести не только человека и вычислительную машину,
моделирующую некоторые его функции, но, например, и симфонию Баха.
Уникальность всякого произведения подлинного искусства ведет к
практической невозможности постановки задачи статистического определения
количества информации в нем (хотя саму тенденцию к созданию таких
произведений и можно было бы описать как стремление к отбору текстов,
несущих максимальное количество информации). Если имеет смысл задача
статистического определения информации во всем множестве телеграмм на
русском языке или даже во всем множестве технических статей по определенной
теме, то аналогичная задача не может быть поставлена, например, по отношению
к "Войне и
миру". Не существует такой статистической совокупности, в которую это
сочинение входило бы в качестве одного из многочисленных его членов [133].
Отчетливое понимание этой особенности художественной литературы (как и
других видов искусства) привело А. Н. Колмогорова к такому изложению основ
теории информации, которое избегает обращения к теории вероятностей. Вместе
с тем понятия "энтропии" и "количества информации" оказываются при этом
применимыми к индивидуальным объектам (в частности, к тем сообщениям,
которые являются произведениями художественной литературы или других видов
искусства) [133].
Энтропия Н(х/у) понимается как минимальная длина (l) такой программы Р,
и для наследия другого предшественника семиотики -- американского логика
Перса.
Авторитет одного определенного автора может привести к тому, что именно
его высказывания полностью или частично воспроизводятся в последующих
текстах других авторов. Циркуляция одних и тех же сообщений в системах
передачи информации может иметь отрицательные последствия. С кибернетической
точки зрения их можно сравнить с механизмом возникновения индивидуальных
нервных расстройств при воспроизведении мозгом одного и того же
травмирующего сообщения, т. е. при повторении травмы, повторно
воспроизводимой центральной нервной системой.
Наука новейшего времени стремится (часто еще стихийно) к стиранию
личности автора и к построению единой надличной системы информации.
Достижение этой цели и означало бы выход из того информационного кризиса, к
которому ведет накопление научных и технических сообщений отдельных авторов.
Поскольку каждое научное сообщение (не исключая и тех относительно
редких, которые означают введение принципиально новой точки зрения на данный
предмет) в существенной степени опирается на результаты всех предшествующих,
само понятие авторства по отношению к научным сочинениям в известной мере
проблематично. Информационно-логическая машина, в которую заложен
накопленный массив сведений в определенной области знания, при вводе в нее
некоторых вновь опубликованных сообщений на те же темы может определить, что
они не содержат никакой новой информации. Если в соответствующих статьях на
естественном языке и будут содержаться эгоцентрические высказывания типа "я
установил, что", "мы полагаем..." и т. д., соответствующие дескрипции из
логической записи на последующих этапах работы машины должны быть устранены.
Уже поэтому представляется, что для общения с информационно-логическими
машинами эгоцентрические слова естественных языков не должны играть
существенной роли.
Приписывание авторства любого текста определенной личности, оформляющей
окончательно эти тексты на естественном языке перед их сдачей в печать,
может быть временной особенностью некоторого типа культуры. Это нисколько не
более обязательно, чем характерная для языков Меланезии передача названий
предметов с грамматическими характеристиками неотъемлемой принадлежности.
Категория принадлежности, характерная для левого полушария, может
прилагаться к любым объектам.
Понятие авторства, через которое в дескрипциях могут быть определены
другие эгоцентрические слова, само оказывается логически трудно определимым.
По отношению к любому научному тексту можно было бы говорить только о
некоторой количественной доле авторства отдельного ученого (применительно к
содержанию, остающемуся после перевода данного сообщения с естественного
языка на искусственный, например, информационно-логический). Но и задача
точного определения такой доли сильно затрудняется тем, что часто почти
одновременно ученые приходят к одним и тем же результатам (иногда частично
зная о направлении работ своих коллег).
ХРАНЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ В БЕСПИСЬМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
Современная культура хранит в памяти всего общества такую массу
письменных сообщений определенных авторов, число которых превышает
возможности запоминания одного индивидуального человеческого мозга (хотя
один мозг и был бы в состоянии запомнить реальный информационный запас куль
туры при более разумном его кодировании). Это неудобство кодирования,
ошибочно называемое "информационным взрывом", составляет особенность
человеческой культуры только на протяжении последнего периода ее развития.
Объем письменной памятй составляет отличие обществ, широко использующих
письменность (начиная с переднеазиатских цивилизаций III-- II тысячелетий до
н. э.), от более ранних культур.
Промежуточный этап можно наблюдать, изучая такие ранние письменные
архивы, как, например, клинописную библиотеку хеттских царей XIV-- XIII вв.
до н. э. из Хаттусаса (современное селение Богазкей в центре Турции недалеко
от Анкары). На протяжении полутысячелетнего существования хеттской клинописи
было накоплено значительное число текстов -- по приблизительным подсчетам
примерно четыре тысячи клинописных текстов с различными названиями, из
которых до нас дошло около седьмой части. Каждый из этих текстов состоял из
нескольких глиняных табличек, покрытых тысячами клинописных знаков;
следовательно, всего несколько миллионов клинописных знаков, каждый из
которых содержит несколько десятков бит, поэтому общий объем клинописной
информации может оцениваться как величина порядка 108 бит.
Вся обширная литература, записанная особой иероглифической
письменностью на дереве, погибла при пожарах городов. Существовали уже и
зачатки позднейшей документалистики. Многочисленные писцы (в текстах
упоминается более сотни писцов с разными именами) переписывали древние
тексты (до нас дошло множество дубликатов одного текста), записывали новые,
следили за порядком и сохранностью архива. Сохранились составленные писцами
каталоги, где при заглавии текста (часто обозначавшегося первой его строкой,
например, "Когда я вызываю призрак мертвого") стоит имя лица, выступающего в
качестве автора, а также приводятся сведения о сохранности табличек в
архиве. Например, одна строка из каталога хеттских таблиц выглядит так: Одна
клинописная глиняная табличка: слова Туннавии, Старой Женщины -- жрицы.
"Когда я вызываю призрак мертвого". Табличка не заканчивает текста, но мы не
нашли последней его таблички. Из этого видно, что хеттские писцы уже
использовали способ сокращенного обозначения всего текста другим,
индивидуальным знаком -- его заглавием в сочетании с указанием автора.
Старая Женщина -- жрица совершала обряд, произнося при этом текст
заклинаний, во многом традиционный и принадлежавший ей во всяком случае не в
большей степени, чем современному популяризатору науки принадлежат
излагаемые им идеи. Слова "я вызываю призрак" не ею были изобретены впер
Зак.3836 153
вые. Тем не менее ее имя было обозначено в каталоге (и в самом тексте
-- обычно в начале его, и в заглавии, помещавшемся в конце) как имя автора.
Представление об авторстве в том расширенном смысле, в каком оно сохраняется
до нашего времени возникает почти одновременно с письменностью
Бесписьменные общества характеризуются исключительной прочностью
культурных, религиозных, социальных традиций При отсутствии тех
искусственных средств передачи информации во времени, которые появляются
после изобретения письменности, эта передача в основном осуществляется
посредством запоминания и повторения сочетаний слов устного языка. Лучше
всего они запоминались в составе поэтического сочинения, которое исполняли
под музыку.
Единство поэтической и музыкальной формы (предполагающее участие в
запоминании правого полушария) используется и как прием мнемотехники
(техники запоминания), что до сих пор можно наблюдать у исполнителей
древнейших религиозных гимнов-- "Вед" в Индии. В Индии письменность вошла в
широкое употребление достаточно поздно (на рубеже нашей эры), а науки
(такие, как лингвистика, поэтика, логика, математика, астрономия) развились
за полтысячелетия до этого. Древнейшие индийские научные трактаты (даже
пользовавшиеся особой системой устных условных обозначений, например
лингвистических) первое время существовали только в устной традиции. В
устной передаче сохранились и имена авторов этих трактатов
В бесписьменных обществах в памяти каждого из специально выделенных
членов общества хранится значительное количество текстов устной народной
словесности. Для кибернетики, занимающейся проблемой объема запоминающего
устройства человека, важны данные о размерах такой индивидуальной памяти в
бесписьменных обществах. По подсчетам собирателя беломорских былин А. В.
Маркова, знаменитая северно-великорусская сказительница М. А. Крюкова
пропела ему 10300 стихов Как заметил в своей книге об узбекском героическом
эпосе акад. В. М. Жирмунский, хорошие узбекские сказители могли исполнить в
среднем около 30 дастанов, в каждом из которых было несколько тысяч стихов.
Рекордной памятью отличался узбекский сказитель Пулканшаир, знавший до 70
дастанов (т. е. несколько сот тысяч стихов). В каждом стихе (строке)
содержится несколько десятков двоичных единиц информации Следовательно,
максимальный объем запоминающего устройства можно оценить как величину
порядка 107 бит (на основании экспериментально-психологических
данных предел долговременной памяти человека оценивался как 109
бит).
Иначе говоря, предельный объем индивидуальной памяти
при устной передаче информации в бесписьменных обществах сопоставим с
памятью одной современной вычислительной машины новейших образцов и с
предельным объемом памяти всего коллектива (количеством информации,
содержащимся во всем множестве письменных сообщений) в таких раннеписьменных
обществах, как хеттское.
Выигрыш при переходе к письменной передаче информации заключается не в
передаваемых количествах информации, а в ее качестве. Во-первых, с самого
начала существования письменности она использовалась для записи различных
языков (и даже преимущественно именно для записи необычного, чужого или
мертвого священного языка). Так, в клинописном архиве хеттских царей были
найдены тексты на семи разных языках. Вовторых, письменность позволяет в
принципе сохранить в памяти общества текст, резко отличающийся от всех,
принятых в данном обществе, и в этом смысле характерный именно для его
автора.
Среди дошедших до нас 600 текстов хеттского архива из общего числа 4000
всего лишь два или три текста можно охарактеризовать как носящие отпечатки
творческой индивидуальности, тогда как остальные следуют общепринятым клише.
По существу в этот период записываются многие тексты, еще достаточно близкие
к фольклорным. Но если фольклор в принципе обращен ко всем членам небольшого
племени, то письменность в ранний период использовалась очень узкой группой
лиц, принадлежавших к жречеству и другим высшим социальным слоям. Поэтому
появление письменности в начале (и в течение очень большого отрезка времени)
не означало обычно и расширения круга лиц, пользующихся информацией.
Существенное отличие бесписьменной фольклорной традиции от современной
письменной литературы можно пояснить ссылкой на научно-фантастический роман
Р. Брэдбери "451 по Фаренгейту". В этом романе (и в одноименном фильме
Трюффо) тоталитарный режим преследует всех, у кого обнаруживают книги, книги
же безжалостно сжигают. Немногочисленные любители книг, которым удается
сбежать из этого книгоненавистнического ада, для сохранения художественной
литературы делят ее между собой. Каждый из них выучивает Какое-нибудь одно
произведение (или книги одного какого-нибудь автора) и заменяет другим
книгу, которая легко может погибнуть. Такая специализация функций напоминает
устройство Муравейника, где один из муравьев может служить как бы бочкой для
других членов сообщества: они наполняют его до краев медом, который он может
срыгивать, когда его товарищи хотят полакомиться. Точно так же в чудовищной
социальной утопии Брэдбери мозг человека-книги до краев переполнен тем авто
7* 155
ром или той книгой, которой его начиняют. Из этого видно, что
письменной литературе уже не суждено снова стать фольклором.
ТВОРЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ ЧЕЛОВЕКА
Уже и изучение фольклора позволяет думать, что способности человека
обнаруживаются не в пассивном запоминании, а в творческом воспроизведении.
Как бы много ни мог запомнить человек, творческий характер его памяти
препятствует пассивному запоминанию обширных письменных текстов: левое
(речевое) полушарие не столько запоминает тексты, сколько создает их заново.
С. В. Шерешевский мог запоминать длинные списки из тысячи слов, в том
числе бессмысленных, и воспроизводить их через большие промежутки времени.
Не зная итальянского языка, он запомнил со слуха первую строфу "Божественной
комедии" и воспроизвел ее по памяти без ошибок 15 лет спустя. Его память
была связана с правым полушарием. Воспоминание он описывал как "легкое
щекотание в левой руке" [38, с. 19]. Но ему трудно было запоминать длинный
связный текст на родном языке. Как он сам объяснял, "каждое слово вызывает
образы, и они находят друг на друга, и получается хаос" [38, с. 38]. Именно
потому, что память речевого (левого) полушария -- творческая и образная,
запоминать можно только добавляя от себя, как это и делают сказители.
Запоминать полностью длинные письменные тексты люди (особенно люди
творческие) не умеют. Достаточно напомнить о предельном проявлении этого:
Достоевский начисто забывал собственные романы. Когда он дописывал
"Преступление и наказание", ему пришлось заново его перечитать, потому что
за время сочинения романа он запамятовал его начальные главы. Напротив,
удивительные примеры запоминания больших музыкальных произведений
представляет память таких композиторов, как Шостакович (видимо, речь идет о
способностях правого полушария).
При колоссальном запасе творческого потенциала человека его возможности
пассивного запоминания словесных текстов несопоставимо малы, в особенности у
взрослого. Запоминать целые тексты на естественном языке легче всего в
раннем возрасте (т. е. до того времени, когда завершилось разделение функций
обоих полушарий). Опыт обучения подтверждает, что когда человек
действительно усваивает опыт предшествующих поколений, он делает это, сам
решая задачи, а не зазубривая наизусть тексты. Культуры, ставящие своей
целью усвоение на память обширных текстов, превращают почти целую
человеческую жизнь в подготовительный период учения, как в старом Китае,
где нередко подготовка к экзаменам длилась до старости (хотя
иероглифический характер письма и должен был облегчать запоминание для
правого полушария; в этом смысле частично оправдана идея соотнесения
восточной культурной традиции с правым полушарием у Орнстейна) [130] *.
Характерно, что даже предельная величина (109 бит),
полученная в экспериментальной психологии для объема долговременной памяти
человека, на несколько порядков меньше предполагаемой информационной
способности мозга в целом. Уже это делает необходимым существование при
мозге и внешней пассивной памяти. Первые попытки создания такой памяти вовне
начались с самого раннего периода истории Homo sapiens -- такова была уже в
верхнем палеолите функция рисунков и других знаков (в том числе счетных),
зарубок и т. п. (ориентированных, как позднее письменность, на
зрительно-пространственные способности правого полушария).
Появление письменности, и в особенности книгопечатания, означало
создание такой долговременной памяти, которая в принципе ничем не
ограничена. Вместе с тем книги являются социализированной памятью всего
коллектива. Поэтому, например, сообщество ученых, пользующихся единой
библиотекой, с кибернетической точки зрения можно сравнить с такой
вычислительной системой, внутри которой разные вычислительные машины,
разобщенные пространственно, связаны с единым долговременным запоминающим
устройством.
Исследователь, работающий в области таких гуманитарных наук, которые,
как лингвистика, предполагают обращение к многочисленным изданиям древних
текстов, словарям и справочникам, практически неотделим от своей подсобной
библиотеки (и связанных с ней картотек и систематизированных выписок).
Хорошую кибернетическую аналогию системе, образуемой исследователем и его
библиотекой, представляют современные машины с оперативными запоминающими
устройствами порядка 106 бит при внешних запоминающих устройствах
со свободным доступом общей емкостью 108-- 109 бит.
Уже вскоре после изобретения книгопечатания в XVI в. Сервантес в
"Дон-Кихоте" описывает своего героя, чья библиотека в 100 томов (общий объем
информации порядка 108 бит), по
* С правым полушарием Орнстейн соотносит и практикуемое в некоторых
восточных традициях включение от внешней среды [130], аналогичное состоянию
при гипнозе, связываемому с правым полушарием [24, с. 269]. Но в обоих
случаях речь идет о негативном прерывании связей с внешней средой, которыми
занято правое полушарие, поэтому в этих именно состояниях особое значение
приобретает левое полушарие, что видно из роли слов гипнотизера.
мнению окрестных жителей, составляла единое целое с Дон-Кихотом;
поэтому, желая избавить его от предполагаемой психической болезни, священник
и цирюльник сжигают книги и замуровывают самое помещение библиотеки.
Современный интеллигентный человек немыслим вне того продолжения его
памяти, которое представляют собой книги (с той существенной оговоркой, что
число их должно быть разумно ограничено теми, в которых содержится реальная
информация; здесь кое в чем можно согласиться и с цирюльником из романа
Сервантеса). По-видимому, в самом близком будущем едва ли не еще более
важное подспорье для памяти при поиске нужной научной и технической
информации могут представить и вычислительные машины, особенно
информационно-логические. Они могут в гораздо большей степени, чем каталоги
книгохранилищ и библиографические реферативные журналы, облегчить трудоемкий
процесс управления памятью.
Отличие машин от книг может состоять, в частности, в безличном
характере содержащихся в них сведений. По контрасту с безличным (надличным)
характером научной информации, содержащейся в машинах, книги могут
приобрести подчеркнуто субъективный характер. Это можно сравнить с ролью
фотографии для развития нефигуративной живописи.
Увеличение возможностей памяти всего коллектива (в том числе и с
помощью вычислительных машин) может иметь существенное значение для
высвобождения творческих возможностей мозга. Показательно, что приведенные
выше предельные числа, характеризующие связные тексты, запоминаемые
сказителем, существенно меньше и возможностей человеческого мозга в целом, и
информационных параметров культуры. Поэтому увеличение внешней пассивной
памяти отдельных лиц и целых коллективов при возможности управлять памятью
может привести к реализации тех творческих способностей мозга, которые
недостаточно использовались в дописьменных и домашинных культурах.
Сопоставление современной культуры с дописьменной фольклорной традицией
позволяет лучше выявить их различия.
Для сказителя произносимый им текст в очень большой степени существует
заранее, хотя в его памяти чаще всего хранятся не весь текст, а основные
формулы (штампы), из которых он монтируется, и общая его схема. Но
монтирование текста по этой схеме осуществляется со скоростью, превосходящей
скорость обычного говорения. Можно думать, что речь идет об
автоматизированном процессе. Этот термин следует понимать буквально:
скорость, с которой сказочники или сказители воспроизводят текст (совершенно
при этом не уставая несмотря на возраст, часто преклонный), находит аналогию
в выводе текста
из вычислительной машины. Процесс сказительства прерывается с гораздо
большим трудом, чем обычное говорение. Автору вспоминается, как во время
экспедиции на Енисей ему и его изнемогавшим от усталости товарищам по
экспедиции пришлось посменно записывать тексты, без устали произносившиеся
пожилой сказочницей -- кеткой, которая никак не хотела прервать свои
многочасовые рассказы.
В фольклоре задана и тема, и способы ее воплощения. Поэтому можно
согласиться с тем определением, которое (на основании фольклора) дают
литературе американские лингвисты Джуз и Хоккет: "В каждом обществе,
известном истории и антропологии, с одним незначительным исключением,
имеются некоторые речевые произведения, короткие или длинные, которые все
члены общества согласно оценивают положительно и которые, по их желанию,
должны повторяться время от времени, преимущественно в неизменном виде"
[131]. Такое же отношение к устной литературе есть и у детей, которые
требуют, чтобы им повторяли один и тот же рассказ без изменений.
"Незначительное исключение", о котором говорят Хоккет и Джуз, -- это
европейская и американская литературы нового времени. Но и в них
классические произведения, положительно оцениваемые всеми 'Читающими членами
общества, находятся в распоряжении каждого, который их может повторить для
себя-- перечитать. Разница состоит, однако, в стремлении к появлению таких
новых произведений, которые несут наибольшую информацию в точном смысле
слова, т. е. не похожие ни на одно из ранее существовавших (Лев Толстой в
этом видел характерную черту всех лучших произведений русских писателей XIX
века -- от "Мертвых душ" Гоголя до "Записок из мертвого дома" Достоевского).
Однако парадоксальным образом авторы наиболее оригинальных из таких
сочинений нисколько не настаивают на сугубо личном характере своего
авторства. Достаточно привести только одно свидетельство -- надпись
Пастернака Асееву на книге стихов "Сестра моя жизнь", которую Пастернак
посвятил Лермонтову: "Передаю я тебе эту сестру твою, твою столько же,
сколько и мою. Это не "третья моя" книга: она посвящена тени, духу,
покойнику, несуществующему; я одно время серьезно думал ее выпустить
анонимно; она лучше и выше меня" [132, с. 762]. Автор, осознающий значимость
своего произведения и себя самого через него оценивающий (как Блок,
кончивший "Двенадцать" и сделавший в записной книже 29 января 1918 г. запись
Сегодня я -- гений), вместе с тем может ощущать дистанцию между
произведением и собой как его автором ("Сегодня, когда я пишу, -- я гений")
и самим собой вне этого
произведения ("Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон")
Характерен псевдоним, под которым Иннокентий Анненский при жизни печатал
свои стихи: Ник. Т-о ( = никто).
Когда Пушкин обращался на ты к своему "новорожденному творенью", в этом
было осознание его значимости -- оно начинало жить своей жизнью, отдельной
от жизни автора.
Такая литературная традиция уходит своими корнями в самый начальный
период существования письменной литературы. Еще на Древнем Востоке, в
Вавилоне и прилегающих странах, существовали письма к богам молитвы, которые
считались письменными посланиями от человека (например, царя) к богу.
Посылая такое письмо, человек наставлял свое сочинение как настоящего
посланца: "Пойди и скажи вот что моему божеству..." Среди таких древних
текстов обнаруживаются и литературные сочинения высокого художественного и
философского достоинства. Пока произведение недостаточно значительно,
повторяется схема фольклорного воспроизведения штампа, как в стихах
Мандельштама:
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.
Когда же произведение оказывается значительнее окружающей его
литературы (и литературы предшествующей), оно внушает и своему автору
чувства, заставляющие его относиться к нему как к особому самостоятельному
явлению. В первом случае авторство сомнительно из-за того, что произведение
во многом следует сложившейся традиции, во втором случае автор сам
сомневается в том, вправе ли он считаться автором.
ОЦЕНКА СЛОЖНОСТИ СООБЩЕНИЯ
Еще на раннем этапе занятий кибернетикой в нашей стране в 1957 г. акад.
А. Н. Колмогоров обратил внимание на то, что к числу высоко организованных
систем можно отнести не только человека и вычислительную машину,
моделирующую некоторые его функции, но, например, и симфонию Баха.
Уникальность всякого произведения подлинного искусства ведет к
практической невозможности постановки задачи статистического определения
количества информации в нем (хотя саму тенденцию к созданию таких
произведений и можно было бы описать как стремление к отбору текстов,
несущих максимальное количество информации). Если имеет смысл задача
статистического определения информации во всем множестве телеграмм на
русском языке или даже во всем множестве технических статей по определенной
теме, то аналогичная задача не может быть поставлена, например, по отношению
к "Войне и
миру". Не существует такой статистической совокупности, в которую это
сочинение входило бы в качестве одного из многочисленных его членов [133].
Отчетливое понимание этой особенности художественной литературы (как и
других видов искусства) привело А. Н. Колмогорова к такому изложению основ
теории информации, которое избегает обращения к теории вероятностей. Вместе
с тем понятия "энтропии" и "количества информации" оказываются при этом
применимыми к индивидуальным объектам (в частности, к тем сообщениям,
которые являются произведениями художественной литературы или других видов
искусства) [133].
Энтропия Н(х/у) понимается как минимальная длина (l) такой программы Р,