Страница:
— Возможно, за исключением тех двоих, от которых зависит все.
— Они-то будут самыми счастливыми. Ты уже начинаешь сознавать это, Лотти, а я всегда это знал.
— О да, я помню. Ты всегда был всеведущим. Скоро я должна буду вернуться к отцу.
— Мы перевезем его сюда. Уверяю тебя, очень скоро люди его положения будут готовы на все, лишь бы иметь возможность убежать от грядущей бури.
Это был единственный раз, когда он заговорил о возможности нашего брака. Он предпочитал, чтобы остальное сделал за него Эверсли, и с каждым днем мне все больше и больше хотелось сдаться.
Однажды вечером, когда я уже собиралась лечь, в дверь постучали и вошла Сабрина.
— Я боялась, что ты уже уснула, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты взглянула на это.
— Что это?
— Дневник.
— О, старый дневник? Один из наших семейных?
— Нет, ты же знаешь, что семейные дневники велись в толстых журналах, а это тоненькая тетрадка. После смерти Гризельды мы нашли его в комнате Изабел. Он завалился за стол, иначе, я уверена, Гризельда не позволила бы ему попасть в наши руки.
— Дневник! Я всегда считала, что читать чужие дневники — то же, что подглядывать в замочную скважину.
— Я тоже так думаю. Но дневник Изабел я прочитала. Я чувствовала, что это необходимо, и уверена, что ты согласишься со мной, прочитав его.
— Почему я?
Она положила тетрадку на столик возле моей кровати, и мне тут же захотелось взять ее в руки.
Потому что у тебя, возможно, сложились некоторые не правильные представления. Здесь написана правда. Это должно быть правдой, потому что дневник писала сама Изабел.
— А Дикон видел его?
— Нет. Я не сочла нужным показывать ему. А вот близнецам я дала его прочитать. Гризельда питала особую склонность к Джонатану. Он часто навещал ее.
— Да, я помню.
— Она вбила себе в голову безумную мысль, что причиной смерти Изабел был Дэвид. Полагаю, рождение второго близнеца действительно ее ослабило, но Гризельда — старая дура — возлагала за это прямую вину на Дэвида. Это ясно показывает, насколько она выжила из ума.
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду.
— Прочитай его, — сказал она, — я думаю, это принесет тебе немалую пользу.
Поцеловав меня, она вышла.
Я все еще колебалась, стоит ли читать дневник. В дневниках содержатся мысли, не предназначенные для чужих глаз. Возможно, там описаны ее встречи с Диконом, начало их совместной жизни. Поскольку я сама испытывала к Дикону сильные чувства, мне казалось неприятным подглядывать в замочную скважину.
Тем не менее я легла, зажгла еще одну свечу, открыла тетрадь и начала читать.
Чтение захватило меня с самого начала. Я ясно видела Изабел, тихую, застенчивую дочь могущественного человека, который любил ее и желал всего наилучшего, однако не понимал, что именно является для нее наилучшим.
В тексте постоянно упоминалась Гризельда. Ее имя появлялось на каждой странице. Попадались мелкие, очень личные детали: «Вчера вечером Гризельда накрутила мне волосы на папильотки. Оказывается, в них неудобно спать, но Гризельда говорит, что необходимо потерпеть, чтобы на следующий день у меня были локоны». «Гризельда подобрала к моему белому платью голубую кружевную косынку. Прелестную». Встречались описания балов, на которых она присутствовала. Она писала об отвращении к ним, вызванном ее болезненной застенчивостью. Продолжая читать, я добралась до первого упоминания о Диконе.
«Сегодня я познакомилась с самым красивым молодым человеком за всю мою жизнь. Он приехал в Лондон из провинции, где, по словам моего отца, у него большие владения. Он пригласил меня на танец, и я танцевала с ним… довольно неуклюже. Он сказал, что и сам неважный танцор, так что совершенно не заметил никаких ошибок с моей стороны. Он много говорил со мной — весело и остроумно. Думаю, мне не удалось блеснуть тем же. Мой отец доволен этим знакомством.
Вчера отец вызвал меня, и я поняла, что он хочет сказать мне нечто очень серьезное, поскольку назвал меня» дочь «.» Дочь, — сказал он, — у меня просят твоей руки «. Отец сообщил, что им является Ричард Френшоу — тот самый восхитительный мужчина, который танцевал со мной. Просто не знаю, что об этом и думать. Я почти в панике, хотя, конечно, женихом мог бы оказаться этот ужасный старик — лорд Стендинг. А вместо этого появился чудесный, красивый жених.» Однако, — сказала я Гризельде, — лорда Стендинга не заботило бы, что я недостаточно умна, что мои волосы не завиваются в локоны, если не держать их всю ночь на папильотках, что, танцуя, я спотыкаюсь и что я застенчива «. Гризельда возразила, что все это чепуха. Он будет счастлив, получив меня, и знает об этом. За мной давали богатое приданое, а мужчины это очень любят. Кроме того, она всегда будет рядом со мной. Это меня очень утешило».
Потом следовал подробный отчет о платьях, которые шились для нее, и как во время бала, который давал ее отец, было объявлено о помолвке. Встречи с Диконом — краткие, и никогда с глазу на глаз. А затем фраза: «Завтра я выхожу замуж за Ричарда Френшоу».
Очевидно, после этого она довольно долго ничего не писала. Потом следовали краткие заметки:
«Сегодня во второй половине дня шел дождь и была небольшая гроза». «Ездили на бал к Чарлтонам». «Устроили званный обед на двадцать персон».
Констатация голых фактов без всяких комментариев к ним. Затем тон дневника изменился.
«И вновь разочарование. Сбудутся ли когда-нибудь мои сокровенные мечты? Если бы я могла иметь ребенка, это возместило бы мне все. Дикон хочет мальчика. Все мужчины хотят этого. Мне все равно, кем он будет, лишь бы был ребенок. Я хочу только этого.
Сегодня я виделась с доктором Барнеби. Он сказал, что, может статься, мне вообще больше нельзя беременеть, и ему следует по этому поводу поговорить с моим мужем. Я упрашивала его не делать этого. Я говорила ему, как много значило бы для меня появление ребенка. Он качал головой и говорил:» Нет. Нет «. Затем он сказал:» Вы попытались и потерпели неудачу. Вы сделали все, что могли. Больше нельзя «. Они ничего не понимают. Я обязательно должна иметь ребенка. Если это не получится, я окончательно потеряю Дикона. Это единственный выход.
Похоже, появился еще один шанс. Гризельда будет в гневе. Из-за этого она ненавидит Дикона. Это глупо с ее стороны, но иногда она вообще ведет себя глупо. Я понимаю, что это объясняется ее чувствами ко мне, но иногда она становится просто невыносимой. Все время чем-то озабочена и обеспокоена. Она меня пугает. Пока я ничего не говорила ей. Я никому ничего не говорила. Я хочу быть полностью уверенной. Я решила, что на этот раз обязательно рожу ребенка.
Они знают. Дикон очень рад. Поэтому и я счастлива. Он очень внимателен ко мне и требует сохранять предельную осторожность. Я была бы счастлива, если бы только… но на этот раз все будет в порядке. Должно быть».
«Сегодня у нас был доктор Барнеби. У нас с ним был продолжительный разговор. Он озабочен моим состоянием. Говорит, что ему не следовало слушаться меня и переговорить с моим мужем.» Так или иначе, — сказал он, — дело сделано. Вы должны быть очень осторожны. Покой и еще раз покой. Если в течение первых трех месяцев все будет в порядке, мы можем надеяться ««.
«Три месяца… и пока все в порядке. Как бы мне хотелось, чтобы время летело побыстрее. Каждое утро я просыпаюсь и говорю себе, как кто-то там говорил в Библии:» Благословенна та, что во чреве носит ««.
«Время родов приближается. Я вижу сны… иногда кошмарные. Из-за всех этих мелочей. Сегодня я виделась с доктором Барнеби. У нас с ним был долгий разговор. Я сказала ему:» Я обязательно должна на этот раз родить. Это мне нужно более всего «.» Я хорошо вас понимаю, — ответил он, — ни в коем случае не расстраивайте себя. Это очень вредно для малыша «.» У меня уже было так много разочарований, — возразила я, — что еще одного я не перенесу «.» Строго выполняйте все предписания, — ответил он, — и… и тогда, скорее всего, все будет в порядке «.» Иногда, — проговорила я, — возникает необходимость выбирать между жизнью матери и ребенка. Если возникнет ситуация такого выбора, я хочу, чтобы спасли именно ребенка «. Он сказал, что я несу чепуху, но я знала, что права, и потребовала от него дать мне соответствующие обещания. Он начал проявлять признаки раздражения, и я припомнила, как он пугал меня, когда я была маленькой девочкой и забывала приготовить уроки.» Это вздор, — резко бросил он. — Вы расстраиваетесь из-за того, что еще не случилось «. Но теперь я уже не боялась его и решила настоять на своем:» Но это может случиться. У меня уже были беременности с осложнениями, и все они завершились неудачно. Я знаю, что если и на этот раз произойдет то же самое, другого шанса у меня не будет. Я хочу, чтобы вы обещали мне… что если возникнет именно такая ситуация, вы будете спасать ребенка, предоставив меня судьбе «.» Такие вопросы решают врачи в тот момент, когда они возникают «, — сказал он.» Я знаю! — воскликнула я. — Я просто говорю, если., если… если!..»Он начал говорить, что я слишком возбуждена, и это может вредно отразиться на ребенке, а я заявила, что приду в еще большее возбуждение, если не получу от него клятвы. Он заявил, что это неэтично, но я решила не отпускать его просто так. Я заставила его поклясться. Зная, что он очень религиозный человек, я принесла в комнату Библию, а он, видя, в какое я пришла состояние, наконец сдался. Он сказал:» В случае, если возникнет такая ситуация, а у меня нет причин полагать, что она может возникнуть, и если встанет выбор между жизнью ребенка и жизнью матери, я клянусь в этом случае спасти жизнь ребенка «. Ему пришлось после этого еще на некоторое время задержаться, чтобы удостовериться, что я успокоилась. Я была спокойна — спокойна и счастлива, поскольку что-то подсказывало мне: что бы ни произошло, ребенок будет жить». После этого следовал всего один абзац:
«Время близится. Теперь это может произойти в любой момент. Сегодня я ходила осматривать детскую. Для ребенка уже готова колыбелька. У меня было видение. Довольно странное. Казалось, колыбель окружало сияние, и я знала, что в ней лежит здоровенький ребенок. Себя я не видела. Это, похоже, было неважно. Главное, что был ребенок».
Я положила тетрадь. Я была очень взволнована. На следующее утро, когда я вручала Сабрине дневник Изабел, она вопросительно взглянула на меня. Я сказала ей, что очень тронута прочитанным.
— Она была милой доброй девушкой. Я хорошо все помню. Роды были очень долгими. Джонатан родился без особых осложнений. Все дело было в Дэвиде. Ребенка извлекали с большими трудностями, и она этого не пережила. Доктор Барнеби был вне себя от горя. Причину этого я поняла, прочитав дневник. Я так и не знаю, можно ли было спасти Изабел, пожертвовав Дэвидом. Мне и в голову не пришло думать об этом, если бы я не прочитала дневник. Но я хотела, чтобы и ты прочитала его, из-за Гризельды. Думаю, после того случая она окончательно свихнулась. Она считала Изабел своим ребенком… Изабел значила для нее все. Когда Гризельда потеряла ее, ей стало незачем жить и она постоянно возвращалась к прошлому. Гризельда озлобилась и во всем обвиняла Дикона. Она считала, что был выбор между жизнью Изабел и ребенком и что именно Дикон сделал выбор в пользу ребенка. Она называла его убийцей. Не знаю, рассказывала ли Изабел о своих чувствах Гризельде. Как видно из дневника, ей было над чем задумываться. Но после смерти Изабел в доме жизнь стала невыносимой. Сначала я хотела избавиться от нее, но твоя бабушка была против. И теперь я думаю, что Гризельда не смогла бы жить, если бы ее не окружали вещи, принадлежавшие Изабел. Когда она умерла, мы все вздохнули с облегчением.
— Понимаю, — сказала я.
— Было время, когда я боялась, что она может как-то навредить Дэвиду. Слишком уж много она возилась с Джонатаном. Так, будто пыталась настроить мальчиков друг против друга… и разумеется, против их отца. Если бы только…
Она просительно взглянула на меня.
— Лотти, — продолжила она, — если бы ты вернулась к нам, это означало бы, что мы все начнем новую жизнь. Именно этого мы и хотели — твоя бабушка и я. А вот твоя мать была против. Ты же осуждала Дикона, не так ли? Гризельда тебе что-то наговорила. А теперь ты уже не веришь ей, правда?
— Из дневника Изабел совершенно ясно, что именно произошло.
— Теперь ты понимаешь, что в отношении Дикона к Изабел не было никакого бессердечия. Он всегда был добр к ней. А уж то, что он не был влюблен в нее, так это не его вина.
— Я понимаю.
Она наклонилась ко мне и поцеловала меня.
Я рада, что ты теперь понимаешь это, — сказала она.
Я действительно понимала. Я ясно видела, что в этом отношении я возводила на Дикона напраслину.
Они продолжали завоевывать меня.
Через несколько дней Дикона вызвали в Лондон.
— Я буду отсутствовать не больше недели, — сказал он.
Я спросила Сабрину, какими делами он занимается в Лондоне.
Она колебалась.
— О, после смерти Изабел ему досталось довольно большое наследство.
— Я знаю, что она была очень богата и именно поэтому он на ней женился.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
— Отец Изабел очень хотел этого брака. Как и сама Изабел. Между ними было заключено какое-то соглашение, и когда ее отец умер, большая часть имущества перешла к Изабел.
— А потом к Дикону, — сказала я. — Это как-то связано с банковскими делами?
— Что-то вроде этого, — ответила Сабрина. — Он часто ездит туда. Хотя в последнее время, пока ты здесь, он никуда не ездил. Но вообще он очень много разъезжает. А когда шла эта война в Америке, он вообще был страшно занят.
— Да, я заметила. Он ездил во Францию, ведь французы помогали колонистам.
— Он ездил во Францию встречаться с тобой, — мягко произнесла Сабрина.
Прошло всего два дня после отъезда Дикона, когда прибыл посыльный с письмом от Лизетты. Вскрывая его, я уже знала, что не все в порядке. Она писала:
«Тебе следует немедленно выезжать. Твоему отцу очень плохо. В бреду он постоянно зовет тебя, а когда приходит в сознание, говорит, чтобы не смели посылать за тобой, но мы решили, что тебя надо поставить в известность. Мне кажется, что, если ты хочешь застать его в живых, тебе нужно немедленно вернуться».
Сабрина, видевшая приезд посыльного, спустилась вниз, чтобы выяснить, что случилось.
— Мой отец, — ответила я, — в тяжелом состоянии.
— Ах, моя дорогая Лотти!
— Я немедленно выезжаю, — сказала я.
— Да… конечно. Вскоре вернется Дикон. Давай подождем, что он скажет на это.
— Я выезжаю немедленно, — твердо заявила я. Посыльный остановился у нас. Сабрина заметила, что он выглядит истощенным, и велела слугам проводить его на кухню и хорошенько накормить. А потом ему надо отдохнуть.
Уладив эти вопросы, она повернулась ко мне.
— Не думаю, чтобы Дикон одобрил твой отъезд. Он рассказывал мне о событиях во Франции и очень радовался тому, что ты наконец покинула эту страну.
— Дикон не имеет к этому никакого отношения, — возразила я. — Я собираюсь уезжать и отправляюсь завтра утром.
— Лотти, этого нельзя делать!
— Я могу и должна это сделать. Ах, Сабрина, мне очень жаль, но вы должны меня понять. Это мой отец. Я ему нужна. Мне вообще не следовало оставлять его.
— Ты сама говорила, что он хотел, чтобы ты уехала сюда, правда?
— Да, потому что…
— Я уверена, он считал, что здесь ты окажешься в безопасности. Он уверен… так же, как и Дикон…
Мне хотелось, чтобы она прекратила наконец говорить о Диконе. Я уезжала — это было решено. Я не могла оставаться здесь, зная, что мой отец болен… и, возможно, умирает и зовет меня.
— Я немедленно начинаю собираться, — сказала я. Она схватила меня за руку.
— Подожди, Лотти. Не спеши. Давай, я пошлю кого-нибудь в Лондон за Диконом.
— Это займет слишком много времени, и в любом случае Дикон ничего не может изменить.
— Он огорчится, если ты уедешь.
— Значит, ему придется расстроиться, потому что я уезжаю.
— Дети… — начала она.
Я заколебалась. И тут же приняла решение.
— Они могут остаться здесь, если вы не будете возражать. Они могут отправиться домой позже. Я поеду одна как можно быстрее.
— Дорогая моя Лотти, мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Дикон…
— Пойду, поговорю с посыльным. За ночь он хорошенько отдохнет, и назад мы поедем вместе. Мы отправимся рано утром.
— Если бы здесь был Дикон!
— Ничто не остановит меня, Сабрина. Детям здесь будет хорошо. Они могут остаться?
— Конечно, конечно.
— Возможно, Дикон и вы приедете вместе с ними и погостите у нас в замке.
Она взглянула на меня испуганно.
— Если ты действительно намереваешься уезжать, тебе следует взять с собой хотя бы двух слуг. Тебе понадобятся кое-какие вещи… И с ними будет безопасней. Тебе обязательно нужно это сделать. Я настаиваю.
— Спасибо, Сабрина, — сказала я и пошла на кухню, чтобы поговорить с посыльным.
ПРОЩАЙ, ФРАНЦИЯ!
— Они-то будут самыми счастливыми. Ты уже начинаешь сознавать это, Лотти, а я всегда это знал.
— О да, я помню. Ты всегда был всеведущим. Скоро я должна буду вернуться к отцу.
— Мы перевезем его сюда. Уверяю тебя, очень скоро люди его положения будут готовы на все, лишь бы иметь возможность убежать от грядущей бури.
Это был единственный раз, когда он заговорил о возможности нашего брака. Он предпочитал, чтобы остальное сделал за него Эверсли, и с каждым днем мне все больше и больше хотелось сдаться.
Однажды вечером, когда я уже собиралась лечь, в дверь постучали и вошла Сабрина.
— Я боялась, что ты уже уснула, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты взглянула на это.
— Что это?
— Дневник.
— О, старый дневник? Один из наших семейных?
— Нет, ты же знаешь, что семейные дневники велись в толстых журналах, а это тоненькая тетрадка. После смерти Гризельды мы нашли его в комнате Изабел. Он завалился за стол, иначе, я уверена, Гризельда не позволила бы ему попасть в наши руки.
— Дневник! Я всегда считала, что читать чужие дневники — то же, что подглядывать в замочную скважину.
— Я тоже так думаю. Но дневник Изабел я прочитала. Я чувствовала, что это необходимо, и уверена, что ты согласишься со мной, прочитав его.
— Почему я?
Она положила тетрадку на столик возле моей кровати, и мне тут же захотелось взять ее в руки.
Потому что у тебя, возможно, сложились некоторые не правильные представления. Здесь написана правда. Это должно быть правдой, потому что дневник писала сама Изабел.
— А Дикон видел его?
— Нет. Я не сочла нужным показывать ему. А вот близнецам я дала его прочитать. Гризельда питала особую склонность к Джонатану. Он часто навещал ее.
— Да, я помню.
— Она вбила себе в голову безумную мысль, что причиной смерти Изабел был Дэвид. Полагаю, рождение второго близнеца действительно ее ослабило, но Гризельда — старая дура — возлагала за это прямую вину на Дэвида. Это ясно показывает, насколько она выжила из ума.
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду.
— Прочитай его, — сказал она, — я думаю, это принесет тебе немалую пользу.
Поцеловав меня, она вышла.
Я все еще колебалась, стоит ли читать дневник. В дневниках содержатся мысли, не предназначенные для чужих глаз. Возможно, там описаны ее встречи с Диконом, начало их совместной жизни. Поскольку я сама испытывала к Дикону сильные чувства, мне казалось неприятным подглядывать в замочную скважину.
Тем не менее я легла, зажгла еще одну свечу, открыла тетрадь и начала читать.
Чтение захватило меня с самого начала. Я ясно видела Изабел, тихую, застенчивую дочь могущественного человека, который любил ее и желал всего наилучшего, однако не понимал, что именно является для нее наилучшим.
В тексте постоянно упоминалась Гризельда. Ее имя появлялось на каждой странице. Попадались мелкие, очень личные детали: «Вчера вечером Гризельда накрутила мне волосы на папильотки. Оказывается, в них неудобно спать, но Гризельда говорит, что необходимо потерпеть, чтобы на следующий день у меня были локоны». «Гризельда подобрала к моему белому платью голубую кружевную косынку. Прелестную». Встречались описания балов, на которых она присутствовала. Она писала об отвращении к ним, вызванном ее болезненной застенчивостью. Продолжая читать, я добралась до первого упоминания о Диконе.
«Сегодня я познакомилась с самым красивым молодым человеком за всю мою жизнь. Он приехал в Лондон из провинции, где, по словам моего отца, у него большие владения. Он пригласил меня на танец, и я танцевала с ним… довольно неуклюже. Он сказал, что и сам неважный танцор, так что совершенно не заметил никаких ошибок с моей стороны. Он много говорил со мной — весело и остроумно. Думаю, мне не удалось блеснуть тем же. Мой отец доволен этим знакомством.
Вчера отец вызвал меня, и я поняла, что он хочет сказать мне нечто очень серьезное, поскольку назвал меня» дочь «.» Дочь, — сказал он, — у меня просят твоей руки «. Отец сообщил, что им является Ричард Френшоу — тот самый восхитительный мужчина, который танцевал со мной. Просто не знаю, что об этом и думать. Я почти в панике, хотя, конечно, женихом мог бы оказаться этот ужасный старик — лорд Стендинг. А вместо этого появился чудесный, красивый жених.» Однако, — сказала я Гризельде, — лорда Стендинга не заботило бы, что я недостаточно умна, что мои волосы не завиваются в локоны, если не держать их всю ночь на папильотках, что, танцуя, я спотыкаюсь и что я застенчива «. Гризельда возразила, что все это чепуха. Он будет счастлив, получив меня, и знает об этом. За мной давали богатое приданое, а мужчины это очень любят. Кроме того, она всегда будет рядом со мной. Это меня очень утешило».
Потом следовал подробный отчет о платьях, которые шились для нее, и как во время бала, который давал ее отец, было объявлено о помолвке. Встречи с Диконом — краткие, и никогда с глазу на глаз. А затем фраза: «Завтра я выхожу замуж за Ричарда Френшоу».
Очевидно, после этого она довольно долго ничего не писала. Потом следовали краткие заметки:
«Сегодня во второй половине дня шел дождь и была небольшая гроза». «Ездили на бал к Чарлтонам». «Устроили званный обед на двадцать персон».
Констатация голых фактов без всяких комментариев к ним. Затем тон дневника изменился.
«И вновь разочарование. Сбудутся ли когда-нибудь мои сокровенные мечты? Если бы я могла иметь ребенка, это возместило бы мне все. Дикон хочет мальчика. Все мужчины хотят этого. Мне все равно, кем он будет, лишь бы был ребенок. Я хочу только этого.
Сегодня я виделась с доктором Барнеби. Он сказал, что, может статься, мне вообще больше нельзя беременеть, и ему следует по этому поводу поговорить с моим мужем. Я упрашивала его не делать этого. Я говорила ему, как много значило бы для меня появление ребенка. Он качал головой и говорил:» Нет. Нет «. Затем он сказал:» Вы попытались и потерпели неудачу. Вы сделали все, что могли. Больше нельзя «. Они ничего не понимают. Я обязательно должна иметь ребенка. Если это не получится, я окончательно потеряю Дикона. Это единственный выход.
Похоже, появился еще один шанс. Гризельда будет в гневе. Из-за этого она ненавидит Дикона. Это глупо с ее стороны, но иногда она вообще ведет себя глупо. Я понимаю, что это объясняется ее чувствами ко мне, но иногда она становится просто невыносимой. Все время чем-то озабочена и обеспокоена. Она меня пугает. Пока я ничего не говорила ей. Я никому ничего не говорила. Я хочу быть полностью уверенной. Я решила, что на этот раз обязательно рожу ребенка.
Они знают. Дикон очень рад. Поэтому и я счастлива. Он очень внимателен ко мне и требует сохранять предельную осторожность. Я была бы счастлива, если бы только… но на этот раз все будет в порядке. Должно быть».
«Сегодня у нас был доктор Барнеби. У нас с ним был продолжительный разговор. Он озабочен моим состоянием. Говорит, что ему не следовало слушаться меня и переговорить с моим мужем.» Так или иначе, — сказал он, — дело сделано. Вы должны быть очень осторожны. Покой и еще раз покой. Если в течение первых трех месяцев все будет в порядке, мы можем надеяться ««.
«Три месяца… и пока все в порядке. Как бы мне хотелось, чтобы время летело побыстрее. Каждое утро я просыпаюсь и говорю себе, как кто-то там говорил в Библии:» Благословенна та, что во чреве носит ««.
«Время родов приближается. Я вижу сны… иногда кошмарные. Из-за всех этих мелочей. Сегодня я виделась с доктором Барнеби. У нас с ним был долгий разговор. Я сказала ему:» Я обязательно должна на этот раз родить. Это мне нужно более всего «.» Я хорошо вас понимаю, — ответил он, — ни в коем случае не расстраивайте себя. Это очень вредно для малыша «.» У меня уже было так много разочарований, — возразила я, — что еще одного я не перенесу «.» Строго выполняйте все предписания, — ответил он, — и… и тогда, скорее всего, все будет в порядке «.» Иногда, — проговорила я, — возникает необходимость выбирать между жизнью матери и ребенка. Если возникнет ситуация такого выбора, я хочу, чтобы спасли именно ребенка «. Он сказал, что я несу чепуху, но я знала, что права, и потребовала от него дать мне соответствующие обещания. Он начал проявлять признаки раздражения, и я припомнила, как он пугал меня, когда я была маленькой девочкой и забывала приготовить уроки.» Это вздор, — резко бросил он. — Вы расстраиваетесь из-за того, что еще не случилось «. Но теперь я уже не боялась его и решила настоять на своем:» Но это может случиться. У меня уже были беременности с осложнениями, и все они завершились неудачно. Я знаю, что если и на этот раз произойдет то же самое, другого шанса у меня не будет. Я хочу, чтобы вы обещали мне… что если возникнет именно такая ситуация, вы будете спасать ребенка, предоставив меня судьбе «.» Такие вопросы решают врачи в тот момент, когда они возникают «, — сказал он.» Я знаю! — воскликнула я. — Я просто говорю, если., если… если!..»Он начал говорить, что я слишком возбуждена, и это может вредно отразиться на ребенке, а я заявила, что приду в еще большее возбуждение, если не получу от него клятвы. Он заявил, что это неэтично, но я решила не отпускать его просто так. Я заставила его поклясться. Зная, что он очень религиозный человек, я принесла в комнату Библию, а он, видя, в какое я пришла состояние, наконец сдался. Он сказал:» В случае, если возникнет такая ситуация, а у меня нет причин полагать, что она может возникнуть, и если встанет выбор между жизнью ребенка и жизнью матери, я клянусь в этом случае спасти жизнь ребенка «. Ему пришлось после этого еще на некоторое время задержаться, чтобы удостовериться, что я успокоилась. Я была спокойна — спокойна и счастлива, поскольку что-то подсказывало мне: что бы ни произошло, ребенок будет жить». После этого следовал всего один абзац:
«Время близится. Теперь это может произойти в любой момент. Сегодня я ходила осматривать детскую. Для ребенка уже готова колыбелька. У меня было видение. Довольно странное. Казалось, колыбель окружало сияние, и я знала, что в ней лежит здоровенький ребенок. Себя я не видела. Это, похоже, было неважно. Главное, что был ребенок».
Я положила тетрадь. Я была очень взволнована. На следующее утро, когда я вручала Сабрине дневник Изабел, она вопросительно взглянула на меня. Я сказала ей, что очень тронута прочитанным.
— Она была милой доброй девушкой. Я хорошо все помню. Роды были очень долгими. Джонатан родился без особых осложнений. Все дело было в Дэвиде. Ребенка извлекали с большими трудностями, и она этого не пережила. Доктор Барнеби был вне себя от горя. Причину этого я поняла, прочитав дневник. Я так и не знаю, можно ли было спасти Изабел, пожертвовав Дэвидом. Мне и в голову не пришло думать об этом, если бы я не прочитала дневник. Но я хотела, чтобы и ты прочитала его, из-за Гризельды. Думаю, после того случая она окончательно свихнулась. Она считала Изабел своим ребенком… Изабел значила для нее все. Когда Гризельда потеряла ее, ей стало незачем жить и она постоянно возвращалась к прошлому. Гризельда озлобилась и во всем обвиняла Дикона. Она считала, что был выбор между жизнью Изабел и ребенком и что именно Дикон сделал выбор в пользу ребенка. Она называла его убийцей. Не знаю, рассказывала ли Изабел о своих чувствах Гризельде. Как видно из дневника, ей было над чем задумываться. Но после смерти Изабел в доме жизнь стала невыносимой. Сначала я хотела избавиться от нее, но твоя бабушка была против. И теперь я думаю, что Гризельда не смогла бы жить, если бы ее не окружали вещи, принадлежавшие Изабел. Когда она умерла, мы все вздохнули с облегчением.
— Понимаю, — сказала я.
— Было время, когда я боялась, что она может как-то навредить Дэвиду. Слишком уж много она возилась с Джонатаном. Так, будто пыталась настроить мальчиков друг против друга… и разумеется, против их отца. Если бы только…
Она просительно взглянула на меня.
— Лотти, — продолжила она, — если бы ты вернулась к нам, это означало бы, что мы все начнем новую жизнь. Именно этого мы и хотели — твоя бабушка и я. А вот твоя мать была против. Ты же осуждала Дикона, не так ли? Гризельда тебе что-то наговорила. А теперь ты уже не веришь ей, правда?
— Из дневника Изабел совершенно ясно, что именно произошло.
— Теперь ты понимаешь, что в отношении Дикона к Изабел не было никакого бессердечия. Он всегда был добр к ней. А уж то, что он не был влюблен в нее, так это не его вина.
— Я понимаю.
Она наклонилась ко мне и поцеловала меня.
Я рада, что ты теперь понимаешь это, — сказала она.
Я действительно понимала. Я ясно видела, что в этом отношении я возводила на Дикона напраслину.
Они продолжали завоевывать меня.
Через несколько дней Дикона вызвали в Лондон.
— Я буду отсутствовать не больше недели, — сказал он.
Я спросила Сабрину, какими делами он занимается в Лондоне.
Она колебалась.
— О, после смерти Изабел ему досталось довольно большое наследство.
— Я знаю, что она была очень богата и именно поэтому он на ней женился.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
— Отец Изабел очень хотел этого брака. Как и сама Изабел. Между ними было заключено какое-то соглашение, и когда ее отец умер, большая часть имущества перешла к Изабел.
— А потом к Дикону, — сказала я. — Это как-то связано с банковскими делами?
— Что-то вроде этого, — ответила Сабрина. — Он часто ездит туда. Хотя в последнее время, пока ты здесь, он никуда не ездил. Но вообще он очень много разъезжает. А когда шла эта война в Америке, он вообще был страшно занят.
— Да, я заметила. Он ездил во Францию, ведь французы помогали колонистам.
— Он ездил во Францию встречаться с тобой, — мягко произнесла Сабрина.
Прошло всего два дня после отъезда Дикона, когда прибыл посыльный с письмом от Лизетты. Вскрывая его, я уже знала, что не все в порядке. Она писала:
«Тебе следует немедленно выезжать. Твоему отцу очень плохо. В бреду он постоянно зовет тебя, а когда приходит в сознание, говорит, чтобы не смели посылать за тобой, но мы решили, что тебя надо поставить в известность. Мне кажется, что, если ты хочешь застать его в живых, тебе нужно немедленно вернуться».
Сабрина, видевшая приезд посыльного, спустилась вниз, чтобы выяснить, что случилось.
— Мой отец, — ответила я, — в тяжелом состоянии.
— Ах, моя дорогая Лотти!
— Я немедленно выезжаю, — сказала я.
— Да… конечно. Вскоре вернется Дикон. Давай подождем, что он скажет на это.
— Я выезжаю немедленно, — твердо заявила я. Посыльный остановился у нас. Сабрина заметила, что он выглядит истощенным, и велела слугам проводить его на кухню и хорошенько накормить. А потом ему надо отдохнуть.
Уладив эти вопросы, она повернулась ко мне.
— Не думаю, чтобы Дикон одобрил твой отъезд. Он рассказывал мне о событиях во Франции и очень радовался тому, что ты наконец покинула эту страну.
— Дикон не имеет к этому никакого отношения, — возразила я. — Я собираюсь уезжать и отправляюсь завтра утром.
— Лотти, этого нельзя делать!
— Я могу и должна это сделать. Ах, Сабрина, мне очень жаль, но вы должны меня понять. Это мой отец. Я ему нужна. Мне вообще не следовало оставлять его.
— Ты сама говорила, что он хотел, чтобы ты уехала сюда, правда?
— Да, потому что…
— Я уверена, он считал, что здесь ты окажешься в безопасности. Он уверен… так же, как и Дикон…
Мне хотелось, чтобы она прекратила наконец говорить о Диконе. Я уезжала — это было решено. Я не могла оставаться здесь, зная, что мой отец болен… и, возможно, умирает и зовет меня.
— Я немедленно начинаю собираться, — сказала я. Она схватила меня за руку.
— Подожди, Лотти. Не спеши. Давай, я пошлю кого-нибудь в Лондон за Диконом.
— Это займет слишком много времени, и в любом случае Дикон ничего не может изменить.
— Он огорчится, если ты уедешь.
— Значит, ему придется расстроиться, потому что я уезжаю.
— Дети… — начала она.
Я заколебалась. И тут же приняла решение.
— Они могут остаться здесь, если вы не будете возражать. Они могут отправиться домой позже. Я поеду одна как можно быстрее.
— Дорогая моя Лотти, мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Дикон…
— Пойду, поговорю с посыльным. За ночь он хорошенько отдохнет, и назад мы поедем вместе. Мы отправимся рано утром.
— Если бы здесь был Дикон!
— Ничто не остановит меня, Сабрина. Детям здесь будет хорошо. Они могут остаться?
— Конечно, конечно.
— Возможно, Дикон и вы приедете вместе с ними и погостите у нас в замке.
Она взглянула на меня испуганно.
— Если ты действительно намереваешься уезжать, тебе следует взять с собой хотя бы двух слуг. Тебе понадобятся кое-какие вещи… И с ними будет безопасней. Тебе обязательно нужно это сделать. Я настаиваю.
— Спасибо, Сабрина, — сказала я и пошла на кухню, чтобы поговорить с посыльным.
ПРОЩАЙ, ФРАНЦИЯ!
Все-таки я надеялась, что Дикон успеет вернуться домой. Я знала, что он попытается убедить меня не уезжать, но если я проявлю настойчивость, то, скорее всего, решит меня сопровождать.
Мне очень хотелось, чтобы он поступил именно так. Я боялась того, с чем могла встретиться по возвращении во Францию, и упрекала себя за то, что оставила отца, хотя именно он хотел, чтобы я уехала.
Эверсли находился недалеко от Дувра, и путешествие было недолгим. Ла-Манш мы тоже пересекли без приключений, поскольку стояла прекрасная погода. Только ступив на землю по ту сторону пролива, я ощутила, как изменилась обстановка.
Июльское солнце палило немилосердно, воздух был неподвижен, словно сама природа затаила дыхание в ожидании решительных событий. Что-то неуловимое носилось и в атмосфере городов, через которые мы проезжали. На улицах собирались кучки людей. Они украдкой поглядывали на нас, когда мы проезжали мимо. Некоторые городки выглядели опустевшими, но мне чудилось, что из-за закрытых окон домов за нами наблюдают.
— Такое впечатление, что все как-то странно изменилось, — обратилась я к слуге. Он ответил, что ничего не замечает.
Мы прибыли в Эвре, и я вспомнила, как в свой первый приезд во Францию мы с отцом останавливались здесь. Теперь все выглядело иначе. В городке царил дух молчаливой враждебности, тот самый, который я уже почувствовала в городах и деревнях, через которые мы проезжали.
Я вздохнула с облегчением, когда, наконец, показался замок. Пришпорив коня, я въехала во двор. Один из слуг принял его, а я поспешила в замок. Лизетта, которая, должно быть, следила за дорогой из окна, тут же сбежала в холл.
— Лизетта! — воскликнула я.
— Итак, ты приехала, Лотти.
— Я хочу сейчас же повидать отца. Пристально взглянув на меня, она покачала головой.
— Что ты хочешь сказать? — быстро спросила я.
— Его похоронили неделю назад. Он умер на следующий день после того, как я послала тебе письмо.
— Умер! Отец! Это невозможно.
— Да, — ответила она, — он был тяжело болен. Врачи сказали ему об этом.
— Когда? — воскликнула я. — Когда врачи сообщили ему об этом?
— Давно. До вашего отъезда.
— Тогда почему же?..
— Должно быть, он хотел, чтобы вы уехали. Я села за большой дубовый стол и уставилась невидящим взглядом в высокое узкое окно. Теперь я все поняла. Он давно знал, что серьезно болен, и именно поэтому настоял на нашей поездке в Англию. Отец вообще не собирался ехать со мной, но все время говорил, что поедет, только для того, чтобы заставить меня завершить подготовку к отъезду, и лишь в самый последний момент признался, что не может сопровождать нас.
— Мне не следовало уезжать, — произнесла я. Лизетта пожала плечами и слегка склонилась над столом, поглядывая на меня. Если бы я не была настолько ошеломлена, я наверняка заметила бы изменения в ее отношении ко мне. Но я была слишком поражена происшедшим, слишком подавлена обрушившимся на меня горем.
Я пошла в спальню отца. Лизетта последовала за мной. Полог был отдернут, открывая пустую кровать. Я встала возле нее на колени и закрыла лицо руками.
Лизетта стояла рядом.
— Это бесполезно, — сказала она. — Его больше нет. Я прошлась по комнатам. Пусто. Затем направилась в церковь и примыкающий к ней мавзолей. Там стояло его надгробие. «Жерар, граф д'Обинье. 1727 — 1789».
— Это произошло слишком быстро, — пробормотала я и увидела, что Лизетта стоит сзади.
— Ты отсутствовала довольно долго, — напомнила она мне.
— Мне следовало сообщить обо всем.
— Он не позволял. Только тогда, когда он уже был не в состоянии приказывать, не мог запретить послать за тобой, я решила поступить так, как считала нужным.
Я отправилась в свою комнату. Она последовала за мной. И тогда я заметила, что она изменилась. Все изменилось. Я не могла понять Лизетту. Она не выглядела несчастной. В ней появилась какая-то скрытность. Мне трудно выразить этого словами. Как будто она втайне чему-то радовалась.
«Мне все это кажется, — подумала я. — Я еще не оправилась от потрясения».
— Лизетта, — сказала я, — я хочу побыть одна. Она заколебалась, и на секунду мне показалось, что она откажется оставить меня. Затем она повернулась и вышла.
Я лежала в постели и не могла уснуть. Ночь была жаркой… душной. Я думала об отце — мысли о нем не оставляли меня с того момента, как я узнала, что он болен и нуждается во мне.
Ну зачем я уехала! Почему не догадалась? Ведь я же видела, что он как-то внезапно постарел. Я объясняла это переживаниями по поводу смерти моей матери. В общем-то, я чувствовала, что, потеряв ее, отец потерял желание жить. И все это время он прекрасно знал, как серьезно болен, и все же стремился отправить меня в Англию… выдать замуж за Дикона. Он был встревожен событиями в стране и хотел, чтобы я нашла безопасное убежище за ее пределами.
Я вспоминала как была счастлива в Эверсли — прогулки верхом, пешие прогулки, словесные стычки с Диконом… как я всем этим наслаждалась: и все это время отец был здесь… умирал в одиночестве.
Дверь неожиданно открылась, и я, подскочив от испуга в кровати, увидела скользнувшую в комнату Лизетту. Чувствовалось, что она с трудом подавляет возбуждение.
— Я не слышала стука, — сказала я.
— Я не стучалась, — ответила она. — Это произошло. Наконец это случилось.
— Что ты имеешь в виду?
— Я только что получила известие. Ты не слышала шум во дворе?
— Нет. Кто…
— Новости, — взволнованно произнесла Лизетта. — Новости из Парижа. Толпы народа вышли на улицы, и лавочники баррикадируются в своих лавках.
— Опять беспорядки! — воскликнула я. Ее глаза сверкали.
— В садах Пале-Рояля выступают великие люди. Демулен, Дантон. И другие.
— Кто они? — спросила я.
Она, не отвечая, продолжала:
— Они носят цвета герцога Орлеанского… красный, белый и синий… Но послушай, Лотти, самую главную новость. Народ взял Бастилию. Они убили коменданта де Лони и ворвались в тюрьму с его головой, насаженной на пику. Они освободили заключенных…
— Ах, Лизетта, что это значит? Эти беспорядки… И вновь многозначительная улыбка.
— Я думаю, — медленно произнесла она, — это значит, что началась революция.
Время до наступления утра тянулось невыносимо долго. Я сидела возле окна, ожидая сама не знаю чего. Вид из окна был такой же, как всегда, — тихий и мирный. На рассвете замок проснулся. Я слышала, как возбужденно переговаривались слуги. Они кричали, смеялись, и я понимала, что они обсуждают события в Париже.
В течение всего дня мы ждали новых сообщений. Люди стали вести себя по-иному. Похоже, они тайком наблюдали за нами и, казалось, втайне чему-то радовались.
Я не видела ничего забавного в страшных беспорядках, когда народ безумеет от ярости и гибнут невинные люди. Дикон предупреждал, что это грядет. Неужели это уже произошло?
За нелегким днем последовала нелегкая ночь. Мне было одиноко без детей, но в то же время как хорошо, что их не было здесь!
Что-то должно было произойти. Я размышляла над тем, что мне следует предпринять. Следует ли мне вернуться в Англию? Теперь, когда мой отец умер, меня здесь ничего не удерживало.
«Беспорядки улягутся, — убеждала я себя. — Военные подавят их. Но Бастилия… штурмовать тюрьму! Это действительно очень серьезные беспорядки… разительно отличающиеся от тех погромов лавок, которые в течение последних лет постоянно происходили в небольших городах по всей стране».
Я пыталась вести себя как обычно, но и сам замок не был прежним. Да и как здесь могло быть как прежде, если моего отца больше не было на свете?
Встав на следующее утро, я, как обычно, позвонила, чтобы мне принесли горячей воды. Я ждала… уедала, но никто не приходил. Я снова позвонила.
Потом, устав ждать, надела халат и спустилась вниз на кухню. Там было пусто.
— Есть здесь кто-нибудь? — крикнула я. Наконец откуда-то появилась тетя Берта. Она сказала:
— Почти все слуги уже ушли, а те, кто еще не ушел, собираются уйти.
— Ушли! Почему? И куда? Она пожала плечами.
— Некоторые говорят, что больше никогда и никому не собираются прислуживать. Другие считают, что их могут обвинить в том, что они служили аристократам и с ними случится то же самое, что и с их хозяевами.
— Что же происходит?
— Мне самой бы хотелось это знать, мадам. Эти беспорядки… везде. Кружат слухи, что они собираются двинуться на замки и перебить всех, живущих в них.
Мне очень хотелось, чтобы он поступил именно так. Я боялась того, с чем могла встретиться по возвращении во Францию, и упрекала себя за то, что оставила отца, хотя именно он хотел, чтобы я уехала.
Эверсли находился недалеко от Дувра, и путешествие было недолгим. Ла-Манш мы тоже пересекли без приключений, поскольку стояла прекрасная погода. Только ступив на землю по ту сторону пролива, я ощутила, как изменилась обстановка.
Июльское солнце палило немилосердно, воздух был неподвижен, словно сама природа затаила дыхание в ожидании решительных событий. Что-то неуловимое носилось и в атмосфере городов, через которые мы проезжали. На улицах собирались кучки людей. Они украдкой поглядывали на нас, когда мы проезжали мимо. Некоторые городки выглядели опустевшими, но мне чудилось, что из-за закрытых окон домов за нами наблюдают.
— Такое впечатление, что все как-то странно изменилось, — обратилась я к слуге. Он ответил, что ничего не замечает.
Мы прибыли в Эвре, и я вспомнила, как в свой первый приезд во Францию мы с отцом останавливались здесь. Теперь все выглядело иначе. В городке царил дух молчаливой враждебности, тот самый, который я уже почувствовала в городах и деревнях, через которые мы проезжали.
Я вздохнула с облегчением, когда, наконец, показался замок. Пришпорив коня, я въехала во двор. Один из слуг принял его, а я поспешила в замок. Лизетта, которая, должно быть, следила за дорогой из окна, тут же сбежала в холл.
— Лизетта! — воскликнула я.
— Итак, ты приехала, Лотти.
— Я хочу сейчас же повидать отца. Пристально взглянув на меня, она покачала головой.
— Что ты хочешь сказать? — быстро спросила я.
— Его похоронили неделю назад. Он умер на следующий день после того, как я послала тебе письмо.
— Умер! Отец! Это невозможно.
— Да, — ответила она, — он был тяжело болен. Врачи сказали ему об этом.
— Когда? — воскликнула я. — Когда врачи сообщили ему об этом?
— Давно. До вашего отъезда.
— Тогда почему же?..
— Должно быть, он хотел, чтобы вы уехали. Я села за большой дубовый стол и уставилась невидящим взглядом в высокое узкое окно. Теперь я все поняла. Он давно знал, что серьезно болен, и именно поэтому настоял на нашей поездке в Англию. Отец вообще не собирался ехать со мной, но все время говорил, что поедет, только для того, чтобы заставить меня завершить подготовку к отъезду, и лишь в самый последний момент признался, что не может сопровождать нас.
— Мне не следовало уезжать, — произнесла я. Лизетта пожала плечами и слегка склонилась над столом, поглядывая на меня. Если бы я не была настолько ошеломлена, я наверняка заметила бы изменения в ее отношении ко мне. Но я была слишком поражена происшедшим, слишком подавлена обрушившимся на меня горем.
Я пошла в спальню отца. Лизетта последовала за мной. Полог был отдернут, открывая пустую кровать. Я встала возле нее на колени и закрыла лицо руками.
Лизетта стояла рядом.
— Это бесполезно, — сказала она. — Его больше нет. Я прошлась по комнатам. Пусто. Затем направилась в церковь и примыкающий к ней мавзолей. Там стояло его надгробие. «Жерар, граф д'Обинье. 1727 — 1789».
— Это произошло слишком быстро, — пробормотала я и увидела, что Лизетта стоит сзади.
— Ты отсутствовала довольно долго, — напомнила она мне.
— Мне следовало сообщить обо всем.
— Он не позволял. Только тогда, когда он уже был не в состоянии приказывать, не мог запретить послать за тобой, я решила поступить так, как считала нужным.
Я отправилась в свою комнату. Она последовала за мной. И тогда я заметила, что она изменилась. Все изменилось. Я не могла понять Лизетту. Она не выглядела несчастной. В ней появилась какая-то скрытность. Мне трудно выразить этого словами. Как будто она втайне чему-то радовалась.
«Мне все это кажется, — подумала я. — Я еще не оправилась от потрясения».
— Лизетта, — сказала я, — я хочу побыть одна. Она заколебалась, и на секунду мне показалось, что она откажется оставить меня. Затем она повернулась и вышла.
Я лежала в постели и не могла уснуть. Ночь была жаркой… душной. Я думала об отце — мысли о нем не оставляли меня с того момента, как я узнала, что он болен и нуждается во мне.
Ну зачем я уехала! Почему не догадалась? Ведь я же видела, что он как-то внезапно постарел. Я объясняла это переживаниями по поводу смерти моей матери. В общем-то, я чувствовала, что, потеряв ее, отец потерял желание жить. И все это время он прекрасно знал, как серьезно болен, и все же стремился отправить меня в Англию… выдать замуж за Дикона. Он был встревожен событиями в стране и хотел, чтобы я нашла безопасное убежище за ее пределами.
Я вспоминала как была счастлива в Эверсли — прогулки верхом, пешие прогулки, словесные стычки с Диконом… как я всем этим наслаждалась: и все это время отец был здесь… умирал в одиночестве.
Дверь неожиданно открылась, и я, подскочив от испуга в кровати, увидела скользнувшую в комнату Лизетту. Чувствовалось, что она с трудом подавляет возбуждение.
— Я не слышала стука, — сказала я.
— Я не стучалась, — ответила она. — Это произошло. Наконец это случилось.
— Что ты имеешь в виду?
— Я только что получила известие. Ты не слышала шум во дворе?
— Нет. Кто…
— Новости, — взволнованно произнесла Лизетта. — Новости из Парижа. Толпы народа вышли на улицы, и лавочники баррикадируются в своих лавках.
— Опять беспорядки! — воскликнула я. Ее глаза сверкали.
— В садах Пале-Рояля выступают великие люди. Демулен, Дантон. И другие.
— Кто они? — спросила я.
Она, не отвечая, продолжала:
— Они носят цвета герцога Орлеанского… красный, белый и синий… Но послушай, Лотти, самую главную новость. Народ взял Бастилию. Они убили коменданта де Лони и ворвались в тюрьму с его головой, насаженной на пику. Они освободили заключенных…
— Ах, Лизетта, что это значит? Эти беспорядки… И вновь многозначительная улыбка.
— Я думаю, — медленно произнесла она, — это значит, что началась революция.
Время до наступления утра тянулось невыносимо долго. Я сидела возле окна, ожидая сама не знаю чего. Вид из окна был такой же, как всегда, — тихий и мирный. На рассвете замок проснулся. Я слышала, как возбужденно переговаривались слуги. Они кричали, смеялись, и я понимала, что они обсуждают события в Париже.
В течение всего дня мы ждали новых сообщений. Люди стали вести себя по-иному. Похоже, они тайком наблюдали за нами и, казалось, втайне чему-то радовались.
Я не видела ничего забавного в страшных беспорядках, когда народ безумеет от ярости и гибнут невинные люди. Дикон предупреждал, что это грядет. Неужели это уже произошло?
За нелегким днем последовала нелегкая ночь. Мне было одиноко без детей, но в то же время как хорошо, что их не было здесь!
Что-то должно было произойти. Я размышляла над тем, что мне следует предпринять. Следует ли мне вернуться в Англию? Теперь, когда мой отец умер, меня здесь ничего не удерживало.
«Беспорядки улягутся, — убеждала я себя. — Военные подавят их. Но Бастилия… штурмовать тюрьму! Это действительно очень серьезные беспорядки… разительно отличающиеся от тех погромов лавок, которые в течение последних лет постоянно происходили в небольших городах по всей стране».
Я пыталась вести себя как обычно, но и сам замок не был прежним. Да и как здесь могло быть как прежде, если моего отца больше не было на свете?
Встав на следующее утро, я, как обычно, позвонила, чтобы мне принесли горячей воды. Я ждала… уедала, но никто не приходил. Я снова позвонила.
Потом, устав ждать, надела халат и спустилась вниз на кухню. Там было пусто.
— Есть здесь кто-нибудь? — крикнула я. Наконец откуда-то появилась тетя Берта. Она сказала:
— Почти все слуги уже ушли, а те, кто еще не ушел, собираются уйти.
— Ушли! Почему? И куда? Она пожала плечами.
— Некоторые говорят, что больше никогда и никому не собираются прислуживать. Другие считают, что их могут обвинить в том, что они служили аристократам и с ними случится то же самое, что и с их хозяевами.
— Что же происходит?
— Мне самой бы хотелось это знать, мадам. Эти беспорядки… везде. Кружат слухи, что они собираются двинуться на замки и перебить всех, живущих в них.