Страница:
Как поступает Элеонора? Сразу же подходит к своему тайнику и открывает его, чтобы проверить, все ли на месте... Пока она стояла спиной к нему, Эймс тихонько – но, видимо, не вполне бесшумно – выскользнул из комнаты. Элеоноре и в голову не пришло поднимать шум – она ведь понимала, что имеет дело отнюдь не с грабителем и, начав кричать, только погубит себя. Наша домашняя кобра, которая один раз уже, загнанная в угол, схватила первое попавшееся под руку оружие, и теперь поступает точно так же! У нее перед глазами тяжелая острая стрелка и перчатки, которые она надевала, чтобы не испачкаться влажной краской. Она хватает их. А что в это время делает Эймс? Понимал ли он, в каком оказался положении? Вероятно, у него было достаточно времени, чтобы добежать до входной двери. Однако, с его точки зрения, главная опасность состояла в том, что девушка заметила его, приняла за настоящего грабителя и поднимет тревогу. Разумеется, он мог бы тогда предъявить свои документы, но за применение незаконных методов сыска ему грозили бы крупные неприятности – вплоть до увольнения из полиции – а преступник оказался бы предупрежденным! Этого он не мог допустить. Кроме того, если бы даже в доме обошлось без шума, его бы непременно задержали на улице. Эймс знал, что ровно в полночь перед домом проходит полицейский патруль. Легко сообразить, как поступили бы эти парни, увидев оборванного бродягу, выскользнувшего ночью из неосвещенного дома... А потом вполне возможно, что девушка вообще ничего не заметила. Он ведь не взял ни одной вещи и оставил, как он надеялся, все на своем месте. Бежать глупо. Самое разумное, смелое и, собственно говоря, единственное решение... ну, как вы думаете, наш уважаемый присяжный? Мелсон растерянно заморгал.
– Прошу прощения... Ах, да! – внезапно сообразил он. – Самым разумным было бы приоткрыть дверь и нажать на кнопку звонка Боскомба.
Наступившую тишину прервал смех Хедли.
– Вот именно. Если мимо будет проходить патруль – что ж, человек, открыто звонящий в дверь, не представляет интереса для полиции. Если же кто-нибудь выбежит из дома, Эймсу надо будет только удивленно воскликнуть: "Грабитель? Это я-то? Стал бы я торчать тут под дверью! Я просто увидел, как кто-то вошел в дом, оставив приоткрытой дверь, и решил на всякий случай разбудить вас". Поэтому Эймс стоял и ждал, поднимет ли Элеонора шум. Если нет, значит, она его не заметила, и он может снова войти, успеть на назначенную встречу, а потом закончить обыск.
Фелл пожал плечами.
– Гм-м. А есть ли у нашего уважаемого прокурора доводы, подтверждающие эту историю?
– Есть, можете не беспокоиться. Вы помните, что Эймс звонил несколько раз и подолгу? Гастингс упоминал об этом, не правда ли? А ведь Эймсу было сказано, что можно смело входить в дом. Он, однако, хотел убедиться, что все в порядке. Далее. Вы сами, подойдя к дому вместе с полицейским, нашли входную дверь распахнутой. Эймс наверняка захлопнул бы ее, если бы не опасался, что ему может понадобиться путь для быстрого отступления. Вернемся теперь к нашей кобре. Она вышла в темный холл со стрелкой в руках. В свете уличного фонаря силуэт стоящего у входа человека выделялся достаточно четко. Он нажимает на звонок – вероятно, чтобы поднять дом на ноги и схватить ее. Думаю, это были самые страшные секунды в ее жизни. Она погибла, если ничего не предпримет. Остается только убить этого человека, когда он войдет в дом. Он вошел и пересек холл, где рядом с лестницей прижалась к стене девушка. Вот он начал подниматься по лестнице... Тогда-то все и произошло.
Хедли говорил, сжав кулаки и явно волнуясь.
– Ну, и, наконец, если вам все же вздумается обвинить меня в избытке романтического воображения, – продолжал он, – я приведу последний, абсолютно неопровержимый довод. Я объясню то, что вы, Фелл, назвали "загадкой летающей перчатки". Разгадка дошла до меня только сейчас, когда я снова осматривал лестничную площадку и заметил то, что каким-то чудом ускользало до сих пор от нашего внимания. Теперь я могу объяснить, что же произошло с перчаткой. Смотрите.
Он вытащил из кармана перчатку, найденную Поллом в холле второго этажа, и разгладил ее на колене.
– Вообразите себя на месте Элеоноры Карвер, крадущейся вверх по лестнице вслед за Эймсом. Инстинктивно она захватила с собой обе перчатки, хотя надела только одну из них. Вторую перчатку, в которой лежал так и не вынутый ею ключ, она сжимала в ладони. Итак, она поднимается по лестнице, слева от нее стена, справа – перила. Правильно? Отлично. На второй сверху ступеньке – там, где начинаются кровавые пятна, – Элеонора всей своей тяжестью бросается на Эймса сзади и вонзает ему в шею стрелку. Брызжет кровь, оба теряют равновесие, и Элеонора, чтобы удержаться на ногах, автоматически взмахивает свободной рукой, выпуская из нее перчатку. Перчатка, перелетев через перила, падает на пол перед дверью Полла...
Мелсон наклонился вперед.
– Но ведь... Господи! – воскликнул он, разом теряя свое академическое спокойствие. – Это же значит, что перчатка была в правой руке девушки!
– Правильно. И это, взгляните, перчатка с правой руки, – сказал Хедли. – Впрочем, и так ясно, что стрелку она держала не в этой руке. Кровью испачкана внутренняя часть перчатки, а если бы она сжимала в ней стрелку, именно сюда кровь бы и не попала. Следовательно...
Хедли медленно опустил руку на спинку кровати.
– Следовательно, ясно, почему Эймс после удара качнулся вправо. Понятны становятся и показания свидетелей убийства в универмаге. Как вы помните, они стояли сзади и правее той женщины. Агент прошел мимо них, взял женщину за руку, а она свободной рукой схватила лежащий на витрине нож... Это означает, господа, что женщина, совершившая убийство в "Гем-бридже", была левшой. А сейчас мы неопровержимо доказали, что Элеонора Карвер – тоже левша.
Хедли встал, подошел к камину и выбил пепел из трубки. Он явно гордился собой и своей неумолимой логикой. Опершись о камин, он сурово улыбнулся и взглянул на своих собеседников.
– Есть вопросы, господа?
Фелл открыл было рот, но сдержался и только через несколько секунд проговорил:
– Недурно, Хедли. Гм-гм, просто поэтично. Буцефал внезапно превращается в Пегаса! Это была отличная речь! У меня, однако, всегда вызывают сомнения, очень большие сомнения, уголовные дела, где главным доказательством вины служит то, что преступник – левша. Как-то уж слишком просто... Один только вопрос. Если все было так, как вы говорите, то кто же та загадочная фигура, которую Гастингс видел на крыше? Помните, со следами позолоты на руках? Вы полагаете, что Гастингс все выдумал?
Хедли выронил трубку, как человек, внезапно о чем-то вспомнивший.
– Носовой платок! – вырвалось у него. – Черт возьми! Я ведь уже полдня таскаю его с собой!
– Что за носовой платок?
– Платок миссис Стеффинс. Разве я не говорил о нем? – Хедли вынул конверт и извлек из него смятый батистовый платочек. Весь он был испачкан краской, при одной мысли о которой Мелсона теперь начинало мутить. – Не надо так испуганно глядеть на него. Это всего лишь золотистая масляная краска, которой пользуются при росписи фарфора. С той, другой краской она не имеет ничего общего. Престон нашел его в комнате Стеффинс среди всякого хлама. Краска, однако, свежая и попала на платок этой ночью... Бесспорно, на крыше разгуливала наша милая миссис Стеффинс. Она вышла из своей комнаты и поднялась на крышу по потайной лестнице, ведущей туда из алькова Карвера, чтобы пошпионить за влюбленными, о встречах которых знали, кажется, в этом доме все без исключения. Вспомните, что, когда вы пришли, она была полностью одета. Помните также тот тюбик с краской, который был сплющен так, словно на него кто-то наступил? Почти так оно и было: выходя из комнаты и уже включив свет, миссис Стеффинс оперлась о стол и придавила тюбик рукой. Она поскорее вытерла руки платком и поспешила на крышу, чтобы, упаси бог, ничего не упустить из происходящей там безнравственной сцены. Тут-то она и наткнулась на Гастингса. При виде поблескивающей на руках странного видения краски тот совсем растерялся, бросился к дереву и, мягко говоря, несколько неудачно спустился с него. Стеффинс видела, как он упал, – иначе откуда она могла знать, что молодой человек находится в комнате Люси? Как вы помните, именно Стеффинс привлекла наше внимание к этой комнате. Затем она вернулась к себе, заметила, что испачкала руки, вымыла их. Платок она сунула в грязные вещи... Устраивает вас такое объяснение?
Фелл издал загадочный звук, который с равным успехом мог означать и полное согласие и неодобрение.
– Сейчас, однако, самое важное не это, – продолжал инспектор. – Я произнес свою обвинительную речь по делу Элеоноры Карвер. Сегодня утром вы свели все неясные места в нем к пяти вопросам, и я ответил на каждый из них. Ответил, несмотря на то, что вы не хотите верить собранным нами конкретным уликам: найденным у этой девушки украденным вещам, второй стрелке и окровавленной перчатке. Я не только представил улики, но и увязал их с мотивами, возможностями и темпераментом обвиняемой; дал единственно возможное объяснение всем имеющимся в нашем распоряжении фактам. Поэтому я смею утверждать, что сомнений в вине Элеоноры Карвер не может быть. Вы сказали, Фелл, что вам не по вкусу мои аргументы, но у вас нет ни единого факта, опровергающего их. Уважаемые судьи и присяжные, я изложил точку зрения обвинения, – с широкой улыбкой проговорил Хедли. – Попытайтесь теперь, если сможете, ее опровергнуть.
Завершив свою речь насмешливым жестом, Хедли сел на место. Фелл же, накинув на себя плащ на манер адвокатской тоги, поднялся, чтобы выступить в роли защитника.
18. Доктор Фелл выступает в роли защитника
– Прошу прощения... Ах, да! – внезапно сообразил он. – Самым разумным было бы приоткрыть дверь и нажать на кнопку звонка Боскомба.
Наступившую тишину прервал смех Хедли.
– Вот именно. Если мимо будет проходить патруль – что ж, человек, открыто звонящий в дверь, не представляет интереса для полиции. Если же кто-нибудь выбежит из дома, Эймсу надо будет только удивленно воскликнуть: "Грабитель? Это я-то? Стал бы я торчать тут под дверью! Я просто увидел, как кто-то вошел в дом, оставив приоткрытой дверь, и решил на всякий случай разбудить вас". Поэтому Эймс стоял и ждал, поднимет ли Элеонора шум. Если нет, значит, она его не заметила, и он может снова войти, успеть на назначенную встречу, а потом закончить обыск.
Фелл пожал плечами.
– Гм-м. А есть ли у нашего уважаемого прокурора доводы, подтверждающие эту историю?
– Есть, можете не беспокоиться. Вы помните, что Эймс звонил несколько раз и подолгу? Гастингс упоминал об этом, не правда ли? А ведь Эймсу было сказано, что можно смело входить в дом. Он, однако, хотел убедиться, что все в порядке. Далее. Вы сами, подойдя к дому вместе с полицейским, нашли входную дверь распахнутой. Эймс наверняка захлопнул бы ее, если бы не опасался, что ему может понадобиться путь для быстрого отступления. Вернемся теперь к нашей кобре. Она вышла в темный холл со стрелкой в руках. В свете уличного фонаря силуэт стоящего у входа человека выделялся достаточно четко. Он нажимает на звонок – вероятно, чтобы поднять дом на ноги и схватить ее. Думаю, это были самые страшные секунды в ее жизни. Она погибла, если ничего не предпримет. Остается только убить этого человека, когда он войдет в дом. Он вошел и пересек холл, где рядом с лестницей прижалась к стене девушка. Вот он начал подниматься по лестнице... Тогда-то все и произошло.
Хедли говорил, сжав кулаки и явно волнуясь.
– Ну, и, наконец, если вам все же вздумается обвинить меня в избытке романтического воображения, – продолжал он, – я приведу последний, абсолютно неопровержимый довод. Я объясню то, что вы, Фелл, назвали "загадкой летающей перчатки". Разгадка дошла до меня только сейчас, когда я снова осматривал лестничную площадку и заметил то, что каким-то чудом ускользало до сих пор от нашего внимания. Теперь я могу объяснить, что же произошло с перчаткой. Смотрите.
Он вытащил из кармана перчатку, найденную Поллом в холле второго этажа, и разгладил ее на колене.
– Вообразите себя на месте Элеоноры Карвер, крадущейся вверх по лестнице вслед за Эймсом. Инстинктивно она захватила с собой обе перчатки, хотя надела только одну из них. Вторую перчатку, в которой лежал так и не вынутый ею ключ, она сжимала в ладони. Итак, она поднимается по лестнице, слева от нее стена, справа – перила. Правильно? Отлично. На второй сверху ступеньке – там, где начинаются кровавые пятна, – Элеонора всей своей тяжестью бросается на Эймса сзади и вонзает ему в шею стрелку. Брызжет кровь, оба теряют равновесие, и Элеонора, чтобы удержаться на ногах, автоматически взмахивает свободной рукой, выпуская из нее перчатку. Перчатка, перелетев через перила, падает на пол перед дверью Полла...
Мелсон наклонился вперед.
– Но ведь... Господи! – воскликнул он, разом теряя свое академическое спокойствие. – Это же значит, что перчатка была в правой руке девушки!
– Правильно. И это, взгляните, перчатка с правой руки, – сказал Хедли. – Впрочем, и так ясно, что стрелку она держала не в этой руке. Кровью испачкана внутренняя часть перчатки, а если бы она сжимала в ней стрелку, именно сюда кровь бы и не попала. Следовательно...
Хедли медленно опустил руку на спинку кровати.
– Следовательно, ясно, почему Эймс после удара качнулся вправо. Понятны становятся и показания свидетелей убийства в универмаге. Как вы помните, они стояли сзади и правее той женщины. Агент прошел мимо них, взял женщину за руку, а она свободной рукой схватила лежащий на витрине нож... Это означает, господа, что женщина, совершившая убийство в "Гем-бридже", была левшой. А сейчас мы неопровержимо доказали, что Элеонора Карвер – тоже левша.
Хедли встал, подошел к камину и выбил пепел из трубки. Он явно гордился собой и своей неумолимой логикой. Опершись о камин, он сурово улыбнулся и взглянул на своих собеседников.
– Есть вопросы, господа?
Фелл открыл было рот, но сдержался и только через несколько секунд проговорил:
– Недурно, Хедли. Гм-гм, просто поэтично. Буцефал внезапно превращается в Пегаса! Это была отличная речь! У меня, однако, всегда вызывают сомнения, очень большие сомнения, уголовные дела, где главным доказательством вины служит то, что преступник – левша. Как-то уж слишком просто... Один только вопрос. Если все было так, как вы говорите, то кто же та загадочная фигура, которую Гастингс видел на крыше? Помните, со следами позолоты на руках? Вы полагаете, что Гастингс все выдумал?
Хедли выронил трубку, как человек, внезапно о чем-то вспомнивший.
– Носовой платок! – вырвалось у него. – Черт возьми! Я ведь уже полдня таскаю его с собой!
– Что за носовой платок?
– Платок миссис Стеффинс. Разве я не говорил о нем? – Хедли вынул конверт и извлек из него смятый батистовый платочек. Весь он был испачкан краской, при одной мысли о которой Мелсона теперь начинало мутить. – Не надо так испуганно глядеть на него. Это всего лишь золотистая масляная краска, которой пользуются при росписи фарфора. С той, другой краской она не имеет ничего общего. Престон нашел его в комнате Стеффинс среди всякого хлама. Краска, однако, свежая и попала на платок этой ночью... Бесспорно, на крыше разгуливала наша милая миссис Стеффинс. Она вышла из своей комнаты и поднялась на крышу по потайной лестнице, ведущей туда из алькова Карвера, чтобы пошпионить за влюбленными, о встречах которых знали, кажется, в этом доме все без исключения. Вспомните, что, когда вы пришли, она была полностью одета. Помните также тот тюбик с краской, который был сплющен так, словно на него кто-то наступил? Почти так оно и было: выходя из комнаты и уже включив свет, миссис Стеффинс оперлась о стол и придавила тюбик рукой. Она поскорее вытерла руки платком и поспешила на крышу, чтобы, упаси бог, ничего не упустить из происходящей там безнравственной сцены. Тут-то она и наткнулась на Гастингса. При виде поблескивающей на руках странного видения краски тот совсем растерялся, бросился к дереву и, мягко говоря, несколько неудачно спустился с него. Стеффинс видела, как он упал, – иначе откуда она могла знать, что молодой человек находится в комнате Люси? Как вы помните, именно Стеффинс привлекла наше внимание к этой комнате. Затем она вернулась к себе, заметила, что испачкала руки, вымыла их. Платок она сунула в грязные вещи... Устраивает вас такое объяснение?
Фелл издал загадочный звук, который с равным успехом мог означать и полное согласие и неодобрение.
– Сейчас, однако, самое важное не это, – продолжал инспектор. – Я произнес свою обвинительную речь по делу Элеоноры Карвер. Сегодня утром вы свели все неясные места в нем к пяти вопросам, и я ответил на каждый из них. Ответил, несмотря на то, что вы не хотите верить собранным нами конкретным уликам: найденным у этой девушки украденным вещам, второй стрелке и окровавленной перчатке. Я не только представил улики, но и увязал их с мотивами, возможностями и темпераментом обвиняемой; дал единственно возможное объяснение всем имеющимся в нашем распоряжении фактам. Поэтому я смею утверждать, что сомнений в вине Элеоноры Карвер не может быть. Вы сказали, Фелл, что вам не по вкусу мои аргументы, но у вас нет ни единого факта, опровергающего их. Уважаемые судьи и присяжные, я изложил точку зрения обвинения, – с широкой улыбкой проговорил Хедли. – Попытайтесь теперь, если сможете, ее опровергнуть.
Завершив свою речь насмешливым жестом, Хедли сел на место. Фелл же, накинув на себя плащ на манер адвокатской тоги, поднялся, чтобы выступить в роли защитника.
18. Доктор Фелл выступает в роли защитника
– Ваша честь, – начал доктор, почтительно склоняя голову перед игрушечной кошкой на каминной полке, – господа присяжные!
Громко откашлявшись, он плотнее запахнулся в плащ и повернулся в сторону кровати. Черный плащ и растрепанная седеющая шевелюра делали его и в самом деле похожим на приготовившегося к решительной схватке с прокурором адвоката.
– Ваша честь, господа присяжные, – снова начал он, поправив пенсне, – беспристрастному слушателю могло бы показаться, что все непредвиденные совпадения, все случайности играют на руку моему уважаемому другу и прямо-таки на тарелочке преподносят необходимые для его версии факты и улики; мне же случай решительно отказывается подыгрывать. Должен, однако, сказать, что подобное везение должно было бы обеспокоить нашего друга. Едва он начинает искать хоть одну наводящую на след преступника улику, как находит их сразу полдюжины. Не успевает раскрыть рот, чтобы высказать свою версию, как находятся свидетели, подтверждающие ее. Мне это очень не нравится. Я не верю, что настоящий преступник мог оставить такой очевидный след, так много губительных для него улик. С вашего разрешения я намерен рассматривать это дело как уголовное преступление, а не как игру в сыщиков и разбойников. Отсюда и будут вытекать те следствия, которые я собираюсь положить в основу своей речи.
– Слушайте! Слушайте! – подбадривающе воскликнул Хедли.
– И если, – невозмутимо продолжал Фелл, – мой уважаемый друг на минутку заткнется, то я попробую изложить свою точку зрения. Для начала скажу, что мне хорошо известны основные правила разведения кур...
– Ну-ну-ну! – вскочил с места Хедли. – На мой счет можете говорить все, что вам взбредет в голову, но против того, чтобы устраивать из дела комедию, я протестую. Прежде всего, у нас нет времени для шуток, и, к тому же, дело, в котором речь идет о человеческой жизни, плохой повод для смеха. Если у вас есть что сказать, говорите, но не стройте из себя клоуна!
Фелл снял пенсне и, оставив позу выступающего в суде адвоката, очень тихо проговорил:
– Неужели вы не понимаете? Неужели не видите, что я никогда в жизни не говорил так серьезно? Я пытаюсь спасти эту девушку от ареста, если только не от чего-то гораздо худшего. Кроме того, я хочу спасти вашу профессиональную репутацию. Собираюсь изложить дело так, чтобы вы поняли, на какое безумие идете. Я не эксперт в вопросах юриспруденции, но, тем не менее, кое-что знаю об адвокатах и их методах. Я покажу вам, что сделал бы какой-нибудь Гордон-Бейтс или сэр Джордж Карнахан с вашей жалкой обвинительной речью. Быть может, я ошибаюсь, но, видит бог, говорю абсолютно серьезно.
– Ладно, продолжайте свою речь, – буркнул Хедли.
– Итак, мне хорошо известны правила разведения кур, – хрипловатым голосом снова начал Фелл, – сводящиеся к тому, что следует особенно опасаться двух ошибок, а именно: а) нельзя складывать все яйца в одну корзину и б) не стоит считать цыплят до того, как они вылупятся. Обвинение допустило обе ошибки, в особенности по двум пунктам обвинения, которые вы считаете взаимосвязанными и взаимозаменяемыми. Если эта женщина убила Ивена Мандерса, то она убила и Джорджа Эймса. Если эта женщина убила Джорджа Эймса, то она убила и Ивена Мандерса. Оба обвинения связаны между собой и основываются одно на другом. Следовательно, достаточно, чтобы возникли обоснованные сомнения хотя бы по одному из них, как тут же рассыплется и второе. Возьмем для примера перчатку с правой руки. Обвинение утверждает, что эта перчатка не могла быть на той руке убийцы, которая нанесла удар Эймсу. Кровь, хлынувшая из раны, покрыла бы всю перчатку, а не оставила одно лишь небольшое пятно – к тому же, в таком месте, где оно никак не моглр бы оказаться, если бы убийца держал оружие в этой руке. Пусть так! Однако отсюда наш друг делает вывод, что Элеонора Карвер убила Эймса левой рукой, а поскольку факты говорят, что женщина, совершившая убийство в "Гембридже", была левшой, то, значит, оба убийства совершены одним и тем же лицом.
– Вот это я и называю, – подчеркивая свои слова резким кивком, продолжал Фелл, – складывание всех яиц в одну корзинку. А вот это, – подойдя к тайнику, он вынул из коробки левую перчатку и швырнул ее на кровать, – не что иное, как попытка считать невылупившихся цыплят. По вашим словам, в момент убийства эта перчатка была на руке обвиняемой. Взгляните, господа, и вы увидите, что на ней нет ни капли крови. Но вы же сами утверждали, что кровь должна была хлынуть из раны. Таким образом, мы, пользуясь вашей же аргументацией, пришли к выводам: 1) Элеонора Карвер, в отличие от женщины из "Гембриджа", не левша; 2) на руках преступника не было в момент убийства Эймса ни одной из этих перчаток.
Хедли как зачарованный поднялся, взял с кровати перчатку и уставился на доктора...
– Существенно, – продолжал Фелл, – чтобы мы поняли, что обвинение должно быть последовательным. Сейчас дело зашло уже настолько далеко, что нельзя просто сказать: удар нанесен все-таки правой рукой. Вы ведь сами только что доказали, что это совершенно неправдоподобно. Ну, а я доказал, что удар не мог быть нанесен и левой рукой. Уж если кровавое пятно оказалось на той перчатке, которая была в нескольких футах от раны, то от обвинения можно, самое малое, требовать, чтобы оно показало нам хотя бы микроскопическое пятно на перчатке с руки, нанесшей удар. Однако обвинение неспособно на это. Следовательно, не Элеонора Карвер убила Эймса. Следовательно, не она была и той женщиной, которая убила Ивена Мандерса. Эта пара перчаток доказывает лишь, что возведенное обвинением здание рушится под своей же собственной тяжестью! – Фелл, показав жестом, что он еще не кончил, вытащил платок, вытер лоб и с довольным видом огдяделся вокруг.
– Погодите, – негромко, но упрямо проговорил Хедли. – Возможно, я и впрямь немного увлекся в пылу беседы – тем более, что я хотел лишь вкратце изложить свою точку зрения. Но ведь есть же и другие конкретные улики...
– Уважаемые господа присяжные, – снова засовывая платок в карман, безжалостно продолжал Фелл, – обвинение, как я и предсказывал, сразу же затрубило отбой, демонстрируя тем самым шаткость своей позиции. Продолжу, однако, речь. Теперь всем нам уже ясно, что обвиняемая не была в перчатках. Тем не менее, одна из перчаток была найдена неподалеку от трупа, а другая – в тайнике. Если их бросила там не обвиняемая, то, следовательно, это сделал кто-то другой с очевидной целью отправить на виселицу мою подзащитную.
Я намерен доказать вам и еще кое-что. Если говорить о других "конкретных уликах", то я начну с убийства в универмаге. Как вы помните, я задал пять вопросов, относящихся к связи между двумя интересующими нас делами... Гм-м. Дайте мне ваши записки, Мелсон. Спасибо... Если разрешите, я снова вернусь к ним, но, может быть, в несколько ином порядке.
Фелл обвел слушателей подозрительным взглядом поверх пенсне. Хедли, однако, молчал, грызя мундштук своей погасшей трубки и не выпуская из рук перчатку.
– После того как доводы, основанные на том, что убийца – левша, рассыпались в пух и прах, на каком основании можно связывать Элеонору Карвер с убийством в универмаге? Только на том, господа, что женщина из "Гембриджа" тоже была молодой блондинкой (правда, один из свидетелей назвал ее шатенкой, но это не суть важно), одетой так же, как и большинство женщин в нашем городе. Но это же просто смешно, господа. Иначе говоря, вы, отождествляя Элеонору Карвер с женщиной-убийцей, исходите именно из неопределенности описания! Вы утверждаете, что убийца – вполне конкретный человек только потому, что в Лондоне есть масса похожих на него людей. Вы ссылаетесь далее на то, что, по словам самой Элеоноры, в день убийства она была в "Гембридже"; однако это отнюдь не доказывает, что Элеонора – убийца, скорее уж противоречит той характеристике, которую вы дали моей подзащитной. Хотите, я скажу, к кому подходят известные нам факты? К человеку, который знал, что Элеонора находилась в универмаге, и сообразил, что приведенное в газетах поверхностное описание применимо к девушке, но недостаточно, чтобы уверенно отождествлять его с каким-то конкретным лицом; к человеку, который прочел описание украденных вещей и понял, что за одним-единственным исключением они не могут быть однозначно опознаны, – короче говоря, к человеку, решившему свалить преступление на мою подзащитную.
– Погодите! – воскликнулл Хедли. – Это уж чистая фантастика! Предположим, свидетели действительно не смогут однозначно опознать в ней убийцу. Но мы ведь нашли у нее украденные вещи! Вот они – у вас под носом, друг мой!
– Вы уверены, что это украденные вещи?
– В каком смысле?
– Тут лежит браслет и пара сережек. Вы уверены, что, зайдя в "Гембридж", не смогли бы купить сразу дюжину подобных вещичек? Это ведь не уникальные произведения, их делают десятками, никто не скажет вам те ли они, которые были украдены 27 августа. Нельзя же арестовать всех, кто носит аналогичные украшения. Нет, старина, среди украденных вещей лишь одну можно было бы опознать со всей определенностью – сделанные в семнадцатом веке и переданные Карвером на выставку карманные часы. Это действительно уникальный экземпляр. Он и только он мог бы достоверно доказать вину Элеоноры. Трудно считать случайностью, что именно этой вещи мы и не нашли. Хедли схватился за голову.
– Вы хотите сказать, что по чистой случайности у нее в тайнике оказались две именно такие вещи, какие были украдены в универмаге?
– При чем тут случайность? Я как раз и хочу показать вам, – Фелл ударил рукой по каминной полке, – что все эти "счастливые случайности", на которые мы непрерывно наталкиваемся, были запланированы заранее. Склонность Элеоноры к клептомании подсказала убийце идею, а случай в "Гембридже" дал возможность осуществить ее. Неопределенное описание преступницы подходит к Элеоноре, она была в универмаге и у нее нет алиби. Необходимы, однако, дополнительные улики. Ради них тот, кто все это задумал, украл мауреровские часы из шкатулки Боскомба. Он знал, что Боскомб будет подозревать девушку, знал и то, что Боскомб постарается не выдать своих подозрений. Этот дьявол понимал, что вы не поверите в рассказанную Боскомбом сказочку и тоже начнете подозревать Элеонору. Разумеется, все попались в поставленную ловушку!
А теперь рассмотрим дальше "конкретные улики" против Элеоноры. Я сказал уже, что единственная настоящая улика – те карманные часы, которые неопровержимо доказали бы вину Элеоноры, – отсутствует. Почему? Человек, решивший свалить преступление на девушку, в первую очередь подбросил бы в тайник эти часы. Часов, однако, там не было. Единственное разумное объяснение, почему кто-то – независимо от того, будете ли вы и дальше подозревать Элеонору или примете мою точку зрения – не положил часы в тайник, состоит в том, что у него их не было.
Напомню наш пятый пункт. – Фелл бросил взгляд на листочек в своей руке. – Мелсон сформулировал его так: "Убийца не украл принадлежавшие Карверу часы дома, где это было бы гораздо проще, а пошел на огромный риск кражи в переполненном людьми универмаге". Но ведь это же так очевидно! Женщине, живущей в доме, не могла прийти в голову безумная идея украсть часы, которые она ежедневно могла здесь видеть. Нет, такая мысль возникла у другой – женщины, которая не живет в доме, о которой мы, вероятно, никогда и не слыхали и которая бесследно растворилась в восьмимиллионном городе. Я имею в виду убийцу из универмага. Злой дух этого дома ловко воспользовался той историей, чтобы, пусть без веских улик, навести полицию на след Элеоноры. Затем он убил обманом завлеченного в дом детектива и сфабриковал набор ложных улик с тем, чтобы отправить Элеонору на виселицу, как виновную в обоих преступлениях!
Хедли, взволнованный до такой степени, что выронил на пол свой портфель, воскликнул:
– Я не верю в это! Это же демагогия! Сплошная очевидная выдумка! Вы же ничего не можете доказать! Нельзя обвинять кого-то, чье существование даже не доказано! Вы...
– Мне еще не удалось заставить вас сдаться? – угрюмо спросил Фелл. – Надеюсь, что я, по крайней мере, внес некоторое смятение в вашу душу. Почему бы вам не поискать отпечатки пальцев на блестящей поверхности браслета и часов? Вы сказали, что Элеонора считала этот тайник абсолютно надежным – если так, на вещах должны быть отпечатки ее пальцев. Однако их там нет. Ни одного – вот та проблема, которую наш противник не смог решить. Понимаете ли вы, теперь, почему, начав искать хотя бы одну улику, вы нашли с полдюжины их? Понимаете, почему, едва вы высказали свою версию, как сразу же стали находиться ее подтверждения? Если так, то вам должно быть ясно, почему это дело так тревожит меня и почему я верю в присутствие злого духа. Да, в этом доме есть поистине злой дух, смертельно ненавидящий девушку, ненавидящий так, как раб на галерах ненавидит хлещущего его бичом надсмотрщика, как вечный неудачник ненавидит своих соперников. Весь его план имеет одну цель: накинуть петлю на шею Элеоноры, убить ее руками закона, если уж нет возможности сделать это собственными руками... Могу я теперь продолжать? Хотите дослушать мои выводы до конца?
– Вы все еще не доказали... – начал было, уже негромко и задумчиво, Хедли, – но умолк и наклонился, чтобы поднять свой портфель.
– Продолжайте! – сказал Мелсон, ни на мгновение не прекращавший делать заметки.
Фелл тяжело вздохнул и обвел присутствующих взглядом. Лицо его было багровее обычного, но заговорил он совсем тихо:
– Оставим пятый пункт и вернемся к четвертому, мучительно неотступному вопросу – почему украли обе стрелки и почему это сделали в момент, казалось бы, исключительно неподходящий. Что ж, могу вам ответить и на него. Несомненно, все улики должны были указывать на то, что убийца Эймса – Элеонора. Если бы украли только одну стрелку, это не говорило бы ни о чем. Но вторую стрелку, кража которой для случайного преступника означала бы только нелепую потерю времени, эту стрелку обязательно должны были найти у Элеоноры, что лишний раз доказывало бы ее вину. По не менее существенной причине с кражей следовало повременить до среды. Я вижу, никому не пришло в голову, что только в среду вечером стрелки были уже позолочены.
Неужели вы не видите, как все предельно просто? Дело крутится вокруг следов позолоты! Так и планировалось. Куда бы девались улики против Элеоноры, если бы эти перчатки не были так великолепно испачканы краской, если бы одна из них не была спрятана в тайнике, а другая не валялась неподалеку от трупа? А если вас интересуют дополнительные аргументы, давайте внимательнее рассмотрим историю с ключом. Этот маленький ключ, господа, одна из самых важных деталей в нашем деле – деталь, без которой оно вообще не могло быть доведено до конца. Нужно было лишить Элеонору алиби на эту ночь, даже того алиби, которое мог дать ее возлюбленный, к которому она собиралась выйти на свидание. Нельзя было допустить, чтобы девушка вышла на крышу. А когда убийца уже не нуждался в ключе, он сунул его в перчатку, добавив еще одну улику против девушки.
Хедли поспешно перебил Фелла:
– Если мы на минуту примем... почему бы и нет, если считать это пока только одной из гипотез... как тогда обстоит дело с перчатками? Черт возьми! Чем больше я думаю, тем яснее вижу, как все зависит от этих проклятых перчаток! Насколько я понял, вы считаете, что ни одна из них не была на руках...
– Гм-м, да. Любопытная история, не правда ли? – Доктор улыбнулся, но сразу же снова посерьезнел. – Я действительно все время говорю не о том, что было на самом деле, а о том, чего не могло быть. Однако пока еще не время называть того, кого я считаю настоящим убийцей.
Громко откашлявшись, он плотнее запахнулся в плащ и повернулся в сторону кровати. Черный плащ и растрепанная седеющая шевелюра делали его и в самом деле похожим на приготовившегося к решительной схватке с прокурором адвоката.
– Ваша честь, господа присяжные, – снова начал он, поправив пенсне, – беспристрастному слушателю могло бы показаться, что все непредвиденные совпадения, все случайности играют на руку моему уважаемому другу и прямо-таки на тарелочке преподносят необходимые для его версии факты и улики; мне же случай решительно отказывается подыгрывать. Должен, однако, сказать, что подобное везение должно было бы обеспокоить нашего друга. Едва он начинает искать хоть одну наводящую на след преступника улику, как находит их сразу полдюжины. Не успевает раскрыть рот, чтобы высказать свою версию, как находятся свидетели, подтверждающие ее. Мне это очень не нравится. Я не верю, что настоящий преступник мог оставить такой очевидный след, так много губительных для него улик. С вашего разрешения я намерен рассматривать это дело как уголовное преступление, а не как игру в сыщиков и разбойников. Отсюда и будут вытекать те следствия, которые я собираюсь положить в основу своей речи.
– Слушайте! Слушайте! – подбадривающе воскликнул Хедли.
– И если, – невозмутимо продолжал Фелл, – мой уважаемый друг на минутку заткнется, то я попробую изложить свою точку зрения. Для начала скажу, что мне хорошо известны основные правила разведения кур...
– Ну-ну-ну! – вскочил с места Хедли. – На мой счет можете говорить все, что вам взбредет в голову, но против того, чтобы устраивать из дела комедию, я протестую. Прежде всего, у нас нет времени для шуток, и, к тому же, дело, в котором речь идет о человеческой жизни, плохой повод для смеха. Если у вас есть что сказать, говорите, но не стройте из себя клоуна!
Фелл снял пенсне и, оставив позу выступающего в суде адвоката, очень тихо проговорил:
– Неужели вы не понимаете? Неужели не видите, что я никогда в жизни не говорил так серьезно? Я пытаюсь спасти эту девушку от ареста, если только не от чего-то гораздо худшего. Кроме того, я хочу спасти вашу профессиональную репутацию. Собираюсь изложить дело так, чтобы вы поняли, на какое безумие идете. Я не эксперт в вопросах юриспруденции, но, тем не менее, кое-что знаю об адвокатах и их методах. Я покажу вам, что сделал бы какой-нибудь Гордон-Бейтс или сэр Джордж Карнахан с вашей жалкой обвинительной речью. Быть может, я ошибаюсь, но, видит бог, говорю абсолютно серьезно.
– Ладно, продолжайте свою речь, – буркнул Хедли.
– Итак, мне хорошо известны правила разведения кур, – хрипловатым голосом снова начал Фелл, – сводящиеся к тому, что следует особенно опасаться двух ошибок, а именно: а) нельзя складывать все яйца в одну корзину и б) не стоит считать цыплят до того, как они вылупятся. Обвинение допустило обе ошибки, в особенности по двум пунктам обвинения, которые вы считаете взаимосвязанными и взаимозаменяемыми. Если эта женщина убила Ивена Мандерса, то она убила и Джорджа Эймса. Если эта женщина убила Джорджа Эймса, то она убила и Ивена Мандерса. Оба обвинения связаны между собой и основываются одно на другом. Следовательно, достаточно, чтобы возникли обоснованные сомнения хотя бы по одному из них, как тут же рассыплется и второе. Возьмем для примера перчатку с правой руки. Обвинение утверждает, что эта перчатка не могла быть на той руке убийцы, которая нанесла удар Эймсу. Кровь, хлынувшая из раны, покрыла бы всю перчатку, а не оставила одно лишь небольшое пятно – к тому же, в таком месте, где оно никак не моглр бы оказаться, если бы убийца держал оружие в этой руке. Пусть так! Однако отсюда наш друг делает вывод, что Элеонора Карвер убила Эймса левой рукой, а поскольку факты говорят, что женщина, совершившая убийство в "Гембридже", была левшой, то, значит, оба убийства совершены одним и тем же лицом.
– Вот это я и называю, – подчеркивая свои слова резким кивком, продолжал Фелл, – складывание всех яиц в одну корзинку. А вот это, – подойдя к тайнику, он вынул из коробки левую перчатку и швырнул ее на кровать, – не что иное, как попытка считать невылупившихся цыплят. По вашим словам, в момент убийства эта перчатка была на руке обвиняемой. Взгляните, господа, и вы увидите, что на ней нет ни капли крови. Но вы же сами утверждали, что кровь должна была хлынуть из раны. Таким образом, мы, пользуясь вашей же аргументацией, пришли к выводам: 1) Элеонора Карвер, в отличие от женщины из "Гембриджа", не левша; 2) на руках преступника не было в момент убийства Эймса ни одной из этих перчаток.
Хедли как зачарованный поднялся, взял с кровати перчатку и уставился на доктора...
– Существенно, – продолжал Фелл, – чтобы мы поняли, что обвинение должно быть последовательным. Сейчас дело зашло уже настолько далеко, что нельзя просто сказать: удар нанесен все-таки правой рукой. Вы ведь сами только что доказали, что это совершенно неправдоподобно. Ну, а я доказал, что удар не мог быть нанесен и левой рукой. Уж если кровавое пятно оказалось на той перчатке, которая была в нескольких футах от раны, то от обвинения можно, самое малое, требовать, чтобы оно показало нам хотя бы микроскопическое пятно на перчатке с руки, нанесшей удар. Однако обвинение неспособно на это. Следовательно, не Элеонора Карвер убила Эймса. Следовательно, не она была и той женщиной, которая убила Ивена Мандерса. Эта пара перчаток доказывает лишь, что возведенное обвинением здание рушится под своей же собственной тяжестью! – Фелл, показав жестом, что он еще не кончил, вытащил платок, вытер лоб и с довольным видом огдяделся вокруг.
– Погодите, – негромко, но упрямо проговорил Хедли. – Возможно, я и впрямь немного увлекся в пылу беседы – тем более, что я хотел лишь вкратце изложить свою точку зрения. Но ведь есть же и другие конкретные улики...
– Уважаемые господа присяжные, – снова засовывая платок в карман, безжалостно продолжал Фелл, – обвинение, как я и предсказывал, сразу же затрубило отбой, демонстрируя тем самым шаткость своей позиции. Продолжу, однако, речь. Теперь всем нам уже ясно, что обвиняемая не была в перчатках. Тем не менее, одна из перчаток была найдена неподалеку от трупа, а другая – в тайнике. Если их бросила там не обвиняемая, то, следовательно, это сделал кто-то другой с очевидной целью отправить на виселицу мою подзащитную.
Я намерен доказать вам и еще кое-что. Если говорить о других "конкретных уликах", то я начну с убийства в универмаге. Как вы помните, я задал пять вопросов, относящихся к связи между двумя интересующими нас делами... Гм-м. Дайте мне ваши записки, Мелсон. Спасибо... Если разрешите, я снова вернусь к ним, но, может быть, в несколько ином порядке.
Фелл обвел слушателей подозрительным взглядом поверх пенсне. Хедли, однако, молчал, грызя мундштук своей погасшей трубки и не выпуская из рук перчатку.
– После того как доводы, основанные на том, что убийца – левша, рассыпались в пух и прах, на каком основании можно связывать Элеонору Карвер с убийством в универмаге? Только на том, господа, что женщина из "Гембриджа" тоже была молодой блондинкой (правда, один из свидетелей назвал ее шатенкой, но это не суть важно), одетой так же, как и большинство женщин в нашем городе. Но это же просто смешно, господа. Иначе говоря, вы, отождествляя Элеонору Карвер с женщиной-убийцей, исходите именно из неопределенности описания! Вы утверждаете, что убийца – вполне конкретный человек только потому, что в Лондоне есть масса похожих на него людей. Вы ссылаетесь далее на то, что, по словам самой Элеоноры, в день убийства она была в "Гембридже"; однако это отнюдь не доказывает, что Элеонора – убийца, скорее уж противоречит той характеристике, которую вы дали моей подзащитной. Хотите, я скажу, к кому подходят известные нам факты? К человеку, который знал, что Элеонора находилась в универмаге, и сообразил, что приведенное в газетах поверхностное описание применимо к девушке, но недостаточно, чтобы уверенно отождествлять его с каким-то конкретным лицом; к человеку, который прочел описание украденных вещей и понял, что за одним-единственным исключением они не могут быть однозначно опознаны, – короче говоря, к человеку, решившему свалить преступление на мою подзащитную.
– Погодите! – воскликнулл Хедли. – Это уж чистая фантастика! Предположим, свидетели действительно не смогут однозначно опознать в ней убийцу. Но мы ведь нашли у нее украденные вещи! Вот они – у вас под носом, друг мой!
– Вы уверены, что это украденные вещи?
– В каком смысле?
– Тут лежит браслет и пара сережек. Вы уверены, что, зайдя в "Гембридж", не смогли бы купить сразу дюжину подобных вещичек? Это ведь не уникальные произведения, их делают десятками, никто не скажет вам те ли они, которые были украдены 27 августа. Нельзя же арестовать всех, кто носит аналогичные украшения. Нет, старина, среди украденных вещей лишь одну можно было бы опознать со всей определенностью – сделанные в семнадцатом веке и переданные Карвером на выставку карманные часы. Это действительно уникальный экземпляр. Он и только он мог бы достоверно доказать вину Элеоноры. Трудно считать случайностью, что именно этой вещи мы и не нашли. Хедли схватился за голову.
– Вы хотите сказать, что по чистой случайности у нее в тайнике оказались две именно такие вещи, какие были украдены в универмаге?
– При чем тут случайность? Я как раз и хочу показать вам, – Фелл ударил рукой по каминной полке, – что все эти "счастливые случайности", на которые мы непрерывно наталкиваемся, были запланированы заранее. Склонность Элеоноры к клептомании подсказала убийце идею, а случай в "Гембридже" дал возможность осуществить ее. Неопределенное описание преступницы подходит к Элеоноре, она была в универмаге и у нее нет алиби. Необходимы, однако, дополнительные улики. Ради них тот, кто все это задумал, украл мауреровские часы из шкатулки Боскомба. Он знал, что Боскомб будет подозревать девушку, знал и то, что Боскомб постарается не выдать своих подозрений. Этот дьявол понимал, что вы не поверите в рассказанную Боскомбом сказочку и тоже начнете подозревать Элеонору. Разумеется, все попались в поставленную ловушку!
А теперь рассмотрим дальше "конкретные улики" против Элеоноры. Я сказал уже, что единственная настоящая улика – те карманные часы, которые неопровержимо доказали бы вину Элеоноры, – отсутствует. Почему? Человек, решивший свалить преступление на девушку, в первую очередь подбросил бы в тайник эти часы. Часов, однако, там не было. Единственное разумное объяснение, почему кто-то – независимо от того, будете ли вы и дальше подозревать Элеонору или примете мою точку зрения – не положил часы в тайник, состоит в том, что у него их не было.
Напомню наш пятый пункт. – Фелл бросил взгляд на листочек в своей руке. – Мелсон сформулировал его так: "Убийца не украл принадлежавшие Карверу часы дома, где это было бы гораздо проще, а пошел на огромный риск кражи в переполненном людьми универмаге". Но ведь это же так очевидно! Женщине, живущей в доме, не могла прийти в голову безумная идея украсть часы, которые она ежедневно могла здесь видеть. Нет, такая мысль возникла у другой – женщины, которая не живет в доме, о которой мы, вероятно, никогда и не слыхали и которая бесследно растворилась в восьмимиллионном городе. Я имею в виду убийцу из универмага. Злой дух этого дома ловко воспользовался той историей, чтобы, пусть без веских улик, навести полицию на след Элеоноры. Затем он убил обманом завлеченного в дом детектива и сфабриковал набор ложных улик с тем, чтобы отправить Элеонору на виселицу, как виновную в обоих преступлениях!
Хедли, взволнованный до такой степени, что выронил на пол свой портфель, воскликнул:
– Я не верю в это! Это же демагогия! Сплошная очевидная выдумка! Вы же ничего не можете доказать! Нельзя обвинять кого-то, чье существование даже не доказано! Вы...
– Мне еще не удалось заставить вас сдаться? – угрюмо спросил Фелл. – Надеюсь, что я, по крайней мере, внес некоторое смятение в вашу душу. Почему бы вам не поискать отпечатки пальцев на блестящей поверхности браслета и часов? Вы сказали, что Элеонора считала этот тайник абсолютно надежным – если так, на вещах должны быть отпечатки ее пальцев. Однако их там нет. Ни одного – вот та проблема, которую наш противник не смог решить. Понимаете ли вы, теперь, почему, начав искать хотя бы одну улику, вы нашли с полдюжины их? Понимаете, почему, едва вы высказали свою версию, как сразу же стали находиться ее подтверждения? Если так, то вам должно быть ясно, почему это дело так тревожит меня и почему я верю в присутствие злого духа. Да, в этом доме есть поистине злой дух, смертельно ненавидящий девушку, ненавидящий так, как раб на галерах ненавидит хлещущего его бичом надсмотрщика, как вечный неудачник ненавидит своих соперников. Весь его план имеет одну цель: накинуть петлю на шею Элеоноры, убить ее руками закона, если уж нет возможности сделать это собственными руками... Могу я теперь продолжать? Хотите дослушать мои выводы до конца?
– Вы все еще не доказали... – начал было, уже негромко и задумчиво, Хедли, – но умолк и наклонился, чтобы поднять свой портфель.
– Продолжайте! – сказал Мелсон, ни на мгновение не прекращавший делать заметки.
Фелл тяжело вздохнул и обвел присутствующих взглядом. Лицо его было багровее обычного, но заговорил он совсем тихо:
– Оставим пятый пункт и вернемся к четвертому, мучительно неотступному вопросу – почему украли обе стрелки и почему это сделали в момент, казалось бы, исключительно неподходящий. Что ж, могу вам ответить и на него. Несомненно, все улики должны были указывать на то, что убийца Эймса – Элеонора. Если бы украли только одну стрелку, это не говорило бы ни о чем. Но вторую стрелку, кража которой для случайного преступника означала бы только нелепую потерю времени, эту стрелку обязательно должны были найти у Элеоноры, что лишний раз доказывало бы ее вину. По не менее существенной причине с кражей следовало повременить до среды. Я вижу, никому не пришло в голову, что только в среду вечером стрелки были уже позолочены.
Неужели вы не видите, как все предельно просто? Дело крутится вокруг следов позолоты! Так и планировалось. Куда бы девались улики против Элеоноры, если бы эти перчатки не были так великолепно испачканы краской, если бы одна из них не была спрятана в тайнике, а другая не валялась неподалеку от трупа? А если вас интересуют дополнительные аргументы, давайте внимательнее рассмотрим историю с ключом. Этот маленький ключ, господа, одна из самых важных деталей в нашем деле – деталь, без которой оно вообще не могло быть доведено до конца. Нужно было лишить Элеонору алиби на эту ночь, даже того алиби, которое мог дать ее возлюбленный, к которому она собиралась выйти на свидание. Нельзя было допустить, чтобы девушка вышла на крышу. А когда убийца уже не нуждался в ключе, он сунул его в перчатку, добавив еще одну улику против девушки.
Хедли поспешно перебил Фелла:
– Если мы на минуту примем... почему бы и нет, если считать это пока только одной из гипотез... как тогда обстоит дело с перчатками? Черт возьми! Чем больше я думаю, тем яснее вижу, как все зависит от этих проклятых перчаток! Насколько я понял, вы считаете, что ни одна из них не была на руках...
– Гм-м, да. Любопытная история, не правда ли? – Доктор улыбнулся, но сразу же снова посерьезнел. – Я действительно все время говорю не о том, что было на самом деле, а о том, чего не могло быть. Однако пока еще не время называть того, кого я считаю настоящим убийцей.