И далее:
«Имя сущности присуще самой сущности по ее природе и существу и неотделимо от нее, будучи ее выразительной энергией и изваянным, явленным ликом. Но сущность сообщает себя инобытию, твари, чистому ничто […] Тварь создается, то есть получает свое имя, от сущности, то есть от ее имени, и потому имя сущности и имя твари принципиально одно и то же».
Таковы наиболее общие соображения инока Андроника, на языке «научной» философии выразившего основы учения Православной Церкви о именах, связанные прежде всего с опытом умного делания, исихазма. Рассматривая с этой точки зрения присвоение послепетровскими (может быть, кроме Елизаветы Петровны, которая, впрочем, по допетровскому правовому обычаю не могла наследовать Престола) Императрицами и Императорами инобытийного для них имени Романовых, мы не можем не прийти к выводу, что речь идет о подлинной катастрофе, сопоставимой с расколом, а затем с собором 1666 года и упразднением Патриаршества. Приведем в этой связи еще одно развернутое высказывание инока Андроника, по сути, проливающее свет на происходившее с «новыми Романовыми» — Голштин-Готторпской династией:
«Равным образом механисты никогда не поймут и подлинной природы имени, или слова, и не усвоят той колоссальной роли, которую я отвожу ему в социальной действительности. Что такое имя для позитивиста? Это механически закономерный комплекс звуков. А вот по-моему, имя вовсе не есть звук, имя вещи есть сила самой вещи. Поэтому я прямо утверждаю, что имя неотделимо от вещи, что оно есть оформление самой вещи в ее объективном существовании (выделено нами — В.К.). Позитивисты и механизм, за которыми всегда кроется, с одной стороны, агностицизм, с другой — субъективизм, понимает имя как субъективно издаваемый звук, а вещь как вещь, в которой имя вовсе не есть момент в ней самой. Получается типичный для всякой абстрактной метафизики дуализм: вещи — сами по себе, без всякого имени, а имена (наши собственные звуки) — сами по себе. Такой дуализм есть удушение всякой социальной действительности, ибо всякая социальная действительность предполагает, что между вещами, между всяческими субъектами и объектами всегда есть живое и разумное общение. Отрыв имени от вещей есть печальный продукт той ужасающей тьмы и духовной пустоты, которой отличается буржуазная Европа, создавшая один из самых абстрактных и бездушных типов культуры вообще».
Именно на буржуазный, то есть антииерархический, усредняющий, ростовщический характер отрыва имени от сущности указывает инок-философ, и отсюда делаем вывод: переворот, совершенный в России «голштинцами» им временщиками, открывшийся убийством последнего истинного Романова по мужской линии, вполне тождественен буржуазным революциям во Франции и Северной Америке. Но этот переворот можно в известном смысле назвать и самоубийством Романовых, по неумолимой логике отступления от Православия, ставшим еще одним жертвоприношением Криве-Кривейте.
Особым подвигом в этой связи приходится признать деяния Императора Павла, действительно начавшего все заново, с нуля. В нашу задачу не входит подробный рассказ об истинных родовых корнях Императора Павла — это тема будущих исследований, которые мы надеемся провести. В данном случае довлеет упоминания, что Император Павел был воистину прообразом Последнего Царя во образ Мелхиседеков:
«Сей бо Мелхиседек царь Салимский, священник Бога вышняго, иже срете Авраама возвращшыся от сеча царей, и благослови его: емуже и десятину от всех отдели Авраам: первее убо сказуется Царь правды, потом же Царь Салимский, еже есть, царь мира: без отца, без матере, без причта рода, ни начала днем, ни животу конца имея: уподоблен же Сыну Божию, пребывает священник выну» (Евр. 7, 1-4).
Нам представляется, что все Русские Цари после Павла — а их мы вполне можем именовать Царями-Павловичами — были Царями «Уже исполнившихся сроков», Царями-Искупителями, начиная с Александра Благословенного — старца Феодора Кузмича — и кончая Царем-Мучеником Николаем П Александровичем и его Семьей. Приняв на себя имя Рода Романовых, они стали наследникамим всех его «благословений» и «проклятий». Пролитая Царем-Искупителем жертвенная Царская Кровь стала не только преображением кровавой жертвы Криве-Кривейте, но и жертвой за всю кривду всех русских, то есть подданых руси, всех «царевых людей»…
В древних греческих книгах Лавры Преподобного Саввы Освященного русским монахом Антонием найдено предсказание, построенное на пророчествах Св.Отцов из греческих текстов:
«Последние времена еще не настали, и совершенно ошибочно считать, что мы у порога ПРИШЕСТВИЯ „антихриста“, потому что еще предстоит один и ПОСЛЕДНИЙ расцвет Православия, на сей раз ВО ВСЕМ МИРЕ — во главе с РОССИЕЙ. Произойдет он после страшной войны, в которой погибнет не 1/2, не то 2/3 человечества и которая будет остановлена ГОЛОСОМ С НЕБА: „И будет проповедано ЕВАНГЕЛИЕ во всем мире!“ 1) Ибо до сего времени проповедовалось не Христово Евангелие, а Евангелие, искаженное еретиками. 2) Будет период всемирного благоденствия — НО НЕ НАДОЛГО. 3) в России в это время будет ПРАВОСЛАВНЫЙ ЦАРЬ, которого ГОСПОДЬ явит русскому народу. И после этого мир опять развратится и не будет уже способен к исправлению, ТОГДА ПОПУСТИТ ГОСПОДЬ ВОЦАРЕНИЕ антихриста».
В 1930 году Архиепископ Феофан Полтавский (1872-1940) отвечал:
Вы спрашиваете меня о ближайшем будущем и о последних временах. Я не сам от себя говорю, а сообщаю откровение старцев. А они передали мне следующее: пришествие антихриста приближается, и оно очень близко. Время, отделяющее от него, надо считать годами и в крайнем случае несколькими десятилетиями. Но до пришествия антихриста Россия должна еще восстановиться, конечно, на короткое время. И в России должен быть Царь, предызбранный Самим Господом. Он будет человеком пламенной веры, великого ума и железной воли. Так о нем открыто. Будем ожидать исполнения открытого. Судя по многим признакам, оно приближается, если только по грехам нашим Господь Бог не отменит и не изменит обещанного. По свидетельству Слова Божия, и это бывает».
В связи с личностью Последнего Царя высказывались и высказываются различные суждения. В наиболее общем виде их обобщил и изложил составитель сборника «Россия перед Вторым Пришествием. Материалы к очерку русской эсхатологии» (М. 1994) С.Фомин следующим образом:
«О происхождении последнего Царя высказываются противоречивые суждения. Одни утверждают, что будет он от Рода Романовых, другие обращают внимание на слова владыки Феофана Полтавского — предызбранный Самим Господом».
Сам архиепископ Феофан, бывший духовник и сотаинник Царя-Мученика, уже находясь в изгнании, много раз возвращался к разговору о Последнем Царе, и мы можем, зная о святости его жизни, высокиз дарах и близости к Царскому Дому, доверять его словам (разумеется, с поправкамим на политические позиции их излагающих представителей Зарубежной Церкви, да и современных органов печати). Не можем не обратить внимания на принадлежащую архиепископу Аверкию запись слов Архиепископа Феофана:
«Владыку Феофана спрашивали: Будет ли последний русский царь Романовым? На что архиепископ от себя уже (выделено нами — В.К.) отвечал: он не будет Романовым, но по матери он будет из Романовых, он восстановит плодородие Сибири…».
Как бы ни относиться к последнему высказыванию Владыки, говорившему в данном случае не от старцев, а от себя, обратим внимание: как только речь заходит о Доме Романовых, таинственным образом вступает в действие воскресшая (Анастасия) женская закваска этого Рода, все соединяющая, сращивающая и восполняющая…
«Мы имеем здесь дело с древнейшим обычаем Царской семьи, — писал знаменитый медиевист Дж.М.Уоллес-Хэдрилл, — семьи столь высокой, что уже никакой, наивыгоднейший династический брак не сможет возвысить ее кровь […] В его собственной крови находилась его сила, и все, кто входил в нее, ее разделяли».
Обратим, однако, внимание на вторую часть предсказания, переданного через архиепископа Феофана Полтавского, — избранный Самим Господом. Здесь все настолько таинственно, что следует, видимо, умолкнуть. Или предоставить слово поэзии, умеющей «говорить, не говоря» и передавать непередаваемое.
Он не лучше других и не хуже,
Но не веет летейскою стужей
И в руке его теплота.
Гость из будущего! — Неужели
Он придет ко мне в самом деле,
Повернув налево с моста?
[…]
Ты как будто не значишься в списках,
Калиострах, магах, лизисках,-
Полосатой наряжен верстой,
Размалеван пестро и грубо —
Ты…
ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы,
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны.
Существо это странного нрава
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущего вереску,
По пустыням свое торжество.
[…]
Cловно с вазы чернофигурной
Прибежала к волне лазурной
Так парадно обнажена.
А за ней в шинели и в каске
Ты, вошедший сюда без маски,
Ты, Иванушка древней сказки,
Что тебя сегодня томит?
Сколько горечи в каждомслове,
Сколько мрака в твоей любови,
И зачем эти струйки крови
Бередит лепесток ланит?
Анна Ахматова, «Поэма без Героя»
Глава, из которой взяты эти строки, называется, между прочим, "Le jour de rois». Вот что сама автор этих строк написала о них же:
«До меня часто доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях „Поэмы без героя“. И кто-то даже советует мне сделать поэму более понятной.
Я воздерживаюсь от этого.
Никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержит.
Ни изменять, ни объяснять ее я не буду.
«Еже писах — писах».
Последуем и мы за той, чей род, по ее собственным словам, — «солнечный и баснословный».
ЦЕНА КРОВИ
РОДОСЛОВИЕ КОЩЕЯ БЕССМЕРТНОГО
«Имя сущности присуще самой сущности по ее природе и существу и неотделимо от нее, будучи ее выразительной энергией и изваянным, явленным ликом. Но сущность сообщает себя инобытию, твари, чистому ничто […] Тварь создается, то есть получает свое имя, от сущности, то есть от ее имени, и потому имя сущности и имя твари принципиально одно и то же».
Таковы наиболее общие соображения инока Андроника, на языке «научной» философии выразившего основы учения Православной Церкви о именах, связанные прежде всего с опытом умного делания, исихазма. Рассматривая с этой точки зрения присвоение послепетровскими (может быть, кроме Елизаветы Петровны, которая, впрочем, по допетровскому правовому обычаю не могла наследовать Престола) Императрицами и Императорами инобытийного для них имени Романовых, мы не можем не прийти к выводу, что речь идет о подлинной катастрофе, сопоставимой с расколом, а затем с собором 1666 года и упразднением Патриаршества. Приведем в этой связи еще одно развернутое высказывание инока Андроника, по сути, проливающее свет на происходившее с «новыми Романовыми» — Голштин-Готторпской династией:
«Равным образом механисты никогда не поймут и подлинной природы имени, или слова, и не усвоят той колоссальной роли, которую я отвожу ему в социальной действительности. Что такое имя для позитивиста? Это механически закономерный комплекс звуков. А вот по-моему, имя вовсе не есть звук, имя вещи есть сила самой вещи. Поэтому я прямо утверждаю, что имя неотделимо от вещи, что оно есть оформление самой вещи в ее объективном существовании (выделено нами — В.К.). Позитивисты и механизм, за которыми всегда кроется, с одной стороны, агностицизм, с другой — субъективизм, понимает имя как субъективно издаваемый звук, а вещь как вещь, в которой имя вовсе не есть момент в ней самой. Получается типичный для всякой абстрактной метафизики дуализм: вещи — сами по себе, без всякого имени, а имена (наши собственные звуки) — сами по себе. Такой дуализм есть удушение всякой социальной действительности, ибо всякая социальная действительность предполагает, что между вещами, между всяческими субъектами и объектами всегда есть живое и разумное общение. Отрыв имени от вещей есть печальный продукт той ужасающей тьмы и духовной пустоты, которой отличается буржуазная Европа, создавшая один из самых абстрактных и бездушных типов культуры вообще».
Именно на буржуазный, то есть антииерархический, усредняющий, ростовщический характер отрыва имени от сущности указывает инок-философ, и отсюда делаем вывод: переворот, совершенный в России «голштинцами» им временщиками, открывшийся убийством последнего истинного Романова по мужской линии, вполне тождественен буржуазным революциям во Франции и Северной Америке. Но этот переворот можно в известном смысле назвать и самоубийством Романовых, по неумолимой логике отступления от Православия, ставшим еще одним жертвоприношением Криве-Кривейте.
Особым подвигом в этой связи приходится признать деяния Императора Павла, действительно начавшего все заново, с нуля. В нашу задачу не входит подробный рассказ об истинных родовых корнях Императора Павла — это тема будущих исследований, которые мы надеемся провести. В данном случае довлеет упоминания, что Император Павел был воистину прообразом Последнего Царя во образ Мелхиседеков:
«Сей бо Мелхиседек царь Салимский, священник Бога вышняго, иже срете Авраама возвращшыся от сеча царей, и благослови его: емуже и десятину от всех отдели Авраам: первее убо сказуется Царь правды, потом же Царь Салимский, еже есть, царь мира: без отца, без матере, без причта рода, ни начала днем, ни животу конца имея: уподоблен же Сыну Божию, пребывает священник выну» (Евр. 7, 1-4).
Нам представляется, что все Русские Цари после Павла — а их мы вполне можем именовать Царями-Павловичами — были Царями «Уже исполнившихся сроков», Царями-Искупителями, начиная с Александра Благословенного — старца Феодора Кузмича — и кончая Царем-Мучеником Николаем П Александровичем и его Семьей. Приняв на себя имя Рода Романовых, они стали наследникамим всех его «благословений» и «проклятий». Пролитая Царем-Искупителем жертвенная Царская Кровь стала не только преображением кровавой жертвы Криве-Кривейте, но и жертвой за всю кривду всех русских, то есть подданых руси, всех «царевых людей»…
В древних греческих книгах Лавры Преподобного Саввы Освященного русским монахом Антонием найдено предсказание, построенное на пророчествах Св.Отцов из греческих текстов:
«Последние времена еще не настали, и совершенно ошибочно считать, что мы у порога ПРИШЕСТВИЯ „антихриста“, потому что еще предстоит один и ПОСЛЕДНИЙ расцвет Православия, на сей раз ВО ВСЕМ МИРЕ — во главе с РОССИЕЙ. Произойдет он после страшной войны, в которой погибнет не 1/2, не то 2/3 человечества и которая будет остановлена ГОЛОСОМ С НЕБА: „И будет проповедано ЕВАНГЕЛИЕ во всем мире!“ 1) Ибо до сего времени проповедовалось не Христово Евангелие, а Евангелие, искаженное еретиками. 2) Будет период всемирного благоденствия — НО НЕ НАДОЛГО. 3) в России в это время будет ПРАВОСЛАВНЫЙ ЦАРЬ, которого ГОСПОДЬ явит русскому народу. И после этого мир опять развратится и не будет уже способен к исправлению, ТОГДА ПОПУСТИТ ГОСПОДЬ ВОЦАРЕНИЕ антихриста».
В 1930 году Архиепископ Феофан Полтавский (1872-1940) отвечал:
Вы спрашиваете меня о ближайшем будущем и о последних временах. Я не сам от себя говорю, а сообщаю откровение старцев. А они передали мне следующее: пришествие антихриста приближается, и оно очень близко. Время, отделяющее от него, надо считать годами и в крайнем случае несколькими десятилетиями. Но до пришествия антихриста Россия должна еще восстановиться, конечно, на короткое время. И в России должен быть Царь, предызбранный Самим Господом. Он будет человеком пламенной веры, великого ума и железной воли. Так о нем открыто. Будем ожидать исполнения открытого. Судя по многим признакам, оно приближается, если только по грехам нашим Господь Бог не отменит и не изменит обещанного. По свидетельству Слова Божия, и это бывает».
В связи с личностью Последнего Царя высказывались и высказываются различные суждения. В наиболее общем виде их обобщил и изложил составитель сборника «Россия перед Вторым Пришествием. Материалы к очерку русской эсхатологии» (М. 1994) С.Фомин следующим образом:
«О происхождении последнего Царя высказываются противоречивые суждения. Одни утверждают, что будет он от Рода Романовых, другие обращают внимание на слова владыки Феофана Полтавского — предызбранный Самим Господом».
Сам архиепископ Феофан, бывший духовник и сотаинник Царя-Мученика, уже находясь в изгнании, много раз возвращался к разговору о Последнем Царе, и мы можем, зная о святости его жизни, высокиз дарах и близости к Царскому Дому, доверять его словам (разумеется, с поправкамим на политические позиции их излагающих представителей Зарубежной Церкви, да и современных органов печати). Не можем не обратить внимания на принадлежащую архиепископу Аверкию запись слов Архиепископа Феофана:
«Владыку Феофана спрашивали: Будет ли последний русский царь Романовым? На что архиепископ от себя уже (выделено нами — В.К.) отвечал: он не будет Романовым, но по матери он будет из Романовых, он восстановит плодородие Сибири…».
Как бы ни относиться к последнему высказыванию Владыки, говорившему в данном случае не от старцев, а от себя, обратим внимание: как только речь заходит о Доме Романовых, таинственным образом вступает в действие воскресшая (Анастасия) женская закваска этого Рода, все соединяющая, сращивающая и восполняющая…
«Мы имеем здесь дело с древнейшим обычаем Царской семьи, — писал знаменитый медиевист Дж.М.Уоллес-Хэдрилл, — семьи столь высокой, что уже никакой, наивыгоднейший династический брак не сможет возвысить ее кровь […] В его собственной крови находилась его сила, и все, кто входил в нее, ее разделяли».
Обратим, однако, внимание на вторую часть предсказания, переданного через архиепископа Феофана Полтавского, — избранный Самим Господом. Здесь все настолько таинственно, что следует, видимо, умолкнуть. Или предоставить слово поэзии, умеющей «говорить, не говоря» и передавать непередаваемое.
Он не лучше других и не хуже,
Но не веет летейскою стужей
И в руке его теплота.
Гость из будущего! — Неужели
Он придет ко мне в самом деле,
Повернув налево с моста?
[…]
Ты как будто не значишься в списках,
Калиострах, магах, лизисках,-
Полосатой наряжен верстой,
Размалеван пестро и грубо —
Ты…
ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы,
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны.
Существо это странного нрава
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущего вереску,
По пустыням свое торжество.
[…]
Cловно с вазы чернофигурной
Прибежала к волне лазурной
Так парадно обнажена.
А за ней в шинели и в каске
Ты, вошедший сюда без маски,
Ты, Иванушка древней сказки,
Что тебя сегодня томит?
Сколько горечи в каждомслове,
Сколько мрака в твоей любови,
И зачем эти струйки крови
Бередит лепесток ланит?
Анна Ахматова, «Поэма без Героя»
Глава, из которой взяты эти строки, называется, между прочим, "Le jour de rois». Вот что сама автор этих строк написала о них же:
«До меня часто доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях „Поэмы без героя“. И кто-то даже советует мне сделать поэму более понятной.
Я воздерживаюсь от этого.
Никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержит.
Ни изменять, ни объяснять ее я не буду.
«Еже писах — писах».
Последуем и мы за той, чей род, по ее собственным словам, — «солнечный и баснословный».
ЦЕНА КРОВИ
Современное потребительское общество выработало понятие «стоимость жизни», куда включается средний прожиточный уровень среднего человека плюс тот якобы необходимый объем удобств и даже роскоши, который позволяет до известной степени не просто существовать и сосуществовать с себе подобными особями, но и испытывать определенную степень довольства земным существованием. Замечательно, что понятие это используется не только западными буржуазными обществами, но и вошло в позднесоветский оборот отождествлявшей эту «стоимость» с так называемой «потребительской корзиной советского человека». Это было связано с идеологией «экономического материализма», одной стороной которого является либерализм, а другой — марксизм. Осуществление либеральной изнанки экономического материализма выявило, однако, абсолютную химеричность этого, как и других его понятий, и сегодня, гораздо чаще можно встретить другое определение — не стоимость, а цена жизни, причем последнее, в отличие от первого, в соответствии с точным, смыслом выражения. И впрямь, если понятие стоимости, так сказать, «безопасно» и действительно касается хозяйственного положения «человеческого материала», то, говоря о цене жизни, имеют в виду человеческое существо как таковое, его жизнь и смерть. Иначе говоря, стоимость материальна, цена — экзистенциальна. А как всякая экзистенциальная категория, понятие цены двоится. Не случайно, согласно словарю Владимира Даля, торг цену строит, но также и Бог цену строит. В этом случае цЂна или цЂнъ корнесловно родственно понятию чинъ, то есть степень, звание, состояние. При этом понятие бесчинный, в особенности если посмотреть на него с точки зрения так называемого «порядочного человека», то есть леонтьевского «среднего европейца», в ряду, по ряду стоящего, несет крайне отрицательную окраску, а понятие бесценный, откуда бы на него не взглянуть, напротив — высшую, более того, бесконечную «положительную степень». Отверженное с точки зрения порядка, ряда промежуточных, «человеческих, слишком человеческих» состояний оказывается обладающим бесконечной возможностью, potentia absoluta. "Камень, егоже не в ряду сотвориша зиждущий, сей бысть во главу угля, от Господа бысть сие, и есть дивно во очию вашего (Матф, 21, 42).
Но в Евангелии, помимо провозглашения бесценности отверженного, небрегомого, всего, что есть «буее мiра», прямо упоминается и понятие цены, причем упоминается в контексте предельно обоюдоостром, «Тогда видев Иуда предавый Его, раскаявся возврати тридесять сребреники архиереем и старцем, глаголя: согреших предав кровь неповинную. Они же реша что есть нам: он узреши. И поверг серебренники в церкви, отиде, и шед оудавися. Архиерее же прияша сребренники, реша: недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крови есть» (Матф, 27,3-7) Таким образом цена крови и цена жизни тождественны, причем следует понимать это буквально, ибо кровь — основной субстрат жизни, ее сущность, эссенция, эликсир, раса, роса или роза, в особенности кровь мученическая, невинная. В данном же случае речь идет о сверхкрови, Крови Богочеловека, Крови Распятого, то есть униженного, поставленного в ничто, за ничто принятого, то есть в глазах мира и века сего бесчинного, а, значит, бесценного.
В последнее время часто приходится слышать, что жизнь катастрофически обесценилась. Действительно, даже услуги «киллера» сегодня стоят баснословно мало. Все больше и больше людей погибают от войн, катастроф, эпидемий, и число это будет, по-видимому, возрастать. Как стремительно возрастает и число серийных убийств и убийц, самим существованием своим доказывающим эти очевидные истины. Причем характерно следующее: чем более открытым и демократическим является общество, чем более оно подвержено идеологии гуманизма и прав человека, тем ниже цена жизни. Война в Югославии — нагляднейший тому пример. Начатая как война за права человека, она ведет к полному обесцениванию жизни этого самого человека, вне зависимости от его этнической принадлежности.
До сих пор «объем» проливаемой человеческой крови был приблизительно один и тот же. Средневековый мир не только не знал понятия прав человека, в том числе и «права на жизнь», но и совершенно иначе соизмерял соотношение жизни и смерти. Ни в одной главе Добротолюбия мы не найдем морального осуждения не только рабского состояния, но и казней и пыток. Более того — образы казней, пыток, заточения присутствуют в святоотеческой словесности повсеместно. Мера грехов Ивана Грозного или Жиля де Ре была бездонна, но столь же бездонно было их покаяние. Столь бездонно, что крестьяне плакали, когда «Синюю Бороду» вели на казнь. Не случайно сегодня, даже в церковной среде, совершенно забыта старая пословица «Давидски грешим, Давидски и каемся». В это «мрачное» с точки зрения «цивилизованного человека» время множество человеческих существ гибло от войн и эпидемий, но больше рождалось, а истребление младенцев во чреве почиталось более тяжким преступлением, нежели простое убийство. В той же Германии, да и у нас в XV-XVII веках оно каралось смертной казнью, в то время как простое убийство — не всегда. Это было связано со знанием о том, что жизнь на земле лишь краткий изгиб жизни бесконечной и вечной, что позволяло смотреть на нее в обратной перспективе, иконописно, или, если угодно, сверхреально, «сюрреально». Убитый взрослый человек, прошедший крещение, не лишается общения ни с Богом, ни со своим убийцей, вступая с последним в своеобразные «брачные» отношения, молясь там о искуплении свершившегося. Душа же младенца, не прошедшая врата основного христианского таинства, может оказаться во тьме внешней, более того, пополнить собою нежить, небытие. Поэтому в средние века Церковь легче прощала разбойников, кровавых правителей и даже палачей, чем матерей-детоубийц. Сегодня все обстоит строго наоборот — пацифисты и либералы как правило выступают за «репродуктивную свободу», в отличие от фашистов или сталинистов, относящихся к этой свободе (как, впрочем, и ко всем остальным) резко отрицательно. Именно это последнее и было причиной того, что ни Аушвиц, ни Гулаг в целом не изменили «цены крови» как таковой — и Гитлер и Сталин массовым образом истребляли взрослых, но и в Германии и в СССР под страхом уголовного наказания было запрещено «иродово убийство». Поэтому ни гитлеризм, ни сталинизм, с какими катастрофами бы они ни были связаны, все же не обрушили человечество в последнюю и окончательную бездну. Торжество же либерально-гуманитарных ценностей привело к тому, что самый страшный вид убийства и в Европе и в России стал признаваться за норму, более того, охраняется законом. Убивать, например, журналистов нельзя, а младенцев во чреве можно — таков один из императивов «открытого общества», Сталин или Милошевич — палачи, цивилизованный врач-гинеколог — нормальный профессионал. И так далее, и тому подобное.
Средневековый мир прекрасно знал о мистической связи цены крови с богатством государства, его золотым запасом. Не случайно знаменитый алхимик XV века Николай Фламель, один из немногих, действительно обретших вещественное золото, помещает изображения из своей Книги Фигур Иероглифических на воротах парижского Кладбища Невинных Младенцев, посвященного жертвам Царя Ирода. С другой стороны, своего рода Иродом навыворот средневековье почитало Святого Императора Константина. Одна из легенд о его Крещении рассказывает о том, что Император был неизлечимо болен, и врачи прописали ему только одно средство — омовение в невинной детской крови. Для лечения привезли младенцев во множестве со всех концов империи и, когда для царя уже приготовили ванну, он сжалился над слезами матерей и отменил убийство, избрав вместо него Святое Крещение с последующим причащением Тела и Крови Христовых. Предсказание исполнилось буквально, но в ином образе, как это бывает со всяким предсказанием. Так или иначе, Святое Тело и Святая Кровь легли в основание Нового Рима — Византии, империи простоявшей ровно тысячу лет.
Кровь невинных младенцев приравнивается Церковью к крови воинов, за веру, царя, и отечество живот положивших. В последовании православной панихиды прошение о упокоении младенцев и воинов идут одно за другим. Именно кровь русских воинов, погибших во второй мировой войне, была мистическим основанием экономического могущества СССР и стран Восточного блока, основанного на абсолютно произвольно выбранном, ничем не обеспеченным и неконвертируемом рубле. Как это не невероятно звучит для позитивистского сознания, но подлинной причиной краха великой державы, в том числе и превращение «неотмирного» сталинского рубля в брежневский «деревянный» стало изменение цены крови — дозволение детоубийства во чреве после смерти вождя.
Как бы там ни было в ХХ веке, но гипотетически возможно положение, когда цена крови столь высока (потенциально — бесценна), что золотого запаса государства вообще может не понадобится. И самое интересное, что так было, причем в нашей отечественной истории. Речь идет о «безмонетном периоде» ХI-ХШ веков, когда на Руси… вообще не было денег! Историки строят самые разные предположения о причинах этого — от идеи о всеобщем натуральном обмене до ошибок «глобальной хронологии». Так или иначе, но никто не может отрицать, что в ту пору не было и речи об «отсталости» Русского государства, ни о его изоляции — европейские династии считали за честь породнится с Домом Рюриковичей-Мономаховичей, а Новгород был местом, где укрывались от многочисленных узурпаций иноземные государи — от Олафа Святого Норвежского до венгерских принцев. Отсутствие денег в таком государстве могло быть связано только с одним — бесценностью крови самих князей Рюриковичей, не требующей обеспечения «золотым запасом». Этот высочайший род сам был золотым запасом Руси, точнее самой Русью — ведь одно из значений слова Русь, Рус — золото или солнце. Поразительный свет на данную проблему проливают работы современного русского историка Романа Багдасарова, исследовавшего иконографический документ царского родословия Руси — так называемое «древо Иесеево» Архангельского собора Московского Кремля. Оказывается, что русские князья и цари — Рюриковичи состояли в духовно-генеалогическом родстве с царями Давидом, Соломоном и Самим Спасителем, а также и с «внешними мудрецами» — Гермесом Трисмегистом, Пифагором, Зороастром, Орфеем. Но это и есть священная, бесценная царская кровь, Sang Royal, Sang Real, Святая Грааль (именно так, в женском роде даже еще в XIX веке именует Святую Чашу «Полный Православный Богословский Энциклопедический Словарь»), которую стремятся взыскать (quester) на западе герои Готье Мапа, Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха. Замалчивание этого, открыто признаваемого в средневековье, факта в Синодальный период, равно как и более ранние (одни историки утверждают, что при Иоанне Грозном, другие — что при первых Романовых) заштукатуривание «Древа Иессеева» создало в России как династический, так и финансовый тупик (а они, как оказывается, неразрывно связаны), который пытались преодолеть сначала Император Павел Указом о престолонаследии и введением серебряного рубля, а затем, Царь-Мученик — золотого. Но даже обеспечение национального богатства металлическим золотом решает проблему только отчасти, хотя это все-таки лучше, чем абсолютно нечестивый банковский процент, обеспеченный «воздухом». И тогда становится понятным и то, что отсутствие этого «обеспечения бесценным» и было главной причиной краха всех попыток создания «магической автаркии» от буржуазного мира, как в Германии, так и в СССР. Они были неудачны в той же степени и мере, в какой любая магия (и алхимия) несоизмеримы с Евхаристией.
Так или иначе в двадцать первый век мы вступаем на фоне катастрофически падающей цены крови — сверх-геометрически возрастающего уничтожения взрослых людей (во имя все тех же «прав человека») плюс абсолютная свобода всех видов умерщвления во чреве. Иродова суть либерализма сегодня очевидна для всех, в том числе самих либералов. Крушение доллара и евро так же неизбежно, как и крушение «деревянного» рубля. Просто одно произошло раньше, а другое произойдет позже. Электронные деньги, о которых так много сегодня пишут и говорят, вообще не будут обеспечены ничем, то есть тьмой кромешной. Именно тогда и появится лженаследник Христа, «фальсификатор крови», ставящий свою печать признавшим его за такового. Однако эта последняя фальсификация приведет и к последнему экономическому краху. Когда голодные придут к узурпатору и потребуют хлеба, он скажет им: «Чего вы хотите от меня? У меня нет хлеба для вас».
Тогда цена жизни, цена крови упадет до нуля. Как говорил Преподобный Серафим Саровский «ангелы не будут успевать принимать души». Но нуль тождественен бесконечности. Бесчинное бесценному. «Камень, егоже небрегоша зиждущие сей бысть во главу угла». «Это и будет (а на самом деле уже есть) Второе Пришествие Царя Царей и Господа Господствующих, сверхтрансмутация Святой Крови в золото Нового Иерусалима.
Но в Евангелии, помимо провозглашения бесценности отверженного, небрегомого, всего, что есть «буее мiра», прямо упоминается и понятие цены, причем упоминается в контексте предельно обоюдоостром, «Тогда видев Иуда предавый Его, раскаявся возврати тридесять сребреники архиереем и старцем, глаголя: согреших предав кровь неповинную. Они же реша что есть нам: он узреши. И поверг серебренники в церкви, отиде, и шед оудавися. Архиерее же прияша сребренники, реша: недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крови есть» (Матф, 27,3-7) Таким образом цена крови и цена жизни тождественны, причем следует понимать это буквально, ибо кровь — основной субстрат жизни, ее сущность, эссенция, эликсир, раса, роса или роза, в особенности кровь мученическая, невинная. В данном же случае речь идет о сверхкрови, Крови Богочеловека, Крови Распятого, то есть униженного, поставленного в ничто, за ничто принятого, то есть в глазах мира и века сего бесчинного, а, значит, бесценного.
В последнее время часто приходится слышать, что жизнь катастрофически обесценилась. Действительно, даже услуги «киллера» сегодня стоят баснословно мало. Все больше и больше людей погибают от войн, катастроф, эпидемий, и число это будет, по-видимому, возрастать. Как стремительно возрастает и число серийных убийств и убийц, самим существованием своим доказывающим эти очевидные истины. Причем характерно следующее: чем более открытым и демократическим является общество, чем более оно подвержено идеологии гуманизма и прав человека, тем ниже цена жизни. Война в Югославии — нагляднейший тому пример. Начатая как война за права человека, она ведет к полному обесцениванию жизни этого самого человека, вне зависимости от его этнической принадлежности.
До сих пор «объем» проливаемой человеческой крови был приблизительно один и тот же. Средневековый мир не только не знал понятия прав человека, в том числе и «права на жизнь», но и совершенно иначе соизмерял соотношение жизни и смерти. Ни в одной главе Добротолюбия мы не найдем морального осуждения не только рабского состояния, но и казней и пыток. Более того — образы казней, пыток, заточения присутствуют в святоотеческой словесности повсеместно. Мера грехов Ивана Грозного или Жиля де Ре была бездонна, но столь же бездонно было их покаяние. Столь бездонно, что крестьяне плакали, когда «Синюю Бороду» вели на казнь. Не случайно сегодня, даже в церковной среде, совершенно забыта старая пословица «Давидски грешим, Давидски и каемся». В это «мрачное» с точки зрения «цивилизованного человека» время множество человеческих существ гибло от войн и эпидемий, но больше рождалось, а истребление младенцев во чреве почиталось более тяжким преступлением, нежели простое убийство. В той же Германии, да и у нас в XV-XVII веках оно каралось смертной казнью, в то время как простое убийство — не всегда. Это было связано со знанием о том, что жизнь на земле лишь краткий изгиб жизни бесконечной и вечной, что позволяло смотреть на нее в обратной перспективе, иконописно, или, если угодно, сверхреально, «сюрреально». Убитый взрослый человек, прошедший крещение, не лишается общения ни с Богом, ни со своим убийцей, вступая с последним в своеобразные «брачные» отношения, молясь там о искуплении свершившегося. Душа же младенца, не прошедшая врата основного христианского таинства, может оказаться во тьме внешней, более того, пополнить собою нежить, небытие. Поэтому в средние века Церковь легче прощала разбойников, кровавых правителей и даже палачей, чем матерей-детоубийц. Сегодня все обстоит строго наоборот — пацифисты и либералы как правило выступают за «репродуктивную свободу», в отличие от фашистов или сталинистов, относящихся к этой свободе (как, впрочем, и ко всем остальным) резко отрицательно. Именно это последнее и было причиной того, что ни Аушвиц, ни Гулаг в целом не изменили «цены крови» как таковой — и Гитлер и Сталин массовым образом истребляли взрослых, но и в Германии и в СССР под страхом уголовного наказания было запрещено «иродово убийство». Поэтому ни гитлеризм, ни сталинизм, с какими катастрофами бы они ни были связаны, все же не обрушили человечество в последнюю и окончательную бездну. Торжество же либерально-гуманитарных ценностей привело к тому, что самый страшный вид убийства и в Европе и в России стал признаваться за норму, более того, охраняется законом. Убивать, например, журналистов нельзя, а младенцев во чреве можно — таков один из императивов «открытого общества», Сталин или Милошевич — палачи, цивилизованный врач-гинеколог — нормальный профессионал. И так далее, и тому подобное.
Средневековый мир прекрасно знал о мистической связи цены крови с богатством государства, его золотым запасом. Не случайно знаменитый алхимик XV века Николай Фламель, один из немногих, действительно обретших вещественное золото, помещает изображения из своей Книги Фигур Иероглифических на воротах парижского Кладбища Невинных Младенцев, посвященного жертвам Царя Ирода. С другой стороны, своего рода Иродом навыворот средневековье почитало Святого Императора Константина. Одна из легенд о его Крещении рассказывает о том, что Император был неизлечимо болен, и врачи прописали ему только одно средство — омовение в невинной детской крови. Для лечения привезли младенцев во множестве со всех концов империи и, когда для царя уже приготовили ванну, он сжалился над слезами матерей и отменил убийство, избрав вместо него Святое Крещение с последующим причащением Тела и Крови Христовых. Предсказание исполнилось буквально, но в ином образе, как это бывает со всяким предсказанием. Так или иначе, Святое Тело и Святая Кровь легли в основание Нового Рима — Византии, империи простоявшей ровно тысячу лет.
Кровь невинных младенцев приравнивается Церковью к крови воинов, за веру, царя, и отечество живот положивших. В последовании православной панихиды прошение о упокоении младенцев и воинов идут одно за другим. Именно кровь русских воинов, погибших во второй мировой войне, была мистическим основанием экономического могущества СССР и стран Восточного блока, основанного на абсолютно произвольно выбранном, ничем не обеспеченным и неконвертируемом рубле. Как это не невероятно звучит для позитивистского сознания, но подлинной причиной краха великой державы, в том числе и превращение «неотмирного» сталинского рубля в брежневский «деревянный» стало изменение цены крови — дозволение детоубийства во чреве после смерти вождя.
Как бы там ни было в ХХ веке, но гипотетически возможно положение, когда цена крови столь высока (потенциально — бесценна), что золотого запаса государства вообще может не понадобится. И самое интересное, что так было, причем в нашей отечественной истории. Речь идет о «безмонетном периоде» ХI-ХШ веков, когда на Руси… вообще не было денег! Историки строят самые разные предположения о причинах этого — от идеи о всеобщем натуральном обмене до ошибок «глобальной хронологии». Так или иначе, но никто не может отрицать, что в ту пору не было и речи об «отсталости» Русского государства, ни о его изоляции — европейские династии считали за честь породнится с Домом Рюриковичей-Мономаховичей, а Новгород был местом, где укрывались от многочисленных узурпаций иноземные государи — от Олафа Святого Норвежского до венгерских принцев. Отсутствие денег в таком государстве могло быть связано только с одним — бесценностью крови самих князей Рюриковичей, не требующей обеспечения «золотым запасом». Этот высочайший род сам был золотым запасом Руси, точнее самой Русью — ведь одно из значений слова Русь, Рус — золото или солнце. Поразительный свет на данную проблему проливают работы современного русского историка Романа Багдасарова, исследовавшего иконографический документ царского родословия Руси — так называемое «древо Иесеево» Архангельского собора Московского Кремля. Оказывается, что русские князья и цари — Рюриковичи состояли в духовно-генеалогическом родстве с царями Давидом, Соломоном и Самим Спасителем, а также и с «внешними мудрецами» — Гермесом Трисмегистом, Пифагором, Зороастром, Орфеем. Но это и есть священная, бесценная царская кровь, Sang Royal, Sang Real, Святая Грааль (именно так, в женском роде даже еще в XIX веке именует Святую Чашу «Полный Православный Богословский Энциклопедический Словарь»), которую стремятся взыскать (quester) на западе герои Готье Мапа, Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха. Замалчивание этого, открыто признаваемого в средневековье, факта в Синодальный период, равно как и более ранние (одни историки утверждают, что при Иоанне Грозном, другие — что при первых Романовых) заштукатуривание «Древа Иессеева» создало в России как династический, так и финансовый тупик (а они, как оказывается, неразрывно связаны), который пытались преодолеть сначала Император Павел Указом о престолонаследии и введением серебряного рубля, а затем, Царь-Мученик — золотого. Но даже обеспечение национального богатства металлическим золотом решает проблему только отчасти, хотя это все-таки лучше, чем абсолютно нечестивый банковский процент, обеспеченный «воздухом». И тогда становится понятным и то, что отсутствие этого «обеспечения бесценным» и было главной причиной краха всех попыток создания «магической автаркии» от буржуазного мира, как в Германии, так и в СССР. Они были неудачны в той же степени и мере, в какой любая магия (и алхимия) несоизмеримы с Евхаристией.
Так или иначе в двадцать первый век мы вступаем на фоне катастрофически падающей цены крови — сверх-геометрически возрастающего уничтожения взрослых людей (во имя все тех же «прав человека») плюс абсолютная свобода всех видов умерщвления во чреве. Иродова суть либерализма сегодня очевидна для всех, в том числе самих либералов. Крушение доллара и евро так же неизбежно, как и крушение «деревянного» рубля. Просто одно произошло раньше, а другое произойдет позже. Электронные деньги, о которых так много сегодня пишут и говорят, вообще не будут обеспечены ничем, то есть тьмой кромешной. Именно тогда и появится лженаследник Христа, «фальсификатор крови», ставящий свою печать признавшим его за такового. Однако эта последняя фальсификация приведет и к последнему экономическому краху. Когда голодные придут к узурпатору и потребуют хлеба, он скажет им: «Чего вы хотите от меня? У меня нет хлеба для вас».
Тогда цена жизни, цена крови упадет до нуля. Как говорил Преподобный Серафим Саровский «ангелы не будут успевать принимать души». Но нуль тождественен бесконечности. Бесчинное бесценному. «Камень, егоже небрегоша зиждущие сей бысть во главу угла». «Это и будет (а на самом деле уже есть) Второе Пришествие Царя Царей и Господа Господствующих, сверхтрансмутация Святой Крови в золото Нового Иерусалима.
РОДОСЛОВИЕ КОЩЕЯ БЕССМЕРТНОГО
К сказкам нашим мы привыкли и считаем их обычно «пережитками язычества», к которым даже и недавно ставшие таковыми «новоязычники» относятся не очень серьезно. Но если язычество, по крайней мере, в привычном смысле этого слова, то есть поклонение рукотворным идолам, не столь уж древне и традиционно, и, быть может, хронологически даже совпадает с распространением христианства, то не можем ли мы взглянуть на сказки, хотя бы на некоторые, в обратной перспективе, как на некие следы событий, связанных с участниками евангельского благовестия, в «языческом» сознании? Но тогда все они обретают для нас абсолютно неожиданный, более того, актуальный смысл, оборачиваются не в прошлое, а в будущее.
«Смерть моя — в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце, заяц в железном сундуке сидит, сундук на крепкий замок закрыт и закопан под самым большим дубом на острове Буяне, посреди моря-океяна», — рассказывает в одной из основных редакций знаменитой нашей сказки Кощей Марье Моревне, упорно не желающей быть ему женою. Повествование это, влагаемое в уста зеленого старика, освобожденного Иваном Царевичем из огня в железном котле, указывает на его совечность земному, тварному миру, на его первоматериальность. «На Буяне острове, — писал А. Н. Афанасьев, — сосредотачивались все творческие силы природы, как в вечно полном и неисчерпаемом источнике. Он лежал на океане, матери всех морей, из которого вышла земля. Буян потому и остров, что находится среди беспредельного океана. Как и когда создался Буян-остров, предания молчат». (А. Афанасьев. Происхождение мифа. Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. Изд-во «Индрик», М., 1996, с. 24). Между прочим, на этом вневременном острове действительно, как в сказке о Кощее, растет «дуб мокрецкий», который «ни наг, ни одет», то есть и засохший, и живой, с отпрысками, не развившийся, а ветры из «тутошнего», проявленно-тварного мира, приносят под этот дуб семена, зародыши, остающиеся «от суровости нечистой силы мороза — для новой жизни» (там же, с. 24 и 28). Что это за семена на острове — не «всякой ли твари по паре», взятые Ноем в спасительный ковчег — тоже остров? Но что же тогда есть смерть Кощеева? Яйцо — это семя, бросаемое в землю, которую средневековые химические философы называли и красною глиной, и торфом, и «чернью чернее черной черни» (nigro nigrius nigrum). Онтологически земля эта тождественна воде, точнее, это и есть сама вода, но только единосущная земле и предшествующая библейскому «разделению вод». Но во всех вариантах сказки Кощей именуется «царем», а в некоторых редакциях это царь, владеющий золотом: «там царь Кощей над златом чахнет»… Французский исследователь XIX столетия Фабр д` Оливе в своей уникальнейшей книге «Восстановленный Гебраический Язык» указывает на то, что слово malach, melech, moloch (царь) с изменением огласовки начинает обозначать «божественную эманацию», «вечную сущность», «эон», или даже «ангела» (Fabre d`Olivet. La Langue Hebraique Restituee. Lausanne, 1985. р. 19-20). Естественно, равносущна и обратная инверсия, не от царя к ангелу, но от ангела к царю. Само же слово эон имеет двойной смысл: с одной стороны — это исторический цикл, с другой — «вечное время» или «неподвижное движение», то есть состояние «между» временем и вечностью, в котором, согласно православным представлениям, пребывают как ангелы, так и души в ожидании Суда, Кризиса, только уже не водного, а огненного. Эонически неподвижным пребывает и «остров Буян» с его «мокрецким дубом», то есть райским древом, раздваивающимся на древо жизни и древо ведения только уже в раздвоенном сознании раздвоившегося (на мужа и жену) человека. Там, под этим еще единым древом покоится и яйцо, в котором «смерть Кощеева», а следовательно, и его рождение, и, между прочим, и его родословие: яйцо — утка — заяц — сундук = замок, то есть яйцо — птица — зверь — замок. Тот же самый Фабр д’Оливе рассказывает, что гебраическое корнесловие «рая на востоке» тождественно «неразмыкаемой оболочке» или «чреву беременной» (ibid. р.75). Но кто же тогда этот самый зеленый старик из котла, об истоках которого «предания молчат»?
«Смерть моя — в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце, заяц в железном сундуке сидит, сундук на крепкий замок закрыт и закопан под самым большим дубом на острове Буяне, посреди моря-океяна», — рассказывает в одной из основных редакций знаменитой нашей сказки Кощей Марье Моревне, упорно не желающей быть ему женою. Повествование это, влагаемое в уста зеленого старика, освобожденного Иваном Царевичем из огня в железном котле, указывает на его совечность земному, тварному миру, на его первоматериальность. «На Буяне острове, — писал А. Н. Афанасьев, — сосредотачивались все творческие силы природы, как в вечно полном и неисчерпаемом источнике. Он лежал на океане, матери всех морей, из которого вышла земля. Буян потому и остров, что находится среди беспредельного океана. Как и когда создался Буян-остров, предания молчат». (А. Афанасьев. Происхождение мифа. Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. Изд-во «Индрик», М., 1996, с. 24). Между прочим, на этом вневременном острове действительно, как в сказке о Кощее, растет «дуб мокрецкий», который «ни наг, ни одет», то есть и засохший, и живой, с отпрысками, не развившийся, а ветры из «тутошнего», проявленно-тварного мира, приносят под этот дуб семена, зародыши, остающиеся «от суровости нечистой силы мороза — для новой жизни» (там же, с. 24 и 28). Что это за семена на острове — не «всякой ли твари по паре», взятые Ноем в спасительный ковчег — тоже остров? Но что же тогда есть смерть Кощеева? Яйцо — это семя, бросаемое в землю, которую средневековые химические философы называли и красною глиной, и торфом, и «чернью чернее черной черни» (nigro nigrius nigrum). Онтологически земля эта тождественна воде, точнее, это и есть сама вода, но только единосущная земле и предшествующая библейскому «разделению вод». Но во всех вариантах сказки Кощей именуется «царем», а в некоторых редакциях это царь, владеющий золотом: «там царь Кощей над златом чахнет»… Французский исследователь XIX столетия Фабр д` Оливе в своей уникальнейшей книге «Восстановленный Гебраический Язык» указывает на то, что слово malach, melech, moloch (царь) с изменением огласовки начинает обозначать «божественную эманацию», «вечную сущность», «эон», или даже «ангела» (Fabre d`Olivet. La Langue Hebraique Restituee. Lausanne, 1985. р. 19-20). Естественно, равносущна и обратная инверсия, не от царя к ангелу, но от ангела к царю. Само же слово эон имеет двойной смысл: с одной стороны — это исторический цикл, с другой — «вечное время» или «неподвижное движение», то есть состояние «между» временем и вечностью, в котором, согласно православным представлениям, пребывают как ангелы, так и души в ожидании Суда, Кризиса, только уже не водного, а огненного. Эонически неподвижным пребывает и «остров Буян» с его «мокрецким дубом», то есть райским древом, раздваивающимся на древо жизни и древо ведения только уже в раздвоенном сознании раздвоившегося (на мужа и жену) человека. Там, под этим еще единым древом покоится и яйцо, в котором «смерть Кощеева», а следовательно, и его рождение, и, между прочим, и его родословие: яйцо — утка — заяц — сундук = замок, то есть яйцо — птица — зверь — замок. Тот же самый Фабр д’Оливе рассказывает, что гебраическое корнесловие «рая на востоке» тождественно «неразмыкаемой оболочке» или «чреву беременной» (ibid. р.75). Но кто же тогда этот самый зеленый старик из котла, об истоках которого «предания молчат»?