Эту чрезвычайно важную новость Дмитрий Иванович слышал впервые, но тем не менее рязанского посла он принял сурово.
– Скажи своему князю, – ответил он, – что я татар не боюсь, а коли он их боится, почто не идет с нами? Вся Русь ныне здесь, под моими стягами, одного лишь Рязанского князя нет. А ежели мыслит он со мною и с Мамаем ладиться, я его землю боронить от Орды не стану и пусть от меня добра не ждет!
Не имея уверенности в своих союзниках, Мамай между тем сделал попытку, не роняя своего достоинства, избежать войны с Дмитрием: он прислал к нему посла, обещая мир, если Русь согласится платить Орде ту дань, которая была установлена Батыем. Дмитрий Иванович, желая выиграть
Дань эта была установлена в размере «десятины», т. е. десятой части государственных доходов. Так она и выплачивалась до вокняжения Дмитрия Донского, который ее значительно урезал.
время для окончания своих сборов, не отверг сразу этого предложения. Татарского посла он продержал несколько дней, а потом отпустил его ни с чем, сказав, что посоветуется с другими князьями Русской земли и тогда пришлет свой ответ хану.
Но еще прежде того он отправил к месту расположения орды новый разведывательный отряд, иод началом воевод Ивана Сеславина, Григория Судакова и Клементин Полева, с наказом вызнать, – верно ли то, что Мамай поджидает подхода Ягайлы, а также захватить и прислать в Москву татарского «языка», поелику от первого посланного отряда никаких вестей до сих пор не было.
Но два дня спустя в Москву приехал сын боярский Василий Тупик, с захваченным им татарином. Пленник оказался одним из приближенных Мамая и сообщил важные сведенья. Он сказал, что за Доном стоит орда, численностью свыше тридцати туменов, не считая многих тысяч наемников, и что Мамай только и ожидает подхода войск Ягайлы и князя Олега Рязанского, чтобы двинуться на Русь и покончить с Дмитрием еще до наступления осенних дождей.
То, что Рязанский князь обещал свою помощь Мамаю, было для Дмитрия новостью, хотя и не очень его удивившей. Слухи о сговоре Мамая с Ягайлой тоже получили теперь свое подтверждение. И стало очевидно: Руси угрожает гибель, предотвратить которую можно только быстротой и смелостью действий. И Дмитрий решил не ожидать нападения, а первым ударить на татар, не давая им времени соединиться со своими союзниками.
Было начало августа, а, по словам плененного татарина, Мамай ожидал подхода Ягайлы и Олега Рязанского к первому сентября. Нельзя было терять ни дня, и Дмитрий Иванович сейчас же отдал приказ находившимся у Москвы войскам готовиться к выступлению на Коломну.
Вечером того же дня он вызвал к себе воеводу Захария Тютчева, хорошо говорившего по-татарски и слывшего человеком невозмутимо-спокойным и находчивым.
– Готовься послужить Руси, Захар Матвеевич, – сказал великий князь вошедшему боярину. – Ночь тебе на сборы, а с зарею выедешь послом моим в Орду.
– Сборы мои недолги, княже: коли есть спех, то и в ночь выеду, – ответил Тютчев. Он был еще молод, ясноглаз и хорош собою. И сердце Дмитрия на мгновение сжалось.
«Почитай, на смерть посылаю, – подумал он. – Да ведь все на нее идем. Днем раньше, днем позже, – что уж там… Ко-
му– то ехать надо, а лучше его на такое дело никого не сыскать». И вслух сказал:
– Выедешь утром. Повезешь грамоту мою Мамаю, и в той грамоте будет отписано, что дань ему готов платить такую, как платил доселева, ни рубля больше. А пока он свою орду с Дона не уведет, и того не дам! О десятине же пусть позабудет, – прошли те времена. А ежели ответ мой будет ему не по сердцу и схочет он со мною биться, скажи, что я к тому готов, только пусть наперед крепко подумает, – не пришлось бы ему платить мне десятину!
– Скажу, государь, – просто ответил Тютчев.
– На рожон, однако, не лезь, – продолжал Дмитрий. – Как хана его почти, но после держись достойно, как подобает посланцу Великой Руси. За мои слова ты перед ним не ответчик, а вот за свои, – гляди, не перегни… Все, что я тебе покуда сказал, это еще полдела. А наипаче надобно мне Мамая распалить, чтобы в сердцах снялся он с кочевья и пошел на нас, не ожидая Литву и своих рязанских пособников. Разумеешь? И в том уповаю на твое умение. В речах своих будь ловок и так все оборачивай, чтобы Мамай на меня взъярился, а не на тебя. Коли поведешь дело с умом – и Руси сослужишь службу великую, и сам будешь цел. Но ежели так выйдет, что он весь гнев свой на тебя изведет, а сам останется ждать Ягайлу и Рязанского князя, – и тебе конец, и мне никакого проку. Помни это.
– Разумею, княже. Чести русской не посрамлю и доверия твоего не обману.
– Тому верю. Знаю тебя. Поезжай через Рязанскую землю и по пути погляди да послушай – что там и как? Коли сведаешь что важное, немедля шли ко мне гонца. В Орде тоже держи глаза открытыми и старайся все примечать. С собою возьми сотню добрых воев, только, не доезжая дня до Мамаевой ставки, ее где-нибудь схорони, а сам явись к хану с двумя либо тремя боярскими детьми да со слугами. Сотня тебе может в пути сгодиться, – мало ли кого ноне встретишь!
– Все сделаю, как велишь, государь.
– Ну, тогда с Богом, иди сбирайся. Перед выездом зай-•ди, простимся и возьмешь грамоту, – будет готова.
Отпустив Тютчева и приказавши дворцовому Дьяку изготовить к утру грамоту для посла, Дмитрий Иванович созвал к себе находившихся в Москве князей и воевод, чтобы совместно обсудить подробности похода и установить порядок движения полков.
Было очевидно, что Коломна не сможет вместить всех собранных войск, большая часть которых находилась сейчас в окрестностях Москвы, очень важно было также избежать заторов на дорогах, а потому решили, что князь Владимир Андреевич Серпуховский и воевода Тимофей Вельяминов, – каждый во главе тридцатитысячного отряда, – двумя различными дорогами, минуя Коломну, пойдут прямо к выбранному для переправы через Оку месту, возле впадения в нее реки Лопасни; князь Федор Романович Белозерский и его сын Иван, с двадцатью пятью тысячами воинов, одновременно двинутся на Коломну, в три дня спустя за ними выступит и сам великий князь, с главными силами, численностью около шестидесяти тысяч человек. Все остальные войска уже находились в Коломне или подходили к ней прямыми дорогами из различных удельных княжеств.
За день до начала похода Дмитрий Иванович, с главными воеводами, отправился в Троицкую обитель. В ту пору митрополита в Москве не было, преподобный же Сергий, несмотря на скромный сан игумена, являлся наиболее чтимым на Руси пастырем, и потому именно от него хотел русский государь получить благословение на ратный подвиг.
В обитель приехали утром. Здесь, посреди обширной лесной поляны, обнесенной деревянным тыном, высилась большая, но незатейливая на вид бревенчатая церковь, в которой как раз совершалось богослужение. Справа и слева от нее, рядами тянулись такие же бревенчатые кельи иноков, сзади виднелась монастырская трапезная, и всевозможные службы.
Князь Дмитрий, сопровождаемый воеводами, вошел в церковь и окинул взором ее внутреннее убранство. Низкий иконостас, с решетчатыми царскими вратами, – сквозь которые молящимся хорошо была видна вся внутренность алтаря, – и потемневшие бревенчатые стены в полумраке сверкали золотом и самоцветами множества икон в драгоценных окладах, пожертвованных монастырю князьями и боярами. Среди этих сокровищ подлинной отрешенностью веяло от хрупкой фигуры седовласого подвижника Сергия, в скромном холщовом облачении служившего литургию! Голос
Временный глава Русской Церкви, архимандрит Митяй, в эту пору находился на пути в Константинополь, куда он выехал для посвящения в митрополиты.
его был тих и мягок, в возгласах не было ничего торжественного, – великое искусство его служения заключалось в полной его безыскусственности, – это была простая и задушевная беседа с Богом, сра?у и целиком приобщавшая к себе сердца и мысли молящихся, которых Сергий, казалось, вовсе не замечал.
С радостной легкостью поддавшись охватившему его ощущению близости Бога, Дмитрий горячо молился. Но, шепча, по привычке, заученные с детства слова уставных молитв, он внезапно осознал, что они не вмещают тех чувств, забот и тревог, которые тяжелым грузом лежали на его душе. И сердце нашло и подсказало ему иную молитву, – простую и немногословную, но чудесным образом выразившую все. «Господи великий, – шептал он, – услыши молитву мою, на Тебя одного уповаю! Не дай погибнуть Руси! Сколько уже претерпела она, страдалица, нету силы еще терпеть! Пособи же верным сынам Твоим одолеть врага, благослови оружие наше! Ты видишь, Господи: не ради возвеличения своего обнажаю я меч, а в защиту родной земли и неисчислимых святынь Твоих. Вложи же в этот меч всю разящую силу Твою, а жизнь мою, коли нужно, возьми, – с радостью предстану перед Твоим святым престолом, исполнивши земной долг мой!»
Окончив службу и не ожидая, когда великий князь подойдет под благословение, Сергий, с золотым распятием в руке, сам направился к нему и, осенив его широким крестным знамением, сказал:
– Буди здрав на многие лета, великий государь! И да исполнит Господь твою молитву!
– Благослови, отче святый, – промолвил Дмитрий, приложившись к кресту и опускаясь на колени. – Благослови и молись за нас, ибо час настал!
– Знаю, сыне. Иди смело и исполни долг, Богом тебе завещанный! Избрав тебя орудием своей всевышней воли, Господь не оставит тебя в решающий час. Благославляю тебя и христолюбивое воинство твое на великий подвиг освобождения Руси, а молитва моя и заступничество всех святых земли нашей всегда будет с вами!
Часом позже, после скромной трапезы, давая последнее напутствие великому князю, Сергий сказал:
– Знаю, много прольется христианской крови и ангелы Божьи уже плетут в небесах неисчислимые мученические венцы. Но ты, княже, своего еще не возденешь, ибо прежде того украсится чело твое венцом славы. Ты вернешься с брани живым и с победою!
– Да услышит тебя Господь и да исполнит Он по слову твоему, отче, – взволнованно промолвил Дмитрий, – Не себе славы ищу, а величия и блага Руси! И еще прошу, отче Сергий, дай мне на поход кого-либо из братии твоей. В том будет великая помощь войску моему, ибо укрепится оно духом, видя с собою на ратном поле посланца и молитвенника твоего!
– Добро, – сказал Сергий, минутку подумав. – Двоих тебе дам братьев, иноков Пересвета и Ослябю. Крест животворящий ныне избрали они своим оружием, но коли дрогнет твое войско и будет надобно примером ободрить его, – благословлю их и мечом постоять за Христову веру, ибо были они в миру славными витязями. Иди же, сыне, Бог приведет тебя к победе!
ГЛАВА 10
– Скажи своему князю, – ответил он, – что я татар не боюсь, а коли он их боится, почто не идет с нами? Вся Русь ныне здесь, под моими стягами, одного лишь Рязанского князя нет. А ежели мыслит он со мною и с Мамаем ладиться, я его землю боронить от Орды не стану и пусть от меня добра не ждет!
Не имея уверенности в своих союзниках, Мамай между тем сделал попытку, не роняя своего достоинства, избежать войны с Дмитрием: он прислал к нему посла, обещая мир, если Русь согласится платить Орде ту дань, которая была установлена Батыем. Дмитрий Иванович, желая выиграть
Дань эта была установлена в размере «десятины», т. е. десятой части государственных доходов. Так она и выплачивалась до вокняжения Дмитрия Донского, который ее значительно урезал.
время для окончания своих сборов, не отверг сразу этого предложения. Татарского посла он продержал несколько дней, а потом отпустил его ни с чем, сказав, что посоветуется с другими князьями Русской земли и тогда пришлет свой ответ хану.
Но еще прежде того он отправил к месту расположения орды новый разведывательный отряд, иод началом воевод Ивана Сеславина, Григория Судакова и Клементин Полева, с наказом вызнать, – верно ли то, что Мамай поджидает подхода Ягайлы, а также захватить и прислать в Москву татарского «языка», поелику от первого посланного отряда никаких вестей до сих пор не было.
Но два дня спустя в Москву приехал сын боярский Василий Тупик, с захваченным им татарином. Пленник оказался одним из приближенных Мамая и сообщил важные сведенья. Он сказал, что за Доном стоит орда, численностью свыше тридцати туменов, не считая многих тысяч наемников, и что Мамай только и ожидает подхода войск Ягайлы и князя Олега Рязанского, чтобы двинуться на Русь и покончить с Дмитрием еще до наступления осенних дождей.
То, что Рязанский князь обещал свою помощь Мамаю, было для Дмитрия новостью, хотя и не очень его удивившей. Слухи о сговоре Мамая с Ягайлой тоже получили теперь свое подтверждение. И стало очевидно: Руси угрожает гибель, предотвратить которую можно только быстротой и смелостью действий. И Дмитрий решил не ожидать нападения, а первым ударить на татар, не давая им времени соединиться со своими союзниками.
Было начало августа, а, по словам плененного татарина, Мамай ожидал подхода Ягайлы и Олега Рязанского к первому сентября. Нельзя было терять ни дня, и Дмитрий Иванович сейчас же отдал приказ находившимся у Москвы войскам готовиться к выступлению на Коломну.
Вечером того же дня он вызвал к себе воеводу Захария Тютчева, хорошо говорившего по-татарски и слывшего человеком невозмутимо-спокойным и находчивым.
– Готовься послужить Руси, Захар Матвеевич, – сказал великий князь вошедшему боярину. – Ночь тебе на сборы, а с зарею выедешь послом моим в Орду.
– Сборы мои недолги, княже: коли есть спех, то и в ночь выеду, – ответил Тютчев. Он был еще молод, ясноглаз и хорош собою. И сердце Дмитрия на мгновение сжалось.
«Почитай, на смерть посылаю, – подумал он. – Да ведь все на нее идем. Днем раньше, днем позже, – что уж там… Ко-
му– то ехать надо, а лучше его на такое дело никого не сыскать». И вслух сказал:
– Выедешь утром. Повезешь грамоту мою Мамаю, и в той грамоте будет отписано, что дань ему готов платить такую, как платил доселева, ни рубля больше. А пока он свою орду с Дона не уведет, и того не дам! О десятине же пусть позабудет, – прошли те времена. А ежели ответ мой будет ему не по сердцу и схочет он со мною биться, скажи, что я к тому готов, только пусть наперед крепко подумает, – не пришлось бы ему платить мне десятину!
– Скажу, государь, – просто ответил Тютчев.
– На рожон, однако, не лезь, – продолжал Дмитрий. – Как хана его почти, но после держись достойно, как подобает посланцу Великой Руси. За мои слова ты перед ним не ответчик, а вот за свои, – гляди, не перегни… Все, что я тебе покуда сказал, это еще полдела. А наипаче надобно мне Мамая распалить, чтобы в сердцах снялся он с кочевья и пошел на нас, не ожидая Литву и своих рязанских пособников. Разумеешь? И в том уповаю на твое умение. В речах своих будь ловок и так все оборачивай, чтобы Мамай на меня взъярился, а не на тебя. Коли поведешь дело с умом – и Руси сослужишь службу великую, и сам будешь цел. Но ежели так выйдет, что он весь гнев свой на тебя изведет, а сам останется ждать Ягайлу и Рязанского князя, – и тебе конец, и мне никакого проку. Помни это.
– Разумею, княже. Чести русской не посрамлю и доверия твоего не обману.
– Тому верю. Знаю тебя. Поезжай через Рязанскую землю и по пути погляди да послушай – что там и как? Коли сведаешь что важное, немедля шли ко мне гонца. В Орде тоже держи глаза открытыми и старайся все примечать. С собою возьми сотню добрых воев, только, не доезжая дня до Мамаевой ставки, ее где-нибудь схорони, а сам явись к хану с двумя либо тремя боярскими детьми да со слугами. Сотня тебе может в пути сгодиться, – мало ли кого ноне встретишь!
– Все сделаю, как велишь, государь.
– Ну, тогда с Богом, иди сбирайся. Перед выездом зай-•ди, простимся и возьмешь грамоту, – будет готова.
Отпустив Тютчева и приказавши дворцовому Дьяку изготовить к утру грамоту для посла, Дмитрий Иванович созвал к себе находившихся в Москве князей и воевод, чтобы совместно обсудить подробности похода и установить порядок движения полков.
Было очевидно, что Коломна не сможет вместить всех собранных войск, большая часть которых находилась сейчас в окрестностях Москвы, очень важно было также избежать заторов на дорогах, а потому решили, что князь Владимир Андреевич Серпуховский и воевода Тимофей Вельяминов, – каждый во главе тридцатитысячного отряда, – двумя различными дорогами, минуя Коломну, пойдут прямо к выбранному для переправы через Оку месту, возле впадения в нее реки Лопасни; князь Федор Романович Белозерский и его сын Иван, с двадцатью пятью тысячами воинов, одновременно двинутся на Коломну, в три дня спустя за ними выступит и сам великий князь, с главными силами, численностью около шестидесяти тысяч человек. Все остальные войска уже находились в Коломне или подходили к ней прямыми дорогами из различных удельных княжеств.
За день до начала похода Дмитрий Иванович, с главными воеводами, отправился в Троицкую обитель. В ту пору митрополита в Москве не было, преподобный же Сергий, несмотря на скромный сан игумена, являлся наиболее чтимым на Руси пастырем, и потому именно от него хотел русский государь получить благословение на ратный подвиг.
В обитель приехали утром. Здесь, посреди обширной лесной поляны, обнесенной деревянным тыном, высилась большая, но незатейливая на вид бревенчатая церковь, в которой как раз совершалось богослужение. Справа и слева от нее, рядами тянулись такие же бревенчатые кельи иноков, сзади виднелась монастырская трапезная, и всевозможные службы.
Князь Дмитрий, сопровождаемый воеводами, вошел в церковь и окинул взором ее внутреннее убранство. Низкий иконостас, с решетчатыми царскими вратами, – сквозь которые молящимся хорошо была видна вся внутренность алтаря, – и потемневшие бревенчатые стены в полумраке сверкали золотом и самоцветами множества икон в драгоценных окладах, пожертвованных монастырю князьями и боярами. Среди этих сокровищ подлинной отрешенностью веяло от хрупкой фигуры седовласого подвижника Сергия, в скромном холщовом облачении служившего литургию! Голос
Временный глава Русской Церкви, архимандрит Митяй, в эту пору находился на пути в Константинополь, куда он выехал для посвящения в митрополиты.
его был тих и мягок, в возгласах не было ничего торжественного, – великое искусство его служения заключалось в полной его безыскусственности, – это была простая и задушевная беседа с Богом, сра?у и целиком приобщавшая к себе сердца и мысли молящихся, которых Сергий, казалось, вовсе не замечал.
С радостной легкостью поддавшись охватившему его ощущению близости Бога, Дмитрий горячо молился. Но, шепча, по привычке, заученные с детства слова уставных молитв, он внезапно осознал, что они не вмещают тех чувств, забот и тревог, которые тяжелым грузом лежали на его душе. И сердце нашло и подсказало ему иную молитву, – простую и немногословную, но чудесным образом выразившую все. «Господи великий, – шептал он, – услыши молитву мою, на Тебя одного уповаю! Не дай погибнуть Руси! Сколько уже претерпела она, страдалица, нету силы еще терпеть! Пособи же верным сынам Твоим одолеть врага, благослови оружие наше! Ты видишь, Господи: не ради возвеличения своего обнажаю я меч, а в защиту родной земли и неисчислимых святынь Твоих. Вложи же в этот меч всю разящую силу Твою, а жизнь мою, коли нужно, возьми, – с радостью предстану перед Твоим святым престолом, исполнивши земной долг мой!»
Окончив службу и не ожидая, когда великий князь подойдет под благословение, Сергий, с золотым распятием в руке, сам направился к нему и, осенив его широким крестным знамением, сказал:
– Буди здрав на многие лета, великий государь! И да исполнит Господь твою молитву!
– Благослови, отче святый, – промолвил Дмитрий, приложившись к кресту и опускаясь на колени. – Благослови и молись за нас, ибо час настал!
– Знаю, сыне. Иди смело и исполни долг, Богом тебе завещанный! Избрав тебя орудием своей всевышней воли, Господь не оставит тебя в решающий час. Благославляю тебя и христолюбивое воинство твое на великий подвиг освобождения Руси, а молитва моя и заступничество всех святых земли нашей всегда будет с вами!
Часом позже, после скромной трапезы, давая последнее напутствие великому князю, Сергий сказал:
– Знаю, много прольется христианской крови и ангелы Божьи уже плетут в небесах неисчислимые мученические венцы. Но ты, княже, своего еще не возденешь, ибо прежде того украсится чело твое венцом славы. Ты вернешься с брани живым и с победою!
– Да услышит тебя Господь и да исполнит Он по слову твоему, отче, – взволнованно промолвил Дмитрий, – Не себе славы ищу, а величия и блага Руси! И еще прошу, отче Сергий, дай мне на поход кого-либо из братии твоей. В том будет великая помощь войску моему, ибо укрепится оно духом, видя с собою на ратном поле посланца и молитвенника твоего!
– Добро, – сказал Сергий, минутку подумав. – Двоих тебе дам братьев, иноков Пересвета и Ослябю. Крест животворящий ныне избрали они своим оружием, но коли дрогнет твое войско и будет надобно примером ободрить его, – благословлю их и мечом постоять за Христову веру, ибо были они в миру славными витязями. Иди же, сыне, Бог приведет тебя к победе!
ГЛАВА 10
И съвокупися князь великий Дмитрей Ивановичь со всеми князьями рускыми и со всею силою Русской земли, й поиде вборзе из Москвы противу поганых и прииде на Коломну, индеже собрав воев своих сто к пятьдесят тысящь, опричь рати иных князей и воевод местных. Еще к тому приспеща в той грозный час издалече князи Ольгердовичи, поклонитися и послужити: князь Андрей Полоцкий со псковичи и брат его Дмитрей Бряньскии со всеми своими мужи. И от начала миру не бывала такова сила русских князей, якоже при сем князи.
Повесть о побоище на Дону (XV в.)
Восемнадцатого августа великий князь, с главными силами, прибыл в Коломну, встреченный у городских ворот сонмом духовенства, во главе с коломенским епископом Герасимом, и множеством князей и воевод, уже находившихся на месте сбора.
Город был переполнен, и все окрестности его, на много верст кругом, представляли собой сплошной военный лагерь. Даже поднявшись на сторожевую башню коломенского кремля, Дмитрий Иванович не мог оглядеть всего этого ратного моря. Всюду, куда ни посмотри, виднелись сложенные из свежих ветвей шалаши воинов и походные шатры воевод; над ними реяли разноцветные стяги, сверкали острия составленных вместе копий, курились дымки бесчисленных костров; тут и там, на блеклой предосенней зелени полей, черными островами стояли сотни и тысячи тесно сдвинутых телег, пас-
Иноки Александр Пересвет и Родион Ослябя до пострижения были боярами и воеводами Брянского княжества.
лись огромные гурты скота и табуны лошадей. Среди всего этого всюду бродили, сидели и лежали люди, и было их столько, что, казалось, и счесть немыслимо…
«А ведь это еще не все, – с гордым удовлетворением подумал Дмитрий. – Шестьдесят тысяч пошли из Москвы прямо на Лопасню, да еще в пути к нам сколько пристанет! Быть того не может, чтобы татары одолели такую силу!»
Дмитрию хотелось сразу же пуститься в объезд лагеря, но его ждали на богослужение, к тому же он подумал, что будет лучше дать войску время подготовиться к общему смотру, а потому решил отложить это на завтра и, предупредив о том воевод, отправился к обедне.
Служил ее сам владыка Герасим, в старой, но просторной деревянной церкви Христова Воскресения, возле которой уже заканчивали постройку нового каменного храма того же имени, – самого обширного и величественного из всех дотоле бывших на Московской Руси. Но именно с этой, уже обветшалой и обреченной на снос бревенчатой церковью у Дмитрия были связаны особые воспоминания: четырнадцать лет тому назад его, почти отрока, венчали в ней с Евдокией Дмитриевной Суздальской. И, охваченный этими воспоминаниями, он никак не мог сосредоточиться на молитве.
«Будто и не много лет минуло, – думал он, – а сколь меняются времена! Брал Евдокию^ ее не зная, только лишь того ради, что надобно было породниться с Суздальскими князьями, – боялись мы их в ту пору. Сильны были и спесивы: не хотели ехать в Москву на свадьбу, пришлось уступить и венчаться тут, в Коломне. А ныне они предо мной не князья, а князишки, коли захочу, – пешки в Москву придут! За женку же им спасибо, слюбились с нею и живем дай Бог всякому… Как убивалась-то, бедняжка, меня на рать провожаючи!»
Вечером в полки были назначены воеводы, а утром следующего дня, когда вся рать была собрана на обширном Девичьем поле, близ города, – из кремлевских ворот выехал и направился к ней великий князь Дмитрий Иванович. Обычно скромный в одежде, сегодня он счел нужным показаться войску во всем блеске своего боевого облачения. Его шлем, оплечья и зерцало кольчуги сверкали золотом, на плечи была накинута отороченная горностаем алая епанча.
Роскошно был убран и его могучий белый конь: под драгоценное седло, с лукою, искрящейся огнями самоцветов, был положен богато расшитый жемчугом малиновый чепрак; узда, оголовье и нагрудник были изукрашены золотыми бляхами и кистями, а лоб коня – закрыт трехугольным золо-
тым щитом, со звездою, выложенной на нем из крупных ла-лов. И только боевой меч с крестообразной рукояткой, в простых черных ножнах висевший на боку у Дмитрия, не соответствовал всему этому великолепию и каждому красноречиво напоминал о том, что привело их сюда.
Справа и шага на два сзади окольничий Иван Кутузов вез развернутый черный стяг великого князя, с вышитым на нем изображением Нерукотворного Спаса. Слева, и тоже чуть поотстав, ехал воевода Михаила Бренко, ведавший учет войску, а сзади – еще человек десять приближенных, все, как и государь, в боевых доспехах. Князья и воеводы стояли на поле, впереди своих полков, но по мере того как Дмитрий объезжал их, они тоже присоединялись к его свите.
Войска были построены покоем, по трем сторонам поля, и первым с краю стоял Белозерский полк. Конных тут было мало, но зато пеших многие тысячи, и народ все здоровый, рослый, – «под стать своим князьям, – с удовлетворением отметил про себя Дмитрий. – Высок и дороден Федор Романович, а князь Иван на полголовы перерос отца, – истинный богатырь! Воины глядят смело и одеты неплохо. Доспехов, правда, почти не видать, но щиты хороши, мечей и копий много, у кого же нет, – у тех луки, топоры либо палицы. Эти будут биться! Эх, кабы все были такие, как белозерцы, татары бы и дорогу на Русь забыли!»
Вторым стоял полк Тарусских и Оболенских князей. Он был вполовину меньше Белозерского, но зато весь сидел на конях, и тут многие воины были в кольчугах и в шлемах. Перед серединой полка, окруженный десятком князей и воевод, бородатый великаи-витязь, сидя на вороном коне, держал голубой черниговский стяг, с изображением архангела Михаила. «Эти князья хотя и не столь богаты, а в грязь лицом не ударили, – медленно проезжая мимо, подумал Дмитрий. – Видать, ничего для войска не пожалели, да и сами вышли, почитай, все: и старики Ивановичи тут, и племянники их, и внуки. Господь знает только, все ли домой воротятся?»
Миновав еще Муромский полк, по численности не уступавший Тарусскому, но снаряженный похуже, Дмитрий Иванович придержал коня у следующего. Это были моложцы.
Л а л – рубин.
Покоем в славянском алфавите называлась буква П.
Это был общий княжеский род, идущий от кн. Юрия Тарусского, – младшего сына вел. князя Михаила Черниговского. Оболенское княжество было уделом Тарусского.
Их было немного, – тысячи с три, – но все конны и хорошо вооружены. Впереди полка, на поджаром золотисто-рыжем жеребце, сидел ладный русобородый всадник, в сверкающих начищенной сталью доспехах и в посеребренном шлеме-ерихонке. Это был князь Федор Михайлович Моложский, сверстник Дмитрия, товарищ детских игр и неизменный участник всех его войн и походов.
– Вот и еще привел Господь встретиться, Федя, – ласково сказал Дмитрий, подъезжая к нему. – Ну, здравствуй на долгие годы! Обнял бы тебя, да на коне и в доспехах несподручно. Снова, значит, вместе в сечу пойдем?
– Куда ты, туда и я, княже! Доколе жив, послужу тебе и святой Руси.
– Славных ты молодцов привел. Я уж знаю: добро бьются твои моложцы!
– Не обессудь, что мало, Дмитрей Иванович: повыбили моих людишек-то в последних войнах.
– Кто тебя осудит! Чай, на моей службе костьми легли. Ну, езжай за мною; поглядим других.
Вот стоят Ярославский, Ростовский, Углицкий, Ста-родубский полки… Вьются над ними алые, синие и желтые стяги, серебром и золотом светятся доспехи стоящих впереди князей и воевод. А воины, хотя и много их, снаряжены не богато. Конные еще туда-сюда, а больше пеших, и тут доспе-ха ни на ком не увидишь. Кто в тягиляе, а кто и просто в кожухе и в войлочной шапке, с понашитыми сверху железными бляхами и пластинами. На ногах лапти… Щиты деревянные, у кого обитые кожей, а у кого и так. Да и плетенных из лозы немало. Но люди глядят весело и биться будут, – знают, что идут за святое дело и что с ними Бог. А доспехи и щиты что же? Где их напастись на эдакое войско!
А вот и мещеряки, с князем своим Юрием Федоровичем. Ныне их с русскими почти и не различишь, а ведь дед родной этого князя, Беклемиш, еще был язычником! Только и остались у них от мещерской старины кожаные шапки да такие же латы, но это неплохо, – в битве они надежней тяги-ляев.
Объехав еще несколько полков, приведенных удельными князьями, Дмитрий Иванович, за которым следовало теперь не менее сотни военачальников, свернул вправо и поехал
Тягиляй – стеганая, на шерсти, толстая куртка с высоким воротником, обычно кожаная. Для предохранения бойца от сабельных ударов в нее вшивались куски железа, проволока и т. п.
вдоль той стороны поля, где были выстроены войска, собранные в московских землях.
Здесь, под желтым стягом, с изображением святого Георгия Победоносца, первым стоял Передовой полк, – все коренные москвичи, под началом воевод братьев Всеволожских – Дмитрия, Владимира и Ивана Александровичей. Этот полк, насчитывавший десять тысяч всадников, был гордостью Дмитрия. Лошади тут были на подбор, воины рослые, уже испытанные во многих битвах, почти все в кольчугах и в шишаках, с коваными круглыми щитами, при мечах и с длинными копьями, к которым, под лезвием, были приделаны железные крючья, чтобы стаскивать противника с седла.
«Эх, кабы все войско мое было таково, – думал Дмитрий, нарочито медленно проезжая мимо бородатых богатырей, провожавших его преданными глазами, – я бы тогда и татар, и литву, и немцев повоевал, ни единой пяди Русской земли под ними бы не оставил! Оно, правда, и так свое отберем, только долго будет и тяжко… Коли я не успею, сыны мои либо внуки сделают».
Далее стоял Коломенский полк, куда главным воеводою был поставлен государев свояк, Микула Васильевич Вельяминов, а за ним Владимирский и Юрьевский полки, под водительством боярина Ивана Окатьевича Валуева и племянника его Тимофея Васильевича. «И эти все хороши, – думал Дмитрий, пытливо оглядывая нескончаемые ряды воинов, тянувшиеся мимо. – На многих доспехи, лапотников почти не видать, и оружны как подобает. А вот костромичи похуже, – мысленно отметил он, подъезжая к следующему полку, перед которым сидел на коне воевода Иван Григорьевич Драница. Рыжие усы его уже запорошила седина, он был в русских доспехах, но на боку его висел тот же самый клыч в малиновых ножнах, с которым он, двенадцать лет тому назад, приехал из Прусской земли поискать счастья в службе Московскому князю.
– Погоди, Миша, – придерживая коня, обратился великий князь к боярину Бренку, – тут же у нас воеводою был поставлен Иван Квашня. Куда он подевался?
– Занедужил Иван Родионович, княже. Цельную ночь брюхом маялся и ныне лежит кулем. А Драница у костромичей вторым.
– Стало быть, расквасился наш Квашня! Ну, гляди, коли завтра ему не полегчает, пускай остается в Коломне. Драницу
Потомки Драницы впоследствии приняли фамилию Чуриловых.
на его место главным, а в подручные ему братьев Нелидовых!
– Нелидов Иван с Серпуховским ушел, княже, а Юрия взял с собою посол твой, Тютчев.
– Ну, тогда Кожина и Белоусова к Дранице!
– Сделаю, как велишь, Дмитрей Иванович.
– И еще, чтобы не забыть: Валую в помощь добавь Федора Грунка и Михаилу Челядню. Велик Владимирский полк, туда надобно поболе воевод поставить.
– Не забуду, княже.
Миновав Дмитровский полк, с воеводою Михайлой Ивановичем Окинфиевым, великий князь подъехал к Переяславскому, стоявшему на московской стороне поля последним. Сюда воеводою был назначен Андрей Иванович, сын татарского царевича Серкиза, – ныне московского боярина, состарившегося на службе Руси и слабого ногами, а потому оставленного Дмитрием в Москве. К своему удивлению, князь увидел теперь старика царевича в полном боевом облачении сидящим на коне, рядом с сыном.
– Не ждал тебя здесь увидеть, Иван Ахметович, – промолвил Дмитрий, подъезжая к нему. – Что, не усидел в Москве?
– Приехал, княже, – с легким татарским выговором ответил старик. – С сыном буду. Не обык я сидеть позади, когда другие в битву идут.
– Да нешто мало ты на веку повоевал? Чай, заслужил отдых. Ну, куда ты, с твоими ногами?
– Ноги ничего, государь. На коне я еще крепко сижу.
– Ну, а коли с коня собьют? Стар ведь ты, друже!
– Бог был милостив к моему роду, князь: у нас никто еще не умирал на постели. Коли я Его сильно не прогневил, верю, что и мне Он пошлет хорошую смерть.
– Стало быть, идешь ты со мною, чая этой «хорошей» смерти?
– За хлеб и за ласку твою, Дмитрей Иванович, хочу послужить тебе еще, как могу, – ответил царевич, поднимая на Дмитрия чуть раскосые и уже обесцвеченные старостью глаза. – А жизнь и смерть наша в руках Божьих.
С минуту Дмитрий молча глядел на старика, потом подался вперед и крепко сжал его руку.
– Эх, Иван Ахметович, верный ты друг! Ежели бы все служили мне, как ты, иного бы не желал. Ну, что ж, коли так, езжай с нами, и да сохранит тебя Господь!
Третью сторону поля занимали войска, приведенные братьями Ольгердовичами и русскими удельными князьями,
находившимися под властью Литвы. Взглянув на них, Дмитрий не мог скрыть своего удивления и радости: такой помощи с этой стороны он не ожидал. Тут было не менее шестидесяти тысяч воинов, все на конях и в большинстве хорошо вооруженные.
Особенно выделялись псковичи князя Андрея Ольгердови-ча. То ли воеводы их так умело поставили, то ли и впрямь все они были такие, но, проезжая вдоль Псковского полка, Дмитрий видел перед собою одинаково рослых и крепких молодцов, даже лицами будто схожих. Все их передние ряды были в доспехах, с железными щитами и копьями; среди начальных людейна многих были кованые немецкие панцири и шлемы с решетчатыми забралами, но в задних рядах Дмитрий заметил и тягилян, что вызвало в нем легкую досаду. «Богат Псков, да малость прижимист, – подумал он, – ему бы ништо и всех в кольчуги одеть». Но, подъезжая к сверкавшему позолотой колонтаряпсковскому князю, он сказал:
– Экие у тебя орлы, Андрей Ольгердович! Ты, может, нарочно таких брал, а неказистых оставлял дома? Гляди, плохой приплод будет у псковичей, ежели эти не вернутся с поля.
Повесть о побоище на Дону (XV в.)
Восемнадцатого августа великий князь, с главными силами, прибыл в Коломну, встреченный у городских ворот сонмом духовенства, во главе с коломенским епископом Герасимом, и множеством князей и воевод, уже находившихся на месте сбора.
Город был переполнен, и все окрестности его, на много верст кругом, представляли собой сплошной военный лагерь. Даже поднявшись на сторожевую башню коломенского кремля, Дмитрий Иванович не мог оглядеть всего этого ратного моря. Всюду, куда ни посмотри, виднелись сложенные из свежих ветвей шалаши воинов и походные шатры воевод; над ними реяли разноцветные стяги, сверкали острия составленных вместе копий, курились дымки бесчисленных костров; тут и там, на блеклой предосенней зелени полей, черными островами стояли сотни и тысячи тесно сдвинутых телег, пас-
Иноки Александр Пересвет и Родион Ослябя до пострижения были боярами и воеводами Брянского княжества.
лись огромные гурты скота и табуны лошадей. Среди всего этого всюду бродили, сидели и лежали люди, и было их столько, что, казалось, и счесть немыслимо…
«А ведь это еще не все, – с гордым удовлетворением подумал Дмитрий. – Шестьдесят тысяч пошли из Москвы прямо на Лопасню, да еще в пути к нам сколько пристанет! Быть того не может, чтобы татары одолели такую силу!»
Дмитрию хотелось сразу же пуститься в объезд лагеря, но его ждали на богослужение, к тому же он подумал, что будет лучше дать войску время подготовиться к общему смотру, а потому решил отложить это на завтра и, предупредив о том воевод, отправился к обедне.
Служил ее сам владыка Герасим, в старой, но просторной деревянной церкви Христова Воскресения, возле которой уже заканчивали постройку нового каменного храма того же имени, – самого обширного и величественного из всех дотоле бывших на Московской Руси. Но именно с этой, уже обветшалой и обреченной на снос бревенчатой церковью у Дмитрия были связаны особые воспоминания: четырнадцать лет тому назад его, почти отрока, венчали в ней с Евдокией Дмитриевной Суздальской. И, охваченный этими воспоминаниями, он никак не мог сосредоточиться на молитве.
«Будто и не много лет минуло, – думал он, – а сколь меняются времена! Брал Евдокию^ ее не зная, только лишь того ради, что надобно было породниться с Суздальскими князьями, – боялись мы их в ту пору. Сильны были и спесивы: не хотели ехать в Москву на свадьбу, пришлось уступить и венчаться тут, в Коломне. А ныне они предо мной не князья, а князишки, коли захочу, – пешки в Москву придут! За женку же им спасибо, слюбились с нею и живем дай Бог всякому… Как убивалась-то, бедняжка, меня на рать провожаючи!»
Вечером в полки были назначены воеводы, а утром следующего дня, когда вся рать была собрана на обширном Девичьем поле, близ города, – из кремлевских ворот выехал и направился к ней великий князь Дмитрий Иванович. Обычно скромный в одежде, сегодня он счел нужным показаться войску во всем блеске своего боевого облачения. Его шлем, оплечья и зерцало кольчуги сверкали золотом, на плечи была накинута отороченная горностаем алая епанча.
Роскошно был убран и его могучий белый конь: под драгоценное седло, с лукою, искрящейся огнями самоцветов, был положен богато расшитый жемчугом малиновый чепрак; узда, оголовье и нагрудник были изукрашены золотыми бляхами и кистями, а лоб коня – закрыт трехугольным золо-
тым щитом, со звездою, выложенной на нем из крупных ла-лов. И только боевой меч с крестообразной рукояткой, в простых черных ножнах висевший на боку у Дмитрия, не соответствовал всему этому великолепию и каждому красноречиво напоминал о том, что привело их сюда.
Справа и шага на два сзади окольничий Иван Кутузов вез развернутый черный стяг великого князя, с вышитым на нем изображением Нерукотворного Спаса. Слева, и тоже чуть поотстав, ехал воевода Михаила Бренко, ведавший учет войску, а сзади – еще человек десять приближенных, все, как и государь, в боевых доспехах. Князья и воеводы стояли на поле, впереди своих полков, но по мере того как Дмитрий объезжал их, они тоже присоединялись к его свите.
Войска были построены покоем, по трем сторонам поля, и первым с краю стоял Белозерский полк. Конных тут было мало, но зато пеших многие тысячи, и народ все здоровый, рослый, – «под стать своим князьям, – с удовлетворением отметил про себя Дмитрий. – Высок и дороден Федор Романович, а князь Иван на полголовы перерос отца, – истинный богатырь! Воины глядят смело и одеты неплохо. Доспехов, правда, почти не видать, но щиты хороши, мечей и копий много, у кого же нет, – у тех луки, топоры либо палицы. Эти будут биться! Эх, кабы все были такие, как белозерцы, татары бы и дорогу на Русь забыли!»
Вторым стоял полк Тарусских и Оболенских князей. Он был вполовину меньше Белозерского, но зато весь сидел на конях, и тут многие воины были в кольчугах и в шлемах. Перед серединой полка, окруженный десятком князей и воевод, бородатый великаи-витязь, сидя на вороном коне, держал голубой черниговский стяг, с изображением архангела Михаила. «Эти князья хотя и не столь богаты, а в грязь лицом не ударили, – медленно проезжая мимо, подумал Дмитрий. – Видать, ничего для войска не пожалели, да и сами вышли, почитай, все: и старики Ивановичи тут, и племянники их, и внуки. Господь знает только, все ли домой воротятся?»
Миновав еще Муромский полк, по численности не уступавший Тарусскому, но снаряженный похуже, Дмитрий Иванович придержал коня у следующего. Это были моложцы.
Л а л – рубин.
Покоем в славянском алфавите называлась буква П.
Это был общий княжеский род, идущий от кн. Юрия Тарусского, – младшего сына вел. князя Михаила Черниговского. Оболенское княжество было уделом Тарусского.
Их было немного, – тысячи с три, – но все конны и хорошо вооружены. Впереди полка, на поджаром золотисто-рыжем жеребце, сидел ладный русобородый всадник, в сверкающих начищенной сталью доспехах и в посеребренном шлеме-ерихонке. Это был князь Федор Михайлович Моложский, сверстник Дмитрия, товарищ детских игр и неизменный участник всех его войн и походов.
– Вот и еще привел Господь встретиться, Федя, – ласково сказал Дмитрий, подъезжая к нему. – Ну, здравствуй на долгие годы! Обнял бы тебя, да на коне и в доспехах несподручно. Снова, значит, вместе в сечу пойдем?
– Куда ты, туда и я, княже! Доколе жив, послужу тебе и святой Руси.
– Славных ты молодцов привел. Я уж знаю: добро бьются твои моложцы!
– Не обессудь, что мало, Дмитрей Иванович: повыбили моих людишек-то в последних войнах.
– Кто тебя осудит! Чай, на моей службе костьми легли. Ну, езжай за мною; поглядим других.
Вот стоят Ярославский, Ростовский, Углицкий, Ста-родубский полки… Вьются над ними алые, синие и желтые стяги, серебром и золотом светятся доспехи стоящих впереди князей и воевод. А воины, хотя и много их, снаряжены не богато. Конные еще туда-сюда, а больше пеших, и тут доспе-ха ни на ком не увидишь. Кто в тягиляе, а кто и просто в кожухе и в войлочной шапке, с понашитыми сверху железными бляхами и пластинами. На ногах лапти… Щиты деревянные, у кого обитые кожей, а у кого и так. Да и плетенных из лозы немало. Но люди глядят весело и биться будут, – знают, что идут за святое дело и что с ними Бог. А доспехи и щиты что же? Где их напастись на эдакое войско!
А вот и мещеряки, с князем своим Юрием Федоровичем. Ныне их с русскими почти и не различишь, а ведь дед родной этого князя, Беклемиш, еще был язычником! Только и остались у них от мещерской старины кожаные шапки да такие же латы, но это неплохо, – в битве они надежней тяги-ляев.
Объехав еще несколько полков, приведенных удельными князьями, Дмитрий Иванович, за которым следовало теперь не менее сотни военачальников, свернул вправо и поехал
Тягиляй – стеганая, на шерсти, толстая куртка с высоким воротником, обычно кожаная. Для предохранения бойца от сабельных ударов в нее вшивались куски железа, проволока и т. п.
вдоль той стороны поля, где были выстроены войска, собранные в московских землях.
Здесь, под желтым стягом, с изображением святого Георгия Победоносца, первым стоял Передовой полк, – все коренные москвичи, под началом воевод братьев Всеволожских – Дмитрия, Владимира и Ивана Александровичей. Этот полк, насчитывавший десять тысяч всадников, был гордостью Дмитрия. Лошади тут были на подбор, воины рослые, уже испытанные во многих битвах, почти все в кольчугах и в шишаках, с коваными круглыми щитами, при мечах и с длинными копьями, к которым, под лезвием, были приделаны железные крючья, чтобы стаскивать противника с седла.
«Эх, кабы все войско мое было таково, – думал Дмитрий, нарочито медленно проезжая мимо бородатых богатырей, провожавших его преданными глазами, – я бы тогда и татар, и литву, и немцев повоевал, ни единой пяди Русской земли под ними бы не оставил! Оно, правда, и так свое отберем, только долго будет и тяжко… Коли я не успею, сыны мои либо внуки сделают».
Далее стоял Коломенский полк, куда главным воеводою был поставлен государев свояк, Микула Васильевич Вельяминов, а за ним Владимирский и Юрьевский полки, под водительством боярина Ивана Окатьевича Валуева и племянника его Тимофея Васильевича. «И эти все хороши, – думал Дмитрий, пытливо оглядывая нескончаемые ряды воинов, тянувшиеся мимо. – На многих доспехи, лапотников почти не видать, и оружны как подобает. А вот костромичи похуже, – мысленно отметил он, подъезжая к следующему полку, перед которым сидел на коне воевода Иван Григорьевич Драница. Рыжие усы его уже запорошила седина, он был в русских доспехах, но на боку его висел тот же самый клыч в малиновых ножнах, с которым он, двенадцать лет тому назад, приехал из Прусской земли поискать счастья в службе Московскому князю.
– Погоди, Миша, – придерживая коня, обратился великий князь к боярину Бренку, – тут же у нас воеводою был поставлен Иван Квашня. Куда он подевался?
– Занедужил Иван Родионович, княже. Цельную ночь брюхом маялся и ныне лежит кулем. А Драница у костромичей вторым.
– Стало быть, расквасился наш Квашня! Ну, гляди, коли завтра ему не полегчает, пускай остается в Коломне. Драницу
Потомки Драницы впоследствии приняли фамилию Чуриловых.
на его место главным, а в подручные ему братьев Нелидовых!
– Нелидов Иван с Серпуховским ушел, княже, а Юрия взял с собою посол твой, Тютчев.
– Ну, тогда Кожина и Белоусова к Дранице!
– Сделаю, как велишь, Дмитрей Иванович.
– И еще, чтобы не забыть: Валую в помощь добавь Федора Грунка и Михаилу Челядню. Велик Владимирский полк, туда надобно поболе воевод поставить.
– Не забуду, княже.
Миновав Дмитровский полк, с воеводою Михайлой Ивановичем Окинфиевым, великий князь подъехал к Переяславскому, стоявшему на московской стороне поля последним. Сюда воеводою был назначен Андрей Иванович, сын татарского царевича Серкиза, – ныне московского боярина, состарившегося на службе Руси и слабого ногами, а потому оставленного Дмитрием в Москве. К своему удивлению, князь увидел теперь старика царевича в полном боевом облачении сидящим на коне, рядом с сыном.
– Не ждал тебя здесь увидеть, Иван Ахметович, – промолвил Дмитрий, подъезжая к нему. – Что, не усидел в Москве?
– Приехал, княже, – с легким татарским выговором ответил старик. – С сыном буду. Не обык я сидеть позади, когда другие в битву идут.
– Да нешто мало ты на веку повоевал? Чай, заслужил отдых. Ну, куда ты, с твоими ногами?
– Ноги ничего, государь. На коне я еще крепко сижу.
– Ну, а коли с коня собьют? Стар ведь ты, друже!
– Бог был милостив к моему роду, князь: у нас никто еще не умирал на постели. Коли я Его сильно не прогневил, верю, что и мне Он пошлет хорошую смерть.
– Стало быть, идешь ты со мною, чая этой «хорошей» смерти?
– За хлеб и за ласку твою, Дмитрей Иванович, хочу послужить тебе еще, как могу, – ответил царевич, поднимая на Дмитрия чуть раскосые и уже обесцвеченные старостью глаза. – А жизнь и смерть наша в руках Божьих.
С минуту Дмитрий молча глядел на старика, потом подался вперед и крепко сжал его руку.
– Эх, Иван Ахметович, верный ты друг! Ежели бы все служили мне, как ты, иного бы не желал. Ну, что ж, коли так, езжай с нами, и да сохранит тебя Господь!
Третью сторону поля занимали войска, приведенные братьями Ольгердовичами и русскими удельными князьями,
находившимися под властью Литвы. Взглянув на них, Дмитрий не мог скрыть своего удивления и радости: такой помощи с этой стороны он не ожидал. Тут было не менее шестидесяти тысяч воинов, все на конях и в большинстве хорошо вооруженные.
Особенно выделялись псковичи князя Андрея Ольгердови-ча. То ли воеводы их так умело поставили, то ли и впрямь все они были такие, но, проезжая вдоль Псковского полка, Дмитрий видел перед собою одинаково рослых и крепких молодцов, даже лицами будто схожих. Все их передние ряды были в доспехах, с железными щитами и копьями; среди начальных людейна многих были кованые немецкие панцири и шлемы с решетчатыми забралами, но в задних рядах Дмитрий заметил и тягилян, что вызвало в нем легкую досаду. «Богат Псков, да малость прижимист, – подумал он, – ему бы ништо и всех в кольчуги одеть». Но, подъезжая к сверкавшему позолотой колонтаряпсковскому князю, он сказал:
– Экие у тебя орлы, Андрей Ольгердович! Ты, может, нарочно таких брал, а неказистых оставлял дома? Гляди, плохой приплод будет у псковичей, ежели эти не вернутся с поля.