Он стал прикидывать, что же с ним теперь будет. Контролер никогда не говорил об этом – только о технической стороне операции.
– Не раскрывайте им всего сразу. Заставьте их как следует потрудиться. Путайте их в мелочах, выпускайте кое-какие факты, ступайте по собственному следу. Будьте раздражительны, будьте требовательны, трудны в общении. Пейте как лошадь, не напирайте на идеологию, они вам все равно не поверят. Им хочется иметь дело с человеком, которого они купили, получить информацию от достойного противника, а полуспятивший ренегат им ни к чему. А главное, они хотят докопаться до истины. Почва подготовлена, мы проделали все это давным-давно: мелочи, детали, отдельные факты. Вы для них – последняя отмычка к сейфу.
Он не мог отказаться: нельзя же покидать поле решающего сражения, когда за тебя уже провели все предварительные бои.
– Могу вам сказать только одно, Алек: дело того стоит. Оно связано с нашими особыми интересами. Не погубите его – и мы одержим крупную победу.
Лимас не верил, что сможет выдержать пытки. Он вспомнил книгу Кестлера, в которой старый революционер готовит себя к пыткам, поднося к пальцам зажженные спички. Читал он мало, но эту книгу прочел и запомнил.
Когда они приземлились в Темпельхофе, уже почти стемнело. Лимас видел, как несутся им навстречу берлинские огни, почувствовал тупой толчок, когда самолет коснулся земли, и заметил спешащих из темноты пограничников и таможенников.
На мгновение он испугался, как бы кто-нибудь из старых знакомых случайно не опознал его в аэропорту. Но когда они бок о бок с Петерсом шли бесконечными коридорами – пограничная проверка, таможня и прочее – и ни одно знакомое лицо не повернулось к нему, он понял, что то был вовсе не испуг, а надежда, надежда, что какие-нибудь непредвиденные обстоятельства пресекут его отчаянное решение довести дело до конца.
Ему показалось любопытным, что Петерс перестал делать вид, будто они не знакомы. Похоже, Петерс считал Западный Берлин совершенно безопасной почвой, где можно на время оставить бдительность и настороженность, просто перевалочным пунктом по пути на Восток.
Они прошли через большой зал для прилетающих к главному выходу, но тут Петерс, словно внезапно переменив решение, круто свернул в сторону и вывел Лимаса через боковой выход на стоянку такси и личных машин. Здесь он чуть помедлил, постоял под фонарем над дверью, опустил чемодан на землю, демонстративно достал из-под мышки газету, развернул ее, затем вновь свернул, сунул в левый карман плаща и поднял чемодан. Сразу же вслед за этим со стороны стоянки на мгновение сверкнули и погасли фары.
– Идемте, – сказал Петерс и быстро зашагал по бетонированной площади. Лимас на некотором расстоянии следовал за ним. Когда они подошли к первому ряду машин, дверца черного «мерседеса» распахнулась и внутри приветливо зажегся свет. Петерс, обогнавший Лимаса метров на десять, быстро подошел к машине, о чем-то тихо переговорил с водителем, а затем подозвал Лимаса.
– Наша машина. Поторапливайтесь.
Это был старый «мерседес-180». Лимас безропотно залез в машину. Петерс уселся рядом с ним. Они обогнали маленькую ДКВ с двумя пассажирами на заднем сиденье. Впереди метрах в двадцати виднелась телефонная будка. Какой-то мужчина говорил по телефону, он продолжал говорить и когда они проезжали мимо. Лимас оглянулся и заметил, что ДКВ следует за ними. «Славно встречают», – подумал он.
Они ехали очень медленно. Лимас сидел, сложив руки на коленях и глядя прямо перед собой. Смотреть в окно на Берлин ему не хотелось. Он знал, что это его последний шанс. Сидя рядом с Петерсом, он мог неожиданно ударить его ребром правой ладони по шее и сломать ее. Мог открыть дверцу и броситься бежать, петляя, чтобы увернуться от пуль из машины. Он мог спастись – здесь, в Берлине были люди, которые позаботились бы о нем, – он сумел бы ускользнуть.
Но он не шевельнулся.
Переезд в Восточный сектор оказался на редкость простым. Лимас не думал, что все будет так просто. Минут десять они постояли, и Лимас понял, что они дожидаются определенного времени. Когда они подъехали к западноберлинскому КПП, их с чудовищным ревом обогнала все та же машина и замерла у будки. «Мерседес» остановился метрах в тридцати сзади. Две минуты спустя красный и белый флажки дали отмашку, пропуская ДКВ, и по этому сигналу обе машины тронулись одновременно, мотор «мерседеса» скрежетал на второй скорости, водитель откинулся на спинку сиденья, держа руль вытянутыми руками.
Пока они проезжали пятьдесят метров, разделявшие два КПП, Лимас почти машинально отметил про себя новые укрепления с восточной стороны стены – железные зубья на шоссе, наблюдательные вышки и двойное заграждение из колючей проволоки. Дела шли все круче.
«Мерседес» не стал останавливаться у второго КПП, шлагбаум был уже поднят, они проехали, не замедляя хода, а восточногерманские полицейские просто наблюдали за ними в бинокль. ДКВ куда-то пропала, Лимас вновь заметил ее только минут через десять. Теперь они ехали очень быстро. Лимас ожидал, что они остановятся в Восточном Берлине, быть может, поменяют машину и поздравят друг друга с успешной операцией. Но они продолжали ехать в восточном направлении.
– Куда мы едем? – спросил он Петерса.
– Мы уже приехали. Германская Демократическая Республика. Вас тут ждут.
– Я думал, мы поедем дальше на восток.
– Мы и поедем. Но сперва проведем тут пару дней. Нам кажется, что немцам захочется поговорить с вами.
– Понятно.
– В конце концов, ваша деятельность протекала главным образом на немецкой земле. Я отправил им некоторые данные из полученной от вас информации.
– И они пожелали со мной встретиться?
– Им никогда не попадался человек вроде вас, человек, столь близко стоящий, так сказать, к первоисточнику. Мое начальство решило, что мы не можем отказать им во встрече с вами.
– А куда мы поедем потом? Из Германии?
– Дальше на восток.
– С кем из немцев мне предстоит говорить?
– Это имеет для вас какое-то значение?
– Не особенное. Просто я знаю по имени большинство сотрудников отдела. Вот и поинтересовался.
– Кого вы ожидали здесь встретить?
– Фидлера, – спокойно ответил Лимас. – Заместителя начальника разведки. Помощника Мундта. Все серьезные дознания проводит он. Порядочный сукин сын.
– Почему же?
– Жестокий ублюдок. Я о нем наслышан. Он поймал одного агента Петера Гийома и запытал его чуть ли не до смерти.
– Шпионаж – это вам не игра в крикет, – кисло заметил Петерс, после чего они оба погрузились в молчание.
«Значит, Фидлер», – подумал Лимас. Лимас в самом деле знал Фидлера. Знал по фотографиям в досье и по отчетам своих бывших подчиненных. Стройный, подтянутый человек, еще сравнительно молодой, с приятной внешностью. Темные волосы, яркие карие глаза. Интеллигент и дикарь, как говорили о нем Лимасу. Легкое, стремительное тело и цепкий пытливый ум. Человек, внешне лишенный личных амбиций, но не ведающий колебаний там, где речь шла о жизни других. В Отделе Фидлер был «белой вороной» – не участвовал в тамошних интригах, казалось, вполне довольствуясь второстепенной ролью в тени у Мундта и без всяких шансов на повышение. Его невозможно было отнести ни к одной из известных Цирку группировок: даже те, кто работал с ним в Отделе, не могли бы с уверенностью сказать, какое место он там занимает и какую имеет власть. Фидлер был одиночкой: его боялись, его не любили и ему не доверяли. Любые чувства он умело прятал под маской сокрушительного сарказма.
– На Фидлера мы и сделаем ставку, – сказал Контролер.
Они обедали втроем – Лимас, Контролер и Гийом – в мрачном маленьком доме в Саррей, где Контролер жил со своей женой в окружении резных индийских столиков с медными столешницами.
– Фидлер – это служка, который в один прекрасный день всадит нож в спину своему первосвященнику. Он единственный, кто может сравниться с Мундтом. – Тут Гийом утвердительно кивнул головой. – И ненавидит его всеми фибрами души. Фидлер, конечно же, еврей, а Мундт нечто совсем иное. Довольно взрывоопасное сочетание. Мы решили, – сказал он, имея в виду себя и Гийома, – вложить Фидлеру в руки оружие, которым он уничтожит Мундта. И вам, мой милый Лимас, предстоит подвигнуть его на это. Разумеется, косвенно, потому что вы с ним не встретитесь. По крайней мере мне хочется на это надеяться.
И все расхохотались, в том числе и Лимас. Тогда это казалось недурной шуткой, во всяком случае, для такого остряка, как Контролер.
Должно быть, уже перевалило за полночь. Некоторое время они ехали грунтовой дорогой. Наконец остановились, и мгновение спустя на дороге показалась ДКВ. Выйдя из машины, Лимас заметил, что в ДКВ было уже три пассажира. Двое вышли, а третий остался, проглядывая при свете лампочки какие-то бумаги – худощавая фигура, почти неразличимая в полутьме.
Они находились возле какой-то заброшенной конюшни, метрах в тридцати стоял дом. При свете фар Лимас разглядел низкое строение из бревен и побеленного кирпича. Луна светила так ярко, что на фоне бледного неба четко вырисовывались поросшие лесом вершины холмов. Они направились к дому. Петерс и Лимас впереди, двое других следом. Третий пассажир все еще оставался в машине.
У двери Петерс остановился, поджидая тех двоих. У одного в руках была связка ключей, и пока он возился с замками, его напарник стоял, руки в карманах, охраняя его.
– Да, с ними шутки плохи, – заметил Лимас. – А что они думают насчет того, кто я такой?
– Им платят не за то, чтобы они думали, – ответил Петерс и, обернувшись к ним, спросил по-немецки:
– Он идет с нами?
Немец, пожав плечами, поглядел в сторону машины.
– Придет. Но он любит ходить в одиночку.
Они вошли в дом, человек с ключами шел впереди. Внутреннее убранство напоминало охотничий домик, кое-где старый, кое-где подновленный. Тусклые лампы под потолком слабо освещали помещение. Во всем сквозила какая-то заброшенность и неуютность, словно тут бывали только от случая к случаю. На всем был налет казенщины: инструкции по противопожарной безопасности, канцелярская зелень стен, тяжелые пружинные замки, а в гостиной, довольно комфортабельной по сравнению с другими комнатами, тяжелая темная исцарапанная мебель и обязательные портреты советских вождей. Для Лимаса такие отступления от принципа анонимности были верным признаком постепенного сращения Отдела с бюрократией. Нечто подобное он замечал и в Цирке.
Петерс сел, а вслед за ним и Лимас. Они подождали минут десять, может, чуть больше, а затем Петерс обратился к одному из немцев, почтительно застывших у двери:
– Пойдите и скажите ему, что мы ждем. И принесите что-нибудь поесть. Мы голодны. – А когда тот уже собирался выйти, добавил:
– И виски! Пусть принесут виски и стаканы.
Немец пожал плечами и с явной неохотой вышел, не закрыв за собой двери.
– Вы уже тут бывали? – спросил Лимас.
– Да, несколько раз.
– По какому поводу?
– Вроде вашего. Не совсем, конечно, просто по делам службы.
– Вместе с Фидлером?
– Да.
– И каков он?
Петерс помедлил.
– Для еврея совсем недурен.
В этот момент Лимас обернулся на шум и увидев в проеме двери Фидлера. В одной руке он держал бутылку виски, в другой – стаканы и минералку. Рост примерно метр семьдесят. Темно-синий костюм с длинным не по фигуре однобортным пиджаком. Вид довольно холеный, глаза карие и блестящие. Смотрел Фидлер не на них, а на охранника у двери.
– Ступай прочь, – приказал он. В его немецком сквозил легкий саксонский выговор. – Ступай прочь и скажи напарнику, чтобы принес нам поесть.
– Я уже говорил ему, – вмешался Петерс. – Им уже было сказано. Но они и пальцем не шевельнули.
– Много о себе мнят, – сухо сказал Фидлер, переходя на английский. – Они полагают, что мы должны держать для этого прислугу.
Фидлер провел годы войны в Канаде. Лимас вспомнил об этом, услышав его английский. Родители Фидлера были евреи-эмигранты из Германии, убежденные марксисты, и в сорок шестом они вернулись на родину, исполненные решимости принять участие в построении сталинской Германии, чего бы им это ни стоило.
– Здравствуйте, – сказал он вскользь Лимасу. – Рад видеть вас.
– Здравствуйте, Фидлер.
– Вот и кончилось ваше странствие.
– Что вы имеете в виду, черт побери? – вскинулся Лимас.
– Прямо противоположное тому, что говорил вам Петерс. Никуда дальше вы не поедете. К сожалению, – с усмешкой добавил он.
Лимас резко обернулся к Петерсу.
– Это правда? – Голос его задрожал от ярости. – Это правда? Ну, выкладывайте!
Петерс кивнул.
– Да, правда. Я всего лишь посредник. Нам пришлось поступить так. Уж извините.
– Но почему же?
– Force majeure, – вмешался Фидлер. – Ваше первоначальное дознание происходило на Западе, а там только посольства в состоянии обеспечить связь такого рода, какая нужна нам. Но у ГДР нет посольств в странах Запада. Пока еще нет. Поэтому в посольствах наших союзников соответствующие отделы предоставляют нам средства связи и тому подобное – все, в чем нам до поры отказано.
– Сукин ты сын, – прошипел Лимас, – паршивый сукин сын! Ты знал, что я ни за что не отдамся в руки вашей поганой контрразведки, поэтому меня и обманули, так? Поэтому вы и обратились к русским?
– Мы воспользовались помощью советского посольства в Германии. А что нам оставалось делать? Но это была наша операция. И мы поступили вполне разумно. Кто же знал, что ваши любезные англичане так быстро по вас затоскуют?
– Кто знал? Когда вы сами натравили их на меня? Разве не так, Фидлер? Недурно подстроено!
«Постоянно давайте им понять, что не любите их, – говорил Контролер. – Тогда они вдвойне будут ценить то, что услышат от вас».
– Смехотворное предположение, – сухо сказал Фидлер и, поглядев на Петерса, добавил что-то по-русски.
Тот кивнул и поднялся.
– Прощайте, – сказал он Лимасу. – И удачи вам! – Устало улыбнувшись, он кивнул Фидлеру и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся и повторил:
– Удачи вам.
Казалось, он ждет каких-то прощальных слов от Лимаса, но тот словно не слышал его. Смертельно побледнев, он опустил руки вдоль тела, но при этом выставил большие пальцы вперед, будто готовясь к драке. Петерс застыл у двери.
– Мне следовало помнить, – начал Лимас со странной смесью истерики и гнева, – следовало бы знать, что у тебя, Фидлер, никогда не хватит смелости выгребать дерьмо собственными руками. Это ведь так типично для вашей ублюдочной полустраны и для вашей ублюдочной разведки – дерьмо за вами выгребает добрый дядюшка. Да и какая вы страна, какое у вас, к черту, правительство – третьесортная диктатура политических неврастеников. Ублюдок, садист! – указывая пальцем на Фидлера, заорал Лимас. – Я тебя знаю, это на тебя похоже! Ты ведь всю войну проторчал в Канаде? Неплохое местечко, чтобы спокойно отсидеться. Держу пари, что ты прятал голову к мамочке под юбку, как только над вами пролетал самолет. Ну, и кем ты стал теперь? Вонючая шестерка на подхвате у Мундта! Да еще двадцать две русские дивизии, чтобы вы не дергались. Ладно, мне жаль тебя, Фидлер, проснешься однажды утром – а русские ушли. Тут уж с тобой разделаются – не спасет тебя ни мамочка, ни добрый русский дядюшка. И поделом тебе!
Фидлер пожал плечами.
– Знаете, Лимас, вам лучше рассматривать это как визит к зубному врачу. Чем быстрей все будет сделано, тем скорее вы отправитесь домой. Поешьте и ложитесь спать.
– Вы прекрасно знаете, что мне нельзя домой. Вы сами об этом позаботились. Растрезвонили обо мне по всей Англии – вы, вы оба. Вы прекрасно знаете, что если бы это зависело от меня, я никогда бы сюда не приехал.
Фидлер опустил глаза. У него были тонкие, длинные пальцы.
– Едва ли стоит сейчас заниматься философствованием, – сказал он. – По-моему, вам пока не на что жаловаться. Наша работа – и ваша, и моя – строится на принципах теории, гласящей, что общее куда важнее индивидуального. Вот почему для коммунистов секретная служба – это орудие в борьбе, и вот почему разведка в вашей стране так старательно прикрывается pudeur anglaise. Эксплуатацию отдельного человека можно оправдать только интересами коллектива, не так ли? Ваше негодование кажется несколько смешным. Мы здесь не для того, чтобы препираться о моральном кодексе добропорядочного англичанина. Кстати говоря, – добавил он вкрадчиво, – ваше собственное поведение, если взглянуть на него с пуританской точки зрения, тоже не отличалось особой безупречностью.
Лимас глядел на него с нескрываемым отвращением.
– Знаю я ваш расклад. Ты ведь у Мундта на побегушках, верно? Говорят, ты метишь на его место. Думаю, теперь ты его получишь. Всесилие Мундта подходит к концу. Начинается твое.
– Не понимаю, – возразил Фидлер.
– Ведь я – твое достижение, разве не так? – хмыкнул Лимас.
Фидлер на мгновение задумался, а потом пожал плечами и сказал:
– Операция проведена успешно. Теперь вопрос в том, многого ли вы стоите. Но операция была удачной. Она отвечает главному требованию нашей профессии: она сработала.
– Полагаю, что честь ее проведения вы припишете себе, – сказал Лимас, бросив взгляд на Петерса.
– Дело не в том, кто себе ее припишет, – возразил Фидлер, – вовсе не в этом. – Он уселся на подлокотник дивана и задумчиво поглядел на Лимаса. – Но один повод для негодования у вас все же есть. Кто сообщил вашей разведке о нашем соглашении? Мы этого не делали. Можете мне не верить, но это правда. Мы не сообщали. Нам вовсе не хотелось, чтобы они об этом знали. У нас были свои планы насчет дальнейшего сотрудничества с вами – планы, которые теперь выглядят просто смешными. Итак, кто же сообщил им? Вы – отрезанный ломоть, вы катились по наклонной плоскости, у вас не было ни жилья, ни друзей, ни связей. Как же, черт побери, они пронюхали о вашем исчезновении? Кто-то сообщил им – едва ли Эш или Кифер, поскольку они арестованы.
– Арестованы?
– Так нам кажется. Не обязательно за участие в вашем деле, были ведь и другие…
– Понятно, понятно.
– Я говорю вам сейчас все как есть. Нам хватило бы подробного отчета Петерса из Голландии. Вы получили бы свои деньги и могли бы уехать. Но вы не рассказали всего, что знаете, а мне нужно знать все. Да кстати, ваше присутствие здесь – это для нас лишние хлопоты.
– Да уж, вы совершили промах. Мне, черт побери, известно все на свете, так что милости просим.
Воцарилось молчание. Тем временем Петерс, сухо и отнюдь не дружелюбно кивнув Фидлеру, тихо вышел из комнаты. Фидлер взял бутылку виски и плеснул в оба стакана.
– Увы, наверное, нет содовой, – сказал он. – Хотите с водой? Я велел принести содовую, а они притащили какой-то вонючий лимонад.
– Да идите вы к черту, – сказал Лимас. Он вдруг почувствовал жуткую усталость. Фидлер покачал головой.
– Вы гордец, Лимас, – сказал он. – Но ничего страшного. Поешьте и ложитесь спать.
В комнату вошел охранник с подносом, уставленным тарелками – сосиски, зеленый салат, черный хлеб.
– Грубовато, но сытно, – сказал Фидлер. – К сожалению, без картошки. У нас временные перебои с картофелем.
Они молча принялись за еду. Фидлер ел с предельной сосредоточенностью человека, подсчитывающего поглощаемое им количество калорий.
Охранники препроводили Лимаса в спальню. Чемодан нес он сам – тот чемодан, которым снабдил его Кифер перед отлетом из Англии. Он шагал между ними по широкому коридору, который вел от центрального входа в глубь дома. Они подошли к большой двустворчатой двери, один из охранников отпер ее и приказал Лимасу войти первым. Тот распахнул дверь и очутился в маленькой барачного типа комнате с двумя койками, креслом и чем-то вроде письменного стола. Все это походило на тюремную камеру. Стены были увешаны фотографиями девиц, но ставни на окнах закрыты. Поставив чемодан на пол, он пошел открыть вторую дверь. Помещение за нею было точной копией первого, но тут стояла только одна койка и на стенах не было фотографий.
– Тащите сюда вещи, – сказал Лимас. – Я устал.
Не раздеваясь, он улегся на постель и через несколько минут уже крепко спал.
Его разбудил охранник, принесший завтрак: черный хлеб и эрзац-кофе. Лимас поднялся и подошел к окну.
Дом стоял на холме, сразу под окном склон круто уходил вниз, но кроны высоких елей возвышались над вершиной холма. За ними удивительно симметрично тянулась в даль бесконечная череда холмов, поросших густым лесом. То тут, то там лесные овраги и пожары образовали узкие просветы, похожие на Ааронову тропу среди чудесным образом расступившегося моря деревьев. Нигде не было ни единого намека на человеческое жилье: ни дома, ни церкви, ни даже каких-нибудь развалин, только грязная желтая дорога, тонкой линией прочертившая долину. Ниоткуда не доносилось ни звука. Казалось невероятным, что такое огромное пространство может быть столь безмолвным. День был холодный, но ясный. Ночью, должно быть, шел дождь, почва была влажной, и весь ландшафт так четко вырисовывался на фоне белого неба, что Лимас различал даже отдельные деревья на самых дальних холмах.
Он неторопливо одевался, попивая противный кислый кофе. Когда он уже почти оделся и хотел было приняться за хлеб, в комнату вошел Фидлер.
– Доброе утро, – приветливо сказал он. – Пожалуйста, завтракайте.
Он присел на кровать. Лимас не мог не признать, что выдержки у него хватает. И дело не в смелости, с которой он вошел, ведь полицейские, конечно, находятся в соседней комнате. Но в повадке Фидлера были упорство и уверенность, которые Лимас заметил и поневоле оценил.
– Вы задали нам весьма интересную задачку, – сказал Фидлер.
– Я рассказал все, что знал.
– Куда там, – улыбнулся Фидлер. – Куда там, далеко не все. Вы рассказали нам то, что помните сознательно.
– Чертовски тонко подмечено, – пробормотал Лимас, отставляя в сторону тарелку и закуривая сигарету – последнюю.
– Позвольте задать вам один вопрос, – с преувеличенной вежливостью человека, предлагающего партию в шахматы, сказал Фидлер. – Что бы вы, как опытный сотрудник разведки, стали делать с той информацией, которую вы нам предоставили?
– С какой именно?
– Мой дорогой Лимас, вы сообщили нам только часть информации. Вы рассказали нам о Римеке. Вы рассказали об устройстве нашей берлинской организации, о служащих и агентах. Но это, если можно так выразиться, прошлогодний снег. Информация, конечно, точная. Хорошо прописанный задний план, занимательное чтение, то там, то тут второстепенные факты, то там, то тут мелкая рыбешка, которую мы можем выловить. Но, говоря откровенно, все это далеко не то, за что платят пятнадцать тысяч фунтов, во всяком случае, в разведке. И не по нынешним расценкам, – снова улыбнулся он.
– Послушайте, – сказал Лимас. – Эту сделку предложили вы, а не я. Вы, Кифер и Петерс. Я не ползал на коленях перед вашими друзьями, подсовывая лежалый товар. Машину раскрутили вы сами, Фидлер. Вы назначили цену, вы пошли на риск. Кроме того, я пока еще не получил ни гроша. Так что не вините меня, если ваша операция окончилась пшиком.
«Пусть они сами сделают первый шаг навстречу», – подумал Лимас.
– Вовсе не пшиком, – возразил Фидлер. – Операция еще не закончилась. Да и не могла закончиться. Ведь вы не рассказали нам все, что знаете. Вы предоставили нам пока только один фрагмент актуальной информации. Я имею в виду «Роллинг Стоун». Позвольте снова задать вам тот же вопрос: как бы вы поступили, если бы я, или Петерс, или кто-нибудь еще преподнес вам подобную историю?
Лимас подумал.
– Мне было бы не по себе, – ответил он. – Такое случалось. Вы получаете намек или ряд намеков на то, что в определенном отделе или на определенном уровне у вас завелся вражеский агент. Ну и что дальше? Вы же не можете арестовать всех служащих. Вы не в состоянии расставить капканы на всех. Вы просто мотаете на ус. В случае с «Роллинг Стоун» вы даже не знаете, в какой стране он работает.
– Вы, Лимас, практик, а не теоретик, – улыбаясь, заметил Фидлер. – Позвольте задать вам несколько элементарных вопросов.
Лимас ничего не ответил.
– Досье – текущее досье дела «Роллинг Стоун» – какого цвета оно было?
– Серое с красным крестом – это означает ограниченный доступ.
– А что-нибудь еще на обложке было?
– Предупреждение. Список с пометкой, что любой человек, не поименованный в нем, если ему случайно попадет в руки досье, должен сразу, не открывая, вернуть его в расчетный отдел.
– А кто был в этом списке?
– Допущенных к «Роллинг Стоун»?
– Да.
– Заместитель Контролера, Контролер, его секретарша, расчетный отдел, мисс Брем из специальной регистрации и Сателлиты-Четыре. Кажется, все. И, наверное, отдел особой рассылки, но насчет этого я не уверен.
– Сателлиты-Четыре? А чем они занимаются?
– Странами за «железным занавесом», кроме СССР и Китая. Зоной.
– То есть Германской Демократической Республикой?
– То есть Зоной.
– А разве не странно, что в этом списке оказался целый отдел?
– Не раскрывайте им всего сразу. Заставьте их как следует потрудиться. Путайте их в мелочах, выпускайте кое-какие факты, ступайте по собственному следу. Будьте раздражительны, будьте требовательны, трудны в общении. Пейте как лошадь, не напирайте на идеологию, они вам все равно не поверят. Им хочется иметь дело с человеком, которого они купили, получить информацию от достойного противника, а полуспятивший ренегат им ни к чему. А главное, они хотят докопаться до истины. Почва подготовлена, мы проделали все это давным-давно: мелочи, детали, отдельные факты. Вы для них – последняя отмычка к сейфу.
Он не мог отказаться: нельзя же покидать поле решающего сражения, когда за тебя уже провели все предварительные бои.
– Могу вам сказать только одно, Алек: дело того стоит. Оно связано с нашими особыми интересами. Не погубите его – и мы одержим крупную победу.
Лимас не верил, что сможет выдержать пытки. Он вспомнил книгу Кестлера, в которой старый революционер готовит себя к пыткам, поднося к пальцам зажженные спички. Читал он мало, но эту книгу прочел и запомнил.
Когда они приземлились в Темпельхофе, уже почти стемнело. Лимас видел, как несутся им навстречу берлинские огни, почувствовал тупой толчок, когда самолет коснулся земли, и заметил спешащих из темноты пограничников и таможенников.
На мгновение он испугался, как бы кто-нибудь из старых знакомых случайно не опознал его в аэропорту. Но когда они бок о бок с Петерсом шли бесконечными коридорами – пограничная проверка, таможня и прочее – и ни одно знакомое лицо не повернулось к нему, он понял, что то был вовсе не испуг, а надежда, надежда, что какие-нибудь непредвиденные обстоятельства пресекут его отчаянное решение довести дело до конца.
Ему показалось любопытным, что Петерс перестал делать вид, будто они не знакомы. Похоже, Петерс считал Западный Берлин совершенно безопасной почвой, где можно на время оставить бдительность и настороженность, просто перевалочным пунктом по пути на Восток.
Они прошли через большой зал для прилетающих к главному выходу, но тут Петерс, словно внезапно переменив решение, круто свернул в сторону и вывел Лимаса через боковой выход на стоянку такси и личных машин. Здесь он чуть помедлил, постоял под фонарем над дверью, опустил чемодан на землю, демонстративно достал из-под мышки газету, развернул ее, затем вновь свернул, сунул в левый карман плаща и поднял чемодан. Сразу же вслед за этим со стороны стоянки на мгновение сверкнули и погасли фары.
– Идемте, – сказал Петерс и быстро зашагал по бетонированной площади. Лимас на некотором расстоянии следовал за ним. Когда они подошли к первому ряду машин, дверца черного «мерседеса» распахнулась и внутри приветливо зажегся свет. Петерс, обогнавший Лимаса метров на десять, быстро подошел к машине, о чем-то тихо переговорил с водителем, а затем подозвал Лимаса.
– Наша машина. Поторапливайтесь.
Это был старый «мерседес-180». Лимас безропотно залез в машину. Петерс уселся рядом с ним. Они обогнали маленькую ДКВ с двумя пассажирами на заднем сиденье. Впереди метрах в двадцати виднелась телефонная будка. Какой-то мужчина говорил по телефону, он продолжал говорить и когда они проезжали мимо. Лимас оглянулся и заметил, что ДКВ следует за ними. «Славно встречают», – подумал он.
Они ехали очень медленно. Лимас сидел, сложив руки на коленях и глядя прямо перед собой. Смотреть в окно на Берлин ему не хотелось. Он знал, что это его последний шанс. Сидя рядом с Петерсом, он мог неожиданно ударить его ребром правой ладони по шее и сломать ее. Мог открыть дверцу и броситься бежать, петляя, чтобы увернуться от пуль из машины. Он мог спастись – здесь, в Берлине были люди, которые позаботились бы о нем, – он сумел бы ускользнуть.
Но он не шевельнулся.
Переезд в Восточный сектор оказался на редкость простым. Лимас не думал, что все будет так просто. Минут десять они постояли, и Лимас понял, что они дожидаются определенного времени. Когда они подъехали к западноберлинскому КПП, их с чудовищным ревом обогнала все та же машина и замерла у будки. «Мерседес» остановился метрах в тридцати сзади. Две минуты спустя красный и белый флажки дали отмашку, пропуская ДКВ, и по этому сигналу обе машины тронулись одновременно, мотор «мерседеса» скрежетал на второй скорости, водитель откинулся на спинку сиденья, держа руль вытянутыми руками.
Пока они проезжали пятьдесят метров, разделявшие два КПП, Лимас почти машинально отметил про себя новые укрепления с восточной стороны стены – железные зубья на шоссе, наблюдательные вышки и двойное заграждение из колючей проволоки. Дела шли все круче.
«Мерседес» не стал останавливаться у второго КПП, шлагбаум был уже поднят, они проехали, не замедляя хода, а восточногерманские полицейские просто наблюдали за ними в бинокль. ДКВ куда-то пропала, Лимас вновь заметил ее только минут через десять. Теперь они ехали очень быстро. Лимас ожидал, что они остановятся в Восточном Берлине, быть может, поменяют машину и поздравят друг друга с успешной операцией. Но они продолжали ехать в восточном направлении.
– Куда мы едем? – спросил он Петерса.
– Мы уже приехали. Германская Демократическая Республика. Вас тут ждут.
– Я думал, мы поедем дальше на восток.
– Мы и поедем. Но сперва проведем тут пару дней. Нам кажется, что немцам захочется поговорить с вами.
– Понятно.
– В конце концов, ваша деятельность протекала главным образом на немецкой земле. Я отправил им некоторые данные из полученной от вас информации.
– И они пожелали со мной встретиться?
– Им никогда не попадался человек вроде вас, человек, столь близко стоящий, так сказать, к первоисточнику. Мое начальство решило, что мы не можем отказать им во встрече с вами.
– А куда мы поедем потом? Из Германии?
– Дальше на восток.
– С кем из немцев мне предстоит говорить?
– Это имеет для вас какое-то значение?
– Не особенное. Просто я знаю по имени большинство сотрудников отдела. Вот и поинтересовался.
– Кого вы ожидали здесь встретить?
– Фидлера, – спокойно ответил Лимас. – Заместителя начальника разведки. Помощника Мундта. Все серьезные дознания проводит он. Порядочный сукин сын.
– Почему же?
– Жестокий ублюдок. Я о нем наслышан. Он поймал одного агента Петера Гийома и запытал его чуть ли не до смерти.
– Шпионаж – это вам не игра в крикет, – кисло заметил Петерс, после чего они оба погрузились в молчание.
«Значит, Фидлер», – подумал Лимас. Лимас в самом деле знал Фидлера. Знал по фотографиям в досье и по отчетам своих бывших подчиненных. Стройный, подтянутый человек, еще сравнительно молодой, с приятной внешностью. Темные волосы, яркие карие глаза. Интеллигент и дикарь, как говорили о нем Лимасу. Легкое, стремительное тело и цепкий пытливый ум. Человек, внешне лишенный личных амбиций, но не ведающий колебаний там, где речь шла о жизни других. В Отделе Фидлер был «белой вороной» – не участвовал в тамошних интригах, казалось, вполне довольствуясь второстепенной ролью в тени у Мундта и без всяких шансов на повышение. Его невозможно было отнести ни к одной из известных Цирку группировок: даже те, кто работал с ним в Отделе, не могли бы с уверенностью сказать, какое место он там занимает и какую имеет власть. Фидлер был одиночкой: его боялись, его не любили и ему не доверяли. Любые чувства он умело прятал под маской сокрушительного сарказма.
– На Фидлера мы и сделаем ставку, – сказал Контролер.
Они обедали втроем – Лимас, Контролер и Гийом – в мрачном маленьком доме в Саррей, где Контролер жил со своей женой в окружении резных индийских столиков с медными столешницами.
– Фидлер – это служка, который в один прекрасный день всадит нож в спину своему первосвященнику. Он единственный, кто может сравниться с Мундтом. – Тут Гийом утвердительно кивнул головой. – И ненавидит его всеми фибрами души. Фидлер, конечно же, еврей, а Мундт нечто совсем иное. Довольно взрывоопасное сочетание. Мы решили, – сказал он, имея в виду себя и Гийома, – вложить Фидлеру в руки оружие, которым он уничтожит Мундта. И вам, мой милый Лимас, предстоит подвигнуть его на это. Разумеется, косвенно, потому что вы с ним не встретитесь. По крайней мере мне хочется на это надеяться.
И все расхохотались, в том числе и Лимас. Тогда это казалось недурной шуткой, во всяком случае, для такого остряка, как Контролер.
Должно быть, уже перевалило за полночь. Некоторое время они ехали грунтовой дорогой. Наконец остановились, и мгновение спустя на дороге показалась ДКВ. Выйдя из машины, Лимас заметил, что в ДКВ было уже три пассажира. Двое вышли, а третий остался, проглядывая при свете лампочки какие-то бумаги – худощавая фигура, почти неразличимая в полутьме.
Они находились возле какой-то заброшенной конюшни, метрах в тридцати стоял дом. При свете фар Лимас разглядел низкое строение из бревен и побеленного кирпича. Луна светила так ярко, что на фоне бледного неба четко вырисовывались поросшие лесом вершины холмов. Они направились к дому. Петерс и Лимас впереди, двое других следом. Третий пассажир все еще оставался в машине.
У двери Петерс остановился, поджидая тех двоих. У одного в руках была связка ключей, и пока он возился с замками, его напарник стоял, руки в карманах, охраняя его.
– Да, с ними шутки плохи, – заметил Лимас. – А что они думают насчет того, кто я такой?
– Им платят не за то, чтобы они думали, – ответил Петерс и, обернувшись к ним, спросил по-немецки:
– Он идет с нами?
Немец, пожав плечами, поглядел в сторону машины.
– Придет. Но он любит ходить в одиночку.
Они вошли в дом, человек с ключами шел впереди. Внутреннее убранство напоминало охотничий домик, кое-где старый, кое-где подновленный. Тусклые лампы под потолком слабо освещали помещение. Во всем сквозила какая-то заброшенность и неуютность, словно тут бывали только от случая к случаю. На всем был налет казенщины: инструкции по противопожарной безопасности, канцелярская зелень стен, тяжелые пружинные замки, а в гостиной, довольно комфортабельной по сравнению с другими комнатами, тяжелая темная исцарапанная мебель и обязательные портреты советских вождей. Для Лимаса такие отступления от принципа анонимности были верным признаком постепенного сращения Отдела с бюрократией. Нечто подобное он замечал и в Цирке.
Петерс сел, а вслед за ним и Лимас. Они подождали минут десять, может, чуть больше, а затем Петерс обратился к одному из немцев, почтительно застывших у двери:
– Пойдите и скажите ему, что мы ждем. И принесите что-нибудь поесть. Мы голодны. – А когда тот уже собирался выйти, добавил:
– И виски! Пусть принесут виски и стаканы.
Немец пожал плечами и с явной неохотой вышел, не закрыв за собой двери.
– Вы уже тут бывали? – спросил Лимас.
– Да, несколько раз.
– По какому поводу?
– Вроде вашего. Не совсем, конечно, просто по делам службы.
– Вместе с Фидлером?
– Да.
– И каков он?
Петерс помедлил.
– Для еврея совсем недурен.
В этот момент Лимас обернулся на шум и увидев в проеме двери Фидлера. В одной руке он держал бутылку виски, в другой – стаканы и минералку. Рост примерно метр семьдесят. Темно-синий костюм с длинным не по фигуре однобортным пиджаком. Вид довольно холеный, глаза карие и блестящие. Смотрел Фидлер не на них, а на охранника у двери.
– Ступай прочь, – приказал он. В его немецком сквозил легкий саксонский выговор. – Ступай прочь и скажи напарнику, чтобы принес нам поесть.
– Я уже говорил ему, – вмешался Петерс. – Им уже было сказано. Но они и пальцем не шевельнули.
– Много о себе мнят, – сухо сказал Фидлер, переходя на английский. – Они полагают, что мы должны держать для этого прислугу.
Фидлер провел годы войны в Канаде. Лимас вспомнил об этом, услышав его английский. Родители Фидлера были евреи-эмигранты из Германии, убежденные марксисты, и в сорок шестом они вернулись на родину, исполненные решимости принять участие в построении сталинской Германии, чего бы им это ни стоило.
– Здравствуйте, – сказал он вскользь Лимасу. – Рад видеть вас.
– Здравствуйте, Фидлер.
– Вот и кончилось ваше странствие.
– Что вы имеете в виду, черт побери? – вскинулся Лимас.
– Прямо противоположное тому, что говорил вам Петерс. Никуда дальше вы не поедете. К сожалению, – с усмешкой добавил он.
Лимас резко обернулся к Петерсу.
– Это правда? – Голос его задрожал от ярости. – Это правда? Ну, выкладывайте!
Петерс кивнул.
– Да, правда. Я всего лишь посредник. Нам пришлось поступить так. Уж извините.
– Но почему же?
– Force majeure, – вмешался Фидлер. – Ваше первоначальное дознание происходило на Западе, а там только посольства в состоянии обеспечить связь такого рода, какая нужна нам. Но у ГДР нет посольств в странах Запада. Пока еще нет. Поэтому в посольствах наших союзников соответствующие отделы предоставляют нам средства связи и тому подобное – все, в чем нам до поры отказано.
– Сукин ты сын, – прошипел Лимас, – паршивый сукин сын! Ты знал, что я ни за что не отдамся в руки вашей поганой контрразведки, поэтому меня и обманули, так? Поэтому вы и обратились к русским?
– Мы воспользовались помощью советского посольства в Германии. А что нам оставалось делать? Но это была наша операция. И мы поступили вполне разумно. Кто же знал, что ваши любезные англичане так быстро по вас затоскуют?
– Кто знал? Когда вы сами натравили их на меня? Разве не так, Фидлер? Недурно подстроено!
«Постоянно давайте им понять, что не любите их, – говорил Контролер. – Тогда они вдвойне будут ценить то, что услышат от вас».
– Смехотворное предположение, – сухо сказал Фидлер и, поглядев на Петерса, добавил что-то по-русски.
Тот кивнул и поднялся.
– Прощайте, – сказал он Лимасу. – И удачи вам! – Устало улыбнувшись, он кивнул Фидлеру и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся и повторил:
– Удачи вам.
Казалось, он ждет каких-то прощальных слов от Лимаса, но тот словно не слышал его. Смертельно побледнев, он опустил руки вдоль тела, но при этом выставил большие пальцы вперед, будто готовясь к драке. Петерс застыл у двери.
– Мне следовало помнить, – начал Лимас со странной смесью истерики и гнева, – следовало бы знать, что у тебя, Фидлер, никогда не хватит смелости выгребать дерьмо собственными руками. Это ведь так типично для вашей ублюдочной полустраны и для вашей ублюдочной разведки – дерьмо за вами выгребает добрый дядюшка. Да и какая вы страна, какое у вас, к черту, правительство – третьесортная диктатура политических неврастеников. Ублюдок, садист! – указывая пальцем на Фидлера, заорал Лимас. – Я тебя знаю, это на тебя похоже! Ты ведь всю войну проторчал в Канаде? Неплохое местечко, чтобы спокойно отсидеться. Держу пари, что ты прятал голову к мамочке под юбку, как только над вами пролетал самолет. Ну, и кем ты стал теперь? Вонючая шестерка на подхвате у Мундта! Да еще двадцать две русские дивизии, чтобы вы не дергались. Ладно, мне жаль тебя, Фидлер, проснешься однажды утром – а русские ушли. Тут уж с тобой разделаются – не спасет тебя ни мамочка, ни добрый русский дядюшка. И поделом тебе!
Фидлер пожал плечами.
– Знаете, Лимас, вам лучше рассматривать это как визит к зубному врачу. Чем быстрей все будет сделано, тем скорее вы отправитесь домой. Поешьте и ложитесь спать.
– Вы прекрасно знаете, что мне нельзя домой. Вы сами об этом позаботились. Растрезвонили обо мне по всей Англии – вы, вы оба. Вы прекрасно знаете, что если бы это зависело от меня, я никогда бы сюда не приехал.
Фидлер опустил глаза. У него были тонкие, длинные пальцы.
– Едва ли стоит сейчас заниматься философствованием, – сказал он. – По-моему, вам пока не на что жаловаться. Наша работа – и ваша, и моя – строится на принципах теории, гласящей, что общее куда важнее индивидуального. Вот почему для коммунистов секретная служба – это орудие в борьбе, и вот почему разведка в вашей стране так старательно прикрывается pudeur anglaise. Эксплуатацию отдельного человека можно оправдать только интересами коллектива, не так ли? Ваше негодование кажется несколько смешным. Мы здесь не для того, чтобы препираться о моральном кодексе добропорядочного англичанина. Кстати говоря, – добавил он вкрадчиво, – ваше собственное поведение, если взглянуть на него с пуританской точки зрения, тоже не отличалось особой безупречностью.
Лимас глядел на него с нескрываемым отвращением.
– Знаю я ваш расклад. Ты ведь у Мундта на побегушках, верно? Говорят, ты метишь на его место. Думаю, теперь ты его получишь. Всесилие Мундта подходит к концу. Начинается твое.
– Не понимаю, – возразил Фидлер.
– Ведь я – твое достижение, разве не так? – хмыкнул Лимас.
Фидлер на мгновение задумался, а потом пожал плечами и сказал:
– Операция проведена успешно. Теперь вопрос в том, многого ли вы стоите. Но операция была удачной. Она отвечает главному требованию нашей профессии: она сработала.
– Полагаю, что честь ее проведения вы припишете себе, – сказал Лимас, бросив взгляд на Петерса.
– Дело не в том, кто себе ее припишет, – возразил Фидлер, – вовсе не в этом. – Он уселся на подлокотник дивана и задумчиво поглядел на Лимаса. – Но один повод для негодования у вас все же есть. Кто сообщил вашей разведке о нашем соглашении? Мы этого не делали. Можете мне не верить, но это правда. Мы не сообщали. Нам вовсе не хотелось, чтобы они об этом знали. У нас были свои планы насчет дальнейшего сотрудничества с вами – планы, которые теперь выглядят просто смешными. Итак, кто же сообщил им? Вы – отрезанный ломоть, вы катились по наклонной плоскости, у вас не было ни жилья, ни друзей, ни связей. Как же, черт побери, они пронюхали о вашем исчезновении? Кто-то сообщил им – едва ли Эш или Кифер, поскольку они арестованы.
– Арестованы?
– Так нам кажется. Не обязательно за участие в вашем деле, были ведь и другие…
– Понятно, понятно.
– Я говорю вам сейчас все как есть. Нам хватило бы подробного отчета Петерса из Голландии. Вы получили бы свои деньги и могли бы уехать. Но вы не рассказали всего, что знаете, а мне нужно знать все. Да кстати, ваше присутствие здесь – это для нас лишние хлопоты.
– Да уж, вы совершили промах. Мне, черт побери, известно все на свете, так что милости просим.
Воцарилось молчание. Тем временем Петерс, сухо и отнюдь не дружелюбно кивнув Фидлеру, тихо вышел из комнаты. Фидлер взял бутылку виски и плеснул в оба стакана.
– Увы, наверное, нет содовой, – сказал он. – Хотите с водой? Я велел принести содовую, а они притащили какой-то вонючий лимонад.
– Да идите вы к черту, – сказал Лимас. Он вдруг почувствовал жуткую усталость. Фидлер покачал головой.
– Вы гордец, Лимас, – сказал он. – Но ничего страшного. Поешьте и ложитесь спать.
В комнату вошел охранник с подносом, уставленным тарелками – сосиски, зеленый салат, черный хлеб.
– Грубовато, но сытно, – сказал Фидлер. – К сожалению, без картошки. У нас временные перебои с картофелем.
Они молча принялись за еду. Фидлер ел с предельной сосредоточенностью человека, подсчитывающего поглощаемое им количество калорий.
Охранники препроводили Лимаса в спальню. Чемодан нес он сам – тот чемодан, которым снабдил его Кифер перед отлетом из Англии. Он шагал между ними по широкому коридору, который вел от центрального входа в глубь дома. Они подошли к большой двустворчатой двери, один из охранников отпер ее и приказал Лимасу войти первым. Тот распахнул дверь и очутился в маленькой барачного типа комнате с двумя койками, креслом и чем-то вроде письменного стола. Все это походило на тюремную камеру. Стены были увешаны фотографиями девиц, но ставни на окнах закрыты. Поставив чемодан на пол, он пошел открыть вторую дверь. Помещение за нею было точной копией первого, но тут стояла только одна койка и на стенах не было фотографий.
– Тащите сюда вещи, – сказал Лимас. – Я устал.
Не раздеваясь, он улегся на постель и через несколько минут уже крепко спал.
Его разбудил охранник, принесший завтрак: черный хлеб и эрзац-кофе. Лимас поднялся и подошел к окну.
Дом стоял на холме, сразу под окном склон круто уходил вниз, но кроны высоких елей возвышались над вершиной холма. За ними удивительно симметрично тянулась в даль бесконечная череда холмов, поросших густым лесом. То тут, то там лесные овраги и пожары образовали узкие просветы, похожие на Ааронову тропу среди чудесным образом расступившегося моря деревьев. Нигде не было ни единого намека на человеческое жилье: ни дома, ни церкви, ни даже каких-нибудь развалин, только грязная желтая дорога, тонкой линией прочертившая долину. Ниоткуда не доносилось ни звука. Казалось невероятным, что такое огромное пространство может быть столь безмолвным. День был холодный, но ясный. Ночью, должно быть, шел дождь, почва была влажной, и весь ландшафт так четко вырисовывался на фоне белого неба, что Лимас различал даже отдельные деревья на самых дальних холмах.
Он неторопливо одевался, попивая противный кислый кофе. Когда он уже почти оделся и хотел было приняться за хлеб, в комнату вошел Фидлер.
– Доброе утро, – приветливо сказал он. – Пожалуйста, завтракайте.
Он присел на кровать. Лимас не мог не признать, что выдержки у него хватает. И дело не в смелости, с которой он вошел, ведь полицейские, конечно, находятся в соседней комнате. Но в повадке Фидлера были упорство и уверенность, которые Лимас заметил и поневоле оценил.
– Вы задали нам весьма интересную задачку, – сказал Фидлер.
– Я рассказал все, что знал.
– Куда там, – улыбнулся Фидлер. – Куда там, далеко не все. Вы рассказали нам то, что помните сознательно.
– Чертовски тонко подмечено, – пробормотал Лимас, отставляя в сторону тарелку и закуривая сигарету – последнюю.
– Позвольте задать вам один вопрос, – с преувеличенной вежливостью человека, предлагающего партию в шахматы, сказал Фидлер. – Что бы вы, как опытный сотрудник разведки, стали делать с той информацией, которую вы нам предоставили?
– С какой именно?
– Мой дорогой Лимас, вы сообщили нам только часть информации. Вы рассказали нам о Римеке. Вы рассказали об устройстве нашей берлинской организации, о служащих и агентах. Но это, если можно так выразиться, прошлогодний снег. Информация, конечно, точная. Хорошо прописанный задний план, занимательное чтение, то там, то тут второстепенные факты, то там, то тут мелкая рыбешка, которую мы можем выловить. Но, говоря откровенно, все это далеко не то, за что платят пятнадцать тысяч фунтов, во всяком случае, в разведке. И не по нынешним расценкам, – снова улыбнулся он.
– Послушайте, – сказал Лимас. – Эту сделку предложили вы, а не я. Вы, Кифер и Петерс. Я не ползал на коленях перед вашими друзьями, подсовывая лежалый товар. Машину раскрутили вы сами, Фидлер. Вы назначили цену, вы пошли на риск. Кроме того, я пока еще не получил ни гроша. Так что не вините меня, если ваша операция окончилась пшиком.
«Пусть они сами сделают первый шаг навстречу», – подумал Лимас.
– Вовсе не пшиком, – возразил Фидлер. – Операция еще не закончилась. Да и не могла закончиться. Ведь вы не рассказали нам все, что знаете. Вы предоставили нам пока только один фрагмент актуальной информации. Я имею в виду «Роллинг Стоун». Позвольте снова задать вам тот же вопрос: как бы вы поступили, если бы я, или Петерс, или кто-нибудь еще преподнес вам подобную историю?
Лимас подумал.
– Мне было бы не по себе, – ответил он. – Такое случалось. Вы получаете намек или ряд намеков на то, что в определенном отделе или на определенном уровне у вас завелся вражеский агент. Ну и что дальше? Вы же не можете арестовать всех служащих. Вы не в состоянии расставить капканы на всех. Вы просто мотаете на ус. В случае с «Роллинг Стоун» вы даже не знаете, в какой стране он работает.
– Вы, Лимас, практик, а не теоретик, – улыбаясь, заметил Фидлер. – Позвольте задать вам несколько элементарных вопросов.
Лимас ничего не ответил.
– Досье – текущее досье дела «Роллинг Стоун» – какого цвета оно было?
– Серое с красным крестом – это означает ограниченный доступ.
– А что-нибудь еще на обложке было?
– Предупреждение. Список с пометкой, что любой человек, не поименованный в нем, если ему случайно попадет в руки досье, должен сразу, не открывая, вернуть его в расчетный отдел.
– А кто был в этом списке?
– Допущенных к «Роллинг Стоун»?
– Да.
– Заместитель Контролера, Контролер, его секретарша, расчетный отдел, мисс Брем из специальной регистрации и Сателлиты-Четыре. Кажется, все. И, наверное, отдел особой рассылки, но насчет этого я не уверен.
– Сателлиты-Четыре? А чем они занимаются?
– Странами за «железным занавесом», кроме СССР и Китая. Зоной.
– То есть Германской Демократической Республикой?
– То есть Зоной.
– А разве не странно, что в этом списке оказался целый отдел?