Страница:
За Эй-ле-Бейн, у конца озера, я свернул с автострады и стал подниматься на запасной берег. Отель “Омбремон” располагался на склоне холма и смотрел через озеро на Эй-ле-Бейн. У меня был просторный светлый номер с окнами, выходящими на озеро, и когда я по телефону заказал виски и минералку “Перрье”, все было доставлено мне в пять минут, что было близко к рекорду. Что касается рекордов, то день у меня выдался очень удачным. В следующие два часа я выяснил кое-что о Зелии и это кое-что убедило меня, что она утратила память не более чем я — хотя в прошлом у меня была масса вещей, которые я бы хотел забыть. Но все не так просто. С тобой что-то случается, ты сам совершаешь что-то, и все это навсегда записывается в твоей памяти.
Перед самым ужином я спустился в службу размещения и обменял у дежурившей там девушки дорожный чек на наличные. Наличные мне были не нужны, так как я получил их еще в Женеве, но это был способ завязать разговор и дать ей несколько минут полюбоваться моей любезной и обаятельной натурой, прежде чем я перейду к маленьким хитростям и окольным расспросам, что являлось частью моей второй натуры.
Девушке было двадцать с небольшим. У нее была маленькая родинка у правого утла рта, темные умные глаза, в которых время от времени вспыхивали веселые огоньки, и у нее было время, так как все вечерние приезжие уже расселились. Ее английский был на голову выше моего французского. Я сделал ей пару комплиментов по этому поводу и спросил, где она его изучала. Конечно, это сработало. Это всегда срабатывает. Ничто так не нравится людям, как признание их отличного владения иностранным языком. Вскоре мы подошли к тому моменту, когда она спросила, нахожусь ли я во Франции на отдыхе или по делу. Я сказал, что по делу, что я — личный секретарь некоего мистера Кэвана О'Дауды. Мне не пришлось объяснять, кто это. Она знала. Если работаешь в гостиничном деле, то, вероятно, знаешь всех миллионеров, к тому же французы питают то природное уважение к деньгам, которые делают имена мировых миллионеров такими знакомыми им, как имена футболистов — по-иному ориентированным англосаксам.
Медленно укладывая франки в свой бумажник, я конфиденциально сообщил ей, что выясняю некоторые моменты, связанные с его падчерицей мадмуазель Зелией Юнге-Браун, которая в настоящий момент страдает потерей памяти, и эта потеря случилась с ней сразу же, как только она покинула этот отель несколько недель назад. На мгновение ее темные глаза сделались печальными от мысли, что с дочерью миллионера случилась такая беда — каждая строчка в памяти на вес золота. Какое несчастье потерять даже одно воспоминание!
Я согласился и спросил, не могу ли я взглянуть на счет Зелии. Я не думал, что это даст мне какое-либо конкретное подтверждение теории, которую я, зная человеческую натуру, упорно вынашивал, — что Зелия не поехала отсюда прямо в Канны. Но проверка не повредит. Девушка извлекла из папки копию счета. Счет был для номера 15, и Зелия заплатила за номер и завтрак. Обеда не было. Она вполне могла пообедать где-нибудь в другом месте. Я уже собирался вернуть счет, когда обратил внимание, что в нем отсутствует один пункт, который должен был быть там.
— Когда мадмуазель Зелия находилась здесь, она звонила своему отцу в Лондон, где-то в районе десяти часов вечера. Платы за разговор здесь нет.
Девушка согласилась, что ее нет.
Я спросил:
— Вы ведете учет телефонных разговоров?
— Из номеров, когда это должно войти в счет, да.
— Вы можете проверить международные разговоры за тот вечер? Из всех номеров?
— Мне придется проверить копии счетов всех, кто проживал здесь в тот вечер. — В ее глазах уже не было печали, только здравый смысл. Миллионер беспокоится о своей дочери и, конечно, все будут рады помочь, это будет означать дополнительную работу.
Я сказал:
— Если это займет ваше время, то, безусловно, мосье О'Дауда захочет, чтобы я отблагодарил вас. — Я вытащил из бумажника стофранковую купюру и протянул ей.
Быстро кивнув, она взяла деньги и спросила, не заглянет ли мосье после ужина.
Мосье отправился ужинать.
Гольца там не было. Пришлось довольствоваться отварной уткой в трюфелях и цыпленком в сморчках с бутылкой “Шато Роя”.
После ужина меня уже ожидала информация. Единственный разговор с Англией в тот вечер — это было почти в девять — велся из номера 16, который занимал мосье Макс Анзермо. Он въехал тем же вечером и выехал на следующее утро.
Не слишком беспокоясь о приличиях, я спросил:
— Между номером 15 и 16 есть дверь?
— Да, мосье. Обычно она закрыта, но стоит только попросить горничную...
— Какой адрес дал этот мосье Анзермо?
Она хорошо выполнила домашнюю работу. Женевский отель “Бернина”, Пляс Корнавин, 22. Внутреннее чувство подсказывало мне, что разыскивать там Макса Анзермо бесполезно.
Очень искренне девушка сказала:
— Я надеюсь, что эта информация не причинит беспокойства мадмуазель Зелии.
— Напротив. Я думаю, она будет способствовать ее выздоровлению. Ее отец будет очень вам признателен.
— Всегда рада помочь, мосье. Если вы пожелаете, кто-нибудь из служащих отеля, возможно, вспомнит этого джентльмена. Может быть, завтра утром я смогу вам сказать, как он выглядит, нет?
Я сказал, что буду благодарен за любую, даже самую крошечную информацию, сколько бы она не стоила, поднялся к себе в номер, устроился в кресле на маленьком балкончике, закурил и стал смотреть через озеро на огни Эй-ле-Бейн.
Итак, в отеле Зелия встречалась с мосье Максом Анзермо. С ее стороны было очень неосторожно звонить из его номера, но в тот момент она, вероятно, еще не осознавала, что необходима какая-то осторожность. Что-то произошло после отъезда из отеля и это что-то вызвало появление на сцене тупой осторожности. После отъезда из отеля, где-то на линии, она начала терять вещи — свою машину, свой багаж, свою память и кто знает, что там еще... хотя я догадывался, что это знает Макс Анзермо. Было бы интересно узнать, какие чувства Зелия испытывает по отношению к нему в настоящий момент. А еще интереснее было бы узнать, что он сделал с красным “Мерседесом”.
Я вернулся в комнату, снял телефонную трубку и заказал разговор с абонентом 408-8230 в Париже. Соединили меня минут через двадцать и я попал на дежурного, утомленного сидением в доме 26 по Рю Арненгод, Сен Клод, и явно не желающего разговаривать со мной. Я сказал ему, что он может справиться обо мне у комиссара Мазиола или старшего детектива Джеральда Алстера Фоули, но в любом случае я бы хотел получить любую информацию, которую Интерпол готов передать мне, о некоем Максе Анзермо, если он вообще существует в их архивах. До девяти часов утра звонить сюда, после девяти — в мою контору в Лондоне. Он неохотно сообщил мне, что посмотрит, что тут можно сделать, повесил трубку и, без сомнения, возвратился к чтению своего “Пари-Матча”.
Мне никто не позвонил до девяти, но за дополнительные двадцать франков я получил описание Анзермо. Швейцар отеля хорошо его помнил — высокий, темноволосый джентльмен лет тридцати пяти, приехавший с молодой леди в красном “Мерседесе” и уехавший с ней на той же машине на следующее утро, и у него была собака, белый пудель. Он был приятный и вежливый джентльмен, француз — так, по крайней мере, показалось моему собеседнику — но, конечно, он вполне мог быть и швейцарцем.
Я дал ему деньги, поблагодарил, а затем отправился на юг по маршруту, который во всех путеводителях именуется “Дорогой Наполеона”.
В Канны я приехал поздно потому, что по пути я останавливался пообедать, и обед проходил в очень невысоком темпе, а затем звонил Уилкинз, и полчаса ушло только на то, чтобы дозвониться.
У нее было сообщение для меня из Интерпола через Гаффи. Ни один Макс Анзермо в их списке не значился, но он мог вполне находиться там под другим именем. Не мог бы я дать им словесный портрет, если возможно, и любые другие детали, которые могут помочь? Я попросил Уилкинз передать им его портрет и информацию об отеле в Женеве и о том, что у него, вероятно, есть маленький белый пудель.
— По поручению своего отца звонила мисс Джулия Юнге-Браун и хотела узнать, где вы собираетесь остановиться в Каннах. Я обещала позвонить им, как только узнаю.
— Скажи им, что в “Маджестике”, если удастся снять номер, что вполне вероятно, так как их там три сотни. Уже есть что-нибудь об “Атена Холдингз”?
— Сегодня этим как раз занимаются.
— Хорошо. Я позвоню завтра.
Между этим моим звонком и временем прибытия в Канны кто-то, как я обнаружил, успел сделать несколько звонков. Я без проблем снял номер, проехал по Рю де Серб до первого угла, повернул и нашел для своей машины гараж. Затем я выпил две порции виски, пообедал, совершил короткую прогулку до Бульвар де ля Круазетт, чтобы подышать свежим морским воздухом, и вернулся в номер. Где-то в порту стояла на якоре яхта О'Дауды, “Ферокс” — название, которое меня ничуть не удивило, так как я узнал о его страсти к рыбалке, а также уже успел узнать некоторые черты его характера: по всем меркам он был хищной форелью, охотящейся на крупных рыб и мелочь своего вида.
В номере я опустился в кресло, закурил последнюю перед сном сигарету и стал думать о Зелии и Максе Анзермо, в основном о тех комбинациях человеческих переживаний и страстей, которые смогли заставить ее — так скоро после несомненно романтической ночи в “Омбремоне” — утратить память обо всем, что произошло в последующие два дня, а вместе с ней и красный “Мерседес”. Где-то на этой линии у кого-то произошли перемены в сердце. Я не успел рассмотреть все возможные случаи, так как зазвонил телефон.
Портье сообщил мне, что меня хочет видеть мистер Алакве.
Было уже почти одиннадцать и моей первой мыслью было попросить его послать мистера Алакве к черту. Но затем любопытство относительно того, как он смог вычислить меня, пересилило, и я сказал, чтобы он поднимался.
Вскоре он вошел, улыбаясь во все лицо, отчего его курносый нос напоминал чернослив. Теперь он был одет по-континентальному: легкий желтовато-коричневый льняной костюм, широкополая шляпа с оранжевой и серебряной лентами, светло-голубой галстук с желтой подковой и охотничьей плетью и гадко-зеленого цвета рубашка в замечательную желтую полоску. На нем были все те же рыжевато-коричневые замшевые туфли. Он пожал мне руку и вручил визитку.
Я сказал:
— Давайте не будем опять совершать весь этот ритуал, мистер Джимбо Алакве, эсквайр.
Он покачал головой, при этом улыбка почти разрезала его лицо пополам, и сказал:
— Не Джимбо, мистер Карвер. Джимбо — мой брат.
Я взглянул на визитку. Он был прав. Это был мистер Наджиб Алакве, эсквайр, род занятий тот же, но адрес другой: Канны, Рю де Мимон, что было, насколько я помнил, где-то рядом с вокзалом. Я перевернул визитку и прочел на обратной стороне следующее высказывание: “Хороший друг стоит дороже, чем сто родственников”. Ну, что ж, с этим я спорить не собирался.
Я вернул ему визитку и спросил:
— Близнецы?
— Да, мистер Карвер.
— И как, черт возьми, я буду вас различать?
— Очень просто. Я всегда во Франции, а Джимбо всегда в Англии.
Я хотел спросить о рыжевато-коричневых туфлях, но решил не делать этого, потому что объяснение было бы, наверное, очень простым, чтобы я сам до него додумался.
— Как вы узнали, что я здесь? — спросил я.
— Опять очень просто. Джимбо позвонил и сказал мне.
— А он как узнал?
— Это мне неизвестно. Наши отделения действуют независимо друг от друга, за исключением случаев, связанных со странствованиями, когда объект находится на значительном удалении. Это как раз ваш случай, мистер Карвер. Могу сказать, что уже испытываю чувство большого восхищения вами. Да, вы — чертовски оперативный работник.
Я сел, внезапно почувствовав сильную усталость. Джимбо и Наджиб, возможно, выглядят и действуют как два клоуна, но за этим явно стоят более серьезные вещи. Они, безусловно, хорошо умеют не только улыбаться и шутить. И в подтверждение моим мыслям Наджиб засунул руку в карман и вытащил пистолет.
— Это действительно необходимо? — спросил я.
— Надеюсь, что нет. Я очень плохо стреляю. — Он слегка повернулся и позвал кого-то. — Панда!
Из маленького холла рядом со спальней в комнату вошла молодая женщина. Вообще-то, слово “вошла” не совсем подходит. Она влетела подобно ветру, шлепнула Наджиба по спине и, танцуя в облаке какого-то сильного аромата, приблизилась ко мне, провела пальцами по моим волосам, подергала мочку моего правого уха и сказала:
— Гав! Гав! Счастлива познакомиться с тобой, Рекси.
Я спросил Наджиба устало:
— Она ведь не настоящая, да?
Панда широко улыбнулась мне.
— Ты не прав, папа. Каждый изгиб, каждый мускул — все самое что ни на есть настоящее и полное жизни.
Она была за метр восемьдесят; на ней была очень короткая юбка и блузка из золотой ламы. Она была очень симпатичной, с большими, влажными карими глазами и смеющимся ртом, полным самых великолепных зубов, которые я когда-либо видел, хотя мне показалось, что их слишком много. Ее вообще было слишком много. Ее ноги были слишком длинные, руки — тоже, и когда она выписывала пируэты передо мной, она издавала странный гул, словно ее приводила в действие какая-то мощная турбина. Ее кожа была приятного, кофе с молоком цвета, а на голове — копна черных жестких кудряшек. В ушах у нее были золотые сережки в форме человека, болтающегося на виселице.
— Мой помощник, мисс Панда Бабукар, — сказал Наджиб. — Не обращайте на нее внимания. Сегодня она в приподнятом настроении.
— Панда голодна. Панда хочет мужчину, — сказала Панда.
— Панда обыщет комнату, — сказал Наджиб, шлепнув ее по заду.
Стоя, он только-только доставал до него.
— Панда может обыскать комнату, — сказал я, — но что, черт побери, она хочет найти, кроме мужчины?
— В Англии, — сказал Наджиб, наставляя на меня пистолет, — вам сделали чертовски почетное предложение за несотрудничество с О'Даудой. Теперь предложенная денежная компенсация снимается. Мы просто забираем товар.
За моей спиной, где Панда перетряхивала мою постель, раздался ее голос:
— Ра-ра! Шикарная пижама. Всегда, когда тебе нужно будет ее погладить, Рекси, звони мне.
Что-то ужалило меня в шею, и я подпрыгнул.
— Оставь мистера Карвера в покое и продолжай работу, — сказал Наджиб.
Я повернул голову и, потирая шею, стал наблюдать за ней. Подмигнув мне, она начала прочесывать комнату. Делала она это хорошо, хотя я видел людей, которые делали это лучше, все ее действия доказывали, что она — далеко не любитель.
Некоторые из ее замечаний, отпущенных в процессе осмотра моего чемодана и ванной комнаты, произвели бы шок в доме приходского священника, но ей нельзя было отказать в жизнерадостности и дружелюбии. На расстоянии она выглядела — когда привыкнешь к ее длине — приятно, но я не доверял голодному блеску ее глаз. Она была из тех женщин, которые завершают акт совокупления поеданием своего супруга.
Она вернулась из ванной комнаты и сказала:
— Ничего, Наджиб, кроме того, что ему нужна новая зубная щетка и у него почти кончилось снотворное. Ты плохо спишь, дорогой? — Она лягнула длинной ногой. — Гав! Гав! У мамы есть кое-что на этот случай.
— Дай мне твой телефон, — сказал я. — Следующий раз, когда у меня будет бессонница, я позвоню. А теперь убирайтесь оба отсюда к черту.
— Если она не здесь, значит должна быть в машине. Ключи, пожалуйста. — Наджиб протянул руку.
Панда села на кровать позади меня и обвила мою шею руками.
— Дай человеку ключи, милый.
Я произнес полузадушено:
— Что там насчет машины?
— Машина, которую вы нашли, — сказал Наджиб. — Я прождал здесь весь вечер и видел, как вы подъехали, но не успел заметить, в какой гараж вы ее поставили.
Одна из рук Панды заползла во внутренний карман моего пиджака и появилась с ключами от моей машины. Она соскользнула с кровати и отдала их Наджибу.
— О'кей, — сказал я. — Она в гараже “Рено” рядом с Рю д'Антиб. Когда вы закончите, оставьте ключи швейцару. Я иду спать.
Я сказал явную глупость.
Панда пару раз гавкнула, лягнула ногой и сказала:
— Мама останется, чтобы съесть Рекси.
Наджиб посмотрел на ключи, лежащие у него на ладони, поднял глаза и недоуменно посмотрел на меня.
Я продолжил:
— Это не та машина, которая вам нужна. Я взял ее напрокат в Женеве, чтобы добраться сюда. Почему вы не проверили номера, когда я приехал?
— Номера можно поменять, милый, — сказала Панда. — Ты иди и проверь, Наджиб.
— Вы оба идите, — сказал я. — Проверьте машину. Одна вещь подскажет вам, та это машина или нет, — тайник. Вы знаете, где он должен находиться?
Наджиб вдруг расплылся в улыбке.
— Я знаю, где он находится, мистер Карвер, сэр. Но я не думаю, что это знаете вы. О'Дауда никогда бы не сказал вам этого. Правда?
— Конечно, он не знает, — сказала Панда. — Мама видит это по его глазам. — Она направилась в ванную.
— Выход не здесь, — сказал я.
— Да я знаю. Я собираюсь приготовить тебе ванну, а затем сделать тебе массаж. — Она открыла рот и, завращав глазами, щелкнула прекрасными зубами.
— Ты идешь со мной, Панда, — сказал Наджиб. Обратившись затем ко мне, он продолжил. — Я проверю и верну ключи. Также, мистер Карвер, как-нибудь после того, как вы увидитесь с мисс Зелией, мы должны будем поговорить с глазу на глаз, потому что это может пойти вам на пользу. — Он взял Панду за руку и потащил ее к двери.
— Мама остается, — закричала она.
— Мама уходит, — сказал я. Я решительно прогнал возникшее было искушение. Я был не в ее весовой категории.
У двери Наджиб произнес:
— Пока вы в этом городе, если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.
— И мне тоже, — сказала Панда.
— В конце концов, — Наджиб не обратил на нее никакого внимания, — мы занимаемся одним делом, так почему не быть друзьями, если, конечно, не возникнет чертовски острая необходимость в обратном.
— Прекрасно сказано, — сказал я.
— Спокойной ночи, мистер Карвер.
— Мне совсем не нравится мысль о том, что ты останешься совсем один в этой комнате, любимый, — добавила Панда.
— Я переживу.
— Скажи, Рекси, — ее глаза расширились от внезапной мысли, — ты ведь не придаешь значения цвету кожи, правда?
Я покачал головой.
— Мне нравится твой цвет. Но мне нужно хорошенько поработать над своим здоровьем, прежде чем иметь дело с тем размером, в котором он выступает. Спокойной ночи.
Они ушли. А я отправился спать. Они оба ломали дурацкую комедию. Но они оба не были дураками. И как, черт возьми, они узнали, что я еду в “Маджестик”? Никто не знал об этом, пока я не позвонил Уилкинз, а та не позвонила в суссекское поместье О'Дауды. Через три-четыре часа после этого Наджиб вышел на мой след. Где-то в домашнем хозяйстве О'Дауды был кто-то, кто подкармливал информацией другую сторону. Кто-то из его прислуги не хотел, чтобы О'Дауда получил назад свой “Мерседес”, и этот кто-то не слишком умело это скрывал. Я предположил, что это — Денфорд. Работая на О'Дауду, он, вполне вероятно, испытывал сильную неприязнь к нему, но это пошло дальше и превратилось в лошадь по имени “Месть из неприязни путем предательства”. Хорошие линии, но воспитание посредственное. Так как дело касалось О'Дауды, что-то действительно очень сильно жгло Денфорда, потому что он не слишком беспокоился относительно того, что сказал один человек — что ты можешь спрятать пламя, но что ты будешь делать с дымом? Когда О'Дауда заметит дым, Денфорда ждут большие неприятности.
Глава четвертая
Это было теплое, тихое, поздне-сентябрьское утро, наполненное нежным желтым светом, исходящим от усыпанной золотыми чешуйками ряби поверхности моря.
“Ферокс” стояла на якоре у самого выхода из акватории порта, похожая на мягкую белую меренгу, — настоящее произведение кондитерского искусства с длинным, узким носом в качестве последнего штриха. За десять франков — ужасная переплата — парнишка лет пятнадцати согласился доставить меня на яхту на своем ялике. Он был голым по пояс и вид его загорелого, мускулистого торса без единого грамма жира заставил меня подумать о возобновлении занятий утренней гимнастикой.
По трапу я поднялся на палубу, сощурил глаза от блеска выкрашенных в белый и золотой цвет поверхностей и отполированных медных и хромированных предметов, быстро прикинул в уме, во сколько это все обходится О'Дауде в год, содрогнулся и обратил внимание, что на палубе в шезлонге сидит женщина и читает “Вог”. У нее были серебристые с пурпурным оттенком волосы, а на ней — красные шорты и красная блузка. Ей было где-то около тридцати, ее лицо было очень детским со слегка надутыми пухлыми губами, и она курила длинную, тонкую сигару.
— У меня назначена встреча с мисс Зелией Юнге-Браун. Меня зовут Карвер, — сказал я.
Она лениво уронила “Вог” на палубу, внимательно осмотрела меня и спросила с американским акцентом:
— Встреча по какому вопросу? Личному, медицинскому, общественному или просто с надеждой?
— По личному.
— Ну, хоть какая-то перемена после всех этих эскулапов и светских болванов. — Она посмотрела на маленькие золотые часы, украшающие тонкое запястье, и сказала. — Она решает мозаичную головоломку в солярии. Идите прямо. — Она кивнула головой в сторону носа. — Заходите без стука. Если у нее хорошее настроение, она, может быть, позволит вам остаться. Перед уходом загляните ко мне на стаканчик вина. Возможно, я дам вам свой автограф.
— Он чего-нибудь стоит?
— Корыстный человек, да? На чеке — ничего. На фотографии — сентиментального отношения. Но все равно приходите и мы выпьем. Вы поможете мне в проведении Кампании по борьбе со скукой.
Не вынимая сигары изо рта, она выпустила струйку дыма, подняла журнал, подмигнула мне и снова погрузилась в чтение.
Я прошел по безукоризненно чистой палубе мимо мостика и увидел с правой стороны ряд окон солярия, полукругом опоясывающих носовую палубу. Чайка спикировала к теплому морю и что-то крикнула мне по-французски. Человек в голубом свитере перегнулся через ограждение мостика и кивнул мне. Белоснежный катер промчался мимо, оставляя за собой похожий на хвостовое оперение страуса бурун.
Я посмотрел через стеклянную дверь солярия и впервые увидел Зелию Юнге-Браун — девушку с утраченной памятью. Она сидела за столом, склонившись над большим подносом, на котором рождалась гигантская мозаичная картина. Справа от нее на столе лежала куча незадействованных кусочков. Я мог видеть только прядь длинных черных волос, изгиб высокого лба, загорелые руки и кусочек простенького платья из сине-белой полосатой материи, из которой обычно шьют передники для мясников. Какое-то время я смотрел на нее, надеясь, что она обнаружит мое присутствие. Стекло никак не хотело пропускать притягательную силу моей личности, поэтому я вошел. Она слегка прищелкнула языком, убрала кусочек с подноса и стала искать другой в лежащей рядом с ней куче, не обращая на меня ни малейшего внимания то ли из нарочитой грубости, то ли по причине глубокой поглощенности работой.
Я прошел к синему кожаному креслу и устроился на его ручке. В глубине солярия находился бар, закрытый хромированной решеткой, за которой просматривались ряды бокалов, рюмок и разноцветных бутылок. По обе стороны бара висела пара картин, изображающих старинные парусные суда, а над баром, в стеклянном футляре, находилось чучело меч-рыбы с глупой ухмылкой, застывшей на ее челюстях.
— И что это будет в итоге? — спросил я. — Здание Парламента? Коронация Георга Пятого? Или одна из тех классических охотничьих сцен, где ребята в красных камзолах попивают портвейн, пока их слуги стягивают с них сапоги, а гостиничная прислуга заносит кабаньи головы и метровых лососей? Да, были времена. Всюду на лошади и в карете. Ни одна дорога не воняет автомобилями. Кстати, об автомобилях... Меня зовут Карвер, и ваш отец нанял меня, чтобы я нашел красный “Мерседес”, который вы так неосторожно потеряли.
Я произнес все это достаточно прохладно, в своей лучшей невозмутимой манере, давая, как я надеялся, понять, что я не настроен следовать ее капризам. В середине моего монолога она подняла голову и мне стоило больших трудов сохранить свою невозмутимость, потому что она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел. Эти замечательные черные волосы, светло-голубые глаза, идеальные, классические черты лица и ледяная холодность. Настоящая снежная королева. В ней было какое-то сходство с Джулией, но ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы сказать, что они — сестры. Она выпрямилась в кресле, чтобы лучше рассмотреть меня, и я увидел, что она — большая девушка, высокая, прекрасно сложенная и сильная как бык. Ей не хватало только крылатого шлема, щита и длинной ладьи, и Эрик Завоеватель сошел бы от нее с ума. Что же касается моей персоны, то внутри меня что-то съежилось и затихло.
Перед самым ужином я спустился в службу размещения и обменял у дежурившей там девушки дорожный чек на наличные. Наличные мне были не нужны, так как я получил их еще в Женеве, но это был способ завязать разговор и дать ей несколько минут полюбоваться моей любезной и обаятельной натурой, прежде чем я перейду к маленьким хитростям и окольным расспросам, что являлось частью моей второй натуры.
Девушке было двадцать с небольшим. У нее была маленькая родинка у правого утла рта, темные умные глаза, в которых время от времени вспыхивали веселые огоньки, и у нее было время, так как все вечерние приезжие уже расселились. Ее английский был на голову выше моего французского. Я сделал ей пару комплиментов по этому поводу и спросил, где она его изучала. Конечно, это сработало. Это всегда срабатывает. Ничто так не нравится людям, как признание их отличного владения иностранным языком. Вскоре мы подошли к тому моменту, когда она спросила, нахожусь ли я во Франции на отдыхе или по делу. Я сказал, что по делу, что я — личный секретарь некоего мистера Кэвана О'Дауды. Мне не пришлось объяснять, кто это. Она знала. Если работаешь в гостиничном деле, то, вероятно, знаешь всех миллионеров, к тому же французы питают то природное уважение к деньгам, которые делают имена мировых миллионеров такими знакомыми им, как имена футболистов — по-иному ориентированным англосаксам.
Медленно укладывая франки в свой бумажник, я конфиденциально сообщил ей, что выясняю некоторые моменты, связанные с его падчерицей мадмуазель Зелией Юнге-Браун, которая в настоящий момент страдает потерей памяти, и эта потеря случилась с ней сразу же, как только она покинула этот отель несколько недель назад. На мгновение ее темные глаза сделались печальными от мысли, что с дочерью миллионера случилась такая беда — каждая строчка в памяти на вес золота. Какое несчастье потерять даже одно воспоминание!
Я согласился и спросил, не могу ли я взглянуть на счет Зелии. Я не думал, что это даст мне какое-либо конкретное подтверждение теории, которую я, зная человеческую натуру, упорно вынашивал, — что Зелия не поехала отсюда прямо в Канны. Но проверка не повредит. Девушка извлекла из папки копию счета. Счет был для номера 15, и Зелия заплатила за номер и завтрак. Обеда не было. Она вполне могла пообедать где-нибудь в другом месте. Я уже собирался вернуть счет, когда обратил внимание, что в нем отсутствует один пункт, который должен был быть там.
— Когда мадмуазель Зелия находилась здесь, она звонила своему отцу в Лондон, где-то в районе десяти часов вечера. Платы за разговор здесь нет.
Девушка согласилась, что ее нет.
Я спросил:
— Вы ведете учет телефонных разговоров?
— Из номеров, когда это должно войти в счет, да.
— Вы можете проверить международные разговоры за тот вечер? Из всех номеров?
— Мне придется проверить копии счетов всех, кто проживал здесь в тот вечер. — В ее глазах уже не было печали, только здравый смысл. Миллионер беспокоится о своей дочери и, конечно, все будут рады помочь, это будет означать дополнительную работу.
Я сказал:
— Если это займет ваше время, то, безусловно, мосье О'Дауда захочет, чтобы я отблагодарил вас. — Я вытащил из бумажника стофранковую купюру и протянул ей.
Быстро кивнув, она взяла деньги и спросила, не заглянет ли мосье после ужина.
Мосье отправился ужинать.
Гольца там не было. Пришлось довольствоваться отварной уткой в трюфелях и цыпленком в сморчках с бутылкой “Шато Роя”.
После ужина меня уже ожидала информация. Единственный разговор с Англией в тот вечер — это было почти в девять — велся из номера 16, который занимал мосье Макс Анзермо. Он въехал тем же вечером и выехал на следующее утро.
Не слишком беспокоясь о приличиях, я спросил:
— Между номером 15 и 16 есть дверь?
— Да, мосье. Обычно она закрыта, но стоит только попросить горничную...
— Какой адрес дал этот мосье Анзермо?
Она хорошо выполнила домашнюю работу. Женевский отель “Бернина”, Пляс Корнавин, 22. Внутреннее чувство подсказывало мне, что разыскивать там Макса Анзермо бесполезно.
Очень искренне девушка сказала:
— Я надеюсь, что эта информация не причинит беспокойства мадмуазель Зелии.
— Напротив. Я думаю, она будет способствовать ее выздоровлению. Ее отец будет очень вам признателен.
— Всегда рада помочь, мосье. Если вы пожелаете, кто-нибудь из служащих отеля, возможно, вспомнит этого джентльмена. Может быть, завтра утром я смогу вам сказать, как он выглядит, нет?
Я сказал, что буду благодарен за любую, даже самую крошечную информацию, сколько бы она не стоила, поднялся к себе в номер, устроился в кресле на маленьком балкончике, закурил и стал смотреть через озеро на огни Эй-ле-Бейн.
Итак, в отеле Зелия встречалась с мосье Максом Анзермо. С ее стороны было очень неосторожно звонить из его номера, но в тот момент она, вероятно, еще не осознавала, что необходима какая-то осторожность. Что-то произошло после отъезда из отеля и это что-то вызвало появление на сцене тупой осторожности. После отъезда из отеля, где-то на линии, она начала терять вещи — свою машину, свой багаж, свою память и кто знает, что там еще... хотя я догадывался, что это знает Макс Анзермо. Было бы интересно узнать, какие чувства Зелия испытывает по отношению к нему в настоящий момент. А еще интереснее было бы узнать, что он сделал с красным “Мерседесом”.
Я вернулся в комнату, снял телефонную трубку и заказал разговор с абонентом 408-8230 в Париже. Соединили меня минут через двадцать и я попал на дежурного, утомленного сидением в доме 26 по Рю Арненгод, Сен Клод, и явно не желающего разговаривать со мной. Я сказал ему, что он может справиться обо мне у комиссара Мазиола или старшего детектива Джеральда Алстера Фоули, но в любом случае я бы хотел получить любую информацию, которую Интерпол готов передать мне, о некоем Максе Анзермо, если он вообще существует в их архивах. До девяти часов утра звонить сюда, после девяти — в мою контору в Лондоне. Он неохотно сообщил мне, что посмотрит, что тут можно сделать, повесил трубку и, без сомнения, возвратился к чтению своего “Пари-Матча”.
Мне никто не позвонил до девяти, но за дополнительные двадцать франков я получил описание Анзермо. Швейцар отеля хорошо его помнил — высокий, темноволосый джентльмен лет тридцати пяти, приехавший с молодой леди в красном “Мерседесе” и уехавший с ней на той же машине на следующее утро, и у него была собака, белый пудель. Он был приятный и вежливый джентльмен, француз — так, по крайней мере, показалось моему собеседнику — но, конечно, он вполне мог быть и швейцарцем.
Я дал ему деньги, поблагодарил, а затем отправился на юг по маршруту, который во всех путеводителях именуется “Дорогой Наполеона”.
В Канны я приехал поздно потому, что по пути я останавливался пообедать, и обед проходил в очень невысоком темпе, а затем звонил Уилкинз, и полчаса ушло только на то, чтобы дозвониться.
У нее было сообщение для меня из Интерпола через Гаффи. Ни один Макс Анзермо в их списке не значился, но он мог вполне находиться там под другим именем. Не мог бы я дать им словесный портрет, если возможно, и любые другие детали, которые могут помочь? Я попросил Уилкинз передать им его портрет и информацию об отеле в Женеве и о том, что у него, вероятно, есть маленький белый пудель.
— По поручению своего отца звонила мисс Джулия Юнге-Браун и хотела узнать, где вы собираетесь остановиться в Каннах. Я обещала позвонить им, как только узнаю.
— Скажи им, что в “Маджестике”, если удастся снять номер, что вполне вероятно, так как их там три сотни. Уже есть что-нибудь об “Атена Холдингз”?
— Сегодня этим как раз занимаются.
— Хорошо. Я позвоню завтра.
Между этим моим звонком и временем прибытия в Канны кто-то, как я обнаружил, успел сделать несколько звонков. Я без проблем снял номер, проехал по Рю де Серб до первого угла, повернул и нашел для своей машины гараж. Затем я выпил две порции виски, пообедал, совершил короткую прогулку до Бульвар де ля Круазетт, чтобы подышать свежим морским воздухом, и вернулся в номер. Где-то в порту стояла на якоре яхта О'Дауды, “Ферокс” — название, которое меня ничуть не удивило, так как я узнал о его страсти к рыбалке, а также уже успел узнать некоторые черты его характера: по всем меркам он был хищной форелью, охотящейся на крупных рыб и мелочь своего вида.
В номере я опустился в кресло, закурил последнюю перед сном сигарету и стал думать о Зелии и Максе Анзермо, в основном о тех комбинациях человеческих переживаний и страстей, которые смогли заставить ее — так скоро после несомненно романтической ночи в “Омбремоне” — утратить память обо всем, что произошло в последующие два дня, а вместе с ней и красный “Мерседес”. Где-то на этой линии у кого-то произошли перемены в сердце. Я не успел рассмотреть все возможные случаи, так как зазвонил телефон.
Портье сообщил мне, что меня хочет видеть мистер Алакве.
Было уже почти одиннадцать и моей первой мыслью было попросить его послать мистера Алакве к черту. Но затем любопытство относительно того, как он смог вычислить меня, пересилило, и я сказал, чтобы он поднимался.
Вскоре он вошел, улыбаясь во все лицо, отчего его курносый нос напоминал чернослив. Теперь он был одет по-континентальному: легкий желтовато-коричневый льняной костюм, широкополая шляпа с оранжевой и серебряной лентами, светло-голубой галстук с желтой подковой и охотничьей плетью и гадко-зеленого цвета рубашка в замечательную желтую полоску. На нем были все те же рыжевато-коричневые замшевые туфли. Он пожал мне руку и вручил визитку.
Я сказал:
— Давайте не будем опять совершать весь этот ритуал, мистер Джимбо Алакве, эсквайр.
Он покачал головой, при этом улыбка почти разрезала его лицо пополам, и сказал:
— Не Джимбо, мистер Карвер. Джимбо — мой брат.
Я взглянул на визитку. Он был прав. Это был мистер Наджиб Алакве, эсквайр, род занятий тот же, но адрес другой: Канны, Рю де Мимон, что было, насколько я помнил, где-то рядом с вокзалом. Я перевернул визитку и прочел на обратной стороне следующее высказывание: “Хороший друг стоит дороже, чем сто родственников”. Ну, что ж, с этим я спорить не собирался.
Я вернул ему визитку и спросил:
— Близнецы?
— Да, мистер Карвер.
— И как, черт возьми, я буду вас различать?
— Очень просто. Я всегда во Франции, а Джимбо всегда в Англии.
Я хотел спросить о рыжевато-коричневых туфлях, но решил не делать этого, потому что объяснение было бы, наверное, очень простым, чтобы я сам до него додумался.
— Как вы узнали, что я здесь? — спросил я.
— Опять очень просто. Джимбо позвонил и сказал мне.
— А он как узнал?
— Это мне неизвестно. Наши отделения действуют независимо друг от друга, за исключением случаев, связанных со странствованиями, когда объект находится на значительном удалении. Это как раз ваш случай, мистер Карвер. Могу сказать, что уже испытываю чувство большого восхищения вами. Да, вы — чертовски оперативный работник.
Я сел, внезапно почувствовав сильную усталость. Джимбо и Наджиб, возможно, выглядят и действуют как два клоуна, но за этим явно стоят более серьезные вещи. Они, безусловно, хорошо умеют не только улыбаться и шутить. И в подтверждение моим мыслям Наджиб засунул руку в карман и вытащил пистолет.
— Это действительно необходимо? — спросил я.
— Надеюсь, что нет. Я очень плохо стреляю. — Он слегка повернулся и позвал кого-то. — Панда!
Из маленького холла рядом со спальней в комнату вошла молодая женщина. Вообще-то, слово “вошла” не совсем подходит. Она влетела подобно ветру, шлепнула Наджиба по спине и, танцуя в облаке какого-то сильного аромата, приблизилась ко мне, провела пальцами по моим волосам, подергала мочку моего правого уха и сказала:
— Гав! Гав! Счастлива познакомиться с тобой, Рекси.
Я спросил Наджиба устало:
— Она ведь не настоящая, да?
Панда широко улыбнулась мне.
— Ты не прав, папа. Каждый изгиб, каждый мускул — все самое что ни на есть настоящее и полное жизни.
Она была за метр восемьдесят; на ней была очень короткая юбка и блузка из золотой ламы. Она была очень симпатичной, с большими, влажными карими глазами и смеющимся ртом, полным самых великолепных зубов, которые я когда-либо видел, хотя мне показалось, что их слишком много. Ее вообще было слишком много. Ее ноги были слишком длинные, руки — тоже, и когда она выписывала пируэты передо мной, она издавала странный гул, словно ее приводила в действие какая-то мощная турбина. Ее кожа была приятного, кофе с молоком цвета, а на голове — копна черных жестких кудряшек. В ушах у нее были золотые сережки в форме человека, болтающегося на виселице.
— Мой помощник, мисс Панда Бабукар, — сказал Наджиб. — Не обращайте на нее внимания. Сегодня она в приподнятом настроении.
— Панда голодна. Панда хочет мужчину, — сказала Панда.
— Панда обыщет комнату, — сказал Наджиб, шлепнув ее по заду.
Стоя, он только-только доставал до него.
— Панда может обыскать комнату, — сказал я, — но что, черт побери, она хочет найти, кроме мужчины?
— В Англии, — сказал Наджиб, наставляя на меня пистолет, — вам сделали чертовски почетное предложение за несотрудничество с О'Даудой. Теперь предложенная денежная компенсация снимается. Мы просто забираем товар.
За моей спиной, где Панда перетряхивала мою постель, раздался ее голос:
— Ра-ра! Шикарная пижама. Всегда, когда тебе нужно будет ее погладить, Рекси, звони мне.
Что-то ужалило меня в шею, и я подпрыгнул.
— Оставь мистера Карвера в покое и продолжай работу, — сказал Наджиб.
Я повернул голову и, потирая шею, стал наблюдать за ней. Подмигнув мне, она начала прочесывать комнату. Делала она это хорошо, хотя я видел людей, которые делали это лучше, все ее действия доказывали, что она — далеко не любитель.
Некоторые из ее замечаний, отпущенных в процессе осмотра моего чемодана и ванной комнаты, произвели бы шок в доме приходского священника, но ей нельзя было отказать в жизнерадостности и дружелюбии. На расстоянии она выглядела — когда привыкнешь к ее длине — приятно, но я не доверял голодному блеску ее глаз. Она была из тех женщин, которые завершают акт совокупления поеданием своего супруга.
Она вернулась из ванной комнаты и сказала:
— Ничего, Наджиб, кроме того, что ему нужна новая зубная щетка и у него почти кончилось снотворное. Ты плохо спишь, дорогой? — Она лягнула длинной ногой. — Гав! Гав! У мамы есть кое-что на этот случай.
— Дай мне твой телефон, — сказал я. — Следующий раз, когда у меня будет бессонница, я позвоню. А теперь убирайтесь оба отсюда к черту.
— Если она не здесь, значит должна быть в машине. Ключи, пожалуйста. — Наджиб протянул руку.
Панда села на кровать позади меня и обвила мою шею руками.
— Дай человеку ключи, милый.
Я произнес полузадушено:
— Что там насчет машины?
— Машина, которую вы нашли, — сказал Наджиб. — Я прождал здесь весь вечер и видел, как вы подъехали, но не успел заметить, в какой гараж вы ее поставили.
Одна из рук Панды заползла во внутренний карман моего пиджака и появилась с ключами от моей машины. Она соскользнула с кровати и отдала их Наджибу.
— О'кей, — сказал я. — Она в гараже “Рено” рядом с Рю д'Антиб. Когда вы закончите, оставьте ключи швейцару. Я иду спать.
Я сказал явную глупость.
Панда пару раз гавкнула, лягнула ногой и сказала:
— Мама останется, чтобы съесть Рекси.
Наджиб посмотрел на ключи, лежащие у него на ладони, поднял глаза и недоуменно посмотрел на меня.
Я продолжил:
— Это не та машина, которая вам нужна. Я взял ее напрокат в Женеве, чтобы добраться сюда. Почему вы не проверили номера, когда я приехал?
— Номера можно поменять, милый, — сказала Панда. — Ты иди и проверь, Наджиб.
— Вы оба идите, — сказал я. — Проверьте машину. Одна вещь подскажет вам, та это машина или нет, — тайник. Вы знаете, где он должен находиться?
Наджиб вдруг расплылся в улыбке.
— Я знаю, где он находится, мистер Карвер, сэр. Но я не думаю, что это знаете вы. О'Дауда никогда бы не сказал вам этого. Правда?
— Конечно, он не знает, — сказала Панда. — Мама видит это по его глазам. — Она направилась в ванную.
— Выход не здесь, — сказал я.
— Да я знаю. Я собираюсь приготовить тебе ванну, а затем сделать тебе массаж. — Она открыла рот и, завращав глазами, щелкнула прекрасными зубами.
— Ты идешь со мной, Панда, — сказал Наджиб. Обратившись затем ко мне, он продолжил. — Я проверю и верну ключи. Также, мистер Карвер, как-нибудь после того, как вы увидитесь с мисс Зелией, мы должны будем поговорить с глазу на глаз, потому что это может пойти вам на пользу. — Он взял Панду за руку и потащил ее к двери.
— Мама остается, — закричала она.
— Мама уходит, — сказал я. Я решительно прогнал возникшее было искушение. Я был не в ее весовой категории.
У двери Наджиб произнес:
— Пока вы в этом городе, если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.
— И мне тоже, — сказала Панда.
— В конце концов, — Наджиб не обратил на нее никакого внимания, — мы занимаемся одним делом, так почему не быть друзьями, если, конечно, не возникнет чертовски острая необходимость в обратном.
— Прекрасно сказано, — сказал я.
— Спокойной ночи, мистер Карвер.
— Мне совсем не нравится мысль о том, что ты останешься совсем один в этой комнате, любимый, — добавила Панда.
— Я переживу.
— Скажи, Рекси, — ее глаза расширились от внезапной мысли, — ты ведь не придаешь значения цвету кожи, правда?
Я покачал головой.
— Мне нравится твой цвет. Но мне нужно хорошенько поработать над своим здоровьем, прежде чем иметь дело с тем размером, в котором он выступает. Спокойной ночи.
Они ушли. А я отправился спать. Они оба ломали дурацкую комедию. Но они оба не были дураками. И как, черт возьми, они узнали, что я еду в “Маджестик”? Никто не знал об этом, пока я не позвонил Уилкинз, а та не позвонила в суссекское поместье О'Дауды. Через три-четыре часа после этого Наджиб вышел на мой след. Где-то в домашнем хозяйстве О'Дауды был кто-то, кто подкармливал информацией другую сторону. Кто-то из его прислуги не хотел, чтобы О'Дауда получил назад свой “Мерседес”, и этот кто-то не слишком умело это скрывал. Я предположил, что это — Денфорд. Работая на О'Дауду, он, вполне вероятно, испытывал сильную неприязнь к нему, но это пошло дальше и превратилось в лошадь по имени “Месть из неприязни путем предательства”. Хорошие линии, но воспитание посредственное. Так как дело касалось О'Дауды, что-то действительно очень сильно жгло Денфорда, потому что он не слишком беспокоился относительно того, что сказал один человек — что ты можешь спрятать пламя, но что ты будешь делать с дымом? Когда О'Дауда заметит дым, Денфорда ждут большие неприятности.
Глава четвертая
“Подстригла коротко его судьба —
ибо, прошу понять,
Он прожил, если б смог,
еще б десятков пять”
Уилльям Барнз Роудз
Это было теплое, тихое, поздне-сентябрьское утро, наполненное нежным желтым светом, исходящим от усыпанной золотыми чешуйками ряби поверхности моря.
“Ферокс” стояла на якоре у самого выхода из акватории порта, похожая на мягкую белую меренгу, — настоящее произведение кондитерского искусства с длинным, узким носом в качестве последнего штриха. За десять франков — ужасная переплата — парнишка лет пятнадцати согласился доставить меня на яхту на своем ялике. Он был голым по пояс и вид его загорелого, мускулистого торса без единого грамма жира заставил меня подумать о возобновлении занятий утренней гимнастикой.
По трапу я поднялся на палубу, сощурил глаза от блеска выкрашенных в белый и золотой цвет поверхностей и отполированных медных и хромированных предметов, быстро прикинул в уме, во сколько это все обходится О'Дауде в год, содрогнулся и обратил внимание, что на палубе в шезлонге сидит женщина и читает “Вог”. У нее были серебристые с пурпурным оттенком волосы, а на ней — красные шорты и красная блузка. Ей было где-то около тридцати, ее лицо было очень детским со слегка надутыми пухлыми губами, и она курила длинную, тонкую сигару.
— У меня назначена встреча с мисс Зелией Юнге-Браун. Меня зовут Карвер, — сказал я.
Она лениво уронила “Вог” на палубу, внимательно осмотрела меня и спросила с американским акцентом:
— Встреча по какому вопросу? Личному, медицинскому, общественному или просто с надеждой?
— По личному.
— Ну, хоть какая-то перемена после всех этих эскулапов и светских болванов. — Она посмотрела на маленькие золотые часы, украшающие тонкое запястье, и сказала. — Она решает мозаичную головоломку в солярии. Идите прямо. — Она кивнула головой в сторону носа. — Заходите без стука. Если у нее хорошее настроение, она, может быть, позволит вам остаться. Перед уходом загляните ко мне на стаканчик вина. Возможно, я дам вам свой автограф.
— Он чего-нибудь стоит?
— Корыстный человек, да? На чеке — ничего. На фотографии — сентиментального отношения. Но все равно приходите и мы выпьем. Вы поможете мне в проведении Кампании по борьбе со скукой.
Не вынимая сигары изо рта, она выпустила струйку дыма, подняла журнал, подмигнула мне и снова погрузилась в чтение.
Я прошел по безукоризненно чистой палубе мимо мостика и увидел с правой стороны ряд окон солярия, полукругом опоясывающих носовую палубу. Чайка спикировала к теплому морю и что-то крикнула мне по-французски. Человек в голубом свитере перегнулся через ограждение мостика и кивнул мне. Белоснежный катер промчался мимо, оставляя за собой похожий на хвостовое оперение страуса бурун.
Я посмотрел через стеклянную дверь солярия и впервые увидел Зелию Юнге-Браун — девушку с утраченной памятью. Она сидела за столом, склонившись над большим подносом, на котором рождалась гигантская мозаичная картина. Справа от нее на столе лежала куча незадействованных кусочков. Я мог видеть только прядь длинных черных волос, изгиб высокого лба, загорелые руки и кусочек простенького платья из сине-белой полосатой материи, из которой обычно шьют передники для мясников. Какое-то время я смотрел на нее, надеясь, что она обнаружит мое присутствие. Стекло никак не хотело пропускать притягательную силу моей личности, поэтому я вошел. Она слегка прищелкнула языком, убрала кусочек с подноса и стала искать другой в лежащей рядом с ней куче, не обращая на меня ни малейшего внимания то ли из нарочитой грубости, то ли по причине глубокой поглощенности работой.
Я прошел к синему кожаному креслу и устроился на его ручке. В глубине солярия находился бар, закрытый хромированной решеткой, за которой просматривались ряды бокалов, рюмок и разноцветных бутылок. По обе стороны бара висела пара картин, изображающих старинные парусные суда, а над баром, в стеклянном футляре, находилось чучело меч-рыбы с глупой ухмылкой, застывшей на ее челюстях.
— И что это будет в итоге? — спросил я. — Здание Парламента? Коронация Георга Пятого? Или одна из тех классических охотничьих сцен, где ребята в красных камзолах попивают портвейн, пока их слуги стягивают с них сапоги, а гостиничная прислуга заносит кабаньи головы и метровых лососей? Да, были времена. Всюду на лошади и в карете. Ни одна дорога не воняет автомобилями. Кстати, об автомобилях... Меня зовут Карвер, и ваш отец нанял меня, чтобы я нашел красный “Мерседес”, который вы так неосторожно потеряли.
Я произнес все это достаточно прохладно, в своей лучшей невозмутимой манере, давая, как я надеялся, понять, что я не настроен следовать ее капризам. В середине моего монолога она подняла голову и мне стоило больших трудов сохранить свою невозмутимость, потому что она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел. Эти замечательные черные волосы, светло-голубые глаза, идеальные, классические черты лица и ледяная холодность. Настоящая снежная королева. В ней было какое-то сходство с Джулией, но ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы сказать, что они — сестры. Она выпрямилась в кресле, чтобы лучше рассмотреть меня, и я увидел, что она — большая девушка, высокая, прекрасно сложенная и сильная как бык. Ей не хватало только крылатого шлема, щита и длинной ладьи, и Эрик Завоеватель сошел бы от нее с ума. Что же касается моей персоны, то внутри меня что-то съежилось и затихло.