Карина Демина. Леди и война. Пепел моего сердца

   – Все будет хорошо…
   Или хотя бы:
   – Ты свободна.
   Однажды она шаги услышала. И дверь открылась, вот только сказали:
   – Вставай.
   Встала, пошатываясь от внезапной слабости, заслоняясь ладонью от факела. После долгой темноты свет причинял боль. Из глаз сыпанулись слезы, и охранник сказал:
   – Побереги. Еще наплачешься.
   На сей раз один. И расслаблен. Не считает Меррон за противника… верно, что не считает. На ногах она с трудом держится, но с каждым шагом – все уверенней. Охранник не крупный. И без доспеха, разве что в куртке из бычьей кожи, на которую заклепки нашиты. Так это для красоты больше… был бы у Меррон скальпель…
   Скальпеля не было.
   Комната, где с прошлого визита Меррон ничего не изменилось. И Малкольм прежний, тот, новый, который имеет привычку по лицу бить. Сегодня, правда, без доспеха, зато в алой куртке с двумя рядами золоченых пуговиц. И сапоги высокие, до середины бедра. С каблуком.
   – Здравствуй, Меррон. Ты почему плачешь? Тебя кто-то обидел?
   – Н-нет… там темно.
   – И страшно?
   – Да.
   – Так страшно, что ты не будешь больше упрямиться? Ты ведь не хочешь вернуться в камеру?
   Меррон совершенно искренне замотала головой. В камеру она не вернется.
   – И будешь помогать?
   Она кивнула. Пусть думает, что со страху дар речи потеряла. Нет, ну и вправду дура же! Как она могла подумать, что этот нелепый человечишко, который пытается казаться выше, и вправду способен улучшить мир? Он только и умеет, что говорить.
   – Сейчас тебе нужно умыться. И переодеться. От тебя плохо пахнет.
   Естественно. Как еще может пахнуть от человека, который проторчал несколько дней в каменном мешке? И умыться Меррон будет рада… вот только мыться пришлось под присмотром Малкольма.
   – Знаешь… – Он сидел в кресле, потягивая вино, и выглядел при этом крайне довольным жизнью, а еще смешным. Кресло было чересчур большим, а поза – картинной. – Хорошо, что ты не пытаешься соблазнить меня.
   Что? Соблазнить его? Да Меррон вырвет, если он попытается к ней прикоснуться.
   К счастью, Малкольм не пытался.
   – У тебя все равно не вышло бы. Ты на удивление некрасива.
   Спасибо, Меррон об этом уже сообщали. Неоднократно.
   А платье оказалось черным, из плотной жесткой ткани. Меррон не сразу поняла – тюремное, зато чистое. И вообще, жизнь почти удалась. Пообедать бы еще.
   – Что я должна сделать? – Она говорила тихо и глядя на собственные руки. Тетушка утверждала, что руки у Меррон изящные, наверное, единственное, что в ней изящного.
   – Убедить своего мужа, что ты ему нужна.
   – Как?
   – Как угодно. – Малкольм отставил кубок и поднялся. – Просто учти: или он сложит оружие, или ты умрешь. Видишь, все просто.
   Да уж, проще некуда. И все-таки жаль, что у Меррон нет с собой скальпеля. А кусок мыла в рукаве – это несерьезно… как ей сбежать при помощи куска мыла?
   Как-нибудь.

Глава 5
Тревожные дни: кризис

   …и победив рыцаря в честном бою, дракон сожрал прекрасную принцессу, испепелил город, а в королевском дворце устроил логово.
   Днем он спал на золоте и костях, ночью – разорял окрестные деревни, пока в округе вовсе не осталось никого живого. И тогда в один прекрасный день дракон издох от голода.

Депрессивная сказка

   К Кривой башне подойти не получилось. Двойной заслон снаружи, да и изнутри, как Юго подозревал, дела обстояли ничуть не лучше. Незамеченной и мышь не поднимется. А Юго при всем старании был несколько крупнее мыши.
   Конечно, оставался вариант со свирелью, однако Юго медлил.
   Наблюдал.
   Замок гудел растревоженным ульем. И слухи множились, как плесень, поддерживая в людях злость. Им отчаянно требовался кто-то, кого можно обвинить в собственных бедах. Долго искать не пришлось.
   Совет, чье заседание длилось уже которые сутки кряду – эту бы энергию да в мирных целях, – выпускал одно постановление за другим.
   …в городе объявлено особое положение.
   …ворота заперты.
   …порт перекрыт.
   …Совет приносит извинения купцам, которые оказались в ловушке города, однако те должны понимать всю серьезность ситуации. Совет не может предоставить изменникам шанс ускользнуть от правосудия.
   …горожанам запрещено появляться на улице после наступления темноты, да и вовсе не следует покидать дома, но рекомендуется укрепить ставни и двери, а также запастись песком на случай пожара или военных действий. И как-то сразу люди верят в близость этой войны. Запираются. Прячут добро в тайники и семьи – в подвалы, созданные когда-то давно и уже годы использовавшиеся исключительно как кладовые. Однако же вот пригодились.
   …Народное ополчение создано с благословения гильдийных старейшин, а также прочих достойных граждан протектората для защиты города и мирных жителей. А потому горожанам надлежит оказывать всякое содействие народному ополчению в поддержании порядка.
   Юго хохочет.
   Ему нравится, что овцы искренне плодят волков и им же помогают резать стадо.
   О нет, народное ополчение и вправду верит, что действует во благо родного города. Пока… еще несколько дней или недель, возможно, месяцев… несколько столкновений, незначительных на первый взгляд. И крепнущее ощущение собственной безнаказанности. Тем, кто готовится пролить кровь во имя горожан, дозволено брать с этих горожан плату. Возможно, авансом.
   Юго видел подобное не единожды.
   Надо дать им время.
   Вот только он сомневался, будет ли у людей это самое время… Кайя Дохерти жив.
   Вернется.
   И наведет порядок.
   Но кто прислушается к голосу разума? Одних гонит вперед страх. Других – честолюбие. Третьи просто чуют возможность и боятся ее упустить.
   Лорд-канцлер из последних, но, в отличие от многих, он точно знает, чего хочет. И был бы достойным нанимателем. Он умеет играть и жертвовать фигуры, ставшие ненужными. Осторожен. Умен. Беспринципен. Он точно не станет пить яд, не то доказывая себе же собственную правоту, не то сбегая от ответственности.
   И Юго почти решился раскрыться.
   Выгодная сделка.
   Он усыпит стражу. И поможет войти в Кривую башню. Он полезен, и Кормак сумеет по достоинству оценить эту полезность, не испугается грязных рук, но… всякий раз что-то останавливало Юго. Иррациональное ощущение, которое перекрывало все аргументы разума, заставляя вновь и вновь отступать. Выжидать. Искать иной вариант.
   Если Кормак проиграет…
   Слабая надежда. Но Юго надеется. Следит.
   Прячется, заслышав знакомый треск – рвется ткань мира, пропуская мага. И Юго впивается зубами в собственные пальцы, болью заглушая рванувшуюся было силу. Хаот здесь?
   И где, спрашивается, их законы?
   Принципы?
   Разрыв отливал болотной зеленью, сукровицей искореженного пространства. И редкие всполохи – грязно-желтый, бурый, седой, как просоленная кость, – были узнаваемы. Эти сполохи – отпечатки пальцев на разломе – сливались воедино, выплетая радугу зова.
   И Юго выпустил пальцы изо рта.
   Случайная встреча?
   Хаоту всегда были интересны запертые миры… и если вести себя тихо, то Юго не заметят. Он ведь почти сроднился с миром… слился.
   Зов ширился, заставляя вибрировать стены. А люди не слышали…
   Рыжий кот, оказавшийся рядом, заурчал. Не помогло. Разве способен кот заглушить голос Хаота? Он взвыл и вонзил когти в руку, пробивая до крови.
   Спасибо.
   Юго заткнул уши и, раскрыв рот, стал часто дышать, мысленно отсчитывая каждый вдох и каждый выдох. Помогло. Зов ослаб. Откатился. И смолк. Но лиловая сеть, опустившаяся на замок, развеяла последние сомнения: эмиссар-некромант прибыл не только за Изольдой.
   – Сволочи. Сдали, – сказал Юго, опуская ладонь на рыжую спину. – Куда ни плюнь – лицемерные сволочи…
   Что за жизнь?
 
   Пахло войной.
   Оказывается, Меррон помнит этот запах столь же хорошо, сколь и запах тетушкиного варенья. Ей только казалось, что война была давно и точно никогда не вернется, но вот…
   …железо.
   …камень.
   …дым.
   И люди прячутся, кроме тех, которые с оружием.
   Как их много… люди в стальной чешуе похожи на рыб. Меррон ловила плотву и еще карасей и даже щуку однажды почти добыла. Щука была старой, толстой и неповоротливой. Она лежала в камышах, оплетенная тиной, словно старое бревно. И в какой-то миг Меррон почудилось, что не она охотится на рыбу, а наоборот. Мнительная дура, ох и дура.
   Вляпалась. Теперь не выбраться, потому что кусок мыла бесполезен против двух десятков – какая честь при таком карауле ходить! – мечей. А на Сержанта надеяться не стоит.
   С чего они вообще взяли, что Меррон представляет хоть какую-то ценность?
   Жаль, на доктора не доучилась… а на войне доктора нужны. Тот, который тетушкин друг, он многое видел, но рассказывать опасался. У него порой выспрашивали, за кого он воевал. А он отвечал, что за раненых. А чьи это раненые, какая разница?
   Перед смертью все равны. И Меррон тоже…
   Она пошевелила липкими пальцами, запихивая мыло в рукав. Если метнуть и в глаз… а потом бежать… догонят.
   Или перехватят на повороте – на каждом повороте теперь по стражнику.
   Тогда как?
   Нет, ну не умирать же ей, в самом-то деле!
   Малкольм остановился, щелкнул каблуками и в струночку вытянулся перед человеком, которого Меррон сперва не узнала. Да и как узнать лорда-канцлера, когда он сам на себя не похож. Выглядит точно лавочник средней руки. В простом колете поверх сатиновой рубахи, в штанах полотняных с кожаными нашлепками на коленях, а из украшений – одна лишь цепь канцлерская. И еще шляпа, какую охотники обычно носят, с перышком фазаньим.
   А Малкольм утверждал, что лорд-канцлер – страшный человек. Не соврал в кои-то веки.
   – Тебя зовут Меррон? – спросил он, хотя наверняка знал не только имя.
   – Да.
   – Кто тебя ударил?
   Он коснулся губы, которая все никак не могла зажить, наверное, оттого, что Меррон имела привычку в волнении губу эту покусывать, вновь разрывая лопнувшую кожицу.
   – Это… случайно получилось.
   – Конечно, случайно. – Меррон взяли под руку, увлекая за оцепление. А Малкольм остался по ту сторону живой стены. И вот как-то совсем от этого не спокойней. – Ты ведь разумная девушка?
   Не к добру эта вежливость, однако Меррон сочла за лучшее согласиться.
   Разумная.
   Настолько разумная, что в нынешнем окружении будет вести себя хорошо.
   – И понимаешь, что я могу разрешить все твои затруднения, если ты мне поможешь.
   А если откажешься, затруднений станет больше, жизнь усложнится, а возможно, и подойдет к закономерному финалу. Нет, не видела Меррон себя погибшей во цвете лет. Это в теории красиво, а на самом деле как-то глупо и бесполезно.
   – Я… буду рада вам помочь.
   …или хотя бы вид сделать.
   – Умница. Возьми! – Он протянул стеклянный шарик темно-синего цвета. То есть поначалу Меррон показалось, что шарик темно-синий, но нет – зеленый. Или, скорее, желтоватый, как исчезающий синяк… или красный, такого венозного оттенка.
   И снова густеет до синевы.
   – Сейчас ты пойдешь туда. – Лорд-канцлер развернул Меррон в сторону запертой двери. – Постучишь. Назовешь себя. И скажешь, что тебе надо увидеться с мужем.
   Странный шарик, который не нагревался в руке, как полагалось бы обыкновенному стеклу.
   – Тебя проводят.
   Ох, вряд ли Сержант обрадуется этой встрече.
   – Когда поднимешься до третьего уровня… или выше третьего уровня, но не ниже… Понимаешь?
   Меррон кивнула. Понимает. До трех ее считать научили.
   – Просто урони шарик на землю.
   – И что будет?
   – Ничего страшного.
   Лжет. Хотя так умело, что еще немного и Меррон вправду поверит, что ничего страшного не случится. Да и то, какая жуть может скрываться в стеклянном шарике?
   Такая, которая позволит Кормаку войти в Башню.
   И ладно бы… Меррон что за дело? Пусть сами друг с другом разбираются, а она… она людей хотела лечить. И хочет. Жить. Тетку увидеть. Вернуться в поместье к яблочному варенью и субботним посиделкам.
   – Все в радиусе ста шагов уснут. И мы обойдемся без крови. Ты спасешь многих людей.
   Наверное, безопаснее было бы поверить, но Меррон не могла себя заставить.
   – Меррон, от твоего благоразумия зависит не только твоя жизнь. Подумай о тете.
   Вот же твари! Бетти точно ни при чем!
   – Иди, дорогая.
   Она и пошла. До двери десять шагов, каждый из которых как последний. И каблуки туфель с железными подковками звонко цокают по камню. В спину направлены взгляды. Стрелы, кажется, тоже.
   С такого расстояния не промахнутся. Арбалетная же стрела человека насквозь пробьет. И ладно, если в сердце или там артерию крупную перережет… хуже, если в спину или живот. Дольше.
   А вот и дверь.
   Массивная. Старая, но крепкая. И Меррон берется за ручку, тянет на себя, не сразу поняв, что дверь заперта. Бронзовый молоток касается древесины беззвучно. И некоторое время ничего не происходит. Но вот заслонка сдвигается. У Меррон не получается рассмотреть человека, который стоит по ту сторону забранного решеткой окна. Это не Сержант точно.
   – Уходи, – говорят ей.
   – Нет. Мне надо увидеть Сержанта.
   – Уходи.
   – Нет!
   Заслонка вернулась на место, и Меррон от злости пнула дверь. Она не уйдет. Будет стоять столько, сколько надо, потому что вернуться – признать поражение. И убить тетю.
   Время тянулось… Меррон разглядывала дверь, боясь обернуться. Она изучила каждую трещину на лаке, узор патины на бронзе, россыпь гвоздей. Она почти уже решилась отступить – те, кто за спиной, видят, что происходит! Меррон не виновата!
   Однако окошко вновь открылось.
   – Передай. – Между прутьями просунули лист, который Меррон взяла, уже понимая, что ей не откроют. Наверное, Сержант хорошо знал лорда-канцлера. Читать, что было в записке, она не стала. Отдала человеку, который наверняка решал, что делать с Меррон. Он развернул лист, хмыкнул и вернул.
   «Нет смысла менять одну женщину на другую. Все одинаковы. Д.Б.».
   Да. Наверное. Все одинаковы. Мужчины. Женщины. Люди.
   Равны.
   И равно беспощадны.
   А Меррон зря надеется на чудо. У нее всего-то есть – кусок мыла и шарик, способный вызвать сон. Тогда уснет и она, но… это лучше, чем ничего. И Меррон разжала пальцы.
   Шарик ударился о камень с глухим, совсем не стеклянным звуком. Покатился. И был остановлен носком сапога.
   – Извини, – сказал лорд-канцлер, поднимая шарик. – Но войны без случайных жертв не бывает.
   И рядом с лордом-канцлером возник невысокий человек в серой одежде, который сказал:
   – Пойдем.
   Меррон подчинилась. Один – это не дюжина. С одним она справится… или сбежит… бросит мыло и сбежит. Главное, отойти подальше. Не будут же ее на глазах у всех резать? Хотя на первый взгляд при ее палаче оружия не было, Меррон не сомневалась, что он воспользуется стилетом, тонким длинным клинком, хорошо бы острым, тогда не очень больно будет. Он провел ее мимо стражи, и люди в броне отворачивались, словно не желая встречаться с человеком взглядом…
   Поворот. Лестница вниз. Человек пропускает Меррон.
   – Далеко идти? – Она решается задать вопрос.
   – Иди.
   Пролет и еще пролет… снова… в подземелья?
   Там мертвецкая. Ивар.
   Мертвецкая. Ну конечно, тело в любом случае попадает туда, а палачу лень нести. Да и зачем, когда Меррон сама дойти способна. Она и идет… если Ивар на месте, то… ничего. Он же не воин.
   Зато в мертвецкой крепкая дверь.
   И вторая имеется. Одну запереть, а через вторую – сбежать. Хороший план? Безумный, но другого нет. И Меррон соглашается, что попробовать надо. Если все равно умирать. Но лестница вывела в незнакомый коридор, и человек сказал:
   – Стой.
   Все? Вот так? В каком-то закоулке замка? За углом? И просто бросят крысам? Меррон не желала, чтобы ее крысы ели. Она развернулась, взглянула в глаза человеку, который собрался ее убить, вздохнула и изо всех сил пнула его в колено.
   Ботинки на Меррон были крепкими.
   И колено тоже. Палач не шелохнулся, и, вместо того чтобы побежать, Меррон скрюченными пальцами вцепилась в его лицо, норовя выцарапать глаза. А он не взвыл и не схватился за ногу, оттолкнул Меррон, но почему-то вдруг стало очень больно. Слева.
   – Идиотка…
   Меррон согласна. Полная идиотка. Полноценная даже.
   Она прислонилась к стене и по стене сползла, снизу вверх глядя на человека, сумевшего таки исполнить приказ. И ставший ненужным кусок мыла вывалился из рукава.
   На что она рассчитывала? На чудо.
   С такими, как Меррон, чудес не случается. И, не желая видеть убийцу, Меррон закрыла глаза. Боль уходила, сменяясь холодом и неприятным оцепенением. А та штука в груди мешала очень. Меррон хотела было вытащить – не позволили.
   – Не шевелись. Ну какого ляду тебе надо было…
   Не шевелится. Прячется. В темноте. Если сидеть тихо-тихо, то ее не найдут…
 
   Сержант точит меч.
   Шестой час кряду.
   Круговыми движениями. Вдоль кромки клинка. Аккуратно. Неторопливо. Сосредоточенно.
   В какой-то момент он останавливается, всего на секунду, и, не повернув головы, произносит:
   – Тебе лучше уйти. Лаашья, ты с ней. Дверь закрыть. Не открывать.
   Мысли не подчиниться не возникает. Мне страшно, и, кажется, не только мне. Лаашья торопливо запирает дверь спальни и придвигает для надежности комод. Мы садимся на пол обе и смотрим друг на друга. А с той стороны не доносится ни звука. Однако тишина не успокаивает. Я открываю рот, чтобы задать вопрос, долго ли нам прятаться, но Лаашья качает головой и прижимает палец к губам. Молчи.
   Молчу.
   Жду. Снова тошнит, на сей раз от страха, и боюсь я человека, который находится по ту сторону двери. Если, конечно, он все еще человек. Кайя называл себя чудовищем, но ни разу рядом с ним я не ощущала себя в опасности. Теперь же… дверь тонкая. Пара ударов меча, и ее не станет. А потом что?
   Сержант убьет меня?
   Или все-таки опомнится и выдаст Кормаку?
   Не знаю.
   Сворачиваюсь на ковре калачиком и зову Кайя. Ждать недолго осталось, но… я не уверена, что мы выдержим. Пожалуйста. Вернись побыстрей.
   Вежливый стук заставляет вскочить. И Лаашья шипит, вытягивая клинки. Она тоже будет защищать меня ото всех, в том числе от Сержанта. Чем же наша светлость заслужила такую преданность?
   Ничем.
   – Леди, – голос мертвенно-спокоен, – прошу прощения, что напугал. Вы в порядке?
   – Да.
   – Хорошо. Если вам спокойнее за запертой дверью, то не открывайте.
   Мы переглядываемся. Я не знаю, насколько могу доверять Сержанту, и Лаашья пожимает плечами, но все-таки решается и сдвигает комод.
   Поворачивает ключ в замке.
   Открывает дверь.
   И первая переступает порог.
   Сержант нормален, вернее, обыкновенен, что само по себе не нормально. Но сейчас не время и не место лезть в душу.
   – Если будет штурм, то сегодня. Перед рассветом. – Сержант взмахом руки отсылает Лаашью, и мне крайне неуютно оставаться наедине с ним. – Не стоит меня бояться. Я… контролирую свои эмоции.
   Мебель цела. Стены. Ковер. Немногочисленная посуда. Вазы. И свечи на месте остались.
   Он не собирался нападать.
   Ему нужно было одиночество.
   – Я думал, будет иначе. – Сержант едва заметным кивком дал понять, что мое невысказанное предположение верно. – Не так… пусто. Я привык к пустоте. И значит, все нормально.
   Он будет повторять себе это каждую свободную минуту. И занимать так, чтобы минут не осталось.
   Будет лгать.
   Верить.
   И понимать, что лжет. А потом однажды устанет.
   – Зато я знаю, что буду делать потом. Когда все закончится.
   – Что?
   – Убивать. – И эта замечательно безумная улыбка, знакомая по дядюшке Магнусу.
   Со временем штурма Сержант ошибся: Кормак не стал ждать рассвета. И ему не понадобилось подниматься по лестнице. Просто беззвучно распахнулась дверь за моей спиной, и мягкий баритон произнес:
   – Доброй нот-чи…
   Если это существо и было человеком, то давно.
   Наверное, оно умерло, скорее всего, в пустыне, где горячий ветер иссушил тело, а солнце вылизало кожу дочерна, сделав ее твердой и ломкой, как лист пергамента. И кожа эта с остатками волос плотно облепляла череп, на шее ее прорывали тонкие тяжи связок, а просторная серая хламида не могла скрыть неестественной сутулости фигуры. И двигалось существо рывками, в каждом движении преодолевая сопротивление мира.
   Почему я не закричала?
   Наверное, потому, что не испытала страха, скорее уж жалость: нелегко быть живым насильно.
   Существо кивнуло и протянуло руку. С его ладони скатился темно-синий шарик, который раскололся надвое. И мир вокруг замер. Часы, бившие полночь – каждый удар рождал в Башне каменное эхо, – замолчали. Воздух стал вязким, время – медленным. А собственное тело – неподъемно тяжелым. Я хотела встать. Закричать. Оттолкнуть умертвие, которое вдруг оказалось так близко.
   Его пальцы, сухие и теплые, сдавили мое запястье.
   И серая тамга соскользнула.
   А я вдруг поняла, что не нужно сопротивляться. У существа чудесные глаза – розовые, как срез сердолика. Не разделенные на белок и радужку. Лишенные зрачков.
   Такие глаза видят больше, чем доступно смертным.
   Наша светлость отражается в них… и нельзя отвести взгляд, иначе отражение потеряется в сердолике и я навек останусь там, в розовой каменной тюрьме.
   Существо протягивает руку.
   Я встаю.
   Делаю шаг, который дается с трудом. Силы уходят, как вода сквозь песок… Нет. Я не пойду за ним. Я останусь. Отступлю. У меня есть нож, возможно, бесполезный, но это лучше чем просто подчиниться.
   Возвращаюсь в кресло.
   Дышу, преодолевая сопротивление воздуха.
   – Стой.
   Окрик. И я моргаю, окончательно срываясь с поводка.
   – Хаоту запрещено вмешиваться в дела этого мира.
   Сержант на ногах. И с оружием. Но он один – я знаю, что остальные застряли в ловушке времени, они остались там, где часы никогда не отсчитают полночь. А мы где-то в ином месте, потому как комната плывет… меняется. Точно выворачивается наизнанку.
   – Интер-р-ресно, – произносит существо. Губы его неподвижны. Губ почти и нет – высохшие куски кожи, намертво прилипшие к деснам. Они стали короче и не прикрывают бурых зубов. – Кровь…
   Вытянув руку, оно касается Сержанта, который пытается ударить, но не может. А вот на его щеке появляется рана, сама по себе. И красные капли крови послушно собираются на ладони существа, которое высыпает их в пробирку. Капли так и лежат – красные шарики точно ягоды клюквы. И одна отправляется на язык. Существо щурится, задумавшись.
   – Из-смененный.
   Интересные у них там методы исследований.
   – Сильный.
   Существо неподвижно, внешне безучастно – да и может ли неживое проявлять участие? – однако с Сержантом явно что-то происходит. Он держится на ногах, но… выгнулась шея, плечи, точно пытаясь противостоять невидимой тяжести. В меч вцепился обеими руками, только все равно не сумел на весу удержать. Лицо покраснело.
   И когда из ушей пошла кровь, я не выдержала:
   – Хватит!
   В этой смерти не будет ни красоты, ни смысла. Сержанту не одолеть мага – и где, спрашивается, благодушный старичок в расшитом звездами балахоне? – а я останусь наедине с ними.
   – Прекрати. И мы пойдем с тобой.
   Я и так пойду с ним, потому что вряд ли сумею оказать сопротивление. Попытаюсь, конечно.
   – Тебе ведь приказано доставить меня в целости, так? И не причинять вред?
   Пальцем в небо, но если Кормак собрался торговаться с Кайя, имеет смысл сохранить объект торга в наиболее товарном виде.
   – Я не одолею тебя, но, сопротивляясь, могу повредить себе. Это расстроит твоего хозяина.
   – Нет хоз-сяина.
   – Хорошо, того, кто тебя нанял.
   Что ему пообещали? И могу ли я пообещать больше?
   – Нет, – ответило существо. – Я согласен. Пусть бросит оружие.
   – Делай, что он сказал.
   Сержант покачал головой. Вот же паразит упертый! Я понимаю, что жить ему не слишком-то хочется, но у нашей светлости свои интересы. Сам же говорил, что доброта – это роскошь.
   Даже по отношению к друзьям.
   – Подчиняйся. Или решил бросить и меня тоже?
   Злится. Но руки разжимает. А меч падает беззвучно. Интересно, как долго продлится это межвременье?
   За дверью дверь.
   И двор.
   Карета. Четверка лошадей. Десятка три охраны.
   Лорд-канцлер, который не спешит злорадствовать. Он явно нервничает, поглядывая на союзника – а я отчетливо понимаю, что маг не наемник, но именно союзник, – с опаской.
   – Сержант отправится со мной. – Я пытаюсь держаться настолько спокойно, насколько это возможно в нынешних обстоятельствах. – Я не слишком доверяю вашим людям, чтобы оставаться с ними наедине.
   – Как будет угодно леди. – Кормак открывает дверцу, а я замечаю, что изнутри ручек нет. И полагаю, окна забраны узорчатыми решетками не красоты ради.
   – И Меррон тоже.
   Это наглость со стороны нашей светлости: торговаться поздно, но я торгуюсь. Пытаюсь хотя бы.
   – Боюсь, это невозможно.
   – Что с ней?
   Лорд-канцлер косится на Сержанта, который делает вид, что ему глубоко плевать на происходящее вовне.
   – Девушка… повела себя неблагоразумно. Пыталась бежать. Была ранена. К сожалению, спасти не удалось, хотя доктор очень старался.