Карлайл Лиз. Укрощенный дьявол

   Как назло, это был день стирки, и, что еще хуже, у бедной Иды поврежденная лодыжка все еще была вдвое больше нормального размера. Послать к Бартлам больше было некого, и, достав из кладовой плетеную корзину, Обри положила в нее пастернак и свежеиспеченную буханку хлеба, сверху поставила мазь, а потом пошла в кухню, чтобы сказать миссис Дженкс, что уходит. Возвращаясь обратно, она увидела стоявших в коридоре Певзнера и мирового судью.
   Это было самое подходящее время уйти из дома, а кроме того, Обри нужно было побыть наедине со своими мыслями. Она незамеченной проскользнула мимо пивного погреба и торопливо направилась к воротам замка.
 
   Лорд Уолрейфен всегда был немного педантом, и, как большинство таких людей, его втайне преследовал страх совершить ошибку, а это часто приводило к непредсказуемым результатам. Например, почти всю свою взрослую жизнь его мучил повторяющийся сон, в котором кембриджские профессора толпой врываются в палату лордов и хватают его обеими руками. Перед полным собранием палаты они громко объявляют, что Уолрейфен провалился на последнем экзамене и, следовательно, не имеет права заседать ни в одной из палат. Иногда они заходили еще дальше и утверждали, что он получил свой титул по ошибке или что он безнадежно глуп и что вся его карьера – сплошное жульничество.
   На самом деле такие определения, как «глупец», «мошенник», «тупица», регулярно повторялись в парламенте, и если бы этого не происходило, половина кресел пустовала бы. Джайлз понимал нелепость своих снов, но это не спасало от повторения ночных кошмаров. Когда однажды они тащили его из зала заседаний, Уолрейфен, взглянув на себя, обнаружил, что он совершенно голый. И точно так же вскоре после ленча он почувствовал, что день складывается отвратительно.
   Словно Джайлзу было недостаточно неприятностей со своей экономкой, именно в тот момент, когда он сел за письменный стол, на пороге его кабинета появился дворецкий, а за ним, к своему удивлению, граф увидел мирового судью, державшего в руках что-то похожее на свернутое одеяло.
   – Входите, – сказал граф, хотя ему очень хотелось, чтобы они этого не сделали.
   Певзнер выглядел очень довольным собой, и это не могло предвещать ничего хорошего.
   – Милорд, – мрачно заговорил он, – боюсь, мы сделали самое неожиданное открытие.
   Хиггинс положил сверток на середину письменного стола графа, словно в одеяле был завернут Святой Грааль. Одеяло оказалось шерстяным пледом в сине-зеленую клетку с небольшими добавками красных и желтых нитей и показалось Уолрейфену смутно знакомым, но не настолько, чтобы он мог быть благодарным за то, что его принесли сюда.
   – Ну и что? В чем дело? – Он раздраженно смотрел на плед.
   С торжественным видом дворецкий развернул плед. Внутри лежала небольшая шкатулка для драгоценностей, которую, очевидно, спрятали внутрь для сохранности. Уолрейфен взял из нее первую попавшуюся ему на глаза вещь – короткую нитку жемчуга, к тому же очень дорогого жемчуга, если он не ошибся. Еще там были золотой медальон на массивной золотой цепочке, серебряная брошь с огромным красным камнем, три золотых кольца и две миниатюры в позолоченных оправах, такие изящные, что могли быть написаны самим Оливером, прославленным мастером миниатюры. Под всем этим лежало еще несколько безделушек, но ни одна из них, к сожалению, не скрывала тяжелых золотых часов, которые лежали в самом центре.
   Почувствовав внезапную тошноту, Уолрейфен на дюйм отодвинул стул и уперся руками в стол. О Боже, теперь он вспомнил, где видел этот плед.
   – Что вы собираетесь с этим делать? – тихо спросил он. – Кому вы это показывали? – Это были совсем не те вопросы, которые следовало задавать в такой момент.
   – Милорд, мы обнаружили все это в апартаментах вашей экономки и не показывали никому, – проведя рукой над пледом, ответил мировой судья, как будто это было очевидно. – Часы, неоспоримо, вашего дяди, а остальное она, только Бог знает, где взяла. Вывод постыдно очевиден.
   – Постыдно для кого? – резко спросил граф и, отодвинув стул, встал. – Могу ручаться, ни одному из вас не было стыдно рыться в личных вещах миссис Монтфорд.
   Певзнер отшатнулся, словно его ударили, хотя до этого действительно едва не дошло. Только сжав спинку стула так, что у него побелели пальцы, Джайлз смог удержаться и не наброситься на этого человека.
   – Но, м-милорд! – запинаясь, воскликнул дворецкий. – Часы майора!
   – Вещи, которые вы обнаружили, законная собственность миссис Монтфорд, – услышал Джайлз свои слова. – Это фамильное наследство. Она сама недавно упоминала мне о них.
   – Милорд, – недоверчиво покачал головой Хиггинс, – вы же не можете заявлять, что часы ее? На них дарственная надпись майору Лоримеру.
   – Раз они у нее, значит, они принадлежат ей! – отрезал Джайлз. – Все очень просто. А теперь я хотел бы знать, почему вы рылись в комоде ее сына?
   Дворецкий и мировой судья выразительно переглянулись, и Джайлз слишком поздно понял, что выдал себя.
   – Милорд, – начал дворецкий, – несколько дней назад вы сказали мне, что я могу обыскать весь дом.
   Он так сказал? Теперь это звучало почти невероятно.
   – Были осмотрены все комнаты, включая мою, – продолжил Певзнер, словно прочитав мысли графа. – И таково же было желание миссис Монтфорд. «Нужно обыскать всех, – настаивала она, – иначе это несправедливо».
   У Джайлза было странное ощущение, что Певзнер как-то передергивает слова Обри, но в данный момент он не мог этого доказать.
   – Что ж, прекрасно. Если всех обыскивали по ее настоянию, значит, она должна была быть совершенно уверена в своей невиновности.
   – Милорд, – осторожно кашлянул Хиггинс, – вы полностью убеждены, что эти вещи принадлежат вашей экономке?
   – Черт побери, разве я только что не сказал этого? – возмутился Уолрейфен, хотя почувствовал, как что-то внутри у него оборвалось. – Не более двух дней назад эта женщина сказала мне, что в нижнем ящике комода ее сына она хранит фамильное наследство. Она просила меня проследить, чтобы эти вещи перешли к нему в случае, если с ней что-нибудь случится. Я видел это чертово одеяло. И еще она говорила, что в Библию вложено завещание и письмо. Вы их тоже нашли?
   Певзнер и Хиггинс снова обменялись взглядами, и Джайлз почувствовал что-то похожее на облегчение. Да, они, конечно же, видели и Библию, и бумаги, он мог поставить на это последнюю гинею.
   – Значит, это наследство, о котором она говорила? – спросил Хиггинс.
   – Яне собираюсь оскорблять женщину расспросами, – раздраженно посмотрел на него Джайлз.
   – Они кажутся слишком дорогими для экономки, милорд.
   – Боже правый, Хиггинс, она управляет целым имением! – воскликнул Джайлз. – Если бы она была бесчестна, она могла бы найти тысячу более простых и более выгодных способов обобрать меня. Зачем ей утруждать себя воровством каких-то жалких часов?
   Но часы не были жалкими, и они оба это знали.
   – Я понял вашу точку зрения, милорд, – тихо сказал Хиггинс и выразительно развел руками, – но если вы не спросите ее о часах, это придется сделать мне. Это моя работа, и я должен ее выполнять, нравится мне это или нет. А теперь я даю вам право выбирать, кто из нас займется этим допросом.
   О, Джайлз великолепно проведет допрос. Он прямо посмотрит в бледное прекрасное лицо Обри и потребует от нее немного правды. Он уже дьявольски устал от ее полуправды, уверток и лжи и не хотел, чтобы Хиггинс или Певзнер об этом знали. И теперь он определенно заставит ее выйти за него замуж, просто чтобы перекрыть поток грязных сплетен.
   – Я буду рад заняться опросом от вашего имени, – как можно вежливее сказал Джайлз. – Но, по-моему, мистер Хиггинс, дело о смерти моего дяди слишком затянулось. Это создает во всем доме мрачную атмосферу, и я хочу пригласить из Лондона специалиста по криминальным делам.
   – Что за специалиста, милорд? – побледнев, спросил Хиггинс.
   – Бывшего инспектора полиции, – ответил Джайлз, молясь, чтобы Макс уже был в пути. – Виконта де Венденхайм-Селеста, чтобы быть точным.
   – Боже правый! Француза? – Хиггинс явно пришел в ужас.
   – Эльзасца, – поправил Джайлз. – И ближайшего друга министра внутренних дел. Пиль считает его исключительно способным в расследовании всяческих криминальных дел. Я уверен, что он раскроет и это дело.
   – Что ж, желаю ему удачи. – Но было заметно, что Хиггинс почувствовал себя оскорбленным, а это, безусловно, не сулило Обри ничего хорошего.
   – Ему, конечно, потребуется ваша помощь, – быстро добавил Джайлз. – Вам придется... оказать ему содействие в расследовании, рассказать, что вы обнаружили. С его опытом и вашей скрупулезной работой вы вдвоем, я уверен, быстро покончите с этим делом.
   Хиггинс немного успокоился, а Певзнер даже не осмелился раскрыть рта. Они оба ушли, оставив развернутый плед лежать на письменном столе, а Джайлз сразу же подошел к инкрустированному столу у окна и налил себе полбокала бренди – Боже правый, это была почти контрабандная вещь.
   Попеременно отхлебывая из бокала и прикладывая ко лбу его холодное стекло, Джайлз расхаживал взад-вперед у письменного стола. Несмотря на свои возражения Хиггинсу, он не мог представить себе, зачем Обри понадобились часы его дяди. Ему очень хотелось верить в нее – и он действительно верил, – но она создавала для него невероятные сложности. Скорее всего, он закончит тем, что будет трясти Обри, пока не застучат ее жемчужные белые зубы, и Джайлз уже мысленно видел те по-кошачьи зеленые глаза, превратившиеся в узенькие щелочки.
   Будь все проклято, ему хотелось бы, чтобы эти часы просто исчезли. Джайлз отвернулся от окна и посмотрел на стол. Они не исчезли, а все так же лежали посередине его письменного стола, и солнечный луч, отражаясь от их золотой крышки, создавал на потолке блики. Поставив бокал с бренди, Джайлз взял часы и открыл крышку. Удивительно, но он еще помнил тот летний день 1814 года, когда его дядя получил их. Во время школьных каникул Джайлз приехал в Лондон и узнал, что Элиас в отпуске и прячется от всех на Хилл-стрит.
   Однажды вечером его дядя отправился на обед в Уайтхолл с несколькими своими сослуживцами. Домой он вернулся с часами, в приподнятом настроении и в сопровождении одного из своих офицеров – самого любимого и самого лучшего офицера, как сказал он. Джайлз помнил только, что тот офицер был вежливым, с темными волосами и открытой улыбкой. Они втроем пили праздничное виски, потому что офицеры верили – как оказалось, ошибочно, – что их страшный сон на континенте кончился.
   Джайлз никогда не забывал, как посетитель с явным сожалением говорил, что вскоре должен продать свою должность. Он поздно получил титул графа – или, возможно, какой-то шотландский титул? – и у него не было сыновей. Но как, черт возьми, его звали? Джайлз смутно помнил, что тетя Харриет недавно упоминала его имя. Кенуэй? Кануэлл? Но эти имена звучали не по-шотландски, однако Уолрейфен вполне мог ошибаться.
   Во всяком случае, его дядя больше никогда, за исключением одного раза, не говорил ни о посетителе, ни о часах. Видимо, бедняга не поторопился продать должность, а вместо этого, когда Наполеон предпринял свой последний большой бросок к славе, он вместе с Элиасом отправился обратно в Бельгию и там умер, не оставив Элиасу на память о себе ничего, кроме часов.
   Джайлз закрыл крышку, положил в шкатулку прекрасный золотой хронометр и снова завернул все в плед. С этими часами было связано много горя, и они, вероятно, были самыми дорогими часами, которые он когда-либо видел – одни сапфиры стоили небольшого состояния. Однако какую пользу часы могли принести Обри, если только она не собиралась их продать? И почему все-таки его дядя отдал такую любимую вещь служанке? Неделю назад Джайлз сказал бы, что это просто подарок джентльмена своей любовнице, так как часы можно было легко продать.
   Но его дядя дорожил часами, и Обри не была его любовницей. Если Джайлз и мучился сомнениями по этому поводу, то в это утро небольшое пятно крови на его полотенце безоговорочно покончило с ними. Но теперь оставалась масса вопросов, на которые он хотел получить ответы. Почему Обри не призналась в своей девственности? Почему она спрятала часы Элиаса? И что еще она могла скрывать? Но вопрос, который больше всего приводил Джайлза в замешательство, состоял в том, почему он лгал, чтобы защитить ее?
   О, он почти со страхом думал, что знает ответ на этот последний вопрос. Но вместо того чтобы глубже задуматься над ответом, Джайлз выпил изрядную порцию виски и просто стоял у окна, пока не услышал, что в комнату вошел Огилви.
   – Добрый день, милорд, – поздоровался молодой человек.
   – Надеюсь, добрый, – не поворачиваясь, проворчал Джайлз. Хотя его мысли блуждали где-то в другом месте, он услышал, как позади него Огилви подошел к столу.
   – Цвета Фаркуарсонов. Откуда у вас этот плед, милорд? – удивился юноша.
   – Что? Это чертово одеяло? – У Джайлза не было настроения что-либо объяснять Огилви, и, подойдя к письменному столу, он отодвинул его в сторону. – Это не имеет значения. Вы принесли утреннюю почту?
   – Да, сэр. – Огилви аккуратно разложил на столе бумаги. – Это самые срочные документы.
   Уолрейфен скованно кивнул, и Огилви оставил его с бумагами. Как ни старался Джайлз сосредоточиться на них, у него ничего не получилось.
   – Огилви! – крикнул он.
   – Да, милорд? – Молодой человек вскочил со стула.
   – Найдите миссис Монтфорд и приведите ее ко мне, – распорядился граф.

Глава 12,
в которой начинает вырисовываться правда

   Навестив миссис Бартл, Обри не спешила вернуться в замок. Удивляя саму себя, она брела по деревенской дорожке, потом остановилась возле пруда у подножия холма и сорвала несколько рогоз. Бережно уложив их в пустую корзину, Обри села на торчащий из земли огромный камень и предоставила своим мыслям полностью вернуться к тому, чем они были заняты весь сегодняшний день, – к лорду Уолрейфену, к Джайлзу.
   Взглянув на гладкую, как стекло, поверхность воды, Обри слегка улыбнулась. И после того, как она разделила с ним постель, было все равно странно даже в мыслях называть его Джайлзом. Но теперь она думала о нем почти постоянно. Сегодня она думала о том, как восхитительно было чувствовать его губы и его руки на своем теле, о радости, которую она, очевидно, доставляла ему. Но она вспоминала и обиду, которой так явно наполнились под конец его глаза. Обри сожалела, что нельзя взять назад или хотя бы смягчить некоторые свои слова.
   Граф сказал, что не будет принуждать ее к чему-либо, чего ей не хочется делать. Поразмыслив над этим, Обри пришла к заключению, что верит ему. Несмотря на все его недостатки, граф производил впечатление в высшей степени честного человека, а теперь она знала, что он восхитительный любовник. Обри закрыла глаза, подставила лицо осеннему солнцу и позволила себе представить его красивые черты. Она уже начала привыкать разговаривать с ним и часто спорить – по всяким будничным делам, начала с нетерпением ожидать его быстрых шагов и звенящего смеха, которые раздавались в коридорах замка. Впервые за многие годы она почувствовала себя живой, счастливой и почти в безопасности.
   И замок, казалось, тоже ожил и стал настоящим домом, когда в нем появился Джайлз. Обри немного грустно размышляла о том, как скоро Уолрейфен покинет Кардоу и вернется в Лондон, как долго на этот раз будет отсутствовать – еще год? или пять лет? – и о том, как пусто станет в замке, когда он уедет. Обри прерывисто втянула в себя воздух, удивляясь, как расстраивает ее теперь мысль о том, что она не будет его видеть.
   И все же, как бы сильно Обри ни тосковала по нему, она не примет его предложения. Она отдалась Уолрейфену и сейчас подумала, как было бы хорошо, если бы она делила с ним и постель, и жизнь, если бы у нее был кто-то, кого она обнимала бы и кто обнимал бы ее, кто-то, кто просто заботился бы о ней. Это было бы ни с чем не сравнимое блаженство! Но даже если бы она захотела пойти на такое унижение, у нее есть Айан, о котором она обязана думать. А кроме того, Лондон был слишком опасным местом и для нее, и для мальчика.
   К тому времени, когда Обри вернулась с прогулки, дневное солнце уже согрело мощеный двор. Она пересекла двор и вошла в кухонное помещение. Летти и Ида стояли возле чулана, склонив головы друг к дружке, но при звуке открывшейся двери мгновенно прекратили шептаться и испуганными глазами взглянули в ее сторону, а Ида подавила усмешку.
   – Вы уже закончили помогать в прачечной? – с легкой укоризной обратилась к девушкам Обри, поставив корзину на стол у двери. – Если да, то вы, Летти, можете помочь натирать пол в позолоченной гостиной. А вам, Ида, полезно лежать, держа ногу поднятой.
   Сделав реверанс, обе девушки убежали, а Обри, развязав ленты шляпы, пошла по коридору к своей маленькой гостиной, но ее, схватив за руку, остановила появившаяся из чулана Бетси.
   – Идите сюда, – шепотом сказала служанка, втягивая ее в чулан.
   – Господи, что случилось? – пробормотала Обри.
   – Вот, – крепко закрыв дверь, Бетси сунула что-то в руку Обри, – спрячьте это в карман.
   Обри взглянула вниз. Шпильки? О Боже, ее шпильки.
   – Я забрала их прежде, чем они попались на глаза Летти. – Доброе лицо Бетси покраснело. – Но уже началось перешептывание.
   – Перешептывание? – ошеломленно переспросила Обри.
   – Да, мадам, как будто они ваши. – Я не желаю ничего знать, – твердо сказала Бетси. – Но шпильки есть шпильки, и в доме не так много людей, которые ими пользуются.
   Обри закрыла глаза и сжимала руку в кулак, пока шпильки не вонзились ей в кожу. Она не знала, что сказать, что опровергнуть.
   – И сейчас мистер Огилви хочет вас видеть, – продолжила Бетси. – Он уже добрых десять минут ждет вас в вашей гостиной. Так что лучше всего узнайте, что он хочет.
   – Да, разумеется, – тихо сказала Обри.
   – Прошу меня простить, мадам, но с вами все в порядке? – отвернувшись от полки, уже мягче спросила Бетси. – Вы что-то задержались.
   – Все хорошо, – кивнув, выдавила из себя Обри. – Спасибо, Бетси. – С развязанными болтающимися лентами шляпы Обри вышла из чулана и направилась в свою гостиную.
   – Миссис Монтфорд, – вскочив на ноги; вежливо поздоровался Огилви, когда Обри вошла в комнату. – Его сиятельство хочет видеть вас в своем кабинете. Полагаю, дело очень срочное.
   – Конечно, я сейчас же приду, – с трудом произнесла она.
   Двигаясь словно во сне, Обри положила шпильки и сняла шляпу, она до сих пор не могла прийти в себя после предупреждения Бетси. Святые небеса, как она могла быть такой неосмотрительной? А теперь еще то самое, чего она боялась с того момента, как этим утром покинула спальню графа Уолрейфена, – ее вызывают в его рабочий кабинет.
   Быть может, граф собирается продолжить свои уговоры стать его любовницей? И быть может, он решил, что раз она оставила свои шпильки разбросанными у него на столе, то могла бы согласиться и на это? В любом случае ее репутация была бы подорвана окончательно. Несколько месяцев после ее приезда в Кардоу остальные слуги подозревали, что она была любовницей майора. Ей очень трудно было ходить с поднятой головой и, несмотря ни на что, выполнять свою работу. Не замечая, что все еще держит в руках шляпу, Обри отправилась в кабинет графа.
   Когда она вошла, Уолрейфен шагнул вперед, как будто собирался поздороваться с ней, и ее вопросительный взгляд метнулся к его лицу. Обри сразу же заметила, что граф плохо выглядит, и ее первым побуждением было броситься к нему, погладить по щеке и спросить, что случилось. Но в этот момент он слегка отступил влево, и Обри увидела лежавший у него на письменном столе плед.
   Внезапно все изменилось. У нее остановилось дыхание, и она, должно быть, покачнулась, потому что граф сильной теплой рукой поддержал ее под локоть.
   – Обри, тебе нехорошо?
   Да, ей было плохо. Отойдя от графа, она приблизилась к столу так, как будто на нем лежала свернувшаяся змея. Прижав руку ко рту и проглотив слезы, Обри повернулась лицом к графу.
   – Боюсь, дорогая, тебе придется кое-что объяснить. – Взгляд Уолрейфена не обещал ничего хорошего.
   – Кто рылся в моих вещах? – тихо спросила она, чувствуя себя так, словно ее насиловали при всех. – Кто?
   – Певзнер и Хиггинс, – мягко ответил граф, переведя взгляд с ее лица на плед и обратно.
   – По чьему распоряжению? По вашему? – настойчиво спросила она. – По вашему, милорд? Вы приказали им это сделать? Почему вы просто не спросили меня?
   – Обри, – граф положил руку ей на плечо, – я, кажется, действительно дал Певзнеру разрешение обыскать весь дом. Прости, дорогая, но тебе придется рассказать об этих часах. Сейчас это все, что я могу сделать, чтобы удержать Хиггинса от дальнейших действий.
   Взяв с пледа миниатюру Мюриел, Обри провела пальцем по обрамлению, и еще одна, более страшная мысль пришла ей в голову.
   – Моя Библия, – прошептала Обри, лихорадочно оглядывая комнату. – Она у вас? Где она?
   – Несомненно, Библия там, где ты ее оставила, – ласково сказал Уолрейфен и, подведя Обри к креслу, заставил ее сесть. – Такая праведная вещь не вызвала интереса у Певзнера. А теперь расскажи мне, Обри, откуда у тебя часы моего дяди?
   Обри взглянула в глаза графа, такие теплые и спокойные, и постепенно начала понимать, что он ей не враг. Конечно, он говорил не сердито, а смущенно, и это звучало так, словно он хотел ее защитить. И разве не это было причиной того, что она пришла к нему в постель, – получить его защиту, в которой она нуждалась? Обри решила, что сейчас должна воспользоваться его покровительством, хотя эта мысль не доставила ей особой радости.
   – Их дал мне майор, – после долгого молчания ответила Обри. – Вернее, он дал их мне, чтобы я отдала их Айану.
   – Айану? Почему?
   – Он сказал что-то о том, что Айан пытался спасти его, когда обрушилась башня, – слабо пожала плечами Обри. – Он... казался растроганным. Но я не хотела брать часы. Я сказала ему, что Айан слишком мал. Я настойчиво пыталась вернуть часы, но майор был упрямым. И таким образом я... ну, заключила еще одну сделку с дьяволом, получила то, что хотела. Знаете, так часто бывает, когда свяжешься с ним.
   – Что за сделку, Обри? – Присев перед ее креслом, Уолрейфен взял ее руку в свои и начал растирать, как будто старался заставить ее кровь и ее слова снова двигаться быстрее.
   – Я сказала, что возьму часы, только если он согласится со мной и позволит доктору Креншоу осмотреть его. – Обри с трудом сглотнула. – На следующий же день. К моему изумлению, он согласился. Вот так часы оказались у меня. Тогда я думала, что одно другого стоит. – Она посмотрела на Джайлза, безмолвно умоляя понять ее. – Но он так и не встретился с Креншоу. Вместо этого он... он умер.
   – Обри, – граф стиснул ее руку, – почему ты не рассказала мне все это? Почему просто не сказала, что часы у тебя?
   – Потому, что никто не поверил бы мне, – покачала она головой.
   – Обри, – положив обе руки на плечи Обри, Уолрейфен заглянул ей в глаза, – если ты говоришь, что мой дядя дал тебе свои часы, я верю тебе. Я верю тебе, – медленно и отчетливо повторил он.
   – Благодарю вас. Но, милорд, Певзнер будет рассказывать, и...
   – Джайлз, – поправил граф, снова сжав ее пальцы. – Просто Джайлз, Обри. Хорошо?
   – Да, хорошо, – согласилась Обри, стараясь сдержать слезы.
   – И если Певзнер будет что-либо рассказывать, он многим рискует, – добавил граф.
   Его голос прозвучал так спокойно, так убежденно, что Обри внезапно захотелось рассказать Уолрейфену все, снять с себя тяжкую ношу и, рыдая, уткнуться ему в шейный платок. Но ее признание поставило бы Джайлза в безвыходное положение, поскольку он поклялся соблюдать законы. К сожалению, согласно закону, Обри была виновна в похищении ребенка, а возможно, и кое в чем еще худшем. Англия предоставляет матерям не так уж много прав в отношении их детей, но Обри, безусловно, никогда не признают матерью Айана, и тогда произойдет самое ужасное – мальчика вернут его единственному родственнику по мужской линии, его дяде, Фергюсу Маклорену.
   Нет, исповедь сейчас ей совсем не была нужна, она не принесет пользы Айану. О чем только думала Обри, заваривая эту кашу?
   – Ох, мне хотелось бы никогда не видеть эти часы! – расплакалась она. – Мне хотелось бы никогда не быть замешанной ни во что такое! Я просто... просто пытаюсь делать все, как надо. Я не понимаю, как все запутано в этом мире.
   – Обри, – очень спокойно сказал граф, – о чем ты говоришь?
   Она всхлипнула и замолчала, испугавшись, что и так сказала слишком много.
   – Пока не прошло несколько дней, я даже не понимала, что часы сочтут пропавшими, – сказала она, и это была правда. – Во всей суматохе я просто не думала о них. Часы казались такими... таким пустяком по сравнению со смертью майора, вы понимаете?
   – Да, думаю, понимаю.
   – Потом пришел мистер Хиггинс, он смотрел на меня своими большими черными глазами, задавал ужасные вопросы, и я поняла, что он подозревает меня. И что бы я ни говорила, мне ничто не помогло бы, а часы только все ухудшили бы. Так и случилось.
   – Я поговорю с Хиггинсом, – сказал Джайлз, коснувшись теплой рукой щеки Обри.