Крис Картер, Чарльз Грант
Кровавый ветер
Глава 1
Солнце раскалилось добела, и без устали дул ветер.
Сложив на груди руки и прикрыв глаза, Энни Хэтч стояла на веранде своего дома. Было еще далеко до полудня, а жара уже перевалила за тридцать.
С гор потянуло ветром, и впервые за много лет ей вдруг опять захотелось в Калифорнию.
А ветер прошелестел по листве и шепнул ей что-то на ухо.
«Ну вот и старость на пороге, — подумалось вдруг, — скоро совсем выживу из ума!»
Улыбнувшись своим мыслям, она вздохнула и не спеша набрала в грудь побольше теплого воздуха, наслаждаясь запахом сосновой хвои и чуть заметным, сладковатым ароматом можжевельника.
Нет, здесь все-таки намного лучше, чем в Калифорнии, хотя без умолку дует ветер…
Здесь они с Бертом зарабатывали себе на жизнь (как давно это было — словно привиделось во сне!), здесь быстро, как сон, пролетела их жизнь.
От грустных воспоминаний у Энни задрожали веки: вот уже пятнадцать лет, как она овдовела, а все никак не привыкнет, что Берта нет рядом. До сих пор ей все кажется — вот-вот она услышит его шаги, он вернется из конюшни и войдет в дом, а может, возится с мотором, насвистывая себе под нос, но вдруг подойдет к ней сзади и нежно подует в затылок.
Вот так же, как сейчас ветер…
— Ну хватит! — пробормотала она и, подбежав к краю веранды, облокотилась на све-жеоструганные перила, посмотрела в сторону конюшни и пронзительно свистнула. Услышав, как чертыхнулся Нандо, Энни беззвучно рассмеялась: таким не слишком вежливым образом он давал ей понять, что еще не оседлал Алмаза — или она хочет, чтобы жеребец затоптал его насмерть?
Через минуту Нандо стоял на крыльце и, упершись кулаками в бока, мрачно взирал на Энни из-под видавшей виды ковбойской шляпы.
Она весело помахала ему рукой, но Нандо лишь раздраженно передернул плечами и вернулся в конюшню.
— Ну зачем вы так! — раздался за спиной негромкий упрек.
Энни рассмеялась:
— Да он ничего не имеет против, Сил, и для тебя это не новость.
Сильвия Кинтодо укоризненно взглянула на Энни, но надолго ее не хватило, и, широко улыбнувшись, она покачала головой, словно увещевая ребенка — ну разве поднимется рука наказать такого ангелочка? Полная, круглолицая, с прямыми черными волосами, заплетенными в неизменную косу, с бронзовой кожей и большими, черными как ночь глазами, Сильвия, как всегда, была в свободном белом платье ниже колена и рыжих замшевых башмаках.
— Ну что вы на меня уставились? — беззлобно проворчала она.
Энни вздрогнула:
— Что? Извини, пожалуйста. Просто задумалась. — Она опустила глаза. — Почему-то сегодня я вдруг почувствовала себя старой.
Страдальчески закатив глаза — О Господи, только не это! — Сильвия вернулась в дом готовить обед.
Энни в душе поблагодарила Сильвию за то, что та не стала выслушивать ее стоны и жалобы.
Хотя, откровенно говоря, жаловаться ей не приходится: для своих шестидесяти она еще очень недурна — тонкие черты лица, выразительные зеленые глаза и яркие, в меру полные губы. Ну а морщины скорее от солнца, чем от старости. Мягкие, с легкой проседью волосы зачесаны за уши — просто, удобно и женственно. Что же касается фигуры, то даже теперь, когда Энни выбирается в город или в Санта-Фе, ловит на себе восхищенные взгляды мужчин.
И ей это приятно!
«Господи! Да что со мной сегодня! Что за мысли!»
Опять нахлынули воспоминания: ей так не хватает Берта, что жжет в груди. Как всегда, произошло это без всякой видимой причины — просто случилось, и все. А унять эту боль можно лишь одним способом: сесть верхом на Алмаза, захватить фляжку с водой и прокатиться по пустыне.
А может, набраться храбрости и доехать до Месы?
«Ну конечно же, завтра проснусь, а Берт рядом!»
Услышав за спиной ржание, Энни вздрогнула и обернулась.
Просунув морду сквозь перила, Алмаз с такой силой ткнулся ей носом в живот, что она чуть не потеряла равновесие.
— Эй! Угомонись, бездельник! — со смехом прикрикнула она на коня.
Алмаз, невысокий черный жеребец с белой отметиной на лбу, нетерпеливо перебирал копытами. Рядом, похлопывая его по крупу, стоял Нандо. Потная шляпа сдвинута на затылок, на лице ехидная ухмылка.
— Так вам и надо! — с довольным видом заметил он. Нандо был так похож на Сильвию, что вполне мог сойти за ее брата-близнеца, а не мужа. Если бы его не портил широкий, расплющенный нос: он столько раз его ломал, что зачастую Нандо принимали за бывшего боксера или десантника, но только не за управляющего ранчо. Хотя, откровенно говоря, теперь управлять здесь было нечем.
Энни пропустила его высказывание мимо ушей. Надела соломенную шляпу, опустила лямку под подбородок и, легко перемахнув через перила, лихо вскочила в седло и лишь потом удостоила Нандо взглядом.
— Что скажешь? Неплохо для старушки?
— Когда вы станете старушкой, сеньора, — не спеша ответил тот, — я перестану выгребать дерьмо из конюшни и начну продавать дрянную бирюзу туристам в Санта-Фе.
Алмаз нетерпеливо затряс гривой. С гор опять потянуло теплым ветром, и они подставили ему лица.
— Опять говорит, — мрачно заметил Нан-до, покосившись на Энни.
— Откуда мне знать? Нандо покачал головой:
— А кто же тогда знает? Вы-то всегда знаете. Энни схватила поводья.
— Ничего такого, Нандо, я не знаю!
Она собралась уже причмокнуть, погоняя Алмаза, но Нандо хлопнул ее по сапогу:
— Ничего не забыли? — Он вытащил из заднего кармана фляжку и, усмехнувшись, заметил: — Нет дождя, нет и воды. — И засунул фляжку в украшенную серебром седельную сумку.
Поблагодарив его кивком головы, Энни направила Алмаза по боковой лужайке к проему в деревянной изгороди, которую в прошлом году покрасили в белый цвет. Она объехала ее кругом, чтобы проверить, не сохнет ли где трава.
Увы! Трава сохла, и сохла везде.
В свое время Берт установил очень дорогую, но, как оказалось, совершенно бесполезную подземную оросительную систему и подсоединил ее к одному из глубоководных колодцев на ранчо. Но трава редкий год выживала до конца лета. «И все же, — думала Энни, оставляя позади ранчо, — это лучше, чем ничего».
Все-таки у травы есть цвет.
Все-таки трава живая.
— Ну, хватит! — одернула она свою тень. — Хватит, Энни, перестань!
Правой рукой она держала поводья, левая лежала на бедре и слегка дрожала.
Стараясь отогнать печальные мысли, Энни принялась осматривать угодья: не повреждены ли ветром и ливневыми паводками деревянные мостки, перекинутые Бертом и Нан-до через арройо note 1, а их на тысяче шестистах гектарах земли немало. Она то и дело поглядывала направо, где возвышалась опаленная зноем бурая гряда, заслонявшая по утрам ранчо от беспощадного солнца. Словно обнажившийся узловатый корень гигантского древнего дерева, она тянулась вдоль новой двухполосной асфальтированной дороги. На восток дорога вела к автомагистрали, на запад — к Месе.
В резервацию.
Отсюда ее не видно.
Поодаль, метрах в восьмистах, гряда наступала на дорогу — высокая, сплошь заросшая колючим кустарником и островками жесткой травы (попробуешь сорвать — раскровенишь ладонь), усеянная камнями и вросшими в грунт валунами…
Словно стеной отгородила она резервацию от внешнего мира.
А может — мир от коночинов…
Но не для всех стена оказалась достаточно высокой и прочной.
И многие ушли из резервации — посмотреть, что там за стеной, какая жизнь…
Энни повезло: за стеной она обрела Берта и недолгую, но прибыльную карьеру в Голливуде. Другим жизнь за стеной принесла лишь боль и разочарования да могилу вдали от родного дома.
Алмаз вдруг шарахнулся в сторону, и Энни посмотрела на землю — нет ли поблизости гремучих змей. Самое время им выползать: солнце уже высоко, жарко — свернутся кольцами и замрут на теплых камнях в ожидании жертвы.
Да нет, змей не видно, но Алмаз внезапно встал на дыбы, явно давая понять, что не имеет ни малейшего желания идти дальше.
И тут Энни увидела ястребов., Хищники (их было пять) довольно низко кружили над дорогой. Энни чертыхнулась и направила коня в ту сторону. У нее на ранчо осталось совсем мало скота: после смерти Берта она продала почти все стадо и уже давно его не пополняла. Время от времени какая-нибудь из оставшихся коров умудрялась пролезть сквозь колючую проволоку, ограждавшую выгон, и, заблудившись, падала в арройо или становилась жертвой гремучки, а иногда просто не могла найти воду и траву и, обессилев, погибала от жажды и голода.
Подъехав поближе, Энни заметила за своим забором, граничившим здесь с дорогой, припаркованный на песчаной обочине фургон. Разглядеть его как следует мешало дымчатое марево над раскаленным асфальтом.
— Ну, что скажешь? — обратилась она к Алмазу. — Может, это туристы?
Пустыня, раскинувшаяся за горами Сандиа, привлекала своей необычной суровой красотой: голая и бесплодная, с редкими и потому особенно яркими мазками цвета, она таила в себе опасность. Иной раз заедет сюда турист, чтобы прогуляться, поразмять ноги, полюбоваться пейзажем, и, не рассчитав силы, зайдет слишком далеко — в такую жару нелегко оценить расстояние.
Кажется, прошел совсем немного, а всего через минуту ты вдруг один среди безжизненной пустыни.
А на обратный путь не всегда хватает сил…
Метров через двадцать Алмаз заупрямился и встал намертво.
— Ну же, пошел! Будь умником! — пыталась уговорить его Энни, но конь тряс головой и старался куснуть ее за сапог — верный признак, что он не собирается двигаться с места.
Энни беспомощно смотрела, как жеребец нервно прядает ушами: понукать его бесполезно. В упрямстве Алмаз ей не уступит, да и силой с ним не потягаешься.
— Ну тогда замри! — мрачно буркнула она и соскочила с седла. — Стоять, злодей ты этакий!
Потерев руки о джинсы, Энни побрела к фургону, ища глазами, кто это додумался оставить тут машину.
Не прошла она и десяти метров, как услышала жужжание мух.
От дурного предчувствия у Энни екнуло в груди, но она не остановилась. С забором все в порядке, заметила она: проволока цела, столбики на месте. Фургон оказался темно-зеленого цвета, весь в дорожной пыли и застарелой грязи.
— Эй! Есть там кто? — на всякий случай позвала Энни.
Тишина, только мухи жужжат, как растревоженный улей.
Ветер подталкивал ее в спину.
Энни обошла куст можжевельника и, бросив взгляд на землю, схватилась за живот.
— Боже мой! — выдохнула она. — Какой ужас!
Нет, это была не заблудившаяся корова. На земле, неестественно раскинув руки и ноги, лицом вниз лежали два трупа. Над ними, то взлетая, то вновь опускаясь, тучей роились черные жирные мухи. Неподалеку, всего в нескольких шагах, неспешно поводя крыльями, сидел ястреб.
Он щелкнул клювом.
Энни поскорее отвернулась, зажмурилась и, согнувшись пополам, с трудом подавила подступившую к горлу тошноту.
Сомнений нет, перед ней человеческие останки.
Она сразу поняла это по их форме.
Поняла и другое: несмотря на тучи мух и бьющее в глаза солнце, было очевидно — с них заживо содрали кожу.
Сложив на груди руки и прикрыв глаза, Энни Хэтч стояла на веранде своего дома. Было еще далеко до полудня, а жара уже перевалила за тридцать.
С гор потянуло ветром, и впервые за много лет ей вдруг опять захотелось в Калифорнию.
А ветер прошелестел по листве и шепнул ей что-то на ухо.
«Ну вот и старость на пороге, — подумалось вдруг, — скоро совсем выживу из ума!»
Улыбнувшись своим мыслям, она вздохнула и не спеша набрала в грудь побольше теплого воздуха, наслаждаясь запахом сосновой хвои и чуть заметным, сладковатым ароматом можжевельника.
Нет, здесь все-таки намного лучше, чем в Калифорнии, хотя без умолку дует ветер…
Здесь они с Бертом зарабатывали себе на жизнь (как давно это было — словно привиделось во сне!), здесь быстро, как сон, пролетела их жизнь.
От грустных воспоминаний у Энни задрожали веки: вот уже пятнадцать лет, как она овдовела, а все никак не привыкнет, что Берта нет рядом. До сих пор ей все кажется — вот-вот она услышит его шаги, он вернется из конюшни и войдет в дом, а может, возится с мотором, насвистывая себе под нос, но вдруг подойдет к ней сзади и нежно подует в затылок.
Вот так же, как сейчас ветер…
— Ну хватит! — пробормотала она и, подбежав к краю веранды, облокотилась на све-жеоструганные перила, посмотрела в сторону конюшни и пронзительно свистнула. Услышав, как чертыхнулся Нандо, Энни беззвучно рассмеялась: таким не слишком вежливым образом он давал ей понять, что еще не оседлал Алмаза — или она хочет, чтобы жеребец затоптал его насмерть?
Через минуту Нандо стоял на крыльце и, упершись кулаками в бока, мрачно взирал на Энни из-под видавшей виды ковбойской шляпы.
Она весело помахала ему рукой, но Нандо лишь раздраженно передернул плечами и вернулся в конюшню.
— Ну зачем вы так! — раздался за спиной негромкий упрек.
Энни рассмеялась:
— Да он ничего не имеет против, Сил, и для тебя это не новость.
Сильвия Кинтодо укоризненно взглянула на Энни, но надолго ее не хватило, и, широко улыбнувшись, она покачала головой, словно увещевая ребенка — ну разве поднимется рука наказать такого ангелочка? Полная, круглолицая, с прямыми черными волосами, заплетенными в неизменную косу, с бронзовой кожей и большими, черными как ночь глазами, Сильвия, как всегда, была в свободном белом платье ниже колена и рыжих замшевых башмаках.
— Ну что вы на меня уставились? — беззлобно проворчала она.
Энни вздрогнула:
— Что? Извини, пожалуйста. Просто задумалась. — Она опустила глаза. — Почему-то сегодня я вдруг почувствовала себя старой.
Страдальчески закатив глаза — О Господи, только не это! — Сильвия вернулась в дом готовить обед.
Энни в душе поблагодарила Сильвию за то, что та не стала выслушивать ее стоны и жалобы.
Хотя, откровенно говоря, жаловаться ей не приходится: для своих шестидесяти она еще очень недурна — тонкие черты лица, выразительные зеленые глаза и яркие, в меру полные губы. Ну а морщины скорее от солнца, чем от старости. Мягкие, с легкой проседью волосы зачесаны за уши — просто, удобно и женственно. Что же касается фигуры, то даже теперь, когда Энни выбирается в город или в Санта-Фе, ловит на себе восхищенные взгляды мужчин.
И ей это приятно!
«Господи! Да что со мной сегодня! Что за мысли!»
Опять нахлынули воспоминания: ей так не хватает Берта, что жжет в груди. Как всегда, произошло это без всякой видимой причины — просто случилось, и все. А унять эту боль можно лишь одним способом: сесть верхом на Алмаза, захватить фляжку с водой и прокатиться по пустыне.
А может, набраться храбрости и доехать до Месы?
«Ну конечно же, завтра проснусь, а Берт рядом!»
Услышав за спиной ржание, Энни вздрогнула и обернулась.
Просунув морду сквозь перила, Алмаз с такой силой ткнулся ей носом в живот, что она чуть не потеряла равновесие.
— Эй! Угомонись, бездельник! — со смехом прикрикнула она на коня.
Алмаз, невысокий черный жеребец с белой отметиной на лбу, нетерпеливо перебирал копытами. Рядом, похлопывая его по крупу, стоял Нандо. Потная шляпа сдвинута на затылок, на лице ехидная ухмылка.
— Так вам и надо! — с довольным видом заметил он. Нандо был так похож на Сильвию, что вполне мог сойти за ее брата-близнеца, а не мужа. Если бы его не портил широкий, расплющенный нос: он столько раз его ломал, что зачастую Нандо принимали за бывшего боксера или десантника, но только не за управляющего ранчо. Хотя, откровенно говоря, теперь управлять здесь было нечем.
Энни пропустила его высказывание мимо ушей. Надела соломенную шляпу, опустила лямку под подбородок и, легко перемахнув через перила, лихо вскочила в седло и лишь потом удостоила Нандо взглядом.
— Что скажешь? Неплохо для старушки?
— Когда вы станете старушкой, сеньора, — не спеша ответил тот, — я перестану выгребать дерьмо из конюшни и начну продавать дрянную бирюзу туристам в Санта-Фе.
Алмаз нетерпеливо затряс гривой. С гор опять потянуло теплым ветром, и они подставили ему лица.
— Опять говорит, — мрачно заметил Нан-до, покосившись на Энни.
— Откуда мне знать? Нандо покачал головой:
— А кто же тогда знает? Вы-то всегда знаете. Энни схватила поводья.
— Ничего такого, Нандо, я не знаю!
Она собралась уже причмокнуть, погоняя Алмаза, но Нандо хлопнул ее по сапогу:
— Ничего не забыли? — Он вытащил из заднего кармана фляжку и, усмехнувшись, заметил: — Нет дождя, нет и воды. — И засунул фляжку в украшенную серебром седельную сумку.
Поблагодарив его кивком головы, Энни направила Алмаза по боковой лужайке к проему в деревянной изгороди, которую в прошлом году покрасили в белый цвет. Она объехала ее кругом, чтобы проверить, не сохнет ли где трава.
Увы! Трава сохла, и сохла везде.
В свое время Берт установил очень дорогую, но, как оказалось, совершенно бесполезную подземную оросительную систему и подсоединил ее к одному из глубоководных колодцев на ранчо. Но трава редкий год выживала до конца лета. «И все же, — думала Энни, оставляя позади ранчо, — это лучше, чем ничего».
Все-таки у травы есть цвет.
Все-таки трава живая.
— Ну, хватит! — одернула она свою тень. — Хватит, Энни, перестань!
Правой рукой она держала поводья, левая лежала на бедре и слегка дрожала.
Стараясь отогнать печальные мысли, Энни принялась осматривать угодья: не повреждены ли ветром и ливневыми паводками деревянные мостки, перекинутые Бертом и Нан-до через арройо note 1, а их на тысяче шестистах гектарах земли немало. Она то и дело поглядывала направо, где возвышалась опаленная зноем бурая гряда, заслонявшая по утрам ранчо от беспощадного солнца. Словно обнажившийся узловатый корень гигантского древнего дерева, она тянулась вдоль новой двухполосной асфальтированной дороги. На восток дорога вела к автомагистрали, на запад — к Месе.
В резервацию.
Отсюда ее не видно.
Поодаль, метрах в восьмистах, гряда наступала на дорогу — высокая, сплошь заросшая колючим кустарником и островками жесткой травы (попробуешь сорвать — раскровенишь ладонь), усеянная камнями и вросшими в грунт валунами…
Словно стеной отгородила она резервацию от внешнего мира.
А может — мир от коночинов…
Но не для всех стена оказалась достаточно высокой и прочной.
И многие ушли из резервации — посмотреть, что там за стеной, какая жизнь…
Энни повезло: за стеной она обрела Берта и недолгую, но прибыльную карьеру в Голливуде. Другим жизнь за стеной принесла лишь боль и разочарования да могилу вдали от родного дома.
Алмаз вдруг шарахнулся в сторону, и Энни посмотрела на землю — нет ли поблизости гремучих змей. Самое время им выползать: солнце уже высоко, жарко — свернутся кольцами и замрут на теплых камнях в ожидании жертвы.
Да нет, змей не видно, но Алмаз внезапно встал на дыбы, явно давая понять, что не имеет ни малейшего желания идти дальше.
И тут Энни увидела ястребов., Хищники (их было пять) довольно низко кружили над дорогой. Энни чертыхнулась и направила коня в ту сторону. У нее на ранчо осталось совсем мало скота: после смерти Берта она продала почти все стадо и уже давно его не пополняла. Время от времени какая-нибудь из оставшихся коров умудрялась пролезть сквозь колючую проволоку, ограждавшую выгон, и, заблудившись, падала в арройо или становилась жертвой гремучки, а иногда просто не могла найти воду и траву и, обессилев, погибала от жажды и голода.
Подъехав поближе, Энни заметила за своим забором, граничившим здесь с дорогой, припаркованный на песчаной обочине фургон. Разглядеть его как следует мешало дымчатое марево над раскаленным асфальтом.
— Ну, что скажешь? — обратилась она к Алмазу. — Может, это туристы?
Пустыня, раскинувшаяся за горами Сандиа, привлекала своей необычной суровой красотой: голая и бесплодная, с редкими и потому особенно яркими мазками цвета, она таила в себе опасность. Иной раз заедет сюда турист, чтобы прогуляться, поразмять ноги, полюбоваться пейзажем, и, не рассчитав силы, зайдет слишком далеко — в такую жару нелегко оценить расстояние.
Кажется, прошел совсем немного, а всего через минуту ты вдруг один среди безжизненной пустыни.
А на обратный путь не всегда хватает сил…
Метров через двадцать Алмаз заупрямился и встал намертво.
— Ну же, пошел! Будь умником! — пыталась уговорить его Энни, но конь тряс головой и старался куснуть ее за сапог — верный признак, что он не собирается двигаться с места.
Энни беспомощно смотрела, как жеребец нервно прядает ушами: понукать его бесполезно. В упрямстве Алмаз ей не уступит, да и силой с ним не потягаешься.
— Ну тогда замри! — мрачно буркнула она и соскочила с седла. — Стоять, злодей ты этакий!
Потерев руки о джинсы, Энни побрела к фургону, ища глазами, кто это додумался оставить тут машину.
Не прошла она и десяти метров, как услышала жужжание мух.
От дурного предчувствия у Энни екнуло в груди, но она не остановилась. С забором все в порядке, заметила она: проволока цела, столбики на месте. Фургон оказался темно-зеленого цвета, весь в дорожной пыли и застарелой грязи.
— Эй! Есть там кто? — на всякий случай позвала Энни.
Тишина, только мухи жужжат, как растревоженный улей.
Ветер подталкивал ее в спину.
Энни обошла куст можжевельника и, бросив взгляд на землю, схватилась за живот.
— Боже мой! — выдохнула она. — Какой ужас!
Нет, это была не заблудившаяся корова. На земле, неестественно раскинув руки и ноги, лицом вниз лежали два трупа. Над ними, то взлетая, то вновь опускаясь, тучей роились черные жирные мухи. Неподалеку, всего в нескольких шагах, неспешно поводя крыльями, сидел ястреб.
Он щелкнул клювом.
Энни поскорее отвернулась, зажмурилась и, согнувшись пополам, с трудом подавила подступившую к горлу тошноту.
Сомнений нет, перед ней человеческие останки.
Она сразу поняла это по их форме.
Поняла и другое: несмотря на тучи мух и бьющее в глаза солнце, было очевидно — с них заживо содрали кожу.
Глава 2
Солнце раскалилось добела, и было особенно душно от безветрия.
По улицам столицы, сердито ревя, сновали автомобили. Изнуренные июльским пеклом пешеходы вяло передвигали ноги, тупо уставившись в землю и молясь за здравие кондиционеров. Но жара все не спадала, а их мольбы зачастую оставались без ответа.
Накалились до предела страсти, резко выросло число преступлений в состоянии аффекта, но расплачивались за все причиненные погодой неудобства ни в чем не повинные жертвы.
Офис в цокольном этаже Гувер-Билдинг note 2 являл собой, по некоторым данным, живой монумент победе порядка над хаосом.
Это была длинная, узкая комната, разделенная пополам стеклянной перегородкой от пола до потолка. Когда-то в перегородке была дверь, но ее давным-давно сняли. Стены пестрели плакатами и объявлениями, а все столы, полки и подоконники завалены книгами, папками и стопками бумаги. Здесь было не слишком светло, но и не то чтобы мрачно. Кондиционер, как и следовало ожидать, не работал.
В дальней комнате двое мужчин и одна женщина склонились над разложенными на столе папками и пристально изучали черно-белые фотографии. На каждой из них был запечатлен полуобнаженный труп, лежащий на кафельном полу ванной комнаты.
— Еще чуть-чуть, и у нас от всего этого поедет крыша! — пожаловался высокий полный мужчина с коротким рыжим ежиком. Коричневый костюм так плотно облегал его фигуру, что вряд ли ему было в нем удобно. Мужчина ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки — вот и все его уступки невыносимой жаре и духоте. Он провел рукой по загорелой щеке и отер руку о брючину. — Уверен, это подпись, только, убей меня Бог, не разберу какая.
— Ну так надень очки, Стэн! — вмешалась женщина. Она была почти с него ростом, круглолицая, с гладкой, нежной кожей, узкоглазая и темнобровая, в безупречно сшитом кремовом льняном костюме. — Да какая еще, к черту, подпись! Просто порезы, вот и все! Это от тебя у нас поедет крыша!
Стэн Бурнелл прикрыл глаза, словно читая молитву, но сдержался и промолчал.
— Ванная, вот что важно! — продолжила она усталым тоном. Второму мужчине стало ясно, что тему эту они обсуждают не впервые. Женщина достала из кармана бумажную салфетку и промокнула верхнюю губу. — Во-первых, ванную легче мыть, во-вторых, жертве там негде спрятаться, а в-третьих…
— Бет, разве я с этим спорю? — прервал её Бурнелл. — У меня, между прочим, тоже есть глаза. Я не слепой.
Второй мужчина стоял между ними, непринужденно засунув руки в карманы брюк. Пиджак и галстук он оставил в соседней комнате и закатал повыше рукава рубашки. Судя по его гладкому, без единой морщины лицу, ему было лет тридцать.
Однако сейчас он чувствовал себя на все пятьдесят.
Не успели эти двое войти в кабинет, как затеяли перепалку, а разложив на столе папки с делами, перешли к прицельному огню.
Мужчина выпрямился и отошел от стола чуть подальше.
Оба агента были правы.
Пару дней назад по просьбе начальника отдела он ознакомился с материалами следствия, но не считал нужным сообщать об этом: они и так на взводе.
Он вздохнул и задумчиво потер переносицу. Итак, все пять жертв (во всяком случае, те пять, о которых ФБР известно на сегодняшний день) подверглись нападению в своем собственном доме. Именно в доме, а не в квартире. Причем все пятеро проживали в пригороде. Судя по всему, никто из них даже не пытался оказать сопротивление нападавшему. Значит, либо они были с ним близко знакомы, либо их застигли врасплох. Всех сначала усыпили хлороформом; все жертвы — женщины чуть старше двадцати, всех убили в ванной комнате.
Задушили заготовкой ремня или полоской сыромятной кожи, раздели до пояса и порезали грудь бритвой.
Каждую полоснули один раз.
Ни одну не изнасиловали.
Бет Ньюхаус застонала и оттянула блузку:
— Господи, опять кондиционер не работает! Да у тебя тут сауна! И как только ты здесь работаешь!
Фокс Малдер пожал плечами и, откинув со лба волосы, быстро пробежал глазами по фотографиям.
— Ну и что? — полюбопытствовал Бур-нелл. — Все готово? Ключик в кармане?
Малдер жестом попросил его замолчать, вынул фотографии из папок и разложил в ряд. Потом поменял местами вторую и четвертую.
— Малдер, у нас нет времени, — вмешалась Ньюхаус. — Если у тебя есть соображения, давай выкладывай. Без фокусов!
Малдер выпрямился и улыбнулся:
— Будь добра, Бет, принеси мне листок бумаги! — И он махнул рукой в сторону соседней комнаты.
Она пошла, повинуясь не столько словам, сколько тону. Те, кому довелось работать с Малдером, слышали, хотя бы раз, этот тон. Как метко подметил один старый агент, так, взяв след, лает гончая, а с гончей не спорят — за ней бегут.
И смотрите, чтобы не было осечки!
Бурнелл нахмурился:
— Ну и что дальше? Не понял.
Малдер сдвинул фотографии поближе и вытянул указательный палец:
— Кажется, нашел. — Потом вдруг засомневался: — Я…
— На. — Ньюхаус подала ему чистый лист бумаги, посмотрела на снимки и уже тише добавила: — Малдер, я целый месяц их рассматриваю. Мне они уже по ночам снятся.
«Ничего удивительного», — подумал Малдер. Рассматривать такие черно-белые фотографии все равно что рассматривать сами трупы. В них нет цвета, зато есть печать смерти. Не хватает только запаха…
— Ну и что мы имеем? — спросил Бурнелл.
— Пока не знаю. Это какое-то безумие. Ньюхаус тихо рассмеялась:
— Место подходящее, верно?
Малдер улыбнулся: Бет не хотела его обидеть. Да он и не обиделся, он знал, какая у него репутация в Бюро, и его это ничуть не задевало. Малдера считали большим оригиналом, «белой вороной», немного «ку-ку». Как и все, он работал, руководствуясь логикой и здравым смыслом, но иногда не считал нужным слепо следовать их законам.
Иногда им повелевала интуиция и уводила далеко вперед.
Так далеко, что это уже казалось волшебством.
Или внушало страх.
Малдер смирился. К тому же иной раз такая репутация может и пригодиться.
— Ну давай выкладывай, великий Гудини! — поторапливал его Бурнелл. — Еще чуть-чуть, и я тут испекусь.
Бет почти игриво шлепнула его по руке:
— Будь любезен, закрой рот и не мешай человеку думать!
— А чего тут думать? Пусть он просто…
— Готово! — Малдер с решительным видом положил лист на стол и достал из нагрудного кармана ручку. — Посмотрите-ка сюда.
Все трое склонились над столом, и Малдер указал на первую в ряду фотографию (по счету это была не первая жертва).
— Порез начинается над правой грудью и идет наклонно вниз под левую грудь. А на второй фотографии — наоборот.
— Ну и что дальше? — не унимался Бур-нелл.
Малдер опять указал на фотографии.
— Может, убийца просто наклонился и резанул бритвой? — Малдер вдруг стремительно выпрямился (от неожиданности агенты вздрогнули и отшатнулись) и левой рукой продемонстрировал, как он себе все это представляет. — Может быть, но я так не думаю. Все было совсем по-другому. — Он указал на фотографию третьей жертвы. — А вот тут порез похож на букву, верно?
— Пожалуй, на «R», если соединить вон с тем, — согласилась Ньюхаус, метнув взгляд в сторону своего напарника. — Хотя это я уже слышала.
— Чертовски небрежно, однако, — заметил Бурнелл.
— Да ты что, Стэн! Он ведь режет бритвой! Тут не до каллиграфии!
Малдер перерисовал порезы на бумагу и, повернувшись к агентам, поднял ее над головой.
Те посмотрели на рисунки, потом на Малдера: Бурнелл недоуменно, а Ньюхаус с таким видом, будто с трудом сдерживает смех.
— Он пишет свое имя, — сказал Малдер и шумно выдохнул. — По штриху на каждой новой жертве…
Ближайшая закусочная была на углу, в двух кварталах от штаб-квартиры ФБР: узкий зал в бледно-голубых тонах, с длинным прилавком из жаростойкого пластика и полудюжиной кабинок вдоль окон. Даже затемненные стекла не спасали от нещадного солнца, и каждый взгляд на улицу отзывался в голове Малдера тупой болью.
Разделавшись с воинствующим дуэтом, он поспешно нацепил галстук, пиджак и помчался перекусить: в животе урчало, голова раскалывалась на части. Малдеру казалось, он до сих пор слышит, как эта сладкая парочка спорит друг с другом, а потом и с ним, доказывая ему (а заодно и друг другу), что он окончательно рехнулся. Убийцы не пишут своих имен на трупах жертв, а если и пишут, то уж, во всяком случае, не на древнегреческом!
Когда же они все-таки неохотно согласились с ним, то сразу возжелали узнать, кто убийца и почему он поступал именно так.
На эти вопросы у Малдера ответов не было, и ему пришлось не единожды им это объяснять.
Когда до них наконец дошло, они удалились с таким же шумом и гамом, с каким явились. После их ухода Малдер целую минуту тупо глядел на дверь, прежде чем решил, что, пожалуй, стоит пойти перекусить прямо сейчас, пока у него в результате их словесной баталии не разыгралась мигрень.
Жаль только, что, несмотря на пение в животе, их вопли в сочетании с жарой убили весь аппетит. И хотя гамбургер и картофель во фритюре выглядели вполне соблазнительно, Малдеру .-кусок не лез в горло. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь…
За окном завыла сирена: по запруженной улице промчалась полицейская машина.
В соседней кабинке две парочки обсуждали вчерашний бейсбольный матч и кляли на чем свет стоит затянувшуюся на две недели жару.
Справа от Малдера, на крайнем табурете у прилавка бара, сидел старик в поношенном кардигане и бейсболке и слушал по транзистору ток-шоу с представителем мэрии. Пытливые радиослушатели желали знать, как решается проблема водоснабжения в Вашингтоне, и изливали праведный гнев по поводу экономии электроэнергии за счет неполного уличного освещения. Попадались ископаемые, до сих пор винившие во всем русских.
Малдер вздохнул и потер глаза.
Иной раз приятно сознавать, что твой опыт высоко ценят. Но в таком пекле хочется только одного: чтобы все отвалили и оставили тебя в покое.
Подцепив вилкой ломтик картошки, он мрачно его разглядывал.
По радио объявили о начале ретроспективного показа на одном из каналов кабельного телевидения фильмов сороковых — пятидесятых годов. Шедевров не гарантировали, но удовольствие обещали.
Малдер хмыкнул и отправил картошку в рот. «Ну что ж, посижу дома у ящика, Богарт note 3 подходящая компания…»
Он улыбнулся своим мыслям.
Чем больше он думал, тем привлекательнее казалась эта перспектива. Да это как раз то, что ему сейчас нужно! Малдер принялся за гамбургер и за приятными мыслями быстро покончил с ним, не забывая и про картофель. Хороший знак!
Он вновь улыбнулся — на этот раз женщине, которая уселась напротив и с отвращением уставилась в его тарелку.
— Знаешь, Малдер, — заявила она (это была его напарница Дана Скалли), — твой желудок должен стать объектом научного исследования.
Малдер потянулся за последним ломтиком картофеля, но она шлепнула его по руке:
— Сделай перерыв и послушай. Нас вызывают на ковер.
Скалли была почти одного с ним возраста, чуть пониже ростом, круглолицая, с мягкими золотисто-рыжеватыми волосами до плеч. Очень женственная, агент Скалли поначалу не воспринималась преступниками как серьезный противник, но при более тесном с ней знакомстве им приходилось расставаться со своими иллюзиями.
Малдер вытер рот салфеткой и, ухмыльнувшись, переспросил:
— На ковер?
— К Скиннеру. Завтра утром. Безотлагательно.
Малдер продолжал улыбаться, но выражение глаз изменилось: в них вспыхнул неподдельный интерес и азарт.
Если их срочно вызывает замдиректора, да еще сейчас, когда на них обоих висят незакрытые дела, это может означать только одно: им предложат дело под грифом «Икс».
— Может быть, и так, — словно прочитав его мысли, согласилась Скалли и, выхватив у него из-под носа последний ломтик картошки, откусила половинку и приподняла бровь. — А может, у тебя опять неприятности.
По улицам столицы, сердито ревя, сновали автомобили. Изнуренные июльским пеклом пешеходы вяло передвигали ноги, тупо уставившись в землю и молясь за здравие кондиционеров. Но жара все не спадала, а их мольбы зачастую оставались без ответа.
Накалились до предела страсти, резко выросло число преступлений в состоянии аффекта, но расплачивались за все причиненные погодой неудобства ни в чем не повинные жертвы.
Офис в цокольном этаже Гувер-Билдинг note 2 являл собой, по некоторым данным, живой монумент победе порядка над хаосом.
Это была длинная, узкая комната, разделенная пополам стеклянной перегородкой от пола до потолка. Когда-то в перегородке была дверь, но ее давным-давно сняли. Стены пестрели плакатами и объявлениями, а все столы, полки и подоконники завалены книгами, папками и стопками бумаги. Здесь было не слишком светло, но и не то чтобы мрачно. Кондиционер, как и следовало ожидать, не работал.
В дальней комнате двое мужчин и одна женщина склонились над разложенными на столе папками и пристально изучали черно-белые фотографии. На каждой из них был запечатлен полуобнаженный труп, лежащий на кафельном полу ванной комнаты.
— Еще чуть-чуть, и у нас от всего этого поедет крыша! — пожаловался высокий полный мужчина с коротким рыжим ежиком. Коричневый костюм так плотно облегал его фигуру, что вряд ли ему было в нем удобно. Мужчина ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки — вот и все его уступки невыносимой жаре и духоте. Он провел рукой по загорелой щеке и отер руку о брючину. — Уверен, это подпись, только, убей меня Бог, не разберу какая.
— Ну так надень очки, Стэн! — вмешалась женщина. Она была почти с него ростом, круглолицая, с гладкой, нежной кожей, узкоглазая и темнобровая, в безупречно сшитом кремовом льняном костюме. — Да какая еще, к черту, подпись! Просто порезы, вот и все! Это от тебя у нас поедет крыша!
Стэн Бурнелл прикрыл глаза, словно читая молитву, но сдержался и промолчал.
— Ванная, вот что важно! — продолжила она усталым тоном. Второму мужчине стало ясно, что тему эту они обсуждают не впервые. Женщина достала из кармана бумажную салфетку и промокнула верхнюю губу. — Во-первых, ванную легче мыть, во-вторых, жертве там негде спрятаться, а в-третьих…
— Бет, разве я с этим спорю? — прервал её Бурнелл. — У меня, между прочим, тоже есть глаза. Я не слепой.
Второй мужчина стоял между ними, непринужденно засунув руки в карманы брюк. Пиджак и галстук он оставил в соседней комнате и закатал повыше рукава рубашки. Судя по его гладкому, без единой морщины лицу, ему было лет тридцать.
Однако сейчас он чувствовал себя на все пятьдесят.
Не успели эти двое войти в кабинет, как затеяли перепалку, а разложив на столе папки с делами, перешли к прицельному огню.
Мужчина выпрямился и отошел от стола чуть подальше.
Оба агента были правы.
Пару дней назад по просьбе начальника отдела он ознакомился с материалами следствия, но не считал нужным сообщать об этом: они и так на взводе.
Он вздохнул и задумчиво потер переносицу. Итак, все пять жертв (во всяком случае, те пять, о которых ФБР известно на сегодняшний день) подверглись нападению в своем собственном доме. Именно в доме, а не в квартире. Причем все пятеро проживали в пригороде. Судя по всему, никто из них даже не пытался оказать сопротивление нападавшему. Значит, либо они были с ним близко знакомы, либо их застигли врасплох. Всех сначала усыпили хлороформом; все жертвы — женщины чуть старше двадцати, всех убили в ванной комнате.
Задушили заготовкой ремня или полоской сыромятной кожи, раздели до пояса и порезали грудь бритвой.
Каждую полоснули один раз.
Ни одну не изнасиловали.
Бет Ньюхаус застонала и оттянула блузку:
— Господи, опять кондиционер не работает! Да у тебя тут сауна! И как только ты здесь работаешь!
Фокс Малдер пожал плечами и, откинув со лба волосы, быстро пробежал глазами по фотографиям.
— Ну и что? — полюбопытствовал Бур-нелл. — Все готово? Ключик в кармане?
Малдер жестом попросил его замолчать, вынул фотографии из папок и разложил в ряд. Потом поменял местами вторую и четвертую.
— Малдер, у нас нет времени, — вмешалась Ньюхаус. — Если у тебя есть соображения, давай выкладывай. Без фокусов!
Малдер выпрямился и улыбнулся:
— Будь добра, Бет, принеси мне листок бумаги! — И он махнул рукой в сторону соседней комнаты.
Она пошла, повинуясь не столько словам, сколько тону. Те, кому довелось работать с Малдером, слышали, хотя бы раз, этот тон. Как метко подметил один старый агент, так, взяв след, лает гончая, а с гончей не спорят — за ней бегут.
И смотрите, чтобы не было осечки!
Бурнелл нахмурился:
— Ну и что дальше? Не понял.
Малдер сдвинул фотографии поближе и вытянул указательный палец:
— Кажется, нашел. — Потом вдруг засомневался: — Я…
— На. — Ньюхаус подала ему чистый лист бумаги, посмотрела на снимки и уже тише добавила: — Малдер, я целый месяц их рассматриваю. Мне они уже по ночам снятся.
«Ничего удивительного», — подумал Малдер. Рассматривать такие черно-белые фотографии все равно что рассматривать сами трупы. В них нет цвета, зато есть печать смерти. Не хватает только запаха…
— Ну и что мы имеем? — спросил Бурнелл.
— Пока не знаю. Это какое-то безумие. Ньюхаус тихо рассмеялась:
— Место подходящее, верно?
Малдер улыбнулся: Бет не хотела его обидеть. Да он и не обиделся, он знал, какая у него репутация в Бюро, и его это ничуть не задевало. Малдера считали большим оригиналом, «белой вороной», немного «ку-ку». Как и все, он работал, руководствуясь логикой и здравым смыслом, но иногда не считал нужным слепо следовать их законам.
Иногда им повелевала интуиция и уводила далеко вперед.
Так далеко, что это уже казалось волшебством.
Или внушало страх.
Малдер смирился. К тому же иной раз такая репутация может и пригодиться.
— Ну давай выкладывай, великий Гудини! — поторапливал его Бурнелл. — Еще чуть-чуть, и я тут испекусь.
Бет почти игриво шлепнула его по руке:
— Будь любезен, закрой рот и не мешай человеку думать!
— А чего тут думать? Пусть он просто…
— Готово! — Малдер с решительным видом положил лист на стол и достал из нагрудного кармана ручку. — Посмотрите-ка сюда.
Все трое склонились над столом, и Малдер указал на первую в ряду фотографию (по счету это была не первая жертва).
— Порез начинается над правой грудью и идет наклонно вниз под левую грудь. А на второй фотографии — наоборот.
— Ну и что дальше? — не унимался Бур-нелл.
Малдер опять указал на фотографии.
— Может, убийца просто наклонился и резанул бритвой? — Малдер вдруг стремительно выпрямился (от неожиданности агенты вздрогнули и отшатнулись) и левой рукой продемонстрировал, как он себе все это представляет. — Может быть, но я так не думаю. Все было совсем по-другому. — Он указал на фотографию третьей жертвы. — А вот тут порез похож на букву, верно?
— Пожалуй, на «R», если соединить вон с тем, — согласилась Ньюхаус, метнув взгляд в сторону своего напарника. — Хотя это я уже слышала.
— Чертовски небрежно, однако, — заметил Бурнелл.
— Да ты что, Стэн! Он ведь режет бритвой! Тут не до каллиграфии!
Малдер перерисовал порезы на бумагу и, повернувшись к агентам, поднял ее над головой.
Те посмотрели на рисунки, потом на Малдера: Бурнелл недоуменно, а Ньюхаус с таким видом, будто с трудом сдерживает смех.
— Он пишет свое имя, — сказал Малдер и шумно выдохнул. — По штриху на каждой новой жертве…
Ближайшая закусочная была на углу, в двух кварталах от штаб-квартиры ФБР: узкий зал в бледно-голубых тонах, с длинным прилавком из жаростойкого пластика и полудюжиной кабинок вдоль окон. Даже затемненные стекла не спасали от нещадного солнца, и каждый взгляд на улицу отзывался в голове Малдера тупой болью.
Разделавшись с воинствующим дуэтом, он поспешно нацепил галстук, пиджак и помчался перекусить: в животе урчало, голова раскалывалась на части. Малдеру казалось, он до сих пор слышит, как эта сладкая парочка спорит друг с другом, а потом и с ним, доказывая ему (а заодно и друг другу), что он окончательно рехнулся. Убийцы не пишут своих имен на трупах жертв, а если и пишут, то уж, во всяком случае, не на древнегреческом!
Когда же они все-таки неохотно согласились с ним, то сразу возжелали узнать, кто убийца и почему он поступал именно так.
На эти вопросы у Малдера ответов не было, и ему пришлось не единожды им это объяснять.
Когда до них наконец дошло, они удалились с таким же шумом и гамом, с каким явились. После их ухода Малдер целую минуту тупо глядел на дверь, прежде чем решил, что, пожалуй, стоит пойти перекусить прямо сейчас, пока у него в результате их словесной баталии не разыгралась мигрень.
Жаль только, что, несмотря на пение в животе, их вопли в сочетании с жарой убили весь аппетит. И хотя гамбургер и картофель во фритюре выглядели вполне соблазнительно, Малдеру .-кусок не лез в горло. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь…
За окном завыла сирена: по запруженной улице промчалась полицейская машина.
В соседней кабинке две парочки обсуждали вчерашний бейсбольный матч и кляли на чем свет стоит затянувшуюся на две недели жару.
Справа от Малдера, на крайнем табурете у прилавка бара, сидел старик в поношенном кардигане и бейсболке и слушал по транзистору ток-шоу с представителем мэрии. Пытливые радиослушатели желали знать, как решается проблема водоснабжения в Вашингтоне, и изливали праведный гнев по поводу экономии электроэнергии за счет неполного уличного освещения. Попадались ископаемые, до сих пор винившие во всем русских.
Малдер вздохнул и потер глаза.
Иной раз приятно сознавать, что твой опыт высоко ценят. Но в таком пекле хочется только одного: чтобы все отвалили и оставили тебя в покое.
Подцепив вилкой ломтик картошки, он мрачно его разглядывал.
По радио объявили о начале ретроспективного показа на одном из каналов кабельного телевидения фильмов сороковых — пятидесятых годов. Шедевров не гарантировали, но удовольствие обещали.
Малдер хмыкнул и отправил картошку в рот. «Ну что ж, посижу дома у ящика, Богарт note 3 подходящая компания…»
Он улыбнулся своим мыслям.
Чем больше он думал, тем привлекательнее казалась эта перспектива. Да это как раз то, что ему сейчас нужно! Малдер принялся за гамбургер и за приятными мыслями быстро покончил с ним, не забывая и про картофель. Хороший знак!
Он вновь улыбнулся — на этот раз женщине, которая уселась напротив и с отвращением уставилась в его тарелку.
— Знаешь, Малдер, — заявила она (это была его напарница Дана Скалли), — твой желудок должен стать объектом научного исследования.
Малдер потянулся за последним ломтиком картофеля, но она шлепнула его по руке:
— Сделай перерыв и послушай. Нас вызывают на ковер.
Скалли была почти одного с ним возраста, чуть пониже ростом, круглолицая, с мягкими золотисто-рыжеватыми волосами до плеч. Очень женственная, агент Скалли поначалу не воспринималась преступниками как серьезный противник, но при более тесном с ней знакомстве им приходилось расставаться со своими иллюзиями.
Малдер вытер рот салфеткой и, ухмыльнувшись, переспросил:
— На ковер?
— К Скиннеру. Завтра утром. Безотлагательно.
Малдер продолжал улыбаться, но выражение глаз изменилось: в них вспыхнул неподдельный интерес и азарт.
Если их срочно вызывает замдиректора, да еще сейчас, когда на них обоих висят незакрытые дела, это может означать только одно: им предложат дело под грифом «Икс».
— Может быть, и так, — словно прочитав его мысли, согласилась Скалли и, выхватив у него из-под носа последний ломтик картошки, откусила половинку и приподняла бровь. — А может, у тебя опять неприятности.
Глава 3
Над пустыней сгущались сумерки. Вечер в городке у подножия гор Сандиа обещал быть приятно-прохладным. Жара понемногу спадала, бродяга ветер поднимал пыльные буруны и гнал их по магистрали Альбукерке — Санта-Фе. Змеи попрятались в норы. По маленькому городскому скверу бежал марафонец. Его бурно приветствовали дети, не спешившие возвращаться домой с урока верховой езды. В небе, широко распахнув крылья, парил ястреб.
На низком берегу Рио-Гранде, заросшем ветвистыми тополями, швырял камешки в воду Пол Дэвен. Река здесь давно обмелела, и каждый раз, когда камень падал в засохшую грязь, Пол зло чертыхался.
Он ненавидел Нью-Мексико.
«Вот вам и широкая полноводная Рио-Гранде, с порогами, утесами, и все такое прочее», — подумал он.
Может, где-нибудь так оно и есть, но только не здесь. Здесь он ее запросто переплюнет, не то что переплывет (в ней и воды-то почти не осталось). Какие уж тут утесы и пороги!
И Пол швырнул еще один камешек.
За спиной послышалась музыка: предки включили радио в трейлере, где все они жили, пока не готов дом. Его должны были достроить еще три месяца назад, когда они приехали из Чикаго, но началась какая-то неразбериха с бумагами, потом забастовка, потом еще черт знает что… Пол фыркнул и швырнул камень с такой силой, что чуть не свернул плечо.
Он-то думал, что будет жить на Западе. Пусть не на Диком, но все-таки Западе…
А предки всего-навсего сменили один город на другой. Только в Чикаго Пол был свой — там на него никто не наезжал из-за того, что он как-то не так говорит и одевается.
Сзади зашуршали камни. От неожиданности Пол вздрогнул, но не обернулся: наверно, это зануда сестрица по просьбе родителей спускается позвать его домой — а то вдруг на него нападет дикий зверь, утащит в пустыню в свое логово и сожрет на завтрак.
Так и есть.
Как будто здесь водятся твари, которым такой здоровый малый по зубам!
— Ты здесь, Пол?
— А ты что, слепая? — огрызнулся он через плечо.
На низком берегу Рио-Гранде, заросшем ветвистыми тополями, швырял камешки в воду Пол Дэвен. Река здесь давно обмелела, и каждый раз, когда камень падал в засохшую грязь, Пол зло чертыхался.
Он ненавидел Нью-Мексико.
«Вот вам и широкая полноводная Рио-Гранде, с порогами, утесами, и все такое прочее», — подумал он.
Может, где-нибудь так оно и есть, но только не здесь. Здесь он ее запросто переплюнет, не то что переплывет (в ней и воды-то почти не осталось). Какие уж тут утесы и пороги!
И Пол швырнул еще один камешек.
За спиной послышалась музыка: предки включили радио в трейлере, где все они жили, пока не готов дом. Его должны были достроить еще три месяца назад, когда они приехали из Чикаго, но началась какая-то неразбериха с бумагами, потом забастовка, потом еще черт знает что… Пол фыркнул и швырнул камень с такой силой, что чуть не свернул плечо.
Он-то думал, что будет жить на Западе. Пусть не на Диком, но все-таки Западе…
А предки всего-навсего сменили один город на другой. Только в Чикаго Пол был свой — там на него никто не наезжал из-за того, что он как-то не так говорит и одевается.
Сзади зашуршали камни. От неожиданности Пол вздрогнул, но не обернулся: наверно, это зануда сестрица по просьбе родителей спускается позвать его домой — а то вдруг на него нападет дикий зверь, утащит в пустыню в свое логово и сожрет на завтрак.
Так и есть.
Как будто здесь водятся твари, которым такой здоровый малый по зубам!
— Ты здесь, Пол?
— А ты что, слепая? — огрызнулся он через плечо.