Калиниченко Андрей. В небе Балтики

   "Дорогие товарищи фронтовики!
   Мы, родители Юрия Косенко, не можем не поделиться с вами той радостью, которую испытали на днях, получив письмо с фотографией сына, награжденного орденом Красного Знамени.
   Мы горды тем, что воспитали сына, достойного нашей горячо любимой Родины.
   Мне 55 лет. Несмотря на возраст и инвалидность, продолжаю трудиться в угольной промышленности. Два старших брата Юрия - инженеры, работают на оборонных предприятиях, систематически перевыполняют государственный план.
   По возвращении из эвакуации в родную Ростовскую область мы немедленно приступили к восстановлению шахт. Вскоре добыча угля возобновилась. В апреле этого года нашему комбинату вручили переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны. Желаем вам больших успехов в борьбе с врагом. Бейте без промаха фашистов, пока ни одного не останется на нашей земле".
   Слова старого шахтера глубоко запали в души авиаторов. Не только Юра, но и все мы старались как можно лучше выполнить наказ его отца.
   Мощные удары по врагу и особенно уничтожение железнодорожного моста окончательно убедили нас в превосходных боевых качествах самолета Пе-2. В совершестве овладев им, можно успешно выполнять самые сложные боевые задачи.
   И мы настойчиво учились. От полета к полету росло наше мастерство. Потери в технике и людях были сведены на нет.
   Но вот однажды с задания не вернулся экипаж Ивана Кабакова, смелого и опытного летчика. Он один из немногих в полку летал на Пе-2 ночью. Его экипаж первым стал снайперским. Трудно было поверить в гибель таких людей, все еще надеялись на их возвращение. Но время шло, а о судьбе авиаторов никто ничего не знал. О том, что с ними случилось, стало известно только после войны.
   В светлую июньскую ночь пикировщики бомбили вражеские укрепления. Цели были, уже поражены, когда самолет Кабакова подбили зенитки. Он стал быстро терять высоту: Летчик развернул машину к линии фронта. Через некоторое время загорелся левый мотор.
   - Прыгать? - спросили у Кабакова сначала штурман Куликов, затем стрелок-радист Смирнов.
   - Решайте сами, - ответил командир экипажа. - Я прыгать не буду, попытаюсь перетянуть через линию фронта.
   Никто не покинул своих кабин. Самолет низко шел над лесом. Впереди появились вспышки выстрелов - линия фронта. Но высота потеряна. Летчик сбросил фонарь кабины и стал искать поляну для посадки. Самолет уже задевал верхушки деревьев, а Кабаков тянул. Потом раздался треск. Летчик резко ударился головой о какой-то твердый предмет и -потерял сознание.
   Когда очнулся, увидел, что вокруг бушует пламя. Быстро расстегнул привязные ремни, лямки парашюта, выдернул шнур шлемофона и выскочил из горящего самолета. К Кабакову подбежал стрелок-радист Смирнов.
   - Где штурман? - спросил он.
   Куликова нашли в нескольких метрах от самолета. В полете он не был привязан ремнями и при ударе машины о землю вылетел из кабины. Друзья приподняли штурмана, пытаясь привести его в сознание. Но младший лейтенант Б. А. Куликов был мертв.
   Взорвались самолетные бензобаки, пламя усилилось, начали рваться патроны.
   - Бежим, товарищ командир. С минуты на минуту здесь могут появиться немцы.
   Кабаков и Смирнов скрылись в лесу. Когда нервное напряжение немного спало, идти стало труднее. У Кабакова из разбитой брови непрерывно сочилась кровь. За оврагом присели отдохнуть. Луна скрылась за облаками, и стаяло темно. Вдруг метрах в двадцати показался силуэт солдата с автоматом. Это был фашист. Оглядываясь по сторонам, он прошел мимо. Послышался лай собак. Друзья поняли - началась погоня, надо скорее уходить отсюда. Но как это сделать, если гитлеровец находится поблизости и может заметить их. Кабаков пошел на риск. Выстрелом из пистолета он свалил немца. Друзья скрылись в зарослях. Лай собак становился все громче.
   - Будем обороняться, - решил Иван Кабаков. - Живыми не сдадимся.
   Завязалась перестрелка. Из темноты послышались крики на ломаном русском языке:
   - Иван, сдавайс!
   "Откуда им известно мое имя?" - подумал Кабаков, но тут же понял: гитлеровцы всех русских зовут Иванами. Боеприпасы были на исходе.
   - Стрелять только в упор, - шепнул летчик Смирнову.
   Выстрелы наших воинов раздавались все реже.
   - Патроны кончились, - с горечью сказал Смирнов. Наступила тишина. Из темноты Кабаков услышал тяжелое дыхание вражеских солдат.
   - Они не должны знать, кто мы, - решительно сказал Кабаков. - Спрячем все.
   Документы, знаки различия и ордена авиаторы зарыли в землю. Затем выскочили из оврага, чтобы уйти в лес. Автоматная очередь хлестнула Кабакова по ногам. Он упал, и на него тут же навалились гитлеровцы. Скрутили ему руки и куда-то потащили. Перебитые ноги болтались как плети, нестерпимая боль разлилась по всему телу.
   Летчика покидали последние силы. Потом им овладело полное безразличие ко всему происходящему. Его втолкнули в кузов машины. Присмотревшись, он различил в темноте Смирнова и четырех гитлеровцев, раненных в перестрелке...
   Дальше все происходило как во сне: допросы, побои, пытки. Затем начались переброски из лагеря в лагерь.
   Два года летчик и воздушный стрелок-радист провели в фашистском плену. Конец их мучениям пришел вместе с нашей победой над врагом. Кабаков и Смирнов возвратились на Родину.
   Южнее Ладоги
   Постепенно росло и оттачивалось мастерство наших летчиков, совершенствовались тактические приемы действий. Знаменитая вертушка мастера бомбовых ударов с пикирования генерала И, С. Полбина, широко применявшаяся в первые годы Великой Отечественной войны, перестала удовлетворять нас при бомбометании объектов, сильно защищенных средствами ПВО.
   Суть вертушки сводилась к следующему. При подходе к цели бомбардировщики перестраивались в колонну, выдерживая дистанцию между собой в триста - шестьсот метров. Затем они друг за другом пикировали на объект под углом шестьдесят градусов. Каждый сбрасывал одну-две бомбы и с набором высоты пристраивался в хвост замыкающему самолету для повторного захода. Образовывался как бы замкнутый круг, или вертушка.
   Недостатком вертушки явилась ее большая уязвимость от огня средств ПВО. Самолеты, растянутые в длинную цепочку, лишались возможности взаимодействовать огнем и прикрывать фланги, становились слабо защищенными от атак вражеских истребителей. Длительное пребывание над целью, поскольку каждый пикировщик делал по нескольку заходов, увеличивало вероятность потерь от непрерывного огня зенитной артиллерии и атак истребителей противника. Перед бомбометанием летчикам приходилось выполнять сложные перестроения, которые намного затрудняли сбор в группу после нанесения удара.
   Такую карусель тяжело было прикрывать и нашим истребителям сопровождения. Отставшие "пешки" становились легкой добычей фашистов. Вражеские летчики, изучив ставший в общем-то однообразным рисунок вертушки, приноровились к ней и стали наносить нам ощутимые удары. Выход из положения мы видели в творческих дерзаниях летного состава, в поисках новых приемов боевого применения пикировщиков.
   В полку была разработана и проверена на практике тактика одновременных бомбовых ударов парами самолетов, а в дальнейшем - звеньями и эскадрильями. При пикировании сохранялся такой же строй, какой был на маршруте. Бомбардировщики атаковывали цель с ходу, без перестроения. Прицеливание осуществляли только ведущие, наиболее опытные экипажи. Ведомые точно повторяли их маневры, поэтому штурманы имели возможность свободно наблюдать за воздухом и отбивать атаки вражеских истребителей.
   Новая тактика позволила значительно сократить время пребывания пикировщиков в зоне зенитного огня, повысить меткость ударов и увеличить бомбовый залп. Все это вместе взятое значительно увеличило ударную силу бомбардировочной авиации и резко сократило ее потери при выполнении боевых заданий.
   Меньше времени стало уходить на доучивание и сколачивание экипажей, подразделений и полка в целом. Прибывающие из училища молодые летчики, имея хорошую технику пилотирования, довольно быстро осваивали бомбометание с пикирования по ведущему.
   Новая тактика действий потребовала и некоторых организационных изменений. Звено теперь состояло из четырех самолетов, действовавших попарно, эскадрилья из двух-трех звеньев.
   Летчикам-истребителям также пришлось менять свою тактику применительно к нашей. На разборе полетов мы частенько встречались с ними, добивались единства взглядов по вопросам взаимодействия в бою/ Обычно мы были довольны тем, как они прикрывали нас, но иногда и критиковали их, разумеется, только за дело.
   Однажды, когда аэродром закрыло туманом и полеты прекратились, к нам на КП прибыли боевые собратья - истребители. Среди них были командир полка подполковник П. И. Павлов, летчики Сушкин, Шварев, Ломакин, Кудимов, Романов. Зашел разговор о боевой работе.
   - Иногда, в самый критический момент, вас не оказывается рядом, заметил, обращаясь к Швареву, Голубев.
   - А вы не растягивайтесь в воздухе на целый километр, тогда мы всегда будем рядом, - ответил Шварев.
   - Вам ведь проще на маленьком "ястребке" маневрировать и вести обзор в бескрайнем небе, - возразил Голубев. - А тут летишь среди бела дня и знаешь, что за каждым облаком тебя могут караулить "мессеры" или "фоккеры".
   - Пе-2 тоже может вести бой, почти как истребитель, - возразил Шварев. - Вас в самолете трое, и у каждого пулемет. Это же сила!
   - Я был однажды свидетелем неприятного случая, - вмешался в разговор Павлов. - Вижу "мессер" заходит в атаку на "пешку". Как же в этот момент вел себя экипаж? Огня он почему-то не открывал и совершенно не маневрировал. Шел по прямой, словно мишень.
   - Значит, экипаж пикировщика не видел "мессера".
   - Когда я захожу в хвост вражескому бомбардировщику, - поддержал командира полка Ломакин, - так он как черт мечется, никак его в прицел не поймаешь. Маневр - вот наше оружие, понимать надо.
   - Истребителям, - сказал Раков обращаясь к Павлову, - нужно перед вылетом знакомиться с замыслом действий пикировщиков, знать, с какого направления они будут выходить на боевой курс, на какой высоте выходить из пикирования.
   - Правильно, Василий Иванович, - одобрил эту идею Павлов. - И вот еще что: истребителей следует разбивать на две группы: ударную и осуществляющую непосредственное прикрытие пикировщиков. Первая должна идти впереди или позади их, с превышением, чтобы при появлении противника немедленно вступить с ним в бой. Группе непосредственного прикрытия надлежит все время находиться рядом с бомбардировщиками и быть готовой к отражению атаки вражеских истребителей, прорвавшихся сквозь первый заслон. Двойной заслон необходимо создавать даже при небольшом количестве сопровождающих самолетов.
   - Я давно летаю на прикрытие пикировщиков, - сказал Ломакин. - Считаю эту задачу хотя и трудной, но почетной. Нам не менее приятно, чем вам, когда бомбы попали в цель. Ведь в вашем успехе есть и наша доля...
   Частые встречи с истребителями способствовали укреплению нашей дружбы, а она в свою очередь усилению ударов по врагу. В этом мы скоро убедились на деле.
   Летом 1943 года бои разгорелись с новой силой. Наибольшую активность войска Ленинградского и Волховского фронтов проявляли в районе Синявино, чтобы улучшить здесь свои позиции. Линия нашей обороны южнее Ладожского озера проходила по низкой болотистой местности прямо перед Синявинскими высотами. За этими высотами, оснащенными мощными опорными пунктами, находился Мгинский укрепленный район противника с развитой сетью железных и шоссейных дорог. Наступлением отсюда гитлеровцы постоянно угрожали снова замкнуть кольцо вокруг Ленинграда.
   Центральной ареной боев стали Синявинские укрепления. Жаркие июльские дни с короткими ночами и многократными вылетами изматывали нас. Поэтому все искренне обрадовались, когда, проснувшись, увидели над аэродромом пелену тумана. Можно было немного отдохнуть. На стоянках находились техники, заканчивавшие подготовку самолетов к полету. Они знали, как недолго держится предутренний летний туман. Вскоре действительно небо прояснилось и стало снова припекать солнце.
   Мы собрались в землянке.
   - Вот на этом участке вражеского переднего края, - сказал Раков, проводя карандашом по карте, - находятся огневые точки. Нужно уничтожить их и тем самым помочь нашей пехоте овладеть стратегически важной дорогой...
   Задание не отличалось сложностью и новизной. Мы уже не раз летали на бомбометание неприятельских артбатарей, обстреливающих Ленинград. Поэтому подготовка к вылету заняла немного времени.
   ...К Синявинским укреплениям шли на высоте три тысячи метров. Под нами проплывало огромное болото, густо изрытое воронками. Заполненные водой, они поблескивали на солнце, блики слепили глаза. Последние клочья тумана сползли по низинам на север, к Ладожскому озеру.
   Вот и синявинский коридор - единственная на суше магистраль, связывающая Ленинград с Большой землей!
   Монотонно гудели моторы. Иногда их голос повышался, будто они просили прибавить газу. Впереди шел Раков. У него свой, особый, летный почерк ровный, строго рассчитанный.
   Неожиданно ведущий начал разворачиваться на обратный курс. "Куда он нас хочет вести? - с недоумением подумал я. - Уж не домой ли?"
   - Боевой курс триста градусов. Приготовиться к атаке! - четко скомандовал Раков.
   Я осмотрелся. Лучшая видимость была в направлении полета. Оставшееся за спиной солнце теперь отлично освещало землю. Глянул на компас - триста градусов. Все стало ясно: атаковать объект будем с солнечной стороны, а после пикирования уходить прямо на свою территорию. Удар нанесем внезапно. Вот оно мастерство ведущего!
   Хитрость удалась. Гитлеровцы открыли огонь, когда наши первые самолеты обрушили на их головы смертоносный груз. В пике мы переходили парами, без перестроения. Прицеливались только ведущие, а ведомые сбрасывали бомбы по их сигналу. Эскадрилья все время держалась компактно.
   Я шел в строю последним. Мне и на этот раз кроме бомбометания предстояло сфотографировать результат группового удара. Ведь задание считалось выполненным, когда доклады подтверждались фотоснимками. Чтобы зафиксировать на пленку взрывы всех сброшенных бомб, замыкающему экипажу нужно было несколько отстать от строя. Именно в такие моменты мой самолет мог стать легкой добычей вражеских истребителей.
   Штурман попросил немного довернуть машину, и цель пошла точно по курсовой черте. Все хорошо. Затаив дыхание, Виноградов следил за кольцом пузырька, перекрестьем прицела и наплывающей артбатареей врага. Наконец они совместились.
   - Пошел! - скомандовал штурман.
   Я отжал штурвал. Самолет, опустив нос, устремился вниз с нарастающей скоростью.
   - Фотоаппарат включил! - доложил Виноградов.
   Я нажал кнопку на штурвале, и бомбы отделились от пикировщика. Стрелка указателя скорости приближалась к последней метке. Из пикирования самолет выходил вяло. Изо всех сил я потянул штурвал на себя. Перегрузка сдавила ноги, голову, все тело. Описав дугу, "пешка" вышла на горизонтальную прямую. Зенитные снаряды рвались далеко позади. Гитлеровцы не предполагали, что Пе-2 может развивать такую бешеную скорость.
   - Насчитал только одиннадцать "пешек", - доложил Виноградов, когда мы пристраивались к группе. - Одной не хватает.
   - Кого же нет в строю?
   - Сохиева, - немного помолчав, ответил Виноградов. "Неужели его сбили? - с тревогой подумал я. - Но когда? Почему этого никто не видел? Возможно, "мессер" подкрался незаметно?"
   Отсутствие самолета Сохиева нарушило симметрию строя. Тогда один "як" вплотную пристроился к машине Анатолия Журина. По номеру на фюзеляже я узнал истребитель Анатолия Ломакина.
   - Журин с Ломакиным в любви объясняются, - с иронией сказал Виноградов, кивнув головой в их сторону.
   Большая дружба двух Анатолиев проявлялась и на земле, и в боевых полетах. Они познакомились еще до войны - на школьной скамье. Потом вместе поступили в авиационное училище, вместе начали летать. В военные годы истребитель Журин по воле судьбы стал бомбардировщиком. Но те же дороги войны снова свели их в блокадном Ленинграде.
   Истребитель Ломакина словно прилип к "пешке", до самого аэродрома держался крылом к крылу. Затем он резко отвалил влево и пошел на посадку.
   А меня на всем обратном пути не покидала тревожная мысль: "Где же Сохиев?" Но буквально через минуту после посадки я вдруг увидел бегущий по рулежной дорожке самолет № 17: это была машина Сохиева!
   - Харитоша, жив? - бросился я обнимать своего друга, когда он вылез из кабины.
   - Малость маху дал на боевом курсе, - улыбаясь, ответил Сохиев. - Вот и пришлось задержаться в гостях у немцев.
   Смело и даже дерзко летал Сохиев. Если на земле штурману Мельникову иногда удавалось охладить его горячность, то в боевом полете он был неукротим. Штурман знал эту черту характера летчика и в воздухе старался не перечить ему.
   До сих пор память цепко хранит образ Георгия Николаевича Мельникова, рослого, светловолосого паренька со спокойным, даже несколько флегматичным характером. При разговорах он всегда угловато жестикулировал, все песни пел на один мотив, отдаленно напоминающий мелодию "Варяга". Мы нередко подшучивали над его вокальными способностями, на что он невозмутимо отвечал:
   - Будущие поколения признают мой талант! Просто. вы мало смыслите в музыке. Маяковского тоже вначале не признавали!
   В эскадрилье, пожалуй, не было более дружного и слетанного экипажа, чем этот. Кроме Сохиева и Мельникова в него входил воздушный стрелок-радист сержант П. Г. Бут. Авиаторы тщательно готовились к выполнению каждого задания. Все они продумали и перед своим последним полетом. Но как говорят, и на старуху бывает проруха. Штурман забыл включить электросбрасыватель (ЭСБР-2) и не продублировал аварийный сброс бомб. Летчик сразу почувствовал необычную вялость машины на выходе из пикирования. Он нажал контрольную кнопку - лампочки загорелись. Бомбы не сброшены! У Мельникова глаза на лоб полезли. Что делать?
   - Не горюй, Жора, все равно я плохо прицелился, - вначале успокоил Сохиев друга. Но вскоре им овладела досада на штурмана. Высота потеряна, линия фронта позади, а бомбы не израсходованы. "Не вести же их домой, подумал летчик. - Еще обвинят в трусости". И тут взяла верх свойственная ему горячность.
   - Сейчас я тебя прокачу! Сразу поймешь, что значит забывать об обязанностях в полете! - сказал Сохиев штурману. Развернув машину обратно, он приказал готовить прицельные данные для бомбометания с горизонтального полета.
   Кружиться на Пе-2 над линией фронта, да еще на малой высоте, когда вражеские зенитки буквально окатывают самолет огнем, крайне опасно. Но Сохиев без страха пошел на этот риск. В боевом полете редко удается все предусмотреть. И когда какая-либо трудность возникает неожиданно, для преодоления ее требуется полное напряжение мышления, сил и нервов. А времени на осмысливание ситуации и принятие решения уже не остается. Видимо, в таком положении оказался тогда и Сохиев. Когда пикировщик шел над передним краем обороны противника, на него обрушилось море огня.
   - Держи скорость триста шестьдесят, высоту восемьсот, - передал штурман.
   Летчик и штурман внимательно смотрели вперед по курсу, выискивая минометные и артиллерийские батареи. Они могли, конечно, и неприцельно высыпать бомбы на передний край неприятельской обороны. Все равно какая-либо из них угодила бы в блиндаж или в окоп. Но Сохиев решил ударить только по артбатарее, выполнить именно то боевое задание, которое экипаж получил перед вылетом.
   - Вижу огневые позиции артиллерии. Так держать! - скороговоркой выпалил штурман, припав глазами к прицелу.
   Летчик точно выдержал установившийся режим полета и вскоре почувствовал, как машина освободилась от смертоносного груза.
   - Пошли касатки! - доложил стрелок-радист. До этого он все время молчал, прислушиваясь к разговору летчика и штурмана.
   - Есть! Накрыли! - обрадованно воскликнул Мельников. - Разворот вправо! Курс - домой!
   А снизу к самолету летели десятки огненных шаров. Летчик снова начал бросать "пешку" то вправо, то влево. Уклоняясь от разрывов, он вскоре вывел машину из этого пекла.
   Сохиев, разумеется, мог не повторять атаку. Более того, перед полетом командир предупреждал, что не следует этого делать, но разгоряченный боем летчик забыл обо всем и не смог подчинить свои чувства разуму.
   После полета Раков сразу же вызвал Сохиева и Мельникова к себе. Те стояли перед ним, вытянув руки по швам. Хмуро глянув на них, комэск спросил:
   - Вы что же, Мельников, не знаете оборудования своего самолета?
   Штурман чувствовал, как щеки его заполыхали огнем.
   Конечно же, он все хорошо знал и понимал. Но как объяснить командиру допущенную оплошность?
   - Скажите, Сохиев, зачем вы пошли на второй заход, о чем думали в полете? - Раков перевел все тот же суровый взгляд на летчика.
   Зачем? Как укротить неудержимый порыв ярости, овладевший им, когда он узнал, что бомбы не сброшены? Как согласовать это чувство с сознанием воинского долга?
   - Не знаете, о чем сказать? - недовольно переспросил Раков. И тут же сам ответил на поставленный вопрос: - В бою, когда речь идет о жизни и смерти, о том, как одержать победу над врагом, нужно быть расчетливым и спокойным. Неуемная горячность могла бы только погубить вас. К успеху ведет лишь осознанная храбрость. Вы же понимаете?
   - Понимаю, - тихо отозвался Сохиев, заметив, как постепенно сошел гнев с лица командира.
   Раков был тысячу раз прав. Храбрость должна всегда сочетаться с трезвым расчетом. Горячность нужно уметь подчинять разуму. Сделать это не так просто.
   - Хорошо, - устало сказал командир эскадрильи. - Будем считать, что поняли друг друга. А теперь идите отдыхать.
   Раков не сомневался в том, что Сохиев никогда не спасует в трудную минуту, не оставит товарища в беде.
   А летчик еще долго находился под впечатлением разговора с командиром, напряженно думал, как воспитать в себе выдержку, как подчинить разуму свою горячность. Без этих качеств нельзя воевать и побеждать.
   Сохиев менялся буквально на глазах. Вскоре о его успехах рассказала флотская газета. "За несколько дней, - говорилось в заметке, - экипаж младшего лейтенанта Сохиева, штурмана младшего лейтенанта Мельникова и стрелка-радиста Бута совершил шестнадцать успешных боевых вылетов...
   Наиболее ценно у молодого командира то, что он тщательно анализирует свои боевые вылеты, извлекает полезные уроки, учится на опыте других. Он и сам серьезно готовится к выполнению каждого задания и требует этого от остальных членов экипажа.
   ...Защищая город Ленина, сын осетинского народа Сохиев проявил себя как мужественный, не ведающий страха боец. Он обрушил на головы фашистов не один десяток бомб, стал продолжателем лучших традиций балтийских летчиков..."
   На командный пункт полка принесли фотоснимки, запечатлевшие результаты последнего вылета на бомбометание.
   - Здесь находилась артиллерийская батарея противника, - пояснил начальник штаба Борис Михайлович Смирнов. - Бомбы попали точно в цель. Судя по силе взрыва, в воздух взлетели и ящики с боеприпасами.
   Командир полка Михаил Алексеевич Курочкин молча разглядывал снимки. Он был доволен результатами нашей работы, но похвалил довольно скупо, только и сказал:
   - Неплохо... - Помолчал немного и спросил: - Кто фотографировал?
   - Летчик Калиниченко. Он и бомбил наравне со всеми экипажами.
   - Хорошо сделал, молодец! - не сдержал своего восхищения командир. Такие слова от него не часто можно было услышать.
   Зазвонил телефон. Курочкин снял трубку. Выслушав чью-то просьбу, он ответил:
   - Скоро же вечер, можем не успеть. - Но тут же твердо добавил: - Раз надо - вылетаем.
   Положив трубку, командир сказал начальнику штаба:
   - Пехотинцы снова просят помочь им. Выпускайте группу Селиванова.
   И опять в воздух поднялась восьмерка пикировщиков, возглавляемая заместителем командира полка Г. К. Селивановым. Однако в назначенное время она не возвратилась. Над аэродромом стали сгущаться сумерки.
   - Запросите ведущего еще раз, - распорядился Курочкин.
   Но Селиванов не ответил на вызов радиста. Командир полка заметно волновался. Ведь большинство экипажей не имело опыта ночных полетов. Кроме того, требовалось заранее подготовить средства для обеспечения посадки. А на аэродроме не было ни одного прожектора.
   - Кто улетел с Селивановым? - спросил Курочкин у начальника штаба.
   - Молодые летчики второй эскадрильи, - спокойно ответил Смирнов.
   Чем больше нервничал командир полка, тем спокойнее становился начальник штаба. За время совместной службы Смирнов хорошо изучил его характер, знал, как вести себя, когда тот выходил из равновесия.
   На западе еще горела над горизонтом розовая полоска заката, а с востока уже надвигалась ночь. С каждой минутой становилось все темнее. Но вот над аэродромом появилась группа самолетов. Разомкнувшись, они с ходу начали один за другим садиться. На стоянку заруливали уже в темноте.
   Через несколько минут майор Селиванов во главе группы летчиков, штурманов и воздушных стрелков-радистов неторопливо шагал к командному пункту. Что-то рассказывая, он оживленно жестикулировал руками. Был он, как всегда, бодр, хотя сегодня ему пришлось много и напряженно поработать.