Страница:
Если ход истории в самом деле таков, если освобождение невозможно, а возможно только объединение, не принадлежу ли я к числу тех, кто тормозит историю? Освобождения не будет без объединения, говорят они, и если это правда, значит, мы отстаем. Но для того, чтобы идти быстрее, надо предпочесть гипотезу маловероятную, уже вызвавшую однажды страшные исторические опровержения, – предпочесть ее тем реальностям, которые состоят в горе, гибели и изгнании двух или трех поколений. Гипотеза, разумеется, более привлекательна. Не доказано, что освобождению должно предшествовать объединение. Не доказано также и противоположное: что освобождение может свершиться без объединения. Но разве объединение непременно должно быть насильственным? Насилие, как правило, создает лишь видимость единства, под которой скрывается мучительная разобщенность. Вероятно, и объединение, и освобождение необходимы, возможно, что объединение имеет шанс осуществиться с помощью познания и проповеди. Тогда слово сделалось бы поступком. Во всяком случае, этому делу нужно посвятить себя целиком.
О, эти часы сомнения! Кто может снести в одиночку сомнения целого мира.
Самая серьезная проблема, которая встает перед современными умами, – конформизм.
По поводу Лао-Цзы: чем меньше действий, тем больше власти76.
В Москве, на которую наступает белая армия, Ленину, решившему мобилизовать заключенных уголовников, возражают:
– Нет, только не вместе с этими.
– Для этих, – отвечает Ленин.
Пьеса о Каляеве: невозможно убить человека во плоти, убивают самодержца. Но не того человека, который утром брился и т.д. и т.п.77
Великий вопрос жизни – как жить среди людей.
Христианам хорошо. Они взяли себе благодать, а нам оставили милосердие.
Беда нашего века. Еще недавно в оправдании нуждались дурные поступки, теперь в нем нуждаются поступки добрые.
Полное одиночество. В писсуаре большого вокзала в час ночи.
Нас упрекают, что мы фабрикуем абстрактных людей. Но все дело в том, что абстрактен человек, служащий нам моделью.
Упрекают, что мы не знаем любви, но все дело в том, что человек, служащий нам моделью, неспособен любить и т.д.
Лотреамон78: Всей морской воды не хватило бы, чтобы смыть пятно крови, пролитой интеллектуалом.
Старый боец-коммунист, который не может привыкнуть к тому, что видит: «Сердцу не прикажешь».
Как разъяснить, что сын бедняка может испытывать стыд, не испытывая зависти.
Сартр, или ностальгия по всеобщей идиллии.
Сент-Бёв79: «Я всегда полагал, что если бы люди хоть на минуту перестали лгать и высказали вслух то, что думают, общество бы не устояло».
Б. Констан (пророк!): «Чтобы жить спокойно, нужно затратить не меньше усилий, чем для того, чтобы править миром».
Посвятить себя человечеству: по Сент-Бёву, такие люди хотят до самого конца быть в центре внимания.
Стендаль: «Я ничего не сделаю для своего личного счастья, пока не перестану страдать оттого, что плохо выгляжу в чьих-то глазах».
Есть поступки мессианские, и есть поступки обдуманные.
Смертная казнь. Меня вынуждают заявить, что я противник любого насилия. Это было бы так же умно, как объявить себя противником ветра, дующего в ту или иную сторону.
Но никто не бывает абсолютно виновен, следовательно, никого нельзя приговаривать к абсолютному наказанию. Никто не бывает абсолютно виновен ни 1) в глазах общества, ни 2) в глазах индивида. Каждый в чем-то несчастен. Является ли смерть абсолютным наказанием? Для христиан – нет. Но наш мир – не христианский. Разве каторжные работы не хуже? Не знаю. Но тюрьма оставляет возможность избрать смерть (если только человек из лености не предпочитает, чтобы эту работу выполнили за него другие).
Смерть не оставляет никакой возможности выбрать тюрьму.
Вольтер: «В этом мире люди побеждают только силой и умирают с оружием в руках».
Печерин80, русский эмигрант XIX в., на чужбине ставший монахом, восклицает: «Как сладостно отчизну ненавидеть И жадно ждать ее уничтоженья!»
Интеллигенция и тоталитарное видение мира81.
Заговорщики-петрашевцы: идиллические люди (освобождение крепостных без революции – влияние Жорж Санд).
Любовь не к ближнему, а к дальнему.
«Не находя ничего достойным своей привязанности – ни из женщин, ни из мужчин, я обрек себя на служение человечеству» (Петрашевский). (За исключением Спешнева, прототипа Ставрогина.)82
Индивидуалистический социализм Белинского. Против Гегеля, за личность человека. Ср.: Письма Боткину: «Судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира и здравия китайского императора (то есть гегелевской Allgemeinheit83)».
Он же: «Кланяюсь вашему философскому колпаку (Гегелю). Но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, – я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр., и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови – костей от костей моих и плоти от плоти моея...»
«Говорят, что дисгармония есть условие гармонии; может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж, конечно, не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии»84.
Нечаев и катехизис революционера (централизованная партия, прообраз большевизма).
«Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстию – революцией».
Все, что служит Революции, нравственно.
Сходство с Дзержинским, создателем ЧК.
Бакунин: «Страсть к разрушению есть творческая страсть».
Он же: Три принципа человеческого развития:
человек животный
мысль
бунт85.
70-е годы. Михайловский, индивидуалистический социалист86. «Если бы революционный народ вторгся в мою комнату и пожелал разбить бюст Белинского, то я боролся бы с ним до последней капли крови».
Проблема перехода. Должна ли была Россия пройти стадию буржуазной и капиталистической революции, как того требует логика истории? В этом пункте только Ткачев87 (и с ним Нечаев и Бакунин) – предшественник Ленина. Маркс и Энгельс были меньшевиками. Они предвидели только наступление буржуазной революции.
Постоянные разговоры первых марксистов о необходимости развития капитализма в России и их готовность приветствовать это развитие. Тихомиров88, старый народоволец, обвиняет их в том, что они превратились в «рыцарей первоначального накопления».
Предсказание Лермонтова:
Духовный коммунизм Достоевского – это ответственность всех за всех.
Бердяев: «Не может быть диалектики материи, диалектика предполагает логос, смысл, возможна лишь диалектика мысли и духа. Но Маркс переносил свойства мысли и духа в недра материи».
В конце концов мир преобразует лишь воля пролетариата. Значит, в марксизме действительно содержится экзистенциальная философия, изобличающая ложь объективации и утверждающая победу человеческой активности.
По-русски воля означает и «волеизъявление», и «свобода».
В России существует свобода коллективная, «тотальная», но не личная.
Но что такое тотальная свобода? Люди свободны от чего-то – и по отношению к чему-то. Кажется, будто предел – свобода по отношению к Богу.
Но совершенно очевидно, что она означает порабощение человека.
Бердяев сближает Победоносцева (обер-прокурора Священного Синода, главного идеолога Российской империи) и Ленина. Оба нигилисты .
Всякий член «Народной воли» торжественно клялся отдать все силы революции, забыть ради нее кровные узы, личные привязанности, любовь и дружбу...
Сколько человек входило в «Народную волю»? 500. А сколько было подданных в Российской империи? Более ста миллионов.
Софья Перовская, поднявшись на эшафот вместе со своими товарищами по борьбе, обнимает троих (Желябова, Кибальчича и Михайлова), но сторонится четвертого, Рысакова, который действовал храбро, но затем, чтобы спасти свою жизнь, выдал один из адресов и погубил трех человек. Рысаков гибнет на виселице в одиночестве89.
Бомбу в царя Александра II метнул Рысаков. Царь, оставшийся невредимым, сказал: «Слава Богу, все хорошо». «Посмотрим, хорошо ли», – ответил Рысаков. Вторая бомба, брошенная Гриневицким, убила императора.
Напомнить христианам. «Христианское братство». Призыв «ко всем, кто почитает святое учение Христово». «Нынешнее правительство, все законы, основанные на лжи, угнетении и запрещении свободного поиска истины, – все это следовало бы считать незаконным, противным божественной воле и христианскому духу».
Вера Фигнер: «Я должна была жить; жить, чтобы быть на суде – этом заключительном акте деятельности активного революционера»90.
Приговоренный к смерти: «За всю мою короткую жизнь я не видел ничего, кроме зла... Разве можно в таких условиях, при такой жизни любить что бы то ни было, даже добро? »
В 80-е годы был казнен солдат, убивший унтер-офицера. Перед смертью он поклонился всем четырем сторонам света со словами: «Прощай, Север. Прощай, Юг... Восток... Запад».
Никто не был так уверен, как я, в возможности завоевать мир честным путем.
А теперь... В чем же была ошибка, что же внезапно дало слабину и привело к краху все остальное...
Мелкая деталь: люди часто утверждают, что «где-то меня уже видели».
Париж – Алжир. Самолет как одна из составных частей современного отрицания и абстрагирования. Природа исчезает; ни глубокого ущелья, ни рельефа местности, ни бурного потока – не видно ничего. Остается чертеж – план.
В общем, человек начинает смотреть на мир глазами Бога. И замечает, что Бог видит все лишь абстрактно. Ничего хорошего в этом нет.
Полемика как составная часть абстрагирования. Когда в человеке хотят увидеть врага, его начинают представлять абстрактно. Его отодвигают вдаль. Никому уже не интересно, что он оглушительно смеется. Он превращается в силуэт . И проч., и проч. ...
Если для того, чтобы преодолеть нигилизм, следует вернуться к христианству, можно пойти еще дальше и, преодолев христианство, возвратиться к эллинизму.
Платон переходит от бессмыслиц к вещам разумным, а от них к мифу. В нем есть все.
Ослепительное утро в Алжирском порту.
Ультрамариновый пейзаж врывается через окно и заполняет всю комнату.
Упреки в том, что я пишу свои книги, не уделяя должного внимания политике. Иными словами: они хотят, чтобы я писал о партиях. Но я пишу только о личностях, противостоящих государственной машине, потому что я знаю, что говорю.
Объяснение большевизма – в христианстве. Сохраним равновесие, чтобы не стать убийцами.
Современная литература. Оскорблять легче, чем убеждать.
Р.Ш. Во время оккупации, ранним утром в поезде. Немцы. Женщина роняет золотую монету. Ш. наступает на нее ногой, поднимает и подает владелице. Женщина: спасибо. Предлагает ему сигарету. Он берет. Она предлагает сигареты немцам.
Р.Ш.: «Я передумал, сударыня, и возвращаю вам сигарету». Один из немцев смотрит на него. Тоннель. Чья-то рука сжимает его руку. «Я поляк». Когда поезд выезжает из тоннеля, Р.Ш. смотрит на немца. Глаза у того полны слез. На вокзале немец на прощанье оборачивается к нему и подмигивает. Ш. с улыбкой отвечает.
«Сволочи», – говорит француз, наблюдавший эту сцену.
Форма и бунт. Придать форму тому, что ее лишено, – цель всякого творчества. Следовательно, здесь налицо не только созидание, но и исправление (см. выше). Отсюда важность формы. Отсюда необходимость особого стиля для каждой темы, хотя все они будут иметь нечто общее, ибо у каждого автора – свой язык. Но язык этот обнажает не единство той или иной книги, а именно единство всего написанного этим автором.
Справедливости нет, есть только пределы.
Анархист-толстовец во время оккупации. Он написал на двери: «Кто бы вы ни были, добро пожаловать». Пожаловали полицейские-фашисты.
Трагедия. Его подозревают в предательстве. Этого подозрения оказывается довольно, чтобы он покончил с собой. Это единственный возможный ответ. Лейзен91. Вся долина сверху донизу – в снегу и облаках. Над неподвижными ватными просторами летают стаи галок, похожих на черных чаек, и снежные брызги попадают им на крылья.
Толстой: «Сильный западный ветер поднимал столбами пыль с дорог и полей, гнул макушки высоких лип и берез сада и далеко относил падавшие желтые листья» («Детство»).
Там же: «Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку (матери), я бы не знал, что такое горе».
Я удалился от мира не потому, что имел врагов, а потому, что имел друзей. Не потому, что они вредили мне, как это обычно бывает, а потому, что они считали меня лучшим, чем я есть. Этой лжи я вынести не смог.
Высшая добродетель, заключающаяся в том, чтобы задушить свои страсти. Добродетель более глубокая, заключающаяся в том, чтобы привести их в равновесие.
Все, что ценит сегодняшний ум, принадлежит сфере иррационального. А между тем все, что берет верх в политике, проповедует, убивает и властвует именем Разума.
Покойнее всего было бы любить молча.
Но в дело вступают сознание и личность; приходится разговаривать. И любовь превращается в ад.
По египетским верованиям, праведник – тот, кто может сказать после смерти: «Я никому не причинил зла». Иначе его ждет кара.
Итак, история может достичь своей цели, лишь истребив духовные завоевания. Мы дошли до края...
Для христиан история начинается с Откровения. Для марксистов она им кончается. Две религии.
Маленький залив близ Тенеса92, у подножия горной цепи. Идеальный полукруг. Когда наступает вечер, тихая водная гладь вселяет в душу тревогу. В этот миг понимаешь, что греческие представления об отчаянии и трагедии сложились на основе красоты и всего того гнетущего, что она таит в себе.
Красота – кульминация трагедии.
Современный же ум толкают к отчаянию уродство и посредственность.
Именно это, без сомнения, хочет сказать Шар. Для греков красота – исходная точка. Для европейца она – редко достигаемая цель. Я – человек современный.
Истина нашего века: пройдя сквозь суровые испытания, мы становимся лжецами. Покончить со всем прочим и высказать самое сокровенное.
<Апрель 1948>
О, эти часы сомнения! Кто может снести в одиночку сомнения целого мира.
Самая серьезная проблема, которая встает перед современными умами, – конформизм.
По поводу Лао-Цзы: чем меньше действий, тем больше власти76.
В Москве, на которую наступает белая армия, Ленину, решившему мобилизовать заключенных уголовников, возражают:
– Нет, только не вместе с этими.
– Для этих, – отвечает Ленин.
Пьеса о Каляеве: невозможно убить человека во плоти, убивают самодержца. Но не того человека, который утром брился и т.д. и т.п.77
Великий вопрос жизни – как жить среди людей.
Христианам хорошо. Они взяли себе благодать, а нам оставили милосердие.
Беда нашего века. Еще недавно в оправдании нуждались дурные поступки, теперь в нем нуждаются поступки добрые.
Полное одиночество. В писсуаре большого вокзала в час ночи.
Нас упрекают, что мы фабрикуем абстрактных людей. Но все дело в том, что абстрактен человек, служащий нам моделью.
Упрекают, что мы не знаем любви, но все дело в том, что человек, служащий нам моделью, неспособен любить и т.д.
Лотреамон78: Всей морской воды не хватило бы, чтобы смыть пятно крови, пролитой интеллектуалом.
Старый боец-коммунист, который не может привыкнуть к тому, что видит: «Сердцу не прикажешь».
Как разъяснить, что сын бедняка может испытывать стыд, не испытывая зависти.
Сартр, или ностальгия по всеобщей идиллии.
Сент-Бёв79: «Я всегда полагал, что если бы люди хоть на минуту перестали лгать и высказали вслух то, что думают, общество бы не устояло».
Б. Констан (пророк!): «Чтобы жить спокойно, нужно затратить не меньше усилий, чем для того, чтобы править миром».
Посвятить себя человечеству: по Сент-Бёву, такие люди хотят до самого конца быть в центре внимания.
Стендаль: «Я ничего не сделаю для своего личного счастья, пока не перестану страдать оттого, что плохо выгляжу в чьих-то глазах».
Есть поступки мессианские, и есть поступки обдуманные.
Смертная казнь. Меня вынуждают заявить, что я противник любого насилия. Это было бы так же умно, как объявить себя противником ветра, дующего в ту или иную сторону.
Но никто не бывает абсолютно виновен, следовательно, никого нельзя приговаривать к абсолютному наказанию. Никто не бывает абсолютно виновен ни 1) в глазах общества, ни 2) в глазах индивида. Каждый в чем-то несчастен. Является ли смерть абсолютным наказанием? Для христиан – нет. Но наш мир – не христианский. Разве каторжные работы не хуже? Не знаю. Но тюрьма оставляет возможность избрать смерть (если только человек из лености не предпочитает, чтобы эту работу выполнили за него другие).
Смерть не оставляет никакой возможности выбрать тюрьму.
Вольтер: «В этом мире люди побеждают только силой и умирают с оружием в руках».
Печерин80, русский эмигрант XIX в., на чужбине ставший монахом, восклицает: «Как сладостно отчизну ненавидеть И жадно ждать ее уничтоженья!»
Интеллигенция и тоталитарное видение мира81.
Заговорщики-петрашевцы: идиллические люди (освобождение крепостных без революции – влияние Жорж Санд).
Любовь не к ближнему, а к дальнему.
«Не находя ничего достойным своей привязанности – ни из женщин, ни из мужчин, я обрек себя на служение человечеству» (Петрашевский). (За исключением Спешнева, прототипа Ставрогина.)82
Индивидуалистический социализм Белинского. Против Гегеля, за личность человека. Ср.: Письма Боткину: «Судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира и здравия китайского императора (то есть гегелевской Allgemeinheit83)».
Он же: «Кланяюсь вашему философскому колпаку (Гегелю). Но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, – я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр., и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови – костей от костей моих и плоти от плоти моея...»
«Говорят, что дисгармония есть условие гармонии; может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж, конечно, не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии»84.
Нечаев и катехизис революционера (централизованная партия, прообраз большевизма).
«Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстию – революцией».
Все, что служит Революции, нравственно.
Сходство с Дзержинским, создателем ЧК.
Бакунин: «Страсть к разрушению есть творческая страсть».
Он же: Три принципа человеческого развития:
человек животный
мысль
бунт85.
70-е годы. Михайловский, индивидуалистический социалист86. «Если бы революционный народ вторгся в мою комнату и пожелал разбить бюст Белинского, то я боролся бы с ним до последней капли крови».
Проблема перехода. Должна ли была Россия пройти стадию буржуазной и капиталистической революции, как того требует логика истории? В этом пункте только Ткачев87 (и с ним Нечаев и Бакунин) – предшественник Ленина. Маркс и Энгельс были меньшевиками. Они предвидели только наступление буржуазной революции.
Постоянные разговоры первых марксистов о необходимости развития капитализма в России и их готовность приветствовать это развитие. Тихомиров88, старый народоволец, обвиняет их в том, что они превратились в «рыцарей первоначального накопления».
Предсказание Лермонтова:
Ср. Бердяев, с. 107.
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел.
Духовный коммунизм Достоевского – это ответственность всех за всех.
Бердяев: «Не может быть диалектики материи, диалектика предполагает логос, смысл, возможна лишь диалектика мысли и духа. Но Маркс переносил свойства мысли и духа в недра материи».
В конце концов мир преобразует лишь воля пролетариата. Значит, в марксизме действительно содержится экзистенциальная философия, изобличающая ложь объективации и утверждающая победу человеческой активности.
По-русски воля означает и «волеизъявление», и «свобода».
В России существует свобода коллективная, «тотальная», но не личная.
Но что такое тотальная свобода? Люди свободны от чего-то – и по отношению к чему-то. Кажется, будто предел – свобода по отношению к Богу.
Но совершенно очевидно, что она означает порабощение человека.
Бердяев сближает Победоносцева (обер-прокурора Священного Синода, главного идеолога Российской империи) и Ленина. Оба нигилисты .
Всякий член «Народной воли» торжественно клялся отдать все силы революции, забыть ради нее кровные узы, личные привязанности, любовь и дружбу...
Сколько человек входило в «Народную волю»? 500. А сколько было подданных в Российской империи? Более ста миллионов.
Софья Перовская, поднявшись на эшафот вместе со своими товарищами по борьбе, обнимает троих (Желябова, Кибальчича и Михайлова), но сторонится четвертого, Рысакова, который действовал храбро, но затем, чтобы спасти свою жизнь, выдал один из адресов и погубил трех человек. Рысаков гибнет на виселице в одиночестве89.
Бомбу в царя Александра II метнул Рысаков. Царь, оставшийся невредимым, сказал: «Слава Богу, все хорошо». «Посмотрим, хорошо ли», – ответил Рысаков. Вторая бомба, брошенная Гриневицким, убила императора.
Напомнить христианам. «Христианское братство». Призыв «ко всем, кто почитает святое учение Христово». «Нынешнее правительство, все законы, основанные на лжи, угнетении и запрещении свободного поиска истины, – все это следовало бы считать незаконным, противным божественной воле и христианскому духу».
Вера Фигнер: «Я должна была жить; жить, чтобы быть на суде – этом заключительном акте деятельности активного революционера»90.
Приговоренный к смерти: «За всю мою короткую жизнь я не видел ничего, кроме зла... Разве можно в таких условиях, при такой жизни любить что бы то ни было, даже добро? »
В 80-е годы был казнен солдат, убивший унтер-офицера. Перед смертью он поклонился всем четырем сторонам света со словами: «Прощай, Север. Прощай, Юг... Восток... Запад».
Никто не был так уверен, как я, в возможности завоевать мир честным путем.
А теперь... В чем же была ошибка, что же внезапно дало слабину и привело к краху все остальное...
Мелкая деталь: люди часто утверждают, что «где-то меня уже видели».
Париж – Алжир. Самолет как одна из составных частей современного отрицания и абстрагирования. Природа исчезает; ни глубокого ущелья, ни рельефа местности, ни бурного потока – не видно ничего. Остается чертеж – план.
В общем, человек начинает смотреть на мир глазами Бога. И замечает, что Бог видит все лишь абстрактно. Ничего хорошего в этом нет.
Полемика как составная часть абстрагирования. Когда в человеке хотят увидеть врага, его начинают представлять абстрактно. Его отодвигают вдаль. Никому уже не интересно, что он оглушительно смеется. Он превращается в силуэт . И проч., и проч. ...
Если для того, чтобы преодолеть нигилизм, следует вернуться к христианству, можно пойти еще дальше и, преодолев христианство, возвратиться к эллинизму.
Платон переходит от бессмыслиц к вещам разумным, а от них к мифу. В нем есть все.
Ослепительное утро в Алжирском порту.
Ультрамариновый пейзаж врывается через окно и заполняет всю комнату.
Упреки в том, что я пишу свои книги, не уделяя должного внимания политике. Иными словами: они хотят, чтобы я писал о партиях. Но я пишу только о личностях, противостоящих государственной машине, потому что я знаю, что говорю.
Объяснение большевизма – в христианстве. Сохраним равновесие, чтобы не стать убийцами.
Современная литература. Оскорблять легче, чем убеждать.
Р.Ш. Во время оккупации, ранним утром в поезде. Немцы. Женщина роняет золотую монету. Ш. наступает на нее ногой, поднимает и подает владелице. Женщина: спасибо. Предлагает ему сигарету. Он берет. Она предлагает сигареты немцам.
Р.Ш.: «Я передумал, сударыня, и возвращаю вам сигарету». Один из немцев смотрит на него. Тоннель. Чья-то рука сжимает его руку. «Я поляк». Когда поезд выезжает из тоннеля, Р.Ш. смотрит на немца. Глаза у того полны слез. На вокзале немец на прощанье оборачивается к нему и подмигивает. Ш. с улыбкой отвечает.
«Сволочи», – говорит француз, наблюдавший эту сцену.
Форма и бунт. Придать форму тому, что ее лишено, – цель всякого творчества. Следовательно, здесь налицо не только созидание, но и исправление (см. выше). Отсюда важность формы. Отсюда необходимость особого стиля для каждой темы, хотя все они будут иметь нечто общее, ибо у каждого автора – свой язык. Но язык этот обнажает не единство той или иной книги, а именно единство всего написанного этим автором.
Справедливости нет, есть только пределы.
Анархист-толстовец во время оккупации. Он написал на двери: «Кто бы вы ни были, добро пожаловать». Пожаловали полицейские-фашисты.
Трагедия. Его подозревают в предательстве. Этого подозрения оказывается довольно, чтобы он покончил с собой. Это единственный возможный ответ. Лейзен91. Вся долина сверху донизу – в снегу и облаках. Над неподвижными ватными просторами летают стаи галок, похожих на черных чаек, и снежные брызги попадают им на крылья.
Толстой: «Сильный западный ветер поднимал столбами пыль с дорог и полей, гнул макушки высоких лип и берез сада и далеко относил падавшие желтые листья» («Детство»).
Там же: «Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку (матери), я бы не знал, что такое горе».
Я удалился от мира не потому, что имел врагов, а потому, что имел друзей. Не потому, что они вредили мне, как это обычно бывает, а потому, что они считали меня лучшим, чем я есть. Этой лжи я вынести не смог.
Высшая добродетель, заключающаяся в том, чтобы задушить свои страсти. Добродетель более глубокая, заключающаяся в том, чтобы привести их в равновесие.
Все, что ценит сегодняшний ум, принадлежит сфере иррационального. А между тем все, что берет верх в политике, проповедует, убивает и властвует именем Разума.
Покойнее всего было бы любить молча.
Но в дело вступают сознание и личность; приходится разговаривать. И любовь превращается в ад.
По египетским верованиям, праведник – тот, кто может сказать после смерти: «Я никому не причинил зла». Иначе его ждет кара.
Итак, история может достичь своей цели, лишь истребив духовные завоевания. Мы дошли до края...
Для христиан история начинается с Откровения. Для марксистов она им кончается. Две религии.
Маленький залив близ Тенеса92, у подножия горной цепи. Идеальный полукруг. Когда наступает вечер, тихая водная гладь вселяет в душу тревогу. В этот миг понимаешь, что греческие представления об отчаянии и трагедии сложились на основе красоты и всего того гнетущего, что она таит в себе.
Красота – кульминация трагедии.
Современный же ум толкают к отчаянию уродство и посредственность.
Именно это, без сомнения, хочет сказать Шар. Для греков красота – исходная точка. Для европейца она – редко достигаемая цель. Я – человек современный.
Истина нашего века: пройдя сквозь суровые испытания, мы становимся лжецами. Покончить со всем прочим и высказать самое сокровенное.
<Апрель 1948>
В конце XIX века Антуан Орли, нотариус из Периге, внезапно покинул родной город, отправился в Патагонию и поселился там. Он сумел войти в доверие к туземцам и через несколько лет, исключительно благодаря своей дружбе с ними, получил титул Арауканского императора. Он чеканил монету, выпускал почтовые марки, одним словом, пользовался всеми правами законного монарха. Весть об этом достигла Чили, в чьем подчинении находились далекие патагонские владения; Антуан Орли предстал перед судом и был приговорен к смерти. Смертную казнь заменили десятью годами тюрьмы. Через десять лет он выходит на свободу и возвращается в Патагонию; подданные по-прежнему видят в нем императора, и он снова соглашается принять этот титул. Но, чувствуя приближение старости, решает позаботиться о преемнике и завещает арауканский трон своему сыну Луи Орли, которому предстоит стать императором под именем Людовика I. Но Луи Орли отказывается. Тогда Антуан отрекается от престола в пользу своего племянника, Ашиля Орли, живущего в Периге; затем Антуан умирает, и подданные хоронят его с большими почестями. Однако Ашиль I не намерен переселяться в свои владения. Он перебирается в Париж, заводит светские знакомства, живет на широкую ногу, устраивает приемы с королевской щедростью. Деньги он добывает, раздавая за взятки посты арауканских консулов в разных странах. Поскольку потребности его постоянно растут, он организует сбор средств на строительство христианских церквей и соборов. Под этим предлогом он собирает настолько крупные суммы, что встревоженные иезуиты жалуются папе римскому. Выясняется, что в Патагонии не построено ни одной церкви, и Ашиль I предстает перед судом, который выносит ему суровый приговор. Разорившийся император кончает свои дни на бульваре Монпарнас, проводя время всегда в одном и том же кабачке, где, по слухам, с ним встречалась королева Ранавало93.
Всякое самопожертвование – мессианство. Доказать, что можно возвыситься и до самопожертвования обдуманного (то есть не сводящегося к мессианству).
Трагедия равновесия.
Современное искусство. Они возвращаются к вещам, потому что не знают природы. Они вновь создают природу, и ничего другого им не остается – ведь они ее забыли. Когда она будет воссоздана, начнется великая эпоха.
Лондон. В моей памяти Лондон – город садов, где по утрам меня будили птицы. Лондон совсем другой, и все-таки память моя не ошибается. Целые фургоны цветов на улицах. Потрясающие доки.
N. Gallery94. Чудесный Пьеро и Веласкес. Оксфорд. Аккуратно причесанный табун. Оксфордское безмолвие. Что там делать людям?
Раннее утро на шотландском побережье.
Эдинбург: каналы и лебеди. Город, располагающийся вокруг лжеакрополя, таинственный и тонущий в туманах. В Северных Афинах нет ничего северного. Китаец и малаец на Принсесс-стрит. Это – порт.
Германия: несчастье, причинившее слишком большие муки, рождает предрасположенность к несчастью, из-за которой мы губим и себя, и других.
По мнению Ришелье, бунтовщики, пусть даже они ни в чем не уступают защитникам господствующего строя, всегда вполовину слабее. Из-за нечистой совести.
Писатель обречен на понимание.
Он не может быть убийцей.
Страсть к тюрьме у тех, кто борется. Чтобы избавиться от привязанностей.
Ответственность перед историей освобождает от ответственности перед людьми. В этом ее удобство.
Звезды мерцают в том же ритме, в каком стрекочут цикады. Музыка сфер.
Мы слишком долго живем.
В «Критоне»95 диалоги Законов и Сократа напоминают московские процессы.
Наш век помешался на добродетели.
Отвратив лицо от скептицизма, в котором немало смирения, человечество напрягло все силы в поисках истины. Оно расслабится, когда общество вновь отыщет жизнеспособное заблуждение.
Художники хотят быть святыми, а не художниками. Я не святой. Мы мечтаем о всеобщем согласии и не достигаем его. Как же быть?
Мучительное ощущение: думаешь, что служишь справедливости, а на самом деле преумножаешь несправедливость. По крайней мере признаем это – и тем самым усугубим мучение; ведь это все равно, что признать: всеобщей справедливости не существует.
Отважившись на самый страшный бунт, в конце концов признать свое ничтожество – вот что мучительно.
Удача моей жизни заключается в том, что я общался только с существами исключительными, любил (и разочаровывал) только их. Я узнал, что такое добродетель, достоинство, естественность, благородство – у других. Зрелище великолепное – и горестное.
Радость жизни рассеивает внимание, рассредоточивает, останавливает всякое стремление ввысь. Но жить без радости...
Значит, выхода нет. Разве что черпать жизнь из великой любви, не опасаясь наказания рассеянием.
Разве сознающий человек может сколько-нибудь себя уважать? – говорит Достоевский96.
«Мы живем по-настоящему лишь несколько часов нашей жизни...»
Ночь в Воклюзе97 на вершине холма. Огни в долине кажутся продолжением Млечного Пути. Все перемешалось. В небе – деревни, в горах – созвездия.
Первой должна прийти любовь, а за ней – мораль. Обратное мучительно.
Невозможно сделать что-то для одного человека (но сделать всерьез), не ранив при этом другого. А если мы не можем решиться ранить людей, мы остаемся навеки бесплодными. В конечном счете любить одного человека – значит убивать всех остальных.
Я выбрал творчество, чтобы избежать преступления. А тут их уважение!
Что-то здесь не так.
Вначале сочиняешь в одиночестве и думаешь, что это трудно. Потом начинаешь писать и сочинять в компании. И тогда понимаешь, какое это безнадежное предприятие и как хорошо было раньше.
Зная свои слабости, я изо всех сил старался быть человеком нравственным.
Нравственность убивает.
Ад – особая милость, которой удостаиваются те, кто упорно ее домогались.
Согласно Бейлю98, не следует судить о человеке ни по тому, что он говорит, ни по тому, что он пишет. Я добавлю: ни по тому, что он делает.
С плохой репутацией жить легче, чем с хорошей, ибо хорошую репутацию тяжело блюсти, нужно все время быть на высоте – ведь любой срыв равносилен преступлению. При плохой репутации срывы простительны.
Сначала мы не любим никого. Затем любим всех людей. Затем только некоторых, затем одну, затем одного.
Ночью, в самолете, – огни Балеарских островов, словно цветы в море.
Всякое самопожертвование – мессианство. Доказать, что можно возвыситься и до самопожертвования обдуманного (то есть не сводящегося к мессианству).
Трагедия равновесия.
Современное искусство. Они возвращаются к вещам, потому что не знают природы. Они вновь создают природу, и ничего другого им не остается – ведь они ее забыли. Когда она будет воссоздана, начнется великая эпоха.
Лондон. В моей памяти Лондон – город садов, где по утрам меня будили птицы. Лондон совсем другой, и все-таки память моя не ошибается. Целые фургоны цветов на улицах. Потрясающие доки.
N. Gallery94. Чудесный Пьеро и Веласкес. Оксфорд. Аккуратно причесанный табун. Оксфордское безмолвие. Что там делать людям?
Раннее утро на шотландском побережье.
Эдинбург: каналы и лебеди. Город, располагающийся вокруг лжеакрополя, таинственный и тонущий в туманах. В Северных Афинах нет ничего северного. Китаец и малаец на Принсесс-стрит. Это – порт.
Германия: несчастье, причинившее слишком большие муки, рождает предрасположенность к несчастью, из-за которой мы губим и себя, и других.
По мнению Ришелье, бунтовщики, пусть даже они ни в чем не уступают защитникам господствующего строя, всегда вполовину слабее. Из-за нечистой совести.
Писатель обречен на понимание.
Он не может быть убийцей.
Страсть к тюрьме у тех, кто борется. Чтобы избавиться от привязанностей.
Ответственность перед историей освобождает от ответственности перед людьми. В этом ее удобство.
Звезды мерцают в том же ритме, в каком стрекочут цикады. Музыка сфер.
Мы слишком долго живем.
В «Критоне»95 диалоги Законов и Сократа напоминают московские процессы.
Наш век помешался на добродетели.
Отвратив лицо от скептицизма, в котором немало смирения, человечество напрягло все силы в поисках истины. Оно расслабится, когда общество вновь отыщет жизнеспособное заблуждение.
Художники хотят быть святыми, а не художниками. Я не святой. Мы мечтаем о всеобщем согласии и не достигаем его. Как же быть?
Мучительное ощущение: думаешь, что служишь справедливости, а на самом деле преумножаешь несправедливость. По крайней мере признаем это – и тем самым усугубим мучение; ведь это все равно, что признать: всеобщей справедливости не существует.
Отважившись на самый страшный бунт, в конце концов признать свое ничтожество – вот что мучительно.
Удача моей жизни заключается в том, что я общался только с существами исключительными, любил (и разочаровывал) только их. Я узнал, что такое добродетель, достоинство, естественность, благородство – у других. Зрелище великолепное – и горестное.
Радость жизни рассеивает внимание, рассредоточивает, останавливает всякое стремление ввысь. Но жить без радости...
Значит, выхода нет. Разве что черпать жизнь из великой любви, не опасаясь наказания рассеянием.
Разве сознающий человек может сколько-нибудь себя уважать? – говорит Достоевский96.
«Мы живем по-настоящему лишь несколько часов нашей жизни...»
Ночь в Воклюзе97 на вершине холма. Огни в долине кажутся продолжением Млечного Пути. Все перемешалось. В небе – деревни, в горах – созвездия.
Первой должна прийти любовь, а за ней – мораль. Обратное мучительно.
Невозможно сделать что-то для одного человека (но сделать всерьез), не ранив при этом другого. А если мы не можем решиться ранить людей, мы остаемся навеки бесплодными. В конечном счете любить одного человека – значит убивать всех остальных.
Я выбрал творчество, чтобы избежать преступления. А тут их уважение!
Что-то здесь не так.
Вначале сочиняешь в одиночестве и думаешь, что это трудно. Потом начинаешь писать и сочинять в компании. И тогда понимаешь, какое это безнадежное предприятие и как хорошо было раньше.
Зная свои слабости, я изо всех сил старался быть человеком нравственным.
Нравственность убивает.
Ад – особая милость, которой удостаиваются те, кто упорно ее домогались.
Согласно Бейлю98, не следует судить о человеке ни по тому, что он говорит, ни по тому, что он пишет. Я добавлю: ни по тому, что он делает.
С плохой репутацией жить легче, чем с хорошей, ибо хорошую репутацию тяжело блюсти, нужно все время быть на высоте – ведь любой срыв равносилен преступлению. При плохой репутации срывы простительны.
Сначала мы не любим никого. Затем любим всех людей. Затем только некоторых, затем одну, затем одного.
Ночью, в самолете, – огни Балеарских островов, словно цветы в море.