– Да.
Он пробыл около двух часов и очень поднял мое настроение. Когда вернулся Жак, я рассказала ему о приходе Жоржа Мансара, но он как-то безразлично воспринял эту новость.
– Очаровательный мужчина, – прокомментировала я. – Мы подружились.
– Уверен в этом. Знаю, что он был очарован моей маленькой девочкой.
Жак схватил меня в объятия и закружился в танце. И здесь мы в совершенстве подходили друг к другу.
Внезапно он остановился, крепко поцеловал меня и сказал:
– Кажется, что не видел тебя целую вечность.
Вот так было с Жаком.
Жорж Мансар пришел на следующий день. Они с Жаком поднялись в мансарду и о чем-то долго говорили. Он поздоровался со мной как со старым другом. Не говорили ли они о вине? Может быть, Мансар получит хороший заказ? Он с таким энтузиазмом и плохо скрытой гордостью рассказывал мне вчера о своих винах.
– Получил хороший заказ? – спросила я, когда он уходил.
– Очень хороший. – Жорж широко улыбнулся. – В самом деле, очень хороший.
Он приходил довольно часто. Я решила, что он был другом Жака, а не только поставщиком вина. Я часто встречала его и на улицах. И так часто, что начала думать, уж не ищет ли он встречи со мной.
Виолетта всегда говорила, что я очень менялась в окружении мужчин. Я раскрывалась, говорила она, словно бутон цветка при восходе солнца. Она права, конечно… Я легкомысленна и люблю восхищение окружающих, но я горжусь этой слабостью.
Когда мы встречались, Жорж предлагал выпить бокал вина. Он знал, куда меня пригласить. Это были кафе типа винных баров, с уединенными уголками, где можно было спокойно поговорить. Он много рассказывал о своей семье и виноделии и очень живо описывал сбор винограда. Говорил о вредителях, о влиянии погоды на урожай и о всяких других случаях.
Жорж знал, что я оставила дом ради Жака. Он часто говорил о нем и людях, приходящих в мастерскую, и был из тех, кого интересуют окружающие и то, что происходит вокруг. Я любила заходить в книжные лавки, которых так много на левом берегу Сены, и постоянно думала о том, как понравилось бы здесь Виолетте. Я просто до боли хотела, чтобы она была со мной, и думала, как все было бы иначе, если бы мы вместе были здесь, свободные от всего, иногда посещающие наш дом в Кэддингтоне. Ненормальность того, что я сделала, заставляла меня думать о доме, о всех, кто оплакивал мою смерть.
Если бы я знала, что Виолетта будет помолвлена с Джоуэном Джермином и станет моей соседкой, я, наверное, не уехала бы из Трегарленда. Но какой смысл думать об этом? Дело сделано. Я была просто ввергнута в это приключение.
Я поняла, что совершила ошибку, может быть, Самую большую мою ошибку. Мое чувство к Жаку постепенно слабело, и виноваты в этом были мы оба. Я жила в чужой стране, чужой для всех, кого я знала в прошлом: для моей сестры, для моих любимых родителей… в конце концов, для моего мужа, который заботился обо мне и моем ребенке… Я умерла.
Что ж, я получила то, чего заслуживала. Но от понимания этого не становилось легче. Наоборот, тяжелее – ведь я знала, что своими собственными руками сотворила то, что имела сейчас.
Как-то я бесцельно бродила вокруг книжных лавок и вдруг встретила Бейли. Я стояла возле книжного прилавка и разглядывала старинную книгу «Замки Франции». В это время стоящий рядом средних лет мужчина потянулся за какой-то книгой и уронил на пол соседнюю. Тяжелый фолиант, падая, слегка задел мою руку.
Мужчина повернулся ко мне и, запинаясь, виновато произнес по-французски:
– Мадемуазель… Прошу прощения. Акцент был явно английский, и я ответила на родном языке:
– Все в порядке.
– Вы англичанка, – он широко улыбнулся.
Его спутница тоже улыбнулась мне. Им было под пятьдесят. То удовольствие, которое они выражали, встретив соотечественницу, просто забавляло меня.
– И как вы узнали, что мы англичане? – спросил мужчина.
– Как только вы заговорили. Он поморщился:
– Неужели так очевидно?
– Боюсь, что да.
Мы рассмеялись и должны были разойтись, но мужчина вдруг обратил внимание на упавшую книгу:
– Довольно тяжелая.
Он поставил ее на полку. Женщина спросила меня:
– Вы здесь на каникулах?
– Нет, я живу у друга.
– О, прекрасно…
– Надеюсь, что книга не поранила вас, – проговорил мужчина. – А почему бы нам не посидеть где-нибудь немного?
Я подумала, а почему бы и в самом деле не выпить с ним кофе. Они сообщили, что их зовут Джеффри и Дженет Бейли. Он работал в парижском отделении какой-то страховой фирмы, и они жили здесь уже около шести месяцев и не знали, сколько еще проживут… В Англии они жили в Уатфорде, недалеко от Сити. У них была замужняя дочь, которая жила рядом с ними.
Они спросили, где был мой дом.
– Ну… э-э… в Корнуолле.
– В Корнуолле! Восхитительное место. Мы с Джеффри подумывали о том, чтобы купить там дом. И в самом деле, мы, возможно, уедем туда, когда ты выйдешь на пенсию, не так ли, Джефф?
Он согласно кивнул.
– Лууи, – продолжала Дженет, – или Фауи… где-то там. Мы там много раз проводили отпуск. Это рядом с вами?
– Не так далеко… – я слегка опешила. Я не хотела говорить им, что жила в тех местах прежде, чем убежала с любовником.
Внезапно я ощутила какую-то неуверенность. Мне вспомнился дом в Трегарленде, который я оставила.
На меня сильно подействовали их рассуждения о будущем. У них было будущее, а у меня?..
Джеффри Бейли сказал:
– Не нравится мне, что происходит.
– Происходит?
– Я говорю о политическом положении. Этот Гитлер… что он сделает завтра?
– Разве мистер Чемберлен не подписал договор с ним?
– Вы имеете в виду Мюнхен? Вы доверяете Гитлеру? Нашим в Лондоне не нравится то, что происходит. Чехословакия и прочее. Следующей будет Польша… и думаю, что мы глубоко увязнем во всем этом.
– Будем надеяться на лучшее, – сказала миссис Бейли. – Я так рада, что мы разговорились в той книжной лавке.
– Моя неуклюжесть привела к хорошему концу, – добавил Джеффри.
Затем речь зашла о Париже, и я успокоилась, потому что они больше не расспрашивали обо мне. Они считали, что я живу у друзей, и, наверное, им все же показалось, что я что-то утаиваю.
Это было лишь случайное знакомство, и оно не зашло бы так далеко, до совместного распития кофе, если бы Бейли не чувствовали себя виноватыми передо мной из-за упавшей книги.
Я ошиблась, назвав это случайным знакомством, вернее, мимолетным. Бейли настояли на том, чтобы я посетила их, затем проводили меня до моего дома, но я не пригласила их войти, а попрощалась на улице.
Думаю, что именно после этого миссис Бейли твердо решила увидеться со мной вновь. И это было не трудно. В ней сильно было развито чувство материнства, и позже я узнала, что она почувствовала, что со мной происходит нечто непонятное. От ее внимания не ускользнуло, что я уклончиво рассказываю о своем доме. Да, я как-то неопределенно упомянула, что живу у друзей, но ничего не рассказала об этих друзьях. Должно быть, я произвела впечатление очень хрупкой женщины. Виолетта всегда говорила, что именно это привлекает ко мне мужчин. Я выглядела беспомощной, и они стремились защитить меня. Возможно, миссис Бейли почувствовала то же самое.
Как бы то ни было, но она явно проявила ко мне интерес, и ей пришло в голову, что я нуждаюсь в помощи.
Через неделю после нашей первой встречи, выйдя из дома, я наткнулась на нее. Дженет изобразила удивление, но это получилось у нее не очень искренне, и я поняла, что она искала встречи со мной. Она пригласила меня к себе на чашку чая. Конечно, это не настоящий дом, но все же там удобнее, чем в кафе, а ей доставило бы огромное удовольствие поговорить с кем-нибудь по-английски.
Я позволила себя уговорить. Тем более, что Жака не было дома, ну, а если он вернется в мое отсутствие, то пусть знает, что я могу и без него весело проводить время. Итак, я пошла в гости к Бейли.
Это была приятно обставленная квартира, принадлежащая компании. Мы с удовольствием провели два часа вместе, и я поняла, что Дженет ждет ответного приглашения. Я решила, что Жак не стал бы возражать, тем более что Бейли пришли бы в его отсутствие, поскольку была уверена, что они были не в его вкусе. Он любил жизнь и ее блага и был даже слегка извращен. Именно это привлекло меня к нему. Бейли успокаивали своим присутствием. Инстинктивно я знала, что в случае крайней необходимости они всегда придут на выручку. Я не была так уверена в Жаке. Такова правда. И это послужило началом моего возвращения домой – я начинала понимать, как опрометчиво поступила.
МИМИ
Он пробыл около двух часов и очень поднял мое настроение. Когда вернулся Жак, я рассказала ему о приходе Жоржа Мансара, но он как-то безразлично воспринял эту новость.
– Очаровательный мужчина, – прокомментировала я. – Мы подружились.
– Уверен в этом. Знаю, что он был очарован моей маленькой девочкой.
Жак схватил меня в объятия и закружился в танце. И здесь мы в совершенстве подходили друг к другу.
Внезапно он остановился, крепко поцеловал меня и сказал:
– Кажется, что не видел тебя целую вечность.
Вот так было с Жаком.
Жорж Мансар пришел на следующий день. Они с Жаком поднялись в мансарду и о чем-то долго говорили. Он поздоровался со мной как со старым другом. Не говорили ли они о вине? Может быть, Мансар получит хороший заказ? Он с таким энтузиазмом и плохо скрытой гордостью рассказывал мне вчера о своих винах.
– Получил хороший заказ? – спросила я, когда он уходил.
– Очень хороший. – Жорж широко улыбнулся. – В самом деле, очень хороший.
Он приходил довольно часто. Я решила, что он был другом Жака, а не только поставщиком вина. Я часто встречала его и на улицах. И так часто, что начала думать, уж не ищет ли он встречи со мной.
Виолетта всегда говорила, что я очень менялась в окружении мужчин. Я раскрывалась, говорила она, словно бутон цветка при восходе солнца. Она права, конечно… Я легкомысленна и люблю восхищение окружающих, но я горжусь этой слабостью.
Когда мы встречались, Жорж предлагал выпить бокал вина. Он знал, куда меня пригласить. Это были кафе типа винных баров, с уединенными уголками, где можно было спокойно поговорить. Он много рассказывал о своей семье и виноделии и очень живо описывал сбор винограда. Говорил о вредителях, о влиянии погоды на урожай и о всяких других случаях.
Жорж знал, что я оставила дом ради Жака. Он часто говорил о нем и людях, приходящих в мастерскую, и был из тех, кого интересуют окружающие и то, что происходит вокруг. Я любила заходить в книжные лавки, которых так много на левом берегу Сены, и постоянно думала о том, как понравилось бы здесь Виолетте. Я просто до боли хотела, чтобы она была со мной, и думала, как все было бы иначе, если бы мы вместе были здесь, свободные от всего, иногда посещающие наш дом в Кэддингтоне. Ненормальность того, что я сделала, заставляла меня думать о доме, о всех, кто оплакивал мою смерть.
Если бы я знала, что Виолетта будет помолвлена с Джоуэном Джермином и станет моей соседкой, я, наверное, не уехала бы из Трегарленда. Но какой смысл думать об этом? Дело сделано. Я была просто ввергнута в это приключение.
Я поняла, что совершила ошибку, может быть, Самую большую мою ошибку. Мое чувство к Жаку постепенно слабело, и виноваты в этом были мы оба. Я жила в чужой стране, чужой для всех, кого я знала в прошлом: для моей сестры, для моих любимых родителей… в конце концов, для моего мужа, который заботился обо мне и моем ребенке… Я умерла.
Что ж, я получила то, чего заслуживала. Но от понимания этого не становилось легче. Наоборот, тяжелее – ведь я знала, что своими собственными руками сотворила то, что имела сейчас.
Как-то я бесцельно бродила вокруг книжных лавок и вдруг встретила Бейли. Я стояла возле книжного прилавка и разглядывала старинную книгу «Замки Франции». В это время стоящий рядом средних лет мужчина потянулся за какой-то книгой и уронил на пол соседнюю. Тяжелый фолиант, падая, слегка задел мою руку.
Мужчина повернулся ко мне и, запинаясь, виновато произнес по-французски:
– Мадемуазель… Прошу прощения. Акцент был явно английский, и я ответила на родном языке:
– Все в порядке.
– Вы англичанка, – он широко улыбнулся.
Его спутница тоже улыбнулась мне. Им было под пятьдесят. То удовольствие, которое они выражали, встретив соотечественницу, просто забавляло меня.
– И как вы узнали, что мы англичане? – спросил мужчина.
– Как только вы заговорили. Он поморщился:
– Неужели так очевидно?
– Боюсь, что да.
Мы рассмеялись и должны были разойтись, но мужчина вдруг обратил внимание на упавшую книгу:
– Довольно тяжелая.
Он поставил ее на полку. Женщина спросила меня:
– Вы здесь на каникулах?
– Нет, я живу у друга.
– О, прекрасно…
– Надеюсь, что книга не поранила вас, – проговорил мужчина. – А почему бы нам не посидеть где-нибудь немного?
Я подумала, а почему бы и в самом деле не выпить с ним кофе. Они сообщили, что их зовут Джеффри и Дженет Бейли. Он работал в парижском отделении какой-то страховой фирмы, и они жили здесь уже около шести месяцев и не знали, сколько еще проживут… В Англии они жили в Уатфорде, недалеко от Сити. У них была замужняя дочь, которая жила рядом с ними.
Они спросили, где был мой дом.
– Ну… э-э… в Корнуолле.
– В Корнуолле! Восхитительное место. Мы с Джеффри подумывали о том, чтобы купить там дом. И в самом деле, мы, возможно, уедем туда, когда ты выйдешь на пенсию, не так ли, Джефф?
Он согласно кивнул.
– Лууи, – продолжала Дженет, – или Фауи… где-то там. Мы там много раз проводили отпуск. Это рядом с вами?
– Не так далеко… – я слегка опешила. Я не хотела говорить им, что жила в тех местах прежде, чем убежала с любовником.
Внезапно я ощутила какую-то неуверенность. Мне вспомнился дом в Трегарленде, который я оставила.
На меня сильно подействовали их рассуждения о будущем. У них было будущее, а у меня?..
Джеффри Бейли сказал:
– Не нравится мне, что происходит.
– Происходит?
– Я говорю о политическом положении. Этот Гитлер… что он сделает завтра?
– Разве мистер Чемберлен не подписал договор с ним?
– Вы имеете в виду Мюнхен? Вы доверяете Гитлеру? Нашим в Лондоне не нравится то, что происходит. Чехословакия и прочее. Следующей будет Польша… и думаю, что мы глубоко увязнем во всем этом.
– Будем надеяться на лучшее, – сказала миссис Бейли. – Я так рада, что мы разговорились в той книжной лавке.
– Моя неуклюжесть привела к хорошему концу, – добавил Джеффри.
Затем речь зашла о Париже, и я успокоилась, потому что они больше не расспрашивали обо мне. Они считали, что я живу у друзей, и, наверное, им все же показалось, что я что-то утаиваю.
Это было лишь случайное знакомство, и оно не зашло бы так далеко, до совместного распития кофе, если бы Бейли не чувствовали себя виноватыми передо мной из-за упавшей книги.
Я ошиблась, назвав это случайным знакомством, вернее, мимолетным. Бейли настояли на том, чтобы я посетила их, затем проводили меня до моего дома, но я не пригласила их войти, а попрощалась на улице.
Думаю, что именно после этого миссис Бейли твердо решила увидеться со мной вновь. И это было не трудно. В ней сильно было развито чувство материнства, и позже я узнала, что она почувствовала, что со мной происходит нечто непонятное. От ее внимания не ускользнуло, что я уклончиво рассказываю о своем доме. Да, я как-то неопределенно упомянула, что живу у друзей, но ничего не рассказала об этих друзьях. Должно быть, я произвела впечатление очень хрупкой женщины. Виолетта всегда говорила, что именно это привлекает ко мне мужчин. Я выглядела беспомощной, и они стремились защитить меня. Возможно, миссис Бейли почувствовала то же самое.
Как бы то ни было, но она явно проявила ко мне интерес, и ей пришло в голову, что я нуждаюсь в помощи.
Через неделю после нашей первой встречи, выйдя из дома, я наткнулась на нее. Дженет изобразила удивление, но это получилось у нее не очень искренне, и я поняла, что она искала встречи со мной. Она пригласила меня к себе на чашку чая. Конечно, это не настоящий дом, но все же там удобнее, чем в кафе, а ей доставило бы огромное удовольствие поговорить с кем-нибудь по-английски.
Я позволила себя уговорить. Тем более, что Жака не было дома, ну, а если он вернется в мое отсутствие, то пусть знает, что я могу и без него весело проводить время. Итак, я пошла в гости к Бейли.
Это была приятно обставленная квартира, принадлежащая компании. Мы с удовольствием провели два часа вместе, и я поняла, что Дженет ждет ответного приглашения. Я решила, что Жак не стал бы возражать, тем более что Бейли пришли бы в его отсутствие, поскольку была уверена, что они были не в его вкусе. Он любил жизнь и ее блага и был даже слегка извращен. Именно это привлекло меня к нему. Бейли успокаивали своим присутствием. Инстинктивно я знала, что в случае крайней необходимости они всегда придут на выручку. Я не была так уверена в Жаке. Такова правда. И это послужило началом моего возвращения домой – я начинала понимать, как опрометчиво поступила.
МИМИ
Было лето, то долгое жаркое лето, когда над Европой сгущались грозовые тучи. Вначале меня не особенно интересовала наступающая война, поскольку я занималась собственными делами.
Определенно, жизнь моя осложнилась. Стали другими отношения между мной и Жаком. Я чувствовала, что вокруг меня происходит что-то важное, о чем я обязательно должна знать. Часто заходил виноторговец Жорж Мансар. И я ждала его прихода – с присущим мне тщеславием я считала, что он влюблен в меня, а так как Жак охладевал ко мне, то внимание Жоржа меня радовало.
Я наконец задалась вопросом, что же будет со мной дальше. Конечно, об этом следовало задуматься намного раньше, еще до бегства из дома, но я уже отмечала, что не отличаюсь благоразумием.
Какой дурочкой я была! Да, мне надоело жить в Трегарленде, но ведь сестра была не так далеко, и родители всегда предоставили бы мне кров. А сейчас они думали, что я умерла.
Вспоминаю, как однажды Жорж Мансар пригласил меня в кафе и задал мне целую кучу вопросов, и, хотя я отвечала весьма уклончиво, все же, наверное, многое поведала ему.
Он очень интересовался, не выполняю ли я какую-нибудь работу для Жака.
– Служу ли я моделью?
– Да… или делаете какую-то иную работу?
– А какая еще может быть работа? Он пожал плечами:
– Просто… что-нибудь…
– Я вообще ничего не делаю. А в другой раз он спросил:
– До сих пор не помогаете Жаку?
– Нет.
– Он все время рисует?
– Много времени он проводит вне дома.
– Ездит по окрестностям Парижа.
– Да, но иногда и дальше.
– И никогда не берет вас с собой?
– Нет. Ни разу.
– Вам доставило бы удовольствие увидеть хоть кусочек Франции?
– Да, доставило бы… Мои друзья Бейли, те англичане, с которыми я познакомилась в книжной лавке, помните, я рассказывала?
Жорж кивнул. Вначале он очень заинтересовался моими новыми знакомыми, но затем, кажется, забыл о них.
– Так вот они всегда говорят о Гитлере. Они думают, что начинается война.
– Моя дорогая, да и в Париже все думают, что войны не миновать.
– И вы?
Он пожал плечами, как бы говоря, что не Уверен. Это, впрочем, можно было понять как Угодно.
– Если война начнется, они сразу же уедут в Англию.
– А вы?
– Не знаю. Не вижу, как я могу это сделать.
– Так было бы лучше для вас. Имейте в виду.
– Не знаю, как я могу вернуться после того, что случилось.
– Несмотря на… – пробормотал он.
Я часто встречалась в то время с Бейли. Я рассказала о них Жаку, и это явно не доставило ему удовольствия.
– Но они очень благожелательные люди, – сказала я. – У них ко мне чисто родительский интерес, и я иногда бываю у них в гостях.
Как и Жорж, он расспросил меня о Бейли и не нашел в них ничего интересного. Когда я сказала, что была у них много раз и хотела бы тоже пригласить их в гости в ответ, Жак отрицательно покачал головой:
– Незачем их приглашать. Довольно скучные люди.
Я так и думала, что они не понравятся ему, но считала, что обязана объясниться с Дженет Бейли по этому поводу, и потому как-то однажды за чашкой чая выложила ей все, что случилось со мной. Я начала со встречи с Дермотом, рассказала о нашем бурном романе и свадьбе, о рождении Тристана, своем разочаровании.
Дженет внимательно слушала. Лицо ее отображало то смущение, то ужас, то удивление, и все это потому, что я посмела бросить моего маленького сына.
– Бедный вы ребенок, – произнесла она наконец после долгого молчания. – Просто дитя… как и Мэриан. Я, бывало, говорила ей: «Не трогай печку, дорогая». Тогда ей было три года. «Если тронешь, то обожжешь пальчики». Но как только я отвернулась, так она сразу же сунула ручку в огонь и сильно обожгла ее. Я сказала тогда Джеффри, что это был первый опыт. Это научит ее лучше, чем любые слова.
– Боюсь, что мой опыт тяжелее, чем обожженный пальчик.
– Думаю, вам следует возвратиться домой. Ведь вы уже не хотите оставаться у этого француза, не так ли?
– Не знаю.
– Это уже хорошо. Если вы не знаете, то вам лучше уехать, и чем быстрее, тем лучше. Ваша сестра… кажется, она разумная девушка…
– Я непременно должна показать вам ее портрет, миниатюру. Я не смогла ее оставить, когда уезжала.
– Почему вы не напишете ей?
– Она думает, что я умерла.
– Какая путаница во всем! О, Дорабелла, как могли вы так поступить!
– Не знаю. Оглядываясь назад, сама не понимаю, как это произошло.
– Надо быть совсем без сердца, чтобы так поступить.
Я почувствовала, как на глазах у меня выступили слезы.
Дженет обняла меня. – Думаю, что вы были довольно испорченным ребенком, – сказала она. – Но дети вырастают. Вот и вы выросли… и очень быстро. Неправильно, что вы живете здесь. Как выглядит ваш художник?
– Он красив… любит роскошную жизнь… извращен.
Она кивнула головой:
– Знаю. Жаль, что вы не можете четко видеть некоторые вещи. Знаю я таких типов. И когда все кончится, что вы собираетесь делать?
– Просто не знаю.
– Единственный путь – это уехать отсюда. Вы вернетесь и расскажете хвоим, что произошло. Их, конечно, потрясет все это… но они там обрадуются вашему возвращению, что непременно простят вас.
– Не знаю, смогу ли явиться перед ними…
– У меня есть собственная дочь. И я знаю, что чувствуют матери. Представляю, как мы с Джеффри вели бы себя, попади Мэриан в такую переделку. Но у нее, слава Богу, все в порядке. Она счастлива в браке, и у нее двое замечательных детей, мальчик и девочка. Но если бы мы были вашими родителями, то сказали бы: «Пусть вернется наша дочь, а остальное не имеет значения». Послушайте, дорогая, вы не возражаете, если я расскажу обо всем этом Джеффри?
– Нет. – У меня было такое чувство, как будто я тону, а они всеми силами пытаются спасти меня.
После этого я часто встречалась с Бейли, и мы обсуждали мое положение.
Джеффри придерживался той же точки зрения, что и Дженет. Что-то надо было придумать, чтобы я вернулась домой.
В это время я познакомилась с Мими.
Был полдень. Побывав у Бейли (Жак знал о моей дружбе с англичанами, но никогда не выражал желания познакомиться с ними), я ранее обыкновенного вернулась домой. Я сидела в «салоне» и вспоминала мой разговор с Дженет. Компания, в которой работал Джефф, решила, если дела в Европе пойдут таким же образом, как можно быстрее перевести всех служащих из Парижа в Англию.
– Становится день ото дня страшнее, – сказала она. – Все идет к развязке. Джефф говорит, что это неизбежно после того, как Гитлер захватил Чехословакию. Это была последняя соломинка… Все эти разговоры о жизненном пространстве… все эти планы по поводу Польши. Известно, что Гитлер думает о мирных отношениях с Британией, но все же, говорит Джефф, мы объявим войну Германии, если она вторгнется в Польшу.
Я призналась, что занята своими личными делами и мало думаю о делах европейских. И как же я была глупа – то, что происходило в Европе, касалось всех нас.
Как бы там ни было, в тот день я рано вернулась домой и сидела в «салоне». Дверь внезапно открылась, и в комнату вошла женщина, которую я никогда не видела прежде. По всему ее поведению было ясно, что она хорошо знакома с этим домом. Женщина была лишь в пеньюаре и босиком.
Сперва мне показалось, что я попала в чужой дом.
Ее черные волосы свободно покрывали плечи и спину. У нее были миндалевидные темные глаза, дерзкий вздернутый нос и короткая верхняя губа. Была она высокого роста, и под пеньюаром угадывалась полная грудь и узкие бедра. Незнакомка выглядела очень привлекательной.
В замешательстве я встала и сразу же за ней и увидела Жака.
– Привет, – небрежно произнес он. – Значит, ты вернулась. Это Мими.
– Мими?
– Мими. Натурщица, – произнесла она по-английски, но с сильным французским акцентом.
– Дорабелла, – запинаясь, представилась я, Она долгим взглядом обвела меня. В свою очередь я также холодно стала рассматривать ее, пытаясь убедить себя, что это вполне естественно, если в мастерской художника бывают голые натурщицы, поскольку они позируют ему.
– Дорабелла приехала из Англии, – сказал Жак.
Он прошел в кабинет и налил вина.
Я в замешательстве спрашивала себя, в каких же отношениях находились Жак и Мими. И я знала правду, но Жак нисколько не был смущен. И почему бы он был смущен? Та жажда наслаждений, которой я так восхищалась, была проявлена со всей очевидностью, но теперь эта жажда меня привлекала гораздо меньше.
Я попыталась скрыть свое волнение.
– Мими, – непринужденно произнесла я слова из оперы. – Они зовут меня Мими, но настоящее имя мое Лючия.
Мими озадаченно взглянула на меня, а Жак пояснил:
– «Богема»![3]
А я продолжала:
– Мое имя – Дорабелла, а имя моей сестры – Виолетта – из «Травиаты». Как видите, моя мама очень любила оперу.
Мими кивнула:
– Забавно…
– Очень, – холодно произнес Жак таким тоном, как будто это было вовсе не так.
Мы сидели и пили вино. Они так быстро говорили по-французски, что я ничего не понимала, только разбирала какие-то имена, среди них были и знакомые, но суть разговора осталась для меня неясной. Раз или два они поворачивались ко мне и говорили что-то по-английски.
Я кончила пить, поставила бокал и сказала, что у меня есть кое-какие дела.
Я все поняла и не знала, как отнестись к измене Жака.
В какое я попала положение! Вот я, одна в чужой стране, оставила свою собственную, куда теперь так трудно было вернуться. Мы на грани войны. Мужчина, с которым я в своих безумных мечтах решила быть всю жизнь, дал ясно понять, что для него наша связь лишь мимолетное увлечение.
Какой же дурочкой я была. Никогда в моей ничтожной жизни я не подвергалась такой опасности. В других самых незначительных происшествиях мне на помощь всегда приходила моя сестра. Сейчас же она оплакивала меня, считая, что я погибла.
Что я могла сделать? Куда направить свой путь?
Как и всегда, я искала всему оправдание. Она ведь только натурщица. У художников должны быть натурщицы. Их поведение непредсказуемо.
Действительно, непредсказуемо… особенно в любовных делах, когда они меняют одну за другой… и последняя так же забывается, как и первая. Это была жизнь богемы, о которой я так страстно мечтала. О, если бы только я могла вернуться! Но… «пишет и пишет рука»… Ладно, все уже написано, и где это? О, Виолетта, почему ты не здесь, не со мной? Я должна быть очень осторожной и придумать, что делать дальше. Нужно ли мне уехать раньше, чем Жак укажет мне на дверь? И куда мне податься? Вернуться в Кэддингтон? И встретиться лицом к лицу с Виолеттой, с родителями? А ведь это оставалось единственным выходом.
Они любят меня и будут счастливы увидеть вновь. Но что я могла им сказать? И еще… что еще?
Думай, приказала я себе. Не бросайся в независимость, как ты уже делала. Нужно что-то предпринять, так не должно продолжаться. Все кончено… для него и для тебя. Благодари небо, что ты больше не любишь его, как и он тебя. Надо бы поговорить с ним. Спросить, какие же у него отношения с Мими. И сколько других было у него? Мне нужно быть хладнокровной и деловитой. Очень нужно.
Я сидела в спальне, слышала шаги в мансарде и думала, что, как только она уйдет, обязательно поговорю с ним.
Я ждала и некоторое время спустя, услышав стук входной двери, пошла в «салон», но там никого не было. Я поднялась в мастерскую и поняла, что Жак ушел вместе с Мими. Придется ждать. Как это мучительно! Хотелось все решить быстро. Я снова и снова повторила про себя то, что должна была сказать Жаку, и ждала, но он не приходил. Той ночью он вообще не пришел. Был ли он с Мими? Возможно. Но, может быть, и с кем-то другим. Во всяком случае, можно было быть уверенной в том, что я ему безразлична.
Назавтра Жак вернулся во второй половине дня. Я ждала его в «салоне». С полным самообладанием и некоторой дозой сарказма я спросила:
– Неплохо провел время?
– Да, спасибо.
– С Мими?
– А разве это твое дело?
– Думаю, что твое.
Он пожал плечами и мягко улыбнулся.
– Значит, ты подтверждаешь, что она твоя любовница?
– Я не говорил этого.
– Послушай, Жак…
Он продолжал улыбаться:
– Слушаю.
– Ты ведь не можешь ожидать, что я восприму это как должное.
Он вопрошающе поднял брови.
Все это просто сводило с ума. Жак вел себя так, словно было совершенно естественным для меня обнаружить его в компании с женщиной полусвета. Притом он ушел с нею и неизвестно где провел ночь.
– Это неприемлемо! – крикнула я. Он озадаченно повторил:
– Неприемлемо? Почему?
– Как ты можешь так обращаться со мной!
– Обращаться? И как я обращаюсь? И что такое «обращаться»?
Жак искал защиты в несовершенном знании языка. Он и раньше так поступал, но я знала, что он все понимает.
– Я оставила дом, чтобы приехать сюда… а сейчас…
– Ты оставила дом, потому что больше не могла там жить.
– Я бросила все ради тебя.
– Ты очень… провинциальна.
– А ты так извращен…
– Я думал, ты выросла.
– Как ты можешь делать такое… у меня под носом?
– Твой нос? – Он опять озадачился.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты не делаешь секретов из этого.
– Секретов? И в чем они?
– В твоей любовнице.
– В самом деле?
Я не могла продолжать, потому что готова была разразиться обвинениями.
– Ненавижу тебя!
Он опять пожал плечами и посмотрел на меня с таким благожелательным терпением, с каким взрослые смотрят на упрямых детей. Я больше не могла выносить этого и, схватив пальто, выбежала из комнаты.
Единственное место, куда я могла пойти, был дом Бейли. Дженет говорила: «Вы знаете, где мы живем, дорогая. Вы всегда можете прийти к нам, и мы будем рады видеть вас».
Мне повезло, что она была дома.
– Очень рада вас видеть, – сказала Дженет. – Мы с Джеффри готовимся к отъезду.
Я растерянно уставилась на нее. Еще один удар. Что теперь мне делать?
– Входите, – проговорила она. – И расскажите о себе.
Как будто во сне я села в кресло.
– Чашку чая?
– Сначала расскажите о вашем отъезда.
– Компания советует… вернее, приказывает. Руководство считает, что скоро начнется война и для нас лучше уехать домой. Все английские служащие уезжают. В конторе останутся только французы. Бог знает, что может случиться! В любом случае мы уезжаем.
– Когда? – заикаясь, спросила я.
– Через несколько дней. Надо собраться.
– О, – нерешительно произнесла я. Тут Дженет заметила, что со мной что-то не так.
– В чем дело? – спросила она, и я выложила все, что случилось.
– Вы не можете дольше оставаться там!
– Нет… но что я могу сделать?
– Вам нужно поехать домой. Почему бы не вместе с нами? Я поговорю с Джеффри. Через пару часов он будет дома. В конторе настоящий кавардак. Все говорят, что Гитлер не остановится на Польше…
Я увидела выход. Надо уехать с Бейли, они помогут мне.
Дженет продолжала говорить, как будто угадывая мои мысли:
– Да, вы должны поехать с нами. Уверена, что это самое лучшее для вас.
– Но как я могу появиться дома?
– Вам надо честно признаться во всем, другого пути нет.
– О… я не могу сделать этого.
– И что тогда? Остаться здесь? У вас есть деньги?
– Я как-то не думала о деньгах, но немного есть. У Жака, кажется, их много, и он такой щедрый. Он любил, когда я покупала себе одежду и всякие безделушки. У меня кое-что осталось. Думаю, у него есть какие-то побочные доходы, поскольку не мог же он зарабатывать так много на своих картинах. Вот, может быть, почему жизнь в Латинском квартале оказалась не такой, какую я ожидала. Едва ли я много потратила. Возможно, надо вернуться домой, не уверена… Мои планы так неопределенны.
Я не помнила, сколько денег у меня было, но надеялась, достаточно, чтобы оплатить дорогу в Англию.
– Неважно, – сказала Дженет. – Мы поможем. Вы, конечно же, поедете с нами, дорогая. Это единственный выход. Вы вернетесь к мужу, и он простит вас.
– Нет, я не могу…
– Но что вы будете делать? Вам нельзя оставаться с этим человеком. Не думаю, что сейчас он захочет, чтобы вы жили с ним. Ведь у него есть другая. А вы снова обретете вашу прекрасную сестру… и ваших маму и папу. Они позаботятся о вас. Не всегда приятно быть покорной и смиренной, но иногда это единственный путь…
Я понимала, что она права, и пыталась что-то придумать.
– Кроме того, – продолжала Дженет, – где вы сможете найти здесь работу? Нет, вам нельзя оставаться, вы обязаны ехать с нами. Если вы не можете вернуться к мужу, то у вас есть сестра и родители.
Конечно, она была кругом права. Чем больше я думала об этом, тем больше понимала, что нужно ехать с Бейли, а уж там что-нибудь придумаю. Мы говорили об этом вплоть до прихода Джеффри.
Определенно, жизнь моя осложнилась. Стали другими отношения между мной и Жаком. Я чувствовала, что вокруг меня происходит что-то важное, о чем я обязательно должна знать. Часто заходил виноторговец Жорж Мансар. И я ждала его прихода – с присущим мне тщеславием я считала, что он влюблен в меня, а так как Жак охладевал ко мне, то внимание Жоржа меня радовало.
Я наконец задалась вопросом, что же будет со мной дальше. Конечно, об этом следовало задуматься намного раньше, еще до бегства из дома, но я уже отмечала, что не отличаюсь благоразумием.
Какой дурочкой я была! Да, мне надоело жить в Трегарленде, но ведь сестра была не так далеко, и родители всегда предоставили бы мне кров. А сейчас они думали, что я умерла.
Вспоминаю, как однажды Жорж Мансар пригласил меня в кафе и задал мне целую кучу вопросов, и, хотя я отвечала весьма уклончиво, все же, наверное, многое поведала ему.
Он очень интересовался, не выполняю ли я какую-нибудь работу для Жака.
– Служу ли я моделью?
– Да… или делаете какую-то иную работу?
– А какая еще может быть работа? Он пожал плечами:
– Просто… что-нибудь…
– Я вообще ничего не делаю. А в другой раз он спросил:
– До сих пор не помогаете Жаку?
– Нет.
– Он все время рисует?
– Много времени он проводит вне дома.
– Ездит по окрестностям Парижа.
– Да, но иногда и дальше.
– И никогда не берет вас с собой?
– Нет. Ни разу.
– Вам доставило бы удовольствие увидеть хоть кусочек Франции?
– Да, доставило бы… Мои друзья Бейли, те англичане, с которыми я познакомилась в книжной лавке, помните, я рассказывала?
Жорж кивнул. Вначале он очень заинтересовался моими новыми знакомыми, но затем, кажется, забыл о них.
– Так вот они всегда говорят о Гитлере. Они думают, что начинается война.
– Моя дорогая, да и в Париже все думают, что войны не миновать.
– И вы?
Он пожал плечами, как бы говоря, что не Уверен. Это, впрочем, можно было понять как Угодно.
– Если война начнется, они сразу же уедут в Англию.
– А вы?
– Не знаю. Не вижу, как я могу это сделать.
– Так было бы лучше для вас. Имейте в виду.
– Не знаю, как я могу вернуться после того, что случилось.
– Несмотря на… – пробормотал он.
Я часто встречалась в то время с Бейли. Я рассказала о них Жаку, и это явно не доставило ему удовольствия.
– Но они очень благожелательные люди, – сказала я. – У них ко мне чисто родительский интерес, и я иногда бываю у них в гостях.
Как и Жорж, он расспросил меня о Бейли и не нашел в них ничего интересного. Когда я сказала, что была у них много раз и хотела бы тоже пригласить их в гости в ответ, Жак отрицательно покачал головой:
– Незачем их приглашать. Довольно скучные люди.
Я так и думала, что они не понравятся ему, но считала, что обязана объясниться с Дженет Бейли по этому поводу, и потому как-то однажды за чашкой чая выложила ей все, что случилось со мной. Я начала со встречи с Дермотом, рассказала о нашем бурном романе и свадьбе, о рождении Тристана, своем разочаровании.
Дженет внимательно слушала. Лицо ее отображало то смущение, то ужас, то удивление, и все это потому, что я посмела бросить моего маленького сына.
– Бедный вы ребенок, – произнесла она наконец после долгого молчания. – Просто дитя… как и Мэриан. Я, бывало, говорила ей: «Не трогай печку, дорогая». Тогда ей было три года. «Если тронешь, то обожжешь пальчики». Но как только я отвернулась, так она сразу же сунула ручку в огонь и сильно обожгла ее. Я сказала тогда Джеффри, что это был первый опыт. Это научит ее лучше, чем любые слова.
– Боюсь, что мой опыт тяжелее, чем обожженный пальчик.
– Думаю, вам следует возвратиться домой. Ведь вы уже не хотите оставаться у этого француза, не так ли?
– Не знаю.
– Это уже хорошо. Если вы не знаете, то вам лучше уехать, и чем быстрее, тем лучше. Ваша сестра… кажется, она разумная девушка…
– Я непременно должна показать вам ее портрет, миниатюру. Я не смогла ее оставить, когда уезжала.
– Почему вы не напишете ей?
– Она думает, что я умерла.
– Какая путаница во всем! О, Дорабелла, как могли вы так поступить!
– Не знаю. Оглядываясь назад, сама не понимаю, как это произошло.
– Надо быть совсем без сердца, чтобы так поступить.
Я почувствовала, как на глазах у меня выступили слезы.
Дженет обняла меня. – Думаю, что вы были довольно испорченным ребенком, – сказала она. – Но дети вырастают. Вот и вы выросли… и очень быстро. Неправильно, что вы живете здесь. Как выглядит ваш художник?
– Он красив… любит роскошную жизнь… извращен.
Она кивнула головой:
– Знаю. Жаль, что вы не можете четко видеть некоторые вещи. Знаю я таких типов. И когда все кончится, что вы собираетесь делать?
– Просто не знаю.
– Единственный путь – это уехать отсюда. Вы вернетесь и расскажете хвоим, что произошло. Их, конечно, потрясет все это… но они там обрадуются вашему возвращению, что непременно простят вас.
– Не знаю, смогу ли явиться перед ними…
– У меня есть собственная дочь. И я знаю, что чувствуют матери. Представляю, как мы с Джеффри вели бы себя, попади Мэриан в такую переделку. Но у нее, слава Богу, все в порядке. Она счастлива в браке, и у нее двое замечательных детей, мальчик и девочка. Но если бы мы были вашими родителями, то сказали бы: «Пусть вернется наша дочь, а остальное не имеет значения». Послушайте, дорогая, вы не возражаете, если я расскажу обо всем этом Джеффри?
– Нет. – У меня было такое чувство, как будто я тону, а они всеми силами пытаются спасти меня.
После этого я часто встречалась с Бейли, и мы обсуждали мое положение.
Джеффри придерживался той же точки зрения, что и Дженет. Что-то надо было придумать, чтобы я вернулась домой.
В это время я познакомилась с Мими.
Был полдень. Побывав у Бейли (Жак знал о моей дружбе с англичанами, но никогда не выражал желания познакомиться с ними), я ранее обыкновенного вернулась домой. Я сидела в «салоне» и вспоминала мой разговор с Дженет. Компания, в которой работал Джефф, решила, если дела в Европе пойдут таким же образом, как можно быстрее перевести всех служащих из Парижа в Англию.
– Становится день ото дня страшнее, – сказала она. – Все идет к развязке. Джефф говорит, что это неизбежно после того, как Гитлер захватил Чехословакию. Это была последняя соломинка… Все эти разговоры о жизненном пространстве… все эти планы по поводу Польши. Известно, что Гитлер думает о мирных отношениях с Британией, но все же, говорит Джефф, мы объявим войну Германии, если она вторгнется в Польшу.
Я призналась, что занята своими личными делами и мало думаю о делах европейских. И как же я была глупа – то, что происходило в Европе, касалось всех нас.
Как бы там ни было, в тот день я рано вернулась домой и сидела в «салоне». Дверь внезапно открылась, и в комнату вошла женщина, которую я никогда не видела прежде. По всему ее поведению было ясно, что она хорошо знакома с этим домом. Женщина была лишь в пеньюаре и босиком.
Сперва мне показалось, что я попала в чужой дом.
Ее черные волосы свободно покрывали плечи и спину. У нее были миндалевидные темные глаза, дерзкий вздернутый нос и короткая верхняя губа. Была она высокого роста, и под пеньюаром угадывалась полная грудь и узкие бедра. Незнакомка выглядела очень привлекательной.
В замешательстве я встала и сразу же за ней и увидела Жака.
– Привет, – небрежно произнес он. – Значит, ты вернулась. Это Мими.
– Мими?
– Мими. Натурщица, – произнесла она по-английски, но с сильным французским акцентом.
– Дорабелла, – запинаясь, представилась я, Она долгим взглядом обвела меня. В свою очередь я также холодно стала рассматривать ее, пытаясь убедить себя, что это вполне естественно, если в мастерской художника бывают голые натурщицы, поскольку они позируют ему.
– Дорабелла приехала из Англии, – сказал Жак.
Он прошел в кабинет и налил вина.
Я в замешательстве спрашивала себя, в каких же отношениях находились Жак и Мими. И я знала правду, но Жак нисколько не был смущен. И почему бы он был смущен? Та жажда наслаждений, которой я так восхищалась, была проявлена со всей очевидностью, но теперь эта жажда меня привлекала гораздо меньше.
Я попыталась скрыть свое волнение.
– Мими, – непринужденно произнесла я слова из оперы. – Они зовут меня Мими, но настоящее имя мое Лючия.
Мими озадаченно взглянула на меня, а Жак пояснил:
– «Богема»![3]
А я продолжала:
– Мое имя – Дорабелла, а имя моей сестры – Виолетта – из «Травиаты». Как видите, моя мама очень любила оперу.
Мими кивнула:
– Забавно…
– Очень, – холодно произнес Жак таким тоном, как будто это было вовсе не так.
Мы сидели и пили вино. Они так быстро говорили по-французски, что я ничего не понимала, только разбирала какие-то имена, среди них были и знакомые, но суть разговора осталась для меня неясной. Раз или два они поворачивались ко мне и говорили что-то по-английски.
Я кончила пить, поставила бокал и сказала, что у меня есть кое-какие дела.
Я все поняла и не знала, как отнестись к измене Жака.
В какое я попала положение! Вот я, одна в чужой стране, оставила свою собственную, куда теперь так трудно было вернуться. Мы на грани войны. Мужчина, с которым я в своих безумных мечтах решила быть всю жизнь, дал ясно понять, что для него наша связь лишь мимолетное увлечение.
Какой же дурочкой я была. Никогда в моей ничтожной жизни я не подвергалась такой опасности. В других самых незначительных происшествиях мне на помощь всегда приходила моя сестра. Сейчас же она оплакивала меня, считая, что я погибла.
Что я могла сделать? Куда направить свой путь?
Как и всегда, я искала всему оправдание. Она ведь только натурщица. У художников должны быть натурщицы. Их поведение непредсказуемо.
Действительно, непредсказуемо… особенно в любовных делах, когда они меняют одну за другой… и последняя так же забывается, как и первая. Это была жизнь богемы, о которой я так страстно мечтала. О, если бы только я могла вернуться! Но… «пишет и пишет рука»… Ладно, все уже написано, и где это? О, Виолетта, почему ты не здесь, не со мной? Я должна быть очень осторожной и придумать, что делать дальше. Нужно ли мне уехать раньше, чем Жак укажет мне на дверь? И куда мне податься? Вернуться в Кэддингтон? И встретиться лицом к лицу с Виолеттой, с родителями? А ведь это оставалось единственным выходом.
Они любят меня и будут счастливы увидеть вновь. Но что я могла им сказать? И еще… что еще?
Думай, приказала я себе. Не бросайся в независимость, как ты уже делала. Нужно что-то предпринять, так не должно продолжаться. Все кончено… для него и для тебя. Благодари небо, что ты больше не любишь его, как и он тебя. Надо бы поговорить с ним. Спросить, какие же у него отношения с Мими. И сколько других было у него? Мне нужно быть хладнокровной и деловитой. Очень нужно.
Я сидела в спальне, слышала шаги в мансарде и думала, что, как только она уйдет, обязательно поговорю с ним.
Я ждала и некоторое время спустя, услышав стук входной двери, пошла в «салон», но там никого не было. Я поднялась в мастерскую и поняла, что Жак ушел вместе с Мими. Придется ждать. Как это мучительно! Хотелось все решить быстро. Я снова и снова повторила про себя то, что должна была сказать Жаку, и ждала, но он не приходил. Той ночью он вообще не пришел. Был ли он с Мими? Возможно. Но, может быть, и с кем-то другим. Во всяком случае, можно было быть уверенной в том, что я ему безразлична.
Назавтра Жак вернулся во второй половине дня. Я ждала его в «салоне». С полным самообладанием и некоторой дозой сарказма я спросила:
– Неплохо провел время?
– Да, спасибо.
– С Мими?
– А разве это твое дело?
– Думаю, что твое.
Он пожал плечами и мягко улыбнулся.
– Значит, ты подтверждаешь, что она твоя любовница?
– Я не говорил этого.
– Послушай, Жак…
Он продолжал улыбаться:
– Слушаю.
– Ты ведь не можешь ожидать, что я восприму это как должное.
Он вопрошающе поднял брови.
Все это просто сводило с ума. Жак вел себя так, словно было совершенно естественным для меня обнаружить его в компании с женщиной полусвета. Притом он ушел с нею и неизвестно где провел ночь.
– Это неприемлемо! – крикнула я. Он озадаченно повторил:
– Неприемлемо? Почему?
– Как ты можешь так обращаться со мной!
– Обращаться? И как я обращаюсь? И что такое «обращаться»?
Жак искал защиты в несовершенном знании языка. Он и раньше так поступал, но я знала, что он все понимает.
– Я оставила дом, чтобы приехать сюда… а сейчас…
– Ты оставила дом, потому что больше не могла там жить.
– Я бросила все ради тебя.
– Ты очень… провинциальна.
– А ты так извращен…
– Я думал, ты выросла.
– Как ты можешь делать такое… у меня под носом?
– Твой нос? – Он опять озадачился.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты не делаешь секретов из этого.
– Секретов? И в чем они?
– В твоей любовнице.
– В самом деле?
Я не могла продолжать, потому что готова была разразиться обвинениями.
– Ненавижу тебя!
Он опять пожал плечами и посмотрел на меня с таким благожелательным терпением, с каким взрослые смотрят на упрямых детей. Я больше не могла выносить этого и, схватив пальто, выбежала из комнаты.
Единственное место, куда я могла пойти, был дом Бейли. Дженет говорила: «Вы знаете, где мы живем, дорогая. Вы всегда можете прийти к нам, и мы будем рады видеть вас».
Мне повезло, что она была дома.
– Очень рада вас видеть, – сказала Дженет. – Мы с Джеффри готовимся к отъезду.
Я растерянно уставилась на нее. Еще один удар. Что теперь мне делать?
– Входите, – проговорила она. – И расскажите о себе.
Как будто во сне я села в кресло.
– Чашку чая?
– Сначала расскажите о вашем отъезда.
– Компания советует… вернее, приказывает. Руководство считает, что скоро начнется война и для нас лучше уехать домой. Все английские служащие уезжают. В конторе останутся только французы. Бог знает, что может случиться! В любом случае мы уезжаем.
– Когда? – заикаясь, спросила я.
– Через несколько дней. Надо собраться.
– О, – нерешительно произнесла я. Тут Дженет заметила, что со мной что-то не так.
– В чем дело? – спросила она, и я выложила все, что случилось.
– Вы не можете дольше оставаться там!
– Нет… но что я могу сделать?
– Вам нужно поехать домой. Почему бы не вместе с нами? Я поговорю с Джеффри. Через пару часов он будет дома. В конторе настоящий кавардак. Все говорят, что Гитлер не остановится на Польше…
Я увидела выход. Надо уехать с Бейли, они помогут мне.
Дженет продолжала говорить, как будто угадывая мои мысли:
– Да, вы должны поехать с нами. Уверена, что это самое лучшее для вас.
– Но как я могу появиться дома?
– Вам надо честно признаться во всем, другого пути нет.
– О… я не могу сделать этого.
– И что тогда? Остаться здесь? У вас есть деньги?
– Я как-то не думала о деньгах, но немного есть. У Жака, кажется, их много, и он такой щедрый. Он любил, когда я покупала себе одежду и всякие безделушки. У меня кое-что осталось. Думаю, у него есть какие-то побочные доходы, поскольку не мог же он зарабатывать так много на своих картинах. Вот, может быть, почему жизнь в Латинском квартале оказалась не такой, какую я ожидала. Едва ли я много потратила. Возможно, надо вернуться домой, не уверена… Мои планы так неопределенны.
Я не помнила, сколько денег у меня было, но надеялась, достаточно, чтобы оплатить дорогу в Англию.
– Неважно, – сказала Дженет. – Мы поможем. Вы, конечно же, поедете с нами, дорогая. Это единственный выход. Вы вернетесь к мужу, и он простит вас.
– Нет, я не могу…
– Но что вы будете делать? Вам нельзя оставаться с этим человеком. Не думаю, что сейчас он захочет, чтобы вы жили с ним. Ведь у него есть другая. А вы снова обретете вашу прекрасную сестру… и ваших маму и папу. Они позаботятся о вас. Не всегда приятно быть покорной и смиренной, но иногда это единственный путь…
Я понимала, что она права, и пыталась что-то придумать.
– Кроме того, – продолжала Дженет, – где вы сможете найти здесь работу? Нет, вам нельзя оставаться, вы обязаны ехать с нами. Если вы не можете вернуться к мужу, то у вас есть сестра и родители.
Конечно, она была кругом права. Чем больше я думала об этом, тем больше понимала, что нужно ехать с Бейли, а уж там что-нибудь придумаю. Мы говорили об этом вплоть до прихода Джеффри.