ангелом-хранителем? Подождите минутку, он пошел за папиросами.
- Бедное дитя!
И круглые щеки аббата Патуйля опустились в знак скорби. Но почти тотчас
же они снова поднялись, как свидетельство радости. Ибо многое радовало
сердце аббата Патуйля.
Общественное настроение явно улучшалось. Якобинцев, франкмасонов и
блокистов поносили повсеместно. Пример подавало избранное общество.
Французская академия стала вполне благомыслящей. Христианские школы
множились. Молодежь Латинского квартала склонялась перед церковью, а от
Нормальной школы шел семинарский дух. Крест торжествовал повсюду. Но нужны
были деньги, еще деньги и всегда деньги.
После полуторамесячного постельного режима Морис д'Эпарвье получил от
врача разрешение совершить прогулку в экипаже. Рука у него была на перевязи.
Возлюбленная и друг сопровождали его. Они отправились в Булонский лес и с
тихой радостью созерцали траву и деревья. Они улыбались всему, и им все
улыбалось. Как сказал Аркадий, от совершенных ими ошибок они стали лучше.
Ревность и гнев Мориса самым неожиданным образом привели к тому, что к нему
вернулось спокойствие и благодушие. Он еще любил Жильберту, но любовью
снисходительной. Ангел желал эту женщину по-прежнему, но после обладания
вожделение его утратило жало любопытства. Жильберта отдыхала от стремления
нравиться, и от этого нравилась еще больше. У каскада они напились молока,
показавшегося им восхитительным. Все трое обрели невинность. И Аркадий
позабыл несправедливости старого тирана, царящего над миром. Но вскоре ему о
них напомнили.
Возвратись на квартиру своего друга, он застал там Зиту, которая
поджидала его, подобная статуе из слоновой кости и золота.
- Мне вас просто жаль,- сказала она.- Близится день, какого еще не было
с начала времен и который, может быть, не повторится раньше, чем солнце со
своими спутниками не вступит в созвездие Геркулеса. Не сегодня-завтра мы
обрушимся на Иалдаваофа в его порфировом дворце, а вы, горевший желанием
освобождать небеса и победителем возвратиться на освобожденную родину, вы
забываете все свои великодушные намерения и дремлете в объятиях дочерей
человеческих. Какое удовольствие получаете вы от общения с этими
нечистоплотными зверьками, созданными из таких неустойчивых элементов, что,
кажется, они беспрерывно распадаются? Ах, Аркадий, я была права, не доверяя
вам. Вы типичный интеллигент, в вас говорит одно лишь любопытство. Вы не
способны действовать.
- Вы неправильно судите обо мне, Зита,- ответил ангел.- Любовь к
дочерям человеческим заложена в природе сынов неба. Конечно, телесная
субстанция женщин и цветов тленна, тем не менее она чарует чувства. Но ни
один из этих зверьков не заставит меня забыть мою ненависть и мою любовь, и
я готов выступить против Иалдаваофа.
Зита, вполне удовлетворенная его решимостью, потребовала, чтобы он
неуклонно продолжал подготовлять их грандиозное предприятие; спешить не
надо, но и откладывать не следует:
- Большое дело, Аркадий, состоит из множества мелких. Самое
величественное целое слагается из тысячи ничтожных частиц. Не будем
пренебрегать ничем.
Она пришла за ним, чтобы вместе отправиться на собрание, где его
присутствие необходимо. Там будут подсчитаны силы восставших.
Она добавила только одно:
- Нектарий тоже придет.
Когда Морис увидел Зиту, он нашел ее непривлекательной. Она не
понравилась ему, потому что красота ее была совершенной, а подлинная красота
всегда вызывала в нем какое-то тягостное удивление. Узнав, что она тоже
восставший ангел и собирается вести Аркадия к заговорщикам, он почувствовал
к Зите неприязнь. Бедный юноша пытался удержать своего товарища всеми
способами, какие подсказывали ему ум и обстоятельства. Он умолял своего
ангела-хранителя остаться с ним, обещал за это повести его на замечательное
состязание боксеров, на обозрение, где они увидят апофеоз Пуанкаре, наконец,
в одно место, где имеются женщины, необычайные по красоте, таланту, порокам
или уродству. Но ангел не поддавался никаким искушениям и заявил, что уходит
с Зитой.
- Зачем?
- Чтобы подготовить завоевание неба.
- Опять это безумие! Завоевание не... Но ведь я же доказал тебе, что
это и невозможно и нежелательно.
- До свидания, Морис...
- Ты все-таки идешь? Ну, что ж, тогда и я пойду с тобой. И Морис, с
рукой на перевязи, последовал, за Аркадием и Зитой в кабачок Хлодомира, где
стол был накрыт в саду, под навесом из зелени.
Там уже находились князь Истар и Теофиль, а с ними маленькая желтая
фигурка похожая на ребенка: это был ангел из Японии.
-- Мы ждем только Нектария,- сказала Зита.
В эту минуту бесшумно появился старый садовник. Он сел, и собака легла
у его ног. Французская кухня - первая в мире. Ее слава затмит всякую другую,
когда человечество, сделавшись мудрым, поставит вертел выше шпаги. Хлодомир
подал ангелам и смертному, который был с ними, жирную похлебку, свиное филе
и почки в мадере, доказавшие, что этот монмартрский повар еще не развращен
американцами, которые портят лучших поваров Города-гостиницы.
Хлодомир откупорил бутылку бордо, и хотя оно и не значилось среди
лучших вин Медока, но ароматичностью и букетом выдавало свое благородное
происхождение. Следует отметить, что после этого вина и многих других хозяин
погребка торжественно принес романею, крепкую и вместе с тем легкую, пряную
и нежную, настоящей бургундской закваски, огненную и хмельную, истинную
усладу для ума и чувств. Старый Нектарий поднял стакан и произнес:
- Тебе, Дионис, величайший из богов, кто вместе с золотым веком вернет
смертным, ставшим героями, гроздья, которые Лесбос срывал некогда с кустов в
Мефимне, и лозы Фасоса, и белый виноград озера Мареотидского, и погреба
Фалерно, и виноградники Тмола, и короля вин - Фанею. И сок этих гроздий
будет божественным, и, как во времена древнего Силена, люди будут опьяняться
мудростью и любовью.
Когда подали кофе, Зита, князь Истар, Аркадий и японский ангел, сделали
поочередно сообщения о состоянии сил, собранных против Иалдаваофа.
Отрешаясь от вечного блаженства для страданий земного бытия, ангелы
развиваются умственно и приобретают способность ошибаться и впадать в
противоречия. Поэтому и собрания их, подобно человеческим, бывают
беспорядочными и шумными. Не успевал один из заговорщиков назвать
какую-нибудь цифру, как другой тотчас же опровергал ее. Они не могли сложить
двух чисел без спора, и даже сама арифметика заражалась страстностью и
утрачивала свою точность. Керуб, насильно притащивший благочестивого
Теофиля, возмутился, услышав, как музыкант славит господа, и надавал ему по
голове тумаков, которыми можно было бы свалить быка. Но у музыкантов головы
покрепче бычьих. И удары, сыпавшиеся на Теофиля, не изменяли представления
этого ангела о божественном провидении. Аркадий долго противопоставлял свой
научный идеализм прагматизму Зиты, и прекрасный архангел заявил ему, что он
рассуждает неверно.
- Вы еще удивляетесь!- воскликнул ангел-хранитель юного Мориса.- Я, как
и вы, рассуждаю на человеческом языке. А что такое человеческий язык, как не
крик лесного или горного зверя, только усложненный и испорченный
возгордившимися приматами? Разве можно, о Зита, построить правильное
рассуждение, применяя этот набор гневных или жалобных звуков? Ангелы вообще
не рассуждают. Люди, стоящие выше ангелов, рассуждают плохо. Я уже не говорю
о профессорах, которые надеются определить абсолют при помощи криков,
унаследованных ими от человекообразных обезьян, двуутробок и пресмыкающихся
- их предков. Это величайший фарс! Как бы забавлялся этим демиург, если бы у
него было достаточно ума!
В ночном небе сверкали крупные звезды. Садовник молчал.
- Нектарий,- сказал прекрасный, архангел,- сыграйте на флейте, если не
боитесь взволновать небо и землю.
Нектарий взял флейту. Юный Морис зажег папиросу. Пламя, вспыхнув,
погрузило во мрак небо и звезды, а затем погасло. И Нектарий воспел это
пламя на своей вдохновенной флейте. Ее серебряный голос говорил:
"Это пламя есть вселенная, осуществившая свое назначение, менее
чем в минуту. В ней возникли солнца и планеты. Венера Урания измерила орбиты
тел, блуждающих в ее бесконечных пространствах. От дыхания Эроса,
перворожденного из богов, родились растения, животные, мысли. В течение
двадцати секунд, протекших между возникновением и смертью этого мира,
развились цивилизации, и империи пережили долгий период своего упадка.
Плакали матери и к безмолвным небесам поднимались песни любви, вопли
ненависти и стоны жертв. В малых своих размерах этот мир жил столько же,
сколько жил и проживет тот, другой мир, несколько атомов которого сияют у
нас над головой. И тот и другой - лишь искры света в бесконечности".
И по мере того как в зачарованном воздухе разносились чистые и светлые
звуки, земля превращалась в зыбкую туманность, а звезды описывали все более
быстрые круги. Большая Медведица распалась, и части ее тела рассыпались в
разные стороны. Пояс Ориона разорвался. Полярная звезда покинула свою
магнитную ось. Сириус, сиявший па горизонте раскаленным светом, поголубел,
покраснел, замерцал и потух в одно мгновение. Созвездия задвигались,
образовали новые знаки, которые, в свою очередь, исчезли. Волшебными своими
звуками магическая флейта заключила в одном мгновении всю жизнь и все
движения этого мира, неизменного и вечного в представлении людей и ангелов.
Она замолкла, и небо приняло свое древнее обличье. Нектарий исчез. Хлодомир
спросил у своих гостей, довольны ли они похлебкой, которую сутки держали на
огне, чтобы она уварилась, и похвастал божолез-ским вином, которое они пили.
Ночь была теплая. Аркадий в сопровождении своего ангела-хранителя,
Теофиль, князь Истар и японский ангел проводили Зиту до ее дома.
о том, как чудовищное злодеяние повергло в ужас весь Париж.
Весь город спал. Шаги гулко звучали на опустелых тротуарах. Дойдя до
середины монмартрского холма, ангелы и их спутник остановились на углу улицы
Фэтрие, у дверей дома, где жил прекрасный архангел. Аркадий обсуждал вопрос
о Престолах и Господствах с Зитой, которая уже держала палец на кнопке
звонка, но все еще медлила звонить. Князь Истар концом трости рисовал на
тротуаре чертежи новых снарядов и по временам издавал мычание, от которого
просыпались спящие обыватели и трепетали чресла живших по соседству Пасифай,
Теофиль Белэ во весь голос распевал баркаролу из второго действия
"Алины, королевы Голконды". Морис, у которого правая рука была
на перевязи, пытался левой фехтовать с японским ангелом и выбивал искры из
мостовой, пронзительным голосом выкрикивая: "Задет!"
Между тем на углу соседней улицы стоял, погруженный в свои думы,
бригадир Гролль. Он был сложен точно римский легионер и обладал всеми
чертами, свойственными этой величаво-раболепной породе, которая, с тех пор
как человечество начало строить города, охраняет государство и поддерживает
династии. Бригадир Гролль был полон сил, но вместе с тем очень утомлен. Он
был изнурен тяжелой службой и скудной пищей. Человек долга, но все же только
человек, он не мог устоять перед чарами, соблазнами и прелестями девиц
легкого поведения, которые целыми стаями встречались ему во мраке безлюдных
бульваров, у пустырей. Он их любил. Он любил их, как солдат, не покидая
своего поста, и от этого испытывал утомление, превосходившее его стойкость.
Еще не достигнув середины странствия земного, он уже мечтал о сладостном
отдыхе и мирном сельском труде. Стоя этой тихой ночью на углу улицы Мюллер,
он думал - думал о родном доме, об оливковой рощице, об отцовской усадьбе, о
согнувшейся под бременем долгой тяжелой работы старухе-матери, с которой ему
уже не придется свидеться. Пробужденный от своих грез ночным шумом, бригадир
Гролль подошел к перекрестку улиц Мюллер и Фэтрие и стал неодобрительно
наблюдать за кучкой праздношатающихся, в которой его социальный инстинкт
почуял врагов порядка. Бригадир Гролль был терпелив и решителен. После
длительного молчания он с грозным спокойствием молвил:
- Проходите.
Но Морис и японский ангел продолжали фехтовать и ничего не слышали.
Музыкант внимал только своим собственным мелодиям, князь Истар был весь
погружен в формулы взрывчатых веществ, Зита обсуждала с Аркадием величайшее
предприятие, какое только было задумано, с тех пор как солнечная система
сформировалась из первобытной туманности, и все они не замечали окружающего.
- Сказано вам - проходите,- повторил бригадир Гролль.
На этот раз ангелы расслышали торжественное приказание, но, то ли из
равнодушия, то ли из презрения, они не подчинились и продолжали кричать,
петь и разговаривать.
- Так вы хотите, чтобы я вас забрал!- возопил бригадир Гролль и опустил
свою широкую руку на плечо князя Истара.
Керуб, возмущенный прикосновением столь низменного существа, мощным
ударом кулака отшвырнул бригадира в канаву. Но полицейский Фэзанде уже
мчался на помощь своему начальнику, и оба они набросились на князя. Они
колотили его с яростью автоматов и, может быть, несмотря на силу и вес
керуба, потащили бы его, окровавленного, в участок, если бы японский ангел
без всякого усилия не сбил их обоих с ног, так что они, уже рыча и корчась,
покатились в грязь, прежде чем Аркадий и Зита успели вмешаться.
Что касается ангела-музыканта, то он от страха дрожал в сторонке,
взывая к небесам.
В эту минуту два булочника, которые месили тесто в соседнем подвале,
выбежали на шум, голые по пояс, в белых фартуках. Повинуясь инстинкту
общественной солидарности они стали на сторону поверженных полицейских. При
виде их Теофиль, охваченный вполне естественным ужасом, обратился в бегство.
Но они поймали его и уже намеревались передать в руки блюстителей порядка,
когда Аркадий и Зита вырвали его у них. Завязалась неравная и жестокая
борьба между двумя ангелами и двумя пекарями. По красоте и силе подобный
лисипповскому атлету, Аркадий сдавил в своих объятиях тучного противника.
Прекрасный архангел кинжалом ударил булочника, пытавшегося ее схватить.
Черная кровь потекла по волосатой груди, и оба пекаря, защитники порядка,
подвалились на мостовую.
Полицейский Фэзандо без сознания лежал ничком в канаве. Но бригадир
Гролль поднялся, дал свисток, который должны были услышать ближайшие
постовые, и ринулся на юного Мориса; тот, имея возможность обороняться
только одной рукой, левой разрядил свой револьвер прямо в агента, который
схватился за сердце, пошатнулся и рухнул на землю. Он испустил долгий вздох,
и вечная тьма застлала его взор.
Между тем окна открывались одно за другим, и из них высовывались
головы. Приближались тяжелые шаги. Два полицейских на велосипедах мчались по
улице Фэтрие. Тогда князь Истар бросил бомбу, от которой сотряслась земля,
потухли газовые фонари и разрушилось несколько домов. Густая завеса дыма
скрыла бегство ангелов и юного Мориса.
Аркадий и Морис решили, что после подобного приключения безопаснее
всего в конце концов будет укрыться в квартире на улице Рима. Несомненно,
сразу их не разыщут, а возможно, и вообще не сумеют разыскать, так как бомба
керуба, по счастью, уничтожила всех свидетелей происшествия. Они заснули на
рассвете и спали еще в десять часов утра, когда швейцар принес им чай.
Хрустя гренками с маслом, молодой д'Эпарвье сказал своему ангелу:
- Я думал, что преступление - это нечто необычайное. Оказывается, я
ошибался. Это - самое простое, самое естественное дело.
- И самое традиционное,- добавил ангел.- В течение многих веков для
человека самым обычным и необходимым делом было грабить и убивать других
людей. На войне это предписывается и поныне. При некоторых определенных
обстоятельствах покушаться на человеческую жизнь считается даже почтенным, и
вы заслужили всеобщее одобрение, Морис, когда хотели меня убить, потому что
вам показалось, будто я позволил себе некоторые вольности в отношении вашей
любовницы. Но убить полицейского неприлично для человека из общества.
- Замолчи,- вскричал Морис,- замолчи, негодяй! Я убил этого бедного
бригадира без всякого умысла, не зная даже, что делаю. Я сам теперь в
отчаянии. Но истинный виновник и убийца не я, а ты. Ты увлек меня на этот
путь мятежа и насилия, который ведет в адскую бездну. Ты погубил меня, ты
принес в жертву своей гордыне и злобе мой покой и счастье. И совершенно
напрасно. Ибо, предупреждаю тебя, Аркадий, из вашей затеи ничего не
получится.
Швейцар принес газеты. Заглянув в них, Морис побледнел. Крупными
буквами сообщалось там о злодеянии на улице Фэтрие. Убиты: полицейский
бригадир и два агента-велосипедиста. Тяжело ранены два подмастерья из
булочной. Разрушены два жилых дома, имеется большое количество жертв.
Морис выронил газету и произнес слабым, жалобным голосом:
- Аркадий, почему ты не убил меня в маленьком версальском Садике, где
цвели розы и свистел дрозд?
Между тем Париж был объят ужасом. На площадях и людных улицах хозяйки с
сумкой для провизии в руках слушали, бледнея, рассказ о совершенном
преступлении и призывали на головы виновных самые жестокие кары. Торговцы на
порогах своих лавок обвиняли в этом злодеянии анархистов, синдикалистов,
социалистов, радикалов и взывали к закону. Люди глубокомысленные полагали,
что это - дело рук евреев и немцев, и настаивали на изгнании всех
иностранцев. Кое-кто расхваливал американские обычаи и упоминал о
линчевании. К газетным новостям прибавлялись зловещие слухи. Во множестве
мест слышали взрывы, то здесь то там находили бомбы. Повсюду гнев толпы
обрушивался на разных лиц, которых принимали за злоумышленников и в
растерзанном виде передавали правосудию. На площади Республики толпа
разорвала на части пьяницу, кричавшего: "Долой шпиков!"
Председатель совета министров, он же министр юстиции, долго совещался с
префектом полиции, и они решили, в целях успокоения возбужденных парижан,
немедленно арестовать пять или шесть апашей из числа тридцати тысяч,
обитавших в столице. Начальник русской полиции, признав в совершенном
злодеянии метод нигилистов, попросил о выдаче его правительству дюжины
политических эмигрантов, что и было немедленно выполнено. Равным образом еще
несколько лиц было изъято ради безопасности испанского короля.
Узнав об этих энергичных мероприятиях, Париж облегченно вздохнул, и
вечерние газеты выразили одобрение правительству. Сведения о состоянии
здоровья раненых были превосходные. Они были вне опасности и опознавали
напавших на них преступников во всех, кого бы к ним не приводили.
Правда, бригадир Гролль умер, но две монахини - сестры милосердия -
дежурили у его тела, и сам председатель совета министров явился возложить
крест Почетного легиона на грудь этой жертвы долга.
Ночью поднялся переполох. На проспекте Восстания полицейские заметили
на пустыре фургон фокусников, показавшийся им притоном бандитов. Они вызвали
подкрепление и, когда их набралось достаточное количество, напали на
повозку. К ним присоединились благомыслящие граждане, произведено было
пятнадцать тысяч револьверных выстрелов, фургон взорвали динамитом и нашли
среди обломков его труп обезьяны.
из которой читатель узнает об аресте Бушотты и Мориса, о разгроме
библиотеки д'Эпарвье и отбытии ангелов.
Морис д'Эпарвье провел ужасную ночь. При малейшем шуме он хватался за
револьвер, чтобы не сдаться живым в руки правосудия. Утром он буквально
выхватил газеты у консьержки, жадно пробежал их глазами и вскрикнул от
радости: он прочел, что на теле бригадира Гролля, перевезенном в морг для
вскрытия, врачи нашли только синяки и ссадины, то есть поверхностные
ранения, и что смерть произошла от разрыва аорты.
. - Видишь, Аркадий,- вскричал он с торжествующим видом,- видишь, я не
убийца! Я невинен! Я и представить себе не мог, до какой степени приятно
быть невинным.
Потом он задумался и как это обычно бывает, размышление рассеяло его
радость.
- Я невинен. Но нечего себя обманывать,- сказал он, покачав головой,- я
причастен к шайке злодеев и живу с бандитами. Ты среди них на своем месте,
Аркадий, ибо ты субъект подозрительный, жестокий и порочный. Но я человек из
хорошей семьи, получил превосходное воспитание - и мне это стыдно.
- Я тоже,- сказал Аркадий,- получил превосходное воспитание.
- Где это?
- На небесах.
- Нет, Аркадий, нет, ты не получил никакого воспитания. Если бы в тебя
заложены были твердые принципы, ты бы их сохранил. Принципы никогда не
утрачиваются. Я с раннего детства учился уважать семью, родину и религию. Я
этого не забыл и никогда не забуду. Знаешь, что меня больше всего в тебе
возмущает? Вовсе не твоя испорченность, жестокость, черная неблагодарность,
не твой агностицизм, с которым, на худой конец, можно примириться, не твой
скептицизм, хотя он очень устарел (ведь после национального пробуждения во
Франции не принято быть скептиком), нет,- противнее всего в тебе отсутствие
вкуса, дурной тон твоих идей, полное отсутствие изящества в твоих доктринах.
Ты мыслишь как интеллигент, рассуждаешь как свободомыслящий, от твоих теорий
несет плебейским радикализмом, комбизмом и тому подобной мерзостью.
Убирайся! Ты мне гадок! Аркадий, мой единственный друг, Аркадий, мой добрый
ангел, Аркадий, мой мальчик, послушайся своего ангела-хранителя: уступи моим
мольбам, откажись от своих безумных идей, сделайся снова добрым, простым,
невинным и счастливым. Надевай шляпу, пойдем вместе в Нотр-Дам. Там мы
помолимся и поставим свечку.
Между тем общественное мнение было все еще возбуждено. Большая пресса -
этот рупор национального пробуждения - с настоящим подъемом, с подлинной
глубиной вскрывала в своих статьях философию, лежащую в основе этого
чудовищного деяния, возмутившего все умы. Его истинные корни, его косвенные,
но весьма действенные причины усматривались в безнаказанном распространении
революционных доктрин, в ослаблении социальной узды, в расшатанности
внутренней дисциплины, в непрерывном поощрении всяческих притязаний и
вожделений. Чтобы вырвать зло с корнем, необходимо как можно скорее
отвергнуть такие химеры и утопии, как синдикализм, подоходный налог и т. д.
и т. п. Многие газеты, и притом из числа влиятельных, видели в участившихся
преступлениях плоды безверия и делали вывод, что спасение общества в
единодушном и искреннем возвращении к религии.
В воскресенье, последовавшее за злодеянием, в церквах наблюдался
необычайный наплыв народа.
Следователь Сальнэв, которому поручено было вести дело, сперва допросил
лиц, арестованных полицией, и пошел по следам соблазнительным, но ложным.
Переданное ему донесение осведомителя Монтремэна направило его внимание на
верный путь и помогло ему признать в преступниках с улицы Фэтрие жоншерских
бандитов. Он велел разыскать Аркадия и Зиту и выдал ордер на арест князя
Истара, который и был схвачен двумя агентами, когда выходил от Бушотты, где
спрятал две бомбы нового типа. Осведомившись о намерениях агентов, керуб
широко улыбнулся и спросил, хороший ли у них автомобиль? Когда они ответили,
что автомобиль хороший и ждет у подъезда, он уверил их, что ему больше
ничего не требуется. Тут же на лестнице он уложил обоих агентов, спустился к
ожидавшему его автомобилю, бросил шофера под автобус, который очень кстати
проезжал мимо, и взялся за руль на глазах у потрясенной толпы.
В тот же вечер г-н Жанкур, полицейский комиссар по судебным делам,
проник в квартиру Теофиля в тот момент, когда Бушотта глотала сырое яйцо,
чтобы прочистить голос, так как вечером ей предстояло исполнять в
"Национальном эльдорадо" новую песенку: "Этого у них в
Германии нет". Музыканта не было дома. Бушотта приняла чиновника с
гордым достоинством, искупавшим простоту ее наряда: она была в одной
рубашке. Почтенный полицейский чин взял партитуру "Алины, королевы
Голконды" и любовные письма, которые певица заботливо хранила в ящике
ночного столика, ибо она уважала порядок. Он уже собирался уходить, когда
заметил стенной шкаф. Он небрежно открыл его и обнаружил в нем бомбы,
которыми можно было взорвать пол-Парижа, а также пару больших белых крыльев,
происхождение и назначение которых он не мог себе объяснить. Бушотте
предложено было кончить туалет, и, несмотря на крики, ее препроводили в
полицию.
Г-н Сальнэв был неутомим. Рассмотрев бумаги, захваченные при обыске на
квартире Бушотты, и руководствуясь указаниями Монтремэна, он отдал приказ
арестовать молодого д'Эпарвье, что и было исполнено в среду 27 мая в семь
часов утра с величайшей корректностью. Морис уже трое суток не спал, не ел,
не занимался любовью,- словом, не жил. Ни на миг не усомнился он в истинной,
причине этого утреннего посещения. При виде полицейского комиссара на него
снизошло неожиданное спокойствие. Аркадий не приходил домой ночевать. Морис
попросил комиссара подождать и тщательно оделся, затем последовал за
полицейским чином в стоявшее у подъезда такси. Он был преисполнен душевной
ясности, которая почти не омрачилась, когда, за ним захлопнулась дверь
Консьержери. Оставшись один в камере, он взобрался на стол и выглянул в
- Бедное дитя!
И круглые щеки аббата Патуйля опустились в знак скорби. Но почти тотчас
же они снова поднялись, как свидетельство радости. Ибо многое радовало
сердце аббата Патуйля.
Общественное настроение явно улучшалось. Якобинцев, франкмасонов и
блокистов поносили повсеместно. Пример подавало избранное общество.
Французская академия стала вполне благомыслящей. Христианские школы
множились. Молодежь Латинского квартала склонялась перед церковью, а от
Нормальной школы шел семинарский дух. Крест торжествовал повсюду. Но нужны
были деньги, еще деньги и всегда деньги.
После полуторамесячного постельного режима Морис д'Эпарвье получил от
врача разрешение совершить прогулку в экипаже. Рука у него была на перевязи.
Возлюбленная и друг сопровождали его. Они отправились в Булонский лес и с
тихой радостью созерцали траву и деревья. Они улыбались всему, и им все
улыбалось. Как сказал Аркадий, от совершенных ими ошибок они стали лучше.
Ревность и гнев Мориса самым неожиданным образом привели к тому, что к нему
вернулось спокойствие и благодушие. Он еще любил Жильберту, но любовью
снисходительной. Ангел желал эту женщину по-прежнему, но после обладания
вожделение его утратило жало любопытства. Жильберта отдыхала от стремления
нравиться, и от этого нравилась еще больше. У каскада они напились молока,
показавшегося им восхитительным. Все трое обрели невинность. И Аркадий
позабыл несправедливости старого тирана, царящего над миром. Но вскоре ему о
них напомнили.
Возвратись на квартиру своего друга, он застал там Зиту, которая
поджидала его, подобная статуе из слоновой кости и золота.
- Мне вас просто жаль,- сказала она.- Близится день, какого еще не было
с начала времен и который, может быть, не повторится раньше, чем солнце со
своими спутниками не вступит в созвездие Геркулеса. Не сегодня-завтра мы
обрушимся на Иалдаваофа в его порфировом дворце, а вы, горевший желанием
освобождать небеса и победителем возвратиться на освобожденную родину, вы
забываете все свои великодушные намерения и дремлете в объятиях дочерей
человеческих. Какое удовольствие получаете вы от общения с этими
нечистоплотными зверьками, созданными из таких неустойчивых элементов, что,
кажется, они беспрерывно распадаются? Ах, Аркадий, я была права, не доверяя
вам. Вы типичный интеллигент, в вас говорит одно лишь любопытство. Вы не
способны действовать.
- Вы неправильно судите обо мне, Зита,- ответил ангел.- Любовь к
дочерям человеческим заложена в природе сынов неба. Конечно, телесная
субстанция женщин и цветов тленна, тем не менее она чарует чувства. Но ни
один из этих зверьков не заставит меня забыть мою ненависть и мою любовь, и
я готов выступить против Иалдаваофа.
Зита, вполне удовлетворенная его решимостью, потребовала, чтобы он
неуклонно продолжал подготовлять их грандиозное предприятие; спешить не
надо, но и откладывать не следует:
- Большое дело, Аркадий, состоит из множества мелких. Самое
величественное целое слагается из тысячи ничтожных частиц. Не будем
пренебрегать ничем.
Она пришла за ним, чтобы вместе отправиться на собрание, где его
присутствие необходимо. Там будут подсчитаны силы восставших.
Она добавила только одно:
- Нектарий тоже придет.
Когда Морис увидел Зиту, он нашел ее непривлекательной. Она не
понравилась ему, потому что красота ее была совершенной, а подлинная красота
всегда вызывала в нем какое-то тягостное удивление. Узнав, что она тоже
восставший ангел и собирается вести Аркадия к заговорщикам, он почувствовал
к Зите неприязнь. Бедный юноша пытался удержать своего товарища всеми
способами, какие подсказывали ему ум и обстоятельства. Он умолял своего
ангела-хранителя остаться с ним, обещал за это повести его на замечательное
состязание боксеров, на обозрение, где они увидят апофеоз Пуанкаре, наконец,
в одно место, где имеются женщины, необычайные по красоте, таланту, порокам
или уродству. Но ангел не поддавался никаким искушениям и заявил, что уходит
с Зитой.
- Зачем?
- Чтобы подготовить завоевание неба.
- Опять это безумие! Завоевание не... Но ведь я же доказал тебе, что
это и невозможно и нежелательно.
- До свидания, Морис...
- Ты все-таки идешь? Ну, что ж, тогда и я пойду с тобой. И Морис, с
рукой на перевязи, последовал, за Аркадием и Зитой в кабачок Хлодомира, где
стол был накрыт в саду, под навесом из зелени.
Там уже находились князь Истар и Теофиль, а с ними маленькая желтая
фигурка похожая на ребенка: это был ангел из Японии.
-- Мы ждем только Нектария,- сказала Зита.
В эту минуту бесшумно появился старый садовник. Он сел, и собака легла
у его ног. Французская кухня - первая в мире. Ее слава затмит всякую другую,
когда человечество, сделавшись мудрым, поставит вертел выше шпаги. Хлодомир
подал ангелам и смертному, который был с ними, жирную похлебку, свиное филе
и почки в мадере, доказавшие, что этот монмартрский повар еще не развращен
американцами, которые портят лучших поваров Города-гостиницы.
Хлодомир откупорил бутылку бордо, и хотя оно и не значилось среди
лучших вин Медока, но ароматичностью и букетом выдавало свое благородное
происхождение. Следует отметить, что после этого вина и многих других хозяин
погребка торжественно принес романею, крепкую и вместе с тем легкую, пряную
и нежную, настоящей бургундской закваски, огненную и хмельную, истинную
усладу для ума и чувств. Старый Нектарий поднял стакан и произнес:
- Тебе, Дионис, величайший из богов, кто вместе с золотым веком вернет
смертным, ставшим героями, гроздья, которые Лесбос срывал некогда с кустов в
Мефимне, и лозы Фасоса, и белый виноград озера Мареотидского, и погреба
Фалерно, и виноградники Тмола, и короля вин - Фанею. И сок этих гроздий
будет божественным, и, как во времена древнего Силена, люди будут опьяняться
мудростью и любовью.
Когда подали кофе, Зита, князь Истар, Аркадий и японский ангел, сделали
поочередно сообщения о состоянии сил, собранных против Иалдаваофа.
Отрешаясь от вечного блаженства для страданий земного бытия, ангелы
развиваются умственно и приобретают способность ошибаться и впадать в
противоречия. Поэтому и собрания их, подобно человеческим, бывают
беспорядочными и шумными. Не успевал один из заговорщиков назвать
какую-нибудь цифру, как другой тотчас же опровергал ее. Они не могли сложить
двух чисел без спора, и даже сама арифметика заражалась страстностью и
утрачивала свою точность. Керуб, насильно притащивший благочестивого
Теофиля, возмутился, услышав, как музыкант славит господа, и надавал ему по
голове тумаков, которыми можно было бы свалить быка. Но у музыкантов головы
покрепче бычьих. И удары, сыпавшиеся на Теофиля, не изменяли представления
этого ангела о божественном провидении. Аркадий долго противопоставлял свой
научный идеализм прагматизму Зиты, и прекрасный архангел заявил ему, что он
рассуждает неверно.
- Вы еще удивляетесь!- воскликнул ангел-хранитель юного Мориса.- Я, как
и вы, рассуждаю на человеческом языке. А что такое человеческий язык, как не
крик лесного или горного зверя, только усложненный и испорченный
возгордившимися приматами? Разве можно, о Зита, построить правильное
рассуждение, применяя этот набор гневных или жалобных звуков? Ангелы вообще
не рассуждают. Люди, стоящие выше ангелов, рассуждают плохо. Я уже не говорю
о профессорах, которые надеются определить абсолют при помощи криков,
унаследованных ими от человекообразных обезьян, двуутробок и пресмыкающихся
- их предков. Это величайший фарс! Как бы забавлялся этим демиург, если бы у
него было достаточно ума!
В ночном небе сверкали крупные звезды. Садовник молчал.
- Нектарий,- сказал прекрасный, архангел,- сыграйте на флейте, если не
боитесь взволновать небо и землю.
Нектарий взял флейту. Юный Морис зажег папиросу. Пламя, вспыхнув,
погрузило во мрак небо и звезды, а затем погасло. И Нектарий воспел это
пламя на своей вдохновенной флейте. Ее серебряный голос говорил:
"Это пламя есть вселенная, осуществившая свое назначение, менее
чем в минуту. В ней возникли солнца и планеты. Венера Урания измерила орбиты
тел, блуждающих в ее бесконечных пространствах. От дыхания Эроса,
перворожденного из богов, родились растения, животные, мысли. В течение
двадцати секунд, протекших между возникновением и смертью этого мира,
развились цивилизации, и империи пережили долгий период своего упадка.
Плакали матери и к безмолвным небесам поднимались песни любви, вопли
ненависти и стоны жертв. В малых своих размерах этот мир жил столько же,
сколько жил и проживет тот, другой мир, несколько атомов которого сияют у
нас над головой. И тот и другой - лишь искры света в бесконечности".
И по мере того как в зачарованном воздухе разносились чистые и светлые
звуки, земля превращалась в зыбкую туманность, а звезды описывали все более
быстрые круги. Большая Медведица распалась, и части ее тела рассыпались в
разные стороны. Пояс Ориона разорвался. Полярная звезда покинула свою
магнитную ось. Сириус, сиявший па горизонте раскаленным светом, поголубел,
покраснел, замерцал и потух в одно мгновение. Созвездия задвигались,
образовали новые знаки, которые, в свою очередь, исчезли. Волшебными своими
звуками магическая флейта заключила в одном мгновении всю жизнь и все
движения этого мира, неизменного и вечного в представлении людей и ангелов.
Она замолкла, и небо приняло свое древнее обличье. Нектарий исчез. Хлодомир
спросил у своих гостей, довольны ли они похлебкой, которую сутки держали на
огне, чтобы она уварилась, и похвастал божолез-ским вином, которое они пили.
Ночь была теплая. Аркадий в сопровождении своего ангела-хранителя,
Теофиль, князь Истар и японский ангел проводили Зиту до ее дома.
о том, как чудовищное злодеяние повергло в ужас весь Париж.
Весь город спал. Шаги гулко звучали на опустелых тротуарах. Дойдя до
середины монмартрского холма, ангелы и их спутник остановились на углу улицы
Фэтрие, у дверей дома, где жил прекрасный архангел. Аркадий обсуждал вопрос
о Престолах и Господствах с Зитой, которая уже держала палец на кнопке
звонка, но все еще медлила звонить. Князь Истар концом трости рисовал на
тротуаре чертежи новых снарядов и по временам издавал мычание, от которого
просыпались спящие обыватели и трепетали чресла живших по соседству Пасифай,
Теофиль Белэ во весь голос распевал баркаролу из второго действия
"Алины, королевы Голконды". Морис, у которого правая рука была
на перевязи, пытался левой фехтовать с японским ангелом и выбивал искры из
мостовой, пронзительным голосом выкрикивая: "Задет!"
Между тем на углу соседней улицы стоял, погруженный в свои думы,
бригадир Гролль. Он был сложен точно римский легионер и обладал всеми
чертами, свойственными этой величаво-раболепной породе, которая, с тех пор
как человечество начало строить города, охраняет государство и поддерживает
династии. Бригадир Гролль был полон сил, но вместе с тем очень утомлен. Он
был изнурен тяжелой службой и скудной пищей. Человек долга, но все же только
человек, он не мог устоять перед чарами, соблазнами и прелестями девиц
легкого поведения, которые целыми стаями встречались ему во мраке безлюдных
бульваров, у пустырей. Он их любил. Он любил их, как солдат, не покидая
своего поста, и от этого испытывал утомление, превосходившее его стойкость.
Еще не достигнув середины странствия земного, он уже мечтал о сладостном
отдыхе и мирном сельском труде. Стоя этой тихой ночью на углу улицы Мюллер,
он думал - думал о родном доме, об оливковой рощице, об отцовской усадьбе, о
согнувшейся под бременем долгой тяжелой работы старухе-матери, с которой ему
уже не придется свидеться. Пробужденный от своих грез ночным шумом, бригадир
Гролль подошел к перекрестку улиц Мюллер и Фэтрие и стал неодобрительно
наблюдать за кучкой праздношатающихся, в которой его социальный инстинкт
почуял врагов порядка. Бригадир Гролль был терпелив и решителен. После
длительного молчания он с грозным спокойствием молвил:
- Проходите.
Но Морис и японский ангел продолжали фехтовать и ничего не слышали.
Музыкант внимал только своим собственным мелодиям, князь Истар был весь
погружен в формулы взрывчатых веществ, Зита обсуждала с Аркадием величайшее
предприятие, какое только было задумано, с тех пор как солнечная система
сформировалась из первобытной туманности, и все они не замечали окружающего.
- Сказано вам - проходите,- повторил бригадир Гролль.
На этот раз ангелы расслышали торжественное приказание, но, то ли из
равнодушия, то ли из презрения, они не подчинились и продолжали кричать,
петь и разговаривать.
- Так вы хотите, чтобы я вас забрал!- возопил бригадир Гролль и опустил
свою широкую руку на плечо князя Истара.
Керуб, возмущенный прикосновением столь низменного существа, мощным
ударом кулака отшвырнул бригадира в канаву. Но полицейский Фэзанде уже
мчался на помощь своему начальнику, и оба они набросились на князя. Они
колотили его с яростью автоматов и, может быть, несмотря на силу и вес
керуба, потащили бы его, окровавленного, в участок, если бы японский ангел
без всякого усилия не сбил их обоих с ног, так что они, уже рыча и корчась,
покатились в грязь, прежде чем Аркадий и Зита успели вмешаться.
Что касается ангела-музыканта, то он от страха дрожал в сторонке,
взывая к небесам.
В эту минуту два булочника, которые месили тесто в соседнем подвале,
выбежали на шум, голые по пояс, в белых фартуках. Повинуясь инстинкту
общественной солидарности они стали на сторону поверженных полицейских. При
виде их Теофиль, охваченный вполне естественным ужасом, обратился в бегство.
Но они поймали его и уже намеревались передать в руки блюстителей порядка,
когда Аркадий и Зита вырвали его у них. Завязалась неравная и жестокая
борьба между двумя ангелами и двумя пекарями. По красоте и силе подобный
лисипповскому атлету, Аркадий сдавил в своих объятиях тучного противника.
Прекрасный архангел кинжалом ударил булочника, пытавшегося ее схватить.
Черная кровь потекла по волосатой груди, и оба пекаря, защитники порядка,
подвалились на мостовую.
Полицейский Фэзандо без сознания лежал ничком в канаве. Но бригадир
Гролль поднялся, дал свисток, который должны были услышать ближайшие
постовые, и ринулся на юного Мориса; тот, имея возможность обороняться
только одной рукой, левой разрядил свой револьвер прямо в агента, который
схватился за сердце, пошатнулся и рухнул на землю. Он испустил долгий вздох,
и вечная тьма застлала его взор.
Между тем окна открывались одно за другим, и из них высовывались
головы. Приближались тяжелые шаги. Два полицейских на велосипедах мчались по
улице Фэтрие. Тогда князь Истар бросил бомбу, от которой сотряслась земля,
потухли газовые фонари и разрушилось несколько домов. Густая завеса дыма
скрыла бегство ангелов и юного Мориса.
Аркадий и Морис решили, что после подобного приключения безопаснее
всего в конце концов будет укрыться в квартире на улице Рима. Несомненно,
сразу их не разыщут, а возможно, и вообще не сумеют разыскать, так как бомба
керуба, по счастью, уничтожила всех свидетелей происшествия. Они заснули на
рассвете и спали еще в десять часов утра, когда швейцар принес им чай.
Хрустя гренками с маслом, молодой д'Эпарвье сказал своему ангелу:
- Я думал, что преступление - это нечто необычайное. Оказывается, я
ошибался. Это - самое простое, самое естественное дело.
- И самое традиционное,- добавил ангел.- В течение многих веков для
человека самым обычным и необходимым делом было грабить и убивать других
людей. На войне это предписывается и поныне. При некоторых определенных
обстоятельствах покушаться на человеческую жизнь считается даже почтенным, и
вы заслужили всеобщее одобрение, Морис, когда хотели меня убить, потому что
вам показалось, будто я позволил себе некоторые вольности в отношении вашей
любовницы. Но убить полицейского неприлично для человека из общества.
- Замолчи,- вскричал Морис,- замолчи, негодяй! Я убил этого бедного
бригадира без всякого умысла, не зная даже, что делаю. Я сам теперь в
отчаянии. Но истинный виновник и убийца не я, а ты. Ты увлек меня на этот
путь мятежа и насилия, который ведет в адскую бездну. Ты погубил меня, ты
принес в жертву своей гордыне и злобе мой покой и счастье. И совершенно
напрасно. Ибо, предупреждаю тебя, Аркадий, из вашей затеи ничего не
получится.
Швейцар принес газеты. Заглянув в них, Морис побледнел. Крупными
буквами сообщалось там о злодеянии на улице Фэтрие. Убиты: полицейский
бригадир и два агента-велосипедиста. Тяжело ранены два подмастерья из
булочной. Разрушены два жилых дома, имеется большое количество жертв.
Морис выронил газету и произнес слабым, жалобным голосом:
- Аркадий, почему ты не убил меня в маленьком версальском Садике, где
цвели розы и свистел дрозд?
Между тем Париж был объят ужасом. На площадях и людных улицах хозяйки с
сумкой для провизии в руках слушали, бледнея, рассказ о совершенном
преступлении и призывали на головы виновных самые жестокие кары. Торговцы на
порогах своих лавок обвиняли в этом злодеянии анархистов, синдикалистов,
социалистов, радикалов и взывали к закону. Люди глубокомысленные полагали,
что это - дело рук евреев и немцев, и настаивали на изгнании всех
иностранцев. Кое-кто расхваливал американские обычаи и упоминал о
линчевании. К газетным новостям прибавлялись зловещие слухи. Во множестве
мест слышали взрывы, то здесь то там находили бомбы. Повсюду гнев толпы
обрушивался на разных лиц, которых принимали за злоумышленников и в
растерзанном виде передавали правосудию. На площади Республики толпа
разорвала на части пьяницу, кричавшего: "Долой шпиков!"
Председатель совета министров, он же министр юстиции, долго совещался с
префектом полиции, и они решили, в целях успокоения возбужденных парижан,
немедленно арестовать пять или шесть апашей из числа тридцати тысяч,
обитавших в столице. Начальник русской полиции, признав в совершенном
злодеянии метод нигилистов, попросил о выдаче его правительству дюжины
политических эмигрантов, что и было немедленно выполнено. Равным образом еще
несколько лиц было изъято ради безопасности испанского короля.
Узнав об этих энергичных мероприятиях, Париж облегченно вздохнул, и
вечерние газеты выразили одобрение правительству. Сведения о состоянии
здоровья раненых были превосходные. Они были вне опасности и опознавали
напавших на них преступников во всех, кого бы к ним не приводили.
Правда, бригадир Гролль умер, но две монахини - сестры милосердия -
дежурили у его тела, и сам председатель совета министров явился возложить
крест Почетного легиона на грудь этой жертвы долга.
Ночью поднялся переполох. На проспекте Восстания полицейские заметили
на пустыре фургон фокусников, показавшийся им притоном бандитов. Они вызвали
подкрепление и, когда их набралось достаточное количество, напали на
повозку. К ним присоединились благомыслящие граждане, произведено было
пятнадцать тысяч револьверных выстрелов, фургон взорвали динамитом и нашли
среди обломков его труп обезьяны.
из которой читатель узнает об аресте Бушотты и Мориса, о разгроме
библиотеки д'Эпарвье и отбытии ангелов.
Морис д'Эпарвье провел ужасную ночь. При малейшем шуме он хватался за
револьвер, чтобы не сдаться живым в руки правосудия. Утром он буквально
выхватил газеты у консьержки, жадно пробежал их глазами и вскрикнул от
радости: он прочел, что на теле бригадира Гролля, перевезенном в морг для
вскрытия, врачи нашли только синяки и ссадины, то есть поверхностные
ранения, и что смерть произошла от разрыва аорты.
. - Видишь, Аркадий,- вскричал он с торжествующим видом,- видишь, я не
убийца! Я невинен! Я и представить себе не мог, до какой степени приятно
быть невинным.
Потом он задумался и как это обычно бывает, размышление рассеяло его
радость.
- Я невинен. Но нечего себя обманывать,- сказал он, покачав головой,- я
причастен к шайке злодеев и живу с бандитами. Ты среди них на своем месте,
Аркадий, ибо ты субъект подозрительный, жестокий и порочный. Но я человек из
хорошей семьи, получил превосходное воспитание - и мне это стыдно.
- Я тоже,- сказал Аркадий,- получил превосходное воспитание.
- Где это?
- На небесах.
- Нет, Аркадий, нет, ты не получил никакого воспитания. Если бы в тебя
заложены были твердые принципы, ты бы их сохранил. Принципы никогда не
утрачиваются. Я с раннего детства учился уважать семью, родину и религию. Я
этого не забыл и никогда не забуду. Знаешь, что меня больше всего в тебе
возмущает? Вовсе не твоя испорченность, жестокость, черная неблагодарность,
не твой агностицизм, с которым, на худой конец, можно примириться, не твой
скептицизм, хотя он очень устарел (ведь после национального пробуждения во
Франции не принято быть скептиком), нет,- противнее всего в тебе отсутствие
вкуса, дурной тон твоих идей, полное отсутствие изящества в твоих доктринах.
Ты мыслишь как интеллигент, рассуждаешь как свободомыслящий, от твоих теорий
несет плебейским радикализмом, комбизмом и тому подобной мерзостью.
Убирайся! Ты мне гадок! Аркадий, мой единственный друг, Аркадий, мой добрый
ангел, Аркадий, мой мальчик, послушайся своего ангела-хранителя: уступи моим
мольбам, откажись от своих безумных идей, сделайся снова добрым, простым,
невинным и счастливым. Надевай шляпу, пойдем вместе в Нотр-Дам. Там мы
помолимся и поставим свечку.
Между тем общественное мнение было все еще возбуждено. Большая пресса -
этот рупор национального пробуждения - с настоящим подъемом, с подлинной
глубиной вскрывала в своих статьях философию, лежащую в основе этого
чудовищного деяния, возмутившего все умы. Его истинные корни, его косвенные,
но весьма действенные причины усматривались в безнаказанном распространении
революционных доктрин, в ослаблении социальной узды, в расшатанности
внутренней дисциплины, в непрерывном поощрении всяческих притязаний и
вожделений. Чтобы вырвать зло с корнем, необходимо как можно скорее
отвергнуть такие химеры и утопии, как синдикализм, подоходный налог и т. д.
и т. п. Многие газеты, и притом из числа влиятельных, видели в участившихся
преступлениях плоды безверия и делали вывод, что спасение общества в
единодушном и искреннем возвращении к религии.
В воскресенье, последовавшее за злодеянием, в церквах наблюдался
необычайный наплыв народа.
Следователь Сальнэв, которому поручено было вести дело, сперва допросил
лиц, арестованных полицией, и пошел по следам соблазнительным, но ложным.
Переданное ему донесение осведомителя Монтремэна направило его внимание на
верный путь и помогло ему признать в преступниках с улицы Фэтрие жоншерских
бандитов. Он велел разыскать Аркадия и Зиту и выдал ордер на арест князя
Истара, который и был схвачен двумя агентами, когда выходил от Бушотты, где
спрятал две бомбы нового типа. Осведомившись о намерениях агентов, керуб
широко улыбнулся и спросил, хороший ли у них автомобиль? Когда они ответили,
что автомобиль хороший и ждет у подъезда, он уверил их, что ему больше
ничего не требуется. Тут же на лестнице он уложил обоих агентов, спустился к
ожидавшему его автомобилю, бросил шофера под автобус, который очень кстати
проезжал мимо, и взялся за руль на глазах у потрясенной толпы.
В тот же вечер г-н Жанкур, полицейский комиссар по судебным делам,
проник в квартиру Теофиля в тот момент, когда Бушотта глотала сырое яйцо,
чтобы прочистить голос, так как вечером ей предстояло исполнять в
"Национальном эльдорадо" новую песенку: "Этого у них в
Германии нет". Музыканта не было дома. Бушотта приняла чиновника с
гордым достоинством, искупавшим простоту ее наряда: она была в одной
рубашке. Почтенный полицейский чин взял партитуру "Алины, королевы
Голконды" и любовные письма, которые певица заботливо хранила в ящике
ночного столика, ибо она уважала порядок. Он уже собирался уходить, когда
заметил стенной шкаф. Он небрежно открыл его и обнаружил в нем бомбы,
которыми можно было взорвать пол-Парижа, а также пару больших белых крыльев,
происхождение и назначение которых он не мог себе объяснить. Бушотте
предложено было кончить туалет, и, несмотря на крики, ее препроводили в
полицию.
Г-н Сальнэв был неутомим. Рассмотрев бумаги, захваченные при обыске на
квартире Бушотты, и руководствуясь указаниями Монтремэна, он отдал приказ
арестовать молодого д'Эпарвье, что и было исполнено в среду 27 мая в семь
часов утра с величайшей корректностью. Морис уже трое суток не спал, не ел,
не занимался любовью,- словом, не жил. Ни на миг не усомнился он в истинной,
причине этого утреннего посещения. При виде полицейского комиссара на него
снизошло неожиданное спокойствие. Аркадий не приходил домой ночевать. Морис
попросил комиссара подождать и тщательно оделся, затем последовал за
полицейским чином в стоявшее у подъезда такси. Он был преисполнен душевной
ясности, которая почти не омрачилась, когда, за ним захлопнулась дверь
Консьержери. Оставшись один в камере, он взобрался на стол и выглянул в