Филиппа Карр
Валет червей

ОТВЕРГНУТАЯ

   Когда граф д'Обинье приехал в Эверсли, я была на прогулке верхом. Войдя в холл, я застала его разговаривающим с моей матерью и сразу же поняла, что это не обычный гость. Он был немолод — того же возраста, что и моя мать, а может быть, и старше — и чрезвычайно элегантно одет, хотя и не совсем так, как это принято в Англии. Фасон его темно-зеленого бархатного камзола был непривычно смелым, жилет, отделанный кружевами, — более изящный, полосатые штаны чуть шире, а башмаки с пряжками необыкновенно блестели. Его белый парик подчеркивал сверкающие темные глаза. Он был одним из самых красивых джентльменов, каких я видела в жизни.
   — А вот и ты, Лотти, — сказала мать. — Хочу представить тебя графу д'Обинье. Он пробудет у нас несколько дней. — Она взяла меня за руку и подвела к графу. — Это Лотти, — сообщила она.
   Граф взял мою руку и поцеловал ее. Я была убеждена, что это не обычная встреча, и происходит что-то очень важное. Хорошо зная свою мать, я предположила, что она очень озабочена тем, чтобы мы понравились друг другу. Мне он понравился сразу же, в основном за манеру, с которой поцеловал мою руку, сразу заставив меня ощутить себя взрослой — именно такой, какой я хотела себя сознавать, поскольку то, что мне еще не было двенадцати лет, весьма раздражало меня. Будь я уже постарше, я могла бы бежать из дома с Диконом Френшоу, полностью занимавшим мои мысли. Между нашими с Диконом семьями существовали родственные связи. Он был сыном кузена моей бабушки, и я знала его всю свою жизнь. Правда, он был почти на одиннадцать лет старше меня, но это не помешало мне влюбиться в него, и я была уверена, что он питал ко мне те же чувства.
   В голосе матери чувствовалось оживление. Она внимательно смотрела на меня, словно пыталась выяснить, что я думаю о нашем госте. Он пристально разглядывал меня.
   Первые слова, которые он произнес по-английски с сильным иностранным акцентом, были:
   — Ну что ж, она просто красавица. В ответ я улыбнулась ему. Я не страдала ложной скромностью и знала, что унаследовала внешность давно покойной прабабушки, о чьей красоте в семье ходили легенды. Я видела ее портрет, и наше сходство было несомненным. Те же волосы цвета воронова крыла и те же глубоко посаженные синие, почти фиолетовые глаза; пожалуй, нос у меня был чуть покороче, а рот — чуть шире, но сходство было поразительным. Она была настоящей красавицей. Ее звали Карлоттой, и это придавало всему несколько мистический оттенок, поскольку еще до того, как наше сходство стало заметным, меня окрестили Шарлоттой — почти тем же самым именем.
   — Давайте пройдем в зимнюю гостиную, — предложила мать. — Я велела подать что-нибудь для подкрепления нашего гостя.
   Мы прошли в гостиную, подали закуски, вино, и начался разговор, который мне показался интересным я увлекательным. Граф д'Обинье, видимо, решил очаровать нас, и было ясно, что он прекрасно владеет этим искусством. За короткое время он успел достаточно много рассказать о себе, и я чувствовала, что он говорит скорее для меня, чем для матери, желая при этом произвести хорошее впечатление. Несомненно, ему это удалось. Он был блестящим рассказчиком, и, похоже, жизнь у него была яркая и разнообразная.
   Время пролетело быстро, и мы расстались, чтобы переодеться к обеду. Безусловно, я давно не проводила время так интересно и увлекательно с тех пор, как в последний раз видела Дикона.
   В течение нескольких дней большую часть времени я проводила с гостем. Мы много ездили верхом, так как, по его словам, он хотел, чтобы я показала ему окрестности.
   Он много рассказывал мне о жизни во Франции, где при дворе, насколько я поняла, он выполнял какие-то дипломатические поручения. У него были замок в провинции и дом в Париже, но он часто бывал в Версале, где в основном находился двор, ибо, как он сообщил мне, король предпочитал не появляться в Париже… Разве что тогда, когда этого никак нельзя было избежать.
   — Он очень непопулярен из-за того образа жизни, который ведет, — сказал граф.
   Он рассказал мне о короле Людовике XV, о его любовницах и о том, как было разбито его сердце после смерти мадам Помпадур, которая была не только его любовницей, но и истинной правительницей Франции.
   Блеск французской жизни завораживал меня, и я была рада, что граф откровенно разговаривает со мной, как бы не обращая внимания на мою молодость, — факт, который моя мать постоянно подчеркивала, особенно с тех пор, как узнала о моих чувствах к Дикону.
   Граф описывал фантастические празднества в Версале, в которых он был обязан принимать участие. Он рассказывал о них так живо, что я легко представляла себе утонченных джентльменов и прекрасных дам ничуть не хуже, чем его жизнь в провинции, куда он время от времени убегал.
   — Надеюсь, — сказал он, — что в один прекрасный день ты окажешь мне честь, посетив мой замок.
   — Я бы очень хотела, — с энтузиазмом ответила я, весьма порадовав его этим заявлением.
   Это произошло, должно быть, через три дня после приезда графа. Я переодевалась к обеду в своей спальне, когда в дверь негромко постучали.
   — Войдите, — сказала я, и, к моему удивлению, вошла мать.
   Она вся светилась от счастья, но это я заметила позднее. Я решила, что она радуется приезду гостя, и тоже обрадовалась, поскольку за последнее время трагедий у нас было более чем достаточно, а после смерти отца она чувствовала себя и вовсе несчастной. Вскоре после этого она потеряла близкого друга — доктора, лечившего моего отца. Он погиб страшной смертью во время пожара в больнице. Это было ужасно. В том же пожаре погибла и моя гувернантка. Эти события, конечно, повлияли на всех нас, но особенно сильно на мою мать. А потом все эти проблемы с Диконом, очень огорчавшие ее и беспокоившие меня, так как мне очень хотелось утешить ее, но я не могла, потому что это означало бы дать обещание никогда не думать о Диконе. Именно поэтому я была довольна ее оживлением, пусть даже временным.
   — Лотти, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой.
   — Да, мама? — спросила я, улыбаясь.
   — Что ты думаешь о графе?
   — Он производит впечатление, — ответила я. — Очень элегантный, очень интересный человек, настоящий джентльмен, по-моему. Интересно, почему он решил посетить нас? Похоже, он когда-то уже бывал здесь. У меня впечатление, что эти места для него не совсем чужие.
   — Да, это действительно так.
   — Он был другом дяди Карла?
   — Он был моим другом.
   Она вела себя, я бы сказала, довольно странно, затрудняясь в выборе слов. Обычно она выражалась прямо.
   — Значит, — продолжила она, — тебе он… понравился?
   — Конечно. А кому бы он не понравился? Он очень интересный человек. Он так увлекательно рассказывает о французском дворе и о своем замке. Обо всех знаменитостях. Должно быть, он очень важное лицо.
   — Он дипломат и придворный. Лотти, а ты Тебе он понравился?
   — Мама, — сказала я, — ты хочешь мне что-то рассказать?
   Несколько секунд она молчала. Потом она быстро сказала:
   — Это было очень давно… до того, как ты родилась… это и должно было быть до того, как ты родилась. Я очень любила Жан-Луи.
   Я была изумлена. Мне показалась странным, что она назвала моего отца Жан-Луи. Почему она не сказала просто «твой отец», и уж во всяком случае, совсем не обязательно было рассказывать мне о своих чувствах к нему. Я видела, как преданно она ухаживала за ним во время его болезни и была свидетельницей ее горя после его смерти. Я лучше всех знала, какой любящей и преданной женой была моя мать.
   — Конечно! — нетерпеливо воскликнула я.
   — И он любил тебя. Ты была для него очень важна. Он часто говорил, что именно ты сделала его жизнь счастливой. Он сказал, что твое появление на свет значительно облегчило его страдания.
   Она смотрела невидящим взглядом, ее глаза блестели, и мне показалось, что она вот-вот расплачется.
   Я взяла ее руку и поцеловала.
   — Расскажи мне то, что ты хочешь рассказать, мама, — попросила я.
   — Это было тринадцать лет назад, когда я вернулась в Эверсли, после всех тех лет. Мой… я продолжаю называть его дядей, хотя наши взаимоотношения были гораздо сложнее. Дядя Карл был очень стар и знал, что ему недолго осталось жить. Он хотел, чтобы Эверсли остался в семье. Похоже, я была его ближайшей родственницей.
   — Да, я знаю об этом.
   — Твой отец не мог приехать. Произошел тот несчастный случай, подорвавший его здоровье… поэтому я поехала одна. В то время в Эндерби гостил граф, и мы с ним познакомились. Не знаю, как бы это тебе сказать, Лотти. Мы познакомились… и стали… любовниками.
   Я смотрела на нее в удивлении. Моя мать… с любовником в Эверсли, в то время как мой отец прикован к постели в Клаверинг-холле! Я была ошеломлена, поняв, как мало мы знаем о других людях. Я всегда считала ее человеком строгой морали, непоколебимой в своей приверженности условностям… И вот, оказывается, у нее был любовник!
   Она схватила меня за руки.
   — Пожалуйста, попытайся понять меня. Несмотря на свой юный возраст, я понимала ее гораздо лучше, чем ей казалось. Я любила Дикона и хорошо знала, насколько легко человек поддается влиянию эмоций.
   — Дело в том, Лотти, что у меня появился ребенок. Этим ребенком была ты.
   Это признание было совершенно фантастичным. Оказывается, я дочь не того человека, которого всю жизнь считала своим отцом, а этого неожиданно появившегося графа. Я не могла в это поверить.
   — Я знаю, что ты думаешь обо мне, Лотти, — поспешно продолжала мать. — Ты презираешь меня. Ты еще слишком юная, чтобы все это понять. Это , искушение ошеломило меня. А потом твой отец… я имею в виду Жан-Луи… был так счастлив. Я просто не могла ему рассказать. Я не могла сознаться в своей вине. Мое признание убило бы его. Он и без того слишком много страдал. Он был очень счастлив, когда ты родилась, а какие между вами были отношения, ты и сама знаешь. Ты была так добра к нему… такая милая, мягкая, полная сострадания… и это значило для него очень много. Он всегда хотел детей… Но явно не мог иметь. Я, как выяснилось, могла… так что теперь, Лотти, ты все знаешь. Граф — твой отец.
   — Он знает об этом?
   — Да, он знает. Именно поэтому он и приехал сюда… повидать тебя. Ну, скажи что-нибудь.
   — Я… я не знаю, что сказать.
   — Ты потрясена?
   — Я не знаю.
   — Дорогая моя Лотти, я слишком неожиданно обрушила на тебя эту новость. Он хотел, чтобы ты узнала об этом. Граф сразу же полюбил тебя. Лотти, почему ты ничего не говоришь?
   Я просто смотрела на нее. Тогда она обняла меня и крепко прижала к себе — Лотти… прошу, не презирай меня… Я поцеловала ее.
   — Нет… нет… дорогая мамочка, я просто не знаю, что сказать, что думать. Я хочу побыть одна. Я хочу обдумать все услышанное.
   — Скажи мне главное. Ты не перестанешь любить меня?
   Я покачала головой.
   — Конечно, нет. Как бы я могла? Я нежно поцеловала ее. Она казалась мне совсем не тем человеком, которого я знала всю свою жизнь.
 
   Мои чувства были в таком смятении, что я никак не могла разобраться в них. Это поразительное откровение Я думаю, всем время от времени приходится пережить потрясения, но узнать о том, что человек, которого ты всю жизнь считала своим отцом, на самом деле тебе не отец, и тут же познакомиться с другим — это и в самом деле можно было назвать ошеломляющим переживанием.
   Граф был столь яркой личностью, что я чувствовала гордость, как, несомненно, всякий на моем месте, узнавший о том, что это его отец. Но наряду с этим чувством я ощущала и неловкость при мысли о бедняге Жан-Луи, таком добром, мягком и готовом к самопожертвованию. Он нежно заботился обо мне, и я не могла оставаться равнодушной к такой преданности. При моем появлении его глаза всегда радостно загорались, а когда я садилась возле него, он весь светился нежностью, согревавшей меня. Я всегда старалась уделять ему побольше внимания просто ради того, чтобы лишний раз увидеть, как он радуется моему присутствию. Нельзя с легкой душой отбросить мысль о том, что этот человек твой отец, обрадовавшись тому, что на его месте оказался кто-то иной. Когда Жан-Луи умер, я чувствовала себя страшно одинокой, то же самое, несомненно, можно сказать и о моей матери. Она любила его. Здесь были затронуты слишком глубокие человеческие эмоции, чтобы я в моем возрасте могла полностью постичь их. Но при всем при том, совершенно очевидно, признание моей матери взволновало меня.
   Довольно странно, но я не связала столь удачное появление графа и сложившиеся между мной и Диконом отношения. Если бы я хорошенько подумала, то, возможно, поняла бы, что его появление в Англии сейчас, после стольких лет отсутствия, не случайно.
   К тому времени, когда нужно было спускаться к обеду, я уже взяла себя в руки. Мать с тревогой следила за мной, и атмосфера за обедом была довольно напряженной, хотя граф изо всех сил старался ее развеять, рассказывая нам о курьезах при французском дворе.
   Когда мы встали из-за стола, мать взяла меня за руку и вопросительно посмотрела мне в глаза. Я улыбнулась ей и, кивнув, поцеловала ее. Она поняла. Я приняла своего нового отца.
   Мы прошли в буфетную отведать десертных вин, и там моя мать объявила: «Я рассказала ей, Жерар». Граф борясь со смущением, подошел и обнял меня, затем чуть отстранился.
   — Моя дочь, — сказал он. — Я этим горжусь. Это одна из самых счастливых минут в моей жизни.
   После этих слов вся наша скованность исчезла.
 
   Я проводила в его обществе много времени. Думаю, что мать это устраивало. Очень часто она оставляла нас наедине друг с другом. Видимо, ей хотелось, чтобы мы получше узнали друг друга. Он постоянно говорил о моей поездке во Францию и заявил, что не успокоится до тех пор, пока не покажет мне свой замок. А я в свою очередь сказала, что не успокоюсь, пока не увижу этот замок.
   Я восхищалась им, мне все в нем нравилось: прекрасные манеры, галантность, даже то, что мы, англичане, называли дендизмом. Это меня очаровывало. Но больше всего меня радовало то, что он относился ко мне, как ко взрослой, и именно поэтому очень скоро я рассказала ему о Диконе Я любила Дикона Я собиралась выйти замуж за Дикона Дикон был самым красивым из всех мужчин, которых я видела.
   Мне кажется, сказала я, — он должен вам понравиться когда-нибудь.
   Вот видишь, что делают годы, — со смехом ответил он. Я уже не могу быть таким привлекательным, как Дикон. Единственное, что меня утешает, это то, что Дикону когда-нибудь тоже придется пережить такое Что за чепуха! — воскликнула я. — Вы по-своему просто великолепны. Дикон просто моложе., хотя он гораздо старше меня. Примерно на одиннадцать лет старше.
   Отец слегка склонил голову набок и сказал:
   Бедный старик.
   Я поняла, что могу говорить с ним о Диконе так, как никогда не могла говорить на эту тему с матерью.
   Видите ли, — объяснила я, — она ненавидит его. Это как-то связано с теми шутками, которые он проделывал мальчишкой. Он был большим проказником, как это свойственно мальчишкам. Я уверена, вы в свое время вели себя не лучше него.
   Наверняка, — согласился он.
   Так что, по-моему, глупо относиться к людям с предубеждением…
   — Расскажи мне о Диконе, — попросил он. Я попыталась описать Дикона, что оказалось нелегкой задачей.
   — У него красивые вьющиеся белокурые волосы. По-моему, их называют гиацинтовыми, поэтому я всегда любила гиацинты. Глаза у него синие… Не темно-синие, как у меня, светлее. Его черты лица словно вылеплены великим скульптором..
   — Новое воплощение Аполлона, — заметил граф.
   — Он очень обаятельный.
   — Так я и понял.
   — Он незаурядная личность, — сказала я. — Кажется, что он ничего не принимает всерьез… кроме нас. Думаю, к нашим отношениям он относится серьезно. Он остроумен, иногда до жестокости… но только не ко мне. От этого он еще больше мне нравится. Иначе он был бы полным совершенством.
   — Некоторое несовершенство делает людей просто неотразимыми, — сказал граф. — Я это понимаю.
   — А если я вам кое-что расскажу, вы не будете пересказывать это матери?
   — Я обещаю.
   — Мне кажется, она немножко ревнует.
   — Неужели?
   — Ну, видите ли, это из-за матери… моей милой бабушки Клариссы. Я ее люблю. Задолго до того, как она вышла замуж за отца моей матери, у нее был роман — очень краткий, но незабываемый, — с молодым человеком. Он был совершенно…
   — Невинным?
   — Да. Он был сослан после бунта тысяча семьсот пятнадцатого года. А она вышла замуж за моего дедушку, и родилась моя мать. Этот молодой человек вернулся уже после смерти дедушки, но вместо того, чтобы жениться на бабушке, женился на кузине Сабрине, а позже был убит при Калодене. Сабрина родила от него ребенка — Дикона. Его воспитывали вместе моя бабушка и Сабрина, и обе в нем души не чаяли. Они и сейчас его балуют. Мне всегда казалось, что моя мать считает, будто ее мать любила Дикона больше, чем… собственного ребенка. Я немножко сложно объясняю, но вы понимаете?
   Понимаю.
   Поэтому она всегда ненавидела Дикона.
   А нет ли какой-нибудь более серьезной причины?
   — О, причины всегда найдутся, разве не так? Нужно только невзлюбить человека, а потом уже можно выдумать много причин, по которым он тебе не нравится.
   — Да ты просто философ.
   — Вы смеетесь.
   — Напротив, я весь восхищение. Если я и улыбаюсь, так только потому, что я счастлив, завоевав твое доверие.
   — Я подумала, быть может, вы сможете повлиять на мою маму?
   — Расскажи мне о нем побольше.
   — Мы с Диконом любим друг друга.
   — Он гораздо старше тебя.
   — Всего на одиннадцать лет. А людям свойственно взрослеть.
   — Неоспоримый факт.
   — И когда мне будет сорок, то ему будет пятьдесят один, то есть тогда мы оба будем старыми… так какое это имеет значение?
   — Действительно, с годами разрыв сокращается, но, увы, в данный момент нам приходится принимать его во внимание. Я думаю, он несколько поспешил, сделав тебе предложение.
   — А я так не думаю. Королевы бывают помолвлены еще в колыбели.
   — И вновь ты права. Но часто эти помолвки ни к чему не ведут. В жизни порой лучше осмотреться и подождать. Как ты собираешься жить? Выйти замуж за Дикона сейчас… в твоем возрасте!
   — Я полагаю, все скажут, что я слишком молода для этого. Но я могу и подождать, скажем, до четырнадцати лет.
   — Все еще слишком юный возраст, что это… всего два-три года? Я вздохнула.
   — Ну, мы подождем до этого возраста, но уж когда мне исполнится четырнадцать, ничто, ничто не остановит меня.
   — Возможно, тогда никто и не захочет останавливать тебя.
   — О нет, моя мать захочет. Я говорю вам, она ненавидит Дикона. Она говорит, что ему нужен Эверсли, а не я. О, вы ведь не знаете! Эверсли принадлежит моей матери. Так уж получилось, а я ее единственный ребенок, так что, видимо, в свое время он перейдет ко мне. Вот почему, — говорит она, — Дикон хочет на мне жениться.
   — А ты? Что думаешь ты?
   — Я знаю, что ему нужен Эверсли. Сейчас он управляет Клаверингом, но их имение не идет ни в какое сравнение с нашим. Он говорит, что когда мы поженимся, он перейдет в Эверсли. Это же естественно, не так ли? Он честолюбив. Я и не хочу, чтобы он был другим.
   — А твоя мать считает, что если бы не Эверсли, то он бы не хотел на тебе жениться.
   — Так она говорит.
   — И… — добавил он, вопросительно посмотрев на меня, — нет способа это выяснить?
   — А я и не хочу выяснять. Почему бы ему и не хотеть Эверсли? Я знаю, что отчасти именно поэтому он и хочет жениться на мне. А как может быть иначе? Любить кого-то за то, что у него есть поместье, — это то же самое, что любить за красивые волосы или глаза.
   — Думаю, что на это может быть и другая точка зрения. Глаза или волосы — неотъемлемая часть личности… А дом — нет.
   — Ладно, давайте закончим разговор об этом. Я собираюсь выйти замуж за Дикона.
   — Насколько я понимаю, ты очень решительная юная леди.
   — Мне хотелось бы, чтобы вы переубедили мою мать. В конце концов… ведь теперь вы член нашей семьи, не так ли? В качестве моего отца вы могли бы высказаться по этому вопросу, хотя, предупреждаю вас, ничьи уговоры не повлияют на мое решение.
   — В это я с готовностью верю и, поскольку лишь недавно признан членом семьи, чьи права на уважение со стороны дочери еще не устоялись, не рискну пытаться переубедить ее. Я могу всего лишь предложить совет, а советы, как известно, даже если выслушиваются, то принимаются только в том случае, если они совпадают с нашими намерениями. Так что я тебе скажу лишь то, что сказал бы любому человеку в подобной ситуации: нужно подождать и посмотреть, что произойдет, — Сколько ждать?
   — До тех пор, пока не наступит брачный возраст.
   — А если ему действительно нужен Эверсли?
   — Ты уже сказала, что тебе это известно.
   — Я имею в виду, если ему поместье нужно больше, чем я.
   — Единственный путь выяснить это — передать Эверсли из рук твоей матери в другие руки и посмотреть, будешь ли ты ему нужна после этого.
   — Она хочет, чтобы Эверсли остался в семье.
   — Несомненно, найдется какой-нибудь забытый дальний родственник.
   — Дикон сам является дальним родственником. Мой дядя Карл не передал ему право на владение, поскольку считает, что его отец был, как он говорил, чертовым якобитом. Дядя несколько нелогичен, поскольку дедушка моей матери тоже был якобит. Но, возможно, он решил, что поколением раньше это было не так страшно.
   — Тогда опять нам приходится возвращаться к золотому правилу: подождать и посмотреть. В конце концов, моя милая Лотти, если посмотреть в лицо фактам, это единственное, что тебе остается.
   — Не думаете ли вы, что я слишком молода для того, чтобы иметь свое собственное мнение? Именно так считает моя мать.
   — Я думаю, что ты уже достаточно взрослая, чтобы точно знать, чего хочешь от жизни. Я скажу тебе еще одно золотое правило. Принимай решение, если в этом есть необходимость, но когда приходит пора расплачиваться, то расплачивайся за него по-честному. Это достойный принцип.
   Пристально посмотрев на него, я сказала:
   — Я рада тому, что вы вернулись, я рада услышать правду. Я рада, что вы мой отец.
   На его лице появилась удовлетворенная улыбка. В моем новом отце не было ничего сентиментального. Если бы я сказала что-либо подобное Жан-Луи, его глаза немедленно наполнились бы слезами.
   Мой отец сказал:
   — Настала пора обратиться к тебе с приглашением. Вскоре мне придется уехать. Не желаешь ли ты поехать со мной… с кратким визитом? Я с огромным удовольствием покажу тебе свою страну.
 
   Я очень гордилась тем, что путешествую с ним, и обратила внимание на особое отношение к нему везде, где мы появлялись. В своей стране он был могущественным и богатым человеком, конечно, но какое-то прирожденное чувство собственного достоинства воздействовало даже на незнакомых с ним людей. Везде он получал наилучшее обслуживание так, будто это было его неотъемлемым правом, и окружающие чувствовали это и выполняли свои обязанности беспрекословно.
   Передо мной открывался новый мир, и я начала понимать, какой тихой скучной жизнью мы жили в провинции. Правда, несколько раз я была в Лондоне, но ни разу не была принята при дворе, хотя, полагаю, наш двор во главе с добрым домоседом королем Георгом и его простодушной королевой Шарлоттой очень отличался от расточительного двора короля Франции Людовика XV. По иронии судьбы достойные люди — никто не мог отнять этого у наших короля и королевы — почитались аморальными, а двор Людовика XV, несомненно, безнравственный, был предметом восхищения Ну, пожалуй, не совсем восхищения, но во всяком случае считался настолько интересным, что там обязательно следовало побывать.
   Мой новый отец был полон решимости очаровать меня и, как я теперь понимаю, заставить полюбить его страну и его образ жизни. А я была вполне готова к тому, чтобы поддаться очарованию.
   Мы добирались до Обинье не спеша, останавливаясь на ночь на превосходных постоялых дворах. Граф гордо называл меня своей дочерью, и я сверкала в отраженных лучах его славы.
   — Мы посетим Париж и, возможно, Версаль, позже, — сказал он. — Я хочу, чтобы сначала ты хорошенько познакомилась с моей родиной.
   Я счастливо улыбалась. Трудно было найти кого-то, кто бы с большей готовностью откликнулся на такое предложение.
   Отец был доволен тем, что я оказалась хорошей наездницей, поскольку, по его словам, путешествовать верхом гораздо интереснее, чем в карете. Это были чудесные дни — я скакала рядом с ним и все еще не переставала изумляться тому открытию, что он мой отец, и чувствовать некоторые угрызения совести, потому что путешествие доставляло мне огромное удовольствие, болтать жизнерадостно, менее сдержанно, чем даже со своей матерью или с покойным Жан-Луи. Причина, как я догадываюсь, крылась в том, что граф был светским человеком и относился ко мне так, словно я уже кое-что понимала в жизни. Он явно не видел поводов скрывать от меня факты, которые человек моего возраста и умственного развития уже должен знать. Именно поэтому мне и было легко разговаривать с ним о Диконе. Похоже, он понимал мои чувства и не пытался оскорблять меня, намекая на то, что они не могут быть глубокими, принимая во внимание мою молодость. В его обществе я не чувствовала себя ребенком, и это было главной причиной, по которой мне так нравилось находиться рядом с ним.
   Только когда мы оказались во Франции, граф начал рассказывать мне о своих друзьях и о людях, с которыми мне предстояло встретиться. Как ни странно, до сих пор я и сама не задумалась о том, что у него может быть семья. Почти все время он описывал придворную жизнь, и я просто не могла представить его в домашней обстановке.