– И нашел вовремя! Еще немного – и меня сожрали бы гиены. Ты спас меня от наихудшей из смертей, и отыне жизнь моя принадлежит тебе! Клянусь, – что бы ни случилось с тобой в будущем, я тебя не покину!
– Я никогда не сомневался в твоей дружбе и в твоей преданности, Ичан. Но сейчас скажи: куда ты ранен?
– В плечо. Рана не опасная, но я потерял очень много крови и теперь слаб, как новорожденный ребенок.
– Сейчас я перевяжу твою рану, и поспим до полуночи, – и нам и коню моему нужен отдых. А потом сядем на него вдвоем, и поедем. Наше войско стало на ночевку не очень далеко отсюда, – по пути я поднялся на холм и видел с той стороны огни костров. К восходу солнца мы будем там.
Тимур и на этот раз не отвернулся от Тохтамыша. Он уже поставил на него так много, что явно было выгоднее довести начатое дело до конца, чем затевать что-то новое. «К тому же, – думал Тимур, – все потерянное сейчас после окупится и принесет свои плоды: чем больше Тохтамыш будет мне обязан, тем послушнее он станет, сделавшись великим ханом Белой Орды».
В Самарканде, не теряя времени, начали готовиться к новому походу и через верных людей зорко наблюдали за всем происходившим в Сыгнаке. А там было явно неблагополучно: хан Мелик вел разгульную жизнь, ссорился с улусными князьями и наживал себе все больше врагов. В войске его не любили и вскоре начали поговаривать, что Тохтамыш был бы куда лучшим ханом.
Учитывая эти настроения, Тимур, осенью того же года, снова отправил Тохтамыша на завоевание ак-ордынского престола.
Этот четвертый поход увенчался полным успехом. Тохта-мышу без боя сдалась сильнейшая белоордынская крепость Сауран, а после недолгого сопротивления пал и Сыгнак. Хан Мелик был захвачен в плен и казнен, вместе с эмиром Балтык-чи, – единственным до конца не пожелавшим изменить ему
военачальником. И то, чего так настойчиво добивался Тимур, наконец совершилось: великим ханом Белой Орды был провозглашен Тохтамыш. Но вожделения последнего простирались гораздо дальше, чем думал Железный Хромец.
Зиму 1378 года Тохтамыш провел в Сыгнаке, занимаясь делами государства. Он показал себя способным правителем и быстро упрочнил свое положение. Осыпав милостями и подарками улусных ханов и эмиров, он обеспечил себе их преданность и поддержку, произвел необходимые перемены в делах управления и на все руководящие должности поставил верных и подходящих людей. Одновременно он собрал и отлично снарядил большое войско, во главе которого весною 1379 года выступил в поход на Волгу.
Ему легко удалось подчинить себе всех левобережных ханов и занять Сарай, которым, после ухода Урус-хана, в третий раз овладел Араб-шах. К осени того же года все Заволжье и Приуралье были покорны Тохтамышу и его власть прочно утвердилась на всем огромном пространстве между реками Сырдарьей и Волгой.
Для того чтобы стать единым повелителем всего улуса Джучи, ему предстояло теперь скрестить оружие с Мамаем, который владел правобережьем Волги, распространяя свою власть и на русские земли. Но момент для этого был явно неподходящий: готовясь к решительной схватке с князем Дмитрием Московским, Мамай собрал громадную орду и был силен, как никогда. Это обстоятельство заставило его совершить пагубную ошибку: он не обратил должного внимания на усиление Тохтамыша, самонадеянно полагая, что с ним нетрудно будет справиться после победного похода на Русь.
Тохтамыш поступил умнее: он решил пока крепить свои собственные силы и не мешать столкновению Мамая с Дмитрием, справедливо рассудив, что чем бы оно ни закончилось, – больше всего выгадает на этом именно он, Тохтамыш, ибо оба противника понесут огромные потери, после чего справиться с Мамаем, а в случае непокорности и с Дмитрием, будет уже не трудно.
Дальнейшее показало, что его расчет был вполне правильным.
Эмир Балтыкчи был отцом Эдигея, в будущем сыгравшего роковую роль в судьбе Тохтамыша.
ГЛАВА 8
ГЛАВА 9
– Я никогда не сомневался в твоей дружбе и в твоей преданности, Ичан. Но сейчас скажи: куда ты ранен?
– В плечо. Рана не опасная, но я потерял очень много крови и теперь слаб, как новорожденный ребенок.
– Сейчас я перевяжу твою рану, и поспим до полуночи, – и нам и коню моему нужен отдых. А потом сядем на него вдвоем, и поедем. Наше войско стало на ночевку не очень далеко отсюда, – по пути я поднялся на холм и видел с той стороны огни костров. К восходу солнца мы будем там.
Тимур и на этот раз не отвернулся от Тохтамыша. Он уже поставил на него так много, что явно было выгоднее довести начатое дело до конца, чем затевать что-то новое. «К тому же, – думал Тимур, – все потерянное сейчас после окупится и принесет свои плоды: чем больше Тохтамыш будет мне обязан, тем послушнее он станет, сделавшись великим ханом Белой Орды».
В Самарканде, не теряя времени, начали готовиться к новому походу и через верных людей зорко наблюдали за всем происходившим в Сыгнаке. А там было явно неблагополучно: хан Мелик вел разгульную жизнь, ссорился с улусными князьями и наживал себе все больше врагов. В войске его не любили и вскоре начали поговаривать, что Тохтамыш был бы куда лучшим ханом.
Учитывая эти настроения, Тимур, осенью того же года, снова отправил Тохтамыша на завоевание ак-ордынского престола.
Этот четвертый поход увенчался полным успехом. Тохта-мышу без боя сдалась сильнейшая белоордынская крепость Сауран, а после недолгого сопротивления пал и Сыгнак. Хан Мелик был захвачен в плен и казнен, вместе с эмиром Балтык-чи, – единственным до конца не пожелавшим изменить ему
военачальником. И то, чего так настойчиво добивался Тимур, наконец совершилось: великим ханом Белой Орды был провозглашен Тохтамыш. Но вожделения последнего простирались гораздо дальше, чем думал Железный Хромец.
Зиму 1378 года Тохтамыш провел в Сыгнаке, занимаясь делами государства. Он показал себя способным правителем и быстро упрочнил свое положение. Осыпав милостями и подарками улусных ханов и эмиров, он обеспечил себе их преданность и поддержку, произвел необходимые перемены в делах управления и на все руководящие должности поставил верных и подходящих людей. Одновременно он собрал и отлично снарядил большое войско, во главе которого весною 1379 года выступил в поход на Волгу.
Ему легко удалось подчинить себе всех левобережных ханов и занять Сарай, которым, после ухода Урус-хана, в третий раз овладел Араб-шах. К осени того же года все Заволжье и Приуралье были покорны Тохтамышу и его власть прочно утвердилась на всем огромном пространстве между реками Сырдарьей и Волгой.
Для того чтобы стать единым повелителем всего улуса Джучи, ему предстояло теперь скрестить оружие с Мамаем, который владел правобережьем Волги, распространяя свою власть и на русские земли. Но момент для этого был явно неподходящий: готовясь к решительной схватке с князем Дмитрием Московским, Мамай собрал громадную орду и был силен, как никогда. Это обстоятельство заставило его совершить пагубную ошибку: он не обратил должного внимания на усиление Тохтамыша, самонадеянно полагая, что с ним нетрудно будет справиться после победного похода на Русь.
Тохтамыш поступил умнее: он решил пока крепить свои собственные силы и не мешать столкновению Мамая с Дмитрием, справедливо рассудив, что чем бы оно ни закончилось, – больше всего выгадает на этом именно он, Тохтамыш, ибо оба противника понесут огромные потери, после чего справиться с Мамаем, а в случае непокорности и с Дмитрием, будет уже не трудно.
Дальнейшее показало, что его расчет был вполне правильным.
Эмир Балтыкчи был отцом Эдигея, в будущем сыгравшего роковую роль в судьбе Тохтамыша.
ГЛАВА 8
И поможе Бог великому князю Дмитрею Ивановичю, и победи врагы своя: татары повергоша копия свои и мечи и побегоша за реку за Вожю, а наши за ними, бьючи их и секучи и колючи, и убиша их множество, а инии в реце утопиша, и посрамлены быше окааннии бе-сермены.
Троицкая летопись
Через год после сражения на реке Пьяне, окрыленный легким успехом Араб-шаха, Мамай послал на Москву большое войско, под начальством князя Бегича. Это был лучший из золотоордынских полководцев того, времени, старый и опытный воин, за всю свою долгую боевую жизнь не знавший ни одного поражения и глубоко преданный Мамаю.
Избрав кратчайший путь на Москву, через земли Рязанского княжества, Бегич быстро двигался вперед, не отвлекаясь грабежом попутных городов и селений и по возможности стараясь сохранить свой поход в тайне. Но у Дмитрия Ивановича были верные люди и в ставке Мамая: он вовремя был предупрежден о готовящемся нашествии и заранее успел сосредоточить сильную рать на берегах Оки, Едва до него дошла весть о том, что орда Бегича перешла рязанские рубежи, – он выступил ей навстречу, напрямик, через земли своего союзника – князя Владимира Пронского, который присоединил к московскому войску большой отряд, под начальством своего сына Даниила.
Противники встретились на реке Вожеи несколько дней простояли друг против друга, не начиная сражения. Дмитрий Иванович занял очень выгодные позиции на левом берегу, расположив свое войско на гребне подковообразной возвышенности, полого спускавшейся к реке. Единственный удобный брод находился именно здесь. Справа и слева берег был крут и изрезан оврагами, что весьма затруднило бы переправу татарской конницы в другом месте и лишало ее возможности совершить какой-либо обход. Учитывая все это, Дмитрий решил оставаться тут, не переходя через реку и предоставляя это сделать татарам.
Бегич, со своей стороны, отлично видел, что условия сражения на левом берегу будут для него невыгодны, а потому не торопился, надеясь, что русские, наскучив ждать, сами перейдут Вожу. Чтобы побудить их к этому, он даже
В о ж а – правый приток Оки, впадающий в нее недалеко от Рязани.
оставил правый берег свободным и разбил свой стан в нескольких верстах от реки.
Но шли дни, а Дмитрий не трогался с места, и Бегич наконец понял, что совершить переправу придется ему: его противник мог простоять за рекою хоть до зимы, ибо ничто не обязывало его вступать в сражение, а он, Бегич, уклониться от этого не имел возможности. Мамай послал его именно для того, чтобы сразиться с Московским князем, и вернуться назад, не попытавшись этого сделать, он, конечно, не мог. Утром одиннадцатого августа татары начали переправу, не встречая со стороны русских никаких препятствий. В полдень вся ордынская конница уже сосредоточилась на левом берегу и, выстроившись в боевой порядок, ударила на центр московского расположения, возглавляемый самим великим князем Дмитрием Ивановичем. Но едва тут завязалась сеча, – с холмов обрушились на татар оба крыла русского войска, под начальством воеводы Тимофея Вельяминова и князя Даниила Пронского.
Битва была чрезвычайно упорной и продолжалась несколько часов. Сам Дмитрий сражался в первых рядах, воодушевляя других, и вскоре русские начали одолевать. Татар медленно теснили к реке и спереди, и с боков, все крепче сжимая охватившее их живое полукольцо. Однако они долгое время держались стойко и защищались отчаянно, ибо Бегич обещал казнить каждого, кто без приказа перейдет на другой берег. Но когда Бегич пал и бритая голова его, – со всей Орде известным бельмом на левом глазу, – насаженная на русское копье, поднялась над сражающимися, татар охватила паника. Не слушая яростных криков темника Хаджи-бея, вступившего теперь в командование и пережившего Бегича на какие-нибудь полчаса, – все бросились к берегу, давя и опрокидывая друг друга, в чаянье спастись за рекой.
Под русскими мечами и стрелами эта страшная переправа продолжалась до темноты. Тысячи татар полегли в этот день на берегу Вожи, но еще больше в ней утонуло. Преданье, – конечно, как и все героические преданья, сильно преувеличивая действительность, – говорит, что к концу побоища реку можно было перейти, не замочив ног, по плотине, образовавшейся из человеческих и конских трупов.
Спустившаяся ночная тьма позволила остаткам татар уйти и помешала победителям их преследовать. Утром русское войско перешло на правый берег, но стоял такой густой туман, что в нескольких шагах ничего не было видно. Тлько
к полудню прояснилось, и Дмитрий сейчас же бросился по следам отступивших татар. Под вечер он нагнал весь огромный обоз Бегича, брошенный убегающим войском. Русским досталась богатейшая добыча: все татарские повозки, кибитки, шатры, множество доспехов, оружия, утвари, скота и рабов. По распоряжению великого князя все это на следующий день было поделено между его воинами, но теперь надо было, не теряя времени, продолжать погоню за разбитой ордой. Ее нагнали уже после захода солнца, – часть татар успели порубить, остальные рассеялись под покровом наступившей ночи.
Победа Дмитрия была полной: больше половины Бегичева войска было уничтожено, все его имущество захвачено; из семи татарских князей, возглавлявших этот поход, остался в живых лишь один, едва отважившийся возвратиться в ставку Мамая со страшной вестью. Потери русских тоже были значительны. Славною смертью пали московские воеводы Дмитрий Александрович Монастырев и Назар Данилович Ку-саков, а с ними многие воины. Три дня стоял Дмитрий Иванович на берегах Вожи, пока собирали и хоронили убитых, потом возвратился в Москву, где, под звон колоколов, был торжественно встречен народом и духовенством.
Это было первое в истории большое сражение, выигранное русскими у татар. Для Руси его значение было огромно: оно полностью разрушило веру в непобедимость Орды, показало русским, что ныне у них есть вождь, способный с нею бороться и побеждать, укрепило уверенность в своих силах, поколебленную поражением на Пьяне. Но и Мамаю оно доказало, что он недооценивал могущества Москвы и что для победы над нею собственных сил его орды уже недостаточно.
Летом следующего года Мамай опустошил земли Нижегородского княжества, затем внезапно появился под Рязанью, взял город приступом, разграбил его и сжег. В этих действиях им руководило не только желание отомстить русским за свое поражение на Воже: путем устрашения он хотел принудить к полной покорности Рязанского и Нижегородского князей и обеспечить себе их помощь в предстоящем решительном столкновении с Москвой. Это ему отчасти удалось: в Куликовской битве Суздальско-Нижегородские князья не рискнули открыто примкнуть к Дмитрию, а великий князь Рязанский был даже союзником Мамая, хотя и не принес ему никакой пользы.
Но в своих усилиях удержать власть над Москвой Мамай
не пренебрегал, по-видимому, и более низменными средствами. Так, после разгрома татар на Воже в обозе Бегича был победителями захвачен «некий поп русский», пробиравшийся из Орды на Русь, а при обыске на нем был обнаружен сверток с «лютым зельем». Под пытками он признался, что этим «зельем» снабдили его в ставке Мамая государевы изменники – боярин Иван Васильевич Вельяминов и купец Некомат Сурожанин, и что ехал он по их наущению в Москву, «чтобы извести великого князя».
Разумеется, Иван Васильевич Вельяминов очутился в Орде не случайно, и трудно сомневаться в том, что это покушение затевалось с согласия Мамая, а может.быть и по его прямому наущению. Иначе отравитель едва ли мог бы путешествовать в обозе татарского войска.
Боярин Вельяминов, деятельно помогавший Тверскому князю в его борьбе с Дмитрием и уже три года тому назад уличенный в предательстве, с тех пор скрывался. Но Дмитрий Иванович, не злопамятный по натуре и поглощенный другими делами, не прилагал особых усилий к поимке изменника. Однако этот случай исчерпал его терпение: на всех дорогах, ведущих из Орды на Русь, было установлено наблюдение за проезжающими, а по русским городам разосланы люди, знающие Ивана Вельяминова в лицо, с приказанием схватить его, как только он будет обнаружен. Но на след его долго не удавалось напасть: среди купечества у боярина было немало пособников, помогавших ему скрываться.
Только в конце лета 1379 года Вельяминов, по словам летописца, был «взят хитростию» в городе Серпухове и привезен в Москву. Несколько дней спустя, по повелению великого князя, ему была отрублена голова.
В истории Руси это была первая публичная казнь, и на москвичей она произвела тяжкое впечатление. Иван Васильевич был так красив и принял смерть с таким достоинством и бесстрашием, что многие отказывались верить в его виновность. Летописец так повествует об этом событии: «Того же лета, августа в тридцатый день, на память святого мученика Филикса, во вторник до обеда, убьев бысть Иван Васильев, сын тысяцкого Вельяминова, мечом бысть потят на Кучковом поле у города Москвы, повелением князя великого Дмитрея
Этот случай отмечен всеми русскими летописями почти в одинаковых выражениях: «На том же побоищи, на Воже, изымаша некоего попа русского, от Орды шедша, от Ивана Вельяминова, и обретоша у него мех лютого зелья и потом извыпрошаша его и много истязаша, а после сослаша его князь великий на Лаче озеро в заточение».
Ивановичи. И бе множество народа стояще и мнози просле-зишася о нем и опечалишеся о красе его и о величествии его».
Пособник Вельяминова, купец Некомат Сурожанин, был пойман и казнен четыре года спустя.
Пока на Руси происходили все эти события, крупные сдвиги совершались также в соседней Литве. Великий князь Ягайло, продолжая политику своего отца, стремился к новым захватам русских земель, но теперь его собственных сил было для этого недостаточно, тем более что на престоле он чувствовал себя не очень прочно. Не гнушаясь в отношениях с подчиненными ему князьями ни обманом, ни коварством, – он восстановил против себя своего могущественного дядю, князя Кейстута, человека рыцарски благородного и пользовавшегося в Литве всенародной любовью и популярностью; старшие братья тоже считали себя обиженными завещанием отца и едва терпели над собой власть младшего, а часто и вовсе отказывали ему в повиновении. Все это толкнуло Ягайлу на сближение с Тевтонским орденом, которому он предложил совместный поход на Москву, надеясь путем новых завоеваний упрочнить свою власть и укрепить пошатнувшееся государственное единство Литовского княжества.
Но расчеты его оказались ошибочными. В Литве ненавидели тевтонских рыцарей, с неслыханной жестокостью насаждавших здесь христианство и грабивших народ, а потому союз с ними окончательно восстановил против Ягайло недовольных князей. В частности, он послужил поводом к отъезду из Литвы старшего Ольгердовича – князя Андрея Полоцкого, который, явившись на Русь и поцеловав крест Московскому великому князю, получил при его помощи княжение во Пскове.
Осведомленный в намереньях Ягайлы, Дмитрий Иванович не стал ожидать, пока он столкуется с орденом, а с обычной своей решительностью, в конце 1379 года, сам послал на Литву большое войско, под начальством князей Владимира Серпуховского, Боброка-Волынского и Андрея Полоцкого. Войско это победно вторгнулось в Новгород-Северскую землю, захватило город Стародуб (черниговский), а оттуда двинулось на Трубчевск и Брянск. Княживший здесь Дмитрий Ольгер-дович, также недовольный Ягайлой, сдал свои города без сопротивления и, подобно старшему своему брату Андрею, вместе с дружиной и многими боярами перешел на службу
Полное собрание русских летописей. Т. 2, 18.
к великому князю Московскому, который, как гласит летопись, «приял его с честью великою и многою любовью и даждь ему град Переяславль-Залесский, со всеми его пошлинами».
Весною следующего года Дмитрий Иванович все захваченные у Литвы города оставил. Этим походом он хотел лишь устрашить Ягайлу, показав ему как силу Москвы, так и непрочность его собственного государства. Но начинать серьезную войну с Литвой он сейчас не хотел и не мог, так как хорошо понимал, что Мамай не простит ему своего поражения на Воже и что надо быть готовым к отражению нового татарского нашествия на Русь.
А слухи, приходившие из Орды, день ото дня становились тревожнее. Осенью 1379 года внезапно умер, очевидно от отравления, хан Магомет-Султан, – ставленник Мамая, – и последний провозгласил себя великим ханом Золотой Орды. Всю зиму он усиленно собирал войска и летом 1380 года, с ордой, насчитывающей несколько сот тысяч человек, вышел на кочевку к берегам реки Воронежа, у самых рубежей Руси.
Троицкая летопись
Через год после сражения на реке Пьяне, окрыленный легким успехом Араб-шаха, Мамай послал на Москву большое войско, под начальством князя Бегича. Это был лучший из золотоордынских полководцев того, времени, старый и опытный воин, за всю свою долгую боевую жизнь не знавший ни одного поражения и глубоко преданный Мамаю.
Избрав кратчайший путь на Москву, через земли Рязанского княжества, Бегич быстро двигался вперед, не отвлекаясь грабежом попутных городов и селений и по возможности стараясь сохранить свой поход в тайне. Но у Дмитрия Ивановича были верные люди и в ставке Мамая: он вовремя был предупрежден о готовящемся нашествии и заранее успел сосредоточить сильную рать на берегах Оки, Едва до него дошла весть о том, что орда Бегича перешла рязанские рубежи, – он выступил ей навстречу, напрямик, через земли своего союзника – князя Владимира Пронского, который присоединил к московскому войску большой отряд, под начальством своего сына Даниила.
Противники встретились на реке Вожеи несколько дней простояли друг против друга, не начиная сражения. Дмитрий Иванович занял очень выгодные позиции на левом берегу, расположив свое войско на гребне подковообразной возвышенности, полого спускавшейся к реке. Единственный удобный брод находился именно здесь. Справа и слева берег был крут и изрезан оврагами, что весьма затруднило бы переправу татарской конницы в другом месте и лишало ее возможности совершить какой-либо обход. Учитывая все это, Дмитрий решил оставаться тут, не переходя через реку и предоставляя это сделать татарам.
Бегич, со своей стороны, отлично видел, что условия сражения на левом берегу будут для него невыгодны, а потому не торопился, надеясь, что русские, наскучив ждать, сами перейдут Вожу. Чтобы побудить их к этому, он даже
В о ж а – правый приток Оки, впадающий в нее недалеко от Рязани.
оставил правый берег свободным и разбил свой стан в нескольких верстах от реки.
Но шли дни, а Дмитрий не трогался с места, и Бегич наконец понял, что совершить переправу придется ему: его противник мог простоять за рекою хоть до зимы, ибо ничто не обязывало его вступать в сражение, а он, Бегич, уклониться от этого не имел возможности. Мамай послал его именно для того, чтобы сразиться с Московским князем, и вернуться назад, не попытавшись этого сделать, он, конечно, не мог. Утром одиннадцатого августа татары начали переправу, не встречая со стороны русских никаких препятствий. В полдень вся ордынская конница уже сосредоточилась на левом берегу и, выстроившись в боевой порядок, ударила на центр московского расположения, возглавляемый самим великим князем Дмитрием Ивановичем. Но едва тут завязалась сеча, – с холмов обрушились на татар оба крыла русского войска, под начальством воеводы Тимофея Вельяминова и князя Даниила Пронского.
Битва была чрезвычайно упорной и продолжалась несколько часов. Сам Дмитрий сражался в первых рядах, воодушевляя других, и вскоре русские начали одолевать. Татар медленно теснили к реке и спереди, и с боков, все крепче сжимая охватившее их живое полукольцо. Однако они долгое время держались стойко и защищались отчаянно, ибо Бегич обещал казнить каждого, кто без приказа перейдет на другой берег. Но когда Бегич пал и бритая голова его, – со всей Орде известным бельмом на левом глазу, – насаженная на русское копье, поднялась над сражающимися, татар охватила паника. Не слушая яростных криков темника Хаджи-бея, вступившего теперь в командование и пережившего Бегича на какие-нибудь полчаса, – все бросились к берегу, давя и опрокидывая друг друга, в чаянье спастись за рекой.
Под русскими мечами и стрелами эта страшная переправа продолжалась до темноты. Тысячи татар полегли в этот день на берегу Вожи, но еще больше в ней утонуло. Преданье, – конечно, как и все героические преданья, сильно преувеличивая действительность, – говорит, что к концу побоища реку можно было перейти, не замочив ног, по плотине, образовавшейся из человеческих и конских трупов.
Спустившаяся ночная тьма позволила остаткам татар уйти и помешала победителям их преследовать. Утром русское войско перешло на правый берег, но стоял такой густой туман, что в нескольких шагах ничего не было видно. Тлько
Победа Дмитрия была полной: больше половины Бегичева войска было уничтожено, все его имущество захвачено; из семи татарских князей, возглавлявших этот поход, остался в живых лишь один, едва отважившийся возвратиться в ставку Мамая со страшной вестью. Потери русских тоже были значительны. Славною смертью пали московские воеводы Дмитрий Александрович Монастырев и Назар Данилович Ку-саков, а с ними многие воины. Три дня стоял Дмитрий Иванович на берегах Вожи, пока собирали и хоронили убитых, потом возвратился в Москву, где, под звон колоколов, был торжественно встречен народом и духовенством.
Это было первое в истории большое сражение, выигранное русскими у татар. Для Руси его значение было огромно: оно полностью разрушило веру в непобедимость Орды, показало русским, что ныне у них есть вождь, способный с нею бороться и побеждать, укрепило уверенность в своих силах, поколебленную поражением на Пьяне. Но и Мамаю оно доказало, что он недооценивал могущества Москвы и что для победы над нею собственных сил его орды уже недостаточно.
Летом следующего года Мамай опустошил земли Нижегородского княжества, затем внезапно появился под Рязанью, взял город приступом, разграбил его и сжег. В этих действиях им руководило не только желание отомстить русским за свое поражение на Воже: путем устрашения он хотел принудить к полной покорности Рязанского и Нижегородского князей и обеспечить себе их помощь в предстоящем решительном столкновении с Москвой. Это ему отчасти удалось: в Куликовской битве Суздальско-Нижегородские князья не рискнули открыто примкнуть к Дмитрию, а великий князь Рязанский был даже союзником Мамая, хотя и не принес ему никакой пользы.
Но в своих усилиях удержать власть над Москвой Мамай
не пренебрегал, по-видимому, и более низменными средствами. Так, после разгрома татар на Воже в обозе Бегича был победителями захвачен «некий поп русский», пробиравшийся из Орды на Русь, а при обыске на нем был обнаружен сверток с «лютым зельем». Под пытками он признался, что этим «зельем» снабдили его в ставке Мамая государевы изменники – боярин Иван Васильевич Вельяминов и купец Некомат Сурожанин, и что ехал он по их наущению в Москву, «чтобы извести великого князя».
Разумеется, Иван Васильевич Вельяминов очутился в Орде не случайно, и трудно сомневаться в том, что это покушение затевалось с согласия Мамая, а может.быть и по его прямому наущению. Иначе отравитель едва ли мог бы путешествовать в обозе татарского войска.
Боярин Вельяминов, деятельно помогавший Тверскому князю в его борьбе с Дмитрием и уже три года тому назад уличенный в предательстве, с тех пор скрывался. Но Дмитрий Иванович, не злопамятный по натуре и поглощенный другими делами, не прилагал особых усилий к поимке изменника. Однако этот случай исчерпал его терпение: на всех дорогах, ведущих из Орды на Русь, было установлено наблюдение за проезжающими, а по русским городам разосланы люди, знающие Ивана Вельяминова в лицо, с приказанием схватить его, как только он будет обнаружен. Но на след его долго не удавалось напасть: среди купечества у боярина было немало пособников, помогавших ему скрываться.
Только в конце лета 1379 года Вельяминов, по словам летописца, был «взят хитростию» в городе Серпухове и привезен в Москву. Несколько дней спустя, по повелению великого князя, ему была отрублена голова.
В истории Руси это была первая публичная казнь, и на москвичей она произвела тяжкое впечатление. Иван Васильевич был так красив и принял смерть с таким достоинством и бесстрашием, что многие отказывались верить в его виновность. Летописец так повествует об этом событии: «Того же лета, августа в тридцатый день, на память святого мученика Филикса, во вторник до обеда, убьев бысть Иван Васильев, сын тысяцкого Вельяминова, мечом бысть потят на Кучковом поле у города Москвы, повелением князя великого Дмитрея
Этот случай отмечен всеми русскими летописями почти в одинаковых выражениях: «На том же побоищи, на Воже, изымаша некоего попа русского, от Орды шедша, от Ивана Вельяминова, и обретоша у него мех лютого зелья и потом извыпрошаша его и много истязаша, а после сослаша его князь великий на Лаче озеро в заточение».
Ивановичи. И бе множество народа стояще и мнози просле-зишася о нем и опечалишеся о красе его и о величествии его».
Пособник Вельяминова, купец Некомат Сурожанин, был пойман и казнен четыре года спустя.
Пока на Руси происходили все эти события, крупные сдвиги совершались также в соседней Литве. Великий князь Ягайло, продолжая политику своего отца, стремился к новым захватам русских земель, но теперь его собственных сил было для этого недостаточно, тем более что на престоле он чувствовал себя не очень прочно. Не гнушаясь в отношениях с подчиненными ему князьями ни обманом, ни коварством, – он восстановил против себя своего могущественного дядю, князя Кейстута, человека рыцарски благородного и пользовавшегося в Литве всенародной любовью и популярностью; старшие братья тоже считали себя обиженными завещанием отца и едва терпели над собой власть младшего, а часто и вовсе отказывали ему в повиновении. Все это толкнуло Ягайлу на сближение с Тевтонским орденом, которому он предложил совместный поход на Москву, надеясь путем новых завоеваний упрочнить свою власть и укрепить пошатнувшееся государственное единство Литовского княжества.
Но расчеты его оказались ошибочными. В Литве ненавидели тевтонских рыцарей, с неслыханной жестокостью насаждавших здесь христианство и грабивших народ, а потому союз с ними окончательно восстановил против Ягайло недовольных князей. В частности, он послужил поводом к отъезду из Литвы старшего Ольгердовича – князя Андрея Полоцкого, который, явившись на Русь и поцеловав крест Московскому великому князю, получил при его помощи княжение во Пскове.
Осведомленный в намереньях Ягайлы, Дмитрий Иванович не стал ожидать, пока он столкуется с орденом, а с обычной своей решительностью, в конце 1379 года, сам послал на Литву большое войско, под начальством князей Владимира Серпуховского, Боброка-Волынского и Андрея Полоцкого. Войско это победно вторгнулось в Новгород-Северскую землю, захватило город Стародуб (черниговский), а оттуда двинулось на Трубчевск и Брянск. Княживший здесь Дмитрий Ольгер-дович, также недовольный Ягайлой, сдал свои города без сопротивления и, подобно старшему своему брату Андрею, вместе с дружиной и многими боярами перешел на службу
Полное собрание русских летописей. Т. 2, 18.
к великому князю Московскому, который, как гласит летопись, «приял его с честью великою и многою любовью и даждь ему град Переяславль-Залесский, со всеми его пошлинами».
Весною следующего года Дмитрий Иванович все захваченные у Литвы города оставил. Этим походом он хотел лишь устрашить Ягайлу, показав ему как силу Москвы, так и непрочность его собственного государства. Но начинать серьезную войну с Литвой он сейчас не хотел и не мог, так как хорошо понимал, что Мамай не простит ему своего поражения на Воже и что надо быть готовым к отражению нового татарского нашествия на Русь.
А слухи, приходившие из Орды, день ото дня становились тревожнее. Осенью 1379 года внезапно умер, очевидно от отравления, хан Магомет-Султан, – ставленник Мамая, – и последний провозгласил себя великим ханом Золотой Орды. Всю зиму он усиленно собирал войска и летом 1380 года, с ордой, насчитывающей несколько сот тысяч человек, вышел на кочевку к берегам реки Воронежа, у самых рубежей Руси.
ГЛАВА 9
В лето 6888 поганый царь Мамай поиде ратью на Русь, на великаго князя Дмитрея Ивановичи, а с ним все князи ордынский темные и со всеми силами тотарскими. И еще к тому попаимована рать: бесерме-ны, буртаси, фрязи, черкасы, ясы, булгары, мордва, черемисы и ины многыя силы… А князь великий Ягайло со всею силою литовьской и с желотью и ляхи поиде на помощь Мамаю и с ним в одиначестве князь Олег Рязанский. И сочте силу свою Мамай и обрете девятьсот и тридцать тысяч человек. И возгордися он и рече: «Идем на Русь и сотворим се пусту, яко же при Батые было».
Устюжская летопись
В Орде всегда проживало достаточно русских людей, – купцов, духовенства и пленников, – среди которых были и соглядатаи Дмитрия. Уже раннею весною от них стали приходить вести о том, что Мамай готовится к походу и собрал небывалое по численности войско. Впрочем, Мамай и не ста-
Троицкая летопись.
Под б е се р м е н а м и летописец подразумевает тут туркменов; Фрязи – генуэзцы, ясы – осетины, буртасы – один из кочевых народов, обитавших в Заволжье; ж е л о т ь – жмудины. Что касается сил Мамая, то здесь они преувеличены по крайней мере вдвое, даже если бы к °Рде успели присоединиться литовские и рязанские войска.
рался скрыть этих приготовлений: он был слишком уверен в своей силе и потому действовал в открытую.
А силу сплотил он и впрямь огромную. На землях подвластной ему Орды в войско были согнаны все мужчины, способные держать оружие. Когда его спросили, какую часть земледельцев следует оставить, чтобы Орда была обеспечена хлебом, он ответил:
– Мне нужны воины, а не пахари. В этом году никто не должен работать на своем поле: хлеб для нас посеяли на Руси!
Во всех соседних землях люди Мамая вербовали наемников, обещая им милости хана и богатую добычу. И, едва стаяли снега, в Орду потянулись отряды черкесов, туркменов, осетин, волжских болгар, черемисов, мордвы и других. Соблазненные возможностью небывалого грабежа, пришли даже генуэзцы из Крыма.
Зимою Мамай вел переговоры с Ягайлой и с Рязанским князем Олегом Ивановичем, обещая щедро оделить их московскими землями, если они ему помогут. И помочь согласились оба, так как, помимо надежды на земельные приобретения, Ягайло искал случая посчитаться с Дмитрием, у которого находили прибежище все враждебные ему литовские князья, а Олег Иванович смертельно боялся татар, после того как они дважды, за последние три года, опустошили его землю и сожгли Рязань.
Было условлено, что не позже первого сентября литовские и рязанские войска соединятся с ордой Мамая в верховьях Дона и оттуда вместе двинутся на Москву.
Но не терял времени и великий князь Дмитрий Иванович. По его повелению во всех городах Руси готовили доспехи, в селах сбивали из дерева или плели из прутьев щиты, вытачивали и оперяли стрелы; во всех кузницах ковали оружие, закупали его в Великом Новгороде, у волжских болгар и в орденских землях; в подвластных Москве княжествах спешно собирали войска, а по Оке и в верховьях Дона были поставлены многочисленные заставы и сторожевые посты с наказом зорко следить за приближением татар и по возможности разведывать их силы.
Двадцать третьего июня в Москву прискакал служилый человек Андрей Попов и сказал, что привез важные вести из Мамаевой орды. Его тотчас провели к самому великому князю.
– Где видел орду? – спросил Дмитрий, оглядев с головы до ног крепкую фигуру воина.
– Ноне стоит она промеж рекой Воронежем и Доном, ве-
ликий государь, поприщста не будет от города Ельца.
– И сам Мамай с нею?
– Истина, княже. Своими очьми его видел.
– Обскажи все.
– Стояли мы стражею на Дону, чуть пониже Быстрой Сосны, – начал Попов, – я, Родион Жидовинов, Федька Ми-люк да с нами с пол ста воев. Ну, Задонье блюли мы крепко, и, едва татары пошли через Воронеж, мы уж о том знали. Сила у поганых несметная, – дни и ночи шли как сарана, – черна была степь, и не виделось им ни конца, ни краю. А как стала орда близ Дону, взял я двух воев, и почали мы ее объезжать кругом, дабы уразуметь, сколько есть силы басурманской и что можно высмотреть. Днем хоронились в кустах и в балках, а ночью ехали и за двенадцать ночей едва обкружили татарский стан! Ну, на тринадцатую ночь подобрался я к ним поближе, послухать, о чем толкуют у костров поганые, только забрехал на меня татарский пес и меня схватили.
Наутро привели к самому Мамаю. Спросил он – кто я есть, я запираться не стал, – и так и так, думаю, смерть. Но он не осерчал, ухмыльнулся. «Да, говорит, хоть все приезжайте сюды глядеть! Идут со мною двенадцать орд и три царства, а в службе у меня семьдесят три князя больших да тридцать малых, а силы моей считанной сорок шесть темь да, может, еще полстолька будет несчитанной. И, опричь того, всякий день подходят ко мне новые орды. И всю эту силу, каковой и у Батыя не было, веду я на Русь, на вашего князя Дмитрея Ивановича!» И, сказав такое, повелел он меня увести. Ну, видя, что Мамай беседовал со мною милостиво и казнить не велел, стерегли меня не дюже крепко, и молитвами Радонежского угодника да твоим государевым счастьем через ночь я сбег и привез тебе свои вести.
– Так… Сколько же, мыслишь ты, поистине есть войска у Мамая? Неужто он тебе правду сказал?
– Должно быть, прилгнул Мамай, княже, не без того. Счесть я, вестимо, не мог, а так прикидывал, что туменов у него будет поболе тридцати, может и сорок наберется.
– Ну, добро, иди. Службу твою не забуду.
Времени терять было нельзя, и Дмитрий в тот же день
Поприще – древнерусская мера длины, примерно верста. В этом повествовании приводятся все имена русских людей, – князей, воевод, служилых дворян, купцов– и простых воинов, – участников Куликовской битвы, которые автору удалось обнаружить в летописях и иных документах эпохи. Их немного более ста, и они заслуживают того, чтобы их не забыло потомство.
разослал гонцов по всем русским городам, повелевая войскам к Успению святой Богородицысобраться у города Коломны. На реку Быструю Сосну он отправил заставу в семьдесят испытанных воинов, под начальством молодых детей боярских Василия Тупика, Андрея Волосатого и Якова Ослябьева, наказав им бдительно следить за всеми передвижениями орды, а также захватить у татар «языка», – не простого воя, а мурзу либо сотника, – и прислать его поскорее в Москву.
Русская земля всколыхнулась и пришла в движение от края и до края. Но ни суеты, ни растерянности не было, – все шло ладно и споро, как было предусмотрено великим князем, ибо народ ему верил и каждый хотел, в меру сил своих, послужить святому делу спасения Отчизны. В приемные станы свозили хлеб и гречиху, гнали гурты скота, косяки лошадей; по дорогам тянулся к Москве и к Коломне пеший и конный люд, двигались отряды всадников, шли обозы с оружием и запасом; в церквах служили молебны, в селах и деревнях снаряжали ополченцев в войско: матери и жены укладывали в котомки немудреную снедь, целебные травы и медвежий жир для лечения ран, не забывали положить и по чистой белой рубахе, чтобы надел ее воин перед битвой, дабы не предстать перед престолом Божьим в непотребном виде, ежели выпадет ему смертный жребий. Никто не голосил и не плакал, – для того еще будет время, – да и что убиваться-то по одному, когда встает на врага вся Святая Русь, и коли не выстоит, – никому в ней живу не быть…
Слухи о том, что Русь деятельно готовится к отпору и что под знамена князя Дмитрия отовсюду стекаются войска, вскоре дошли до Мамая, поколебав его уверенность в легкой победе. Он понимал, что русские, одержимые идеей освобождения, будут сражаться с предельным упорством, а в стойкости своего собственного войска, – разноплеменного по составу и заинтересованного только в грабеже, – не был уверен. Успех своего похода он строил на огромном численном превосходстве, и вот это единственное его преимущество рушилось, если Дмитрию удастся собрать войска не меньше.
Помощь Литвы и Рязани приобретала теперь для Мамая особенно важное значение, но вовремя ли придет эта помощь? Он посылал к Ягайле и к князю Олегу гонца за гонцом, торопя их с выступлением, но ни тот ни другой не спешил. Правда, Ягайло выступил из Вильны в начале июля, но за три недели не прошел и трехсот верст; князь Олег Рязанский
15 августа по ст. ст.
отвечал, что и рад бы угодить хану, но сборы войска идут медленно потому, что после двух последних татарских набегов земля его обезлюдела. Разгневанный таким ответом, Мамай повелел ему сказать: «Я стою на рубежах твоей земли и, если ты не исполнишь обещанного, превращу ее в пастбище для моих коней!»
Положение князя Оле1а Ивановича было трудным: совесть не позволила ему сражаться на стороне татар, против своих, но в то же время он знал, что в случае неповиновения Мамай его не пощадит. Он мог двинуться на Москву через Рязанское княжество и по пути обратить его в пустыню. Правда, можно было решительно стать на сторону Дмитрия, но это значило – признать его главенство, а себя поставить в общий ряд с подвластными Москве князьями, чего Олег Иванович никак не хотел. Но и такой шаг едва ли спас бы его от мести Мамая, который стоял в четырех дневных переходах от его столицы и мог поспеть туда гораздо раньше, чем подойдут московские войска. Таким образом, вся изворотливость Рязанского князя была направлена к тому, чтобы остаться в стороне от столкновения Москвы с Ордой и не попасть между молотом и наковальней. И потому, получив грозное предостережение Мамая, он ответил ему новыми изъявлениями покорности и обещаниями поторопиться с выступлением, а в Москву сейчас же отправил гонца с вестью о том, что Мамай движется на Русь через Рязанские земли, угрожая их разорением, и что литовский князь Ягайло ведет свое войско на соединение с ордой.
Устюжская летопись
В Орде всегда проживало достаточно русских людей, – купцов, духовенства и пленников, – среди которых были и соглядатаи Дмитрия. Уже раннею весною от них стали приходить вести о том, что Мамай готовится к походу и собрал небывалое по численности войско. Впрочем, Мамай и не ста-
Троицкая летопись.
Под б е се р м е н а м и летописец подразумевает тут туркменов; Фрязи – генуэзцы, ясы – осетины, буртасы – один из кочевых народов, обитавших в Заволжье; ж е л о т ь – жмудины. Что касается сил Мамая, то здесь они преувеличены по крайней мере вдвое, даже если бы к °Рде успели присоединиться литовские и рязанские войска.
рался скрыть этих приготовлений: он был слишком уверен в своей силе и потому действовал в открытую.
А силу сплотил он и впрямь огромную. На землях подвластной ему Орды в войско были согнаны все мужчины, способные держать оружие. Когда его спросили, какую часть земледельцев следует оставить, чтобы Орда была обеспечена хлебом, он ответил:
– Мне нужны воины, а не пахари. В этом году никто не должен работать на своем поле: хлеб для нас посеяли на Руси!
Во всех соседних землях люди Мамая вербовали наемников, обещая им милости хана и богатую добычу. И, едва стаяли снега, в Орду потянулись отряды черкесов, туркменов, осетин, волжских болгар, черемисов, мордвы и других. Соблазненные возможностью небывалого грабежа, пришли даже генуэзцы из Крыма.
Зимою Мамай вел переговоры с Ягайлой и с Рязанским князем Олегом Ивановичем, обещая щедро оделить их московскими землями, если они ему помогут. И помочь согласились оба, так как, помимо надежды на земельные приобретения, Ягайло искал случая посчитаться с Дмитрием, у которого находили прибежище все враждебные ему литовские князья, а Олег Иванович смертельно боялся татар, после того как они дважды, за последние три года, опустошили его землю и сожгли Рязань.
Было условлено, что не позже первого сентября литовские и рязанские войска соединятся с ордой Мамая в верховьях Дона и оттуда вместе двинутся на Москву.
Но не терял времени и великий князь Дмитрий Иванович. По его повелению во всех городах Руси готовили доспехи, в селах сбивали из дерева или плели из прутьев щиты, вытачивали и оперяли стрелы; во всех кузницах ковали оружие, закупали его в Великом Новгороде, у волжских болгар и в орденских землях; в подвластных Москве княжествах спешно собирали войска, а по Оке и в верховьях Дона были поставлены многочисленные заставы и сторожевые посты с наказом зорко следить за приближением татар и по возможности разведывать их силы.
Двадцать третьего июня в Москву прискакал служилый человек Андрей Попов и сказал, что привез важные вести из Мамаевой орды. Его тотчас провели к самому великому князю.
– Где видел орду? – спросил Дмитрий, оглядев с головы до ног крепкую фигуру воина.
– Ноне стоит она промеж рекой Воронежем и Доном, ве-
ликий государь, поприщста не будет от города Ельца.
– И сам Мамай с нею?
– Истина, княже. Своими очьми его видел.
– Обскажи все.
– Стояли мы стражею на Дону, чуть пониже Быстрой Сосны, – начал Попов, – я, Родион Жидовинов, Федька Ми-люк да с нами с пол ста воев. Ну, Задонье блюли мы крепко, и, едва татары пошли через Воронеж, мы уж о том знали. Сила у поганых несметная, – дни и ночи шли как сарана, – черна была степь, и не виделось им ни конца, ни краю. А как стала орда близ Дону, взял я двух воев, и почали мы ее объезжать кругом, дабы уразуметь, сколько есть силы басурманской и что можно высмотреть. Днем хоронились в кустах и в балках, а ночью ехали и за двенадцать ночей едва обкружили татарский стан! Ну, на тринадцатую ночь подобрался я к ним поближе, послухать, о чем толкуют у костров поганые, только забрехал на меня татарский пес и меня схватили.
Наутро привели к самому Мамаю. Спросил он – кто я есть, я запираться не стал, – и так и так, думаю, смерть. Но он не осерчал, ухмыльнулся. «Да, говорит, хоть все приезжайте сюды глядеть! Идут со мною двенадцать орд и три царства, а в службе у меня семьдесят три князя больших да тридцать малых, а силы моей считанной сорок шесть темь да, может, еще полстолька будет несчитанной. И, опричь того, всякий день подходят ко мне новые орды. И всю эту силу, каковой и у Батыя не было, веду я на Русь, на вашего князя Дмитрея Ивановича!» И, сказав такое, повелел он меня увести. Ну, видя, что Мамай беседовал со мною милостиво и казнить не велел, стерегли меня не дюже крепко, и молитвами Радонежского угодника да твоим государевым счастьем через ночь я сбег и привез тебе свои вести.
– Так… Сколько же, мыслишь ты, поистине есть войска у Мамая? Неужто он тебе правду сказал?
– Должно быть, прилгнул Мамай, княже, не без того. Счесть я, вестимо, не мог, а так прикидывал, что туменов у него будет поболе тридцати, может и сорок наберется.
– Ну, добро, иди. Службу твою не забуду.
Времени терять было нельзя, и Дмитрий в тот же день
Поприще – древнерусская мера длины, примерно верста. В этом повествовании приводятся все имена русских людей, – князей, воевод, служилых дворян, купцов– и простых воинов, – участников Куликовской битвы, которые автору удалось обнаружить в летописях и иных документах эпохи. Их немного более ста, и они заслуживают того, чтобы их не забыло потомство.
разослал гонцов по всем русским городам, повелевая войскам к Успению святой Богородицысобраться у города Коломны. На реку Быструю Сосну он отправил заставу в семьдесят испытанных воинов, под начальством молодых детей боярских Василия Тупика, Андрея Волосатого и Якова Ослябьева, наказав им бдительно следить за всеми передвижениями орды, а также захватить у татар «языка», – не простого воя, а мурзу либо сотника, – и прислать его поскорее в Москву.
Русская земля всколыхнулась и пришла в движение от края и до края. Но ни суеты, ни растерянности не было, – все шло ладно и споро, как было предусмотрено великим князем, ибо народ ему верил и каждый хотел, в меру сил своих, послужить святому делу спасения Отчизны. В приемные станы свозили хлеб и гречиху, гнали гурты скота, косяки лошадей; по дорогам тянулся к Москве и к Коломне пеший и конный люд, двигались отряды всадников, шли обозы с оружием и запасом; в церквах служили молебны, в селах и деревнях снаряжали ополченцев в войско: матери и жены укладывали в котомки немудреную снедь, целебные травы и медвежий жир для лечения ран, не забывали положить и по чистой белой рубахе, чтобы надел ее воин перед битвой, дабы не предстать перед престолом Божьим в непотребном виде, ежели выпадет ему смертный жребий. Никто не голосил и не плакал, – для того еще будет время, – да и что убиваться-то по одному, когда встает на врага вся Святая Русь, и коли не выстоит, – никому в ней живу не быть…
Слухи о том, что Русь деятельно готовится к отпору и что под знамена князя Дмитрия отовсюду стекаются войска, вскоре дошли до Мамая, поколебав его уверенность в легкой победе. Он понимал, что русские, одержимые идеей освобождения, будут сражаться с предельным упорством, а в стойкости своего собственного войска, – разноплеменного по составу и заинтересованного только в грабеже, – не был уверен. Успех своего похода он строил на огромном численном превосходстве, и вот это единственное его преимущество рушилось, если Дмитрию удастся собрать войска не меньше.
Помощь Литвы и Рязани приобретала теперь для Мамая особенно важное значение, но вовремя ли придет эта помощь? Он посылал к Ягайле и к князю Олегу гонца за гонцом, торопя их с выступлением, но ни тот ни другой не спешил. Правда, Ягайло выступил из Вильны в начале июля, но за три недели не прошел и трехсот верст; князь Олег Рязанский
15 августа по ст. ст.
отвечал, что и рад бы угодить хану, но сборы войска идут медленно потому, что после двух последних татарских набегов земля его обезлюдела. Разгневанный таким ответом, Мамай повелел ему сказать: «Я стою на рубежах твоей земли и, если ты не исполнишь обещанного, превращу ее в пастбище для моих коней!»
Положение князя Оле1а Ивановича было трудным: совесть не позволила ему сражаться на стороне татар, против своих, но в то же время он знал, что в случае неповиновения Мамай его не пощадит. Он мог двинуться на Москву через Рязанское княжество и по пути обратить его в пустыню. Правда, можно было решительно стать на сторону Дмитрия, но это значило – признать его главенство, а себя поставить в общий ряд с подвластными Москве князьями, чего Олег Иванович никак не хотел. Но и такой шаг едва ли спас бы его от мести Мамая, который стоял в четырех дневных переходах от его столицы и мог поспеть туда гораздо раньше, чем подойдут московские войска. Таким образом, вся изворотливость Рязанского князя была направлена к тому, чтобы остаться в стороне от столкновения Москвы с Ордой и не попасть между молотом и наковальней. И потому, получив грозное предостережение Мамая, он ответил ему новыми изъявлениями покорности и обещаниями поторопиться с выступлением, а в Москву сейчас же отправил гонца с вестью о том, что Мамай движется на Русь через Рязанские земли, угрожая их разорением, и что литовский князь Ягайло ведет свое войско на соединение с ордой.