Страница:
"Магия" – энциклопедия магии и колдовства
Виктор Михайлович Кандыба
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МАГИЯ
В результате достаточно подробного знакомства с существующей литературой, а также с немногочисленными научными исследованиями явлений колдовства, волшебства, магии и тому подобного, я пришел к некоторым выводам, которые сформулировал в виде следующих положений[1]:
1. Все проявления необычных и сверхнормальных сил человека, как внутренних, так и внешних, следует разделить на две главные категории: магию и мистику. Определение этих терминов представляет большие трудности: вопервых, потому что в общей и специальной литературе они часто употребляются в совершенно ошибочном смысле; вовторых, потому что в мистике и в магии, взятых в отдельности, есть много необъясненного: втретьих, потому что взаимоотношения между мистикой и магией также остаются неисследованными.
2. Выяснив трудности с точным определением, я решил принять приблизительное. Магией я назвал все случаи усиленного действия и конкретного познания при помощи средств, отличающихся от обычных:
Я подразделил магию на объективную, т.е. имеющую реальные результаты, и субъективную, т.е. с воображаемыми результатами. Мистикой я назвал все случаи усиленного чувства и абстрактного познания.
Итак, объективная магия это усиленное действие и конкретное познание. "Усиленное действие" означает, в данном случае, реальную возможность влияния на предметы, события и людей без помощи обычных средств, действие на расстоянии, сквозь стены, действие во времени, т.е. в прошлом или будущем. Далее, здесь имеется в виду возможность влияния на "астральный" мир, если таковой существует, т.е. на души умерших, на "элементали", неизвестные нам добрые и злые силы. Конкретное познание включает в себя ясновидение во времени и пространстве, "телепатию", чтение мыслей, тензометрию, умение видеть "духов", "мыслеформы", "ауры" и тому подобное, опятьтаки в том случае, если все это существует.
Субъективная магия это все случаи воображаемого действия и познания. Сюда относятся искусственно вызванные галлюцинации, сны, принимаемые за реальность, чтение собственных мыслей, принятых за чьито сообщения, полунамеренное создание астральных видений, "хроника Акаши" и подобные чудеса.
Мистика по своей природе субъективна, поэтому я не выделял в особую группу явлений объективную мистику. Тем не менее, я счел возможным иногда называть "субъективной мистикой" псевдомистику, или ложные мистические состояния, не связанные с усиленными чувствами, но приближающиеся к истерии и псевдомагии; иными словами, это религиозные видения или галлюцинации в конкретных формах, т.е. все то, что в православной литературе называется "прелестью".
3. Существование объективной магии нельзя считать установленным. Научная мысль долго ее отрицала, признавая субъективную магию только как особого рода гипноз или самогипноз. В последнее время, однако, в научной и претендующей на научность литературе, например, в трудах по исследованию "спиритизма", встречаются некоторые допущения возможности ее существования. Но эти допущения столь же ненадежны, сколь и предыдущие отрицания. "Теософская" и "оккультная" мысль признает возможность объективной магии, однако в одних случаях явно смешивает ее с мистикой, а в других противопоставляет этот феномен мистике как бесполезный и аморальный или, по крайней мере, опасный, как для практикующего "магию", так и для других людей и даже для всего человечества. Все это преподносится в утвердительной форме, хотя удовлетворительные доказательства реального существования и возможности объективной магии отсутствуют.
4. Из всех необычных состояний сознания, свойственных человеку, как полностью установленные можно рассматривать только мистические состояния сознания и некоторые феномены субъективной магии, причем последние почти все сводятся к искусственному вызыванию желаемых видений.
5. Все установленные факты, относящиеся к необычным состояниям сознания и необычным силам человека, как в области магии, хотя бы и субъективной, так и в области мистики, связаны с чрезвычайно свое образными состояниями эмоциональной напряженности и никогда не наблюдаются без них.
6. Значительная часть религиозной практики всех религий, а также разнообразные ритуалы, церемонии и тому подобное имеют своей целью как раз создание таких эмоциональных состояний; согласно первоначальному пониманию, им приписывают "магические" или "мистические" силы.
7. Во многих случаях, когда имеет место намеренное вызывание мистических состояний или производство магических феноменов, можно обнаружить применение наркотических средств. Во всех религиях древнего происхождения, даже в их современной форме, сохраняется применение благовоний, ароматов и мазей, которые первоначально использовались, возможно, вместе с веществами, влияющими на эмоциональные и интеллектуальные функции человека. Можно проследить, что подобные вещества широко употреблялись в древних мистериях.
Многие авторы установили роль священных напитков, которые получали кандидаты в посвящение, например, во время элевсинских мистерий; вероятно, они имели вполне реальный, а вовсе не символический смысл. Легендарный священный напиток "сома", играющий очень важную роль в индийской мифологии и в описании разнообразных мистических церемоний, возможно, действительно существовал как напиток, приводящий людей в определенное состояние. В описаниях колдовства и волшебства у всех народов и во все времена непременно упоминается применение наркотиков. Мази ведьм, служившие для полета на шабаш, различного вида колдовские и магические напитки приготовлялись или из растений, обладающих возбуждающими, опьяняющими и наркотическими свойствами, или из органических экстрактов того же характера, или из растительных и животных веществ, которым приписывались такие же свойства. Известно, что для подобных целей, как и в случаях колдовства, пользовались беленой (белладонной), дурманом, экстрактом мака (опий) и особенно индийской коноплей (гашиш). Можно проследить и проверить случаи употребления этих веществ, так что нет никакого сомнения в их значении. Африканские колдуны, интересные сведения о которых можно найти в отчетах современных исследователей, широко применяют гашиш; сибирские шаманы для приведения себя в особое возбужденное состояние, при котором они могут предсказывать будущее (действительное или воображаемое) и влиять на окружающих, используют ядовитые грибы мухоморы.
В книге У. Джеймса "Многообразие религиозного опыта" можно найти интересные наблюдения, относящиеся к значению мистических состоянии сознания и той роли, которую могут играть в вызывании таких состояний наркотики.
Различные упражнения йоги: дыхательные упражнения, необычные позы, движения, "священные пляски" и тому подобное, преследуют ту же самую цель, т.е. создание мистических состояний сознания. Но эти методы до сих пор малоизвестны.
Рассмотрев приведенные выше положения точки зрения различных методов, я пришел к заключению, что необходима новая эксперимен тальная проверка возможных результатов применения этих методов, и решил начать серию таких опытов.
Ниже следует описание тех результатов, которых я достиг, применив к самому себе некоторые методики. Детали этих методик я частью нашел в литературе по данному предмету, а частью вывел из всего сказанного выше.
Я не описываю непосредственно эти применявшиеся мною методики, вопервых, потому, что имеют значение не методы, а результаты; и, вовторых, описание методов отвлечет внимание от тех фактов, которые я намерен рассмотреть. Надеюсь, однако, когда-нибудь специально к ним вернуться.
Моя задача в том виде, в каком я сформулировал ее в начале опытов, заключалась в том, чтобы выяснить вопрос об отношении субъективной магии к объективной, а также их обеих к мистике.
Все это приняло форму трех вопросов.
1. Можно ли признать подлинным существование объективной магии?
2. Существует ли объективная магия без субъективной?
3. Существует ли объективная магия без мистики?
Мистика как таковая интересовала меня менее всего. Однако я сказал себе, что, если бы удалось найти способы преднамеренного изменения сознания, сохраняя при этом способность к самонаблюдению, это дало бы нам совершенно новый материал для изучения самих себя. Мы всегда видим себя под одним и тем же углом. Если бы то, что я предполагал, подтвердилось, это означало бы, что мы можем увидеть себя в совершенно новой перспективе.
Уже первые опыты показали трудность той задачи, которую я поставил перед собой, и частично объяснили неудачу многих экспериментов, проводившихся до меня.
Изменения в состоянии сознания, как результат моих опытов, стали проявляться очень скоро, гораздо быстрее и легче, чем я предполагал.
Но главная трудность заключалась в том, что новое состояние сознания дало мне сразу так много нового и непредвиденного (причем новые и непредвиденные переживания появлялись и исчезали невероятно быстро, как искры), что я не мог найти слов, не мог подыскать нужные формы речи, не мог обнаружить понятия, которые позволили бы мне запомнить происхождение этого изменения, хотя бы для самого себя, не говоря уже о том, чтобы сообщить о нем комуто другому.
Первое новое психическое ощущение, возникшее во время опытов, было ощущением странного раздвоения. Такие ощущения возникают, например, в моменты большой опасности и вообще под влиянием сильных эмоций, когда человек почти автоматически что-то делает или говорит, наблюдая за собой. Ощущение раздвоения было первым новым психическим ощущением, появившимся в моих опытах; обычно оно сохранялось на протяжении даже самых фантастических переживаний.
Всегда существовал какой-то персонаж, который наблюдал. К несчастью, он не всегда мог вспомнить, что именно он наблюдал.
Изменения в состоянии психики, "раздвоение личности" и многое другое, что было связано с ним, обычно наступали минут через двадцать после начала эксперимента. Когда происходила такая перемена, я обнаруживал себя в совершенно новом и незнакомом мне мире, не имевшем ничего общего с тем миром, в котором мы живем; новый мир был еще менее похож на тот мир, который, как мы полагаем, должен быть продолжением нашего мира в направлении к неизвестному.
Таково было одно из первых необычных ощущений, и оно меня поразило. Независимо от того, признаемся мы в этом или нет, у нас имеется некоторая концепция непознаваемого и неизвестного, точнее, некоторое их ожидание. Мы ожидаем увидеть мир, который окажется странным, но в целом будет состоять из феноменов того же рода, к которым мы привыкли; мир, который будет подчиняться тем же законам, или, по крайней мере, будет иметь что-то общее с известным нам миром. Мы не в состоянии вообразить нечто абсолютно новое, как не можем вообразить совершенно новое животное, которое не напоминало бы ни одно из известных нам.
А в данном случае я с самого начала увидел, что все наши полусознательные конструкции неведомого целиком и полностью ошибочны.
Неведомое не похоже ни на что из того, что мы можем о нем предположить. Именно эта полная неожиданность всего, с чем мы встречаемся в подобных переживаниях, затрудняет его описание. Прежде всего, все существует в единстве, все связано друг с другом, все здесь чемто объясняется и, в свою очередь, что-то объясняет. Нет ничего отдельного, т.е. ничего, что можно было бы назвать или описать в отдельности.
Чтобы передать первые впечатления и ощущения, необходимо передать все сразу. Этот новый мир, с которым человек входит в соприкосновение, не имеет отдельных сторон, так что нет возможности описывать сначала одну его сторону, а потом другую. Весь он виден сразу в каждой своей точке; но возможно ли описать что-либо при таких условиях на этот вопрос я не мог дать ответа.
И тогда я понял, почему все описания мистических переживаний так бедны, однообразны и явно искусственны. Человек теряется среди бесконечного множества совершенно новых впечатлений, для выражения которых у него нет ни слов, ни образов. Желая выразить эти впечатления или передать их комуто другому, он невольно употребляет слова, которые в обычном его языке относятся к самому великому, самому могучему, самому необыкновенному, самому невероятному, хотя слова эти ни в малейшей степени не соответствуют тому, что он видит, узнает, переживает. Факт остается фактом: других слов у него нет. Но в большинстве случаев человек даже не сознает этой подмены, т. к. сами его переживания в их подлинном виде сохранятся в его памяти лишь несколько мгновений. Очень скоро они бледнеют, становятся плоскими и заменяются словами, поспешно и случайно притянутыми к ним, что бы хоть так удержать их в памяти. И вот не остается уже ничего, кроме этих слов. Этим и объясняется, почему люди, имевшие мистические переживания, пользуются для их выражения и передачи теми формами, образами, словами и оборотами, которые им лучше всего известны, которые они чаще всего употребляют и которые для них особенно типичны и характерны. Таким образом, вполне может случиться, что разные люди по-разному опишут и изложат одно и то же переживание. Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и тому подобном. Философ попытается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для него, и станет говорить о "категориях", "монадах" или, например, о "трансцендентных качествах", или еще о чемто похожем. Теософ расскажет об "астральном мире", о "мыслеформах", об "Учителях", тогда как спирит поведает о душах умерших и общении с ними, а поэт облечет свои переживания в язык сказок или опишет их как чувства любви, порыва, экстаза.
Мое личное впечатление о мире, с которым я вошел в соприкосновение, состояло в том, что в нем не было ничего, напоминающего хоть одно из тех описаний, которые я читал или о которых слышал.
Одним из первых удививших меня переживаний оказалось то, что там не было ничего, хотя бы отчасти напоминающего "астральный мир" теософов или спиритов. Я говорю об "удивлении" не потому, что я действительно верил в этот "астральный мир", но потому, что, вероятно, бессознательно думал о неизвестном в формах "астрального мира". В то время я еще находился под влиянием теософии и теософской литературы, по крайней мере, в том, что касалось терминологии. Очевидно, я полагал, не формулируя свои мысли точно, что за всеми этими конкретными описаниями невидимого мира, которые разбросаны по книгам по теософии, должно все-таки существовать нечто реальное. Поэтому мне так трудно было допустить, что "астральный мир", живописуемый самыми разными авторами, не существует. Позже я обнаружил, что не существует и многое другое.
Постараюсь вкратце описать то, что я встретил в этом необычном мире.
С самого начала наряду с "раздвоением" я заметил, что взаимоот ношения между субъективным и объективным нарушены, совершенно изменены и приняли особые, непостижимые для нас формы. Но "объективное" и "субъективное" это всего лишь слова. Не желая прятаться за ними, я хочу со всей возможной точностью передать то, что я действительно чувствовал. Для этого мне необходимо сначала объяснить, что я называю "субъективным" и что "объективным". Моя рука, перо, которым я пишу, стол все это объективные явления. Мои мысли, внутренние образы, картины воображения все это явления субъективные. Когда мы находимся в обычном состоянии сознания, весь мир разделен для нас по этим двум осям, и вся наша привычная ориентация сообразуется с таким делением. В новом же состоянии сознания все это было совершенно нарушено. Прежде всего, мы привыкли к постоянству во взаимоотношениях между субъективным и объективным: объективное всегда объективно, субъективное всегда субъективно.
Здесь же я видел, что объективное и субъективное менялись местами, одно превращалось в другое. Выразить это очень трудно. Обычное недоверие к субъективному исчезло: каждая мысль, каждое чувство, каждый образ немедленно объективировались в реальных субстанциональных формах, ничуть не отличавшихся от форм объективных феноменов. В то же время объективные явления как-то исчезали, утрачивали свою реальность, казались субъективными, фиктивными, надуманными, обманчивыми, не обладающими реальным существованием.
Таким было мое первое впечатление. Далее, пытаясь описать странный мир, в котором я очутился, должен сказать, что более всего он напоминал мне мир сложных математических отношений.
Вообразите себе мир, где все количественные отношения, от самых простых до самых сложных, обладают формой.
Легко сказать: "Вообразите себе такой мир". Я прекрасно понимаю, что "вообразить" его невозможно. И все-таки мое описание является ближайшим возможным приближением к истине.
"Мир математических отношений" это значит мир, в котором все находится во взаимосвязи, в котором ничто не существует в отдельности, где отношения между вещами имеют реальное существование, независимо от самих вещей; а, может быть, "вещи" и вообще не существуют, а есть только "отношения".
Я нисколько не обманываюсь и понимаю, что мои описания очень бедны и, вероятно, не передают того, что я помню. Но я припоминаю, что видел математические законы в действии и мир как результат действия этих законов. Так, процесс сотворения мира, когда я думал о нем, явился мне в виде дифференциации некоторых простейших принципов или количеств. Эта дифференциация протекала перед моими глазами в определенных формах: иногда, например, она принимала форму очень сложной схемы, развивающейся из довольно простого основного мотива, который многократно повторялся и входил в каждое сочетание во всей схеме. Таким образом, схема в целом состояла из сочетаний и повторений основного мотива, и ее можно было, так сказать, разложить в любой точке на составные элементы. Иногда это была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и, постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как бы выражала другую.
Во время всех этих необычных переживаний я предчувствовал, что память о них совершенно исчезнет, едва я вернусь в обычное состояние.
Я сообразил, что для запоминания того, что я видел и ощущал, необходимо все это перевести в слова. Но для многого вообще не находилось слов, тогда как другое проносилось передо мною так быстро, что я просто не успевал соединить то, что я видел, с какиминибудь словами. Даже в тот момент, когда я испытывал эти переживания и был погружен в них, я догадывался, что все, запоминаемое мною, лишь незначительная часть того, что проходит через мое сознание. Я то и дело повторял себе: "Я должен хотя бы запомнить, что вот это есть, а вот это было, что это и есть единственная реальность, тогда как все остальное по сравнению с ней совершенно нереально".
Я проводил свои опыты в самых разных условиях и в разной обстановке. Постепенно я убедился, что лучше всего в это время оставаться одному. Проверка опыта, т.е. наблюдение за ним другого лица или же запись переживаний в момент их протекания, оказалась совершенно не возможной. Во всяком случае, я ни разу не добился таким путем каких либо результатов.
Когда я устраивал так, чтобы ктонибудь во время моих опытов оставался возле меня, я обнаруживал, что вести какиелибо разговоры с ним невозможно. Я начинал говорить, но между первым и вторым словами фразы у меня возникало такое множество идей, проходивших перед моим умственным взором, что эти два слова оказывались разделены огромным промежутком, и не было никакой возможности найти между ними какуюлибо связь. А третье слово я забывал еще до того, как его произносил; я пытался вспомнить его и обнаруживал миллионы но вых идей, совершенно забывая при этом, с чего начинал. Помню, на пример, начало одной фразы: "Я сказал вчера…"
Едва я произнес слово "я", как в моей голове пронеслось множество мыслей о значении этого слова в философском, психологическом и прочих смыслах. Все это было настолько важным, новым и глубоким, что, произнеся слово "сказал", я не мог сообразить, для чего его выговорил; с трудом оторвавшись от первого круга мыслей, я перешел к идее слова "сказал" и тут же открыл в нем бесконечное содержание. Идея речи, возможность выражать мысли словами, прошедшее время глагола каждая из этих идей вызывала во мне взрыв мыслей, догадок, сравнений и ассоциаций. В результате, когда я произнес слово "вчера", я уже совершенно не мог понять, зачем его сказал. Но и оно, в свою очередь, немедленно увлекло меня в глубины проблем времени прошлого, настоящего и будущего; передо мною открылись такие возможности подхода к этим проблемам, что у меня дух захватило.
Именно эти попытки вести разговор позволили мне почувствовать изменение во времени, описываемое почти всеми, кто проделывал опыты, подобные моим. Я почувствовал, что время невероятно удлинилось, секунды растянулись на года и десятилетия. Вместе с тем, обычное чувство времени сохранилось; но наряду с ним или внутри него возникло как бы иное чувство времени, так что два момента обычного времени (например, два слова в моей фразе) могли быть отделены друг от друга длительными периодами другого времени.
Помню, насколько меня поразило это ощущение, когда я испытал его впервые. Мой приятель что-то говорил. Между каждым его словом, между каждым звуком и каждым движением губ протекали длиннейшие промежутки времени. Когда он закончил короткую фразу, смысл которой совершенно до меня не дошел, я почувствовал, что за это время я пережил так много, что нам уже никогда не понять друг друга, скольку я слишком далеко ушел от него. В начале фразы мне казалось, что мы еще в состоянии разговаривать; но к концу это стало совершенно невозможным, т. к. не существовало никаких способов сообщить ему все то, что я за это время пережил.
Попытки записывать свои впечатления тоже не дали никаких результатов, за исключением двух случаев, когда краткие формулировки мыслей, записанные во время эксперимента, помогли мне впоследствии понять и расшифровать кое-что из серии смешанных неопределенных воспоминаний. Обычно все ограничивалось первым словом, очень редко удавалось больше. Иногда я успевал записать целую фразу, но при этом, заканчивая ее, забывал, что она значит и зачем я ее записал; не мог я вспомнить этого и впоследствии.
Постараюсь теперь описать последовательность, в которой проходили мои эксперименты.
Опускаю физиологические подробности, предшествовавшие изменениям психического состояния. Упомяну лишь об одном из них: сердцебиение ускорялось и достигало очень высокой скорости; затем оно замедлялось. В этой связи я неоднократно наблюдал очень интересное явление.
В обычном состоянии намеренное замедление или ускорение дыхания приводит к ускорению сердцебиения. В моем случае, между дыханием и сердцебиением устанавливалась необычная связь, аименно: ускоряя дыхание, я ускорял и сердцебиение, а замедляя дыхание, замедлял сердцебиение. Я почувствовал, что за этим скрываются огромные возможности, и потому старался не вмешиваться в работу организма, предоставив события их естественному ходу.
Предоставленные сами себе, сердцебиения усиливались; затем они стали ощущаться в разных частях тела, как бы обретая для себя большее основание; в то же время сердце билось все более равномерно, пока наконец я не ощутил его во всем теле одновременно; после этого оно продолжалось в виде единого удара.
Эта синхронная пульсация все ускорялась; потом вдруг я всем телом ощутил толчок, как будто щелкнула какая-то пружина, в тот же момент внутри меня что-то открылось. Все сразу изменилось, началось нечто необычное, новое, совершенно не похожее на все то, что бывает в жизни. Я назвал это явление "первым порогом".
В новом состоянии было много непонятного и неожиданного, главным образом благодаря еще большему смешению объективного и субъективного наблюдались и совсем новые феномены, о которых я сейчас расскажу. Но это состояние не было еще завершенным, правильно было бы назвать его переходным. В большинстве случаев я покидал его пределы, однако, бывало так, что это состояние становилось глубже и шире, как если бы я постепенно погружался в свет, после чего наступал момент еще одного перехода, опятьтаки с ощущением толчка во всем теле. И только после этого наступало самое интересное состояние, которого мне удавалось достичь в своих опытах.
"Переходное состояние" содержало почти все его элементы, но чего-то самого важного и существенного ему не хватало. В сущности, оно почти не отличалось от сна, в особенности от полусна, хотя и обладало своими собственными, довольно характерными формами. Это "переходное состояние" могло бы, пожалуй, захватить и увлечь меня связанным с ним ощущением чудесного, если бы не мое в достаточной степени критическое к нему отношение; это критическое отношение проистекало, главным образом, из моих более ранних экспериментов по изучению снов.
В "переходном состоянии", – как я вскоре узнал, оно было чисто субъективным, – я обычно почти сразу же начинал слышать "голоса". Эти "голоса" и были его характерной чертой.
1. Все проявления необычных и сверхнормальных сил человека, как внутренних, так и внешних, следует разделить на две главные категории: магию и мистику. Определение этих терминов представляет большие трудности: вопервых, потому что в общей и специальной литературе они часто употребляются в совершенно ошибочном смысле; вовторых, потому что в мистике и в магии, взятых в отдельности, есть много необъясненного: втретьих, потому что взаимоотношения между мистикой и магией также остаются неисследованными.
2. Выяснив трудности с точным определением, я решил принять приблизительное. Магией я назвал все случаи усиленного действия и конкретного познания при помощи средств, отличающихся от обычных:
Я подразделил магию на объективную, т.е. имеющую реальные результаты, и субъективную, т.е. с воображаемыми результатами. Мистикой я назвал все случаи усиленного чувства и абстрактного познания.
Итак, объективная магия это усиленное действие и конкретное познание. "Усиленное действие" означает, в данном случае, реальную возможность влияния на предметы, события и людей без помощи обычных средств, действие на расстоянии, сквозь стены, действие во времени, т.е. в прошлом или будущем. Далее, здесь имеется в виду возможность влияния на "астральный" мир, если таковой существует, т.е. на души умерших, на "элементали", неизвестные нам добрые и злые силы. Конкретное познание включает в себя ясновидение во времени и пространстве, "телепатию", чтение мыслей, тензометрию, умение видеть "духов", "мыслеформы", "ауры" и тому подобное, опятьтаки в том случае, если все это существует.
Субъективная магия это все случаи воображаемого действия и познания. Сюда относятся искусственно вызванные галлюцинации, сны, принимаемые за реальность, чтение собственных мыслей, принятых за чьито сообщения, полунамеренное создание астральных видений, "хроника Акаши" и подобные чудеса.
Мистика по своей природе субъективна, поэтому я не выделял в особую группу явлений объективную мистику. Тем не менее, я счел возможным иногда называть "субъективной мистикой" псевдомистику, или ложные мистические состояния, не связанные с усиленными чувствами, но приближающиеся к истерии и псевдомагии; иными словами, это религиозные видения или галлюцинации в конкретных формах, т.е. все то, что в православной литературе называется "прелестью".
3. Существование объективной магии нельзя считать установленным. Научная мысль долго ее отрицала, признавая субъективную магию только как особого рода гипноз или самогипноз. В последнее время, однако, в научной и претендующей на научность литературе, например, в трудах по исследованию "спиритизма", встречаются некоторые допущения возможности ее существования. Но эти допущения столь же ненадежны, сколь и предыдущие отрицания. "Теософская" и "оккультная" мысль признает возможность объективной магии, однако в одних случаях явно смешивает ее с мистикой, а в других противопоставляет этот феномен мистике как бесполезный и аморальный или, по крайней мере, опасный, как для практикующего "магию", так и для других людей и даже для всего человечества. Все это преподносится в утвердительной форме, хотя удовлетворительные доказательства реального существования и возможности объективной магии отсутствуют.
4. Из всех необычных состояний сознания, свойственных человеку, как полностью установленные можно рассматривать только мистические состояния сознания и некоторые феномены субъективной магии, причем последние почти все сводятся к искусственному вызыванию желаемых видений.
5. Все установленные факты, относящиеся к необычным состояниям сознания и необычным силам человека, как в области магии, хотя бы и субъективной, так и в области мистики, связаны с чрезвычайно свое образными состояниями эмоциональной напряженности и никогда не наблюдаются без них.
6. Значительная часть религиозной практики всех религий, а также разнообразные ритуалы, церемонии и тому подобное имеют своей целью как раз создание таких эмоциональных состояний; согласно первоначальному пониманию, им приписывают "магические" или "мистические" силы.
7. Во многих случаях, когда имеет место намеренное вызывание мистических состояний или производство магических феноменов, можно обнаружить применение наркотических средств. Во всех религиях древнего происхождения, даже в их современной форме, сохраняется применение благовоний, ароматов и мазей, которые первоначально использовались, возможно, вместе с веществами, влияющими на эмоциональные и интеллектуальные функции человека. Можно проследить, что подобные вещества широко употреблялись в древних мистериях.
Многие авторы установили роль священных напитков, которые получали кандидаты в посвящение, например, во время элевсинских мистерий; вероятно, они имели вполне реальный, а вовсе не символический смысл. Легендарный священный напиток "сома", играющий очень важную роль в индийской мифологии и в описании разнообразных мистических церемоний, возможно, действительно существовал как напиток, приводящий людей в определенное состояние. В описаниях колдовства и волшебства у всех народов и во все времена непременно упоминается применение наркотиков. Мази ведьм, служившие для полета на шабаш, различного вида колдовские и магические напитки приготовлялись или из растений, обладающих возбуждающими, опьяняющими и наркотическими свойствами, или из органических экстрактов того же характера, или из растительных и животных веществ, которым приписывались такие же свойства. Известно, что для подобных целей, как и в случаях колдовства, пользовались беленой (белладонной), дурманом, экстрактом мака (опий) и особенно индийской коноплей (гашиш). Можно проследить и проверить случаи употребления этих веществ, так что нет никакого сомнения в их значении. Африканские колдуны, интересные сведения о которых можно найти в отчетах современных исследователей, широко применяют гашиш; сибирские шаманы для приведения себя в особое возбужденное состояние, при котором они могут предсказывать будущее (действительное или воображаемое) и влиять на окружающих, используют ядовитые грибы мухоморы.
В книге У. Джеймса "Многообразие религиозного опыта" можно найти интересные наблюдения, относящиеся к значению мистических состоянии сознания и той роли, которую могут играть в вызывании таких состояний наркотики.
Различные упражнения йоги: дыхательные упражнения, необычные позы, движения, "священные пляски" и тому подобное, преследуют ту же самую цель, т.е. создание мистических состояний сознания. Но эти методы до сих пор малоизвестны.
Рассмотрев приведенные выше положения точки зрения различных методов, я пришел к заключению, что необходима новая эксперимен тальная проверка возможных результатов применения этих методов, и решил начать серию таких опытов.
Ниже следует описание тех результатов, которых я достиг, применив к самому себе некоторые методики. Детали этих методик я частью нашел в литературе по данному предмету, а частью вывел из всего сказанного выше.
Я не описываю непосредственно эти применявшиеся мною методики, вопервых, потому, что имеют значение не методы, а результаты; и, вовторых, описание методов отвлечет внимание от тех фактов, которые я намерен рассмотреть. Надеюсь, однако, когда-нибудь специально к ним вернуться.
Моя задача в том виде, в каком я сформулировал ее в начале опытов, заключалась в том, чтобы выяснить вопрос об отношении субъективной магии к объективной, а также их обеих к мистике.
Все это приняло форму трех вопросов.
1. Можно ли признать подлинным существование объективной магии?
2. Существует ли объективная магия без субъективной?
3. Существует ли объективная магия без мистики?
Мистика как таковая интересовала меня менее всего. Однако я сказал себе, что, если бы удалось найти способы преднамеренного изменения сознания, сохраняя при этом способность к самонаблюдению, это дало бы нам совершенно новый материал для изучения самих себя. Мы всегда видим себя под одним и тем же углом. Если бы то, что я предполагал, подтвердилось, это означало бы, что мы можем увидеть себя в совершенно новой перспективе.
Уже первые опыты показали трудность той задачи, которую я поставил перед собой, и частично объяснили неудачу многих экспериментов, проводившихся до меня.
Изменения в состоянии сознания, как результат моих опытов, стали проявляться очень скоро, гораздо быстрее и легче, чем я предполагал.
Но главная трудность заключалась в том, что новое состояние сознания дало мне сразу так много нового и непредвиденного (причем новые и непредвиденные переживания появлялись и исчезали невероятно быстро, как искры), что я не мог найти слов, не мог подыскать нужные формы речи, не мог обнаружить понятия, которые позволили бы мне запомнить происхождение этого изменения, хотя бы для самого себя, не говоря уже о том, чтобы сообщить о нем комуто другому.
Первое новое психическое ощущение, возникшее во время опытов, было ощущением странного раздвоения. Такие ощущения возникают, например, в моменты большой опасности и вообще под влиянием сильных эмоций, когда человек почти автоматически что-то делает или говорит, наблюдая за собой. Ощущение раздвоения было первым новым психическим ощущением, появившимся в моих опытах; обычно оно сохранялось на протяжении даже самых фантастических переживаний.
Всегда существовал какой-то персонаж, который наблюдал. К несчастью, он не всегда мог вспомнить, что именно он наблюдал.
Изменения в состоянии психики, "раздвоение личности" и многое другое, что было связано с ним, обычно наступали минут через двадцать после начала эксперимента. Когда происходила такая перемена, я обнаруживал себя в совершенно новом и незнакомом мне мире, не имевшем ничего общего с тем миром, в котором мы живем; новый мир был еще менее похож на тот мир, который, как мы полагаем, должен быть продолжением нашего мира в направлении к неизвестному.
Таково было одно из первых необычных ощущений, и оно меня поразило. Независимо от того, признаемся мы в этом или нет, у нас имеется некоторая концепция непознаваемого и неизвестного, точнее, некоторое их ожидание. Мы ожидаем увидеть мир, который окажется странным, но в целом будет состоять из феноменов того же рода, к которым мы привыкли; мир, который будет подчиняться тем же законам, или, по крайней мере, будет иметь что-то общее с известным нам миром. Мы не в состоянии вообразить нечто абсолютно новое, как не можем вообразить совершенно новое животное, которое не напоминало бы ни одно из известных нам.
А в данном случае я с самого начала увидел, что все наши полусознательные конструкции неведомого целиком и полностью ошибочны.
Неведомое не похоже ни на что из того, что мы можем о нем предположить. Именно эта полная неожиданность всего, с чем мы встречаемся в подобных переживаниях, затрудняет его описание. Прежде всего, все существует в единстве, все связано друг с другом, все здесь чемто объясняется и, в свою очередь, что-то объясняет. Нет ничего отдельного, т.е. ничего, что можно было бы назвать или описать в отдельности.
Чтобы передать первые впечатления и ощущения, необходимо передать все сразу. Этот новый мир, с которым человек входит в соприкосновение, не имеет отдельных сторон, так что нет возможности описывать сначала одну его сторону, а потом другую. Весь он виден сразу в каждой своей точке; но возможно ли описать что-либо при таких условиях на этот вопрос я не мог дать ответа.
И тогда я понял, почему все описания мистических переживаний так бедны, однообразны и явно искусственны. Человек теряется среди бесконечного множества совершенно новых впечатлений, для выражения которых у него нет ни слов, ни образов. Желая выразить эти впечатления или передать их комуто другому, он невольно употребляет слова, которые в обычном его языке относятся к самому великому, самому могучему, самому необыкновенному, самому невероятному, хотя слова эти ни в малейшей степени не соответствуют тому, что он видит, узнает, переживает. Факт остается фактом: других слов у него нет. Но в большинстве случаев человек даже не сознает этой подмены, т. к. сами его переживания в их подлинном виде сохранятся в его памяти лишь несколько мгновений. Очень скоро они бледнеют, становятся плоскими и заменяются словами, поспешно и случайно притянутыми к ним, что бы хоть так удержать их в памяти. И вот не остается уже ничего, кроме этих слов. Этим и объясняется, почему люди, имевшие мистические переживания, пользуются для их выражения и передачи теми формами, образами, словами и оборотами, которые им лучше всего известны, которые они чаще всего употребляют и которые для них особенно типичны и характерны. Таким образом, вполне может случиться, что разные люди по-разному опишут и изложат одно и то же переживание. Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и тому подобном. Философ попытается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для него, и станет говорить о "категориях", "монадах" или, например, о "трансцендентных качествах", или еще о чемто похожем. Теософ расскажет об "астральном мире", о "мыслеформах", об "Учителях", тогда как спирит поведает о душах умерших и общении с ними, а поэт облечет свои переживания в язык сказок или опишет их как чувства любви, порыва, экстаза.
Мое личное впечатление о мире, с которым я вошел в соприкосновение, состояло в том, что в нем не было ничего, напоминающего хоть одно из тех описаний, которые я читал или о которых слышал.
Одним из первых удививших меня переживаний оказалось то, что там не было ничего, хотя бы отчасти напоминающего "астральный мир" теософов или спиритов. Я говорю об "удивлении" не потому, что я действительно верил в этот "астральный мир", но потому, что, вероятно, бессознательно думал о неизвестном в формах "астрального мира". В то время я еще находился под влиянием теософии и теософской литературы, по крайней мере, в том, что касалось терминологии. Очевидно, я полагал, не формулируя свои мысли точно, что за всеми этими конкретными описаниями невидимого мира, которые разбросаны по книгам по теософии, должно все-таки существовать нечто реальное. Поэтому мне так трудно было допустить, что "астральный мир", живописуемый самыми разными авторами, не существует. Позже я обнаружил, что не существует и многое другое.
Постараюсь вкратце описать то, что я встретил в этом необычном мире.
С самого начала наряду с "раздвоением" я заметил, что взаимоот ношения между субъективным и объективным нарушены, совершенно изменены и приняли особые, непостижимые для нас формы. Но "объективное" и "субъективное" это всего лишь слова. Не желая прятаться за ними, я хочу со всей возможной точностью передать то, что я действительно чувствовал. Для этого мне необходимо сначала объяснить, что я называю "субъективным" и что "объективным". Моя рука, перо, которым я пишу, стол все это объективные явления. Мои мысли, внутренние образы, картины воображения все это явления субъективные. Когда мы находимся в обычном состоянии сознания, весь мир разделен для нас по этим двум осям, и вся наша привычная ориентация сообразуется с таким делением. В новом же состоянии сознания все это было совершенно нарушено. Прежде всего, мы привыкли к постоянству во взаимоотношениях между субъективным и объективным: объективное всегда объективно, субъективное всегда субъективно.
Здесь же я видел, что объективное и субъективное менялись местами, одно превращалось в другое. Выразить это очень трудно. Обычное недоверие к субъективному исчезло: каждая мысль, каждое чувство, каждый образ немедленно объективировались в реальных субстанциональных формах, ничуть не отличавшихся от форм объективных феноменов. В то же время объективные явления как-то исчезали, утрачивали свою реальность, казались субъективными, фиктивными, надуманными, обманчивыми, не обладающими реальным существованием.
Таким было мое первое впечатление. Далее, пытаясь описать странный мир, в котором я очутился, должен сказать, что более всего он напоминал мне мир сложных математических отношений.
Вообразите себе мир, где все количественные отношения, от самых простых до самых сложных, обладают формой.
Легко сказать: "Вообразите себе такой мир". Я прекрасно понимаю, что "вообразить" его невозможно. И все-таки мое описание является ближайшим возможным приближением к истине.
"Мир математических отношений" это значит мир, в котором все находится во взаимосвязи, в котором ничто не существует в отдельности, где отношения между вещами имеют реальное существование, независимо от самих вещей; а, может быть, "вещи" и вообще не существуют, а есть только "отношения".
Я нисколько не обманываюсь и понимаю, что мои описания очень бедны и, вероятно, не передают того, что я помню. Но я припоминаю, что видел математические законы в действии и мир как результат действия этих законов. Так, процесс сотворения мира, когда я думал о нем, явился мне в виде дифференциации некоторых простейших принципов или количеств. Эта дифференциация протекала перед моими глазами в определенных формах: иногда, например, она принимала форму очень сложной схемы, развивающейся из довольно простого основного мотива, который многократно повторялся и входил в каждое сочетание во всей схеме. Таким образом, схема в целом состояла из сочетаний и повторений основного мотива, и ее можно было, так сказать, разложить в любой точке на составные элементы. Иногда это была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и, постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как бы выражала другую.
Во время всех этих необычных переживаний я предчувствовал, что память о них совершенно исчезнет, едва я вернусь в обычное состояние.
Я сообразил, что для запоминания того, что я видел и ощущал, необходимо все это перевести в слова. Но для многого вообще не находилось слов, тогда как другое проносилось передо мною так быстро, что я просто не успевал соединить то, что я видел, с какиминибудь словами. Даже в тот момент, когда я испытывал эти переживания и был погружен в них, я догадывался, что все, запоминаемое мною, лишь незначительная часть того, что проходит через мое сознание. Я то и дело повторял себе: "Я должен хотя бы запомнить, что вот это есть, а вот это было, что это и есть единственная реальность, тогда как все остальное по сравнению с ней совершенно нереально".
Я проводил свои опыты в самых разных условиях и в разной обстановке. Постепенно я убедился, что лучше всего в это время оставаться одному. Проверка опыта, т.е. наблюдение за ним другого лица или же запись переживаний в момент их протекания, оказалась совершенно не возможной. Во всяком случае, я ни разу не добился таким путем каких либо результатов.
Когда я устраивал так, чтобы ктонибудь во время моих опытов оставался возле меня, я обнаруживал, что вести какиелибо разговоры с ним невозможно. Я начинал говорить, но между первым и вторым словами фразы у меня возникало такое множество идей, проходивших перед моим умственным взором, что эти два слова оказывались разделены огромным промежутком, и не было никакой возможности найти между ними какуюлибо связь. А третье слово я забывал еще до того, как его произносил; я пытался вспомнить его и обнаруживал миллионы но вых идей, совершенно забывая при этом, с чего начинал. Помню, на пример, начало одной фразы: "Я сказал вчера…"
Едва я произнес слово "я", как в моей голове пронеслось множество мыслей о значении этого слова в философском, психологическом и прочих смыслах. Все это было настолько важным, новым и глубоким, что, произнеся слово "сказал", я не мог сообразить, для чего его выговорил; с трудом оторвавшись от первого круга мыслей, я перешел к идее слова "сказал" и тут же открыл в нем бесконечное содержание. Идея речи, возможность выражать мысли словами, прошедшее время глагола каждая из этих идей вызывала во мне взрыв мыслей, догадок, сравнений и ассоциаций. В результате, когда я произнес слово "вчера", я уже совершенно не мог понять, зачем его сказал. Но и оно, в свою очередь, немедленно увлекло меня в глубины проблем времени прошлого, настоящего и будущего; передо мною открылись такие возможности подхода к этим проблемам, что у меня дух захватило.
Именно эти попытки вести разговор позволили мне почувствовать изменение во времени, описываемое почти всеми, кто проделывал опыты, подобные моим. Я почувствовал, что время невероятно удлинилось, секунды растянулись на года и десятилетия. Вместе с тем, обычное чувство времени сохранилось; но наряду с ним или внутри него возникло как бы иное чувство времени, так что два момента обычного времени (например, два слова в моей фразе) могли быть отделены друг от друга длительными периодами другого времени.
Помню, насколько меня поразило это ощущение, когда я испытал его впервые. Мой приятель что-то говорил. Между каждым его словом, между каждым звуком и каждым движением губ протекали длиннейшие промежутки времени. Когда он закончил короткую фразу, смысл которой совершенно до меня не дошел, я почувствовал, что за это время я пережил так много, что нам уже никогда не понять друг друга, скольку я слишком далеко ушел от него. В начале фразы мне казалось, что мы еще в состоянии разговаривать; но к концу это стало совершенно невозможным, т. к. не существовало никаких способов сообщить ему все то, что я за это время пережил.
Попытки записывать свои впечатления тоже не дали никаких результатов, за исключением двух случаев, когда краткие формулировки мыслей, записанные во время эксперимента, помогли мне впоследствии понять и расшифровать кое-что из серии смешанных неопределенных воспоминаний. Обычно все ограничивалось первым словом, очень редко удавалось больше. Иногда я успевал записать целую фразу, но при этом, заканчивая ее, забывал, что она значит и зачем я ее записал; не мог я вспомнить этого и впоследствии.
Постараюсь теперь описать последовательность, в которой проходили мои эксперименты.
Опускаю физиологические подробности, предшествовавшие изменениям психического состояния. Упомяну лишь об одном из них: сердцебиение ускорялось и достигало очень высокой скорости; затем оно замедлялось. В этой связи я неоднократно наблюдал очень интересное явление.
В обычном состоянии намеренное замедление или ускорение дыхания приводит к ускорению сердцебиения. В моем случае, между дыханием и сердцебиением устанавливалась необычная связь, аименно: ускоряя дыхание, я ускорял и сердцебиение, а замедляя дыхание, замедлял сердцебиение. Я почувствовал, что за этим скрываются огромные возможности, и потому старался не вмешиваться в работу организма, предоставив события их естественному ходу.
Предоставленные сами себе, сердцебиения усиливались; затем они стали ощущаться в разных частях тела, как бы обретая для себя большее основание; в то же время сердце билось все более равномерно, пока наконец я не ощутил его во всем теле одновременно; после этого оно продолжалось в виде единого удара.
Эта синхронная пульсация все ускорялась; потом вдруг я всем телом ощутил толчок, как будто щелкнула какая-то пружина, в тот же момент внутри меня что-то открылось. Все сразу изменилось, началось нечто необычное, новое, совершенно не похожее на все то, что бывает в жизни. Я назвал это явление "первым порогом".
В новом состоянии было много непонятного и неожиданного, главным образом благодаря еще большему смешению объективного и субъективного наблюдались и совсем новые феномены, о которых я сейчас расскажу. Но это состояние не было еще завершенным, правильно было бы назвать его переходным. В большинстве случаев я покидал его пределы, однако, бывало так, что это состояние становилось глубже и шире, как если бы я постепенно погружался в свет, после чего наступал момент еще одного перехода, опятьтаки с ощущением толчка во всем теле. И только после этого наступало самое интересное состояние, которого мне удавалось достичь в своих опытах.
"Переходное состояние" содержало почти все его элементы, но чего-то самого важного и существенного ему не хватало. В сущности, оно почти не отличалось от сна, в особенности от полусна, хотя и обладало своими собственными, довольно характерными формами. Это "переходное состояние" могло бы, пожалуй, захватить и увлечь меня связанным с ним ощущением чудесного, если бы не мое в достаточной степени критическое к нему отношение; это критическое отношение проистекало, главным образом, из моих более ранних экспериментов по изучению снов.
В "переходном состоянии", – как я вскоре узнал, оно было чисто субъективным, – я обычно почти сразу же начинал слышать "голоса". Эти "голоса" и были его характерной чертой.