Карина Демина. Наша Светлость

   Гостю оно и не требовалось.
   Он уселся в любимое ее кресло-качалку, накинув на плечи пуховую шаль. В руке гость держал фарфоровую чашку с чаем и половинку бублика, густо усыпанного маком. Гость бублик жевал, мак осыпался, и темные крошки выделялись на шали, как грязь.
   Леди Льялл ненавидела грязь в любых ее проявлениях.
   Меж тем сапоги гостя возлежали на ее столике из розового дерева и были отнюдь не чисты.
   – Что вы здесь делаете? – От возмущения и невозможности высказать его напрямую, голос дрогнул.
   – Ваша светлость, – ответил гость, пальцами выбирая крошки из бороды, – ко мне следует обращаться именно так. Поэтому правильно будет спросить: что вы здесь делаете, ваша светлость?
   – Могу ли я узнать, что вы здесь делаете, ваша светлость?
   – Вас жду.
   Он качнулся, и чай, перебравшись через фарфоровый борт, выплеснулся. На шаль! На такую мягкую, нежную шаль, которую леди Льялл вязала к зиме. Она трижды ходила на рынок, пока выбрала шерсть. И две недели просидела, составляя узор. Она только-только закончила и отложила вязание, позволяя себе любоваться делом рук своих.
   Шаль была прекрасна.
   Совершенна.
   Совершенно испорчена!
   – Садитесь, дорогуша, поговорим. – Их светлость указали на низенькую скамеечку, на которую леди Льялл ставила ноги. И это было унизительно, но Магнус Дохерти имел право отдавать приказы.
   Он отхлебнул чай и, поморщившись, попросил:
   – Сахарку подай. А то чай у тебя горький… и ложечку.
   Определенно сегодняшний день испытывал терпение леди Льялл. Ее жизнь, такая спокойная, размеренная, умиротворяюще расписанная по минутам, рассыпалась.
   – Вот спасибочки. – Сахар их светлость брали руками, а размешивали ложечкой, словно нарочно задевая тончайшие стенки чашки, которая, между прочим, была расписана по эскизам леди Льялл. И хрустальный звук вызывал судорожное покалывание в висках. – Да ты садись, садись… знаешь, я ведь старый человек. Уставший. Не столько от жизни, сколько от мерзости, которая творится вокруг. А ее много…
   Леди Льялл согласилась с этим утверждением. Мир и вправду был полон грязи. Она скапливалась, как скапливается пыль на крышке клавесина и сажа в извивах каминной решетки… она нарастала слоями жира, который леди Льялл оттирала с посуды слоем тончайшего песка. И приклеивалась к подошвам туфель. Мерзкая, мерзкая грязь! С каждым годом борьба с ней отнимала все больше сил.
   – А чтоб не утонуть в грязи, надо радоваться. Меня бы вот внуки порадовали. Очень.
   Он пил чай, громко прихлюпывая. Ушедший, ну почему его не научили манерам?!
   – В таком случае остается пожелать, чтобы ваш племянник в самом скором времени…
   – У меня два племянника, – перебил Магнус. – И оба с характером. Ты вряд ли представляешь, как сложно найти подходящую жену парню с характером. Но я справился…
   И теперь цель этого пренеприятнейшего визита стала ясна.
   – Вы желаете побеседовать о сегодняшнем происшествии?
   – И о нем тоже.
   – Я действовала в рамках своей компетенции.
   – Несомненно. – Их светлость окунули огрызок бублика в чай. – В рамках…
   – У вас имеются ко мне претензии?
   – Имеются… вопросы. Тебе мало платили?
   – Н-нет…
   – Моя семья чем-то оскорбила тебя? Дала повод для личной мести?
   – Нет. Я… я лишь пыталась привить девочкам правила хорошего тона! Научить их вести себя достойно. Воспитать в них характер и силу!
   – И поэтому обворовывала? – Магнус вылавливал куски размякшего бублика и отправлял в рот. – Ты не у них воровала, женщина. У моей семьи. И ее же оскорбила, когда начала таскать письма Гийома. Ты и вправду надеялась остаться в стороне, когда все выяснилось бы? Сидеть!
   Он рявкнул, и ноги леди Льялл подкосились. На нее никто никогда не повышал голос. Люди благородные не кричат на собеседника, тем паче – даму. И не вытирают грязные пальцы о чужие шали.
   – Я тебе не мешал. Я считаю, что каждый имеет право на выбор. Девочка его сделала. Теперь она часть моей семьи, а я никому не позволю обидеть семью. И потому тебе придется уехать.
   – Куда?
   – Куда-нибудь. Какое мне дело?
   – Вы… вы меня выгоняете?
   – Точно.
   – Вы не имеете права! Не вы приглашали меня на эту работу и не вам…
   – Не мне, – охотно согласился Магнус Дохерти, отправляя кружку в камин. Столкновения с решеткой фарфор не выдержал. Брызнули осколки. – Но ты уберешься сама. И в крайней спешке. Оставишь любезное письмо, где укажешь причину отъезда… матушка заболела.
   – Моя мать упокоилась в прошлом году.
   – Тогда отец. Тетка. Любимая собака. Неважно. Главное, чтобы было убедительно.
   – И зачем мне это делать?
   Он не заставит. Магнус Дохерти, конечно, страшный человек, но он не тронет женщину.
   – Затем… – Их светлость посмотрели с насмешкой. Все-таки рыжие глаза – это как-то… неправильно. Мерзко даже. – …Что в противном случае я вынужден буду рассказать моему племяннику… младшенькому племяннику, что ты помогала Гийому соблазнять его невесту. Более того, нынешней ночью лично его проводила в спальню. И ваше счастье, что девочка… решила прогуляться.
   – Вы следили?
   – Присматривал. Гийом же сволочь редкостная. Прям как я, но в отличие от меня выбора людям не оставляет.
   – У… у вас нет доказательств.
   – А он мне на слово поверит. Мальчик-то вспыльчивый. Сейчас и вовсе на голову ударенный, я бы сказал. И к женщинам, что характерно, уважения не испытывает. То есть испытывает, конечно, но не всех, кто юбки носит, считает женщинами.
   – Что бы вы ни думали, но я… никогда не действовала бы во вред своей воспитаннице. – Леди Льялл позволила себе встать. – Если бы не вмешательство вашей светлости, ее брак с Гийомом был бы решенным делом. И это была бы чудесная партия.
   Лишь де Монфор мог считать, что, опозорив девушку, избежит брака, в отличие от леди Льялл, он не понимал, сколь серьезно Кайя Дохерти относится к обязанностям опекуна.
   – А то, что он мразь, тебя не смущало?
   – Любой брак – испытание для женщины. Но ее дети принадлежали бы к славному роду.
   – Ясно. В какой-то мере это тебя оправдывает. Такую верность делу я в состоянии понять. Но не простить. К завтрашнему утру тебя не должно быть в городе.
   Замок леди Льялл покидала в некоторой спешке и расстроенных чувствах. Разве благородный человек поступит с дамой подобным образом? Это низко. Подло.
   И совершенно незаслуженно.
   Леди Льялл ценой своей репутации и малого позора хотела спасти глупую девочку от страшной участи. Но та и вправду сделала выбор. И если уж предпочла благородному рыцарю рабское отродье, то, значит, и заслужила жизнь в грязи.
 
   Юго долго раздумывал, стоит ли предупреждать Гийома. Все-таки глупость должна быть наказана, тем более такая, которая обернулась бы неприятными последствиями не только для де Монфора.
   Но в будущем он мог бы принести пользу… теоретическую…
   И Юго, устав думать, бросил монету.
   Гийому повезло.
   Записку, обнаруженную в собственном кошельке, тот разглядывал долго, вчитываясь в слова, словно желая найти скрытый смысл. А когда предупреждение дошло, то побелел, посерел и покраснел. Перемена облика доставила Юго некоторое удовольствие, отчасти компенсировавшее факт помощи существу, ее не достойному.
   Гийом торопливо скомкал бумажку и сунул в рукав. Движения сделались нервными, а выражение лица – растерянным. Из зала Гийом вышел быстрым шагом и попрощаться забыл.
   Вот же идиот…
   Разве можно так внимание привлекать?
   Юго двинулся следом лишь для того, чтобы убедиться – это недоразумение природы покинет-таки замок. Но Гийом направился вовсе не к конюшням, как следовало бы. Он трусцой преодолел три пролета и остановился перед дубовой дверью с гербом Кормаков.
   Надо же, как интересно все складывается.
   Юго замурлыкал от удовольствия.
   А дверь-то открыли…
   Сдадут? Не сдадут?
   Все зависит от того, насколько Гийом увяз в чужой игре. На месте лорда-канцлера Юго нашел бы такому союзнику уютную глубокую яму…
 
   Пожалуй, это тело разделило бы участь иных неопознанных тел, отправившись в анатомический театр или же став пособием для юных докторов. Однако герб на рукояти кинжала определил ему иной путь. И неприметный работник мертвецкой, увидев этот герб – кинжал не посмели вытащить из глазницы, – поспешил отправить записку старшему. А тело прикрыл простыней, так, на всякий случай.
   Позже он помог перенести тело в повозку и сопроводил в самый замок, бывать в котором прежде не случалось. Груз отправился в подземелья – в городе о них ходили самые разнообразные слухи, но на деле подземелья оказались не столь страшны и даже приличны: сухо, чисто и факелы через каждые десять шагов торчат. Человек подумал, что расскажи он о таком – не поверят.
   Только рассказывать было бы неблагоразумно.
   – Клади туда, – махнул кривоногий человечек со всклоченной рыжей бородой. Он тоже был вовсе не таким, как описывали. Ниже. Проще. Безопасней с виду. – Да, на стол… не спеши уходить. Вон, присядь. Есть хочешь? Пить? Не стесняйся.
   – Благодарю, ваша светлость.
   Присев на табурет, человек налил себе вина, взял хлеб и мясо. Отказывать Магнусу Дохерти было бы безумием. Тот же, словно потеряв всякий интерес к лицу, сопровождавшему труп, склонился над телом. Лорд-дознаватель вытащил кинжал и, вытерев клинок о рукав дорогого камзола, сказал:
   – Точно, наш ножичек… наш… из коллекции. Вот же люди пошли. Ничего без присмотра оставить невозможно – враз уволокут.
   Человек кивнул, соглашаясь, хотя не представлял, какой смелостью нужно обладать, чтобы покуситься на принадлежащее Дохерти.
   – А ты молодец… Это ведь ты про висельников писал? Про тех, которые будто бы сами повесились, да с чужой помощью?
   – Я, ваша светлость. – Человек едва не подавился. Он, конечно, исполнил свой долг, изложив то странное, с чем вышло в мертвецкой столкнуться, но весьма сомневался, что письмо его было прочитано. А выходит, что было…
   – Звать как?
   – Ивар, ваша светлость.
   – Учился?
   – Да, ваша светлость. Два года в гильдии врачей.
   – Что бросил?
   – Деньги, ваша светлость.
   – Собираешь?
   – Да, ваша светлость.
   – И молодец, ученые люди нам нужны. Иди сюда.
   Ивар отложил недоеденные хлеб и мясо – не без сожаления, поскольку мясо ему выпадало редко. Магнус Дохерти указал на труп:
   – Что скажешь?
   – Лезвие проникло сквозь глазное яблоко, прошло мозг и застряло в задней стенке черепа. Если позволите предположения…
   – Предполагай. – Магнус Дохерти расчесывал пятерней бороду.
   Ивару было странно глядеть на этого человека сверху вниз. Но первый страх ушел.
   – Судя по расположению рукояти, били прямо. То есть…
   Магнус протянул кинжал.
   – …вот так. – Ивар поставил лезвие перпендикулярно поверхности стола. – И значит, нападавший был или значительно выше жертвы…
   …покойник имел средний рост…
   – …или же жертва сидела. Как вариант – лежала. И не оказывала сопротивления. Если бы он отбивался, удар не был бы столь точен. Да и следы остались бы… погодите.
   Вот что мешало ему некой несуразностью облика мертвеца – неестественным образом приоткрытый рот, перекошенный какой-то, словно покойник желал сомкнуть губы, но уже не имел сил.
   Мешал не язык, как оно бывает, но железка престранной формы. Ивар не сразу сообразил, что держит в руке клеймо, а их светлость уже забрали находку.
   – Надо же… какое удивительнейшее совпадение. Ты веришь в совпадения, Ивар?
   – Смотря какие, ваша светлость.
   – И правильно. – Обернув клеймо платком, он сунул его в рукав. – Племянничку подарю. Любит он у меня интересные находки. А ты раздевай этого… удачливого.
   Почему мертвеца Магнус счел удачливым, Ивар не понял. Но подчинился, тем паче что их светлость сами принялись расстегивать пуговицы на куртке мертвеца. Вдвоем получилось избавить от одежды быстро. И на спине жертвы обнаружилась еще одна рана. На сей раз Ивар не стал дожидаться приказа:
   – Клинок другой. Уже. Тоньше. И не такой длинный. Я думаю, этот удар был первым. Нож вошел между позвонками, перебив спинной мозг. Но при этом не задел артерии.
   Магнус кивнул, показывая, что готов слушать дальше.
   – У жертвы отказали конечности. Но он не упал… – Ивар на всякий случай еще раз осмотрел голову и руки. – Нет, не упал. Следов нет. Его посадили и… добили?
   – Только сначала допросили.
   И тот, кто это сделал, воспользовался краденым клинком.
   – Ты еще что-то сказать хочешь?
   Ивар хотел, но не знал, стоит ли, потому как сомневался в правильности собственных выводов.
   – Тот… кто напал… я думаю, что он был невысоким. Посмотрите, где расположена рана. Если бить снизу вверх, то клинок застрянет в верхнем позвонке. А рана относительно чистая, то есть вытащили его легко. И кинжал оставили специально… мне так кажется.
   Магнус Дохерти вдруг улыбнулся и хлопнул по плечу:
   – Молодец. И раз уж ты такой глазастый, то есть у меня к тебе предложение…
   …от которого отказаться не выйдет. Мысленно Ивар распрощался с надеждой стать доктором. А он уже скопил треть взноса.
   – …полезен мне был бы человек, который с мертвецами говорить умеет. С живыми-то проще. С живыми я и сам как-нибудь.
   – Я… не говорю. Просто смотрю и думаю.
   – Смотри. Думай. И записывай, что видишь и до чего додумываешься. Ты ж и так записываешь? Глядишь, со временем крайне занятная книга выйдет… полезная в нашем деле. А я уж подсоблю, чем сумею.
   – Б-благодарю, ваша светлость.
   – Да не за что.
   Мертвец со стола наблюдал за Иваром, подталкивая сказать последнее, о чем по-хорошему следовало бы молчать.
   – Он из серых… видите рубцы на запястье? Треугольником.
   Магнус Дохерти склонился над левой рукой мертвеца.
   – Я про них мало знаю… так, наемники. Ходят слухи, что безымянной таверны держатся. Но я не уверен, что это правда.
   – Выясним, Ивар. Выясним. Ты отдыхай… или что?
   – Мне бы вскрытие. И зарисовать. – Если уж не выйдет сменить работу, то хотя бы исполнять ее следует со всем тщанием. Так Ивара учили. Да и, стыдно признаться, но за два года в мертвецкой ему стала интересна смерть как тема.
   – Рисуй, малыш. Рисуй… только поешь для начала.
 
   Безымянная таверна сгорела под утро. За ней занялся и квартал. Публичные дома, игорные заведения, лавчонки, где торговали и хламом и контрабандой… синие плащи шли плотным строем, позволяя пересекать цепь шлюхам, нищим и мелкому отребью, но вылавливая тех, кто значился в особых списках.
   Вешали на улице: Магнусу Дохерти не требовались ни суд, ни доказательства вины.
   К утру полыхнуло и на других окраинах.
   Терпение старого лэрда иссякло.
   Смотрящие запросили о мире, сдав три типографии и хозяина таверны, который изволил каяться во многих грехах, чем изрядно облегчил совесть, но не участь. Он клялся, что не признал в залетном капитане их сиятельство, в противном бы случае самолично остановил творимое бесчинство… имена исполнителей были названы.
   Сами исполнители – задержаны.
   Но тот, кто знал заказчика, был мертв. И это обстоятельство несколько печалило Магнуса, хотя имелось у него предположение…
 
   – Не подскажете ли вы, любезный Кормак, куда подевался юный Гийом?
   – С чего вы взяли, что мне это известно?
   – С того, что вам известно, что мои люди проводили его буквально до ваших дверей.
   – Как любезно с их стороны. Охраняли?
   – Наблюдали.
   И опоздали всего на четверть часа. Люди не виноваты. Магнусу следовало отдавать более внятные приказы.
   – Вы же сами руководили обыском, дорогой Магнус. Я не прячу Гийома. И не понимаю вашего… неестественного к нему интереса. Уж не связан ли он с несчастьем, которое произошло с их сиятельством? – Лорд-канцлер был до отвращения любезен. – Никак вы подозреваете бедного юношу в причастности к этому делу?
   – Да почему подозреваю? Я практически уверен.
   – А доказательства?
   – Чистосердечное признание.
   – Оно у вас имеется? – Лорд-канцлер взмахнул руками в притворном удивлении.
   – Оно у меня появится… со временем. Вы же знаете, что не важно, сколько времени пройдет. Я умею ждать.

Глава 8
Старые новые знакомые

   После свадьбы мы сразу уехали в свадебное путешествие.
   Я на Север, жена на Юг, и прожили там три года в любви и согласии.

Из откровений о счастливой семейной жизни

   Тиссе было стыдно.
   Нет, не так: Тиссе было невыносимо, ужасно, душераздирающе стыдно!
   От стыда хотелось провалиться под перину, и кровать, и еще ниже, в самые кошмарные подземелья, где никто и никогда Тиссу бы не обнаружил.
   И там она бы вволю поплакала над собственной глупостью, репутацией и прочими крайне важными вещами. Однако перина была мягка и плотна, а замок крепок. Оставалось лишь натянуть одеяло на голову и притвориться, что Тиссы вовсе не существует.
   Вот только под одеялом было жарко, душно и потно.
   И Долэг не позволит отлеживаться.
   – Вставай. – Она не стала сдирать одеяло, но, оседлав Тиссины ноги, принялась щекотать. – Вставай, вставай, вставай… Иза уже встала.
   Ужасно… мало того, что вчера Тисса уснула прямо на кровати их светлости, так и проснулась исключительно затем, чтобы поесть, переодеться в сорочку и вновь уснуть. И сегодня она все возможные правила приличия уже нарушила.
   Но было плохо: голова болела, хотелось пить, а язык распух. И глаза слезились. Умереть бы сейчас… тогда и позора не было бы. Но так легко Тиссе не отделаться.
   И она со стоном села.
   Ушедшего ради… что с ней происходит?
   – Ну ты и страшная! – Долэг всегда знала, что следует сказать в успокоение. – Леди Иза сказала, чтоб ты, как проснешься, умывалась. Ванна там… пошли, я покажу. Вставай!
   О нет… Нет, нет, нет! Тисса не имеет права пользоваться ванной их светлости!
   И вообще здесь находиться.
   – Мы теперь будем тут жить. – Долэг, забравшись на край огромной латунной ванны, открыла воду. – Ну, пока лорд Кайя не вернется.
   – Их светлость. – Первые слова дались с трудом.
   Долэг стянула ночную рубашку и велела:
   – В ванну лезь. Ты так выглядишь, что я бы на тебе точно не женилась.
   Зачем она про женитьбу сказала? Это слово вдруг возродило в памяти вчерашний разговор во всех его ужасающих подробностях. Мало того что Тисса про письма Гийома… и письма Гийому рассказала, так и на будущего мужа нажаловалась… Ушедший, пусть пучина ванны ее поглотит.
   Желанию не суждено было сбыться. Хотя в целом несколько полегчало.
   Долэг помогла выбраться из ванны, подала полотенце… с монограммой их светлости. И платье, если Тисса не ошибалась, тоже принадлежавшее леди Изольде.
   – Садись, – мрачно сказала Долэг, берясь за гребень. И Тисса закрыла глаза, пытаясь представить, что ее ждет. Определенно – ничего хорошего.
   И это в высшей мере справедливо.
   – А где их светлость?
   – В кабинете сидят. Ей письмо пришло. И бумаги про тебя… леди Иза тебя ждет. Не вертись, а то хуже будет.
   Куда уж хуже-то?
   За огромным столом их светлости леди Изольда выглядела еще более хрупкой, чем обычно. Она почти потерялась среди бумаг, книг, свитков и карт, которые свисали на пол, прижатые лишь серебряной чернильницей.
   Леди Изольда читала письмо и улыбалась. Она почти всегда улыбалась, но сейчас как-то иначе, особенно тепло, как будто не бумаге – человеку.
   – Ваша светлость? – Колени Тиссы подкашивались, а руки дрожали.
   – Доброе утро… точнее, день, но все равно добрый.
   Леди Изольда спрятала письмо в шкатулку, а ту – в ящик стола. И как-то сразу стало понятно, что она точно не отправит письмо в камин, а будет хранить и перечитывать. Возможно, выучит наизусть… или уже выучила. Тисса попыталась вспомнить хотя бы одно из тех, которые сожгла столь немилосердно. Но голова была пуста, а совесть – свирепа.
   – Садись. И успокойся, ничего страшного не произошло. Леди Льялл понадобилось срочно уехать. И вы с сестрой временно поживете здесь. Во избежание дальнейших инцидентов.
   – Д-да.
   Ничего не произошло? Но Тисса же помнит…
   – Это, – леди Изольда передала гербовый свиток, – договор о намерениях. Я думаю, что тебе следует с ним ознакомиться. Пожалуйста, прочти внимательно.
   Тисса читала.
   Много слов. Некоторые непонятны, хотя отец позволял ей читать договора об аренде, и купле-продаже, и другие разные, но… этот отличается.
   Он неправильный!
   Это женщина должна приносить мужу приданое, а не…
   У Тиссы и вправду будет свой дом? И содержание.
   Обеспечение Долэг.
   Суммы невообразимы. Зачем столько? И зачем это ему вообще?
   Тисса молча вернула бумаги.
   – Все хорошо? Я подписываю. – И леди Изольда взялась за перо, держала она его как-то не так, неудобно. Ей, наверное, непривычно пользоваться перьями. В ее мире используют… А что используют в ее мире? Тисса решительно не представляла, чем можно заменить такую обыкновенную и привычную вещь, как хорошее гусиное перо.
   Но вопрос требовал ответа, и Тисса вынуждена была сказать правду:
   – Нет.
   – Почему?
   – Это… нечестно. – Тисса вцепилась в подлокотники. – Из-за тех писем… которые Гийом… и которые я… писала. И принимала тоже. Читала.
   – Ну и на здоровье, – спокойно ответила леди Изольда и пощекотала кончиком пера нос. – Тисса, главное, что дальше писем дело не зашло. Но вообще, если тебя это волнует, то есть два варианта. Мы идем и сознаемся в переписке. Или молчим и забываем, что она вообще была.
   Признаться?
   Рассказать обо всем?
   Да ни за что! Леди Изольда – одно дело, а тан… если узнает, он придет в ярость.
   – Все ошибаются, Тисса. Главное, чтобы ошибки не повторялись. Магнус считает, что Гийом нанял тех людей, которые…
   …избили тана. И поставили клеймо…
   …он ведь писал про раба… и про справедливость… Тисса должна была понять. Предупредить.
   Сделать хоть что-то, а она…
   Почему-то очень явно вспомнилась рука, обхватившая шею. Узнав о письмах, тан просто довершит начатое и будет всецело прав.
   – Не надо ничего говорить. Пожалуйста.
   – Хорошо. – Леди Изольда поставила широкий небрежный росчерк. – И не бойся Гийома. Сюда он вряд ли вернется. А если вернется, то… подземелья у замка глубокие.
   О да. Найдется там место и для Тиссы.
 
   Ох, не была я уверена в том, что молчание – верный выбор.
   А сказать…
   Урфин взбеленится. Точно взбеленится, жертва самолюбия. В лучшем случае гадостей наговорит. В худшем… о худшем лучше и не думать. Нет, ударить Тиссу он не ударит, но вот договор разорвать вполне способен. Причина ненавидеть Гийома у него, тут сомнений нет, веская. Но ведь эти двое сами сцепились, без посторонней, так сказать, помощи. И девчонку в свои разборки втянули.
   – Гийом тебя не любил. – Возможно, то, что я скажу, жестоко, но Тиссе следует знать правду, сугубо для профилактики рецидивов влюбленности. – Никогда. Ни секунды. Подозреваю, что он любит лишь себя самого. А на тебя обратил внимание, поскольку это сделал Урфин. Соблазнить невесту врага – это старый мужской способ нагадить ближнему своему.
   Вот только вряд ли Гийом учел непробиваемую порядочность Тиссы. Небось надеялся на быструю победу. И письма, подозреваю, были щедро пересыпаны признаниями в любви да обещаниями чудесного будущего на двоих. Положа руку на сердце мне бы в ее возрасте этого хватило.
   Может, зря я ругаю здешнее воспитание?
   – И тебе следовало бы сразу рассказать о письмах…
   – Да, ваша светлость.
   Бестолковое сожаление: не знаю ни одной девицы, которая бы донесла на тайного поклонника, тем более если душа желает высоких материй, а поклонник более чем симпатичен.
   Сволочь только… но это вообще с поклонниками частенько происходит.
   – Я надеюсь, если подобное повторится…
   …не приведи Ушедший…
   – …то ты поступишь правильно.
   …или хотя бы отвечать не станешь… а улики – в камин. Он все проглотит.
   – Да, ваша светлость.
   Опять не складывается беседа.
   – Изольда. Или леди Изольда, если тебе воспитание иначе не позволяет.
   А Гийом-то небось взбесился, когда юная дева нагло проигнорировала расставленные силки, отмазавшись наличием жениха в перспективе. И не это ли стало поводом для новых разборок?
   – Тисса, я не считаю тебя виноватой в чем-то. Нечестной. Или плохой. Ты сделала глупость, но не самую страшную…
   …очень на это надеюсь.
   – …и сейчас тебя мучит совесть. Это тоже нормально. Но будь разумной девушкой…
   …интересно, существуют ли такие?
   – …и не позволяй тому, чего нельзя изменить, ломать себе жизнь. Лучше исправлять то, что исправить можно.
   Эх, с какой это напасти я столь стремительно поумнела? Не хватает для полноты образа подагры и такого противного старческого скрежета в голосе, который прорезается при регулярном чтении нотаций и выдаче премудрых советов.
   Пора прекращать.
   – Как исправить? – В голосе Тиссы полнейшая безысходность.
   Мир ужасен. Жизнь окончена. И все прожитые годы твердят о том, что нынешняя ситуация выхода не имеет. Разве что в петлю. До чего знакомо…
   – Для начала – позавтракать. Потом нанесем визит их сиятельству…
   …уже подозреваю, как они обрадуются, представ пред очами невесты в крайне негероическом обличье…
   – …торжественно вручим бумаги…
   Вздох. Совесть, она такая. Пока привыкнешь – намучаешься.