Страница:
«…Солнце мое, я сегодня разбирала чужие надежды. Это так странно – иметь возможность кому-то помочь и иметь выбор, кому помогать. Я не уверена, что у меня получится не ошибиться.
За каждым прошением мне слышится голос.
И в какой-то момент мне захотелось оглохнуть. Собрать бумаги, запихать в сундуки и вернуть их на прежнее место. Пусть себе догнивают. Какое мне дело до чужих проблем?
Ну вот, высказалась.
Их слишком много! Я гуляла по городу, тогда, с Урфином. И город показался мне богатым. Люди – довольными жизнью. Но теперь у меня ощущение, что каждому человеку нужна помощь.
Но если отвлечься от нытья, которое хоть и приносит моральное удовлетворение, однако проблему не решит, то у меня возникло несколько идей.
Во-первых, что касается вопросов строительства и организации дела. Люди, которые обращаются с подобными просьбами, как правило, имеют некую сумму, которой недостаточно. Я предлагаю предоставлять им остаток суммы в долгосрочный заем под некий процент. Возможно, с отсрочкой первых платежей на год или два. Так делают в моем мире. Возникнет вопрос залога и гарантий возврата денег, но если решить их, то такие займы будут выгодны. Думаю, они существуют и у вас, но я не знаю, в какой форме. Полагаю, что многое упирается в процентную ставку.
Я была бы благодарна, если бы ты подсказал, с кем я могу побеседовать на эту тему. Желательно, чтобы этот человек не стал бы смеяться над моим слабым женским разумом.
Во-вторых, как ты посмотришь на то, чтобы построить лечебницу? Не могу поверить, что в городе на триста тысяч жителей нет ни одной лечебницы! Хотя, конечно, мои фрейлины могли и напутать. Но если нет, Кайя, ты должен ее открыть! Это, конечно, обойдется недешево, но меня поразило огромное количество просьб о помощи. Как понимаю, пригласить доктора может не каждый, но это же не значит, что люди должны умирать. Да и заработок врача зависит от количества пациентов и не всегда стабилен. Если же ты согласишься платить им некую сумму ежемесячно – отвратительно, но я не в курсе местных заработков, хотя бы приблизительных, – то это было бы выгодно и для них. Я не предлагаю нанять самых дорогих докторов, но хотя бы тех, кто сам ищет работы. Возможно, что в помощь им дать учеников. Им же нужна практика? Думаю, это спасло бы многие жизни.
К слову, сюда же можно включить третий пункт: много прошений об оплате учебы, в том числе в гильдии медиков. Если удовлетворить эти просьбы, однако с условием обязательной двух-трехлетней отработки в твоей лечебнице, это позволит в довольно короткий срок получить некоторое количество специалистов, которые нужны протекторату.
Полагаю, Макферсон придет в ужас, узнай он о моих планах разорения твоей казны. Но я воздержусь говорить что-либо, пока не получу ответа от тебя.
Отвратительно деловым получается письмо. Но настроение у меня такое… никакое.
Я выходила ждать снег, но его не было. Опять дождь, который к вечеру прекратился. И небо прояснилось, словно дразнится. Оно грозит продлить осень, а мне каждый день дается с боем.
Иногда я думаю, что можно бросить все и увязаться за гонцом. Тот, кто возит тебе письма, привез бы и меня. Но вряд ли тебя бы эта встреча обрадовала.
Я не буду делать глупостей, не волнуйся. Но иногда достаточно помечтать.
Вчера мы переодели Тиссу, и вот что я хочу тебе сказать, дорогой. Впрочем, не только тебе…»
Эта встреча тоже была случайной. И Юго подумал, что в последнее время как-то много их стало – случайных встреч. И если бы он верил в судьбу, то непременно решил бы, что та имеет свои планы на Юго, иначе зачем так старательно сводит его с недоучкой.
Тот шел по улице, держась в тени, с сосредоточенным видом человека, который совершенно точно знает, куда и зачем он движется. Юго успел нырнуть в переулок, хотя, пожалуй, останься он на месте, вряд ли удостоился бы взгляда.
Все-таки одежда и место здорово меняют людей.
И недоучка выглядел иначе, чем обычно. Пожалуй, сейчас в нем ничего не осталось от сиятельного лорда – Юго сдержал смешок – и тем паче рыцаря. Обыкновенный человек. Не богатый, но и не бедный, из мелких купцов или же бывших вояк, хотя одно другому не мешает. Капитан захудалого суденышка, из тех, что равно промышляют и торговлей, и грабежами. Или просто наемник, каковые в городе еще остались. Но главное – свой человек. Чужие так вольно не ходят.
На недоучке потертая куртка со щеголеватыми пуговицами, парочка из которых не то потерялась, не то сгинула в кармане ростовщика, старые, но крепкие штаны. Сапоги вот хорошие, из лосиной кожи. И все равно видно – ношеные. Вместо меча – длинный рыбацкий нож, с которым, Юго был уверен, недоучка управлялся не хуже, чем с мечом.
Куда это он такой красивый собрался?
И как было следом не пойти?
Юго держался в отдалении. И шел, стараясь не слишком цеплять недоучку взглядом. Тот же переступил через нищего, бросил монету другому попрошайке. Отмахнулся от излишне ретивой шлюхи, которая, обиженная на отказ, разразилась бранью.
Мелочи, мелочи…
Что из них важно?
Юго решит. Потом.
Безымянная таверна – вывеску давным-давно обглодали дожди – стояла на углу. Недоучка огляделся, нахмурился: чем-то не по душе ему место пришлось, – но все же вошел внутрь. И Юго, выждав некоторое время, нырнул следом.
Низкая дверь. Высокий порог. Пол земляной, утоптанный и укрытый соломой. Печь чадит, и едкий дым заполняет помещение. Юго зажал нос и глубоко вдохнул, привыкая.
Ну вот что за тип? Вечно его в грязь какую-то тянет… сидел бы в замке.
Недоучка беседовал с человеком самой неприметной внешности. Невысокий, но и не низкий, средней полноты, какой-то серолицый – впрочем, в дыму все немногочисленные посетители таверны были одинаково серолицы, – но даже среди них человек терялся. Юго позавидовал этакому умению, хотя и на него самого внимание обращали редко.
Человек что-то говорил, то и дело останавливаясь.
Доносчик?
Плохо, если так… Юго предупреждал нанимателя, что у любой тайны есть свой срок хранения. Вышел, значит. И не рано ли вышел? Наниматель осторожен. Юго сомневался, что его еще кто-то знает в лицо. Но тогда о чем разговор?
Подобраться ближе?
Опасно.
И чутье подсказывало – ждать. Он и ждал. Смотрел.
Подали вино, и Серый поднял замызганный деревянный кубок, словно предлагая выпить за что-то. Недоучка последовал примеру. И когда он сделал глоток, чутье Юго взвыло.
Трактирщик, подходя к столу, старательно отводил взгляд… и не поднос поставил на стол, а кубки роздал. Разделил.
Чтобы не перепутали.
Серый взял свой первым, не оставляя недоучке выбора. И выпить тот должен, если хочет иметь дело с Серым. А недоучка хочет. Что-то ему такое рассказали… Что?
Выпил.
Оба перевернули кубки, показывая, что не осталось на дне злого умысла.
Идиот! Ну как можно было попасться так глупо! Юго с трудом сдерживался, чтобы не заорать от злости. А недоучку повело. Он, кажется, сообразил-таки, попытался подняться, и у него получилось. Вцепившись в край стола, недоучка простоял несколько секунд, которых хватило, чтобы двое типов успели подхватить тело.
Лишь бы не отрава… не должна быть. Яд – это грубо. Обнаружат при вскрытии…
…наниматель расстроится.
Юго и так уже расстроен. До того расстроен, что готов убить и Серого, и этих двоих, что тащат недоучку из таверны. Держат почти бережно. И на улице вряд ли кто обратит на них внимание: парни не бросили в беде перепившего друга. Молодцы.
Уроды.
Серый выходит спустя минуту. Юго следом. Его по-прежнему не видят, да и сумерки на руку. Осенью темнеет быстро, особенно там, куда и летом солнце заглядывать не спешит.
Переулок… улица… переулок. Вонь крепчает. Пахнет рыбой и смолой. Пристани где-то рядом.
Ругань.
Женский визг. Вой собаки. Парочка шлюх, слишком старых, чтобы работать днем, пытаются привлечь внимание Серого. Тот огрызается…
Пустырь. Слепая стена дома. Дорога, сохранившая остатки мощения. Канава, заполненная жидкой грязью. Место назначения.
Недоучке позволяют упасть. Пинают. Долго, но без особого усердия, и Юго отчасти успокаивается: живой, значит. Мертвецов бить бессмысленно.
– Лицо не трогать. Его опознать должны, – приказывает Серый.
Вытащив из кармана алхимическую свечу, он раскручивает фитиль. Пламя бледное, но ровное. И металлический штырь с печатью накаляет быстро.
А это зачем?
– Поверни, – приказывает Серый. – Да голову ему поверни. И волосы убери.
– Так это… на лоб, может?
– Дурак ты. – Серый присел рядом с телом. Раздалось характерное шипение, донеслась вонь паленой кожи. – Нам что велено? Клеймо поставить. А где, не сказано.
– И чё?
– И ничё. Если на лбу поставить, то любому идиоту ясно станет, что ничего случайного тут нет. А так – вышел благородный лэрд погулять да загулял не туда. Перепил. В драку ввязался и…
Серый поднял камень и с коротким замахом припечатал о затылок недоучки.
Может, все-таки сразу их зачистить, не дожидаясь, пока бедолагу на тот свет спровадят?
– …получил по голове. Чувств лишился. И замерз насмерть. К утру. Сам виноват. Нечего ходить, где не следует. А тело и обобрали. Сними с него сапоги.
Стянули.
– Так это… туда? – указали на канаву, и Юго приготовился.
Нельзя дать недоучке умереть. А в воде при нынешней температуре он долго не протянет.
– Нет. – Серый отверг рациональное предложение. – Утром найти должны.
Хрена им. Нет, Юго плевать на недоучку: сам виноват. Определенно, сам. Но нынешнее представление нарушало планы нанимателя, которые в случае смерти недоучки потребовали бы коррекции и задержали бы Юго в этом мире.
Именно так.
Отсюда и злость.
Он дождался, когда троица разойдется, предположив, что Серый отправится собственной дорогой. И оказался прав. Юго не позволил ему уйти далеко и, настигнув в переулке, ударил в спину. Узкий плоский клинок пробил одежду и плоть, вошел между позвонками. Серому вряд ли было больно, скорее он даже не понял, почему отказали ноги.
Упасть Юго не позволил. Усадил у стены и спросил:
– Что было в напитке?
Серый ответил после секундной запинки. Другой клинок с узнаваемым клеймом на пятке рукояти – Юго собирался оставить для дома Дохерти подарок, – упертый в глаз, стимулировал к беседе.
– Сонное зелье.
Значит, не яд. Хорошо. Плохо, что спрашивать состав бессмысленно: местные травы Юго неизвестны.
– Как долго будет спать?
– Часа два. Три.
Хватит, чтобы замерзнуть. Или ослабеть настолько, чтобы не проснуться. Оставался последний вопрос.
– Кто заказчик?
Ответ был дан. И Юго со спокойной душой вогнал клинок в глаз. Смерть Серого была легкой, пожалуй, даже слишком. Юго, раскрыв рот покойнику, сунул в него тот самый штырь с круглым клеймом. Жаль, раскалять времени не было.
Недоучка лежал ничком. Ощупав затылок, Юго убедился, что рана особой опасности не представляет: разорваны мягкие ткани, но кость цела. И кровотечение на холоде остановилось быстро. Оставалось решить другие проблемы.
Перевернув тело на спину, Юго вогнал в шею дозу стандартного антидота. Подумал и добавил дозу адреналина. Пять. Четыре. Три…
Недоучка дернулся.
Ну же, вставай!
Два…
Флакон с нюхательной солью Юго стащил просто от скуки. Собирался выкинуть, но как-то руки не дошли. И теперь вот пригодилось.
Мерзкий запах заставил недоучку пошевелиться.
Открыть глаза…
Вот так-то лучше. Зрение все еще расфокусировано, и у Юго есть время убраться. Недалеко. Если у недоучки не хватит сил добраться до дома, то придется придумывать еще что-то.
Будет знать, как пьянствовать в сомнительных компаниях.
Урфин очнулся в канаве, поднял его запах. Мерзкий резкий смрад нюхательной соли, которую кто-то настоятельно совал под нос. Урфин попытался отвернуться, но понял, что сейчас умрет.
Холодно.
Настолько холодно, что пальцы онемели. Падает снег. Касается губ, но почему-то не тает. И Урфин пытается эти губы разомкнуть, чтобы слизать снежинку. Пить хочется неимоверно, а снег – это тоже вода.
Надо открыть глаза.
Открыл. Никого. А запах? Ведь кто-то был… ушел.
Зачем?
Куртка промокла… да весь он промок. И в грязи изгваздался… что-то черное, липкое.
Что случилось?
Он помнил пожар. Огонь яркий, слепящий. Жар, от которого шевелились волосы. Запах паленого волоса и дерева. Треск крыши, что проламывается под собственным весом.
А потом?
На попытку разворошить воспоминания голова отозвалась пульсирующей болью. И Урфин все-таки сел. Затем встал. Мышцы деревянные. Кости стеклянные. И мутит… вырвало. Кислым. Винным.
Пил? Когда? Утром – точно нет. Значит, уже вечером. Где?
Пустота.
Но место он знает. Тоже склады, но алхимиков… он проверял их лично. Многие были недовольны. Но Урфином всегда недовольны, это же еще не повод, чтобы убивать.
Хотя вряд ли его действительно собирались убить.
Собирались – убили бы. Нет, все иначе. А как?
Он не знает.
Непослушными пальцами Урфин ощупал голову. На затылке волосы слиплись комом, и малейшее прикосновение к нему отзывалось вспышкой боли.
Надо выбираться… хорош он будет, если сдохнет вот так – в канаве. Вспомнить бы, что случилось… кошелек сняли, сволочи. И нож тоже… сапоги стянули. Правильно. Пьяный – честная добыча. Или недобиток. Та сволочь, которая это сделала, пожалеет. Урфин непременно все вспомнит.
Только сначала дойдет до дворца и согреется.
Глава 5
Ночные приключения
Только истинная леди способна долго выдерживать общество настоящего джентльмена.
Из жизни истинных леди
Тисса проснулась оттого, что кто-то тряс ее за руку. Она хотела завизжать, но узкая ладонь зажала рот.
– Леди, это я, Гавин. Мне очень нужна ваша помощь. Пожалуйста, не кричите… умоляю.
Тисса кивнула – кричать не будет, – и Гавин руку убрал.
– Что ты здесь делаешь?
Сердце колотилось: все-таки пробуждение было несколько необычным, да и само присутствие Гавина в их с Долэг комнате представлялось чем-то невероятным. Как он вошел, ведь дверь запирали?
И почему ночью?
В таком виде?
Растрепанный, босой и одет явно наспех.
– Что случилось?
– Идемте. – Гавин подал халат и домашние туфли. – Скорее.
Он вытянул Тиссу в коридор, а из него – в другой коридор. И шел так быстро, что Тисса с трудом успевала. А если кто-то встретится? Она в таком виде… в халате поверх ночной рубахи. И коса, на ночь заплетенная, рассыпалась почти. И неумытая… Ушедший, она скорее похожа на служанку, чем на леди.
…и хорошо, что похожа, потому что леди по ночам не разгуливают…
– Да куда мы…
– Уже близко, – пообещал Гавин. И не обманул. Он толкнул какую-то дверь – в этой части замка Тиссе бывать не случалось – и велел: – Заходите.
Дверь тотчас закрылась.
Первое, что увидела Тисса, – книги. Полки занимали всю стену, и на них не было пустого места. Книги толстые, в темных переплетах, и тонкие, узкие, вклинившиеся между пухлыми томами. Книги крохотные, с ладонь Тиссы, и огромные, которые она вряд ли сумеет удержать в руках…
Противоположная стена была обыкновенной – с оленьими рогами, перекрещенными мечами и камином. На каминной полке нашлось место массивным часам, которые показывали двадцать минут четвертого. Рань несусветная… у камина стояло кресло. А в кресле сидел тан.
Точнее, Тиссе сначала показалось, что он сидит.
А потом она поняла, что их сиятельство без сознания.
– Гавин!
Она его убьет. Обоих. По очереди. Гавина первым. Он мельче. И он участвовал… в чем, правда, Тисса пока не поняла, но явно в том, что погубит остатки ее репутации.
Гавин, предчувствуя грядущую скорую гибель, попятился:
– Леди, он… пришел вот. Иногда он приходит поздно. Или рано. И бывает, что грязный, как… говорит, это работа такая. А сегодня вот вообще никак. Я хотел доктора позвать. А он сказал, что нельзя. Что ему только согреться надо. Я огонь развел. А он вот…
Тисса видела, что «вот» или уже почти.
Их сиятельство, где бы они ни имели чести пребывать, вернулись в состоянии крайне плачевном. Одежду их покрывала грязь, которая, подсыхая, трескалась и осыпалась на ковер. Цвет ее и омерзительнейший запах навевали мысли о деревенском нужнике и о том, что вряд ли тан искупался в нем добровольно.
– Почему я? – тихо спросила Тисса, понимая, что уйти не сможет.
– Ну вы же леди. И его невеста.
Действительно. Как же она могла забыть?
И обо всем остальном тоже…
…девушке неприлично находиться ночью в покоях мужчины, пусть и жениха.
…неприлично прикасаться…
…и уж тем более делать все, что Тисса сделать собиралась.
Прижав пальцы к шее – очень холодной шее, – она убедилась, что сердце работает. И пульс – странное дело – был учащенным, хотя обычно у людей замерзающих сердце останавливалось.
Заодно выяснилось, что в пути их сиятельство потеряли сапоги и получили удар по затылку. Или сначала был удар, а потом сапоги исчезли?
В городе опасно.
Но разве мужчины когда-нибудь думают об опасности?
– Здесь ванна есть?
– Да. – Гавин – слабая нить, на которой держится репутация Тиссы, – смотрел с надеждой, отчего становилось неудобно. Тисса ведь не героиня баллады, способная чудеса творить. Она просто кое-что помнит. И очень надеется, что этого хватит.
– Набери воды, чтобы была очень теплая, но не горячая. Еще нужно растопить камин так сильно, как получится. И вина нагреть… и есть пуховые одеяла? Лучше, если два или три…
Тисса попыталась вспомнить, что еще делают в таких случаях.
У мамы точно бы все получилось. Она не знала, что столичные леди не изучают лечебное дело, потому что в столице всегда есть доктор. Только их сиятельство с доктором дел иметь не желают.
Еще бы в чувство его привести.
– Ваше сиятельство, – Тисса позвала, не особо надеясь, что будет услышана, – вы должны проснуться.
Нюхательных солей прихватить бы… и ее коробку, в которой еще остались кое-какие травы. Багульник точно был. И чабрец, кажется. Липовый цвет не помешал бы. Ромашка.
С травами Тисса разберется позже.
– Ваше сиятельство… подъем.
Тисса легонько ударила по щеке.
Она, конечно, мечтала отвесить тану полноценную пощечину, но сейчас вдруг стало неудобно. Больных надо жалеть. Ох, но жалость жалостью, а до ванны они с Гавином тана не дотащат – тяжелый. Тисса попыталась с места сдвинуть и убедилась, что сил ее не хватает.
А вот в балладах героини рыцарей с поля брани выволакивали… в доспехе причем.
Иногда и за конями возвращались.
И Тисса, наклонившись, мужественно перекинула руку их сиятельства через плечо. Запоздало подумалось о гневе, в который придет леди Льялл, увидев грязь на халате… и в этот момент рука ожила, как-то хитро обхватила шею Тиссы и сдавила.
Тисса хотела закричать и не смогла.
Сейчас шея хрустнет и… все.
– Гавин! – рявкнул их сиятельство, ослабляя хватку. – Какого хрена тут творится?
И сразу орать. Конечно. Именно Гавин виноват во всем, что с таном произошло.
Тисса потрогала шею. Та была на месте. Голова, что характерно, тоже. И дышать снова получалось. Все-таки надо было не стесняться с пощечинами. Когда еще такой случай выпадет?
– Доброй ночи. – Тисса на всякий случай отступила от кресла. – Гавин сказал, что вы… заболели. И нужна моя помощь. Вы можете встать?
А когда тан злится – она как-то сразу поняла, что их сиятельство и вправду очень-очень злы, – глаза его становятся серыми.
– Вы замерзли. И если не согреетесь, то умрете, – добавила она совсем тихо, испытывая одно желание – сбежать.
– А ты, значит, погреть пришла?
Вот как с этим человеком нормально разговаривать?
Надо успокоиться. Больные люди грубят, потому что им больно. Так мама говорила. А тану, судя по всему, больно постоянно. Наверное, это возрастное, он уже немолодой. Но Тисса потерпит. Ее долг – заботиться о муже.
Хотя он явно против.
– Греть будет ванна. И вино. Горячее.
Их сиятельство все-таки соизволили подняться. От помощи Тиссы отмахнулись, пробурчав:
– Ванна. Вино. Женщина. А я не в состоянии…
– Что «не в состоянии»?
– Ничего не в состоянии. Позор. Гавин!
К счастью, Гавин появился вовремя, чтобы удержать тана от падения. Ну не в одиночку… Все-таки зачем тан таким большим вырос? Это крайне непредусмотрительно с его стороны. Может, поэтому в балладах часто упоминают об изящном сложении героев? Таких, наверное, тащить легче. И коням в том числе.
Над ванной поднимался пар, и Тисса проверила воду. Ну конечно, оставалось их сиятельство только сварить. Ведь сказано же было – теплая, а не горячая. Мама предупреждала, что если вода будет слишком горячей, то сердце может не выдержать.
А у него и так слишком часто бьется.
Пришлось разбавлять холодной.
Их сиятельство стояли, упираясь руками и лбом в стену. Хорошо, что не говорили ничего под руку.
– У вас голова не кружится? – Тиссе, кажется, удалось достичь нужной температуры.
– Кружится.
– Тошнит?
– Уже нет. Ребенок, иди спать. Я сам управлюсь.
Во-первых, вряд ли управится, во-вторых, Тисса всерьез сомневалась, что сумеет заснуть.
– Вы ведете себя безответственно. – Говорить следовало уверенно, но голос предательски дрожал. – И если вы отказываетесь от помощи доктора, то терпите мою.
Вот у мамы получалось разговаривать с больными, ее все слушались, даже папа. Правда, он вечно ворчал, что сам разберется… а мама отвечала, что еще не готова стать вдовой.
– Раздевайтесь, – сглотнув, велела Тисса.
– Для тебя – с удовольствием.
Ох, это не только неприлично. Это недопустимо! Особенно если с удовольствием. Правда, оказалось, что руки их сиятельства не слушаются, и Гавину пришлось стаскивать грязную куртку, а потом и рубашку. Тисса поспешно отвернулась.
Однажды она видела папу без рубашки. Но это было давно! И папа – это же совсем-совсем другое… если бы не разбитый затылок тана, которым предстояло заняться, Тисса немедленно бы вышла.
А получалось, что уйти нельзя. Кто бросает дело недоделанным?
И температуру воды следует постепенно повышать.
Их сиятельство в ванну не забрались, рухнули, выплеснув половину воды на пол и на Тиссу, – ночная рубашка тотчас прилипла к ногам. А тан заорал:
– Горячо!
– Сидите. Вам так кажется. Вы просто промерзли насквозь.
Тиссе пришлось обернуться. Она пообещала, что смотреть будет только на затылок… ну некоторые обещания крайне сложно сдержать. Спину тана покрывали старые шрамы и свежие синяки темно-лилового, черного почти цвета. Густо. Плотно.
Страшно.
Как он вообще ходит-то?
И не просто ходит, но, упершись руками в борта, пытается вылезти из ванны.
– Пожалуйста, потерпите. – Тисса положила руки на плечи и поняла, что удержать его просто не сумеет. – Скоро жар пройдет. Вы должны прогреться. А я – осмотреть вашу голову.
Его трясло то мелкой, то крупной дрожью, переходившей в судорогу. Но это – хороший признак. Мышцы отходят. Всегда больно, когда мышцы отходят. Их надо бы растереть… Тисса пытается, но это то же самое, что растирать камень.
– Гавин, помоги, пожалуйста.
Помогает. Сосредоточенно, не обращая внимания на шипение их сиятельства. И лучше бы кричал в самом-то деле…
– Я добавлю горячей. Выдержите?
Кивок. А пульс еще ускорился, но не настолько, чтобы бояться за сердце.
– Ребенок…
– Что?
– Спасибо.
– Не за что. Сейчас посидите, пожалуйста, смирно.
Тиссе нужны были таз, тряпка и ножницы, потому как она подозревала, что просто расчесать слипшиеся волосы не выйдет. И оказалась права. Все спеклось в черно-бурый ком, который не желал размокать. Их сиятельство терпели молча. Лишь однажды попросили Гавина добавить горячей воды.
Волосы вокруг рваной раны Тисса выстригала аккуратно, а когда достригла, тан – ну неймется ему! – оттолкнул руку и сам ощупал затылок.
– Ты шить умеешь? – поинтересовался он.
– Я пробовала… на овцах.
К людям мама ее не допускала.
– Хорошо. Представь, что я овца.
– Скорее уж баран, – не удержалась Тисса и поспешно добавила: – Овца – девочка, а вы…
– Мальчик. Мальчик-баран. Примерно так себя и чувствую.
В кофре, который принес Гавин, имелся набор игл разной формы и толщины, шелковые нити, ножи и даже струнная пила – ее Тисса только на картинках и видела.
– Извини, но я буду ругаться.
И тан сдержал слово.
К счастью, рана была не такой и длинной, Тисса в пять стежков уложилась. Страшнее всего было прокалывать кожу в первый раз. И она все медлила, уговаривая себя, что это все равно надо сделать, даже если будет больно. А больно будет, потому что Тисса не умеет шить и руки у нее трясутся, но отступать некуда. Второй стежок дался легче. А на третьем тан сказал что-то такое, отчего Тисса едва иглу не выронила… и перестала его слушать.
– Все, – объявила она, отрезая нить. – И вам пора выбираться из воды.
– Сейчас. – Он опять сунул пальцы в волосы, точно проверяя, хорошо ли сделана работа. – Ребенок, глянь, пожалуйста, что у меня за ухом. Жжется…
Он наклонился, чтобы Тиссе было лучше видно.
Не за ухом – на шее.
Красное пятно, размером с медяк. Яркое такое… круг и перекрещенные мечи.
– Это… – Тисса поняла, что сейчас расплачется. – Это клеймо…