— Да, я люблю своего отца, — походя заверяет Евгения Оливер.
   Зоя стоит у французского окна, покачивает Павла, который засыпает у нее на плече. Тинатин зажгла газовую плиту и задумчиво сидит рядом в кресле-качалке. Хобэн снова в Вене, открывает новую фирму. Она будет называться «Транс-Финанз». Михаил стоит рядом с Евгением. Он отрастил бороду.
   — Он может рассмешить тебя, твой отец?
   — Когда все идет хорошо и он счастлив… да, Тайгер может меня рассмешить.
   Павел хныкает, и Зоя успокаивает его, поглаживая по голой спине под рубашкой.
   — Он тебя злит, Почтальон?
   — Случается, — признает Оливер, не зная, куда могут завести эти вопросы. — Но иной раз я злю его.
   — А как он тебя злит, Почтальон?
   — Видишь ли, я не тот сын, о котором он мечтал. Поэтому он постоянно немного злится на меня, возможно, даже этого не осознавая.
   — Отдай ему вот это. Он будет счастлив, — сунув руку во внутренний карман черного пиджака, Евгений вытаскивает конверт и передает Михаилу, который молча вручает его Оливеру.
   Оливер набирает полную грудь воздуха. «Сейчас, думает он. — Давай».
   — Что это? — спрашивает он. Ему приходится повторить вопрос: — Конверт, который ты только что мне дал… что в нем? Я беспокоюсь… вдруг меня остановят на таможне? — Должно быть, слова эти он произносит громче, чем ему хотелось, потому что Зоя поворачивает голову, а яростные глаза Михаила уже сверлят его. — Я ничего не знаю о вашем новом предприятии. Я ведь слежу за соблюдением законности. Я — юрист.
   — Законности? —повторяет Евгений, повышая голос. В нем слышится недоумение. — Что есть законность? Как вышло, что ты юрист? Оливер — юрист? Смею сказать, что среди нас ты такой один.
   Оливер бросает взгляд на Зою, но та уже исчезла, Павла укачивает Тинатин.
   — Тайгер говорит, что вы занимаетесь торговлей, — бормочет он. — Что это означает? Он говорит, что вы получаете огромную прибыль. Как? Он собирается вложить ваши деньги в индустрию отдыха. За шесть месяцев. Как?
   В свете настольной лампы лицо Евгения выглядит более древним, чем скалы Вифлеема.
   — Ты когда-нибудь лжешь отцу, Почтальон?
   — Только по мелочам. Чтобы защитить его. Как мы все.
   — Этот человек не должен лгать сыну. Я тебе лгу?
   — Нет.
   — Возвращайся в Лондон, Почтальон. Продолжай следить за соблюдением законности. Отдай письмо отцу. Скажи ему, русский старик говорит, что он — дурак.
   Раздевшись, Зоя ждет его в постели гостиничного номера. Она принесла ему подарки, завернутые в коричневую бумагу. Иконка, которую ее мать Тинатин носила в дни церковных праздников при социализме, ароматическая свечка, фотография ее отца в военно-морской форме, стихотворения грузинского поэта, который очень ей дорог. Зовут его Хута Берулава, он — мингрел, который писал на грузинском, ее любимое сочетание. Прижимая палец к губам, она предлагает ему молчать, потом раздевает его. Оливера неудержимо тянет к ней, ему не терпится слиться с ее телом, но он заставляет себя отодвинуться.
   — Если я решусь предать своего отца, тебе тоже придется предать отца и мужа, — осторожно начинает он. — Чем занимается Евгений?
   Она поворачивается к нему спиной.
   — Дурными делами.
   — Какое самое дурное?
   — Они все.
   — Но какое самое худшее? Хуже остальных? На чем они зарабатывают такие деньги? Миллионы и миллионы долларов?
   Метнувшись к нему, она зажимает его между своими бедрами и пускается вскачь, будто думает, что, на-садившись на его член, лишит Оливера дара речи.
   — Он смеется, — выдыхает она.
   — Кто?
   — Хобэн… — Она все яростнее скачет на нем.
   — Почему Хобэн смеется? Над чем?
   — «Это все для Евгения, — говорит он. — Мы выращиваем новое вино для Евгения. Мы строим ему белую дорогу в Вифлеем».
   — Белую дорогу? Из чего? — порывистое дыхание вырывается из груди Оливера.
   — Из порошка.
   — Какого порошка?
   Она кричит, достаточно громко, чтобы перебудить половину отеля:
   — Из Афганистана! Из Казахстана! Из Киргизии! Хобэн это устроил! Они проложили новый маршрут! С Востока через Россию!
   Слова сменяются бессвязными звуками, человеческая речь исчезает, остается только звериная страсть.
* * *
   Пэм Хосли, Ледяная Королева Тайгера, сидит за полукруглым столом, отгородившись фотографиями трех ее мопсов Шадрача, Мешача и Абернего и красным телефонным аппаратом, который напрямую связывает ее со Всемогущим. Утро следующего дня. Оливер не спал. До утра пролежал с открытыми глазами в постели в Челси-Харбор, безо всякого успеха пытаясь убедить себя, что он по-прежнему в объятьях Зои, что он никогда в жизни не входил в безликую комнату для допросов в Хитроу, не говорил одетому в форму таможенному офицеру многое из того, чего не решался сказать самому себе. А теперь, в огромной приемной кабинета Тайгера, у него высотная болезнь, он потерял дар речи, боится, что стал импотентом, мучается похмельем. Письмо Евгения он сначала сжимает в левой руке, потом перекладывает в правую. Переминается с ноги на ногу и откашливается, как идиот. По спине вверх-вниз бегут мурашки. Когда он решается заговорить, пропадают последние сомнения в том, что он — худший в мире актер. И он знает, что через несколько мгновений Пэм Хосли закроет это шоу из-за недостатка достоверности.
   — Не могли бы вы передать это письмо Тайгеру, Пэм? Евгений Орлов просил вручить его лично, но, я полагаю, вы — уже достаточно лично. Хорошо, Пэм? Хорошо?
   И все действительно было бы хорошо, если бы Рэнди Массингхэм, веселый и обаятельный, только что вернувшийся из Вены, не выбрал этот самый момент, чтобы появиться в дверях своего кабинета.
   — Если Евгений говорит лично, значит, так и должно быть, Олли, старина, — воркует он. — Боюсь, таковы правила игры, — мотает головой в сторону ведж-вудовских дверей. — Только в руки твоего отца. На твоем месте я бы не отирался в приемной, а открывал дверь ногой.
   Игнорируя доброжелательный совет, Оливер утопает на двадцать фатомов в мягчайший, обитый белой кожей диван. Вышитые «S&S» клеймят его всякий раз, когда он откидывается на спинку. Массингхэм все стоит на пороге своего кабинета. Голова Пэм Хосли склоняется между мопсами и компьютерами. Ее посеребренная макушка напоминает Оливеру Брока. Прижимая конверт к сердцу, он начинает изучение «верительных грамот» отца. Дипломы фабрик, о которых никто никогда не слышал. Тайгера, в парике и мантии, принимают в коллегию барристеров рукопожатием какого-то древнего графа. Тайгер в вызывающем улыбку, нелепом одеянии доктора Чего-то, сжимающий в руках позолоченную гравированную пластину. Тайгер в идеально подогнанном снаряжении для игры в крикет, вскидывающий подозрительно девственно-чистую веслообразную биту в ответ на аплодисменты невидимых зрителей. Тайгер в костюме для игры в поло, принимающий серебряный кубок из рук увенчанного тюрбаном слуги восточного принца. Тайгер на конференции стран Третьего мира, с явным удовольствием пожимающий руку наркотирану из Центральной Америки. Тайгер в компании великих на неформальном немецком приозерном семинаре для впавших в старческий маразм неприкасаемых. «Когда-нибудь я проведу доскональное следствие по фактам твоей биографии, — думает он, — и начну прямо со дня рождения».
   — Мистер Тайгер ждет вас, мистер Оливер.
   Оливер всплывает с двадцати фатомов мягчайшего дивана, где он заснул, прячась от действительности. Конверт Евгения стал влажным в его потных ладонях. Он стучится в веджвудовские двери, моля господа, чтобы Тайгер его не услышал. Но из кабинета раздается знакомое, убивающее наповал: «Войдите», — и он чувствует, что любовь, как яд, проникает в его мозг. Он вжимает голову в плечи.
   — Святой боже, ты знаешь, сколько стоит час, проведенный тобой в приемной?
   — Евгений просил передать это письмо тебе в руки, отец.
   — Неужели? Правда? Какой он молодец. — Не берет, а выхватывает конверт из кулака Оливера, а тот слышит слова Брока, отказывающегося принять этот щедрый дар: «Спасибо, Оливер, но я не столь близко знаком с братьями, как вы. Вот я и предлагаю, пусть искушение и велико, оставить конверт, каким вы его и получили, девственным и нетронутым. Поскольку я боюсь, что вам устроили стандартную проверку».
   — И он просил добавить кое-что на словах, — говорит Оливер отцу — не Броку.
   — На словах? Что именно? — Тайгер берет нож для вскрытия писем с десятидюймовым лезвием. — Слушаю тебя.
   — Боюсь, это не слишком вежливо. Он просил сказать следующее: русский старик говорит, что ты дурак. Впервые я услышал, что он назвал себя русским. Обычно он — грузин… — Попытка смягчить удар.
   Улыбка не покидает лица Тайгера. В голосе добавляется елейности, когда он вскрывает конверт, достает и разворачивает единственный лист бумаги.
   — Но, мой дорогой мальчик, он совершенно прав, такой я и есть!.. Круглый дурак… Никто больше не даст ему таких выгодных условий, как даю ему я… Поэтому он и не идет ни к кому другому, не так ли? — Тайгер складывает листок, всовывает в конверт, бросает его на поднос с входящими бумагами. Прочитал он письмо? Вряд ли. В эти дни Тайгер редко что читает. Он мыслит по-крупному, не снисходя к повседневной рутине. — Я ожидал, что ты дашь о себе знать вчера вечером. Позволь спросить, где ты был?
   Мозговые клетки Оливера лихорадочно ищут ответ.
   «Мой чертов самолет задержался!» Но самолет приземлился даже чуть раньше. «Я не смог поймать чертов кеб». Но свободных кебов хватало. Он слышит голос Брока: «Скажите ему, что встретились с девушкой».
   — Видишь ли, я хотел позвонить тебе, но подумал, а не заехать ли мне к Нине, — лжет он, краснея и потирая нос.
   — Повидаться, значит? Нина? Эмигрировавшая в Англию внучатая племянница Евгения, так?
   — Она неважно себя чувствовала. Простудилась.
   — Она тебе все еще нравится?
   — Да, очень.
   — С женщинами у тебя проблем нет?
   — Нет… совсем нет… даже наоборот.
   — Отлично. Оливер, — они уже стоят у большого панорамного окна, — этим утром мне улыбнулась удача.
   — Я очень рад.
   — Широко улыбнулась. Потому что я ей в этом поспособствовал. Ты меня понимаешь?
   — Разумеется. Поздравляю.
   — Наполеон, когда оценивал кандидатов на ту или иную должность, спрашивал своих молодых офицеров…
   — Счастливчики ли они? — заканчивает за него Оливер.
   — Точно. Листок бумаги, который ты мне привез, — подтверждение того, что я заработал десять миллионов фунтов.
   — Великолепно.
   — Наличными.
   — Еще лучше. Прекрасно. Фантастично.
   — Не облагаемых налогом. В офшоре. На расстоянии вытянутой руки. У нас не будет проблем с налоговым управлением. — Рука Тайгера сжимается на его предплечье. — Я решил разделить их. Ты меня понимаешь?
   — Не совсем. Этим утром у меня в голове туман.
   — Опять перетрудился, не так ли? Оливер самодовольно улыбается.
   — Пять миллионов для меня на черный день, который, надеюсь, никогда не наступит. Пять — для моего первого внука или внучки. Что ты на это скажешь?
   — Это невероятно. Я тебе чрезвычайно благодарен. Спасибо.
   — Ты рад?
   — Безмерно.
   — Уверяю тебя, я буду радоваться больше, когда придет этот великий день. Запомни. Твой первый ребенок получит пять миллионов. Решено. Запомнишь?
   — Разумеется. Спасибо. Большое спасибо.
   — Я это делаю не ради твоей благодарности, Оливер. Чтобы добавить третью Эс в название нашей фирмы.
   — Здорово. Отлично. Третья Эс. Потрясающе. Осторожно он высвобождает руку и чувствует, как по ней вновь начинает циркулировать кровь.
   — Нина — хорошая девочка. Я ее проверял. Мать — шлюха, это неплохо, если хочется порезвиться в постели. По линии отца мелкие аристократы, толика эксцентричности, которая не может пугать, здоровые братья и сестры. Ни цента за душой, но с пятью миллионами для твоего первенца тревожиться из-за этого нет никакого смысла. Я не встану у тебя на пути.
   — Класс. Буду об этом помнить.
   — Ей не говори. О деньгах. Они могут повлиять на ее решение. Когда настанет знаменательный день, она все и узнает. И ты будешь знать, что она любит тебя, а не деньги.
   — Дельная мысль. Еще раз благодарю.
   — Скажи мне, старичок… — доверительно, вновь сжимая предплечье Оливера, — как мы выглядим в эти дни?
   — Выглядим? — в недоумении переспрашивает Оливер. Он копается в памяти, пытаясь вспомнить цифры из финансовых отчетов, оборот, норму прибыли, общую сумму доходов…
   — С Ниной. Сколько раз? Два ночью и один утром?
   — О господи… — Ухмылка, движение руки, смахнувшей со лба капельки пота. — Боюсь, мы сбиваемся со счета.
   — Молодчина. Так и надо. Это у нас семейное.


Глава 10


   В мрачной чердачной спальне, куда ретировался Оливер после того, как почаевничал в саду с Броком, и где оставался в гордом одиночестве, за исключением редких случаев, когда кто-то из команды заглядывал к нему, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке, стояли лишь железная кровать да простой стол с лампой под абажуром. К спальне примыкала ванная, такая грязная, что в нее не хотелось заходить, с детскими переводными картинками на зеркале. Оливер от нечего делать попытался их содрать, но не получилось. В комнате имелась и телефонная розетка, но узников телефонами не снабжали. Члены команды занимали комнаты по обе стороны спальни: Брок безмерно любил Оливера, но абсолютно ему не доверял. Время близилось к полуночи, и Оливер, послонявшись по комнате и порывшись в своих вещах, — собирая их, он сунул между рубашек бутылку виски, которую благополучно конфисковали, — вновь, сгорбившись, уселся на кровати, держа в руках длинный, в сорок пять дюймов, надувной баллон, одетый в банное полотенце и дорогие носки из небесно-синего шелка от «Тернбулла и Ассера». Тайгер подарил ему тридцать пар после того, как заметил, что на нем один синий шерстяной носок, а второй — серый из хлопка. Надувные баллоны стояли на страже психики Оливера, а Бриерли был его наставником. Когда в голову не лезли никакие мысли, когда он не мог принимать решения, то просто ставил у ног коробку с надувными баллонами и вспоминал, что говорил Бриерли о моделировании, о том, как надувать и завязывать баллоны, как пользоваться кожей, карандашами, палочками, как отделить качественные от тех, что не годятся для фокусов. Когда у него начались нелады в семье, он ночами напролет сидел перед учебными видеофильмами Бриерли, не реагируя ни на слезы, ни на упреки Хитер. «Твой выход на сцену в час ночи, — предупредил его Брок, — если не произойдет чего-то непредвиденного. И я хочу, чтобы ты выглядел джентльменом».
   Довольствуясь падающим из незашторенного окна светом, Оливер чуть приспустил баллон и перегнул его в паре дюймов от глухого торца, чтобы сформировать голову, и вдруг понял, что еще не решил, какое собрался сделать животное. Он положил баллон на пол, тщательно вытер руки носовым платком, сунул пальцы в коробку с пудрой стеарата цинка, которая стояла рядом с ним на стеганом пуховом одеяле. Благодаря сте-арату цинка пальцы остались гладкими, но нескользкими, Бриерли всегда имел при себе стеарат цинка. Оливер опустил руку, нащупал надутый баллон, поднял его, перегнул вдвое, повернулся к окну, пристально посмотрел на баллон на фоне ночного неба, выбрал нужное место, нажал. Баллон лопнул, но Оливер, который обычно считал себя в ответе за все природные и не обошедшиеся без участия человека беды, не стал относить случившееся на свой счет. Нет на земле фокусника, заверял его Бриерли, который мог бы подчинить своей воле все надувные баллоны, и Оливер ему верил. То попадался бракованный баллон, то характеристики материала оболочки изменялись под влиянием погоды, и тогда, кем бы ты ни был, даже самим Бриерли, надувные баллоны лопались у тебя в руках, взрывались тебе в лицо, как шутихи, отчего в щеки будто вонзались миллионы крошечных бритвенных лезвий, глаза слезились, а нос словно утыкался в мелкоячеистую сеть. И не оставалось ничего другого, если ты был Оливером, как геройски улыбаться и надеяться, что фразы Рокко спасут тебя от полного фиаско: «Да, до чего же громко лопаются надувные баллоны… Завтра он отнесет его в магазин и попросит заменить на новый, небракованный, не так ли?» Стук в дверь и шотландский выговор Агги подняли Оливера на ноги, отвлекли от мыслей, бродящих по многим его головам, на которые разделилась та единственная, что сидела на плечах. В одной он сходил с ума из-за Кармен: «Она уже в Нортхемптоне? Прошло ли раздражение на ее левой брови? Думает ли она обо мне так же часто, как я о ней?» В другой — из-за отца: «Тайгер, где ты? Ты голодный? Усталый?» А кроме того, он волновался о Евгении, Михаиле, Тинатин, Зое, задавался вопросом, знает ли она, что ее муж — убийца. И боялся, что да.
   — Мы слышали пистолетный выстрел, Оливер? — осведомилась Агги, оставаясь по другую сторону двери. Оливер пробурчал что-то невразумительное и потер запястьем нос. — Я принесла твой костюм, вычищенный и выглаженный. Могу я передать его тебе, пожалуйста?
   Он включил свет, покрепче завязал полотенце на талии, открыл дверь. Она стояла в черном спортивном костюме и кроссовках, волосы забрала в тугой узел. Он взял костюм и попытался закрыть дверь, но она в притворном ужасе смотрела мимо него, на кровать.
   — Оливер, что это? Я хочу сказать, можно ли мне это видеть? Ты изобрел новое извращение или как? Он повернулся, проследил за ее взглядом.
   — Это половина жирафа, — признался он. — Та, что не лопнула.
   На ее лице отразилось изумление, недоверчивость. Чтобы доставить ей удовольствие, он сел на кровать, из другого надувного баллона сотворил жирафа, а потом, по ее настоянию, птицу и мышь. Ей хотелось знать, сколь долго они простоят и позволит ли он взять одну из этих надувных игрушек, чтобы отвезти своей четырехлетней племяннице в Пейсли. Агги восхищенно щебетала, и он понимал, что намерения у нее самые добрые. Эта милая обходительность, эта приличествующая случаю одежда… как ни крути, до повешения оставалось совсем ничего.
   — Через двадцать минут Нэт собирает военный совет, вдруг в последний момент произойдут какие-то изменения. Это те туфли, в которых ты собираешься идти, Оливер?
   — Они в полном порядке.
   — Для Нэта — нет. Он меня убьет.
   Встреча взглядов: ее, потому что команда получила приказ установить с ним дружеские отношения, его — потому что Оливер, стоило симпатичной девушке взглянуть на него, сразу же рассматривал вариант долгой и счастливой совместной жизни.
* * *
   Из кеба его высадили на Парк-Лейн. За рулем сидел Тэнби. Дерек сделал вид, что расплачивается с Тэнби, потом Дерек и еще один парень вместе с Оливером неспешным шагом направились к Керзон-стрит, должно быть, чтобы не позволить ему в последний момент дать деру, и лишь за пятьдесят ярдов до нужной двери радостно пожелали своему поднадзорному спокойной ночи. «Вот что случится, когда я умру, — думал Оливер, преодолевая эти ярды. — Вся моя жизнь в голове, передо мной — черные двери, за спиной — люди в черном, взглядами гонящие меня к этим дверям». Как же ему хотелось сидеть сейчас в пансионе миссис Уотмор, смотреть телевизор вместе с Сэмми.
   — С пятницы, после окончания рабочего дня, никто не приходил и не уходил, выходящих звонков не было, — говорил Брок на последнем инструктаже.
   — В Трейдерском зале горит свет, но в торгах участвовать некому. Входящие звонки записываются на автоответчик. Автосекретарь сообщает, что фирма начнет работать в понедельник в восемь утра. Они делают вид, что все тип-топ, но с убитым Уинзером и сбежавшим Тайгером вся работа застопорится.
   — А где Массингхэм?
   — В Вашингтоне, собирается в Нью-Йорк. Звонил вчера.
   — Как насчет Гупты? — Слуга-индиец занимал квартиру в подвале.
   — Все семейство смотрит телевизор до одиннадцати, в половине двенадцатого свет гаснет. Это повторяется из вечера в вечер, и сегодняшний — не исключение. Гупта и его жена спят в бойлерной, его сын и невестка — в спальне, дети — в коридоре. Охранной сигнализации в подвале нет. Когда Гупта спускается вниз, он запирает стальную дверь и желает спокойной ночи всему миру. Согласно полученным сведениям, весь день он плачет и качает головой. Есть еще вопросы?
   «Гупта любил Тайгера, как никто другой», — с грустью вспомнил Оливер. Сто лет тому назад троих братьев Гупты ливерпульская полиция упекла за решетку, но, как гласила легенда, благодаря бесстрашному вмешательству святого Тайгера из рода Синглов все они вышли на свободу. Потому-то Гупта, который хотел только одного: верно служить своему господину, целыми днями плакал и качал головой. Храбрая луна вскарабкалась на верхотуру чудовищного двадцатиэтажного отеля, пронзающего небо, словно небоскреб Манхэттена. Сверху посыпалась мелкая морось, дождь — не дождь, туман — не туман. Желтые круги натриевых фонарей выхватывали из темноты знакомые ориентиры: банки «Риад» и «Катар», «Чейз эссет менеджмент», крохотный магазинчик «Традиция», в котором продавались солдатики армий вчерашнего дня. Оливер обычно барабанил пальцами по витрине магазинчика, набираясь храбрости перед тем, как войти в «Хауз оф Сингл». Он поднялся по пяти каменным ступеням, а ведь клялся, что никогда в жизни больше по ним не поднимется, похлопал по карманам в поисках ключа, осознал, что давно уже сжимает его в руке. Волоча ноги, двинулся дальше, выставив ключ перед собой. Те же колонны. Та же медная пластина с перечислением разбросанных по миру форпостов империи «Синглов»: «Сингл леже, лимитед», Антигуа… «Банк „Сингл и Сай“… „Сингл ресортс Монако, лимитед“… „Сингл Сан вэлью оф Гранд Кайман“… „Сингл Марселло ленд оф Мадрид“… „Сингл Сиболд Леве оф Будапешт“… „Сингл Малански оф Петербург“… „Сингл Ринальдо инвестметс оф Милан“… Оливер мог процитировать весь список с завязанными глазами.
   — А если они поменяли замок? — спрашивал он Брока, цепляясь за соломинку.
   — Если поменяли, мы уже заменили его старым.
   С ключом в руке Оливер быстро оглядел улицу, и ему показалось, что Тайгер в черном плаще с бархатными петельками на лацканах следил за ним из арки каждого подъезда. Мужчина и женщина обнимались в тени навеса. Бездомный улегся на пороге риэлторского агентства. «На чрезвычайный случай на улице тебя будут страховать трое», — предупредил Брок. Чрезвычайный случай — внезапное возвращение Тайгера в свою клетку. Оливер обильно потел, стекающий по лбу пот застилал глаза. «Не следовало мне надевать это чертово пальто», — подумал он. Костюм был одним из шести, присланных от «Хэйуэрда» в тот день, когда молодой господин стал младшим партнером. Вместе с костюмами Оливер получил дюжину сшитых на заказ рубашек, и золотые запонки от «Картье» с тигром на одной стороне и тигренком — на другой, и темно-бордовый спортивный «Мерседес» с квадросистемой и буквами ТС на номерных знаках. Он потел, и глаза все сильнее застилал туман, и если пальто не придавливало его к земле, то с этим вполне справлялся ключ. Замок сдался, не скрипнув, он толкнул дверь, она отошла на десяток дюймов и застыла. Он толкнул сильнее и почувствовал, как подается сдвигаемая дверью субботняя почта. Шагнул вперед, дверь закрылась за его спиной, и вопящие призраки ада уже спешили со всех сторон, чтобы поприветствовать его.
   «Доброе утро, мистер Оливер!» — Пэт, швейцар, вытянулся в струнку, разве что не щелкнул каблуками.
   «Мистер Тайгер вас обыскался, Оливер». — Сара, секретарь-регистратор, поднялась из-за своего стола.
   «Неплохо с ней как-нибудь позавтракать, не так ли, Олли, старина?» — Арчи, звезда Трейдерского зала, мог фамильярничать с молодым господином.
   — Ты не покидал фирмы, — говорил Брок Оливеру перед выездом. — Так повелел Тайгер. Ты оставался партнером, ты не исчезал, как утренний туман. Ты учился за океаном, приобретал опыт работы в зарубежных фирмах, вел переговоры с потенциальными клиентами. Согласно бухгалтерским отчетам, тебе полностью выплачивалось жалованье. За прошлый год доход партнеров составил пять миллионов восемьсот тысяч. Тайгер подал налоговую декларацию на три миллиона. Сие означает, что два находятся на твоем счету в каком-нибудь офшорном банке. Поздравляю. Ты также прислал на фирму телеграмму с поздравлением по случаю Рождества. Тайгер зачитывал ее вслух. Все хлопали.
   — А где я был?
   — В Джакарте. Изучал морское право.
   — Да кто верит в эту чушь?
   — Все, кто хочет сохранить работу.
   Свет уличных фонарей просачивается через окно над дверью. Знаменитая золоченая клетка стоит открытая, чтобы вознести важных гостей на. верхний этаж. «Лифт Сингла идет вверх и никогда — вниз!» — написал известный финансовый обозреватель, откушав в «Колыбели Кэт». Тайгер приказал вырезать статью, вставить в рамку и повесить над кнопкой вызова. Лифту Оливер предпочел лестницу, поднимался осторожно, не чувствуя ног, ступающих на ковер, гадая, а есть ли они у него вообще, ведя пальцем по перилам красного дерева, но не хватаясь за них, потому что миссис Гупта всегда гордилась блеском перил. Трей-дерский зал остался по левую руку, за двойной вращающейся дверью, которая грохала, словно в кухне бистро. Оливер осторожно толкнул ее, заглянул внутрь. Неоновый свет лился с потолка. Молчаливые ряды компьютеров ожидали понедельника. Дэйв, Фуонг, Арчи, Салли, Муфта, где вы? Это же я, Большой Олли, принц-регент. Нет ответа. Все попрыгали за борт. Добро пожаловать на борт «Марии-Селесты».