Страница:
— Эй, Митчелл! — вмешался Болдуин. — Не стойте как болван! Помогите лучше привести капитана в чувство… Принесите бренди или еще что-нибудь. Скорее, черт бы вас побрал, скорее!
Послышался быстрый топот бегущих ног. Тут, оттолкнув Моргана, на палубу вылез мавританский воин — в полном военном облачении и с ликующей улыбкой на лице. Он шел, звеня шпорами; по полу за ним волочился плащ, усыпанный драгоценностями; воинские доспехи гремели на ходу. Воин остановился и водрузил остроконечный шлем поверх кудлатого парика. Затем надменно поправил костюм. И перед затуманенным взором капитана «Королевы Виктории», который тупо раскачивался, прислонившись к перилам и чуть не свешиваясь за борт, предстал Кертис Уоррен собственной персоной.
Подойдя к Уистлеру, он угрожающе поднял вверх ятаган, а потом направил его острие на капитана, словно указующий перст.
— Капитан Уистлер, — произнес он срывающимся голосом, исполненным укоризны, — как вы могли возводить напраслину на невинных людей? Эх, капитан Уистлер… Как же вам не стыдно?
Глава 20
Глава 21
Послышался быстрый топот бегущих ног. Тут, оттолкнув Моргана, на палубу вылез мавританский воин — в полном военном облачении и с ликующей улыбкой на лице. Он шел, звеня шпорами; по полу за ним волочился плащ, усыпанный драгоценностями; воинские доспехи гремели на ходу. Воин остановился и водрузил остроконечный шлем поверх кудлатого парика. Затем надменно поправил костюм. И перед затуманенным взором капитана «Королевы Виктории», который тупо раскачивался, прислонившись к перилам и чуть не свешиваясь за борт, предстал Кертис Уоррен собственной персоной.
Подойдя к Уистлеру, он угрожающе поднял вверх ятаган, а потом направил его острие на капитана, словно указующий перст.
— Капитан Уистлер, — произнес он срывающимся голосом, исполненным укоризны, — как вы могли возводить напраслину на невинных людей? Эх, капитан Уистлер… Как же вам не стыдно?
Глава 20
Разоблачение
Солнце подернулось дымкой. В просторном кабинете дома по Аделфи-Террас стало заметно, как удлинились тени. Башни к западу от изгиба реки окрасились багрянцем; Биг-Бен пробил четыре часа. Сильно охрипший рассказчик потянулся и прислушался к ударам курантов, замирающим вдали.
Доктор Фелл снял очки, вытер слезы большим красным платком, проговорил: «Уф!», в последний раз хихикнул, тяжело дыша, и проворчал:
— Нет, ни за что себе не прощу, что меня там не было! Мальчик мой, это просто поэма. О небо, чего бы я не отдал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на дядюшку Жюля в момент его торжества! Или на старую устрицу, капитана Уистлера… Вы уверены, что это все?
— Все, — устало кивнул Морган. — Теперь я с полным правом могу заявить: вы знаете все. То есть, по моим представлениям, все, что имеет отношение к делу. Разумеется, если вы решили, что на том все и закончилось, вы недооценили разнообразных возможностей нашей компании. Я мог бы исписать целую кипу страниц, повествуя о тарараме, начавшемся в четверть десятого вечера, после того, как дядюшка Жюль выкинул за борт последний ботинок, и продолжавшемся вплоть до семи утра сего дня, когда я незаметно покинул проклятый корабль. Но я ограничусь тем, что опишу остальное лишь в общих чертах… И потом, я просто не решаюсь рассказать вам все подробности. Если позволите так выразиться, на «Королеве Виктории» взорвалась настоящая бомба, однако, по-моему, остальное не имеет существенного значения по сравнению с самым главным…
Доктор Фелл протер глаза; ему с трудом удавалось подавить смех. Он прищурился и внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Самое любопытное заключается в том, что вы допустили ошибку с самого начала, — сказал доктор Фелл. — Смею вас заверить, лично я получил искреннее наслаждение. В вашем деле самые главные улики ускользнули незамеченными; их сочли глупой шуткой или совпадением. Если вы в вашем повествовании что-то упустили, то, возможно, лишили меня ценной улики. Кукование кукушки оборачивается львиным рыком, а у детского попрыгунчика досадная привычка оказываться вором и убийцей. Однако теперь все ключи у меня в руках; вы снабдили меня вторым комплектом из восьми улик. Хм!… Уже четыре часа. Слишком поздно… Полагаю, все сказано; я предпринял все необходимые меры. Если не ошибаюсь, вскоре мы все узнаем наверняка. Если нет, Слепой Цирюльник ускользнул. Но все же хочется надеяться…
Внизу, у входной двери, раздался звонок. Некоторое время доктор Фелл оставался неподвижным; колыхался только его большой живот. Вид у него был возбужденный и довольно смущенный.
— Если я ошибаюсь… — проговорил он, с усилием поднимаясь на ноги. — Я открою сам. А вы пока просмотрите мои записи, хорошо? Вот вам второй список из восьми ключей. Гляньте, не натолкнет ли он вас на какую-нибудь свежую мысль.
Пока его не было, Морган взял со стола полную бутылку пива и ухмыльнулся. Что бы ни случилось дальше, история достойна того, чтобы быть увековеченной в его блокноте. Прочитав заметки доктора, он вопросительно хмыкнул и потер виски руками.
— Вздор, вздор! — загудел хозяин дома, жизнерадостно кивая. — Садитесь, садитесь! Хе! Как я и собирался сказать…
— Неужели вы…
— Погодите, не спешите! Позвольте, я усядусь поудобнее… а-ах! Вот так. Итак, мой мальчик, что сделано, того уже не вернешь. Слепой Цирюльник либо ушел, либо нет. Если он все же ушел, весьма вероятно, что мы рано или поздно его схватим. Не думаю, что он намерен сохранять теперешнюю личину после того, как сойдет на берег во Франции либо в Англии; затем, спокойно сбросив маску, Цирюльник моментально явит миру одно из своих блистательных перевоплощений и исчезнет. В своем роде это гений. Интересно знать, кто он такой на самом деле?
— Но вы сказали…
— О, мне известно имя, под которым этот человек скрывается в настоящий момент. Но я ведь еще раньше предупреждал вас: его наряд — всего лишь маска, обманка; а мне хочется узнать, как работает его подлинный ум… Как бы там ни было, корабль пристал к берегу. Кстати, вы, кажется, говорили, что молодой Уоррен собирается навестить меня? Как вы с ним условились?
— Я дал ему ваш адрес и велел найти в справочнике номер вашего телефона, если ему понадобится предварительно переговорить с вами. Они с Пегги и стариком приедут в Лондон, как только пересядут на поезд, согласованный с пароходным расписанием. Но слушайте! Кто же все-таки Слепой Цирюльник? Неужели он в конце концов уйдет? И, ради бога, объясните, что произошло на самом деле?
— Хе! — засмеялся доктор Фелл. — Хе-хе-хе! Вы прочли мои последние восемь ключей, но так и не догадались? Прямо на вас смотрит улика в виде железной коробки, а вы не желаете пошевелить мозгами? Однако я вас не виню. Вам пришлось слишком интенсивно действовать. Если приходится всякий миг вертеться и подбирать человека, которого сбили с ног, ни у кого не останется достаточно времени для того, чтобы хладнокровно мыслить… Видите этот пакет? — Он положил свою ношу на стол. — Нет, пока не смотрите, что там внутри. У нас еще есть некоторое время до окончательного совета, и есть несколько вопросов, на которые мне бы хотелось пролить свет… Какова была развязка дела после того, как дядюшку Жюля уволокли в камеру? Считает ли Уистлер до сих пор, будто вор — дядюшка Жюль? И что случилось с кукольным спектаклем? Ваш рассказ кажется мне неполным. Собственно говоря, с самого начала у меня возникло сильное подозрение, что ваша банда каким-нибудь образом затешется в этот кукольный спектакль, и парки вовлекут вас в то, чтобы вы устроили представление…
Морган почесал за ухом.
— Представление… представление-то мы устроили, — признался он. — Виновата тут Пегги. Она настояла, чтобы мы спасли шкуру дядюшки Жюля. Заявила, если мы откажемся, она пойдет к капитану и все ему расскажет. Мы пытались ее разубедить; напомнили, что, какими бы мотивами ни руководствовался дядюшка Жюль, он на самом деле оставил в кильватере целую вереницу ботинок; что капитан Уистлер не в том настроении, чтобы благосклонно улыбаться, после того как за борт полетели его золотые часы стоимостью в пятьдесят гиней; кроме того, дядюшке Жюлю в корабельной тюрьме даже лучше. Мы также напомнили мисс Гленн, что непосредственно перед пленением ее дяди все пассажиры видели, как он торжественно проследовал через бар и вручал по ботинку в руки каждого человека, привлекшего его внимание. Следовательно, сказали мы, пассажирам трудно будет представить, что он в состоянии сегодня играть спектакль.
— А что она?
Морган мрачно помотал головой:
— Она и слышать ничего не желала. Заявила, что мы виноваты в том, что он все это натворил. Заметила, что публика собралась в концертном зале и бешено аплодирует, ожидая начала представления; больше всех она опасалась мистера Лесли Перригора. Перригор успел подготовить искусную и сильную речь, увековечившую гений дядюшки Жюля; в тот самый момент, когда он начал свою речь, дядюшка Жюль как раз швырял за борт ботинки. Пегги сказала, что, если спектакля не будет, Перригор окажется в дураках и ни за что не позволит, чтобы о дядюшке Жюле писали в газетах, а их успех зависит от него. Она была похожа на сомнамбулу; не слушала никаких разумных доводов. Наконец мы обещали играть, если она согласится, чтобы дядюшка Жюль оставался в тюрьме. Такой вариант показался нам наилучшим выходом для всех, потому что люди обычно охотно прощают пьянице любые безумства, но чаще всего подают в суд из-за недоразумений чистой воды. Керт настаивал, что возместит ущерб, который составлял на круг двести фунтов. И нам показалось, что на «Королеву Викторию» пора уже снизойти благодати…
— Продолжайте!
— Однако благодать не снизошла, — угрюмо продолжал Морган. — Я просил, я умолял Пегги. Я уверял ее: если мы попытаемся устроить спектакль, произойдет что-то ужасное, и Перригор разъярится больше, чем если бы спектакля вовсе не было. Она ничего не слушала. Пегги не увидела опасности даже тогда, когда мы на скорую руку отрепетировали за кулисами первую сцену. Могу похвастаться: я исполнял роль Карла Великого живо и с королевским достоинством, но Керт, которому досталась роль рыцаря Роланда, слишком увлекся и все время пытался прочесть по-французски длинный доклад об экспорте сардин из Лисабона. Мы сильно ошиблись, посадив к роялю капитана Валвика. Он не только сопровождал выход армии франков бодрыми звуками песенки «Мадлон»… Поскольку кто-то успел в общих чертах поведать ему, что мавры — «чернокожие», то коварный мавританский султан выходил на сцену под звуки «Когда святые маршируют». Потом…
— Продолжайте! — воскликнул доктор Фелл, глаза которого снова заблестели от слез. Он прижал руку к губам, пытаясь сдержать рвущийся из него смех. — Вот чего я не совсем понял. Ведь эта сцена должна была стать одной из изюминок вашего рассказа. Почему вы так неохотно рассказываете о спектакле? Выкладывайте все! Так состоялся спектакль или нет?
— Н-ну… и да и нет, — Морган смущенно заерзал на стуле. — Во всяком случае, начался. Да, признаю, спектакль в каком-то смысле нас спас, потому что старухи парки теперь были на нашей стороне; но я бы предпочел, чтобы мы спаслись как-нибудь иначе… Вы ведь заметили, что сегодня я не особенно весел! Вы, наверное, также заметили, что со мною нет жены? Предполагалось, что она встретит меня в Саутгемптоне, но в последнюю минуту я послал ей радиограмму, чтобы она не приезжала, потому что я боялся, вдруг кто-то из пассажиров…
Доктор Фелл выпрямился.
— Что ж, — вздохнул Морган и сухо продолжал: — Полагаю, мне придется все вам рассказать. К счастью, дальше первой сцены дело не пошло — сцены, в которой Карл Великий произносит пролог. Карлом Великим был я. У Карла Великого были длинные седые бакенбарды, его почтенную голову увенчивала золотая корона, усыпанная бриллиантами и рубинами, его могучие плечи укрывала пурпурная мантия, подбитая горностаем, на поясе висел украшенный драгоценностями палаш… Под кольчугу предусмотрительно засунули четыре диванные подушки, дабы император выглядел подороднее. Повторяю, Карлом Великим был я.
Карл Великий произносил текст пролога за освещенной газовой ширмой, которую установили сзади; он стоял словно в высокой картинной раме. Да. Надо признаться, пролог удался! Мистер Лесли Перригор как раз закончил свою пылкую речь, длившуюся ровно пятьдесят пять минут. Мистер Перригор заявил, что спектакль — именно то, что нужно. Он выражал надежду, что его слушатели, чьи мозги впали в спячку от миазматической вялости Голливуда, получат освежающий шок во время захватывающего действа, в котором каждый жест отражает пламенные порывы человеческой души. Он просил зрителей внимательно следить за развитием сюжета, даже если им не удастся в полной мере оценить все оттенки и полутона, все неуловимые переходы и ускользающие от восприятия связки, смелые аккорды, отражающие метафизические искания человека, которые не в силах превзойти даже самые мощные страницы Ибсена. Он произнес еще массу комплиментов в адрес отважного императора Карла Великого. Карлом Великим, напоминаю, был я.
Выбившись из сил, оратор замолчал. В тишине послышалось три глухих удара. Несмотря на все усилия, предпринимаемые для того, чтобы остановить капитана Валвика, последний все же исполнил «Марсельезу» в качестве увертюры. Боюсь, занавес подняли немножко рановато. Изумленным очам мистера Перригора, среди всего прочего, во всем многоцветье предстала газовая ширма, зловеще и пышно освещенная на фоне темного задника. Увидел он и почтенного Карла Великого. А также… свою жену. Положение было… как бы сказать… исполнено неуловимых переходов и ускользающих от восприятия связок. Да. Был момент, когда кольчуга порвалась, а диванные подушки разлетелись во все стороны, словно подстреленные из ружья. Да, я был Карлом Великим… Теперь вы, возможно, поймете, почему мне не хотелось вплетать данный сюжет в нить моего повествования. У меня нет сомнения: зрители получили освежающий шок, наблюдая захватывающее действо, в котором каждый жест отражал пламенные порывы человеческой души.
Морган отхлебнул большой глоток пива. Доктор Фелл повернулся лицом к окну. Морган заметил, что плечи доктора вздрагивают, словно бы от изумления и оскорбления.
— Во всяком случае, нас это спасло и навсегда спасло дядюшку Жюля. Занавес закрыли под шквал аплодисментов! Полагаю, представление понравилось всем, кроме, наверное, мистера Перригора. Такой невероятный успех никогда еще не сопутствовал ни одной пьесе, длящейся буквально несколько минут, пока чья-то умная голова не догадалась опустить занавес. Публика будет рваться в театр марионеток дядюшки Жюля в Сохо до конца его дней, и зрителям будет совершенно все равно, пьян он или трезв. И можете быть совершенно уверены в том, что, какие бы чувства он ни испытывал по данному поводу, мистер Лесли Перригор никогда не напишет в газетах ни одной строчки, порицающей его.
Лучи заходящего солнца упали на ковер, ярко высветив завернутый в коричневую бумагу пакет в центре стола. Спустя некоторое время доктор Фелл, успокоившись, повернулся к своему гостю.
— Итак, — заметил он, в то время как его лицо понемногу утрачивало багровый оттенок, — значит, закончилось все ко всеобщему удовольствию, да? Кроме, возможно, мистера Перригора и… Слепого Цирюльника. — Он раскрыл перочинный нож и подбросил его в руке.
— Да, — признал Морган. — Да, кроме одного. В конце концов, факт остается фактом. Понятия не имею, в какую игру вы со мной играете, но мы все еще не знаем одной существенной детали. Мы не знаем, что произошло на «Королеве Виктории», хотя, несмотря на все дурачества, нам известно, что там произошло убийство. А в убийстве нет ничего особенно смешного. Да и Керт так и не вернул свой фильм; возможно, кое-кому такая подробность покажется смешной, только не ему… и не его дядюшке.
— М-да, — проворчал доктор Фелл. — Ну и дела! — И он одобрительно подмигнул своему гостю. — Если это все, чего вы хотите… — Он вдруг наклонился к столу, разрезал перочинным ножом веревку, которой был обвязан пакет. — Мне казалось, — сообщил он, порывшись под слоем оберточной бумаги и извлекая оттуда моток спутанной пленки, — мне казалось, лучше всего будет прислать ее сюда прежде, чем полиция опечатает имущество Слепого Цирюльника. Если бы они нашли это, скандал был бы грандиозный! — Обмотанный кинопленкой доктор напоминал добродушного Лаокоона. — Я передам пленку молодому Уоррену, когда он прибудет, с условием, чтобы он немедленно ее уничтожил… Хотя, учитывая, какую услугу я ему оказал… как по-вашему, не согласится ли он на частный просмотр — только один раз, ради моего удовольствия? Хе-хе-хе! Провались все пропадом, по-моему, я имею право требовать хотя бы такую скромную награду! Разумеется, пленка является своего рода косвенной уликой. Но и без нее наберется достаточно оснований, чтобы отправить Цирюльника на виселицу. Ведь я указал виновного капитану Уистлеру и предоставил ему честь лично арестовать опасного преступника. По-моему, старому тюленю не на что жаловаться…
Швырнув шуршащий комок в руки Моргана, доктор Фелл откинулся на спинку кресла и подмигнул. Ошеломленный, писатель вскочил на ноги:
— Вы хотите сказать, что преступник уже арестован?
— А, да. Схвачен блестящим капитаном Уистлером — не сомневаюсь, за такой подвиг он получит медаль. Дело завершилось ко всеобщему благу за час до того, как корабль пристал к берегу. По моему совету из Скотленд-Ярда экспрессом прибыл инспектор Дженнингс и ждал на берегу, готовый принять на свое попечение Цирюльника, когда он сойдет на берег…
— Готовый принять на попечение… но кого? — воскликнул Морган.
— Разумеется, самозванца, выдававшего себя за лорда Стэртона! — ответил доктор Фелл.
Доктор Фелл снял очки, вытер слезы большим красным платком, проговорил: «Уф!», в последний раз хихикнул, тяжело дыша, и проворчал:
— Нет, ни за что себе не прощу, что меня там не было! Мальчик мой, это просто поэма. О небо, чего бы я не отдал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на дядюшку Жюля в момент его торжества! Или на старую устрицу, капитана Уистлера… Вы уверены, что это все?
— Все, — устало кивнул Морган. — Теперь я с полным правом могу заявить: вы знаете все. То есть, по моим представлениям, все, что имеет отношение к делу. Разумеется, если вы решили, что на том все и закончилось, вы недооценили разнообразных возможностей нашей компании. Я мог бы исписать целую кипу страниц, повествуя о тарараме, начавшемся в четверть десятого вечера, после того, как дядюшка Жюль выкинул за борт последний ботинок, и продолжавшемся вплоть до семи утра сего дня, когда я незаметно покинул проклятый корабль. Но я ограничусь тем, что опишу остальное лишь в общих чертах… И потом, я просто не решаюсь рассказать вам все подробности. Если позволите так выразиться, на «Королеве Виктории» взорвалась настоящая бомба, однако, по-моему, остальное не имеет существенного значения по сравнению с самым главным…
Доктор Фелл протер глаза; ему с трудом удавалось подавить смех. Он прищурился и внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Самое любопытное заключается в том, что вы допустили ошибку с самого начала, — сказал доктор Фелл. — Смею вас заверить, лично я получил искреннее наслаждение. В вашем деле самые главные улики ускользнули незамеченными; их сочли глупой шуткой или совпадением. Если вы в вашем повествовании что-то упустили, то, возможно, лишили меня ценной улики. Кукование кукушки оборачивается львиным рыком, а у детского попрыгунчика досадная привычка оказываться вором и убийцей. Однако теперь все ключи у меня в руках; вы снабдили меня вторым комплектом из восьми улик. Хм!… Уже четыре часа. Слишком поздно… Полагаю, все сказано; я предпринял все необходимые меры. Если не ошибаюсь, вскоре мы все узнаем наверняка. Если нет, Слепой Цирюльник ускользнул. Но все же хочется надеяться…
Внизу, у входной двери, раздался звонок. Некоторое время доктор Фелл оставался неподвижным; колыхался только его большой живот. Вид у него был возбужденный и довольно смущенный.
— Если я ошибаюсь… — проговорил он, с усилием поднимаясь на ноги. — Я открою сам. А вы пока просмотрите мои записи, хорошо? Вот вам второй список из восьми ключей. Гляньте, не натолкнет ли он вас на какую-нибудь свежую мысль.
Пока его не было, Морган взял со стола полную бутылку пива и ухмыльнулся. Что бы ни случилось дальше, история достойна того, чтобы быть увековеченной в его блокноте. Прочитав заметки доктора, он вопросительно хмыкнул и потер виски руками.
«9. Неверно выбранная комната.Он все еще недоуменно хмурился над клочком бумаги, когда в комнату вернулся доктор Фелл. Он шел, тяжело опираясь на две трости. Под мышкой доктор сжимал пакет, обернутый в коричневую бумагу, а в другой руке у него был разорванный конверт. Доктор Фелл блистательно умел скрывать от собеседника многое: свои непостижимые логику и стратегию, блестящий, ясный, как у ребенка, ум; ему нравилось озадачивать, ошеломлять, поражать; ему удавалось скрыть свои выводы завесой тумана, отвлечь внимание добродушной болтовней. Однако явного облегчения скрыть он не мог. Морган заметил выражение лица доктора и невольно привстал.
10. Освещение.
11. Личные пристрастия.
12. Стремление избежать объяснений.
13. Прямая улика.
14. Двойники.
15. Недопонимание.
16. Заключительная улика».
— Вздор, вздор! — загудел хозяин дома, жизнерадостно кивая. — Садитесь, садитесь! Хе! Как я и собирался сказать…
— Неужели вы…
— Погодите, не спешите! Позвольте, я усядусь поудобнее… а-ах! Вот так. Итак, мой мальчик, что сделано, того уже не вернешь. Слепой Цирюльник либо ушел, либо нет. Если он все же ушел, весьма вероятно, что мы рано или поздно его схватим. Не думаю, что он намерен сохранять теперешнюю личину после того, как сойдет на берег во Франции либо в Англии; затем, спокойно сбросив маску, Цирюльник моментально явит миру одно из своих блистательных перевоплощений и исчезнет. В своем роде это гений. Интересно знать, кто он такой на самом деле?
— Но вы сказали…
— О, мне известно имя, под которым этот человек скрывается в настоящий момент. Но я ведь еще раньше предупреждал вас: его наряд — всего лишь маска, обманка; а мне хочется узнать, как работает его подлинный ум… Как бы там ни было, корабль пристал к берегу. Кстати, вы, кажется, говорили, что молодой Уоррен собирается навестить меня? Как вы с ним условились?
— Я дал ему ваш адрес и велел найти в справочнике номер вашего телефона, если ему понадобится предварительно переговорить с вами. Они с Пегги и стариком приедут в Лондон, как только пересядут на поезд, согласованный с пароходным расписанием. Но слушайте! Кто же все-таки Слепой Цирюльник? Неужели он в конце концов уйдет? И, ради бога, объясните, что произошло на самом деле?
— Хе! — засмеялся доктор Фелл. — Хе-хе-хе! Вы прочли мои последние восемь ключей, но так и не догадались? Прямо на вас смотрит улика в виде железной коробки, а вы не желаете пошевелить мозгами? Однако я вас не виню. Вам пришлось слишком интенсивно действовать. Если приходится всякий миг вертеться и подбирать человека, которого сбили с ног, ни у кого не останется достаточно времени для того, чтобы хладнокровно мыслить… Видите этот пакет? — Он положил свою ношу на стол. — Нет, пока не смотрите, что там внутри. У нас еще есть некоторое время до окончательного совета, и есть несколько вопросов, на которые мне бы хотелось пролить свет… Какова была развязка дела после того, как дядюшку Жюля уволокли в камеру? Считает ли Уистлер до сих пор, будто вор — дядюшка Жюль? И что случилось с кукольным спектаклем? Ваш рассказ кажется мне неполным. Собственно говоря, с самого начала у меня возникло сильное подозрение, что ваша банда каким-нибудь образом затешется в этот кукольный спектакль, и парки вовлекут вас в то, чтобы вы устроили представление…
Морган почесал за ухом.
— Представление… представление-то мы устроили, — признался он. — Виновата тут Пегги. Она настояла, чтобы мы спасли шкуру дядюшки Жюля. Заявила, если мы откажемся, она пойдет к капитану и все ему расскажет. Мы пытались ее разубедить; напомнили, что, какими бы мотивами ни руководствовался дядюшка Жюль, он на самом деле оставил в кильватере целую вереницу ботинок; что капитан Уистлер не в том настроении, чтобы благосклонно улыбаться, после того как за борт полетели его золотые часы стоимостью в пятьдесят гиней; кроме того, дядюшке Жюлю в корабельной тюрьме даже лучше. Мы также напомнили мисс Гленн, что непосредственно перед пленением ее дяди все пассажиры видели, как он торжественно проследовал через бар и вручал по ботинку в руки каждого человека, привлекшего его внимание. Следовательно, сказали мы, пассажирам трудно будет представить, что он в состоянии сегодня играть спектакль.
— А что она?
Морган мрачно помотал головой:
— Она и слышать ничего не желала. Заявила, что мы виноваты в том, что он все это натворил. Заметила, что публика собралась в концертном зале и бешено аплодирует, ожидая начала представления; больше всех она опасалась мистера Лесли Перригора. Перригор успел подготовить искусную и сильную речь, увековечившую гений дядюшки Жюля; в тот самый момент, когда он начал свою речь, дядюшка Жюль как раз швырял за борт ботинки. Пегги сказала, что, если спектакля не будет, Перригор окажется в дураках и ни за что не позволит, чтобы о дядюшке Жюле писали в газетах, а их успех зависит от него. Она была похожа на сомнамбулу; не слушала никаких разумных доводов. Наконец мы обещали играть, если она согласится, чтобы дядюшка Жюль оставался в тюрьме. Такой вариант показался нам наилучшим выходом для всех, потому что люди обычно охотно прощают пьянице любые безумства, но чаще всего подают в суд из-за недоразумений чистой воды. Керт настаивал, что возместит ущерб, который составлял на круг двести фунтов. И нам показалось, что на «Королеву Викторию» пора уже снизойти благодати…
— Продолжайте!
— Однако благодать не снизошла, — угрюмо продолжал Морган. — Я просил, я умолял Пегги. Я уверял ее: если мы попытаемся устроить спектакль, произойдет что-то ужасное, и Перригор разъярится больше, чем если бы спектакля вовсе не было. Она ничего не слушала. Пегги не увидела опасности даже тогда, когда мы на скорую руку отрепетировали за кулисами первую сцену. Могу похвастаться: я исполнял роль Карла Великого живо и с королевским достоинством, но Керт, которому досталась роль рыцаря Роланда, слишком увлекся и все время пытался прочесть по-французски длинный доклад об экспорте сардин из Лисабона. Мы сильно ошиблись, посадив к роялю капитана Валвика. Он не только сопровождал выход армии франков бодрыми звуками песенки «Мадлон»… Поскольку кто-то успел в общих чертах поведать ему, что мавры — «чернокожие», то коварный мавританский султан выходил на сцену под звуки «Когда святые маршируют». Потом…
— Продолжайте! — воскликнул доктор Фелл, глаза которого снова заблестели от слез. Он прижал руку к губам, пытаясь сдержать рвущийся из него смех. — Вот чего я не совсем понял. Ведь эта сцена должна была стать одной из изюминок вашего рассказа. Почему вы так неохотно рассказываете о спектакле? Выкладывайте все! Так состоялся спектакль или нет?
— Н-ну… и да и нет, — Морган смущенно заерзал на стуле. — Во всяком случае, начался. Да, признаю, спектакль в каком-то смысле нас спас, потому что старухи парки теперь были на нашей стороне; но я бы предпочел, чтобы мы спаслись как-нибудь иначе… Вы ведь заметили, что сегодня я не особенно весел! Вы, наверное, также заметили, что со мною нет жены? Предполагалось, что она встретит меня в Саутгемптоне, но в последнюю минуту я послал ей радиограмму, чтобы она не приезжала, потому что я боялся, вдруг кто-то из пассажиров…
Доктор Фелл выпрямился.
— Что ж, — вздохнул Морган и сухо продолжал: — Полагаю, мне придется все вам рассказать. К счастью, дальше первой сцены дело не пошло — сцены, в которой Карл Великий произносит пролог. Карлом Великим был я. У Карла Великого были длинные седые бакенбарды, его почтенную голову увенчивала золотая корона, усыпанная бриллиантами и рубинами, его могучие плечи укрывала пурпурная мантия, подбитая горностаем, на поясе висел украшенный драгоценностями палаш… Под кольчугу предусмотрительно засунули четыре диванные подушки, дабы император выглядел подороднее. Повторяю, Карлом Великим был я.
Карл Великий произносил текст пролога за освещенной газовой ширмой, которую установили сзади; он стоял словно в высокой картинной раме. Да. Надо признаться, пролог удался! Мистер Лесли Перригор как раз закончил свою пылкую речь, длившуюся ровно пятьдесят пять минут. Мистер Перригор заявил, что спектакль — именно то, что нужно. Он выражал надежду, что его слушатели, чьи мозги впали в спячку от миазматической вялости Голливуда, получат освежающий шок во время захватывающего действа, в котором каждый жест отражает пламенные порывы человеческой души. Он просил зрителей внимательно следить за развитием сюжета, даже если им не удастся в полной мере оценить все оттенки и полутона, все неуловимые переходы и ускользающие от восприятия связки, смелые аккорды, отражающие метафизические искания человека, которые не в силах превзойти даже самые мощные страницы Ибсена. Он произнес еще массу комплиментов в адрес отважного императора Карла Великого. Карлом Великим, напоминаю, был я.
Выбившись из сил, оратор замолчал. В тишине послышалось три глухих удара. Несмотря на все усилия, предпринимаемые для того, чтобы остановить капитана Валвика, последний все же исполнил «Марсельезу» в качестве увертюры. Боюсь, занавес подняли немножко рановато. Изумленным очам мистера Перригора, среди всего прочего, во всем многоцветье предстала газовая ширма, зловеще и пышно освещенная на фоне темного задника. Увидел он и почтенного Карла Великого. А также… свою жену. Положение было… как бы сказать… исполнено неуловимых переходов и ускользающих от восприятия связок. Да. Был момент, когда кольчуга порвалась, а диванные подушки разлетелись во все стороны, словно подстреленные из ружья. Да, я был Карлом Великим… Теперь вы, возможно, поймете, почему мне не хотелось вплетать данный сюжет в нить моего повествования. У меня нет сомнения: зрители получили освежающий шок, наблюдая захватывающее действо, в котором каждый жест отражал пламенные порывы человеческой души.
Морган отхлебнул большой глоток пива. Доктор Фелл повернулся лицом к окну. Морган заметил, что плечи доктора вздрагивают, словно бы от изумления и оскорбления.
— Во всяком случае, нас это спасло и навсегда спасло дядюшку Жюля. Занавес закрыли под шквал аплодисментов! Полагаю, представление понравилось всем, кроме, наверное, мистера Перригора. Такой невероятный успех никогда еще не сопутствовал ни одной пьесе, длящейся буквально несколько минут, пока чья-то умная голова не догадалась опустить занавес. Публика будет рваться в театр марионеток дядюшки Жюля в Сохо до конца его дней, и зрителям будет совершенно все равно, пьян он или трезв. И можете быть совершенно уверены в том, что, какие бы чувства он ни испытывал по данному поводу, мистер Лесли Перригор никогда не напишет в газетах ни одной строчки, порицающей его.
Лучи заходящего солнца упали на ковер, ярко высветив завернутый в коричневую бумагу пакет в центре стола. Спустя некоторое время доктор Фелл, успокоившись, повернулся к своему гостю.
— Итак, — заметил он, в то время как его лицо понемногу утрачивало багровый оттенок, — значит, закончилось все ко всеобщему удовольствию, да? Кроме, возможно, мистера Перригора и… Слепого Цирюльника. — Он раскрыл перочинный нож и подбросил его в руке.
— Да, — признал Морган. — Да, кроме одного. В конце концов, факт остается фактом. Понятия не имею, в какую игру вы со мной играете, но мы все еще не знаем одной существенной детали. Мы не знаем, что произошло на «Королеве Виктории», хотя, несмотря на все дурачества, нам известно, что там произошло убийство. А в убийстве нет ничего особенно смешного. Да и Керт так и не вернул свой фильм; возможно, кое-кому такая подробность покажется смешной, только не ему… и не его дядюшке.
— М-да, — проворчал доктор Фелл. — Ну и дела! — И он одобрительно подмигнул своему гостю. — Если это все, чего вы хотите… — Он вдруг наклонился к столу, разрезал перочинным ножом веревку, которой был обвязан пакет. — Мне казалось, — сообщил он, порывшись под слоем оберточной бумаги и извлекая оттуда моток спутанной пленки, — мне казалось, лучше всего будет прислать ее сюда прежде, чем полиция опечатает имущество Слепого Цирюльника. Если бы они нашли это, скандал был бы грандиозный! — Обмотанный кинопленкой доктор напоминал добродушного Лаокоона. — Я передам пленку молодому Уоррену, когда он прибудет, с условием, чтобы он немедленно ее уничтожил… Хотя, учитывая, какую услугу я ему оказал… как по-вашему, не согласится ли он на частный просмотр — только один раз, ради моего удовольствия? Хе-хе-хе! Провались все пропадом, по-моему, я имею право требовать хотя бы такую скромную награду! Разумеется, пленка является своего рода косвенной уликой. Но и без нее наберется достаточно оснований, чтобы отправить Цирюльника на виселицу. Ведь я указал виновного капитану Уистлеру и предоставил ему честь лично арестовать опасного преступника. По-моему, старому тюленю не на что жаловаться…
Швырнув шуршащий комок в руки Моргана, доктор Фелл откинулся на спинку кресла и подмигнул. Ошеломленный, писатель вскочил на ноги:
— Вы хотите сказать, что преступник уже арестован?
— А, да. Схвачен блестящим капитаном Уистлером — не сомневаюсь, за такой подвиг он получит медаль. Дело завершилось ко всеобщему благу за час до того, как корабль пристал к берегу. По моему совету из Скотленд-Ярда экспрессом прибыл инспектор Дженнингс и ждал на берегу, готовый принять на свое попечение Цирюльника, когда он сойдет на берег…
— Готовый принять на попечение… но кого? — воскликнул Морган.
— Разумеется, самозванца, выдававшего себя за лорда Стэртона! — ответил доктор Фелл.
Глава 21
Убийца
— Глаза у вас совершенно вылезли из орбит, — дружелюбно заметил доктор, раскуривая трубку, — из чего я делаю вывод, что мое сообщение вас поразило. Хм!… — И он выпустил кольцо дыма. — А ведь вам совершенно ни к чему удивляться. Если вы внимательно прочли все мои шестнадцать ключей-подсказок, вам должно быть ясно, что преступником мог быть лишь один человек. Первые восемь ключей были, так сказать, предварительными. Помните, я говорил вам, что всего лишь кое-что предполагаю? Если бы мои предположения оказались ошибочными, по крайней мере, никто бы не пострадал. Вторые восемь ключей подтвердили мою теорию, поэтому я был уверен в успехе. Но, чтобы убедиться во всем окончательно, я предпринял некоторые меры. Вот копия телеграммы, которую я послал капитану Уистлеру. Он достал из кармана исчерканный конверт, и Морган прочел:
— Разумеется! — с жаром воскликнул Морган.
— Тогда передайте мне список ключей. Хм!… Посмотрим, удастся ли мне убедительно доказать вам… разумеется, при условии, что все ваши сведения были правильными и полными… что лорд Стэртон — единственный человек на борту «Королевы Виктории», который по всем параметрам подходит на роль Слепого Цирюльника.
Начнем с главного: с некоего утверждения, на котором основано все остальное. Главное — то, что на корабле находится некий самозванец, выдающий себя за кого-то другого. Крепко запомните этот факт, прежде чем мы начнем. Постарайтесь даже поверить в истинность сообщения, содержавшегося в радиограмме от полицейского комиссара, и у вас по крайней мере будет отправная точка для рассуждений.
— Погодите минутку! — оживился Морган. — Теперь-то нам, конечно, известно, что самозванец есть; и поскольку вы — единственный, кто представляет, как обстояло дело, вам и карты в руки. Но в той радиограмме комиссар полиции прямо указывал на доктора Кайла, и поэтому…
— Нет, не указывал, — вежливо возразил доктор Фелл. — Именно отсюда ваши мысли пошли по неверному пути. Ваше заблуждение вызвано таким на первый взгляд пустячным обстоятельством… Вполне естественно, что люди, отправляя радиограммы, обычно не тратят деньги на расстановку знаков препинания. Вас ввело в заблуждение отсутствие пары запятых. В свое время я подробно остановлюсь на вашей ошибке; она озаглавлена у меня «Телеграфный стиль»… Пока же ограничимся лишь утверждением, что на корабле есть самозванец. Следующий ключ тесно связан с первым утверждением; он, можно сказать, валялся у вас под ногами. Поскольку он так очевиден, я даже не побеспокоился включить его в мой список. Такое часто случается. По своему опыту — а я успешно расследовал немало дел — я помню: никто никогда не замечает самых очевидных улик. А ведь обрати вы на это внимание, и круг подозреваемых в самозванстве мигом свелся бы к очень, очень небольшому числу людей. Полицейский комиссар Нью-Йорка — не тот человек, которого можно упрекнуть в нерешительности или излишней щепетильности. Обыкновенно он не останавливается даже перед тем, что случайно может быть арестован невиновный человек; лишь бы не упустить настоящего преступника, — так вот, он передает следующее: «Весьма известная персона; никакой огласки; ошибки в опознании быть не должно» — и добавляет: «Во избежание ошибки никого пока не арестовывать». Вот это наводит на определенные мысли. Даже поражает. Иными словами, разыскиваемый человек настолько важная персона, что комиссар находит нужным посоветовать не упоминать его имени, даже в конфиденциальном сообщении капитану корабля. Поэтому из списка подозреваемых не просто исключаются какие-нибудь Джон Смит, Джеймс Джонс или Чарльз Вудкок. Радиограмма определенно намекает, что интересующий полицию человек принадлежит к кругу влиятельных и знатных людей, фотографии которых обычно появляются в иллюстрированных журналах. Простые смертные любуются на сильных мира сего, когда те, скажем, играют в гольф. Такая церемонность со стороны нью-йоркских блюстителей закона может быть также отчасти вызвана тем, что упомянутая персона — англичанин и ошибка может вызвать международный скандал. Но на данном обстоятельстве я не намерен останавливаться, потому что оно слишком очевидно.
Доктор Фелл говорил отрывисто; заметно было, что он чего-то ждет, а услышав звонок, кивнул, поднял голову и завопил:
— Вида, впусти их!
На лестнице послышались шаги. Дверь кабинета доктора Фелла отворилась, и в комнату вошли трое. Двое из вошедших определенно были полицейскими; между ними стоял арестованный.
— А, Дженнингс, здравствуйте; и вы тоже, Хампер! — Морган понял, что доктор Фелл именно их и дожидался. — Инспектор Дженнингс, это мистер Морган, один из наших свидетелей. Мистер Морган, сержант Хампер. Заключенного, полагаю, вы знаете…
Но Морган и так не мог отвести взгляда от арестанта. Тот поздоровался почти дружелюбно:
— Здравствуйте, доктор. Я… хм… вижу, вы меня разглядываете. Нет, никакого обмана и маскарада. Слишком опасно и сложно… Добрый день, мистер Морган. Вижу, вы удивлены тем, как изменился мой голос. Какое облегчение перестать кривляться и ломаться; но я уже так привык… Как говорится, привычка — вторая натура. Вздор, вздор, вздор! — прокаркал фальшивый лорд Стэртон, демонстрируя свою вторую натуру, и радостно закудахтал.
Морган чуть не подскочил на месте, услышав это хриплое карканье. Теперь на лицо фальшивого лорда падал солнечный свет, в то время как раньше Моргану приходилось видеть его лишь в полумраке. В затемненной каюте он был похож на колдуна, сошедшего со старинной гравюры: голова, укутанная шалью, лицо скрыто под широкими полями шляпы. На свету этот человек оказался бледным, длиннолицым, с резкими чертами лица и довольно неприятной ухмылкой. Его тощую шею по-прежнему укутывал теплый шерстяной шарф, одежда также была прежней. Но на голове у него был котелок, сдвинутый на затылок, и он курил сигару. Хотя маскарад закончился, Моргану совсем не понравился истинный облик лже-Стэртона. Глаза почти без век, взгляд как у гремучей змеи. Он смерил с головы до ног доктора Фелла, повернулся к окну, вероятно, просчитал в уме вероятность побега, понял, что сбежать невозможно, и снова стал дружелюбным.
«Человек, выдающий себя за лорда Стэртона, — самозванец. Задержите его, пользуясь вашими полномочиями, и попросите представить вам Хильду Келлер, секретаршу, путешествующую с ним. Он не сможет предъявить ее вам; она мертва. Тщательно обыщите каюту названного лица, а также произведите личный досмотр. Вы обнаружите неопровержимые улики его виновности. Среди вещей вы, возможно, найдете пленку… (Далее следовало описание пленки.) Если вы вышлете ее мне первым курьерским поездом, который прибывает на вокзал Ватерлоо в 3.50, можете сказать, что захватили преступника по собственной инициативе. Выпустите из корабельной тюрьмы Фортинбраса. С уважением,— Что толку от особых полномочий, — продолжал доктор Фелл, — если ими не пользоваться? И потом, если бы я оказался не прав, если бы на самом деле девушка не исчезла, никто не поднял бы шума. Однако она и в самом деле исчезла. Понимаете, фальшивый Стэртон прекрасно мог скрывать ее присутствие или отсутствие до тех пор, пока подозрение не падало лично на него. Кстати, несколько раз он чуть не попался; однако его положение, а также сознание того, что именно он пострадал от кражи больше всех, лучше всего охраняло его от того, чтобы на него пало подозрение… Ну, ну, успокойтесь; выпейте еще пива. Мне объяснить подробнее?
Гидеон Фелл».
— Разумеется! — с жаром воскликнул Морган.
— Тогда передайте мне список ключей. Хм!… Посмотрим, удастся ли мне убедительно доказать вам… разумеется, при условии, что все ваши сведения были правильными и полными… что лорд Стэртон — единственный человек на борту «Королевы Виктории», который по всем параметрам подходит на роль Слепого Цирюльника.
Начнем с главного: с некоего утверждения, на котором основано все остальное. Главное — то, что на корабле находится некий самозванец, выдающий себя за кого-то другого. Крепко запомните этот факт, прежде чем мы начнем. Постарайтесь даже поверить в истинность сообщения, содержавшегося в радиограмме от полицейского комиссара, и у вас по крайней мере будет отправная точка для рассуждений.
— Погодите минутку! — оживился Морган. — Теперь-то нам, конечно, известно, что самозванец есть; и поскольку вы — единственный, кто представляет, как обстояло дело, вам и карты в руки. Но в той радиограмме комиссар полиции прямо указывал на доктора Кайла, и поэтому…
— Нет, не указывал, — вежливо возразил доктор Фелл. — Именно отсюда ваши мысли пошли по неверному пути. Ваше заблуждение вызвано таким на первый взгляд пустячным обстоятельством… Вполне естественно, что люди, отправляя радиограммы, обычно не тратят деньги на расстановку знаков препинания. Вас ввело в заблуждение отсутствие пары запятых. В свое время я подробно остановлюсь на вашей ошибке; она озаглавлена у меня «Телеграфный стиль»… Пока же ограничимся лишь утверждением, что на корабле есть самозванец. Следующий ключ тесно связан с первым утверждением; он, можно сказать, валялся у вас под ногами. Поскольку он так очевиден, я даже не побеспокоился включить его в мой список. Такое часто случается. По своему опыту — а я успешно расследовал немало дел — я помню: никто никогда не замечает самых очевидных улик. А ведь обрати вы на это внимание, и круг подозреваемых в самозванстве мигом свелся бы к очень, очень небольшому числу людей. Полицейский комиссар Нью-Йорка — не тот человек, которого можно упрекнуть в нерешительности или излишней щепетильности. Обыкновенно он не останавливается даже перед тем, что случайно может быть арестован невиновный человек; лишь бы не упустить настоящего преступника, — так вот, он передает следующее: «Весьма известная персона; никакой огласки; ошибки в опознании быть не должно» — и добавляет: «Во избежание ошибки никого пока не арестовывать». Вот это наводит на определенные мысли. Даже поражает. Иными словами, разыскиваемый человек настолько важная персона, что комиссар находит нужным посоветовать не упоминать его имени, даже в конфиденциальном сообщении капитану корабля. Поэтому из списка подозреваемых не просто исключаются какие-нибудь Джон Смит, Джеймс Джонс или Чарльз Вудкок. Радиограмма определенно намекает, что интересующий полицию человек принадлежит к кругу влиятельных и знатных людей, фотографии которых обычно появляются в иллюстрированных журналах. Простые смертные любуются на сильных мира сего, когда те, скажем, играют в гольф. Такая церемонность со стороны нью-йоркских блюстителей закона может быть также отчасти вызвана тем, что упомянутая персона — англичанин и ошибка может вызвать международный скандал. Но на данном обстоятельстве я не намерен останавливаться, потому что оно слишком очевидно.
Доктор Фелл говорил отрывисто; заметно было, что он чего-то ждет, а услышав звонок, кивнул, поднял голову и завопил:
— Вида, впусти их!
На лестнице послышались шаги. Дверь кабинета доктора Фелла отворилась, и в комнату вошли трое. Двое из вошедших определенно были полицейскими; между ними стоял арестованный.
— А, Дженнингс, здравствуйте; и вы тоже, Хампер! — Морган понял, что доктор Фелл именно их и дожидался. — Инспектор Дженнингс, это мистер Морган, один из наших свидетелей. Мистер Морган, сержант Хампер. Заключенного, полагаю, вы знаете…
Но Морган и так не мог отвести взгляда от арестанта. Тот поздоровался почти дружелюбно:
— Здравствуйте, доктор. Я… хм… вижу, вы меня разглядываете. Нет, никакого обмана и маскарада. Слишком опасно и сложно… Добрый день, мистер Морган. Вижу, вы удивлены тем, как изменился мой голос. Какое облегчение перестать кривляться и ломаться; но я уже так привык… Как говорится, привычка — вторая натура. Вздор, вздор, вздор! — прокаркал фальшивый лорд Стэртон, демонстрируя свою вторую натуру, и радостно закудахтал.
Морган чуть не подскочил на месте, услышав это хриплое карканье. Теперь на лицо фальшивого лорда падал солнечный свет, в то время как раньше Моргану приходилось видеть его лишь в полумраке. В затемненной каюте он был похож на колдуна, сошедшего со старинной гравюры: голова, укутанная шалью, лицо скрыто под широкими полями шляпы. На свету этот человек оказался бледным, длиннолицым, с резкими чертами лица и довольно неприятной ухмылкой. Его тощую шею по-прежнему укутывал теплый шерстяной шарф, одежда также была прежней. Но на голове у него был котелок, сдвинутый на затылок, и он курил сигару. Хотя маскарад закончился, Моргану совсем не понравился истинный облик лже-Стэртона. Глаза почти без век, взгляд как у гремучей змеи. Он смерил с головы до ног доктора Фелла, повернулся к окну, вероятно, просчитал в уме вероятность побега, понял, что сбежать невозможно, и снова стал дружелюбным.