распростертыми объятиями бросился к Аркадию и увлек его в коридор.
- Ну, и нравы! - вскричала ошеломленная Бушотта. Но молодой д'Эпарвье
уже тащил своего ангела к выходу мимо труппы дрессированных собак и
семейства американских акробатов.
Они очутились в прохладной тени бульвара.
- Вот и вы, вот и вы!- повторял Морис, обезумев от радости и все еще не
веря своему счастью.- Я вас так долго искал, Аркадий, Мирар,- как вам больше
нравится,- наконец-то нашел! Аркадий, вы отняли у меня моего
ангела-хранителя, верните же мне его, Аркадий, вы меня не разлюбили?
Аркадий ответил, что ради осуществления сверхангельского замысла,
которому он себя посвятил, ему пришлось попрать дружбу, жалость, любовь и
все чувства, размягчающие душу, но что, с другой стороны, будучи подвержен в
своем новом положении страданиям и лишениям, он склонен к человеческой
нежности и по инерции испытывает дружеское расположение к своему бедному
Морису.
- Ну, что же,- вскричал Морис,- раз вы меня все-таки любите, вернитесь
ко мне, останьтесь со мной! Я не могу без вас обойтись. Пока вы были подле
меня, я не замечал вашего присутствия. Но как только вы ушли, я ощутил
ужасную пустоту. Без вас я словно тело без души. Поверите ли, в моей
квартирке на улице Рима, подле Жильберты, я чувствую себя одиноким, скучаю
по вас, хочу вас видеть и слышать, как в тот день, когда вы привели меня в
такую ярость... Согласитесь, что я был прав и что вы вели себя не так, как
подобает человеку из хорошего общества. Как подумаешь, так просто не
верится, что вы, вы, существо столь высокого происхождения, столь
благородной души, могли совершить такой неприличный поступок. Госпожа
дез'Обель до сих пор не простила вас. Она сердится на вас за то, что вы
напугали ее, появившись так некстати, и за то, что вели себя чрезвычайно
нескромно, когда застегивали ей платье и шнуровали ботинки. А я все забыл. Я
помню только, что вы мой небесный брат, святой спутник моих детских лет.
Нет, Аркадий, вы не должны, вы не можете расстаться со мною. Вы мой ангел,
вы мне принадлежите.
Аркадий стал убеждать молодого д'Эпарвье, что уже не может быть
ангелом-хранителем христианина, ибо сам устремился в бездну. И он изобразил
себя страшилищем, полным ненависти и злобы - словом, адским духом.
- Ерунда,- сказал Морис, улыбаясь и глядя на него полными слез глазами.
- Увы, милый Морис, все разъединяет нас - наши судьбы, наши взгляды. Но
я не могу убить в себе нежное чувство к вам и люблю вас за ваше простодушие.
- Нет! - вздохнул Морис.- Вы меня не любите. И никогда не любили. Со
стороны брата или сестры это равнодушие было бы естественно, со стороны
друга - это была бы самая обычная вещь, со стороны ангела-хранителя это
чудовищно. Аркадий, вы гнусное существо. Я вас ненавижу.
- Я вас горячо любил, Морис, и все еще люблю. Вы смущаете мое сердце, а
я считал, что оно укрыто тройной броней. Вы показали мне, насколько я слаб.
Когда вы были невинным мальчуганом, я любил вас такой же нежной и гораздо
более чистой любовью, чем ваша английская бонна мисс Кэт, которая целовала
вас с отвратительным вожделением. В деревне, в то время года, когда тонкая
кора платанов начинает сходить длинными полосами, обнажая нежно-зеленый
ствол, после дождей, покрывающих скаты дорог тонким слоем песка, я учил вас
делать из этого песка, этих полосок коры, из полевых цветов и стеблей
папоротника деревенские мостики, хижины дикарей, террасы и садики Адониса,
которые существуют не больше часа. В мае месяце, в Париже, мы воздвигали
алтарь пресвятой деве и жгли на нем ладан, запах которого, распространяясь
по всему дому, напоминал кухарке Марселине церковь в деревне, утраченную
девственность и заставлял ее проливать слезы, а у вашей матушки,
изнемогавшей посреди роскоши от обычного недуга всех богачей - скуки,
вызывал головную боль. Когда вы поступили в коллеж, я следил за вашими
успехами, разделял ваши труды и забавы, решал вместе с вами сложные
арифметические задачи, старался проникнуть в смысл какой-нибудь трудной
фразы из Юлия Цезаря. Сколько раз мы вместе играли в мяч и бегали взапуски!
Нередко ощущали мы опьянение победой, и наши юные лавры не были орошены ни
слезами, ни кровью. Морис, я сделал все возможное, чтобы охранить вашу
невинность, но мне не удалось воспрепятствовать вам потерять ее в возрасте
четырнадцати лет в объятиях горничной вашей матушки. Затем я с огорчением
наблюдал., как вы любили женщин самого разнообразного общественного
положения, различных возрастов и отнюдь не всегда прекрасных, по крайней
мере на взгляд ангела. Опечаленный этим зрелищем, я стал увлекаться наукой.
Богатейшая библиотека вашего дома предоставляла мне такие возможности, какие
редко где встретишь. Я углубился в изучение истории религий. Остальное вам
известно.
- Но теперь, дорогой Аркадий,- сделал вывод молодой д'Эпарвье,- у вас
нет ни положения в обществе, ни должности, ни средств к существованию. Вы
деклассированный субъект, вы, попросту говоря, бродяга и нищий.
На это ангел не без ехидства возразил, что сейчас он, во всяком случае,
одет немного лучше, чем тогда, когда ему пришлось облечься в отрепья
самоубийцы.
В свое оправдание Морис заметил, что он одел своего обнаженного ангела
в отрепья самоубийцы потому, что был тогда раздражен против этого
ангела-изменника. Но зачем вспоминать старое и упрекать друг друга? Сейчас
надо прежде всего подумать о том, как быть дальше.
- Аркадий, чем вы намерены заняться?
-Да ведь я уже говорил вам, Морис! Начать борьбу с тем, кто царит в
небесах, свергнуть его и посадить на его место Сатану.
- Вы этого не сделаете. Во-первых, момент сейчас неподходящий.
Общественное мнение против вас. Вы, как говорит папа, "не идете в ногу
с веком". Теперь все - консерваторы, все - за твердую власть. Люди
хотят, чтобы ими управляли, и президент республики ведет переговоры с папой
римским. Не упрямьтесь, Аркадий, вы не такой дурной, каким себя изображаете.
В глубине души вы такой же, как все, и любите господа бога.
- Я ведь уже разъяснял вам, милый Морис, что тот, кого вы считаете
богом, на самом деле только демиург. Он даже и понятия не имеет о
божественном мире, который выше его, и искренне считает себя единым и
истинным богом. В "Истории церкви" мон-синьора Дюшена, том
первый, страница сто шестьдесят вторая, вы прочтете, что настоящее имя этого
тщеславного и ограниченного демиурга Иалдаваоф. И, может быть, этому
историку церкви вы поверите больше, чем своему ангелу. Но теперь мне пора
уходить, прощайте!
- Останьтесь!
- Не могу.
- Я не отпущу вас так. Вы лишили меня ангела-хранителя. И вы обязаны
возместить мне такой ущерб. Дайте мне другого ангела!
Аркадий возразил, что он не имеет никакой возможности удовлетворить это
требование. Он порвал все отношения с владыкой, наделяющим людей
духами-хранителями, и тут ему ничего не удастся добиться.
- Итак, дорогой Морис,- добавил он с улыбкой,- придется вам самому
просить Иалдаваофа.
-Нет, нет, нет!- вскричал Морис.- Никакого Иалдаваофа не существует! Вы
отняли у меня ангела-хранителя, так верните его мне.
- Увы, не могу!
- Не можете, Аркадий, потому что вы бунтовщик?
- Да.
- Враг бога?
- Да.
- Сатанинский дух?
- Да.
- Хорошо!- вскричал юный Морис.- Тогда я буду вашим ангелом-хранителем.
Отныне я вас не покину.
И Морис д'Эпарвье повел Аркадия в ресторан есть устрицы.
совещание.
Наступил день, когда мятежные ангелы, созванные Аркадием и Зитой на
совещание, собрались на берегу Сены в Жоншере, в заброшенном к обветшалом
театральном зале, который был снят князем Истаром у трактирщика по имени
Баратан. Триста ангелов теснились на скамьях и в ложах. На сцене, где висели
лохмотья декорации, изображавшей сельскую местность, поставлены были стол,
кресло и несколько стульев. Стены, на которых темперой намалеваны были цветы
и плоды, отсырели, потрескались, и штукатурка вместе со всей живописью
обваливалась кусками. Но жалкое убожество этого места только подчеркивало
величие бушевавших в нем страстей. Когда князь Истар обратился к собранию с
предложением избрать комитет и прежде всего назначить почетного
председателя, каждому тотчас же пришло на ум одно имя, звучащее во всем
мире. Но благоговейное почтение сомкнуло все уста.
И после минутного молчания единогласно избран был отсутствующий
Нектарий. Аркадию предложили занять место в кресле между Зитой и одним
японским ангелом, и он тотчас же взял слово:
- Сыны неба! Товарищи! Вы освободились от небесного рабства; вы
сбросили иго того, кто именуется Ягве, но кого мы здесь должны назвать его
настоящим именем Иалдаваофа, ибо он не создатель миров, а всего-навсего
невежественный и грубый демиург, который завладел ничтожной частицей
вселенной и посеял на ней страдание и смерть. Сыны Неба! Я ставлю перед вами
вопрос: хотите ли вы бороться с Иалдаваофом и уничтожить его?
Прозвучал дружный ответ, в котором слились все голоса:
- Да, хотим!
И многие из присутствующих, перебивая друг друга, уже клялись взять
приступом гору Иалдаваофа, сокрушить стены из яшмы и порфира и повергнуть
небесного тирана во мрак вечной ночи. Но тут чей-то кристально чистый голос
прорвался сквозь мрачный гул:
- Нечестивцы, святотатцы, безумцы, трепещите! Господь уже простер над
вами карающую десницу!
- Это был ангел, оставшийся верным. В порыве любви и веры, ревнуя к
славе исповедников и мучеников, стремясь, подобно богу, которому служил,
сравняться с человеком в красоте самопожертвования, он проник в толпу
богохульников, чтобы бросить им вызов, обличить их и пасть под их ударами.
Единодушный гнев собрания тотчас же обратился против него. Стоявшие
рядом набросились на него с побоями. А он повторял ясным и звонким голосом:
- Хвала богу! Хвала богу! Хвала богу!
Один из мятежников схватил ангела за ворот и задушил в его горле
хваления богу. Его повалили на пол, затоптали ногами. Князь Истар подобрал
его, взял двумя пальцами за крылья, затем, выпрямившись, словно столб дыма,
открыл форточку, до которой никто другой не дотянулся бы, и выбросил в нее
верного ангела. Тотчас же восстановился порядок.
- Товарищи,- продолжал Аркадий,- теперь, когда мы подтвердили свое
решение, нам следует изыскать способы действия и выбрать из них наилучшие.
Поэтому вам придется обсудить вопрос - должны ли мы напасть на врага
вооруженной силой, или же будет лучше, если мы поведем длительную и
энергичную пропаганду и этим привлечем население небес на свою сторону.
- Война! Война! - раздался единодушный возглас. И казалось, уже
слышались звуки труб и бой барабанов.
Теофиль, которого князь Истар насильно притащил на это собрание,
поднялся, бледный, растерянный, и дрожащим от волнения голосом произнес:
- Братья мои, не поймите дурно моих слов. Их внушает мне дружеское
чувство ко всем вам. Я только бедный музыкант. Но поверьте мне: замыслы ваши
снова разобьются о божественную мудрость, которая все предвидит.
Теофиль Белэ сел под шиканье собравшихся. И Аркадий продолжал:
- Иалдаваоф все предвидит,- не стану этого отрицать. Он все предвидит.
Но, чтобы оставить нам свободу воли, он поступает в отношении нас так, как
если бы ничего не предвидел. Он поминутно бывает удивлен, растерян. Даже
самые вероятные события застают его врасплох. Он сам взял на себя
обязательство согласовать свое предвидение со свободой воли людей и ангелов,
и это постоянно причиняет ему ужасные затруднения и ставит его в безвыходное
положение. Он никогда не видит дальше своего носа. Он не ожидал ослушания со
стороны Адама и настолько не был подготовлен к злонравию людей, что
раскаялся в их создании и утопил весь род человеческий в водах всемирного
потопа вместе с ни в чем не повинными животными. По слепоте его можно
сравнить только с королем Карлом X, его любимцем. Если мы будем мало-мальски
осторожны, его легко будет провести. Думаю, что соображения эти успокоят
моего брата.
Теофиль не отвечал. Он любил бога, но боялся разделить участь верного
ангела.
Одного из наиболее ученых духов, участвующих в собрании, Маммона, не
вполне удовлетворили рассуждения брата Аркадия.
- Вот о чем надо бы подумать,- сказал этот дух.- Иалдаваоф невысоко
стоит в смысле умственного развития, но это солдат до мозга костей.
Организация рая - чисто военная, основанная на иерархии и дисциплине.
Беспрекословное повиновение является там непоколебимым законом. Ангелы
представляют собою настоящее войско. Сравните это с Елисейскими полями, как
изображает их Виргилий. В Елисейских полях царят свобода, разум, мудрость.
Блаженные тени беседуют между собой в миртовых рощах. В небе Иалдаваофа
совершенно отсутствует гражданское население. Все мобилизованы,
занумерованы, внесены в списки. Это казарма и плац для учения. Подумайте-ка
об этом.
Аркадий возразил, что противника надо знать по-настоящему и что военная
организация рая гораздо больше напоминает деревушки короля Гле-гле, чем
Пруссию Фридриха Великого.
- Уже во время первого восстания, до начала времен, битва продолжалась
два дня, и престол Иалдаваофа поколебался. Правда, демиург победил. Но чему
он обязан своей победой? Тому, что во время битвы случайно разразилась
гроза. Молния, упав на Люцифера и его ангелов, повергла их обугленными и
разбитыми. Иалдаваоф обязан своей победой молнии. Молния - его единственное
оружие. И он злоупотребляет им. И законы свои он провозгласил среди блеска
молний и раскатов грома. "Пламя шествует перед ним",- сказал
пророк. Между тем философ Сенека заметил, что молния, падая на землю,
приносит гибель немногим, но всех повергает в страх. Это было правильно по
отношению к людям первого века христианской эры, но неверно в отношении
ангелов двадцатого века. Что демиург, несмотря на все свои громы, не слишком
силен, доказывает тот безумный страх, который овладел им, когда люди начали
строить башню из необожженного кирпича и горной смолы. А если мириады
небесных духов, снабженные орудиями, которые может предоставить в их
распоряжение современная наука, начнут штурмовать небо, неужели вы думаете,
что старый владыка солнечной системы, со своими ангелами, вооруженными, как
во времена Авраама, будет в силах долго сопротивляться? Воины демиурга еще и
сейчас носят золотые шлемы и алмазные щиты. Михаил, его лучший полководец,
не знает иной тактики, кроме поединков. Он по-прежнему пользуется
колесницами фараонов и понятия не имеет даже о македонской фаланге.
И юный Аркадий еще долго проводил параллель между вооруженным стадом
Иалдаваофа и сознательными воинами революции. Затем перешли к обсуждению
финансовых вопросов.
Зита заявила, что для начала денег хватит, что электрофоры уже заказаны
и что первая же победа откроет возможность получить кредит.
Прения продолжались горячие и беспорядочные. В этом парламенте ангелов,
как и на совещаниях людей, праздные слова лились в изобилии. По мере того
как дело подходило к голосованию, расхождения возникали все чаще и резче.
Никаких споров не вызвало решение о передаче верховного командования тому,
кто первый поднял знамя восстания. Но всем хотелось быть ближайшими
помощниками Люцифера, и поэтому, рисуя тот тип военачальника, которому
следовало отдать предпочтение, каждый из выступавших изображал себя самого.
Так, например, Алькор, самый юный из восставших ангелов, поспешил сказать
следующее:
- На наше счастье, в армии Иалдаваофа высшие командные должности
раздаются по старшинству. Ввиду этого мало шансов, чтобы верховное
командование вручено было настоящим большим военачальникам. Не длительным
послушанием можно воспитать способность к командованию и не мелочная
практика учит руководству большим делом. И древняя и новая история
показывают нам, что величайшими полководцами были либо монархи, вроде
Александра и Фридриха Второго, либо аристократы, как Цезарь или Тюренн, либо
плохие офицеры, каким был Бонапарт. Профессионал же всегда окажется
ничтожеством или посредственностью. Товарищи, изберем себе вождей одаренных
и во цвете лет. Старик может сохранять привычку к победам, но чтобы
приобрести ее, нужна молодость.
Алькора сменил на трибуне склонный к философствованию серафим.
- Война,- сказал он,- никогда не была точной наукой или определенным
искусством. Тем не менее в ней проявлялся гений народа или замысел одного
человека. Но как определить качества, которые понадобятся главнокомандующему
в будущей войне, когда придется иметь дело с такими грандиозными массами и
сложными движениями, каких не может охватить ум одного человека? Все
возрастающее обилие технических средств истребления, умножая до
бесконечности причины возможных ошибок, парализует гений вождей. На
известном уровне военного развития, которого почти достигли наши
учителя-европейцы, и самый умный полководец и самый невежественный
становятся равно бессильными. Другим результатом современных гигантских
вооружений является то, что закон больших чисел начинает действовать здесь с
непреклонной силой. В самом деле, можно с уверенностью сказать, что десять
мятежных ангелов стоят больше десяти ангелов Иалдаваофа. Но мы не можем быть
уверены в том, что миллион мятежных ангелов стоит больше, чем миллион
ангелов Иалдаваофа. Большие числа в военном деле, как и повсюду, сводят к
нулю ум и всякое личное превосходство в пользу того, что может быть названо
коллективной душой, весьма примитивной по своим свойствам.
Шум разговоров покрыл голос ангела-философа; когда он заканчивал свою
речь, его уже никто не слушал.
Затем трибуна огласилась призывами к оружию и клятвами одержать победу.
Раздавались хвалы мечу, защищающему правое дело, и заранее десятки раз под
рукоплескания исступленной толпы провозглашалась победа восставших ангелов.
Крики: "Да здравствует война!" - возносились к немым небесам.
В разгар возбуждения князь Истар взобрался на эстраду, и подмостки
застонали под его тяжестью.
- Товарищи,- сказал он.- вы жаждете победы, и желание ваше вполне
естественно. Но ясно, что вы отравлены литературой и поэзией, если надеетесь
добиться победы, объявив войну. Мысль затеять войну может теперь прийти в
голову только отупевшим буржуа или же запоздалым романтикам. Что такое
война? Нелепый маскарад, перед которым изливаются в глупейших восторгах
гитаристы-патриоты. Если бы Наполеон обладал практическим умом, он не стал
бы воевать, но это был мечтатель, опьяненный Оссианом. Вы кричите: "Да
здравствует война!" Вы фантазеры. Когда же вы станете умственно
развитыми существами? Существа умственно развитые не добиваются могущества и
силы посредством пустых выдумок, из которых состоит военное искусство, то
есть тактики, стратегии, фортификаций, артиллерии и прочего вздора. Они не
верят в войну, ибо это просто фантазия. Они верят в химию, потому что это
наука. Они овладели искусством заключать победу в алгебраическую формулу.
Вытащив из кармана бутылочку, князь Истар показал ее собравшимся и
воскликнул с торжествующей улыбкой:
- Вот она, победа!
где раскрывается тайная и глубокая причина, весьма часто толкающая одно
государство против другого и ведущая к разорению как победителей, так и
побежденных, и где мудрый читатель (если таковой найдется, в чем я
сомневаюсь) призадумается над метким изречением: "Война-это
афера".
Ангелы разошлись. Сидя в траве у подножия Медонских холмов, Аркадий и
Зита смотрели на текущую между ивами Сену.
- На этом месте,- сказал Аркадий,- который называют светом, хотя в нем
гораздо больше несусветного, чем светлого, ни одно мыслящее существо не
вообразит себе, что оно способно уничтожить хотя бы один атом. Самое
большее, на что мы можем рассчитывать,- это изменить кое-где движение
отдельных групп атомов или же расположение отдельных клеточек. И, если
вдуматься, к этому сводится и все наше великое предприятие. И даже посадив
Духа Противоречия на место Иалдаваофа, мы не достигнем большего. Скажите,
Зита, в чем же зло: в природе вещей или в их устройстве? Вот что следовало
бы знать. Зита, я в полном смятении.
- Друг мой,- ответила Зита,- если бы для того, чтобы действовать надо
было познать тайну природы, никто никогда бы не действовал. И никто не жил
бы, ибо жить - значит действовать. Неужели, Аркадий, решимость уже изменила
вам?
Аркадий стал уверять прекрасного архангела, что его намерение
низвергнуть демиурга во мрак вечной ночи непреклонно.
По дороге в облаке пыли ехал автомобиль. Он остановился перед двумя
ангелами, и из дверцы высунулся крючковатый нос барона Эвердингена.
- Здравствуйте, небесные друзья, добрый день!- сказал капиталист, сын
неба.- Очень рад встретиться с вами. Я должен дать вам полезный совет. Не
будьте инертны, не мешкайте, вооружайтесь, вооружайтесь! Не то Иалдаваоф
опередит вас. У вас имеется военный фонд; расходуйте его не считая. Только
что я узнал, что архангел Михаил сделал на небе крупные заказы на молнии и
громовые стрелы. Послушайтесь меня, приобретите еще пятьдесят тысяч
электрофоров. Я принимаю заказ. До свидания, ангелы! Да здравствует небесная
родина!
И барон Эвердинген умчался к цветущим берегам Лувесьенна в
сопровождении хорошенькой актрисы.
- Правда ли, что демиург вооружается?- спросил. Аркадий.
- Возможно,- ответила Зита,- что там, наверху, другой барон Эвердинген
хлопочет о вооружениях.
Некоторое время ангел-хранитель юного Мориса задумчиво молчал, затем он
прошептал:
- Неужели мы игрушки в руках финансистов?
- Ах, не все ли равно!- воскликнул прекрасный архангел.- Война - это
афера. И всегда была аферой!
Затем они долго обсуждали, какими способами лучше осуществить их
грандиозное предприятие. С презрением отвергнув анархические приемы князя
Истара, они задумали силами своих отлично обученных и полных энтузиазма
отрядов предпринять внезапное и грозное вторжение в царство небесное.
Между тем оказалось, что Баратан, жоншерский трактирщик, сдавший
мятежным ангелам театральный зал, был агентом полиции. В своем донесении
префектуре он указал на участников этого тайного собрания как на
заговорщиков, подготовляющих покушение на некое лицо, которое они изображали
весьма тупым и жестоким и называли "Алабалотом". Агент
высказывал предположение, что под этим псевдонимом подразумевался либо
президент республики, либо сама республика. Все заговорщики единодушно
произносили угрозы по адресу "Алабалота", а один из них,
называющий себя князем Истаром, или Кверубом, человек очень опасный, хорошо
известный в анархистских кругах и неоднократно судившийся за свои мятежные
писания и речи, потрясал бомбой очень небольшого калибра, но, по-видимому,
чрезвычайно мощной. Остальные заговорщики не были известны Баратану, хотя он
и вращался среди революционеров. Многие из них были очень молоды, совсем
безбородые юнцы. Он специально проследил за двумя, произносившими особенно
зажигательные речи,- за некий Аркадием, проживающим по улице Сен-Жак, и
женщиной, по имени Зита, особой своеобразных нравов, проживающей на
Монмартре. Оба они не имели определенных средств к существованию.
Префекту полиции дело это показалось настолько серьезным, что он решил
прежде всего снестись с председателем совета министров.
Это был как раз один из тех климактерических периодов в истории Третьей
республики, когда французский народ, исполненный любви к твердой власти и
преклонения перед силой, считает, что он погибнет, если им не будут
управлять более энергично, и громкими криками призывает спасителя.
Председатель совета министров, занимавший пост министра юстиции, не
желал ничего лучшего, как явиться этим спасителем. Но для того, чтобы стать
им, надо было обнаружить какую-нибудь опасность и предотвратить ее. Поэтому,
известие о заговоре было ему в высшей степени приятно. Он расспросил
префекта полиции о характере дела и степени его серьезности. Префект полиции
доложил, что заговорщики, по-видимому, обладают средствами, умом и энергией,
но они слишком много болтают и вообще слишком многочисленны, чтобы
действовать тайно и согласно. Откинувшись на спинку кресла, министр стал
размышлять. Письменный стол стиля ампир, за которым он сидел, старинные
гобелены, покрывавшие стены, большие часы и канделябры эпохи Реставрации -
все в этом традиционном кабинете, казалось, внушало ему великие принципы
управления государством, остающиеся неизменными при любой перемене режима,-
хитрость и смелость. После краткого раздумья он решил, что следует дать
заговору разрастись и принять более четкие формы, что, пожалуй, полезно даже
поддержать его, раздуть, приукрасить и задушить лишь после того, как из него
будет извлечена максимальная выгода.
Он велел префекту полиции внимательно следить за этим делом и каждый
день представлять подробный отчет о ходе событий, ограничиваясь ролью
информатора.
- Полагаюсь на ваше всем известное благоразумие: наблюдайте, но не
вмешивайтесь.
И министр закурил папиросу. С помощью этого заговора он рассчитывал
ослабить оппозицию, упрочить свою власть, опередить коллег, посрамить
- Ну, и нравы! - вскричала ошеломленная Бушотта. Но молодой д'Эпарвье
уже тащил своего ангела к выходу мимо труппы дрессированных собак и
семейства американских акробатов.
Они очутились в прохладной тени бульвара.
- Вот и вы, вот и вы!- повторял Морис, обезумев от радости и все еще не
веря своему счастью.- Я вас так долго искал, Аркадий, Мирар,- как вам больше
нравится,- наконец-то нашел! Аркадий, вы отняли у меня моего
ангела-хранителя, верните же мне его, Аркадий, вы меня не разлюбили?
Аркадий ответил, что ради осуществления сверхангельского замысла,
которому он себя посвятил, ему пришлось попрать дружбу, жалость, любовь и
все чувства, размягчающие душу, но что, с другой стороны, будучи подвержен в
своем новом положении страданиям и лишениям, он склонен к человеческой
нежности и по инерции испытывает дружеское расположение к своему бедному
Морису.
- Ну, что же,- вскричал Морис,- раз вы меня все-таки любите, вернитесь
ко мне, останьтесь со мной! Я не могу без вас обойтись. Пока вы были подле
меня, я не замечал вашего присутствия. Но как только вы ушли, я ощутил
ужасную пустоту. Без вас я словно тело без души. Поверите ли, в моей
квартирке на улице Рима, подле Жильберты, я чувствую себя одиноким, скучаю
по вас, хочу вас видеть и слышать, как в тот день, когда вы привели меня в
такую ярость... Согласитесь, что я был прав и что вы вели себя не так, как
подобает человеку из хорошего общества. Как подумаешь, так просто не
верится, что вы, вы, существо столь высокого происхождения, столь
благородной души, могли совершить такой неприличный поступок. Госпожа
дез'Обель до сих пор не простила вас. Она сердится на вас за то, что вы
напугали ее, появившись так некстати, и за то, что вели себя чрезвычайно
нескромно, когда застегивали ей платье и шнуровали ботинки. А я все забыл. Я
помню только, что вы мой небесный брат, святой спутник моих детских лет.
Нет, Аркадий, вы не должны, вы не можете расстаться со мною. Вы мой ангел,
вы мне принадлежите.
Аркадий стал убеждать молодого д'Эпарвье, что уже не может быть
ангелом-хранителем христианина, ибо сам устремился в бездну. И он изобразил
себя страшилищем, полным ненависти и злобы - словом, адским духом.
- Ерунда,- сказал Морис, улыбаясь и глядя на него полными слез глазами.
- Увы, милый Морис, все разъединяет нас - наши судьбы, наши взгляды. Но
я не могу убить в себе нежное чувство к вам и люблю вас за ваше простодушие.
- Нет! - вздохнул Морис.- Вы меня не любите. И никогда не любили. Со
стороны брата или сестры это равнодушие было бы естественно, со стороны
друга - это была бы самая обычная вещь, со стороны ангела-хранителя это
чудовищно. Аркадий, вы гнусное существо. Я вас ненавижу.
- Я вас горячо любил, Морис, и все еще люблю. Вы смущаете мое сердце, а
я считал, что оно укрыто тройной броней. Вы показали мне, насколько я слаб.
Когда вы были невинным мальчуганом, я любил вас такой же нежной и гораздо
более чистой любовью, чем ваша английская бонна мисс Кэт, которая целовала
вас с отвратительным вожделением. В деревне, в то время года, когда тонкая
кора платанов начинает сходить длинными полосами, обнажая нежно-зеленый
ствол, после дождей, покрывающих скаты дорог тонким слоем песка, я учил вас
делать из этого песка, этих полосок коры, из полевых цветов и стеблей
папоротника деревенские мостики, хижины дикарей, террасы и садики Адониса,
которые существуют не больше часа. В мае месяце, в Париже, мы воздвигали
алтарь пресвятой деве и жгли на нем ладан, запах которого, распространяясь
по всему дому, напоминал кухарке Марселине церковь в деревне, утраченную
девственность и заставлял ее проливать слезы, а у вашей матушки,
изнемогавшей посреди роскоши от обычного недуга всех богачей - скуки,
вызывал головную боль. Когда вы поступили в коллеж, я следил за вашими
успехами, разделял ваши труды и забавы, решал вместе с вами сложные
арифметические задачи, старался проникнуть в смысл какой-нибудь трудной
фразы из Юлия Цезаря. Сколько раз мы вместе играли в мяч и бегали взапуски!
Нередко ощущали мы опьянение победой, и наши юные лавры не были орошены ни
слезами, ни кровью. Морис, я сделал все возможное, чтобы охранить вашу
невинность, но мне не удалось воспрепятствовать вам потерять ее в возрасте
четырнадцати лет в объятиях горничной вашей матушки. Затем я с огорчением
наблюдал., как вы любили женщин самого разнообразного общественного
положения, различных возрастов и отнюдь не всегда прекрасных, по крайней
мере на взгляд ангела. Опечаленный этим зрелищем, я стал увлекаться наукой.
Богатейшая библиотека вашего дома предоставляла мне такие возможности, какие
редко где встретишь. Я углубился в изучение истории религий. Остальное вам
известно.
- Но теперь, дорогой Аркадий,- сделал вывод молодой д'Эпарвье,- у вас
нет ни положения в обществе, ни должности, ни средств к существованию. Вы
деклассированный субъект, вы, попросту говоря, бродяга и нищий.
На это ангел не без ехидства возразил, что сейчас он, во всяком случае,
одет немного лучше, чем тогда, когда ему пришлось облечься в отрепья
самоубийцы.
В свое оправдание Морис заметил, что он одел своего обнаженного ангела
в отрепья самоубийцы потому, что был тогда раздражен против этого
ангела-изменника. Но зачем вспоминать старое и упрекать друг друга? Сейчас
надо прежде всего подумать о том, как быть дальше.
- Аркадий, чем вы намерены заняться?
-Да ведь я уже говорил вам, Морис! Начать борьбу с тем, кто царит в
небесах, свергнуть его и посадить на его место Сатану.
- Вы этого не сделаете. Во-первых, момент сейчас неподходящий.
Общественное мнение против вас. Вы, как говорит папа, "не идете в ногу
с веком". Теперь все - консерваторы, все - за твердую власть. Люди
хотят, чтобы ими управляли, и президент республики ведет переговоры с папой
римским. Не упрямьтесь, Аркадий, вы не такой дурной, каким себя изображаете.
В глубине души вы такой же, как все, и любите господа бога.
- Я ведь уже разъяснял вам, милый Морис, что тот, кого вы считаете
богом, на самом деле только демиург. Он даже и понятия не имеет о
божественном мире, который выше его, и искренне считает себя единым и
истинным богом. В "Истории церкви" мон-синьора Дюшена, том
первый, страница сто шестьдесят вторая, вы прочтете, что настоящее имя этого
тщеславного и ограниченного демиурга Иалдаваоф. И, может быть, этому
историку церкви вы поверите больше, чем своему ангелу. Но теперь мне пора
уходить, прощайте!
- Останьтесь!
- Не могу.
- Я не отпущу вас так. Вы лишили меня ангела-хранителя. И вы обязаны
возместить мне такой ущерб. Дайте мне другого ангела!
Аркадий возразил, что он не имеет никакой возможности удовлетворить это
требование. Он порвал все отношения с владыкой, наделяющим людей
духами-хранителями, и тут ему ничего не удастся добиться.
- Итак, дорогой Морис,- добавил он с улыбкой,- придется вам самому
просить Иалдаваофа.
-Нет, нет, нет!- вскричал Морис.- Никакого Иалдаваофа не существует! Вы
отняли у меня ангела-хранителя, так верните его мне.
- Увы, не могу!
- Не можете, Аркадий, потому что вы бунтовщик?
- Да.
- Враг бога?
- Да.
- Сатанинский дух?
- Да.
- Хорошо!- вскричал юный Морис.- Тогда я буду вашим ангелом-хранителем.
Отныне я вас не покину.
И Морис д'Эпарвье повел Аркадия в ресторан есть устрицы.
совещание.
Наступил день, когда мятежные ангелы, созванные Аркадием и Зитой на
совещание, собрались на берегу Сены в Жоншере, в заброшенном к обветшалом
театральном зале, который был снят князем Истаром у трактирщика по имени
Баратан. Триста ангелов теснились на скамьях и в ложах. На сцене, где висели
лохмотья декорации, изображавшей сельскую местность, поставлены были стол,
кресло и несколько стульев. Стены, на которых темперой намалеваны были цветы
и плоды, отсырели, потрескались, и штукатурка вместе со всей живописью
обваливалась кусками. Но жалкое убожество этого места только подчеркивало
величие бушевавших в нем страстей. Когда князь Истар обратился к собранию с
предложением избрать комитет и прежде всего назначить почетного
председателя, каждому тотчас же пришло на ум одно имя, звучащее во всем
мире. Но благоговейное почтение сомкнуло все уста.
И после минутного молчания единогласно избран был отсутствующий
Нектарий. Аркадию предложили занять место в кресле между Зитой и одним
японским ангелом, и он тотчас же взял слово:
- Сыны неба! Товарищи! Вы освободились от небесного рабства; вы
сбросили иго того, кто именуется Ягве, но кого мы здесь должны назвать его
настоящим именем Иалдаваофа, ибо он не создатель миров, а всего-навсего
невежественный и грубый демиург, который завладел ничтожной частицей
вселенной и посеял на ней страдание и смерть. Сыны Неба! Я ставлю перед вами
вопрос: хотите ли вы бороться с Иалдаваофом и уничтожить его?
Прозвучал дружный ответ, в котором слились все голоса:
- Да, хотим!
И многие из присутствующих, перебивая друг друга, уже клялись взять
приступом гору Иалдаваофа, сокрушить стены из яшмы и порфира и повергнуть
небесного тирана во мрак вечной ночи. Но тут чей-то кристально чистый голос
прорвался сквозь мрачный гул:
- Нечестивцы, святотатцы, безумцы, трепещите! Господь уже простер над
вами карающую десницу!
- Это был ангел, оставшийся верным. В порыве любви и веры, ревнуя к
славе исповедников и мучеников, стремясь, подобно богу, которому служил,
сравняться с человеком в красоте самопожертвования, он проник в толпу
богохульников, чтобы бросить им вызов, обличить их и пасть под их ударами.
Единодушный гнев собрания тотчас же обратился против него. Стоявшие
рядом набросились на него с побоями. А он повторял ясным и звонким голосом:
- Хвала богу! Хвала богу! Хвала богу!
Один из мятежников схватил ангела за ворот и задушил в его горле
хваления богу. Его повалили на пол, затоптали ногами. Князь Истар подобрал
его, взял двумя пальцами за крылья, затем, выпрямившись, словно столб дыма,
открыл форточку, до которой никто другой не дотянулся бы, и выбросил в нее
верного ангела. Тотчас же восстановился порядок.
- Товарищи,- продолжал Аркадий,- теперь, когда мы подтвердили свое
решение, нам следует изыскать способы действия и выбрать из них наилучшие.
Поэтому вам придется обсудить вопрос - должны ли мы напасть на врага
вооруженной силой, или же будет лучше, если мы поведем длительную и
энергичную пропаганду и этим привлечем население небес на свою сторону.
- Война! Война! - раздался единодушный возглас. И казалось, уже
слышались звуки труб и бой барабанов.
Теофиль, которого князь Истар насильно притащил на это собрание,
поднялся, бледный, растерянный, и дрожащим от волнения голосом произнес:
- Братья мои, не поймите дурно моих слов. Их внушает мне дружеское
чувство ко всем вам. Я только бедный музыкант. Но поверьте мне: замыслы ваши
снова разобьются о божественную мудрость, которая все предвидит.
Теофиль Белэ сел под шиканье собравшихся. И Аркадий продолжал:
- Иалдаваоф все предвидит,- не стану этого отрицать. Он все предвидит.
Но, чтобы оставить нам свободу воли, он поступает в отношении нас так, как
если бы ничего не предвидел. Он поминутно бывает удивлен, растерян. Даже
самые вероятные события застают его врасплох. Он сам взял на себя
обязательство согласовать свое предвидение со свободой воли людей и ангелов,
и это постоянно причиняет ему ужасные затруднения и ставит его в безвыходное
положение. Он никогда не видит дальше своего носа. Он не ожидал ослушания со
стороны Адама и настолько не был подготовлен к злонравию людей, что
раскаялся в их создании и утопил весь род человеческий в водах всемирного
потопа вместе с ни в чем не повинными животными. По слепоте его можно
сравнить только с королем Карлом X, его любимцем. Если мы будем мало-мальски
осторожны, его легко будет провести. Думаю, что соображения эти успокоят
моего брата.
Теофиль не отвечал. Он любил бога, но боялся разделить участь верного
ангела.
Одного из наиболее ученых духов, участвующих в собрании, Маммона, не
вполне удовлетворили рассуждения брата Аркадия.
- Вот о чем надо бы подумать,- сказал этот дух.- Иалдаваоф невысоко
стоит в смысле умственного развития, но это солдат до мозга костей.
Организация рая - чисто военная, основанная на иерархии и дисциплине.
Беспрекословное повиновение является там непоколебимым законом. Ангелы
представляют собою настоящее войско. Сравните это с Елисейскими полями, как
изображает их Виргилий. В Елисейских полях царят свобода, разум, мудрость.
Блаженные тени беседуют между собой в миртовых рощах. В небе Иалдаваофа
совершенно отсутствует гражданское население. Все мобилизованы,
занумерованы, внесены в списки. Это казарма и плац для учения. Подумайте-ка
об этом.
Аркадий возразил, что противника надо знать по-настоящему и что военная
организация рая гораздо больше напоминает деревушки короля Гле-гле, чем
Пруссию Фридриха Великого.
- Уже во время первого восстания, до начала времен, битва продолжалась
два дня, и престол Иалдаваофа поколебался. Правда, демиург победил. Но чему
он обязан своей победой? Тому, что во время битвы случайно разразилась
гроза. Молния, упав на Люцифера и его ангелов, повергла их обугленными и
разбитыми. Иалдаваоф обязан своей победой молнии. Молния - его единственное
оружие. И он злоупотребляет им. И законы свои он провозгласил среди блеска
молний и раскатов грома. "Пламя шествует перед ним",- сказал
пророк. Между тем философ Сенека заметил, что молния, падая на землю,
приносит гибель немногим, но всех повергает в страх. Это было правильно по
отношению к людям первого века христианской эры, но неверно в отношении
ангелов двадцатого века. Что демиург, несмотря на все свои громы, не слишком
силен, доказывает тот безумный страх, который овладел им, когда люди начали
строить башню из необожженного кирпича и горной смолы. А если мириады
небесных духов, снабженные орудиями, которые может предоставить в их
распоряжение современная наука, начнут штурмовать небо, неужели вы думаете,
что старый владыка солнечной системы, со своими ангелами, вооруженными, как
во времена Авраама, будет в силах долго сопротивляться? Воины демиурга еще и
сейчас носят золотые шлемы и алмазные щиты. Михаил, его лучший полководец,
не знает иной тактики, кроме поединков. Он по-прежнему пользуется
колесницами фараонов и понятия не имеет даже о македонской фаланге.
И юный Аркадий еще долго проводил параллель между вооруженным стадом
Иалдаваофа и сознательными воинами революции. Затем перешли к обсуждению
финансовых вопросов.
Зита заявила, что для начала денег хватит, что электрофоры уже заказаны
и что первая же победа откроет возможность получить кредит.
Прения продолжались горячие и беспорядочные. В этом парламенте ангелов,
как и на совещаниях людей, праздные слова лились в изобилии. По мере того
как дело подходило к голосованию, расхождения возникали все чаще и резче.
Никаких споров не вызвало решение о передаче верховного командования тому,
кто первый поднял знамя восстания. Но всем хотелось быть ближайшими
помощниками Люцифера, и поэтому, рисуя тот тип военачальника, которому
следовало отдать предпочтение, каждый из выступавших изображал себя самого.
Так, например, Алькор, самый юный из восставших ангелов, поспешил сказать
следующее:
- На наше счастье, в армии Иалдаваофа высшие командные должности
раздаются по старшинству. Ввиду этого мало шансов, чтобы верховное
командование вручено было настоящим большим военачальникам. Не длительным
послушанием можно воспитать способность к командованию и не мелочная
практика учит руководству большим делом. И древняя и новая история
показывают нам, что величайшими полководцами были либо монархи, вроде
Александра и Фридриха Второго, либо аристократы, как Цезарь или Тюренн, либо
плохие офицеры, каким был Бонапарт. Профессионал же всегда окажется
ничтожеством или посредственностью. Товарищи, изберем себе вождей одаренных
и во цвете лет. Старик может сохранять привычку к победам, но чтобы
приобрести ее, нужна молодость.
Алькора сменил на трибуне склонный к философствованию серафим.
- Война,- сказал он,- никогда не была точной наукой или определенным
искусством. Тем не менее в ней проявлялся гений народа или замысел одного
человека. Но как определить качества, которые понадобятся главнокомандующему
в будущей войне, когда придется иметь дело с такими грандиозными массами и
сложными движениями, каких не может охватить ум одного человека? Все
возрастающее обилие технических средств истребления, умножая до
бесконечности причины возможных ошибок, парализует гений вождей. На
известном уровне военного развития, которого почти достигли наши
учителя-европейцы, и самый умный полководец и самый невежественный
становятся равно бессильными. Другим результатом современных гигантских
вооружений является то, что закон больших чисел начинает действовать здесь с
непреклонной силой. В самом деле, можно с уверенностью сказать, что десять
мятежных ангелов стоят больше десяти ангелов Иалдаваофа. Но мы не можем быть
уверены в том, что миллион мятежных ангелов стоит больше, чем миллион
ангелов Иалдаваофа. Большие числа в военном деле, как и повсюду, сводят к
нулю ум и всякое личное превосходство в пользу того, что может быть названо
коллективной душой, весьма примитивной по своим свойствам.
Шум разговоров покрыл голос ангела-философа; когда он заканчивал свою
речь, его уже никто не слушал.
Затем трибуна огласилась призывами к оружию и клятвами одержать победу.
Раздавались хвалы мечу, защищающему правое дело, и заранее десятки раз под
рукоплескания исступленной толпы провозглашалась победа восставших ангелов.
Крики: "Да здравствует война!" - возносились к немым небесам.
В разгар возбуждения князь Истар взобрался на эстраду, и подмостки
застонали под его тяжестью.
- Товарищи,- сказал он.- вы жаждете победы, и желание ваше вполне
естественно. Но ясно, что вы отравлены литературой и поэзией, если надеетесь
добиться победы, объявив войну. Мысль затеять войну может теперь прийти в
голову только отупевшим буржуа или же запоздалым романтикам. Что такое
война? Нелепый маскарад, перед которым изливаются в глупейших восторгах
гитаристы-патриоты. Если бы Наполеон обладал практическим умом, он не стал
бы воевать, но это был мечтатель, опьяненный Оссианом. Вы кричите: "Да
здравствует война!" Вы фантазеры. Когда же вы станете умственно
развитыми существами? Существа умственно развитые не добиваются могущества и
силы посредством пустых выдумок, из которых состоит военное искусство, то
есть тактики, стратегии, фортификаций, артиллерии и прочего вздора. Они не
верят в войну, ибо это просто фантазия. Они верят в химию, потому что это
наука. Они овладели искусством заключать победу в алгебраическую формулу.
Вытащив из кармана бутылочку, князь Истар показал ее собравшимся и
воскликнул с торжествующей улыбкой:
- Вот она, победа!
где раскрывается тайная и глубокая причина, весьма часто толкающая одно
государство против другого и ведущая к разорению как победителей, так и
побежденных, и где мудрый читатель (если таковой найдется, в чем я
сомневаюсь) призадумается над метким изречением: "Война-это
афера".
Ангелы разошлись. Сидя в траве у подножия Медонских холмов, Аркадий и
Зита смотрели на текущую между ивами Сену.
- На этом месте,- сказал Аркадий,- который называют светом, хотя в нем
гораздо больше несусветного, чем светлого, ни одно мыслящее существо не
вообразит себе, что оно способно уничтожить хотя бы один атом. Самое
большее, на что мы можем рассчитывать,- это изменить кое-где движение
отдельных групп атомов или же расположение отдельных клеточек. И, если
вдуматься, к этому сводится и все наше великое предприятие. И даже посадив
Духа Противоречия на место Иалдаваофа, мы не достигнем большего. Скажите,
Зита, в чем же зло: в природе вещей или в их устройстве? Вот что следовало
бы знать. Зита, я в полном смятении.
- Друг мой,- ответила Зита,- если бы для того, чтобы действовать надо
было познать тайну природы, никто никогда бы не действовал. И никто не жил
бы, ибо жить - значит действовать. Неужели, Аркадий, решимость уже изменила
вам?
Аркадий стал уверять прекрасного архангела, что его намерение
низвергнуть демиурга во мрак вечной ночи непреклонно.
По дороге в облаке пыли ехал автомобиль. Он остановился перед двумя
ангелами, и из дверцы высунулся крючковатый нос барона Эвердингена.
- Здравствуйте, небесные друзья, добрый день!- сказал капиталист, сын
неба.- Очень рад встретиться с вами. Я должен дать вам полезный совет. Не
будьте инертны, не мешкайте, вооружайтесь, вооружайтесь! Не то Иалдаваоф
опередит вас. У вас имеется военный фонд; расходуйте его не считая. Только
что я узнал, что архангел Михаил сделал на небе крупные заказы на молнии и
громовые стрелы. Послушайтесь меня, приобретите еще пятьдесят тысяч
электрофоров. Я принимаю заказ. До свидания, ангелы! Да здравствует небесная
родина!
И барон Эвердинген умчался к цветущим берегам Лувесьенна в
сопровождении хорошенькой актрисы.
- Правда ли, что демиург вооружается?- спросил. Аркадий.
- Возможно,- ответила Зита,- что там, наверху, другой барон Эвердинген
хлопочет о вооружениях.
Некоторое время ангел-хранитель юного Мориса задумчиво молчал, затем он
прошептал:
- Неужели мы игрушки в руках финансистов?
- Ах, не все ли равно!- воскликнул прекрасный архангел.- Война - это
афера. И всегда была аферой!
Затем они долго обсуждали, какими способами лучше осуществить их
грандиозное предприятие. С презрением отвергнув анархические приемы князя
Истара, они задумали силами своих отлично обученных и полных энтузиазма
отрядов предпринять внезапное и грозное вторжение в царство небесное.
Между тем оказалось, что Баратан, жоншерский трактирщик, сдавший
мятежным ангелам театральный зал, был агентом полиции. В своем донесении
префектуре он указал на участников этого тайного собрания как на
заговорщиков, подготовляющих покушение на некое лицо, которое они изображали
весьма тупым и жестоким и называли "Алабалотом". Агент
высказывал предположение, что под этим псевдонимом подразумевался либо
президент республики, либо сама республика. Все заговорщики единодушно
произносили угрозы по адресу "Алабалота", а один из них,
называющий себя князем Истаром, или Кверубом, человек очень опасный, хорошо
известный в анархистских кругах и неоднократно судившийся за свои мятежные
писания и речи, потрясал бомбой очень небольшого калибра, но, по-видимому,
чрезвычайно мощной. Остальные заговорщики не были известны Баратану, хотя он
и вращался среди революционеров. Многие из них были очень молоды, совсем
безбородые юнцы. Он специально проследил за двумя, произносившими особенно
зажигательные речи,- за некий Аркадием, проживающим по улице Сен-Жак, и
женщиной, по имени Зита, особой своеобразных нравов, проживающей на
Монмартре. Оба они не имели определенных средств к существованию.
Префекту полиции дело это показалось настолько серьезным, что он решил
прежде всего снестись с председателем совета министров.
Это был как раз один из тех климактерических периодов в истории Третьей
республики, когда французский народ, исполненный любви к твердой власти и
преклонения перед силой, считает, что он погибнет, если им не будут
управлять более энергично, и громкими криками призывает спасителя.
Председатель совета министров, занимавший пост министра юстиции, не
желал ничего лучшего, как явиться этим спасителем. Но для того, чтобы стать
им, надо было обнаружить какую-нибудь опасность и предотвратить ее. Поэтому,
известие о заговоре было ему в высшей степени приятно. Он расспросил
префекта полиции о характере дела и степени его серьезности. Префект полиции
доложил, что заговорщики, по-видимому, обладают средствами, умом и энергией,
но они слишком много болтают и вообще слишком многочисленны, чтобы
действовать тайно и согласно. Откинувшись на спинку кресла, министр стал
размышлять. Письменный стол стиля ампир, за которым он сидел, старинные
гобелены, покрывавшие стены, большие часы и канделябры эпохи Реставрации -
все в этом традиционном кабинете, казалось, внушало ему великие принципы
управления государством, остающиеся неизменными при любой перемене режима,-
хитрость и смелость. После краткого раздумья он решил, что следует дать
заговору разрастись и принять более четкие формы, что, пожалуй, полезно даже
поддержать его, раздуть, приукрасить и задушить лишь после того, как из него
будет извлечена максимальная выгода.
Он велел префекту полиции внимательно следить за этим делом и каждый
день представлять подробный отчет о ходе событий, ограничиваясь ролью
информатора.
- Полагаюсь на ваше всем известное благоразумие: наблюдайте, но не
вмешивайтесь.
И министр закурил папиросу. С помощью этого заговора он рассчитывал
ослабить оппозицию, упрочить свою власть, опередить коллег, посрамить