Страница:
Постепенно Настя заменила Клавке мать. Даже в школу, в первый класс, 000повела девочку не Мария — младшая продавщица, которая и платьице с передничком нагладила, и букет цветов завернула в дефицитную тогда оберточную бумагу.
Увидев на пороге школы давнюю свою жертву, мальчишки набросились было на нее, но неожиданно девчонку защитили два подростка. Один врезал главному Клавкиному обидчику по шее, второй, угрожающе выпятив массивный подбородок, свалил с ног другого.
Произошла обычная ребячья драка, с кровавыми соплями, с ссадинами и синяками, с угрозами пожаловаться отцам и старшим братьям. Сквозь слезы, застилающие глаза, Клавка со страхом следила за потасовкой. Трудно сказать, кто в ней победил, сказалось численное превосходство клавкиных противников. И все же обидчики оставили девочку в покое. Если кто-нибудь из них бросал в ее адрес обидные клички, Семка сжимал кулаки, Прошка выпячивал знаменитый подбородок. Как правило, этого оказывалось достаточным.
После окончания школы друзья разъехались: Семка — в военное училище, Прошка остался работать в колхозе, Клавка поступила в медучилище, находящееся в районном городишке. Конечно, первое время она тосковала, но окружение было далеко не деревенским, ее никто не дразнил и не обижал. Свыклась с обстановкой и сокурсниками. Только изредка по ночам мерещились встречи с надежными защитниками и покровителями, совместные прогулки, рыбалки, купания в Ушице.
К тому же, медицина захватила будущую медсестру с такой силой, что — ночь за полночь, а она читает и перечитывает учебники, копается в цветных атласах, твердит наименования суставов и костей. Мысленно фантазирует — вдруг заболеет Прошка и она спасет его от верной смерти, или в сражении ранят Семена — медсестра окажет первую помощь, перевяжет рану.
Наконец, училище закончено. Отметки — не такие уж высокие, но вполне приличные. Направление — в родной колхоз. Предусмотрительный председатель оформил в сельсовете нужные бумаги, не доверяя почте, самолично привез их в училище.
И вот — поликлиника с больничкой на десять коек…
Конечно, далеко не каждая сельскохозяйственная артель имела в те трудные времена собственную больницу, большинство обходилось редкими наездами уездных лекарей. Председатель гордился своим, как он упорно именовал обычный медпункт, лазаретом, даже прикрепил к нему транспортное средство в виде пролетки, запряженной унылым мерином. Возница, дядька Трофим в основном обслуживал сельсовет, но получил строгий наказ: по первому же требованию перейти в подчинение медицины.
По меньшей мере два раза в неделю глава колхоза приезжал в «лазарет», задумчиво подергивая вислые усы, обходил койки в единственной палате, опасливо поглядывал на прикрытые марлей инструменты. Спрашивал, все ли в порядке, не нужно ли чего от колхоза? Доктор Горячев торопливо выкладывал очередные просьбы, которые немедленно удовлетворялись. Правда, «главврач» изрядно скромничал, ограничиваясь дополнительными литрами молока да досками для ремонта прохудившегося пола.
Одна из этих просьб — подыскать знающую и опытную медсестру с училищным образованием…
Клавдия не обманула Семена — немолодой врач, действительно, сделал ей предложение. Этот день, вернее, вечер, надолго запомнился девушке.
Тогда Фрол Петрович, или, как втихомолку прозвали его пациенты, «Укол Лекарствович», вел обычный прием больных необычно нервно. Спрашивая о симптомах того или иного заболевания, бросал на медсестру вопрошающие взгляды. Будто она обязана знать — придумывает пациент мучающие его боли или говорит чистую правду?
Толстый, мясистый нос, тонкие губы, спрятанные под небольшими усиками, две глубокие морщины, идущие от глаз к шее, манера передвигаться рывками, будто отталкиваясь от пола — короче говоря, мужчина далек от девичьего идеала. Но внешний облик врача компенсировался добротой и медицинскими познаниями, умением укрощать самых упрямых пациентов.
— У вас, дорогой, не просто простуда — воспаление легких, — шептал он, выслушивая в тот день очередного больного. — Вам так не кажется, Клавочка? Впрочем, лично мне все ясно… Как хотите, мой неоценимый друг, но придется вам погостить у нас. Поколем лекарствами, поглотаете витаминчиков — выздоровеете.
— И сколько мне лежать? — дрожащим голосом спрашивал здоровенный детина, косясь на разложенные под марлей шприцы, пинцеты, ланцеты и прочую медицинскую «утварь». — Мне работать надоть.
— Выздоровеете — наработаетесь! — укоризненно качал лысой головой Укол Лекарствович. — Все зависит от вас, милый, только от вас. Покой, тепло, никакого курения и, Боже избавь, алкоголя — вот все, что я от вас потребую, дорогой. Остальное — не ваша забота, мы с Клавочкой постараемся, хороший мой…Постараемся, Клавочка?
Скрывая насмешливую улыбку, медсестра слушала странный диалог, покорно соглашалась, кивала кудрявой головкой. Милый, хороший, дорогой, неоценимый
— обычный набор Горячева. По его мнению, хорошие слова в адрес пациента — все то же лечение.
Детина, конечно, согласился и тут же улегся на пустующую койку возле окна.
Его место напротив докторского столика заняла сопливая бабка, поминутно вытирающая то слезящиеся глаза, то текущий нос. Ее сменил колхозный конюх с жалобами на боли в спине. Потом — смешливая девица, сама не знающая, что и где у нее болит.
К трем часам поток пациентов иссяк. Последним был парторг, жалующийся на постояные головные боли. Еще бы не болеть голове, с иронией подумала медсестра, если с утра до вечера приходится читать разные лекции, отвечать на десятки каверзных вопросов.
Получив горстку таблеток, парторг вежливо поблагодарил «медицину» и ушел.
— Кажется, мы с вами пошабашили, дорогая помощница! — торжественно провозгласил доктор, вытирая потную лысину несвежим носовым платком. Поднялся с полумягкого сидения и «запрыгал» по комнате, на подобии подбитого мальчишками воробья. — Но у меня имеется еще одно деловое предложение, милая красавица.
Смущается, старается смотреть в противоположную сторону, нервные длинные пальцы перебирают полу белого халата. Сердце девушки забилось с удвоенной силой. Будто она проникла в подсознание Горячева и прочитала там все, что он сейчас скажет. В области любовных отношений женщины — талантливые провидицы, Клавдия не была исключением. Тем более, что она уже давно подметила со стороны врача далеко неравнодушное к себе отношение.
— Дело в том, — продолжал бегать по кабинету немолодой воздыхатель, — что в город из уезда приехал самодеятельный театр. Название потрясает: «Даешь коммунистическую культуру!». Представляете, дорогая медсестричка, ни много, ни мало — культуру, да к тому же — коммунистическую!
В те года за меньший юмор безжалостно сажали, а тут Горячев откровенно насмехается над основами основ. Либо верит в несовременную порядочность сотрудницы, либо, по известной причине, вверяет свою судьбу в ее ручки.
— Зачем вы так, Фрол Петрович? Как говорят, новое время — новые песни, освобожденный народ сам строит свою дальнейшую жизнь. В том числе, и в области культуры и искусства.
Услышь ее только-что ушедший парторг, захлебнулся бы от восторга и зависти. Ибо проводимые им собеседования напоминали бормотания мужика, выглотавшего литр самогона и бредущего из кабака домой. Такие кренделя выписывает заученными словами — удивляться впору. А вот у Клавдии — все гладко и понятно, слово пристегивается к слову, ведет за собой другие.
Горячев внимательно всмотрелся в лицо комсомолки, но переспрашивать либо опровергать сказанное ею не решился. От дальнейшего издевательства удержался.
— Вот я и говорю, бесценная, не податься ли нам на предлагаемый спектакль? Вдруг, действительно, покажут что-нибудь на подобии современного Гамлета? Признаюсь, соскучился по театру, спасу нет!
— А как добираться? — засомневалась Клавдия. Ей очень хотелось развеяться, побывать на людях, разве это жизнь для молодой девушки: работа-дом-снова работа? — Автобус сами знаете, как ходит — то ломается, то ездит по заказу. Не пешком же шлепать столько верст?
— Как это пешком? А наша, общая с сельсоветом пролетка для чего приписана к председательскому «лазарету»? Все, милая красавица, согласия не требуется, ибо я по праву начальника объявляю культпоход в театр! Попробуйте отказаться — немедля пожалуюсь в комсомольчкую ячейку, к которой вы приписаны!
— А как же быть с дядькой Трофимом? Спектакль, наверно, кончится поздно, неудобно заставлять его ждать…
— А зачем нам дядька Трофим, что я с мерином не управлюсь?
Девушка покорно наклонила головку.
Дома принялась перебирать немногочисленные свои наряды, примеряла платья перед покрытым щербинками зеркалом, досадливо отбрасывала, брала другие. Одно казалось слишком парадным — осудят, засмеют, другое — слишком уж простенькое. Остается примерить старый сарафан со сборками на груди, на голову накинуть подаренную матерью цветастую косынку.
В девичью боковушку заглянула Настя.
— Куда собираешься? На вечорку рановато. Поела бы и прилегла на часок. Небось, притомилась на работе?
С возрастом отношения между младшей продавщицей и дочкой заведующей остались прежними. Постаревшая холостячка, которую и в период цветения не особенно жаловали деревенские женихи, все еще опекала Клавдию. Вот только защищать ее от нападков местных хулиганов не приходилось — девушка научилась защищаться сама.
— Посоветуй, как поступить…
Клавдия усадила старшую подругу на кровать, сама пристроилась рядом. Бояться некого — в боковушке они одни, дверь плотно прикрыта, и все же девичья беседа — потаенным шопотком.
Кажется, Горячев хочет признаться в любви, предложить, выражаясь по старомодному, руку и сердце. Что ответить вдовцу? С одной стороны, вежливый, непьющий, культурный, но, с другой, возраст — под пятьдесят, считай, дедушка. А «невесте» едва исполнилось двадцать — цифры никак не стыкуются одна с другой. Но и обижать «главврача» не хочется, ведь если нет любви, то имеется человеческое уважение.
— А ты сразу не отказывай, скажи, дескать, подумаю, тогда отвечу. Укол Лекарстович не обидится, поймет, что такие дела в одночасье не складываются… Знаешь, на меня псаломщик нашей церкви косится, — невесело засмеялась продавщица. — Старый, слепой, хромой, а туда же — женишок. Думает, рубленная изба-пятистенка убавит ему годы — как бы не так!.. Но я тоже пока помалкиваю — не соглашаюсь, но и не отказываюсь. Думаю. Вот и ты делай так же. Мы бабы умные, изворотливые, нас так просто не подомнешь, не осилишь…
Совет Насти пришелся впору уже принятому решению — не отказываться, но и не соглашаться. Не оттолкнуть Горячева, но и не открыть ему объятия. Пусть надеется.
Продавщица метнулась на зов заведующей, ее подружка принялась собираться. Сарафанчик расстелился на столе, заполненный горящими угольями утюг принялся прогуливаться по мятой ткани…
Меринок, словно почуял неуверенную руку нового хозяина, лениво плелся по пыльному проселку, хвостом отгоняя назойливых муэ и слепней. Что только не делал Укол Лекарствович: угрожающе покрикивал, щелкал кнутом над лошадиной спиной, дергал вожжи — ничего не помогало. Только перед самой городской окраиной мерин ожил — наверно, предчувствовал ожидающий его длительный отдых.
— Животина, а соображает, — уважительно проговорил доктор. — Надо бы приголубить его кнутом, внушить уважение к мыслящему человеку, да жалко. Как думаете, Клавдия Ивановна? Увидят горожане похоронную поступь лошади, засмеют?
— Ничего страшного, пусть смеются.
Кажется, разговор — ни о чем, дань дорожному безделью, но когда Горячев послушно положил рядом с собой кнутовище и опустил на колени руки, держащие вожжи, Клавдия ощутила нечто вроде гордости. Еще бы не гордиться, когда пятидесятилетний солидный мужчина, окончивший институт и много лет проработавший врачем, слушается ее, как влюбленный мальчишка!
На центральной площади городка не протолкнуться. Десятки возов из ближних и дальних деревень, расфранченные девчата, лузгающие семячки и бросающие на парней призывные взгляды, крики, смех, гомон. Будто все это происходит не перед Дворцом Культуры — на обычной ярмарке.
Вежливо извинившись, Горячев «запрыгал» к кассе и скоро возвратился с двумя билетами — кусочками оберточной бумаги с коряво написанными буковками.
— Уважают у нас медицину, — не скрывая наивного хвастовства, заявил он. — В первый ряд определили, прямо по центру сцены… Пойдемте, моя бриллиантовая!
Добираться до входа в Дворец Культуры пришлось, буквально проталкиваясь в толпе. Горячева узнавали, мужики поспешно сдергивали кепчонки, бабы кланялись.
— Наше вам почтение, Фрол Петрович…
— Как здоровьишко, уважаемый?
— Спасибо — вылечили…
Отвечая на здравствования, в свою очередь осведомляясь о здоровьи, доктор потихоньку беседовал с идущей рядом медсестрой.
— Ивану два года тому назад вправил громадную грыжу… Федора избавил от фурункулеза… Петр лечился у меня от воспаления легких… У Ксении принимал роды — тяжелейший был случай, но ничего, справился.
Кладия невнимательно слушала — думала о своем.
Как же ей повезло — на сопливую девчонку обратил внимание солидный, всеми уважаемый человек. Вон как раскланиваются с ним, какие улыбки дарят. Даже первый секетарь райкома остановился, пожал врачу руку, спросил — не нужна ли помощь со стороны партийных органов? А она еще колеблется: ответить согласием на предложение вступить в брак либо отказаться? Когда они уселись в зрительном зале на выстроганную лавку, Клавдия мысленно уже подготовила и отрепетировала ответ. Покраснеет, как не покраснеть, ведь не каждый день происходит подобное событие, отвернется и тихо вымолвит: да. Казалось бы короткое словечко, а сколько в него вложено, сколько намешано!
Приняв окончательное решение, она сразу успокоилась и с любопытством посмотрела на сцену. Раздернутый занавес, сшитый из кусков разноцветной материи, открыл пустую площадку. Ни декораций, ни театрального освещения
— все это черты капитализма, которым не место в коммунистической культуре и искусстве!
Сюжет представление тоже далеко не нов и совсем неинтересен. Рабочий, разрывающий сковывающие его кандалы. Крестьянин, сбрасывающий со своей шеи толстого помещика. Женщина поднимается с колен, еще одна, разрывает паранджу. Потом все они начинают дубасить толстого эксплуататора, гонят прочь царского офицера и зарубежных банкиров.
Музыка — соответствующая: барабанный бой, визгливое подвывание труб.
— Ну, как, дорогая ценительница, понравилось? — не без ехидства спросил Горячев, когда они пробирались к оставленной на краю площади пролетке. — Не правда ли, высшее достижение коммунистической культуры?
Лично мне особенно понравился зарубежный банкир в смокинге. Потрясающий образ!
— Каждому времени — свои песни, — расплывчато повторила девушка.
Она никак не могла очнуться от недавних размышлений. Решение, конечно, принято, от него она не отступит, но что будет потом? Клавдия представила себя в постели со стариком, физически ощутила на обнаженной груди его жадные руки, к девичьим пухлым губам прижались сморщенные — Горячева.
Девушка только казалась этакой простушкой, на самом деле, не была наивной и незнающей. Деревенская жизнь, когда все — напоказ, любовные развлечения матери, позже — изучение медицинских премудростей, все это заставляло смотреть на взаимоотношения полов не через розовые очки.
Когда ей исполнилось шестнадцать лет, Настя посвятила «подружку» в суть любовных отношений, то-есть, выполнила материнскую обязанность. И сделала это полностью, открытым текстом, без умалчивания и прочей маскировки.
И вот Клавдии исполнилось двадцать лет, а она попрежнему чиста и гордится этой своей физической и моральной чистотой. Дай Бог, пронести чистоту до конца жизни! Нет, нет, это противоестественно! Но неужели первым ее мужчиной станет старик?
За полноводной рекой, на темных вершинах деревьев лежала полная луна. Легкий ветерок подгонял шаловливые облачка. Тишина стоит такая, что, кажется, слышен шорох пылинок, отбрасываемых в стороны колесами пролетки.
Не подгоняемый вожжами и кнутом, меринок медленно плелся по пыльной дороге. Клавдия задумчиво отрывала листочки с березовой ветки. Словно гадала: любит, не любит. Гадать — глупо, ибо в чувствах пожилого вдовца она не сомневалась. А вот в своих…
— Хочу откровенно поговорить с вами, — дрожащим голосом начал исповедь доктор. — Только единственное условие — не обижаться. Ладно?
Вот оно то, чего девушка так ожидает и так боится! Хорошо еще, что престарелый жених не лезет со слюнявыми поцелуями, не ощуывает девичью спинку в поисках застежки лифчика.
— Что нибудь по работе? — утихомиривая бешенное сердце, максимально спокойным тоном поинтересовалась медсестра. — У нас, кажется, все в порядке.
— Нет, не по работе, дорогая медсестричка, совсем не по работе, — помолчал, выстраивая в голове систему неопровержимых доказательств, впервые за все время после выезда из города, подхестнул мерина. — Вы знаете, что я одинок — десять лет тому назад похоронил жену и с тех пор живу бобылем?
Горячев никогла не говорил Клавдии об этом, о его одиночестве она узнала от больничной санитарки, которая почти всю сознательную жизнь проработала вместе с доктором и, похоже, была не прочь согреть остывшую после смерти его супруги постель.
— Понимаю, я для вас — стар, но ведь возраст — не самое главное в семейной жизни. Короче говоря, предлагаю, как говорилось в старые времена, руку и сердце. Обещаю счастливую совместную жизнь. Сделаю для этого все, что в моих силах…
Главное сказано, остальное — мишура, которой можно пренебречь.
Будущей новобрачной остается покраснеть, изобразить девичью стыдливость и принять предложение. С тем, чтобы после приезда в поликлинику, на законных основаниях улечься в одну постель с человеком, который в отцы ей годится… И все же, решение принято!
Неожиданно для себя Клавдия сказала не то, что думала.
— Вы знаете, Фрол Петрович, как я вас уважаю. Мало того, ценю наши добрые отношения… Но сейчас я не готова дать окончательный ответ…
Совет Насти пришелся, как нельзя кстати: не сказать ни да, ни нет. И ни в коем случае не называть конкретные сроки.
— Понимаю, — склонил лысую голову врач. — Но я могу надеяться?
— Без надежды нет жизни, — философский ответ тоже пришелся впору. — Простите меня, Фрол Петрович, за боль, которую я вам причинила. Поверьте…
Все та же мишура, которой приходится осыпать фактический отказ.
Мерин, почуяв теплую конюшню и предстоящий отдых, неожиданно перешел на рысь. Луна спряталась в наплывших дождевых тучах. Впереди тускло засветились немногочисленные огни Степанковки…
Настя появлялась в магазине не позже половины седьмого — разложить по полкам полученный товар, изучить ценники, получить у заведующей последние напутствия. Клавдия уходила в поликлинику в восемь утра. Подруги встречались, как правило, по вечерам.
На этот раз девушка не выдержала — подстерегла утром продавщицу, заманила ее к себе в боковушку. Плотно закрыла дверь и приникла к настиному уху горячими губами. Шептала со всеми подробностями, основной упор — на почтительное отношение к доктору не только односельчан, но и жителей других деревень района. А когда дошла до ночного разговора в пролетке — слово в слово монолог Горячева, начиная от его одиночества и кончая предложением создать семью.
Настя возмущенно всплескивала полными ручками, одобрительно кивала, поощрительно улыбалась.
— Так их, вонючих козлов, подружка, пусть знают, что такие, как ты, ягодки сами с ветки не падают — их нужно снимать нежно и бережно… А я вот обмишурилась со своим псаломщиком, — стыдливо потупившись, призналась она. — Прижал он меня возле церкви — выйдешь за меня или нет? Ну, я, конечное дело, будто заколебалась: с одной стороны неплохо бы, но с другой… А он, паразит, мигом руку за пазуху. Не знаю уж, что там нащупал, но тут же полез под подол. Я туда, я сюда — не вырваться, вцепился на подобии весеннего клеща… Уступила…
— Как же так? Советовала, советовала, а сама…
— Советовать завсегда легче. К тому ж, тебе — только двадцать, а я тридцатку раскупорила, легко ли сопротивляться? Скоро мужики перестанут облизываться… Знаешь, подружка, мой старый, кривой псаломшик совсем неплох по мужской линии. Цельный час старался, как бы не обрюхатил…
— Вдруг не оженится? Получил свое и — в бега?
— Не получится. К батюшке пойду, на весь район ославлю!… Лучше скажи, как порешила с доктором?
Клавдия неопределенно пожала плечиками. А чего, собственно, решать, какие-такие проблемы? Сроки не обговорены, сколько захочет, столько и будет думать.
Женскую беседу оборвала заведующая. Продавщица заторопилась в торговый зал, медсестра побежала в поликлинику…
Наверно, Настя не удержалась — выдала Клавкиной матери потрясающую новость. Вечером Мария зазвала дочь в горницу. Говорила и поминутно поглядывала на часы, видимо, запаздывал очередной ее любовник. Если раньше услугами разбитной бабы пользовались молодые парни, потом их сменили зрелые мужики, то теперь приходилось мириться с визитами седых ветеранов. Сегодняшний — кладовщик, глава многочисленного семейства, почему-то не появлялся. Или жена привязала к подолу, или очередная комиссия проверяет материальный склад?
— Настя говорит, что доктор захотел взять тебя в жены? Брешет или так?
— Так, — независимо проворчала Клавдия, про себя ругая болтунью. — А ты что, против?
— Я-то за. Пора тебе седлать своего мужичка. Надеюсь, дала согласие?
Мать — не Настя, объяснять ей что-нибудь все равно, что головой прошибить каменную стену. Лучше сразу поставить все точки и запятые.
— Отказалась!
Несколько минут Мария непонимающе моргала. По ее мнению, перспектива превратиться из обычной сопливой девчонки в уважаемую докторшу настолько очевидна, что отказаться может только круглая идиотка. Трудно сказать, чем бы завершился назревающий гнойным нарывом семейный скандал, если бы, наконец, не появился кладовщик. Как хозяин, прошел прямо в горницу и принялся раздеваться. Мария, памятуя старое присловье: как накормишь, так и поедешь, хлопотала вокруг накрытого стола. Она начисто забыла дочкину промашку.
Жизнь после потрясений, связанных с неожиданным предложением Горячева, постепенно вошла в привычные берега. Доктор попрежнему вел прием больных, по утрам обходил единственную больничную палату, строгим голосом делал очередные назначения. Он уже ожидающе и просительно не смотрел на медсестру, наверно, догадывался о ее решении и по мальчишески боялся его услышать.
Клавдия тоже успокоилась. В конце концов, ничего страшного не произошло, мало ли кто делает предложения, всем не угодишь, не подстроишься. Жизнь у нее одна, и как ею распорядиться решать только «хозяйке».
Медленно текли дни и недели. На исходе второго месяца Настя переселилась в дом псаломщика. Сыграли негромкую свадьбу, главный лицом на которой были не молодожены — Клавдия. Она придумывала такие заковыристые тосты, что даже батюшка прослезился.
Но работу в магазине новобрачная не бросила. Не потому, что муж мало получает — ради женской самостоятельности. Одно дело — сидеть на хребтине муженька, чувствовать ущемленность, совсем другое — вносить в бюджет семьи свой пай.
По утрам на крыльцо псаломщиковой избы первой выходила хозяйка — дородная, величавая, с гордо вскинутой головой, украшенной короной белокурых волос. За ней ковылял коротконогий, тощий, полуслепой старикашка.
Как-то Клавдия увидела эту комическую сценку и полдня смеялась…
Через полгода — очередное потрясенние, надолго выбившее медсестру из ставшего привычным равновесия. Однажды, перед самым обедом в поликлинику заявился дядька Трофим. От частого дыхания вздрагивает борода, из глаз текут слезы, на щеках — болезненный румянец. Посмотрел на него доктор и, не выслушивая и не выспрашивая, поставил диагноз: грипп.
— Какой-такой грипп? — удивился старик. — Сичас выглотаю стакан самогона — наилучшее лекарствие, подкреплю его твоими таблетками — все дела. Да и от кого я мог бы заразиться? Разве от зануды-мерина?
— Зараза от лошадей к человеку не прилипает, золотой мой, такого медицинская практика еще не зарегистрировала, — назидательно погрозил длинным пальцем деревенский эскулап. — Прошу не выдумывать небылиц!
— Тады от учителева сынка.
Начисто позабыв о своем больном состоянии, дядька Трофим со вкусом рассказал о прибывшем на отдых в Степанковку красном командире. Подробно изложил содержание интересной беседы, лукаво поглядев на покрасневшую по неизвестной причине медсестру, упомянул о раскрасавице, которую он, дескать, расхвалил Видову.
Так Клавдия узнала о приезде Семена.
Казалось бы, ничего необычного, односельчанин приехал в отпуск. Почему же тогда вместе с вполне объяснимой радостью — все же друг детства! — в душе появилось какое-то волнение?
Может быть, поэтому при встрече с Семеном девушка была необычно холодна и равнодушна. Дескать, мало ли кто приезжает-уезжает, стоит ли прыгать от радости и петь хвалебные гимны?
Совместная прогулка и купание в Ушице немного растопили показное равнодушие. А получив предложение вместе рано утром пойти на рыбалку, Клавдия обрадовалась.
Увидев на пороге школы давнюю свою жертву, мальчишки набросились было на нее, но неожиданно девчонку защитили два подростка. Один врезал главному Клавкиному обидчику по шее, второй, угрожающе выпятив массивный подбородок, свалил с ног другого.
Произошла обычная ребячья драка, с кровавыми соплями, с ссадинами и синяками, с угрозами пожаловаться отцам и старшим братьям. Сквозь слезы, застилающие глаза, Клавка со страхом следила за потасовкой. Трудно сказать, кто в ней победил, сказалось численное превосходство клавкиных противников. И все же обидчики оставили девочку в покое. Если кто-нибудь из них бросал в ее адрес обидные клички, Семка сжимал кулаки, Прошка выпячивал знаменитый подбородок. Как правило, этого оказывалось достаточным.
После окончания школы друзья разъехались: Семка — в военное училище, Прошка остался работать в колхозе, Клавка поступила в медучилище, находящееся в районном городишке. Конечно, первое время она тосковала, но окружение было далеко не деревенским, ее никто не дразнил и не обижал. Свыклась с обстановкой и сокурсниками. Только изредка по ночам мерещились встречи с надежными защитниками и покровителями, совместные прогулки, рыбалки, купания в Ушице.
К тому же, медицина захватила будущую медсестру с такой силой, что — ночь за полночь, а она читает и перечитывает учебники, копается в цветных атласах, твердит наименования суставов и костей. Мысленно фантазирует — вдруг заболеет Прошка и она спасет его от верной смерти, или в сражении ранят Семена — медсестра окажет первую помощь, перевяжет рану.
Наконец, училище закончено. Отметки — не такие уж высокие, но вполне приличные. Направление — в родной колхоз. Предусмотрительный председатель оформил в сельсовете нужные бумаги, не доверяя почте, самолично привез их в училище.
И вот — поликлиника с больничкой на десять коек…
Конечно, далеко не каждая сельскохозяйственная артель имела в те трудные времена собственную больницу, большинство обходилось редкими наездами уездных лекарей. Председатель гордился своим, как он упорно именовал обычный медпункт, лазаретом, даже прикрепил к нему транспортное средство в виде пролетки, запряженной унылым мерином. Возница, дядька Трофим в основном обслуживал сельсовет, но получил строгий наказ: по первому же требованию перейти в подчинение медицины.
По меньшей мере два раза в неделю глава колхоза приезжал в «лазарет», задумчиво подергивая вислые усы, обходил койки в единственной палате, опасливо поглядывал на прикрытые марлей инструменты. Спрашивал, все ли в порядке, не нужно ли чего от колхоза? Доктор Горячев торопливо выкладывал очередные просьбы, которые немедленно удовлетворялись. Правда, «главврач» изрядно скромничал, ограничиваясь дополнительными литрами молока да досками для ремонта прохудившегося пола.
Одна из этих просьб — подыскать знающую и опытную медсестру с училищным образованием…
Клавдия не обманула Семена — немолодой врач, действительно, сделал ей предложение. Этот день, вернее, вечер, надолго запомнился девушке.
Тогда Фрол Петрович, или, как втихомолку прозвали его пациенты, «Укол Лекарствович», вел обычный прием больных необычно нервно. Спрашивая о симптомах того или иного заболевания, бросал на медсестру вопрошающие взгляды. Будто она обязана знать — придумывает пациент мучающие его боли или говорит чистую правду?
Толстый, мясистый нос, тонкие губы, спрятанные под небольшими усиками, две глубокие морщины, идущие от глаз к шее, манера передвигаться рывками, будто отталкиваясь от пола — короче говоря, мужчина далек от девичьего идеала. Но внешний облик врача компенсировался добротой и медицинскими познаниями, умением укрощать самых упрямых пациентов.
— У вас, дорогой, не просто простуда — воспаление легких, — шептал он, выслушивая в тот день очередного больного. — Вам так не кажется, Клавочка? Впрочем, лично мне все ясно… Как хотите, мой неоценимый друг, но придется вам погостить у нас. Поколем лекарствами, поглотаете витаминчиков — выздоровеете.
— И сколько мне лежать? — дрожащим голосом спрашивал здоровенный детина, косясь на разложенные под марлей шприцы, пинцеты, ланцеты и прочую медицинскую «утварь». — Мне работать надоть.
— Выздоровеете — наработаетесь! — укоризненно качал лысой головой Укол Лекарствович. — Все зависит от вас, милый, только от вас. Покой, тепло, никакого курения и, Боже избавь, алкоголя — вот все, что я от вас потребую, дорогой. Остальное — не ваша забота, мы с Клавочкой постараемся, хороший мой…Постараемся, Клавочка?
Скрывая насмешливую улыбку, медсестра слушала странный диалог, покорно соглашалась, кивала кудрявой головкой. Милый, хороший, дорогой, неоценимый
— обычный набор Горячева. По его мнению, хорошие слова в адрес пациента — все то же лечение.
Детина, конечно, согласился и тут же улегся на пустующую койку возле окна.
Его место напротив докторского столика заняла сопливая бабка, поминутно вытирающая то слезящиеся глаза, то текущий нос. Ее сменил колхозный конюх с жалобами на боли в спине. Потом — смешливая девица, сама не знающая, что и где у нее болит.
К трем часам поток пациентов иссяк. Последним был парторг, жалующийся на постояные головные боли. Еще бы не болеть голове, с иронией подумала медсестра, если с утра до вечера приходится читать разные лекции, отвечать на десятки каверзных вопросов.
Получив горстку таблеток, парторг вежливо поблагодарил «медицину» и ушел.
— Кажется, мы с вами пошабашили, дорогая помощница! — торжественно провозгласил доктор, вытирая потную лысину несвежим носовым платком. Поднялся с полумягкого сидения и «запрыгал» по комнате, на подобии подбитого мальчишками воробья. — Но у меня имеется еще одно деловое предложение, милая красавица.
Смущается, старается смотреть в противоположную сторону, нервные длинные пальцы перебирают полу белого халата. Сердце девушки забилось с удвоенной силой. Будто она проникла в подсознание Горячева и прочитала там все, что он сейчас скажет. В области любовных отношений женщины — талантливые провидицы, Клавдия не была исключением. Тем более, что она уже давно подметила со стороны врача далеко неравнодушное к себе отношение.
— Дело в том, — продолжал бегать по кабинету немолодой воздыхатель, — что в город из уезда приехал самодеятельный театр. Название потрясает: «Даешь коммунистическую культуру!». Представляете, дорогая медсестричка, ни много, ни мало — культуру, да к тому же — коммунистическую!
В те года за меньший юмор безжалостно сажали, а тут Горячев откровенно насмехается над основами основ. Либо верит в несовременную порядочность сотрудницы, либо, по известной причине, вверяет свою судьбу в ее ручки.
— Зачем вы так, Фрол Петрович? Как говорят, новое время — новые песни, освобожденный народ сам строит свою дальнейшую жизнь. В том числе, и в области культуры и искусства.
Услышь ее только-что ушедший парторг, захлебнулся бы от восторга и зависти. Ибо проводимые им собеседования напоминали бормотания мужика, выглотавшего литр самогона и бредущего из кабака домой. Такие кренделя выписывает заученными словами — удивляться впору. А вот у Клавдии — все гладко и понятно, слово пристегивается к слову, ведет за собой другие.
Горячев внимательно всмотрелся в лицо комсомолки, но переспрашивать либо опровергать сказанное ею не решился. От дальнейшего издевательства удержался.
— Вот я и говорю, бесценная, не податься ли нам на предлагаемый спектакль? Вдруг, действительно, покажут что-нибудь на подобии современного Гамлета? Признаюсь, соскучился по театру, спасу нет!
— А как добираться? — засомневалась Клавдия. Ей очень хотелось развеяться, побывать на людях, разве это жизнь для молодой девушки: работа-дом-снова работа? — Автобус сами знаете, как ходит — то ломается, то ездит по заказу. Не пешком же шлепать столько верст?
— Как это пешком? А наша, общая с сельсоветом пролетка для чего приписана к председательскому «лазарету»? Все, милая красавица, согласия не требуется, ибо я по праву начальника объявляю культпоход в театр! Попробуйте отказаться — немедля пожалуюсь в комсомольчкую ячейку, к которой вы приписаны!
— А как же быть с дядькой Трофимом? Спектакль, наверно, кончится поздно, неудобно заставлять его ждать…
— А зачем нам дядька Трофим, что я с мерином не управлюсь?
Девушка покорно наклонила головку.
Дома принялась перебирать немногочисленные свои наряды, примеряла платья перед покрытым щербинками зеркалом, досадливо отбрасывала, брала другие. Одно казалось слишком парадным — осудят, засмеют, другое — слишком уж простенькое. Остается примерить старый сарафан со сборками на груди, на голову накинуть подаренную матерью цветастую косынку.
В девичью боковушку заглянула Настя.
— Куда собираешься? На вечорку рановато. Поела бы и прилегла на часок. Небось, притомилась на работе?
С возрастом отношения между младшей продавщицей и дочкой заведующей остались прежними. Постаревшая холостячка, которую и в период цветения не особенно жаловали деревенские женихи, все еще опекала Клавдию. Вот только защищать ее от нападков местных хулиганов не приходилось — девушка научилась защищаться сама.
— Посоветуй, как поступить…
Клавдия усадила старшую подругу на кровать, сама пристроилась рядом. Бояться некого — в боковушке они одни, дверь плотно прикрыта, и все же девичья беседа — потаенным шопотком.
Кажется, Горячев хочет признаться в любви, предложить, выражаясь по старомодному, руку и сердце. Что ответить вдовцу? С одной стороны, вежливый, непьющий, культурный, но, с другой, возраст — под пятьдесят, считай, дедушка. А «невесте» едва исполнилось двадцать — цифры никак не стыкуются одна с другой. Но и обижать «главврача» не хочется, ведь если нет любви, то имеется человеческое уважение.
— А ты сразу не отказывай, скажи, дескать, подумаю, тогда отвечу. Укол Лекарстович не обидится, поймет, что такие дела в одночасье не складываются… Знаешь, на меня псаломщик нашей церкви косится, — невесело засмеялась продавщица. — Старый, слепой, хромой, а туда же — женишок. Думает, рубленная изба-пятистенка убавит ему годы — как бы не так!.. Но я тоже пока помалкиваю — не соглашаюсь, но и не отказываюсь. Думаю. Вот и ты делай так же. Мы бабы умные, изворотливые, нас так просто не подомнешь, не осилишь…
Совет Насти пришелся впору уже принятому решению — не отказываться, но и не соглашаться. Не оттолкнуть Горячева, но и не открыть ему объятия. Пусть надеется.
Продавщица метнулась на зов заведующей, ее подружка принялась собираться. Сарафанчик расстелился на столе, заполненный горящими угольями утюг принялся прогуливаться по мятой ткани…
Меринок, словно почуял неуверенную руку нового хозяина, лениво плелся по пыльному проселку, хвостом отгоняя назойливых муэ и слепней. Что только не делал Укол Лекарствович: угрожающе покрикивал, щелкал кнутом над лошадиной спиной, дергал вожжи — ничего не помогало. Только перед самой городской окраиной мерин ожил — наверно, предчувствовал ожидающий его длительный отдых.
— Животина, а соображает, — уважительно проговорил доктор. — Надо бы приголубить его кнутом, внушить уважение к мыслящему человеку, да жалко. Как думаете, Клавдия Ивановна? Увидят горожане похоронную поступь лошади, засмеют?
— Ничего страшного, пусть смеются.
Кажется, разговор — ни о чем, дань дорожному безделью, но когда Горячев послушно положил рядом с собой кнутовище и опустил на колени руки, держащие вожжи, Клавдия ощутила нечто вроде гордости. Еще бы не гордиться, когда пятидесятилетний солидный мужчина, окончивший институт и много лет проработавший врачем, слушается ее, как влюбленный мальчишка!
На центральной площади городка не протолкнуться. Десятки возов из ближних и дальних деревень, расфранченные девчата, лузгающие семячки и бросающие на парней призывные взгляды, крики, смех, гомон. Будто все это происходит не перед Дворцом Культуры — на обычной ярмарке.
Вежливо извинившись, Горячев «запрыгал» к кассе и скоро возвратился с двумя билетами — кусочками оберточной бумаги с коряво написанными буковками.
— Уважают у нас медицину, — не скрывая наивного хвастовства, заявил он. — В первый ряд определили, прямо по центру сцены… Пойдемте, моя бриллиантовая!
Добираться до входа в Дворец Культуры пришлось, буквально проталкиваясь в толпе. Горячева узнавали, мужики поспешно сдергивали кепчонки, бабы кланялись.
— Наше вам почтение, Фрол Петрович…
— Как здоровьишко, уважаемый?
— Спасибо — вылечили…
Отвечая на здравствования, в свою очередь осведомляясь о здоровьи, доктор потихоньку беседовал с идущей рядом медсестрой.
— Ивану два года тому назад вправил громадную грыжу… Федора избавил от фурункулеза… Петр лечился у меня от воспаления легких… У Ксении принимал роды — тяжелейший был случай, но ничего, справился.
Кладия невнимательно слушала — думала о своем.
Как же ей повезло — на сопливую девчонку обратил внимание солидный, всеми уважаемый человек. Вон как раскланиваются с ним, какие улыбки дарят. Даже первый секетарь райкома остановился, пожал врачу руку, спросил — не нужна ли помощь со стороны партийных органов? А она еще колеблется: ответить согласием на предложение вступить в брак либо отказаться? Когда они уселись в зрительном зале на выстроганную лавку, Клавдия мысленно уже подготовила и отрепетировала ответ. Покраснеет, как не покраснеть, ведь не каждый день происходит подобное событие, отвернется и тихо вымолвит: да. Казалось бы короткое словечко, а сколько в него вложено, сколько намешано!
Приняв окончательное решение, она сразу успокоилась и с любопытством посмотрела на сцену. Раздернутый занавес, сшитый из кусков разноцветной материи, открыл пустую площадку. Ни декораций, ни театрального освещения
— все это черты капитализма, которым не место в коммунистической культуре и искусстве!
Сюжет представление тоже далеко не нов и совсем неинтересен. Рабочий, разрывающий сковывающие его кандалы. Крестьянин, сбрасывающий со своей шеи толстого помещика. Женщина поднимается с колен, еще одна, разрывает паранджу. Потом все они начинают дубасить толстого эксплуататора, гонят прочь царского офицера и зарубежных банкиров.
Музыка — соответствующая: барабанный бой, визгливое подвывание труб.
— Ну, как, дорогая ценительница, понравилось? — не без ехидства спросил Горячев, когда они пробирались к оставленной на краю площади пролетке. — Не правда ли, высшее достижение коммунистической культуры?
Лично мне особенно понравился зарубежный банкир в смокинге. Потрясающий образ!
— Каждому времени — свои песни, — расплывчато повторила девушка.
Она никак не могла очнуться от недавних размышлений. Решение, конечно, принято, от него она не отступит, но что будет потом? Клавдия представила себя в постели со стариком, физически ощутила на обнаженной груди его жадные руки, к девичьим пухлым губам прижались сморщенные — Горячева.
Девушка только казалась этакой простушкой, на самом деле, не была наивной и незнающей. Деревенская жизнь, когда все — напоказ, любовные развлечения матери, позже — изучение медицинских премудростей, все это заставляло смотреть на взаимоотношения полов не через розовые очки.
Когда ей исполнилось шестнадцать лет, Настя посвятила «подружку» в суть любовных отношений, то-есть, выполнила материнскую обязанность. И сделала это полностью, открытым текстом, без умалчивания и прочей маскировки.
И вот Клавдии исполнилось двадцать лет, а она попрежнему чиста и гордится этой своей физической и моральной чистотой. Дай Бог, пронести чистоту до конца жизни! Нет, нет, это противоестественно! Но неужели первым ее мужчиной станет старик?
За полноводной рекой, на темных вершинах деревьев лежала полная луна. Легкий ветерок подгонял шаловливые облачка. Тишина стоит такая, что, кажется, слышен шорох пылинок, отбрасываемых в стороны колесами пролетки.
Не подгоняемый вожжами и кнутом, меринок медленно плелся по пыльной дороге. Клавдия задумчиво отрывала листочки с березовой ветки. Словно гадала: любит, не любит. Гадать — глупо, ибо в чувствах пожилого вдовца она не сомневалась. А вот в своих…
— Хочу откровенно поговорить с вами, — дрожащим голосом начал исповедь доктор. — Только единственное условие — не обижаться. Ладно?
Вот оно то, чего девушка так ожидает и так боится! Хорошо еще, что престарелый жених не лезет со слюнявыми поцелуями, не ощуывает девичью спинку в поисках застежки лифчика.
— Что нибудь по работе? — утихомиривая бешенное сердце, максимально спокойным тоном поинтересовалась медсестра. — У нас, кажется, все в порядке.
— Нет, не по работе, дорогая медсестричка, совсем не по работе, — помолчал, выстраивая в голове систему неопровержимых доказательств, впервые за все время после выезда из города, подхестнул мерина. — Вы знаете, что я одинок — десять лет тому назад похоронил жену и с тех пор живу бобылем?
Горячев никогла не говорил Клавдии об этом, о его одиночестве она узнала от больничной санитарки, которая почти всю сознательную жизнь проработала вместе с доктором и, похоже, была не прочь согреть остывшую после смерти его супруги постель.
— Понимаю, я для вас — стар, но ведь возраст — не самое главное в семейной жизни. Короче говоря, предлагаю, как говорилось в старые времена, руку и сердце. Обещаю счастливую совместную жизнь. Сделаю для этого все, что в моих силах…
Главное сказано, остальное — мишура, которой можно пренебречь.
Будущей новобрачной остается покраснеть, изобразить девичью стыдливость и принять предложение. С тем, чтобы после приезда в поликлинику, на законных основаниях улечься в одну постель с человеком, который в отцы ей годится… И все же, решение принято!
Неожиданно для себя Клавдия сказала не то, что думала.
— Вы знаете, Фрол Петрович, как я вас уважаю. Мало того, ценю наши добрые отношения… Но сейчас я не готова дать окончательный ответ…
Совет Насти пришелся, как нельзя кстати: не сказать ни да, ни нет. И ни в коем случае не называть конкретные сроки.
— Понимаю, — склонил лысую голову врач. — Но я могу надеяться?
— Без надежды нет жизни, — философский ответ тоже пришелся впору. — Простите меня, Фрол Петрович, за боль, которую я вам причинила. Поверьте…
Все та же мишура, которой приходится осыпать фактический отказ.
Мерин, почуяв теплую конюшню и предстоящий отдых, неожиданно перешел на рысь. Луна спряталась в наплывших дождевых тучах. Впереди тускло засветились немногочисленные огни Степанковки…
Настя появлялась в магазине не позже половины седьмого — разложить по полкам полученный товар, изучить ценники, получить у заведующей последние напутствия. Клавдия уходила в поликлинику в восемь утра. Подруги встречались, как правило, по вечерам.
На этот раз девушка не выдержала — подстерегла утром продавщицу, заманила ее к себе в боковушку. Плотно закрыла дверь и приникла к настиному уху горячими губами. Шептала со всеми подробностями, основной упор — на почтительное отношение к доктору не только односельчан, но и жителей других деревень района. А когда дошла до ночного разговора в пролетке — слово в слово монолог Горячева, начиная от его одиночества и кончая предложением создать семью.
Настя возмущенно всплескивала полными ручками, одобрительно кивала, поощрительно улыбалась.
— Так их, вонючих козлов, подружка, пусть знают, что такие, как ты, ягодки сами с ветки не падают — их нужно снимать нежно и бережно… А я вот обмишурилась со своим псаломщиком, — стыдливо потупившись, призналась она. — Прижал он меня возле церкви — выйдешь за меня или нет? Ну, я, конечное дело, будто заколебалась: с одной стороны неплохо бы, но с другой… А он, паразит, мигом руку за пазуху. Не знаю уж, что там нащупал, но тут же полез под подол. Я туда, я сюда — не вырваться, вцепился на подобии весеннего клеща… Уступила…
— Как же так? Советовала, советовала, а сама…
— Советовать завсегда легче. К тому ж, тебе — только двадцать, а я тридцатку раскупорила, легко ли сопротивляться? Скоро мужики перестанут облизываться… Знаешь, подружка, мой старый, кривой псаломшик совсем неплох по мужской линии. Цельный час старался, как бы не обрюхатил…
— Вдруг не оженится? Получил свое и — в бега?
— Не получится. К батюшке пойду, на весь район ославлю!… Лучше скажи, как порешила с доктором?
Клавдия неопределенно пожала плечиками. А чего, собственно, решать, какие-такие проблемы? Сроки не обговорены, сколько захочет, столько и будет думать.
Женскую беседу оборвала заведующая. Продавщица заторопилась в торговый зал, медсестра побежала в поликлинику…
Наверно, Настя не удержалась — выдала Клавкиной матери потрясающую новость. Вечером Мария зазвала дочь в горницу. Говорила и поминутно поглядывала на часы, видимо, запаздывал очередной ее любовник. Если раньше услугами разбитной бабы пользовались молодые парни, потом их сменили зрелые мужики, то теперь приходилось мириться с визитами седых ветеранов. Сегодняшний — кладовщик, глава многочисленного семейства, почему-то не появлялся. Или жена привязала к подолу, или очередная комиссия проверяет материальный склад?
— Настя говорит, что доктор захотел взять тебя в жены? Брешет или так?
— Так, — независимо проворчала Клавдия, про себя ругая болтунью. — А ты что, против?
— Я-то за. Пора тебе седлать своего мужичка. Надеюсь, дала согласие?
Мать — не Настя, объяснять ей что-нибудь все равно, что головой прошибить каменную стену. Лучше сразу поставить все точки и запятые.
— Отказалась!
Несколько минут Мария непонимающе моргала. По ее мнению, перспектива превратиться из обычной сопливой девчонки в уважаемую докторшу настолько очевидна, что отказаться может только круглая идиотка. Трудно сказать, чем бы завершился назревающий гнойным нарывом семейный скандал, если бы, наконец, не появился кладовщик. Как хозяин, прошел прямо в горницу и принялся раздеваться. Мария, памятуя старое присловье: как накормишь, так и поедешь, хлопотала вокруг накрытого стола. Она начисто забыла дочкину промашку.
Жизнь после потрясений, связанных с неожиданным предложением Горячева, постепенно вошла в привычные берега. Доктор попрежнему вел прием больных, по утрам обходил единственную больничную палату, строгим голосом делал очередные назначения. Он уже ожидающе и просительно не смотрел на медсестру, наверно, догадывался о ее решении и по мальчишески боялся его услышать.
Клавдия тоже успокоилась. В конце концов, ничего страшного не произошло, мало ли кто делает предложения, всем не угодишь, не подстроишься. Жизнь у нее одна, и как ею распорядиться решать только «хозяйке».
Медленно текли дни и недели. На исходе второго месяца Настя переселилась в дом псаломщика. Сыграли негромкую свадьбу, главный лицом на которой были не молодожены — Клавдия. Она придумывала такие заковыристые тосты, что даже батюшка прослезился.
Но работу в магазине новобрачная не бросила. Не потому, что муж мало получает — ради женской самостоятельности. Одно дело — сидеть на хребтине муженька, чувствовать ущемленность, совсем другое — вносить в бюджет семьи свой пай.
По утрам на крыльцо псаломщиковой избы первой выходила хозяйка — дородная, величавая, с гордо вскинутой головой, украшенной короной белокурых волос. За ней ковылял коротконогий, тощий, полуслепой старикашка.
Как-то Клавдия увидела эту комическую сценку и полдня смеялась…
Через полгода — очередное потрясенние, надолго выбившее медсестру из ставшего привычным равновесия. Однажды, перед самым обедом в поликлинику заявился дядька Трофим. От частого дыхания вздрагивает борода, из глаз текут слезы, на щеках — болезненный румянец. Посмотрел на него доктор и, не выслушивая и не выспрашивая, поставил диагноз: грипп.
— Какой-такой грипп? — удивился старик. — Сичас выглотаю стакан самогона — наилучшее лекарствие, подкреплю его твоими таблетками — все дела. Да и от кого я мог бы заразиться? Разве от зануды-мерина?
— Зараза от лошадей к человеку не прилипает, золотой мой, такого медицинская практика еще не зарегистрировала, — назидательно погрозил длинным пальцем деревенский эскулап. — Прошу не выдумывать небылиц!
— Тады от учителева сынка.
Начисто позабыв о своем больном состоянии, дядька Трофим со вкусом рассказал о прибывшем на отдых в Степанковку красном командире. Подробно изложил содержание интересной беседы, лукаво поглядев на покрасневшую по неизвестной причине медсестру, упомянул о раскрасавице, которую он, дескать, расхвалил Видову.
Так Клавдия узнала о приезде Семена.
Казалось бы, ничего необычного, односельчанин приехал в отпуск. Почему же тогда вместе с вполне объяснимой радостью — все же друг детства! — в душе появилось какое-то волнение?
Может быть, поэтому при встрече с Семеном девушка была необычно холодна и равнодушна. Дескать, мало ли кто приезжает-уезжает, стоит ли прыгать от радости и петь хвалебные гимны?
Совместная прогулка и купание в Ушице немного растопили показное равнодушие. А получив предложение вместе рано утром пойти на рыбалку, Клавдия обрадовалась.