Каплан Виталий. Юг там, где солнце

   Вздрогнули мы и по второй.
   - Эх, хорошо пошла отрава, - восхитился Никитич. - Уважаю. А ты, Лёха, чего сало не берёшь? - хлопнул он меня по плечу. - Сало есть лучшая закусь, что человечество изобрело. Его только маланцы не едят, да ещё татары. А наш, русский человек...
   Я, само собой, вспомнил Гоголя. Пан Данила, о коем Никитич, по всей вероятности, не читал, говаривал почти слово в слово то же самое. Своему тестю-колдуну.
   Ну, чтобы не уподобиться иноверцам, сало я попробовал. В общем, как в анекдоте - сало оно и есть сало. Не люблю. С детства меня от него тошнит. Не знаю уж, какие тут инстинктырефлексы, но не люблю. К тому же - пятница. День постный. Ну да грех невелик... И пару ломтей, дабы не обидить Никитича, я сжевал.
   - Ты, Лёха, не боись, ночлег мы тебе организуем, - обнадёжил меня Никитич. - Для хорошего человека ничего не жалко. Сам-то кем будешь? полюбопытствовал он.
   - Это ты, Никитич, в смысле работы?
   Всё развивалось правильно. Можно было уже переходить на "ты".
   - Радиомонтажник я, на заводе "Маяк". Приёмники лепим. Раньше, до Возмездия, телевизоры выпускали, видюхи опять же. Но это, само собой, до меня ещё было. Теперь у нас продукция духовно выдержанная, - усмехнулся я. - Принимает только УКВ на трёх каналах, и довольно.
   - А как насчёт семьи? - Никитич продолжал дознание.
   Я замялся.
   - Ну, женат в общем...
   - Это дело хорошее, - кивнул он. - Баба-то сама как, ничего?
   - Да вроде бы всё путём. - пожал я плечами.
   - И давно ли с холостой жизнью распрощался?
   - Уже пятый год как повенчаны, - не спеша протянул я, уставившись в темнеющее понемногу небо. - Да и раньше гуляли, она же, Ленка, сама с "Маяка", в соседнем цехе работала. Так что повенчались мы, всё как у людей, приходской совет квартиру нам выделил, и недорого получилось, рассрочка на десять лет. Сам-то я раньше в общаге кантовался, а у Ленки хоть и двухкомнатная, так ведь там пятеро прописаны, да и со стариками её куковать всё же не с руки. Так что вот вышла у нас счастливая жизнь. Вкалывали оба, деньги у нас на "Маяке" не скажу, чтобы зашибенные, но на жизнь хватает, мебелью всякой обзавелись, я уже и насчёт машины подумывал.
   - А раз уж такая благодать, - прищурился Никитич, - чего кольца не носишь?
   Да, Фёдор Никитич глазаст, ничего не скажешь. Два стакана принял, а даже такую мелочь углядел. Ну что ж, легенда у меня на сей случай имеется.
   - Тут, мужики, такие дела, - я откашлялся и продолжал: - Беда у нас прошлой осенью случилась. Сынишка пропал. Ну, и Ленка моя вроде как сдвинулась. Вбила себе в голову, что раз не уберегли сынишку, то как бы уже и не муж с женой. Кольцо своё в шкатулку убрала и меня заставила. Ну я что, заводиться тут буду? Раз она в таком состоянии.
   - А что с ребёнком-то стряслось? - тихо спросил Никитич, пододвинувшись поближе.
   - Украли его у нас, - глухо отозвался я, опустив взгляд. Словно меня ужасно интересовала пыльная трава. - Какая-то мразь со двора увела.
   Кто-то из мужиков, не то Сёма, не то Мишаня, я даже и не понял, озадаченно присвистнул.
   - Ни хрена себе, - только и нашёлся что сказать Никитич. - Да как же это вышло?
   - Да вот так и получилось, - я сглотнул и продолжал: - Лучше уж по порядку всё расскажу, так легче. Ну вот, значит, мы с Ленкой в положенный срок сына заделали, Саньку. Тоже, в общем, особых проблем не было, здоровым рос, хотя, конечно, крутиться приходилось. Но тут уж тёща подмогла. Каждый день с утра приезжала, сидела с ним допоздна. В детсад не отдавали, Анна Матвеевна, тёща то бишь, на пенсии, а в саду, известное дело, и простудят, и не уследят... Тупые мы с Ленкой были, одно слово. Осенью прошлой, в сентябре, всё, значит, и случилось. Я, понятно, на работе, а у Ленки отгул, она мать отпустила, сама, говорит, за Санькой присмотрю. И затеяла она генеральную уборку. Мы в субботу день рождения мой собирались отмечать, друзей позвали. Так ей же обязательно всю квартиру надо вылизать, себя хорошей хозяйкой показать. Ну вот, Саньку она, значит, во двор выпихнула, в песочницу, велела не выходить никуда, пока сама за ним не спустится. Саньке-то четыре года исполнилось, сознательный уже пацан, жена особо и не дёргалась. Ну, одним словом, к обеду она во двор выходит, а ребёнка нигде нет. Ни в песочнице, ни на горке, ни возле мусорных баков, пацанва туда лазить пристрастилась, Ленка думала, может, и наш туда же. Ну, обегала она всю округу - без толку. Точно сквозь землю провалился. Потом уже, ближе к вечеру, как я с работы пришёл, догадалась соседских детишек поспрошать, не видел ли кто. Вот, и девчонка Коростылёвых, это соседи с третьего этажа, говорит - Саньку вашего какой-то дядя забрал. Как так забрал? А очень просто, отвечает. Конфету шоколадную дал и за руку увёл. А Санька что? - спрашиваем. - А он пошёл, без нытья, весело так. Что за дядя? - выясняем. А дядя как дядя, высокий, в чёрном пальто. Балда... Десять лет девке, могла бы и сообразить, дурочка. Хоть бы к Ленке сбегала...
   - Да-а, дела, - сокрушённо выдохнул Никитич, а Сёма так просто многоэтажно высказался.
   - А что полиция? - спросил застывший точно столб Мишаня. - Неужто не помогли?
   - Да в полицию-то мы первым делом помчались, - горько усмехнулся я, - а толку что? Заявление у нас, конечно, приняли, и следователь с нами беседовал, а результатов никаких. Вот уже год прошёл. Ищем, отвечают. Может, говорят, маньяк, а может, эти, сатанисты, для жертвы.
   - Ну ё-моё... - только и нашёлся что пробубнить Сёма.
   - Вот, - кивнул я, - Ленка тогда и слегла, и с головой у неё что-то повредилось. В общем, решила, пока сына не найдём, мы вроде бы и не муж с женой. Ну что с больной бабы-то взять? А главное, сына-то нет. Понимаете, мужики, проснёшься вот так ночью, вспомнишь всё - и сдавит тебя, прямо выть хочется. Ну, не повоешь ведь в самом деле. Схожу в кухню, водички попью.
   И так оно всё тянется, тянется... Иной раз не сдержусь, на Ленку прикрикну - на какого хрена было пацана во двор пускать? Мешал он тебе в квартире? Она реветь.
   А если подумать - так я, вроде бы, во всём виноват. Мой же день рождения готовили. Не захоти я это дело устраивать - ничего бы и не было. Приехала бы тёща. Она женщина основательная, ребёнка бы одного не оставила. Вот так, значит.
   Я перевёл дыхание. Дальше, по идее, можно было и не продолжать. Достаточно вроде бы для умягчения сердец. Но сказав "а", надо говорить и "б". Потому что реакция на "б" может оказаться весьма занятной. И даже полезной -в узко профессиональном смысле.
   - Ну, а с другой стороны, - глухо бормотнул я, - ничего же ещё неизвестно. Трупа мы не видели. Вдруг отыщут? Хотя верится с трудом. Мы кто - мелочь, работяги. Как же, станет начальство ради нас бегать. Известное дело, если бы сановный чей ребенок, в лепёшку бы расшиблись, само Управление бы подключили. А для нашего брата - что при красных, что при плутократах, что сейчас, при Государе... На квартальном этом занюханном десятки нераскрытых дел висят, ему проще в архив списать, чем бегать суетиться. Да и рискованно оно, если и впрямь сатанисты. Отомстить могут. Порчу там наслать, или у него у самого ребятёнка сведут. Люди говорят, бывали случаи.
   На полицию я особой надежды и не держал. А делать-то чтото нужно, не сидеть же так. Ну, помаялся я зиму да весну, а потом нашёл завязочку. В общем, дали мне один адресок. Есть, значит, дедушка такой, он умеет видеть. Говорят, он воды в чашку нальёт, пошепчет, поглядит - а потом и скажет, где искать. Врут, наверное, а всё же чем чёрт не шутит. Вот и еду в Грибаково, там тётка скажет, куда дальше. Ему, старичку этому, понятное дело, заплатить надо, ну, мы с Ленкой насобирали, да и подкалымил я смальца, в мае взял две недели за свой счёт, ездили с мужиками одному начальничку дачу строить. Ну, он прилично заплатил, не обидел. Так что с дедом хватит чем рассчитаться. Был бы лишь толк.
   Мужики помолчали. Тактичные, кстати говоря, мужики - не стали ни с утешениями лезть, ни советами кормить. Да и что тут посоветуешь? Ситуация безнадёжная, даже клиническому идиоту ясно. Причём на деле всё ещё хуже, чем в моей легенде. Витя Северский из пятого отдела, чью ситуацию я спроецировал на недалёкого трудягу-радиомонтажника, всётаки не где-нибудь работает, а у нас - в Управлении. Майор. До сих пор волосы дыбом встают, едва вспомню тогдашний аврал. Подключили не только УВД, не только армию - но и с Интерполом связались, несмотря на скрип кое-каких деятелей из министерства внешних сношений. И всё как в песок ушло. Витя даже по благословению своего духовника ездил в Троепольскую лавру, к прозорливому старцу Артемию. Вернулся оттуда непривычно тихим, и никому ни слова. По уши погрузился в работу, высох весь и почернел. Противно, конечно, врать мужикам этим, но что уж тут поделаешь, работа у нас такая. Ложь, она порой бывает и святая.
   - Ладно, Лёха, выпей, - нарушил молчание Никитич, протягивая мне наполненный до краёв стакан. - Чего уж там, а жидкость, она не помешает. Вот, огурчиком заешь, со своего огорода, не то, что у вас в столичных магазинах, хрен знает откуда. А у нас тут всё чистое, никаких тебе вредных производств, одна только лесопилка.
   - А до Возмездия комбинат был, резину делали, - вставил своё слово Мишаня. - Вонь, знаешь, стояла отвратительная, а зимой снег вообще не поймёшь какой - то ли серый, то ли бурый...
   - Дети болели, - добавил Сёма.
   - В общем, что закрыли, хорошо, - подытожил Никитич. - За то Возмездию спасибо. Жизнь, конечно, Лёха, штука сложная, но порой у нас и толковые вещи делают. Чище, конечно, стало. Да и деньги, что на комбинат шли, городу пригодились. Обустроили кое-что.
   - Ты, Федя, ерундишь чего-то, - хмыкнул Сёма. - Деньги на комбинат, деньги на комбинат... А что прибыль от комбината тю-тю, про это забыл? Он же, комбинат, какой-никакой, а доход давал. И насчёт обустройства, это ты загнул. Чего обустроилито? Дороги разбитые, так? Грузовики каждую осень да весну тракторами волочём, забыл? Буфет на вокзале всё не откроют, канализация течёт, мать их в левую ноздрю. Гостиницу не отремонтируют никак уже какой год, считай?
   - Зато храм обновили, - чуть обиженно отозвался Никитич.
   - Насчёт храма спорить не буду, действительно, покрасили. А монастырь как был в развалинах, так ведь и остался.
   - Это верно, - кивнул Мишаня. - Всенародная стройка, тоже туда же. Каждое лето нагонят студентов с лопатами - и радости по это самое место. А чего они с лопатами наработают? Здесь техника нужна, материалы, а это же всё деньги, деньги...
   - Храм я видел, - вклинился в разговор и я. Меня понемногу начинало развозить, всё-таки жара, да и огурец, по правде говоря, не закуска, а так, баловство, но пока что я ещё держался. - Это там, на площади, да? - махнул я рукой в сторону. - Ничего, красивый храм. Лёгкий такой, будто из воздуха.
   - Нравится? - просиял Никитич. - Петропавловский наш... А я ведь там десять лет ночным сторожем отработал. Всё на моих глазах, каждую тютельку там знаю... А сейчас вот на пенсии, уже второй год. Язва, понимаешь, заела, отдыхаю вот, лечусь.
   "Водкой?! - чуть было не вслух поразился я. - Какой доктор тебе такое посоветовал? Годик-другой - и паталогоанатом покажет твою печень усердным студентам в белых халатах. Впрочем, в этой глуши нет студентов. Но сие тебя не извиняет, дядя Федя!"
   - Ну, я, понятно, без дела не сижу, - Никитич продолжал между тем делиться подробностями биографии. - Плотничаю помаленьку, есть тут у нас артелька. Дачники, ты понимаешь, строятся, и вообще.
   - А храм, он какого века? - мне захотелось увести Никитича от плотницких мемуаров. А то разговор мог коснуться и моей шабашки, о которой я, выходит, сочинял зря. На деле-то я толком топора в руках держать не умею. Не дай Бог засвечусь.
   - Да вроде семнадцатого, говорят. Хотя что там от того века осталось? Сколько же ремонтов было, переделок всяких... Его ж взрывали ещё в тридцатые, сапёры, говорят, приехали, фугасы заложили, шандарахнуло так, что стёкла за километр посыпались, а храм устоял. Купол, правда, разворотило, кирпичи, понятное дело, посыпались, перекрытия опять же... Но всё-таки устоял. Овощную базу в нём потом затеяли, да не надолго. Сгорела через год. И знаешь, - доверительно наклонился ко мне Никитич, - старики рассказывают, само заполыхало, без каких причин. Эти-то, начальство, конечно, потом на проводку валили, а проводки там и вовсе не было, и вообще - чему там гореть? Гнилой картошке? Ну, и снова церковь устояла, стены подкоптились, а так ничего. Да... А открыли её уже после войны, батюшка приехал из Заозёрска, отец Геннадий, так своими руками всё делал. Ну, потом народ, конечно, стал помогать, в общем, в шестидесятые уже такой вид был, как сейчас. Я-то помню отлично, как раз из армии тогда вернулся, погулял, как положено, потом на лесопилку тут устроился. Тогда хорошо платили на лесопилке, между прочим.
   Я молча кивнул. Повело мужика, сейчас он, видимо, всю жизнь свою расскажет, впрочем, это и так было ясно. Меня гораздо больше волновало другое - не сломается ли он раньше, чем разберёмся на тему ночлега? На гостеприимство обременённых семьями Сёмы и Мишани я, понятное дело, не расчитывал.
   А вечер меж тем тихо брал своё. Жара вроде бы и не схлынула, но солнце уже зацепило краем изломанную линию горизонта, прозрачнее стал воздух, удлинились чёрно-сизые тени, а в кустах то и дело слышились какие-то деловитые, явно животного происхождения, шорохи. Или это у меня от выпитого?
   Никитич всё болтал и болтал, а я, не вслушиваясь в его басовитый говорок, сидел, прислонясь к своей объёмистой сумке. Надо было, конечно, порыться в ней, внести свой вклад в общий стол, но кроме двух варёных яиц, короткой палки колбасы, да начинающего подсыхать батона у меня ничего не имелось. Да и колбаса была припасом стратегическим, я надеялся на здешние магазины. Тётя Варя писала, чтобы никаких продуктов я не брал, там у них с дедом Владимиром классическое натуральное хозяйство. Как бы они по случаю моего приезда, не дожидаясь осени, поросёнка не вздумали резать. Ведь мне же резать и придётся, а я этого не люблю. Но кому ещё? Дед старый, слабый, приглашать соседского мужика - позориться... Ладно, справлюсь как-нибудь.
   Зато порадую старушку платком. Индийское производство, в их глухомани такого, наверное, ещё с плутократических времён не видали, да и у нас, хоть и в Столице, а тоже пять талонов на отдел, мне ещё повезло - вытянул. Что же касается деда, я вёз ему набор курительных трубок. Не высший свет, конечно, но будет доволен. Не всё же ему самокрутки палить. Мне, правда, нелегко уловить разницу, курить так и не пробовал никогда, в интернате на меня косились как на придурочного. Но так уж Господь дал.
   Однако! Окружающий мир понемногу начинал крутиться вокруг невидимой оси, лёгкие волны тепла пробегали по моему лбу, предметы теряли отчётливость. Если и дальше так пойдёт, как бы не сломаться до дяди Феди. Он-то, по всему видать, боец опытный, со мной не сравнить. Тем более, что по правде я совсем даже и не боец. Не принимает организм и всё тут. Ребята наши - те сперва хмыкали да подначивали, а после смирились с такой странностью.
   - Вот, я и говорю, - продолжал благодушно Никитич, - ты, Людка, уже двоих сорванцов соорудила, а всё как маленькая. Ну почему я должен об ней хлопотать? У тебя, доча, мужик вроде как имеется? Вот пускай он и выбивает. А папка что? Папка уже на пенсии, между прочим, у него и сердце, радикулит, и...
   Чем ещё наградили годы Никитича, я услышать не успел. Звон стекла бесцеремонно оборвал его сетования. Прилетевший с пустыря по крутой дуге мяч врезался прямо в центр нашего импровизированного стола. Недопитая бутылка покатилась к кустам, по пути громко стукаясь об обломки кирпича. Стопочкам повезло меньше - две выжили, но третью раздавило. Расплющился и мой бумажный стаканчик, но, впрочем, что ему сделается?
   А вот закуска не слишком пострадала. Сало к этому моменту было почти дожёвано, помидоров тоже не осталось, а хлеб и огурцы Никитич, грязно ругаясь, собирал в пыльной траве.
   - Ах, поганцы, - мотнул он головой в сторону пустыря. - Весь отдых испортили. Ну, мы им сейчас...
   Оттуда, с пустыря, доносились крикливые детские голоса, юные футболисты отчаянно спорили. По всей видимости, решали, кому идти за пленённым мячом.
   - Это ж надо, а! - грустно высказался Мишаня. - Люди, значит, сидят, культурно беседуют... А там, между прочим, ещё где-то с полстакана оставалось.
   - Во молодёжь пошла, - вставил очнувшийся от пьяных грёз Сё- ма. - Всё им по фигу, что люди рядом - до фонаря.
   - Ладно, что разнылись? - обернулся к нам ползающий в траве Никитич. - Вот, все огурчики целы, и хлеб разве что запылился, ну да ладно, оботрём, мы не лорды. Главное, запасы-то целы, - похлопал он себя по прозвеневшим карманам. - Сейчас возобновим...
   Но пришлось повременить.
   - Простите, я это... Можно мячик забрать? - раздался хрипловатый мальчишеский голос.
   Мы, все четверо, обернулись. В нескольких шагах от нас торчал невысокий пацан лет этак тринадцати, белобрысый и, как показалось мне в лучах утопающего солнца, загоревший до густой коричневости. Застиранная футболка в нескольких местах была заляпана ягодным соком, а некогда белые брезентовые шортики - измазаны кирпичной крошкой и рыжеватой глиной.
   Его чуть пухловатые губы кривились в нерешительной улыбке, а в глазах легко читалась тревога - он, разумеется, оценил масштаб разрушений.
   - Значит, мячик тебе, говоришь, - не спеша протянул Никитич, похлопывая ладонью по ребристой поверхности мяча. - Вы, обормоты, значит, будете людям культурный отдых нарушать, а вам за то мячики подавай? Нет, сынок, не всё так просто. Вас учить и учить надо, сопляков, - Никитич встал и подался вбок, намереваясь вырвать подходящий стебель крапивы. Мальчишка с ходу просёк его план и резво отпрыгнул на безопасное расстояние.
   - А я тут при чём? - обиженно пояснил он. - Это Вовка пасовать не умеет, он сюда и залупил. Меня-то за что?
   - Да уж найдётся за что, - ехидно предположил Никитич. - Мячик-то, между прочим, чей?
   - Ну, мой мячик, - уныло признался пацан.
   - Твой, стало быть... - усмехнулся Никитич. - Значит, пускай мама за ним приходит. С ней и будем разбираться на предмет порчи имущества...
   - Так не я же пасовал! - вновь огрызнулся мальчишка и на всякий случай отошёл ещё подальше.
   - Ты, не ты - разницы не вижу. Главное что? Мячик твой, тебе и отвечать известным местом...
   Похоже, Никитич обрёл благодатную тему для словесных излияний и мог так препираться до бесконечности. Во всяком случае, пока не отрубится.
   Я решил закрыть этот базар.
   - Да ладно тебе, Фёдор Никитич, чего расшумелся? Сам же говорил, стратегические запасы не пострадали. А стакан... Это ж к счастью, разве не так? Будет тебе с пацаном вязаться, сам, что ли, таким не был?
   Я приподнялся и, стараясь держать равновесие, подошёл к сидящему в обнимку с мячом сторожу.
   - Дай-ка сюда, дядя Федя, - ласково протянул я, и взяв у ошарашенного моим напором Никитича мяч, быстрым движением зафутболил его в сторону пустыря. Надо же, остались ещё навыки.
   - Беги, пацан, лови свою судьбу, - посоветовал я мальчишке. - И смотри, в другой раз нам не попадайся, огребёшь.
   Паренька не пришлось долго упрашивать. Взвившись обгорелой свечкой в тёплый синеватый воздух, он умчался вдогонку за спасённым мячом.
   Никитич неодобрительно посмотрел ему вслед.
   - Чего же это ты, Лёха, озорству потакаешь? - хмуро осведомился он, расправляя примятую газету-скатерть. - С хулиганьём по-мягкому нельзя, совсем сладу не станет. Ты вот ладно, молодой, а я двух сыновей да дочку вырастил, разбираюсь как-никак.
   - Да и с мамани его за мячик можно было бы на бутылку поиметь, добавил доселе философски взиравший Мишаня. - Это же Веркин сорванец, с Заполынной, я знаю. У Верки всегда в загашнике имеется, а раз такое дело...
   Мишаня долго бы ещё предавался пустым мечтам, кабы Никитич не раскупорил очередной пузырь.
   - Жалко стопочку, - хмыкнул он, разливая водку в уцелевшую тару, - ну да ничего. Мы с дядей Сёмой по очереди. За что пьём?
   - За детей, - глубокомысленно изрёк Сёма, указывая глазами на пустырь, откуда вновь доносился футбольный визг. - За наше светлое будущее.
   Как я был ни пьян, а всё же заметил, каким неслабым тычком угостил Сёму Фёдор Никитич. С чего бы это он озверел? - осоловело подумал я, и лишь спустя пару секунд до меня дошло. Тактичен дядя Федя, тактичен и деликатен. Вот вовремя и заткнул Сёмин фонтан. Ещё бы, у гостя такое горе, а этот своими тостами лишь растравляет.
   Между прочим, плохо. Не держу легенду, между прочим, выпадаю из образа. Мне мало что сразу до сей элементарной мысли допереть, так ещё вздрогнуть полагалось бы, побледнеть и отвернуться. Как скорбящему отцу. А что, интересно, вместо всего этого отпечаталось на моей пьяной роже? Нет, пить нельзя, да ещё в жару, да ещё и без ма-аленькой таблеточки - незаметным движением из рукава в стаканчик. Проблема лишь в том, что я не на занятиях в Училище, вопрос о зачёте не стоит, а если уж разобраться, рубашка у меня с короткими рукавами, да и та обвязана вокруг пояса. Ну, и последняя малость - не захватил таблеточек. Не подумал. Нет, до настоящих профессионалов, вот как например, Ваня или хотя бы Петрович, мне ещё хлебать киселя и хлебать. И хорошо если киселя...
   - Да ты чего, Лёха, не пьёшь? - участливо пододвинул мне стаканчик Никитич. - Мы уже вздрогнули, а ты чего грустишь?
   - Да-да, дядя Федя, я сейчас! - пришлось мне хлопнуть очередную дозу местной отравы. Ох и гадко она пошла, замутило меня, закололо изнутри во всех местах, даже слёзы в глазах обозначились.
   - Давай-ка огурцом заешь, - подал мне Мишаня малосольный плод. Слушай, - озабоченно повернулся он к Никитичу, - этому больше не наливай. Не удержит.
   - Да ты чего, дядя Сёма, - сколь мог старательно изобразил я возмущение простого парняги-работяги. - Да я ещё столько же...
   - Ладно, Лёха, можешь, верю, - похлопал меня по плечу Никитич. Но не надо. Жара, такие дела, с поезду, с устатку. Посиди вон пока, ветерком сейчас тебя обдует, и всё пойдёт путём.
   Что именно из меня пойдёт и каким путём, Никитич деликатно не уточнил.
   - Вот, ещё, может, огурец ему? - Мишаня, вроде бы и не заметивший, как я его перепутал с Сёмой, вновь сунулся ко мне с огурцом. Хороший огурчик, монастырский сорт, между прочим.
   - Да, у монахов хозяйство раньше было налажено, - охотно подтвердил Никитич. - Да и сейчас колупаются, только мало их - отец-игумен да ещё трое стариков. Два человека послушников. Не идёт, понимаешь, к ним молодёжь. Монастырёк мелкий, бедный, чудесами не прославлен... До сих пор толком ремонта не сделать, тут ведь деньги нужны, и большие, а кто ж даст, мы - провинция... Студентов вот летом пригоняли несколько раз, а что с них толку. Туда не лопатой с ломом, там бульдозер нужен, опять же цемент, кирпич, да ещё прораба грамотного бы. А эти, салаги, и не умеют ни хрена, разве что водку жрать да по девкам. Тебя почему на ночлег-то никто не брал, - доверительно наклонился ко мне Никитич, за студента приняли. А с ихним братом у наших-то мужиков разговор простой - дрыном да по кумполу. Так что тебе ещё повезло, можно сказать.
   Я не стал уточнять, кому действительно повезло - незачем выбиваться из легенды. Где уж бедному радиомонтажнику отмахаться от мужиков с дубьём? Так что лучше держать варежку закрытой. Тем более, сейчас вообще болтать не стоит - наговоришь чего по пьяни, потом расхлёбывай.
   - А монастырь, между прочим, старинный, - продолжал Никитич. Эти-то, каменные стены, они позапрошлого века, а раньше тут деревянный скит был, говорят, первые отшельники ещё до Вторжения сюда пришли... Ну, говорят, конечно, всякое, не знаю... В прошлом году владыка Варсонофий приезжал, молебен в развалинах отслужил. Может, и выделят из Центра средства...
   - Дожидайся, - хмыкнул Сёма. - Ты, Фёдор, после второй бутылки что-то быстро глупеешь. Есть у тебя такая черта, уж не злись, я правду говорю. Ты вон талдычишь - средства выделят, а на кой хрен их выделять? Народу у нас в городишке кот наплакал, приход еле дышит, а тут ещё монастырь... Кто ходить будет? К нам же богомольцы со всех краёв не потянутся, рылом не вышли. Будь тут чудотворная икона, или мощи какие, тогда бы ещё, может... А так...
   - А что так? - тут же вскинулся Никитич. - У нас, может, не как в столицах, но и свои мученики были, и исповедники... Да хотя бы отца Петра вспомни.
   - Ну, это конечно, - неожиданно легко согласился Сёма. - Насчёт отца Петра спорить не буду. Только опять же - разговоры одни, доказательств нету.
   - А кто он, отец Пётр? - спросил я, сопротивляясь нахлынувшей вдруг тошноте. Кажется, голос мой звучал болееменее связно, хотя я чувствовал, что ещё немного - и отброшу копыта.
   - Ну конечно, - покивал Никитич, - откуда вам в Столице про него слышать? А отец Пётр, это такой батюшка, знаешь... Такой батюшка... Он сам иеромонах, в храме нашем служил настоятелем. Ещё в начале того века, до переворота. Говорят, семья его от болезни какой-то вся вымерла, ну, он и принял после этого постриг. Служил, значит, в храме, и жил при нём же, в каморке. Дом церковный тогда был большой, так ему квартира полагалась во весь первый этаж, как настоятелю, а он отказался, причту отдал. Мне, говорил, в каморке спокойнее. Народу к нему ходило... И из дальних деревень, и даже из Заозёрска ездили. И всех умел утешить, в беды вникал. Ну вот, а после переворота местный Совет храм закрыл, а потом и вовсе начали утварь грабить, так он, отец Пётр, на колокольню полез, набат стал звонить, народу, говорят, к храму набежало... В общем, не дал растащить. Ну, а на следующий день за ним солдаты пришли. Бумажку зачитали, контрреволюция, одним словом, сопротивление народной власти, организация мятежа. В общем, говорят, батя, собирайся на тот свет. А отец Пётр им спокойно так отвечает - чего собираться, я уже готов. Помолился молча, народ благословил, и увели его. Ты вон, когда подъезжал к городу, мост видел? Мост высоченный, через овраг, там на дне речушка мелкая, Вихлица, можно сказать, ручей. Это ещё тогдашней постройки, до переворота. Видишь, по сию пору стоит, и хоть бы что. Умели же строить... Ну вот, вывели его на мост, и даже стрелять не стали. Пожалели патрона. Взяли, значит, за руки да за ноги, раскачали - и сбросили с моста. А там же высота метров пятьдесят будет, и камни внизу. Посмеялись они, покурили - ну, и пошли вниз, тело подбирать. Смотрят - а тела-то и нету. Обшарили там всё, до ночи возились - без толку. Пропал отец Пётр. Как в воздухе растаял. Поначалу думали, кто-то из прихожан спрятал, обыски были по домам, да ничего не нашли. Да и вряд ли, не успели бы утащить, ну и заметили бы солдаты. В общем, так и не отыскали. Упасть-то упал, а до земли, выходит, не долетел.