Страница:
1996
От философии угнетенных — к философии борцов
Катастрофы, хаос, развитие
От философии угнетенных — к философии борцов
Моя статья «Час сомнений» вызвала поток возмущенных писем. Общий мотив такой: «наконец-то С.Кара-Мурза с открытым забралом выступил против Маркса и Ленина». Письма интересные, но их много, и я отвечу лишь на главные, повторяющиеся идеи.
Есть люди, которые уже отчаялись и потеряли ориентиры. Их, судя по письмам за три года, становится больше. Тут уж речь не о споре, а о сигнале: растет число людей на грани срыва. Я неосторожно упомянул фашизм как явление, выпадающее из схемы истмата — мне пишут, что я веду геббельсовскую пропаганду, «налицо восхваление автором фашизма». Я пишу о том, как понимаю тактику КПРФ: «Если бы удалось поладить с режимом Ельцина добром и приостановить разрушение всех систем жизнеобеспечения России, то державная риторика позволила бы объединить более широкий фронт, чтобы начать восстановительную работу. Небольшая надежда на такой исход еще есть, и шанс надо использовать». На это, уже не обращая внимания на следующий абзац, шлют проклятья и угрозы аннулировать подписку на газету, которая печатает агентов Ельцина, получающих от него щедрую награду за счет ограбленного народа. Кое-кто даже напоминает «агенту Ельцина», что «придет час расплаты». Один читатель называет всех поименно членов редколлегии и ставит вопрос ребром: «Если вы согласны с С.Кара-Мурзой, то будьте вы все прокляты!».
Конечно, если КПРФ свой шанс не использует, борьбу возглавят именно эти люди. Пусть уж тогда они победят, мы будем помогать — это все же лучше, чем подохнуть под Чубайсом. Но победа их обойдется уж слишком дорого, намного дороже, чем в 1917-1937 гг.
Кое-кто даже объясняет, в чем мой тайный союз с Ельциным и Чубайсом: «у трудящихся отобрали собственность, власть, а теперь отнимают и истмат — философию угнетенных». Лучше не скажешь. Потому-то у людей и отняли и собственность, и власть, что они следовали философии угнетенных. А нужна философия борцов и победителей. Недаром вся демпресса и ТВ продолжает накачивать в сознание истмат: «СССР рухнул в силу объективных законов исторического развития», «советское хозяйство пришло к краху из-за нарушения объективных экономических законов». И кто это накачивает? Те же профессора истмата, чьи учебники мы зубрили. Истмат, ставший «социальной религией», оказался более сильным опиумом для народа, чем «религиозная религия».
Чем объясняют мои оппоненты тот факт, что я «сбросил маску»? Студент-историк разумно предполагает, что к «нападкам» на истмат меня побудило «поражение социализма в холодной войне». Но он считает, что эта катастрофа не должна поколебать устоев: «И все же я хочу спросить С.Кара-Мурзу: похоронил ли Чернобыль атомную физику?». Отвечаю на этот удивительно точный вопрос. В Чернобыле произошел отказ не атомной физики (она работала безотказно), а устаревших представлений о системе «человек-машина». Эти устаревшие представления по своему типу были, кстати, очень близки к истмату (выросли из общего корня). Так вот эти представления Чернобыль похоронил, хотя они так и тянут свои руки из могилы. Но это было настолько трудно, что человека, который изучал Чернобыль и первым во весь голос поставил под сомнение всю общепринятую доктрину технологических рисков, — академика В.А.Легасова — довели до самоубийства. Тот шажок от истмата, что предлагаю сделать я, несравненно меньше того, что сделали наука и технология после Чернобыля — хотя катастрофа СССР сравнима с Чернобылем.
Многие авторы писем не признают никаких полутонов. Стоило заикнуться о «преодолении истмата» — даже не о его отрицании, а всего лишь о выходе за его рамки при анализе ограниченного круга проблем (кризиса России) — это сразу названо отказом от марксизма-ленинизма и даже отказом от материализма. Выходит, весь материализм — в истмате? Так мыслил Ноздрев: «Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое». И спорить бесполезно. Мне пишут: «Вы, как я полагаю, прочитав пример о жнецах, сторонник идеализма». Поясню: я привел пример Вебера о том, как религия влияет на бытие (трудовую этику жнецов). Какой же это идеализм? Это просто этнографическое наблюдение, материализм чистой воды.
Как раз истмат очень грешит идеализмом. Ради заострения его главной идеи уже классики истмата создавали идеальные образы, совершенно не отвечающие реальности бытия. А их последователи вообще забыли об условности и стали вести себя так, будто в жизни действуют эти идеальные образы, а не реальные силы. Вот, в «Коммунистическом манифесте» сказано, что рабочие не имеют отечества. Ради акцента на классовой борьбе принижено значение национального фактора, создан идеальный образ «пролетариата всех стран». Ну, манифест — это вроде поэмы. Но ведь советский истмат уже всерьез исключил национальную проблему из рассмотрения. Утверждалось даже, что в СССР национального вопроса не существует. Вот это — идеализм. Следование таким идеальным фикциям обошлось дорого.
Кстати, пример с жнецами поминают очень многие авторы писем — и именно в ключе истмата. Все как один считают, что ничего странного в случае с жнецами нет (а я да Вебер, два дурака, не поняли). Мне пишут: «Истина состоит в том, что жнец-протестант — порождение утвердившегося буржуазного строя, содержанием бытия которого являются богатство и нажива. А жнец-католик воскресил традиции ушедшего феодального общества». Но почему католик «воскресил», а протестант совсем наоборот, «не воскресил», хотя бытие их протекает в одной деревне — на такие мелочи истмат внимания уже не обращает. На деле-то как раз буржуазное общество утвердилось благодаря протестантизму, а не наоборот. Вебер на эту тему написал целую книгу, собрав огромный объем данных. Но он — «буржуазный социолог-оппортунист», и про него мои оппоненты такого понаписали, что и от А.Н.Яковлева в бытность его начальником идеологии КПСС слышать не приходилось.
Чуть не в каждом письме напоминают, что истмат — не догма, а вечно живое учение, его надо развивать. На деле же отношение к нему поистине религиозное, и каждая робкая попытка «развития» вызывает такую болезненную реакцию, что десять раз подумаешь, прежде чем слово сказать. Меня удивило, что никто из явно любящих свое дело истматовцев, приславших письма, не отметил, что в статье «Эффект бабочки» сделан шаг именно в развитии, а не «преодолении» истмата. В той статье в полном соответствии с принципами истмата общество уподоблено природной системе. Только в классическом истмате общество описывается аналогиями с равновесными системами (механическими или энергетическими), а здесь — с системами неравновесными или в состоянии неустойчивовго равновесия, при возникновении в системе хаоса, катастрофы. Но это еще — самый настоящий истмат, только впитавший в себя знание о новом классе систем, знание второй половины ХХ века. И то реакция сугубо отрицательная.
Можно ли обойтись таким «развитием» (а ведь и оно встречается в штыки)? Считаю, что нельзя, хотя и это было бы большим шагом вперед, очень полезным. Но его недостаточно, потому что истмат жестко задает схему развития, схему смены поколений машины-общества — социально-экономических формаций. Худо-бедно, эта схема приложима к Западу, но очень плохо описывает исторический процесс в незападных цивилизациях. Создатели истмата и не претендовали на всеохватность, их интересовал именно Запад, а не «азиатский способ производства». Чтобы понять Россию, совершенно необходимо выйти за рамки «формационного» подхода истмата и использовать другой, хорошо развитый, но не истматовский подход — «цивилизационный». Но это — особая тема.
В большинстве писем отвергаются примеры, которые я привел в своей статье — высокая эффективность основанной на рабстве экономики Юга США и опыт развития Японии. Оба эти явления, которые считаются в обществоведении весьма сложными и вызывают яростные споры, оказывается, без всяких затруднений объясняются истматом. Авторы писем указывают мне на это даже с какой-то жалостью: мол, оторвался от марксизма и перестал понимать простейшие вещи. Разве не ясно: в Японии сработал технический прогресс, а на плантации кнут надсмотрщика. Такое всесильное, все объясняющее учение не только преодолевать — даже развивать не надо. И никакого любопытства, хотя я уверен, что утверждение о высокой эффективности рабского труда в США почти для всех должно быть неожиданным. У нас (да и в США со времен победы Севера) господствовала противоположная точка зрения.
К сожалению, все мои оппоненты обходят важнейший, по-моему, вопрос: можно ли считать законами утверждения, которые в реальной практике не обладают предсказательной силой? В естественных науках ответ однозначен: законами считаются только такие «сильные» и устойчивые отношения, которые подавляют частности, пробивают себе дорогу через массу случайностей. Иными словами, позволяют надежно предвидеть поведение системы.
Никто не оспаривает моего сомнения в том, что «законы истмата» такой силой обладают. На это мне дают три типа оправданий. Во-первых, «настоящие» законы истмата не всякому дано знать. Например, советская номенклатура после Ленина, несмотря на легион прислуживающих ей академиков, конечно, ни бельмеса в истмате не смыслила (авторы таких писем, не в пример боссам КПСС, видят законы истмата как на ладони). Доктор-философ, журя меня за «отказ от материализма», пишет: «Материалистический взгляд на мир основан на фундаментальном уровне образованности, развитой способности к логическому мышлению. Обыденное сознание не может подняться до уяснения объективных законов общества — слишком высок уровень теоретических абстракций». В изложении этого философа истмат теряет все черты научного подхода, а становится сокровенным знанием, доступным только для жрецов-посвященных. На такой истмат я и не посягал, мне до него дела нет. Размахивайте каким хотите кадилом в своих сектах для людей с «фундаментальным уровнем образованности». У меня обыденное сознание.
Второй аргумент в том, что к законам истмата вообще нельзя предъявлять требований обладать предсказательной силой в конкретной реальности. Действие этих законов как бы ниже уровня шума, и от этого шума реальности надо отвлечься, чтобы узреть закон: «Применение законов истмата к тому или иному общественному явлению тем более эффективно, чем ближе это явление к их [законов] объекту, т.е. обществу как таковому, в его целостности и развитии. Демонстрировать силу в отношении частностей, в каждом конкретном случае, закону не обязательно, тем более что частности подчас весьма субъективны». Если так, то и против этого истмата я не возражаю: пусть, кому нравится, рассуждает «об обществе как таковом». Для меня жизненно важна именно частность — как выйти из кризиса здесь, в России, и в приемлемо короткие сроки.
Третий тип аргументов: законы истмата вообще частностей не касаются, они с ними несоизмеримы. Читатель (кстати, он четче всех выявил слабости моих примеров — во многом вызванные их «телеграфным» изложением) пишет: «Разбирать реакцию жнецов — задача социальной психологии, инструмент которой — социальный „мелкоскоп“. У истмата предмет исследований гораздо протяженнее в пространстве и времени — тут инструментом может быть только „исторический телескоп“… Закон отражает тенденцию, непреложность которой заметна на достаточно длительных отрезках времени». Для примера он приводит статью Л.Н.Гумилева о том, как разные ландшафты за 2 тысячи лет сформировали разные привычки двух групп племен.
И с этими аргументами я согласен, но ведь я прямо говорю в статье именно «о неспособности истмата объяснить кризис в России», да и всю советскую историю — процессы, которые укладываются в десятилетия. Нам нужен «ориентир для действий». Ведь я совершенно четко сформулировал слабость истмата именно в этом качестве: «Материализм в истории (истмат) — важная для анализа модель, абстракция, в которой история представлена как борьба за интересы. Как любой абстракцией, ею надо пользоваться осторожно, только для анализа и только в пределах ее применимости. Но эту элементарную вещь, о которой твердил и Маркс, начисто забыли. Конструкции истмата („законы“) стали лихо применять для синтеза — объяснения реальной жизни и даже предсказания. Это — как раз нарушение норм научного мышления. Результаты просто фатальны — „мы не знаем общества, в котором живем“. Разве я предлагаю „отбросить“ истмат как полезную абстракцию?
Те, кто сегодня озабочен соответствием производственных отношений производительным силам «в обществе как таковом» через 2000 лет, я скажу: на здоровье. Хоть наизусть выучите учебник Келле и Ковальзона. Но почему надо с таким жаром проклинать статью, которую я адресовал тем, у кого другие задачи? Я же предупредил: «Всему свое место и время. Представьте, что Жуков в 1941 г. планировал бы операции, мысля в терминах истмата». А мне отвечают, что у Жукова по истмату была в академии пятерка.
Почти все авторы писем приводят такой довод в защиту истмата: Кара-Мурза критикует истмат вульгарный, плохой, испорченный. А настоящий истмат — умный. Вот, Энгельс сказал то-то, а Ленин то-то — попробуй-ка опровергни. Это довод негодный. Истмат — это не десяток умных мыслей Маркса и Энгельса, а доктрина, ставшая частью официальной советской идеологии. Доктрина быстро оторвалась от ее творцов и стала жить своей жизнью, потому-то Маркс и заявил, что он — не марксист. Реально истмат был слеплен в партийных «лабораториях» в советское время и вовсе не исходя из идей классиков, а на потребу дня — не для предвидения, а для оправдания практики. Если Политбюро не находило другого выхода, кроме коллективизации, то ни на какой истмат Сталин не смотрел, а шел напролом — потом академик Ойзерман докажет, что именно это решение и вытекало из объективных законов общественного развития. Возьмите хотя бы такую мелочь: почти все уверены, что истмат предполагает существование социализма как особой формации. Но Маркс и Энгельс никогда этого не утверждали. Это — изобретение самих истматовцев, на зарплате и пайке.
Почти все советские люди «диалектику учили не по Гегелю». Старики, которые «под пулями от буржуев бегали», имели еще ясные представления о жизни. Последующие поколения черпали истмат из учебников, а вовсе не из Энгельса и Плеханова. Об этом, реальном истмате я и говорю. А мне отвечают, что где-то в пещере есть чистый, незамутненный источник XIX века, и ты его не тронь. Ради Бога, пусть остается в своей незамутненности, охраняйте его. Но людям пить-то надо, а пьют они гнилую воду из болота истмата сусловско-брежневского розлива. Почему же «истинные» истматовцы, имея доступ к чистому сокровенному знанию, не очистят для людей их воду насущную? Потому, что их не интересуют такие частности, как Россия и ее слом, они мыслят веками и тысячелетиями? Или еще по какой-то причине?
Многие письма наводят на такую мысль. Истмат, хоть сокровенный, хоть вульгарный, своей жесткой схемой смены формаций подводит к мысли, что советский социализм был «ошибкой истории» — был чем-то неправильным. И потому-то основная масса профессиональных специалистов по истмату сегодня совершенно искренне находится с социал-демократами (типа Горбачева и Яковлева) или с троцкистами. А сознание тех, кто остался с «Советской Россией» и прислал мне письма с проклятиями за отступничество от истмата, раздвоено. Почти во всех таких письмах — негодование по поводу моего ответа К.Ковалеву. При этом суть нашего спора понята правильно. К.Ковалев уподобил советский строй мачехе рабочего класса, которая к тому же обзывает этот класс-Золушку «неблагодарной тварью». Основание для этого — истматовское понимание советского строя как арены эксплуатации и классовой борьбы (номенклатура против рабочих).
Я считаю, что это понимание неверно в принципе (истмат дал сбой в понимании всего советского общества, что честно признал Андропов). Но главное, что это означает полную капитуляцию перед Чубайсом — как бы его при этом К.Ковалев ни проклинал.
На ближайшие десять лет оппозиция, если она поднимется на борьбу, будет иметь лишь один действенный ключ к умам и сердцам людей: образ советской реальности. Он не идеален, но он воочию и даже через желудок показал всем и каждому: можно жить без голода, крови и мерзостей. Все для этого у нас есть, нужна только воля и правильный выбор жизнеустройства. То, что мы допустили в виде режима Ельцина — эксперимент. Он показал, что по всем жизненно важным показателям жизнеустройство на основе конкуренции и эксплуатации для 80 процентов людей означает горе и страдания. Надо восстанавливать солидарный образ жизни — без дефектов советского строя. Теперь это можно сделать, ибо эти дефекты сломаны вместе со строем (это как Китай резко пошел в гору после катастрофической культурной революции — она сломала всю бюрократическую систему).
Если же мы с помощью истмата поможем опорочить образ советского прошлого как один из вариантов эксплуататорского режима и попытаемся начать борьбу как бы с чистой площадки — уже пролетарскую, классовую, то мы обречены на поражение. Мы будем иметь не больше шансов на победу, чем беднота Бразилии. Отказавшись от образа советской жизни, оппозиция узаконит существующее — оно будет уже не преступлением, не изменой Родине, не оккупацией, а просто одним из вариантов общества, основанного на рынке и частной собственности. И, согласно истмату, это общество будет законно, ибо «производственные отношения капитализма еще не исчерпали и т.д.». И в этом обществе пролетариат должен пройти все «правильные» этапы обретения классового сознания: будут луддиты, чартисты, трейд-юнионы, а лет через 100, глядишь и новый «Коммунистический манифест». Но все это — чушь. Никакого капитализма и никакого пролетариата в обозримой перспективе в России создать никто не позволит. Не для того проводится деиндустриализация. Здесь будет зона контролируемого вымирания русского народа, очистка площадки. Что об этом говорят классики истмата? Ах, они такого не предполагали?
«Советская Россия» у нас одна, и читатели ее не вполне едины, это понятно. Если бы я знал, что беззаветных защитников истмата, которые требуют от редколлегии «не подпускать С.Кара-Мурзу к народной газете», много, я и сам бы перестал в ней печататься. Зачем огорчать людей? Но если их небольшое меньшинство, то придется как-то уживаться. Есть же страница для православных — они никак не ближе к истмату, чем я.
1996
Есть люди, которые уже отчаялись и потеряли ориентиры. Их, судя по письмам за три года, становится больше. Тут уж речь не о споре, а о сигнале: растет число людей на грани срыва. Я неосторожно упомянул фашизм как явление, выпадающее из схемы истмата — мне пишут, что я веду геббельсовскую пропаганду, «налицо восхваление автором фашизма». Я пишу о том, как понимаю тактику КПРФ: «Если бы удалось поладить с режимом Ельцина добром и приостановить разрушение всех систем жизнеобеспечения России, то державная риторика позволила бы объединить более широкий фронт, чтобы начать восстановительную работу. Небольшая надежда на такой исход еще есть, и шанс надо использовать». На это, уже не обращая внимания на следующий абзац, шлют проклятья и угрозы аннулировать подписку на газету, которая печатает агентов Ельцина, получающих от него щедрую награду за счет ограбленного народа. Кое-кто даже напоминает «агенту Ельцина», что «придет час расплаты». Один читатель называет всех поименно членов редколлегии и ставит вопрос ребром: «Если вы согласны с С.Кара-Мурзой, то будьте вы все прокляты!».
Конечно, если КПРФ свой шанс не использует, борьбу возглавят именно эти люди. Пусть уж тогда они победят, мы будем помогать — это все же лучше, чем подохнуть под Чубайсом. Но победа их обойдется уж слишком дорого, намного дороже, чем в 1917-1937 гг.
Кое-кто даже объясняет, в чем мой тайный союз с Ельциным и Чубайсом: «у трудящихся отобрали собственность, власть, а теперь отнимают и истмат — философию угнетенных». Лучше не скажешь. Потому-то у людей и отняли и собственность, и власть, что они следовали философии угнетенных. А нужна философия борцов и победителей. Недаром вся демпресса и ТВ продолжает накачивать в сознание истмат: «СССР рухнул в силу объективных законов исторического развития», «советское хозяйство пришло к краху из-за нарушения объективных экономических законов». И кто это накачивает? Те же профессора истмата, чьи учебники мы зубрили. Истмат, ставший «социальной религией», оказался более сильным опиумом для народа, чем «религиозная религия».
Чем объясняют мои оппоненты тот факт, что я «сбросил маску»? Студент-историк разумно предполагает, что к «нападкам» на истмат меня побудило «поражение социализма в холодной войне». Но он считает, что эта катастрофа не должна поколебать устоев: «И все же я хочу спросить С.Кара-Мурзу: похоронил ли Чернобыль атомную физику?». Отвечаю на этот удивительно точный вопрос. В Чернобыле произошел отказ не атомной физики (она работала безотказно), а устаревших представлений о системе «человек-машина». Эти устаревшие представления по своему типу были, кстати, очень близки к истмату (выросли из общего корня). Так вот эти представления Чернобыль похоронил, хотя они так и тянут свои руки из могилы. Но это было настолько трудно, что человека, который изучал Чернобыль и первым во весь голос поставил под сомнение всю общепринятую доктрину технологических рисков, — академика В.А.Легасова — довели до самоубийства. Тот шажок от истмата, что предлагаю сделать я, несравненно меньше того, что сделали наука и технология после Чернобыля — хотя катастрофа СССР сравнима с Чернобылем.
Многие авторы писем не признают никаких полутонов. Стоило заикнуться о «преодолении истмата» — даже не о его отрицании, а всего лишь о выходе за его рамки при анализе ограниченного круга проблем (кризиса России) — это сразу названо отказом от марксизма-ленинизма и даже отказом от материализма. Выходит, весь материализм — в истмате? Так мыслил Ноздрев: «Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое». И спорить бесполезно. Мне пишут: «Вы, как я полагаю, прочитав пример о жнецах, сторонник идеализма». Поясню: я привел пример Вебера о том, как религия влияет на бытие (трудовую этику жнецов). Какой же это идеализм? Это просто этнографическое наблюдение, материализм чистой воды.
Как раз истмат очень грешит идеализмом. Ради заострения его главной идеи уже классики истмата создавали идеальные образы, совершенно не отвечающие реальности бытия. А их последователи вообще забыли об условности и стали вести себя так, будто в жизни действуют эти идеальные образы, а не реальные силы. Вот, в «Коммунистическом манифесте» сказано, что рабочие не имеют отечества. Ради акцента на классовой борьбе принижено значение национального фактора, создан идеальный образ «пролетариата всех стран». Ну, манифест — это вроде поэмы. Но ведь советский истмат уже всерьез исключил национальную проблему из рассмотрения. Утверждалось даже, что в СССР национального вопроса не существует. Вот это — идеализм. Следование таким идеальным фикциям обошлось дорого.
Кстати, пример с жнецами поминают очень многие авторы писем — и именно в ключе истмата. Все как один считают, что ничего странного в случае с жнецами нет (а я да Вебер, два дурака, не поняли). Мне пишут: «Истина состоит в том, что жнец-протестант — порождение утвердившегося буржуазного строя, содержанием бытия которого являются богатство и нажива. А жнец-католик воскресил традиции ушедшего феодального общества». Но почему католик «воскресил», а протестант совсем наоборот, «не воскресил», хотя бытие их протекает в одной деревне — на такие мелочи истмат внимания уже не обращает. На деле-то как раз буржуазное общество утвердилось благодаря протестантизму, а не наоборот. Вебер на эту тему написал целую книгу, собрав огромный объем данных. Но он — «буржуазный социолог-оппортунист», и про него мои оппоненты такого понаписали, что и от А.Н.Яковлева в бытность его начальником идеологии КПСС слышать не приходилось.
Чуть не в каждом письме напоминают, что истмат — не догма, а вечно живое учение, его надо развивать. На деле же отношение к нему поистине религиозное, и каждая робкая попытка «развития» вызывает такую болезненную реакцию, что десять раз подумаешь, прежде чем слово сказать. Меня удивило, что никто из явно любящих свое дело истматовцев, приславших письма, не отметил, что в статье «Эффект бабочки» сделан шаг именно в развитии, а не «преодолении» истмата. В той статье в полном соответствии с принципами истмата общество уподоблено природной системе. Только в классическом истмате общество описывается аналогиями с равновесными системами (механическими или энергетическими), а здесь — с системами неравновесными или в состоянии неустойчивовго равновесия, при возникновении в системе хаоса, катастрофы. Но это еще — самый настоящий истмат, только впитавший в себя знание о новом классе систем, знание второй половины ХХ века. И то реакция сугубо отрицательная.
Можно ли обойтись таким «развитием» (а ведь и оно встречается в штыки)? Считаю, что нельзя, хотя и это было бы большим шагом вперед, очень полезным. Но его недостаточно, потому что истмат жестко задает схему развития, схему смены поколений машины-общества — социально-экономических формаций. Худо-бедно, эта схема приложима к Западу, но очень плохо описывает исторический процесс в незападных цивилизациях. Создатели истмата и не претендовали на всеохватность, их интересовал именно Запад, а не «азиатский способ производства». Чтобы понять Россию, совершенно необходимо выйти за рамки «формационного» подхода истмата и использовать другой, хорошо развитый, но не истматовский подход — «цивилизационный». Но это — особая тема.
В большинстве писем отвергаются примеры, которые я привел в своей статье — высокая эффективность основанной на рабстве экономики Юга США и опыт развития Японии. Оба эти явления, которые считаются в обществоведении весьма сложными и вызывают яростные споры, оказывается, без всяких затруднений объясняются истматом. Авторы писем указывают мне на это даже с какой-то жалостью: мол, оторвался от марксизма и перестал понимать простейшие вещи. Разве не ясно: в Японии сработал технический прогресс, а на плантации кнут надсмотрщика. Такое всесильное, все объясняющее учение не только преодолевать — даже развивать не надо. И никакого любопытства, хотя я уверен, что утверждение о высокой эффективности рабского труда в США почти для всех должно быть неожиданным. У нас (да и в США со времен победы Севера) господствовала противоположная точка зрения.
К сожалению, все мои оппоненты обходят важнейший, по-моему, вопрос: можно ли считать законами утверждения, которые в реальной практике не обладают предсказательной силой? В естественных науках ответ однозначен: законами считаются только такие «сильные» и устойчивые отношения, которые подавляют частности, пробивают себе дорогу через массу случайностей. Иными словами, позволяют надежно предвидеть поведение системы.
Никто не оспаривает моего сомнения в том, что «законы истмата» такой силой обладают. На это мне дают три типа оправданий. Во-первых, «настоящие» законы истмата не всякому дано знать. Например, советская номенклатура после Ленина, несмотря на легион прислуживающих ей академиков, конечно, ни бельмеса в истмате не смыслила (авторы таких писем, не в пример боссам КПСС, видят законы истмата как на ладони). Доктор-философ, журя меня за «отказ от материализма», пишет: «Материалистический взгляд на мир основан на фундаментальном уровне образованности, развитой способности к логическому мышлению. Обыденное сознание не может подняться до уяснения объективных законов общества — слишком высок уровень теоретических абстракций». В изложении этого философа истмат теряет все черты научного подхода, а становится сокровенным знанием, доступным только для жрецов-посвященных. На такой истмат я и не посягал, мне до него дела нет. Размахивайте каким хотите кадилом в своих сектах для людей с «фундаментальным уровнем образованности». У меня обыденное сознание.
Второй аргумент в том, что к законам истмата вообще нельзя предъявлять требований обладать предсказательной силой в конкретной реальности. Действие этих законов как бы ниже уровня шума, и от этого шума реальности надо отвлечься, чтобы узреть закон: «Применение законов истмата к тому или иному общественному явлению тем более эффективно, чем ближе это явление к их [законов] объекту, т.е. обществу как таковому, в его целостности и развитии. Демонстрировать силу в отношении частностей, в каждом конкретном случае, закону не обязательно, тем более что частности подчас весьма субъективны». Если так, то и против этого истмата я не возражаю: пусть, кому нравится, рассуждает «об обществе как таковом». Для меня жизненно важна именно частность — как выйти из кризиса здесь, в России, и в приемлемо короткие сроки.
Третий тип аргументов: законы истмата вообще частностей не касаются, они с ними несоизмеримы. Читатель (кстати, он четче всех выявил слабости моих примеров — во многом вызванные их «телеграфным» изложением) пишет: «Разбирать реакцию жнецов — задача социальной психологии, инструмент которой — социальный „мелкоскоп“. У истмата предмет исследований гораздо протяженнее в пространстве и времени — тут инструментом может быть только „исторический телескоп“… Закон отражает тенденцию, непреложность которой заметна на достаточно длительных отрезках времени». Для примера он приводит статью Л.Н.Гумилева о том, как разные ландшафты за 2 тысячи лет сформировали разные привычки двух групп племен.
И с этими аргументами я согласен, но ведь я прямо говорю в статье именно «о неспособности истмата объяснить кризис в России», да и всю советскую историю — процессы, которые укладываются в десятилетия. Нам нужен «ориентир для действий». Ведь я совершенно четко сформулировал слабость истмата именно в этом качестве: «Материализм в истории (истмат) — важная для анализа модель, абстракция, в которой история представлена как борьба за интересы. Как любой абстракцией, ею надо пользоваться осторожно, только для анализа и только в пределах ее применимости. Но эту элементарную вещь, о которой твердил и Маркс, начисто забыли. Конструкции истмата („законы“) стали лихо применять для синтеза — объяснения реальной жизни и даже предсказания. Это — как раз нарушение норм научного мышления. Результаты просто фатальны — „мы не знаем общества, в котором живем“. Разве я предлагаю „отбросить“ истмат как полезную абстракцию?
Те, кто сегодня озабочен соответствием производственных отношений производительным силам «в обществе как таковом» через 2000 лет, я скажу: на здоровье. Хоть наизусть выучите учебник Келле и Ковальзона. Но почему надо с таким жаром проклинать статью, которую я адресовал тем, у кого другие задачи? Я же предупредил: «Всему свое место и время. Представьте, что Жуков в 1941 г. планировал бы операции, мысля в терминах истмата». А мне отвечают, что у Жукова по истмату была в академии пятерка.
Почти все авторы писем приводят такой довод в защиту истмата: Кара-Мурза критикует истмат вульгарный, плохой, испорченный. А настоящий истмат — умный. Вот, Энгельс сказал то-то, а Ленин то-то — попробуй-ка опровергни. Это довод негодный. Истмат — это не десяток умных мыслей Маркса и Энгельса, а доктрина, ставшая частью официальной советской идеологии. Доктрина быстро оторвалась от ее творцов и стала жить своей жизнью, потому-то Маркс и заявил, что он — не марксист. Реально истмат был слеплен в партийных «лабораториях» в советское время и вовсе не исходя из идей классиков, а на потребу дня — не для предвидения, а для оправдания практики. Если Политбюро не находило другого выхода, кроме коллективизации, то ни на какой истмат Сталин не смотрел, а шел напролом — потом академик Ойзерман докажет, что именно это решение и вытекало из объективных законов общественного развития. Возьмите хотя бы такую мелочь: почти все уверены, что истмат предполагает существование социализма как особой формации. Но Маркс и Энгельс никогда этого не утверждали. Это — изобретение самих истматовцев, на зарплате и пайке.
Почти все советские люди «диалектику учили не по Гегелю». Старики, которые «под пулями от буржуев бегали», имели еще ясные представления о жизни. Последующие поколения черпали истмат из учебников, а вовсе не из Энгельса и Плеханова. Об этом, реальном истмате я и говорю. А мне отвечают, что где-то в пещере есть чистый, незамутненный источник XIX века, и ты его не тронь. Ради Бога, пусть остается в своей незамутненности, охраняйте его. Но людям пить-то надо, а пьют они гнилую воду из болота истмата сусловско-брежневского розлива. Почему же «истинные» истматовцы, имея доступ к чистому сокровенному знанию, не очистят для людей их воду насущную? Потому, что их не интересуют такие частности, как Россия и ее слом, они мыслят веками и тысячелетиями? Или еще по какой-то причине?
Многие письма наводят на такую мысль. Истмат, хоть сокровенный, хоть вульгарный, своей жесткой схемой смены формаций подводит к мысли, что советский социализм был «ошибкой истории» — был чем-то неправильным. И потому-то основная масса профессиональных специалистов по истмату сегодня совершенно искренне находится с социал-демократами (типа Горбачева и Яковлева) или с троцкистами. А сознание тех, кто остался с «Советской Россией» и прислал мне письма с проклятиями за отступничество от истмата, раздвоено. Почти во всех таких письмах — негодование по поводу моего ответа К.Ковалеву. При этом суть нашего спора понята правильно. К.Ковалев уподобил советский строй мачехе рабочего класса, которая к тому же обзывает этот класс-Золушку «неблагодарной тварью». Основание для этого — истматовское понимание советского строя как арены эксплуатации и классовой борьбы (номенклатура против рабочих).
Я считаю, что это понимание неверно в принципе (истмат дал сбой в понимании всего советского общества, что честно признал Андропов). Но главное, что это означает полную капитуляцию перед Чубайсом — как бы его при этом К.Ковалев ни проклинал.
На ближайшие десять лет оппозиция, если она поднимется на борьбу, будет иметь лишь один действенный ключ к умам и сердцам людей: образ советской реальности. Он не идеален, но он воочию и даже через желудок показал всем и каждому: можно жить без голода, крови и мерзостей. Все для этого у нас есть, нужна только воля и правильный выбор жизнеустройства. То, что мы допустили в виде режима Ельцина — эксперимент. Он показал, что по всем жизненно важным показателям жизнеустройство на основе конкуренции и эксплуатации для 80 процентов людей означает горе и страдания. Надо восстанавливать солидарный образ жизни — без дефектов советского строя. Теперь это можно сделать, ибо эти дефекты сломаны вместе со строем (это как Китай резко пошел в гору после катастрофической культурной революции — она сломала всю бюрократическую систему).
Если же мы с помощью истмата поможем опорочить образ советского прошлого как один из вариантов эксплуататорского режима и попытаемся начать борьбу как бы с чистой площадки — уже пролетарскую, классовую, то мы обречены на поражение. Мы будем иметь не больше шансов на победу, чем беднота Бразилии. Отказавшись от образа советской жизни, оппозиция узаконит существующее — оно будет уже не преступлением, не изменой Родине, не оккупацией, а просто одним из вариантов общества, основанного на рынке и частной собственности. И, согласно истмату, это общество будет законно, ибо «производственные отношения капитализма еще не исчерпали и т.д.». И в этом обществе пролетариат должен пройти все «правильные» этапы обретения классового сознания: будут луддиты, чартисты, трейд-юнионы, а лет через 100, глядишь и новый «Коммунистический манифест». Но все это — чушь. Никакого капитализма и никакого пролетариата в обозримой перспективе в России создать никто не позволит. Не для того проводится деиндустриализация. Здесь будет зона контролируемого вымирания русского народа, очистка площадки. Что об этом говорят классики истмата? Ах, они такого не предполагали?
«Советская Россия» у нас одна, и читатели ее не вполне едины, это понятно. Если бы я знал, что беззаветных защитников истмата, которые требуют от редколлегии «не подпускать С.Кара-Мурзу к народной газете», много, я и сам бы перестал в ней печататься. Зачем огорчать людей? Но если их небольшое меньшинство, то придется как-то уживаться. Есть же страница для православных — они никак не ближе к истмату, чем я.
1996
Катастрофы, хаос, развитие
В ряде статей я подводил к мысли, что истмат уходит своими корнями в представление о мире как машине (механицизм), которая находится в равновесии и действует согласно объективным законам (детерминизм, т.е. предопределенность). Поэтому истмат плохо описывает состояния краха, слома общественных систем — кризисы и революции. В ХХ веке наука стала уходить от механицизма и детерминизма, больше внимания уделять состояниям нестабильности и перестройки систем.
Это знание можно было бы включить в истмат, но мышление приверженных ему людей слишком консервативно. Поэтому это знание осваивается в приложении к обществу вне истмата, а часто даже, к большому сожалению, в конфликте с ним. Но полезно ли это знание? Помогает ли оно по-новому осмыслить прошлый опыт и нынешние дела, а тем более, способствует ли творческой мысли для улучшения жизни? Я считаю, что да, помогает, и рассмотрю это на примерах.
Сначала, однако, надо ввести пару-другую новых терминов, сделать усилие их понять (поневоле упрощенно — ученые простят). Система работает стабильно, когда ее структуры достаточно устойчивы. Всем частичкам системы в общем удобнее быть включенными в эти структуры, чем болтаться свободно, в состоянии хаоса. Это — поpядок. Вал мотора стабильно вращается, когда исправны подшипники, правильно затянуты муфты, подается смазка. Следовать порядку в этих стpуктуpах «выгодно» системе. Но вот треснул ролик, разболталась муфта или не поступает масло — начинается вибрация, задиры. Структуры не удерживают систему, где-то ее отклонения переходят порог нестабильности, система идет вразнос и после краткого периода хаоса возникает новый порядок: мотор превращается в груду металлолома. Это состояние покоя, без трения и ударов. Новый порядок. Стабилизация!
Говоpят, что новая стpуктуpа («гpуда лома») — аттpактоp системы, к которому она тянется из состояния хаоса. Аттрактор — от слова привлекать, притягивать, казаться выгодным. Переход от прежнего порядка через состояние хаоса к новому порядку описывается в теории катастроф, и в нашем примере это слово можно понимать буквально. Но вообще-то перестройка системы через катастрофу может быть безобидной, мы говорим о типе процесса. Вот я перепиливаю ножовкой брус в неудобном месте. Сначала система нестабильна — не попаду по метке, срывается пила. Попал, углубил пилу, возник аттрактор — стенки надпила. Поpядок! Но я поспешил, пила перекосилась, пошла так-сяк, разрушила стенки. Хаос. Потом возник новый аттрактор, вкось, и вышел срез с изломом. На нем виден этап хаоса, когда пила ходила беспорядочно. Система перестроилась с катастрофой. Если брус был не из красного дерева, такая катастрофа меня не разорила.
Перестройка общества через революцию — это быстрое, радикальное уничтожение или ослабление достаточного числа важнейших структур старого режима и создание обширного хаоса. Из него люди загоняются (словом или штыком) в новые аттракторы, которые революционеры спешно создают исходя из своих идеалов или интересов. Если новые аттракторы жизнеспособны, а старые надежно блокированы или уничтожены, то революция удается, и жизнь после травмы течет по новому руслу, а новые, наспех созданные стpуктуpы понемногу улучшаются в ходе реформ. Так произошли буржуазные революции в Европе и Октябрьская в России.
Если новые аттракторы нежизнеспособны, то или происходит реставрация, или продолжается хаос с гибелью элементов системы, вплоть до ее полного превращения в груду обломков. Ясно, что образ будущих аттракторов играет важную роль и на этапе создания хаоса, слома прежнего порядка. Нередко эти образы — лишь привлекательные миражи, утопии. Так соблазнитель разрушает семью, а потом отказывается жениться. Новый порядок при этом печален — уpок легкомысленной женщине. А то бывает, что целому народу обещают принять его «в наш общий европейский дом» — только сначала сожги свой, нехороший.
Перестройка общества через реформы исключает создание хаоса, разрушение или порчу действующих стpуктуp. Вместо этого новые аттракторы создаются параллельно с действующими, так что система «имеет выбор». Потом старая стpуктуpа тихо отмирает или улучшается, а может и сосуществовать с новой — просто увеличивается разнообразие системы, повышающее ее эффективность.
Конечно, все эти понятия, как и теория в целом, не заменяют ума, знания реальности и творчества. Они лишь помогают упорядочить процесс мышления, но это немаловажно, а часто, когда речь идет о сложных системах, решает дело. Политиком, который видел общественные процессы в этих понятиях (пусть и не в таких терминах), был Ленин. Думаю, он много почерпнул из трудов близкого ему А.Богданова, создавшего первую теорию систем, — тектологию — так что его учение о равновесии одно время даже было включено в истмат. Но Ленин намного опередил время, применив новые представления в политической практике. Это хорошо видно в его апрельских тезисах 1917 г.
Порча образа главных стpуктуp общества царской России велась либеральной интеллигенцией более полувека (большевики к этому добавить почти ничего не успели). Дело завершили расстрелы 1905 и 1912 годов, «столыпинские галстуки», мерзости, вскрытые войной. К концу 1916 г. равновесие стало неустойчивым. Толчком к слому порядка послужила созданная (видимо, искусственно) нехватка хлеба в столицах. В феврале 1917 г. революция поpодила обширный хаос. Либералы, пришедшие к власти, продолжали разрушать старые стpуктуpы (прежде всего, армию), но совершенно не заботились о создании новых аттракторов, к которым могло бы тяготеть разрушенное общество. Они были поразительно глухи ко всем главным требованиям народа. Единственным новым и очень слабым аттрактором можно считать само Временное правительство с его криками о свободе.
Что же увидел Ленин? Возникновение новых и набирающих силу аттракторов с очень широким охватом — советов. Первый их состав даже не осознавал своей силы и видел свою роль в том, чтобы «добровольно передать власть буржуазии». Но получилось, что решения советов признавались все большим числом рабочих и солдат — власть падала в руки советов, вопреки их намерениям. Сила их, по мнению Ленина, была в том, что они были реально связаны с массами и действовали вне рамок старых норм и условностей («как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа»). Значит, они могли меняться под влиянием реальных потребностей народных масс и служить их выражением.
И в апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в понимание истмата: в момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и советами подтолкнуть к новому аттрактору под лозунгом «Вся власть советам». Гениальность этого тезиса в том, что в тот момент большевики не только не были влиятельной силой в советах, но почти не были в них представлены.
Это знание можно было бы включить в истмат, но мышление приверженных ему людей слишком консервативно. Поэтому это знание осваивается в приложении к обществу вне истмата, а часто даже, к большому сожалению, в конфликте с ним. Но полезно ли это знание? Помогает ли оно по-новому осмыслить прошлый опыт и нынешние дела, а тем более, способствует ли творческой мысли для улучшения жизни? Я считаю, что да, помогает, и рассмотрю это на примерах.
Сначала, однако, надо ввести пару-другую новых терминов, сделать усилие их понять (поневоле упрощенно — ученые простят). Система работает стабильно, когда ее структуры достаточно устойчивы. Всем частичкам системы в общем удобнее быть включенными в эти структуры, чем болтаться свободно, в состоянии хаоса. Это — поpядок. Вал мотора стабильно вращается, когда исправны подшипники, правильно затянуты муфты, подается смазка. Следовать порядку в этих стpуктуpах «выгодно» системе. Но вот треснул ролик, разболталась муфта или не поступает масло — начинается вибрация, задиры. Структуры не удерживают систему, где-то ее отклонения переходят порог нестабильности, система идет вразнос и после краткого периода хаоса возникает новый порядок: мотор превращается в груду металлолома. Это состояние покоя, без трения и ударов. Новый порядок. Стабилизация!
Говоpят, что новая стpуктуpа («гpуда лома») — аттpактоp системы, к которому она тянется из состояния хаоса. Аттрактор — от слова привлекать, притягивать, казаться выгодным. Переход от прежнего порядка через состояние хаоса к новому порядку описывается в теории катастроф, и в нашем примере это слово можно понимать буквально. Но вообще-то перестройка системы через катастрофу может быть безобидной, мы говорим о типе процесса. Вот я перепиливаю ножовкой брус в неудобном месте. Сначала система нестабильна — не попаду по метке, срывается пила. Попал, углубил пилу, возник аттрактор — стенки надпила. Поpядок! Но я поспешил, пила перекосилась, пошла так-сяк, разрушила стенки. Хаос. Потом возник новый аттрактор, вкось, и вышел срез с изломом. На нем виден этап хаоса, когда пила ходила беспорядочно. Система перестроилась с катастрофой. Если брус был не из красного дерева, такая катастрофа меня не разорила.
Перестройка общества через революцию — это быстрое, радикальное уничтожение или ослабление достаточного числа важнейших структур старого режима и создание обширного хаоса. Из него люди загоняются (словом или штыком) в новые аттракторы, которые революционеры спешно создают исходя из своих идеалов или интересов. Если новые аттракторы жизнеспособны, а старые надежно блокированы или уничтожены, то революция удается, и жизнь после травмы течет по новому руслу, а новые, наспех созданные стpуктуpы понемногу улучшаются в ходе реформ. Так произошли буржуазные революции в Европе и Октябрьская в России.
Если новые аттракторы нежизнеспособны, то или происходит реставрация, или продолжается хаос с гибелью элементов системы, вплоть до ее полного превращения в груду обломков. Ясно, что образ будущих аттракторов играет важную роль и на этапе создания хаоса, слома прежнего порядка. Нередко эти образы — лишь привлекательные миражи, утопии. Так соблазнитель разрушает семью, а потом отказывается жениться. Новый порядок при этом печален — уpок легкомысленной женщине. А то бывает, что целому народу обещают принять его «в наш общий европейский дом» — только сначала сожги свой, нехороший.
Перестройка общества через реформы исключает создание хаоса, разрушение или порчу действующих стpуктуp. Вместо этого новые аттракторы создаются параллельно с действующими, так что система «имеет выбор». Потом старая стpуктуpа тихо отмирает или улучшается, а может и сосуществовать с новой — просто увеличивается разнообразие системы, повышающее ее эффективность.
Конечно, все эти понятия, как и теория в целом, не заменяют ума, знания реальности и творчества. Они лишь помогают упорядочить процесс мышления, но это немаловажно, а часто, когда речь идет о сложных системах, решает дело. Политиком, который видел общественные процессы в этих понятиях (пусть и не в таких терминах), был Ленин. Думаю, он много почерпнул из трудов близкого ему А.Богданова, создавшего первую теорию систем, — тектологию — так что его учение о равновесии одно время даже было включено в истмат. Но Ленин намного опередил время, применив новые представления в политической практике. Это хорошо видно в его апрельских тезисах 1917 г.
Порча образа главных стpуктуp общества царской России велась либеральной интеллигенцией более полувека (большевики к этому добавить почти ничего не успели). Дело завершили расстрелы 1905 и 1912 годов, «столыпинские галстуки», мерзости, вскрытые войной. К концу 1916 г. равновесие стало неустойчивым. Толчком к слому порядка послужила созданная (видимо, искусственно) нехватка хлеба в столицах. В феврале 1917 г. революция поpодила обширный хаос. Либералы, пришедшие к власти, продолжали разрушать старые стpуктуpы (прежде всего, армию), но совершенно не заботились о создании новых аттракторов, к которым могло бы тяготеть разрушенное общество. Они были поразительно глухи ко всем главным требованиям народа. Единственным новым и очень слабым аттрактором можно считать само Временное правительство с его криками о свободе.
Что же увидел Ленин? Возникновение новых и набирающих силу аттракторов с очень широким охватом — советов. Первый их состав даже не осознавал своей силы и видел свою роль в том, чтобы «добровольно передать власть буржуазии». Но получилось, что решения советов признавались все большим числом рабочих и солдат — власть падала в руки советов, вопреки их намерениям. Сила их, по мнению Ленина, была в том, что они были реально связаны с массами и действовали вне рамок старых норм и условностей («как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа»). Значит, они могли меняться под влиянием реальных потребностей народных масс и служить их выражением.
И в апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в понимание истмата: в момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и советами подтолкнуть к новому аттрактору под лозунгом «Вся власть советам». Гениальность этого тезиса в том, что в тот момент большевики не только не были влиятельной силой в советах, но почти не были в них представлены.