Карина Демина. Леди и война. Пепел моего сердца

   Ночи больше не было. День. Свет яркий до того, что смотреть невозможно. Воздух, который изнутри разъедает, а дышать приходится ртом, потому как нос забит.
   – Не шевелись, хуже будет.
   Перевернули на бок, укрыли чем-то теплым, лохматым, пахнущим мокрой шерстью и дымом.
   – Не смотри…
   Дар смотрел. Наперекор. И потому, что должен был видеть. Край одеяла из овчины. Солому. Тюки, наваленные безо всякого порядка. Крестовину меча. Солдат, идущих рядом с повозкой. Дорогу. Кресты… много крестов. Людей на них. Люди еще жили. Кричали. Плакали. Стонали. Говорили что-то, и Дар радовался, что умрут они не скоро. Но когда умрут, то будут наконец свободны.
   Они ведь именно этого хотели…
   Крестов хватило на три дня пути. На четвертый Дар сдался и начал есть.
   Красная ночь возвращалась в снах до самой смерти Арвина Дохерти. В последний год его жизни Сержант каждый день ждал выброса. Ошибся.
   И вот теперь снова.
   Грохот нарастал и, верно, был слышен и обычным людям. Сержант отстраненно думал, что не успеет сделать все.
   Вернуться в замок.
   Найти Меррон. Забрать Снежинку.
   Пробиваться лучше в порт. Там – лодка, и до острова… в городе нет никого, кто хотя бы частично поглотит удар. Люди обезумеют. Сколько нужно времени, чтобы они перебили друг друга? Или хотя бы ослабели достаточно, чтобы выбраться за пределы… города? А за чертой? Как далеко накроет откат?
   Волна набирала силу и… гасла, не достигнув порога. Набирала и…
   – Гарнизон к оружию! – Сержант толкнул оцепеневшего дозорного. – Всех поднимай!
   Гасла… гасла…
   Рвалась.
   Не вырвалась. Умерла нерожденной, и в наступившей тишине Сержант слышал, как в едином ритме стучат сердца людей, которых вдруг стало много. Они слышали зов и были готовы откликнуться…
   …как и горожане.
   Высыпали на улицы. Напуганы. Растеряны. Не знают, что чудом живы остались, и лезут под копыта.
   – С дороги!
   Хорошо, к эпицентру не сунутся, не по знанию, но подчиняясь инстинктам. Иногда даже хорошо, что люди – это животные.
   Впереди – распахнутые ворота, чернота храма и яркая мурана, потянувшаяся было – чует родство, – но отпрянувшая: не признала.
   Изольда в полудреме.
   Кровь на полу… немного.
   И храм стоит, значит, получилось. Город пощадили. Изольда жива. Дохерти вернется. Осталась малость – дожить до возвращения.
   Разум рассчитывал варианты. Немного. Пробиваться к границе или хотя бы на Север. Сколько пойдет за Сержантом? Сотни две, вряд ли больше. И долго эти сотни не продержатся.
   Корабль?
   Море зимой неспокойно. Да и Сержант ничего не смыслит в корабельных делах. Значит, придется довериться. Нельзя доверять.
   Остается замок. Осада. И надежда, что Дохерти соизволит не задерживаться в нулевой зоне.
   Вернуться получилось, как и добраться до Башни.
   Выставить охрану.
   Опоздать к Меррон.
   Сиг, которому поручено было найти и взять под охрану, лишь руками развел и пробормотал, оправдываясь:
   – Какого ляду ты сразу охрану не приставил?
   Сержант и сам себя спрашивал. Ответа не было, кроме собственного тупого упрямства и желания сделать все наперекор. Ему ведь рекомендовали. Предупреждали. Настаивали.
   И померещилось, что принуждают.
   – И это… там к тебе… – Сиг отворачивается.
   А ведь Меррон ему не по вкусу пришлась, высказался, что Сержант к одной кобыле вторую нашел.
   Леди Элизабет сидела за столом, на том самом месте, которое облюбовала ее племянница. Та забиралась на стул с ногами, и узкие длинные ступни выглядывали из-под полы. В задумчивости Меррон шевелила пальцами и почесывала пером пятку. А потом совершенно искренне удивлялась, откуда на чулке чернила. Она тяжело привыкала к смене места. Беспокоилась. Вздрагивала от малейшего шороха, сама того не замечая. Стеснялась трогать его вещи.
   И бесстыдно спала нагишом.
   – Я… – Леди Элизабет сглотнула. – Прошу прощения, что… без приглашения, но…
   Она не представляла, как сказать то, что должна была. И Сержант помог.
   – Вас прислали сообщить мне, что Меррон вернут, если я проявлю благоразумие.
   – Д-да.
   Надо было слушать, что говорили. И самому думать. Спрятать. Запереть. Запор не спас – дверь выломали, показывая, что в этой игре сменились правила. Кормак больше не собирается соблюдать закон.
   А ведь казалось, успеется, есть время в запасе и нет мотива. Доверенное лицо – слишком незначительная фигура, чтобы руки марать.
   Кто знал, что счет пойдет на минуты?
   Кто-то знал. И отдал приказ вынести дверь. Охрану тоже вырезал бы. Но это – не оправдание.
   – Если вы не согласитесь, – по тону леди Элизабет стало очевидно, что она именно так и думает: Сержант не согласится, – то Меррон убьют. Вам просили передать…
   Сверток на столе, на который леди опасается смотреть: ее уже ознакомили с содержимым. Сержант медлил разворачивать тряпицу, пропитавшуюся кровью, побуревшую, заскорузлую.
   Они не причинят вреда Меррон.
   Ценный товар.
   Пока уверены, что ценный, – не причинят…
   В холстине – палец и прядь волос. Палец мужской, слишком толстый, короткий и с желтым ногтем. Да и резали после смерти. А вот волосы – Меррон.
   – Это не ее палец. – Сержант взял прядку, перевязанную красной нитью. – Она цела и будет цела.
   Некоторое время. Потом убьют, даже если он исполнит то, что просят, – а Сержант сомневался, что сумеет исполнить. Кому нужны свидетели? Вопрос лишь в том, насколько мучительна будет эта смерть. Возможно, Меррон повезло, что она некрасива.
   – Кто вам это принес?
   – Леди Мэй.
   Мелькнула надежда, что шанс все-таки есть. Обменять Меррон на тех любителей литературы, которые ждут возвращения лорда-дознавателя. Среди них, кажется, две дочери леди Мэй.
   А вот сын ушел. Жаль. С сыном надежней было бы.
   – И чего она хочет?
   – Чтобы вы передали леди Изольду под опеку Совета.
   Шанс умер.
   – Завтра к вам обратятся… представители… и если вы… вы откажете…
   Она все-таки разрыдалась, а Сержант ничем не мог ее успокоить. Он откажет. И попробует потянуть время. Выторгует сутки. Или двое. А дальше… всегда кем-то приходится жертвовать. Он ведь предупреждал об этом. Одна радость – за порогом жизни Меррон не придется долго.
   А еще будет вечность, чтобы объясниться.
   Вечность – это долго. Возможно, когда-нибудь Сержанта простят.
   Срезанную прядь Сержант спрятал в карман, огляделся… место так и осталось чужим, как все предыдущие места, в которых случалось останавливаться. Из вещей жаль было лишь фарфоровую кошку. Ее Сержант стащил у леди Элизабет, почему-то казалось, что с этой дурацкой кошечкой Меррон легче перенесет смену места жительства. И нехорошо бросать обеих.
   Кошку он тоже забрал.
   Юго удалось вернуться незамеченным. Люди были слишком взбудоражены, чтобы обращать внимание на других людей, тем более столь незначительных.
   Они слышали то же, что слышал Юго?
   Слышали. И знают, что город едва не погиб. И Юго тоже. Но он жив, и это хорошо.
   Умылся свежим снегом, горсть отправил в рот – талая вода всегда придавала сил. Спрятавшись у разбитого окна – чьи-то нервы сдали, – Юго задумался. Контракт исполнен, и он в любой миг может покинуть мир.
   Он всегда уходил.
   Это логично. Разумно. Предусмотрительно.
   Но сейчас… ему не хотелось.
   Думалось о брошенной винтовке, которую всенепременно найдут. О том, что винтовка слишком чуждая для этого мира, и, следовательно, будет очевидно, что принесли ее извне. Это ли не лучшее доказательство вины недоучки?
   Имеется мотив.
   Имеется возможность.
   И если бы город все-таки задело, никто не стал бы искать правды. Кому она нужна? Нужен виновный, тот, кого уже в достаточной мере ненавидят, чтобы ненависть стала лучшим из доказательств.
   О да, Тень, маленькая хитрая тварь, сбежала, не желая видеть, чем закончится ее игра. Испугалась? Юго и сам испугался. Тогда, на площади, Дохерти тоже едва не вспыхнул, но иначе. Эта же волна была другой. Всем бы хватило, в том числе и Юго. Но Кайя Дохерти добрался до храма, город уцелел, и стоит ли гадать о том, что было бы, окажись протектор на Белом камне. Оттуда выбраться сложнее. А город в достаточной мере близок, чтобы задело. Разрушило. Но не до основания…
   Безумные, безумные люди… напуганы. И со страху творят куда больше глупостей, чем обычно.
   Юго надо решить, что делать дальше. Новый контракт помог бы, но следовало хорошенько подумать над тем, с кем его заключать.
 
   Утро началось с рассветом. Я сумела встать с постели, приняла ванну и оделась не без помощи Лаашьи. Благо за ночь в Башне появилось множество крайне полезных вещей.
   Выбрала платье из ярко-красного бархата с золотым шитьем и алмазными капельками. Платье было вызывающе роскошным, но я должна выглядеть как леди и хозяйка замка, а не заключенная.
   К платью подошло ожерелье из крупных рубинов.
   Жаль, цепь и корона в сокровищнице, а я понятия не имею, как туда добраться.
   Обойдусь.
   Подали завтрак. Я заставила себя есть, потому что еда – это силы, а силы мне понадобятся. Лорд-канцлер желает говорить со мной? Наша светлость готовы уделить ему время.
   Но сначала нам нужен совет. И кое-какие детали выяснить.
   Голова была ясная. Мысли – четкие. Злые.
   Отрывистые.
   Никогда прежде я не ощущала себя настолько сосредоточенной. Пожалуй, никогда прежде моего мужа не пытались убить всерьез. Но о нем-то как раз вспоминать не стоит – расклеюсь.
   Сержант появился именно тогда, когда я была готова к встрече с ним.
   – Доброе утро, леди. – Спокоен, привычно отстранен, словно происходящее волнует его крайне мало. Этот человек – мой единственный щит, и я знаю, что он вынужден будет защищать меня, но… знаю, что приказ возможно обойти. Мне нужен не сторожевой пес, а союзник. Вот только как-то не ладится у меня с союзами.
   – Доброе утро. Наверное.
   – Вы выглядите подобающим образом.
   – Кормак будет впечатлен?
   – Вряд ли. – Сержант присел.
   А он не переоделся даже. Он вообще отдыхал? Сомневаюсь. И если отдохнет, то нескоро. Сколько у него людей? Таких, которые верят? И при необходимости возьмутся за оружие?
   – Кормак будет испытывать вас. Обвинять. Унижать. Угрожать. Все, что угодно, лишь бы вывести из равновесия.
   Это я понимаю. Не понимаю лишь, почему Сержант избегает смотреть в глаза. Со вчерашнего вечера что-то изменилось, но я не понимаю, что именно.
   – Он предложит сделку. Но не вздумайте соглашаться.
   – Какую сделку?
   – Даже если вы согласитесь, это согласие ничего не будет значить для меня. Равно как и ваши приказы. Я им просто не подчинюсь.
   Откровенно. И странно, но следует дослушать.
   – Мой долг – обеспечить вашу безопасность. Любой ценой.
   И ему цену уже озвучили.
   – Поэтому до возвращения вашего мужа вы не покинете Башню.
   – Где Меррон?
   Его нельзя запугать или подкупить, но можно шантажировать.
   – Это не имеет значения. Дети протекторов в основном наследуют способность к изменению. Но встречаются и такие, как Магнус. Или я.
   Не имеет значения? Что значит это его «не имеет значения»?
   – Анализ крови позволяет сделать определенные выводы. В моем случае была допущена ошибка. В теории я должен был измениться, поэтому и учить меня начали рано. Однако к восьмилетнему возрасту я оставался… нормальным. Было решено, что брат меня подавляет. Два года я провел в нулевой зоне. Там довольно интересно, если найти с системой общий язык, но инициировать изменения не удалось.
   Молчу. Слушаю. Вопросы мне позволят задать позже, но не факт, что ответят.
   – Я вернулся домой и увидел, что дом стал другим. Брат стал другим. Темнее. Если понимаете, о чем речь.
   Понимаю. И Сержант продолжает рассказ:
   – Отец пытался его удержать в рамках и пропустил момент, когда еще можно было уехать. Впрочем, он сам не способен был покинуть пределы протектората, а мать отказалась уходить одна.
   – А ты?
   Неуместный вопрос, которого Сержант попросту не слышит.
   – Брат и вправду думал, что делает мир лучше. Всем и поровну. Всего. Исчезнет нищета. Грязь. И болезни тоже…
   Понятно. О том, чтобы отослать Сержанта в безопасное место, никто не подумал.
   – Он расшатывал мир, а мир расшатывал его. Идея развивалась. Богатых не стало, но число бедных отчего-то не уменьшилось. Во дворце появились свободные люди. Они и вправду решили, что свободны во всех желаниях. И в стремлении уравнять всех только наша семья все равно оставалась иной. Вот если бы ее не стало…
   Как понимаю, к этому логическому выводу и пришли те самые свободные люди.
   – Протекторы опоздали. Я не видел, как это было, но знаю. Брат убил отца. Мать. А потом просто позволил волне выплеснуться на город. Ее погасили, насколько смогли, но людям хватило. Волна стирает разум, снимает все границы. Остается желание убивать. Оно… не безумное, скорее, очень естественное. Правильное. Я остановился, встретив Арвина Дохерти. Вернее, он меня остановил. И останавливал еще несколько лет.
   И, судя по мелькнувшему выражению, сделал это не уговорами.
   – Мне до сих пор нравится убивать, но я это желание контролирую. Все люди, которых распяли, были изменены волной. Протекторы использовали их… как предупреждение.
   – Для кого?
   – Для других людей. Но и этот урок, похоже, подзабылся. Если бы вчера вы не дотянули до храма, мир получил бы новый.
   Вот и суть огненного цветка. Ядерный взрыв? Нет, пожалуй, ядерный взрыв куда как милосердней.
   – Арвин Дохерти взял с меня клятву служить семье. Вернее, выбил. Вероятно. Я был довольно упертым. И отказывался подчиняться. Ему надоело. И однажды я просто не сумел проигнорировать приказ. Потом были другие. Много. Пока Дохерти не убедился, что я веду себя правильно. Тогда он оставил меня в покое. Полагаю, временно. К счастью, он умер. Я не знал, насколько твой муж… не похож на него. И сделал единственное, что мог, – не привлекал внимания.
   И у него получалось, пока однажды наша светлость не совершила незапланированную прогулку.
   – Изначальный приказ – оберегать тебя. От всего. Любой ценой. Но… – Сержант сжал кулак, и пальцы хрустнули. – Но этот приказ не нужен. Нельзя допустить здесь того, что было во Фризии. Люди не понимают, какой силой пытаются управлять. Им кажется, что твой муж – добрый, мягкий человек, на которого можно и нужно воздействовать. Сам виноват. Но он не человек. Потеряв ориентир, Кайя Дохерти из самых благих побуждений утопит эту страну в крови. Их же руками. Их же желаниями. Поэтому, Изольда, дело не в тебе. Не во мне. Не в Меррон. В них. И в том, чтобы не позволить им убить себя.
   Остановить детей в их затянувшейся игре над пропастью во ржи?
   Но детей больше. Они сильнее. И считают, что правы.
   – А что будет с тобой?
   Не спрашиваю, как вышло, что он не защитил Меррон. Сержант и сам задаст себе этот вопрос. Возможно, найдется с ответом.
   Он попытается ее найти, но…
   – Не знаю. Вряд ли что-то хорошее, но на мире это не отразится.

Глава 3
Переговоры

   Никогда не делайте зла назло! Гадости должны идти от души.

Девиз доброго человека

   Меррон заснула. Она не собиралась спать, потому как спящий человек, во-первых, беззащитен, во-вторых, не способен придумать план побега, а в-третьих, из чувства протеста, но все-таки уснула.
   На полу.
   Пол был холодным, а сон недолгим и муторным. Меррон опять от кого-то пряталась, понимая, что прятаться бессмысленно, бежать тоже. Но когда заскрипела дверь, Меррон вскочила, намереваясь именно бежать… только нога затекла. И плечо. И вообще, как побежишь, когда на твоем пути сразу двое, в железе и при оружии.
   – Не шали, – предупредил тот, который повыше. – Хуже будет.
   Куда уж хуже?
   Хотя… пожалуй, Меррон пока воздержится выяснять, пусть думают, что она испугалась. И вообще надо вести себя так, как положено вести женщине, попавшей в непростую ситуацию.
   В обморок?
   Или просто заплакать?
   – П-пожалуйста, не трогайте меня! – Она заслонила лицо руками, сквозь пальцы разглядывая визитеров. – Умоляю!
   Получилось не слишком жалобно, и Меррон громко всхлипнула. А слезы вот отказывались появляться…
   – Да кому ты нужна, – буркнул второй, этот был без шлема, и факел отражался в глянцевой его лысине. – Шевели копытами, коза.
   Коза… хоть бы кобылой обозвали, всяко благородное животное. А коза – мелкая и бодучая тварь с вредным характером. Нет, козой Меррон себя не ощущала. Она ссутулилась – благо имелся опыт – и, обхватив себя руками, шагнула к порогу. Дрожь изображать не пришлось. От холода Меррон трясло так, что зуб на зуб не попадал.
   – К-куда идти?
   Узкий коридор. Темный. И нет креплений для факелов. Следовательно, стражи постоянной тоже нет. Кому понравится сидеть в темноте? Да и дверь надежна… на дверь Меррон оглянулась. С виду толстая, такую ногтями не процарапаешь. И замок внушительного вида… и вторая, которой заканчивался коридор, выглядит столь же серьезно. Значит, отсюда сбежать не выйдет.
   Откуда тогда выйдет?
   Дверь открыли, Меррон втолкнули, и от грубого прикосновения она сжалась. Влетела в комнату. Упала, благо ковер был мягким. И наверняка выглядела достаточно жалко безо всяких на то усилий.
   – Вставай, предательница.
   Малкольм не подал руки.
   Ну и хрен с ним, Меррон сама не приняла бы. Она поднялась, расправила юбки – дрожь не унималась, и, пожалуй, это было хорошо. Пусть думает, что Меррон боится.
   А она и боится. Она ведь не дура и понимает, что вряд ли ее отпустят живой.
   – Всего пару часов в камере, и какие перемены… ты выглядишь жалко.
   Кто бы говорил! Вырядился в доспех… рыцарь. А сапоги с каблуками. И на шлеме шишечка, чтобы выше казаться. И поза эта картинная.
   – Я не понимаю. – Меррон опустила взгляд, уставившись на собственные туфли, к слову, крепкие весьма, из хорошей козлиной кожи. Ну не в шелковых же башмачках ей в мертвецкую бегать. – За что…
   – За предательство! Мои сестры томятся в темнице!
   Значит, угадала. Сержант, скотина этакая… только вряд ли поверят.
   – И братья по духу. Где они?! Из-за тебя…
   – Я… я ничего никому не говорила!
   Меррон ненавидела оправдываться. Чувствовала себя полным ничтожеством. И лгуньей. Даже когда говорила чистую правду, вот как сейчас.
   – Неужели? – Сколько сомнения в голосе. – Но ты здесь. А они там…
   И не факт, что «там» много хуже, чем «здесь».
   – Ты тоже здесь. – Меррон сказала и прикусила язык. Вот не следует злить Малкольма… и пощечина, которую он отвесил, стала лучшим тому подтверждением.
   А ведь когда-то он Меррон нравился.
   Говорил красиво, о свободе и еще справедливости. Вот, значит, какова справедливость на вкус.
   – Садись! – Малкольм вцепился в плечо и толкнул.
   К столу. Обыкновенному такому столу у окна.
   Закрытого.
   Стеклянного.
   Стекло бьется, и если вскочить на стол, то… нет, пожалуй, от самоубийства Меррон пока воздержится. Она слишком зла на всех, чтобы умереть. Да и не ясно пока, что Малкольму надо.
   Облизав лопнувшую губу – теперь долго кровить станет, – Меррон села. Огляделась.
   Комната. Небольшая, незнакомая. Окно одно, то самое, перед которым стол стоит. Стену слева занимают полки с запыленными книгами. Стена справа пустая. Мебели почти нет. Оружия в принципе нет. Если только стулом по шлему… стул внушительный.
   Но сумеет ли Меррон попасть? И что сделает Малкольм, если она промахнется? Сейчас он внимательно следит за каждым ее жестом, значит, обмануть не выйдет.
   – Товарищеский суд приговорил тебя к смерти.
   …В этом Меррон не сомневалась. Кто из товарищей Малкольма ослушается?
   – Однако тебе представится возможность искупить свою вину.
   – К-как?
   Нельзя смотреть Малкольму в глаза, он поймет, что Меррон недостаточно напугана, чтобы остатки разума растерять. А куда смотреть?
   На лист. Белый лист, закрепленный на подставке. Чернильница есть. Перья… а ножа для бумаг нет. Песок. В глаза? И стулом по голове?
   Малкольм, словно заподозрив неладное, отошел к двери. А за ней двое охранников, которые на шум явятся. С тремя Меррон не сладить. И значит, голову ниже, вид несчастней, и думать, думать…
   – Пиши.
   – Что?
   – Письмо.
   Ну Меррон поняла, что не записку любовную.
   – Кому и какое?
   – Мужу своему. Правдивое.
   Знать бы, что сейчас считается правдой.
   – Что ты совершила ошибку…
   …связавшись с Малкольмом…
   – …и очень в ней раскаиваешься.
   …причем совершенно искренне и до глубины души!
   – …умоляешь его проявить благоразумие и отпустить невинных людей, тобой оклеветанных. А также признать полномочия Совета и подчиниться ему.
   Совет? При чем здесь Совет? Малкольм утверждал, что Совет – сборище глупцов, скопцов и скупцов. Некогда это казалось забавной шуткой. И не смешно было, что эти люди правят страной, соблюдая лишь собственные интересы. А теперь получается, что от Сержанта требуют подчинения?
   Значит, он пошел против Совета и…
   …и опять выходит, что дело не в Меррон, а в нем.
   – Не буду. – Меррон закрыла глаза, ожидая удара.
   Не последовало. Напротив, Малкольм почти нежно коснулся волос.
   – Жалеешь его?
   Разве таких, как Сержант, жалеют? Он сам по себе. И делать будет только то, что сочтет нужным.
   – Знаешь, почему он на тебе женился?
   Понятия не имеет.
   – Потому что ты страшная…
   …какой-то нелогичный аргумент.
   – …настолько страшная, – пальцы Малкольма вцепились в волосы и потянули, заставляя запрокинуть голову, – что его любовница может не ревновать.
   Любовница? Подумаешь. У всех мужчин есть любовницы. Так принято. И все жены терпят. Чем Меррон лучше других? Она же хотела равенства. Вот и оно.
   – Ты же знакома с леди Изольдой? Она красивая… утонченная…
   Ну и что? Какое Меррон до этого дело? Обидно немного, но как-нибудь переживется, перетерпится.
   – И сейчас твой муж, который клялся защищать тебя, почему-то защищает ее…
   – Тогда, – Меррон сглотнула, – тем более нет смысла писать письмо.
   Или опять ее бить. Красные капельки на листе – это почти узоры. А письмо… если им так хочется, то Меррон напишет. Как там положено обращаться? Тетя ведь учила писать красивые письма. Чтобы вежливость к собеседнику и все остальное. На вежливость Меррон пока хватит, а без остального как-нибудь обойдутся.
   Дорогой супруг…
   А дальше?
   …мне очень жаль, что все так получилось, но я совершила ошибку и очень в ней раскаиваюсь.
   Не следовало связываться и с тобой тоже.
   Вообще уезжать из поместья. Там яблони, варенье и река. Рыбалка, когда тетушка уходит спать. Удочки старый Грифит прячет в сарае и не ворчит, что приличные девицы по ночам не шастают… рыбу опять же принимает. Потрошит, солит и развешивает под крышей сарая. И рыба сохнет, пока не высыхает до каменной твердости, но тогда она – самая вкусная. И даже Бетти от нее не отказывается.
   Тетушка наверняка расстроится, когда Меррон не станет.
   Себя винить будет.
   А тетя единственная, кто и вправду ни в чем не виноват.
   Говорят, что, если ты проявишь благоразумие и подчинишься Совету, меня отпустят. Но очень в этом сомневаюсь.
   Меррон потрогала языком разбитую губу.
   В целом все пока неплохо. Жива. Относительно цела. Пока еще здорова.
   …а в ночное Бетти отпускала. Костры. Жареный хлеб с черной коркой – вечно Меррон пропускала момент готовности. Мясо. И страшные рассказы. Лошади. Луна.
   Там было счастье.
   Не ценила.
   Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, и хотелось бы думать, что ты иногда будешь обо мне вспоминать. Передай тетушке, что я очень ее люблю.
   Целую нежно.
   Меррон.
   Она сыпанула на лист песка, и тот прилип к красным пятнам, Меррон дула-дула, сдувая, пока Малкольм не забрал лист. Пробежался взглядом по строкам и сказал:
   – Сойдет.
   Наградой за сотрудничество стал почти роскошный обед: хлеб, сыр, вода. Позже и одеяло принесли. Значит, пока Меррон нужна была живой.
   Хорошо. Есть время подумать.
 
   Все-таки ненависть изрядно бодрит. Смотрю на лорда-канцлера и прямо-таки нечеловеческий прилив сил ощущаю. Вот и тянет с милой улыбкой огреть по голове… вот хоть бы бронзовым львом-чернильницей.
   Или гадость сказать.
   Но нет, сижу, улыбаюсь, жду, пока Кормак соизволит начать беседу. Это ведь он к нашей светлости стремился, а не наоборот. Кормак разглядывает меня, не трудясь скрыть презрение, хотя, полагаю, оно – часть задуманного представления. Не уверена, что этот человек способен испытывать искренние эмоции. Если когда-то и умел, то умение подрастерял в дворцовых играх.
   – Леди…
   – Ваша светлость, – поправила я.
   – Ваша светлость, – и поклона удостоилась, нарочито вежливого, церемонного, – я рад, что с вами все в полном порядке.
   – Я тоже очень рада, что со мной все в полном порядке. Присаживайтесь.
   Отказываться он не стал, опустился в кресло и вытянул ноги, упираясь каблуками сапог в стол, точно грозя опрокинуть его на нашу светлость.
   А там и добить. Тем же бронзовым львом…
   Впрочем, Кормак, как и я, желания контролирует. Но молчаливое присутствие Сержанта благотворно сказывается на моих расшатанных нервах.
   – Могу я узнать, что случилось вчера? – Кормак проводит по краю стола пальцем. Проверяет качество уборки?
   – Стреляли.
   Я уже знаю, что стрелок скрылся, а винтовка осталась. И это оружие явно рождено в другом мире.