Картленд Барбара. Бегущая от любви

   Еще она вспомнила, что где-то читала о коронах, которые, по русскому обычаю, полагается держать над головами у жениха и невесты.
   Но на ее свадьбе с князем не было никаких корон! Салена утвердилась в подозрении, что священник был ненастоящий, или скорее всего служба, которую он вел, не имела ничего общего с венчанием.
   Не в силах сдвинуться с места, она сидела и смотрела на фотографии четырех детей и женщины с привлекательным лицом.
   За спиной у Салены служанка сказала испуганно:
   — Что случилось, ваше высочество? Вы чем-то расстроены?
   — Все… хорошо, — через силу ответила Салена после небольшой паузы. — Оставьте меня.
   — Но, ваше высочество, ваши волосы…
   — Прошу вас, оставьте меня одну!
   — Я буду ждать, когда вы меня позовете, ваше высочество.
   Салена не ответила. Она сидела, уставившись в одну точку. Услышав, как служанка закрыла за собой дверь, она встала, все еще глядя на фотографии, которые держала в руке. Как долго она так простояла, Салена и сама не могла бы сказать, но тут дверь распахнулась, и вошел князь.
   Он уже переоделся, сменив вечерний костюм на тонкий халат восточного покроя; его обнаженная шея была в морщинах, и оттого он выглядел намного старше.
   Не осталось и следа от его элегантности. Сейчас это был просто крупный мужчина средних лет. Только его глаза не изменились — и страсть, горящая в них, вспыхнула сильнее, когда он увидел Салену в прозрачной ночной сорочке.
   — Ты готова, моя прекрасная невеста?
   — Да, я… готова, — ответила Салена. — Но позвольте спросить, как вы объясните мне это?
   С этими словами она протянула ему фотографии. Выражение радостного нетерпения на лице князя сменилось недовольством.
   — Где ты их взяла? — спросил он. — Кто их тебе дал?
   — Никто, — отвечала Салена. — Я увидела их в секретере.
   — Дураки! Глупцы! — в злости вскричал князь и, выхватив фотографии у Салены, с размаху швырнул их в угол. — Это нас не касается!
   — Меня — касается, — возразила Салена. — Я… вам не жена. И вы это сами… знаете.
   — Какое это имеет значение? — спросил князь. — Я люблю тебя и научу, как любить меня.
   — Вы всерьез полагаете, что я позволю вам… прикоснуться ко мне, после того как узнала, что вы лишь делали вид, что хотите взять меня… замуж.
   — Я сказал тебе: это не важно. Я буду ухаживать за тобой, оберегать, у тебя будут любые деньги и столько драгоценностей, сколько ты пожелаешь…
   — Нет! — перебила Салена. — У вас есть жена. У вас есть дети. Нельзя говорить такие вещи… мне, если вы… принадлежите им.
   — Я принадлежу тебе, а ты — мне, — сказал князь.
   Он сделал шаг вперед, и Салена вскрикнула:
   — Не смейте… касаться меня! Я немедленно уезжаю! Я собираюсь найти отца.
   — Ты воображаешь, что нужна ему? — спросил князь. — Он был рад, что я заплатил за тебя, и скоро ты тоже будешь радоваться, моя маленькая голубка.
   — Нет… нет! — вскричала Салена.
   Она бросилась к двери, но князь перехватил ее и толкнул обратно. Салена неистово сопротивлялась, отбиваясь руками и ногами.
   Салена была маленькой, хрупкой, но все же князь не смог удержать ее. Морщась от боли, он отпустил Салену.
   — Я вижу, с тобой следует обращаться, как с упрямым мужиком, — сказал князь. — Но сейчас ты поймешь, кто твой хозяин.
   С этими словами он вышел, заперев за собой дверь.
   Салена не сразу поняла, что произошло, а когда осознала, у нее перехватило дыхание.
   Она бросилась к двери, тщетно пытаясь ее открыть, и в эту минуту вернулся князь.
   На губах его играла циничная улыбка, а выражение лица было таким жестоким, что на мгновение Салена застыла, скованная ужасом.
   Потом она увидела у него в руках длинную плетку.
   Не веря собственным глазам, она смотрела на нее, пока князь подходил ближе, и, только когда он замахнулся, закричала и попыталась увернуться.
   Но было слишком поздно!
   Князь швырнул Салену на кровать, и в следующее мгновение плеть врезалась в ее тело.
   Салена вновь закричала. Князь трижды успел ударить ее, прежде чем она нашла в себе силы подняться и кинуться к двери.
   Он схватил ее за ночную сорочку и рванул на себя.
   Салена споткнулась и не упала лишь потому, что уцепилась за секретер.
   А потом она почувствовала под правой рукой что-то твердое.
   Не зная, что это за предмет, но в надежде, что он может послужить оружием, Салена стиснула его в кулаке. Рассмотреть его и понять, что это, она не успела: князь обхватил ее поперек туловища и вновь швырнул на кровать.
   Уткнувшись лицом в простыни, она услышала, как свистнула плеть. Князь безжалостно сек ее, и при каждом ударе ей казалось, что в ее сознание врываются языки пламени.
   Послышался чей-то крик, и Салена даже не осознала, что это кричит она сама.
   Потом она затихла, и князь, тяжело дыша, перевернул ее на спину.
   Сознание покидало ее. Она лежала на кровати с закрытыми глазами и была полностью в его власти.
   В правой руке у нее был нож для резки бумаги — именно его она случайно взяла с секретера.
   В муках боли она стиснула его в кулаке, и, когда князь перевернул ее на спину, нож смотрел вверх.
   Князь этого не заметил.
   С торжествующим криком он набросился на Салену, и лезвие вонзилось ему в живот.
   Схватившись за рукоятку, он скатился с Салены, тяжело и хрипло дыша.
   — Ты убила меня! Я умираю! Пошлите за доктором! Спасите меня! Господи, помоги мне!
   Салена села и увидела полураздетого князя, лежащего у кровати. Его окровавленные пальцы сжимали рукоятку ножа, и кровь заливала белое покрывало, упавшее на пол.
   — Ты убила меня! Убила! — вопил князь по-французски. — Помогите! Помогите!
   Казалось, слова постепенно замирают у него в горле. Салена в ужасе подумала, что и вправду убила его.
   Она с опаской спустилась с кровати, словно не понимая, что теперь никто не может ей помешать.
   — Я — умираю! — выдохнул князь, и его глаза закрылись. Под ним на полу разливалась алая лужа.
   С криком ужаса Салена выбежала через открытую дверь на террасу и, с трудом понимая, что делает, бросилась по лестнице, мимо переливающегося фонтана, вниз, в сад.
   Она босиком пробежала по белому мрамору, по зеленой лужайке, мимо деревьев — и очутилась у края мыса.
   Она колебалась не больше мгновения, глядя на волны, разбивающиеся о серые камни.
   А потом бросилась вперед, вздрогнув, когда холодные брызги попали ей в глаза.
   Неистово, ожесточенно Салена поплыла в открытое море…

Глава 3

   Герцог Темплекомский выигрывал, и гора луидоров перед ним росла с каждой раздачей.
   Женщины, которые наблюдали за игрой у других столиков, постепенно перемещались к герцогу и стояли у него за спиной, вскрикивая от восхищения при каждой удачной взятке.
   Хозяин этой роскошной виллы — великий князь Борис поставил для своих пятидесяти гостей четыре огромных стола в гостиной и на террасе, выходящей в сад.
   Вилла располагалась на возвышении, откуда открывался великолепный вид на гавань и скалы, окружающие ее.
   Но никого из гостей ничего, кроме карт, не интересовало. Герцог выиграл в очередной раз, и даже те, кто играл против него, не могли не выразить восхищения его удачей.
   Мужчина, который сидел рядом с герцогом и весь вечер ни разу не выиграл, с досадой откинулся на спинку кресла, и чей-то мягкий голос за спиной у него произнес:
   — Не везет в картах, повезет в любви!
   Слово «любовь» напомнило герцогу об Имоджин, и он оглянулся, думая, что она, как всегда, стоит рядом с ним.
   Но Имоджин не было, и герцог вспомнил, что совсем недавно видел, как она вышла в сад через застекленные двери.
   И кажется, хотя герцог не был в этом уверен, ее сопровождал великий князь. Герцог нахмурился.
   Великий князь Борис пользовался большим успехом у женщин — и не только потому, что его щедрость не уступала его богатству, но и потому, что он был действительно привлекательным мужчиной и перед его обаянием трудно было устоять любой женщине.
   Герцог вспомнил, как по дороге сюда Имоджин без умолку твердила о том, как ей хочется увидеть очаровательного хозяина виллы.
   Он был слегка задет тем, что в такой вечер Имоджин способна думать о других мужчинах.
   Отправляясь на своей яхте из Марселя, герцог пришел к выводу, что пора расстаться наконец с холостяцкой жизнью и жениться на леди Мортон. Их связь длилась давно, и никто уже не сомневался, что рано или поздно дело кончится браком.
   Муж леди Мортон погиб во время англо-бурской войны, но она вышла замуж в совсем юном возрасте, и сейчас, в двадцать два года, ее красота была в самом расцвете.
   Родственники давно уговаривали герцога жениться, удивляясь, что в свои двадцать семь лет он еще не увлечен к алтарю какой-нибудь мамашей, охотящейся за женихом для дочери. Но герцог, хотя в его жизни было немало искушений, оставался верен данной себе еще в раннем возрасте клятве, что никто не заставит его жениться, если он сам того не захочет.
   Он унаследовал титул в двадцать один год и с тех пор был одним из наиболее влиятельных дворян Великобритании.
   Род его был древним и уважаемым. Женщины заискивали перед герцогом, знакомства с ним искали не только ровесники, но и государственные деятели, которые были намного старше его.
   Он был дружен с принцем Уэльским еще до того, как тот стал королем, и теперь герцогу всегда были рады в Букингемском дворце, как прежде в замке Мальборо.
   Герцог тщательно взвесил все «за» и «против», прежде чем решить, будет ли Имоджин ему подходящей супругой.
   Он восхищался ее красотой; у них были общие интересы; оба пользовались большим, уважением в обществе.
   Крайне важно, говорил себе герцог, что у них нет разногласий по поводу повседневных дел; кроме того, Имоджин будила в нем желание.
   Вместе с герцогом на борту «Афродиты» плыли многие его товарищи, но они уже разъехались, и до завтрашнего дня герцог не ждал на яхте гостей.
   Это означало, что сегодня вечером они с Имоджин будут на яхте одни, — и тогда, решил герцог, он попросит ее выйти за него замуж.
   Герцог понимал, что Имоджин мечтает об этом, и не сомневался, что она любит его прежде всего за личные качества.
   В то же время чутье подсказывало ему, что Имоджин не так стремилась бы выйти за него, будь он менее знатен.
   С другой стороны, спрашивал он себя, можно ли вообще судить о человеке, будь то мужчина или женщина, не учитывая его окружения и происхождения.
   Нельзя же, в самом деле, спросить:
   «Любила ли бы ты меня, если бы я не был герцогом?»
   Или для женщины:
   «Любил ли бы ты меня, если бы я не была красива?»
   Что действительно важно, так это то, что оба они благородного происхождения и предки их оставили след в истории.
   А всякие истории про Золушку — это для служанок и школьниц, которые обожают низкопробные романы и представляют, что прекрасный принц вдруг вылезет из дымохода, чтобы сделать им предложение.
   «Я думаю, мы поладим, — сказал себе герцог. — И родственники мои будут довольны».
   Первым, кому он намеревался сообщить о своей предстоящей женитьбе, был король Англии.
   Его величество не раз в разговоре отмечал красоту Имоджин и намекал, что она была бы для герцога весьма подходящей женой.
   «Поговорю с ней сегодня», — окончательно решил герцог, когда они ехали к вилле великого князя.
   Но Имоджин куда-то исчезла. Герцог недоумевал, почему она еще не вернулась. Он нетерпеливо встал из-за стола. — Неужели вы бросите игру? — воскликнул один из его партнеров. — В середине такой удачной партии?
   Не отвечая, герцог оставил на столе деньги и поспешно направился к выходу из гостиной.
   Он даже не задумывался, что его поведение покажется странным и о нем будут судачить. Так или иначе его поступки всегда обсуждают, но, если он пожелал остановить игру, это, кроме него, никого не касалось.
   Утопающий в цветах сад великого князя был необыкновенно красив: он считался одним из самых знаменитых садов Лазурного берега.
   Правда, деньги великого князя были тут ни при чем: своим великолепием сад был обязан заботам старушки садовницы, которая на склоне лет с любовью ухаживала за ним.
   Воздух был напоен ароматом цветов, нежно журчал маленький водопад, с деревьев неслышно падали, кружась, яркие лепестки, зеленела трава, — герцог не замечал ничего.
   Он искал взглядом алое платье: Имоджин надела его сегодня вместе с ожерельем с рубинами и алмазами, которое подарил ей герцог перед отъездом из Англии.
   Герцог шел мимо пышных цветов, мимо беседок, мимо удобных скамеек, стоящих вдоль песчаных дорожек… Сад казался пустым — и внезапно герцог увидел Имоджин.
   Платье девушки алым пятном выделялось на фоне белой беседки, построенной в античном стиле. Дорожка, ведущая к этой беседке, сплошь заросла цветами.
   Имоджин стояла в столь хорошо знакомой герцогу эффектной позе, которая как нельзя лучше подчеркивала красоту ее фигуры и высокую лебединую шею.
   Увидев, как великий князь обнял Имоджин за талию и притянул к себе, герцог остановился.
   Она не сопротивлялась, более того: она с готовностью приблизила свои губы к его губам и, когда он поцеловал ее, страстно обхватила князя за шею.
   «Классическая поза влюбленных», — еще больше мрачнея, подумал герцог. Несколько мгновений он смотрел на слившуюся в долгом поцелуе пару, а потом повернулся и ушел.
   Герцог не вернулся на виллу. Он прошел через сад к небольшой калитке, ведущей туда, где стояли экипажи гостей великого князя.
   Слуги были удивлены, увидев хозяина. Обычно герцог задерживался за полночь, а иногда и до рассвета, — в Монте-Карло это было в порядке вещей.
   Грум открыл дверцу, и герцог сел в экипаж.
   — На яхту, — коротко приказал он.
   Колеса застучали по извилистой дороге, круто спускавшейся к гавани.
   Герцог откинулся на сиденье, радуясь, что никто в эту минуту не видит его лица, перекошенного от злости.
   Те, кто слышал его в палате лордов, знали, что он не только умен, но умеет убедительно и вместе с тем жестко настоять на чем-то.
   Несколько законопроектов были приняты исключительно благодаря его настойчивости, и премьер-министр был признателен ему за поддержку.
   Слуги считали герцога справедливым и великодушным хозяином, но к тому, кто позволял себе проявить вероломство или небрежность, он был поистине беспощаден.
   Коляска подъехала к причалу; герцог торопливо спрыгнул на землю и широкими шагами направился к своей яхте, бросив лакею:
   — Сегодня ночью вы мне не понадобитесь.
   Вахтенный матрос у трапа, так же как и остальные слуги, был удивлен столь ранним возвращением герцога.
   — Добрый вечер, ваша ев… — начал было он, но герцог перебил его, сказав сухо:
   — Передайте капитану Барнету, пусть немедленно снимается с якоря!
   — Немедленно, ваша светлость?
   — Вы слышали, что я сказал?
   — Слушаюсь, ваша светлость! По-прежнему хмурясь, герцог прошел на нос судна и увидел матросов, торопливо выбегающих на палубу.
   Многие из них, вероятно, спали, но команда давно привыкла к неожиданным приказам герцога. Он с самого начала предупредил матросов и капитана, что они в любой момент должны быть готовы к отплытию без предварительного уведомления.
   И сейчас он не сомневался, что капитан Барнет не удивится, получив приказание покинуть Монте-Карло, — только попросит указать ему курс.
   Но если команда яхты привыкла не задавать вопросов в такой ситуации, у личного камердинера герцога они возникли. Этого человека звали Дэлтон, и он начал служить у герцога, когда тот был еще ребенком.
   Дэлтон был рассудительным и здравомыслящим человеком. Отец нынешнего герцога всецело ему доверял и потому приставил к своему сыну.
   — Прошу прощения, ваша светлость, — сказал Дэлтон, подходя к герцогу. — Не знаю, известно ли вашей светлости, что ее светлости нет на борту?
   — Известно.
   Ответ не допускал дальнейшего обсуждения, но камердинер настаивал:
   — Вещи ее светлости еще на яхте, ваша светлость.
   — Мне известно и это!
   Камердинер поклонился и ушел. Герцог взглянул на берег, в том направлении, где была вилла великого князя, и губы его сжались в полоску.
   Он прекрасно понимал, что Имоджин будет потрясена его уходом, тем более что он не предупредил ее о том, что уйдет.
   А еще больше она поразится, узнав, что «Афродита» уплыла, увозя с собой не только ее многочисленные платья, но и драгоценности, которыми Имоджин так дорожила.
   «Ничего, великий князь купит ей новые!» — со злостью подумал герцог.
   Потом ему пришло в голову, что в случившемся есть свои плюсы.
   Скверно, конечно, что женщина, которая уверяла, будто любит его, «как никого не любила прежде», позволила себе флиртовать с отъявленным сердцеедом, но было бы еще хуже, если бы она сделала это, уже будучи женой его, герцога.
   Теперь он понимал, как глупо было считать, что женщина, которой все восхищались, сможет хранить верность какому-то одному мужчине.
   Герцог расценивал это как удар по его гордости и самолюбию.
   Он привык, что женщины — и те, кто его интересовал, и те, что были ему вовсе не интересны, — сами падали в его объятия.
   А Имоджин дала ему понять, что на нем, как сказала бы его няня, «свет клином не сошелся».
   Загрохотала якорная цепь, и когда яхта, покачиваясь, медленно вышла из бухты в Средиземное море, на губах герцога появилась язвительная улыбка.
   Дул легкий бриз. Размышляя, какой курс указать капитану, герцог неожиданно поймал себя на мысли, что ему нравится быть одному.
   Он уже не помнил, когда в последний раз мог отдохнуть от смеха, болтовни и шумного общества.
   Лондонский дом герцога был неизменно полон друзей и родственников, которые считали, что всегда имеют право остановиться здесь, когда приезжают в столицу.
   Зато сейчас, в одиночестве, у него наконец будет возможность спокойно почитать и поразмыслить о делах и о своем будущем.
   Яхта была уже достаточно далеко от берега. Оглянувшись, герцог увидел сверкающие огни казино на фоне темных холмов.
   Пейзаж был великолепен, и князь с усмешкой подумал о тех, кто гостил у великого князя. Ночи напролет они просиживали за игрой и редко отрывали взгляд от столов, а днем почти все валялись в постелях до самого вечера, пока не приходило время вновь усаживаться за зеленое сукно.
   «Игра обладает своей притягательностью, — подумал герцог. — И она столь же обманчива, как и притягательность Имоджин».
   И, вспомнив об Имоджин, герцог сказал себе, что чем скорее он забудет ее, тем лучше.
   Он не хотел хранить в памяти отвращение и злость, которые она вызвала в нем: он считал эти чувства недостойными.
   С самого детства герцог никогда не признавал своего поражения и усилием воли заставлял себя забывать те унижения, от которых страдал в школе.
   Эта гордость досталась ему в наследство от знаменитых предков и служила постоянным напоминанием о том, что он не должен никому позволять посягать на его достоинство — за исключением, быть может, тех людей, которыми он дорожит.
   В детстве отец рассказал ему, как Гладстон однажды составил список своих врагов и запер его в шкафу.
   Несколько лет спустя, достав список и перечитав его, он обнаружил, что в большинстве случаев не в состоянии вспомнить, почему считал врагом того или иного человека.
   Эта история произвела на юного герцога огромное впечатление, и с тех пор его излюбленным выражением стало: «Никогда не думайте о своих врагах — это придает им значительности, которой на самом деле они лишены!»
   То же самое относится и к Имоджин.
   Он велит Дэлтону упаковать ее вещи и сложить в трюм, а по прибытии в Лондон его секретарь проследит, чтобы они были доставлены хозяйке, и на этом все кончится.
   «Это был увлекательный роман», — думал герцог. Нельзя отрицать, что он действительно едва не поверил, что Имоджин не такая, как прочие женщины.
   Он полагал, что любовь для нее что-то значит и в ее представлении не имеет ничего общего с поверхностными увлечениями, основанными на фальшивой лести, которые были столь распространены при дворе.
   Когда король Эдуард был еще принцем Уэльским, о его романах судачила вся Англия.
   Не было человека, который не знал бы о его страстном увлечении Лили Лэнгтрай, герцогиней Уорикской, и еще дюжиной других красивых женщин.
   В этой связи герцога всегда восхищало безупречное поведение королевы Александры.
   Датчанка по происхождению, она неизменно оставалась верной супругой и никогда не показывала в обществе, что расстроена или уязвлена очередным увлечением мужа.
   Герцог всегда представлял себе свою жену отчасти похожей в этом отношении на королеву, но понимал, что от Имоджин этого ждать не приходится.
   Она слишком хорошо знала, что красива, слишком сильно хотела, чтобы ею восхищались, и была слишком слаба, чтобы отказаться от флирта с любым мужчиной, даже если он, как великий князь, имел неважную репутацию.
   Герцог представил себе жизнь в вечном подозрении, что жена ему изменяет, и невозможности доверять ей.
   «Если это ждет меня впереди, — сказал он себе, — то к черту всех женщин! Я никогда не женюсь!»
   Чтобы избавиться от тягостных мыслей, он решил спуститься в кают-компанию, где неизменно стояли бутылка с шампанским и блюдо тончайших бутербродов с гусиным паштетом на случай, если кто-нибудь проголодается, вернувшись на борт.
   Уже на пути к трапу герцог услышал на мостике голоса и понял, что случилось нечто непредвиденное.
   Через мгновение он уже стоял рядом с капитаном, который смотрел в подзорную трубу и изучал море.
   — Что там? — спросил герцог.
   — Не могу сказать с уверенностью, ваша светлость, но, по-моему, это человек. Что-то белое… О Боже, это действительно человек!
   — Позвольте мне взглянуть.
   Капитан протянул герцогу подзорную трубу, и тот уверенным движением охотника, привыкшего выслеживать оленей, поднес ее к глазам.
   Среди волн действительно покачивалось, то исчезая, то появляясь, какое-то светлое пятно. Герцог вгляделся — и ему показалось, что он различает лицо.
   — Человек! — сказал он, опуская трубу. — Спустите шлюпку: быть может, несчастный еще жив.
   Про себя он подумал, что, вероятно, это какой-нибудь самоубийца, потерявший все за игорным столом.
   Такие истории часто можно было услышать в Монте-Карло, хотя на поверку они, как правило, оказывались досужими выдумками.
   Яхта легла в дрейф, и матросы спустили шлюпку.
   В последний момент герцог тоже решил поехать.
   Он подумал, что если тело находилось в воде слишком долго, то не стоит брать его на борт, и ответственность за это решение он возьмет на себя.
   Герцогу доводилось видеть утопленников, и он знал, что это зрелище способно вывернуть желудок самого крепкого и выносливого «морского волка».
   Стоя на носу шлюпки, герцог напряженно вглядывался в темноту.
   Луна уже зашла, и хотя звезды светили достаточно ярко, разглядеть что-либо ему удалось, только когда шлюпка подошла вплотную к покачивающемуся на волнах телу.
   К несказанному изумлению герцога, это оказалась девочка — вернее, очень юная девушка, одетая в белое платье.
   Раскинув руки, она лежала на воде лицом вверх и была, несомненно, жива, хотя и без сознания. Герцог подумал, что, учитывая расстояние от берега, эта девушка — великолепная пловчиха.
   Шлюпка остановилась. Гребцы, подняв весла, смотрели на герцога, ожидая его приказаний.
   — Возьми ее за руку, — велел герцог матросу, сидящему на носу.
   От звука его голоса девушка, должно быть, очнулась, потому что открыла глаза и слабо вскрикнула.
   Увидев шлюпку, она повернулась, явно намереваясь уплыть.
   Но не успела: матрос на носу, повинуясь приказу герцога, схватил ее за руку.
   — Отпустите… меня! Отпустите!.. Я… хочу… умереть!
   Она ожесточенно боролась и, застав матроса врасплох, сумела вырваться из его рук.
   Но эти усилия, видимо, окончательно лишили ее сил. Она погрузилась под воду, и на мгновение герцог подумал, что ее уже не спасти.
   Но девушка снова всплыла на поверхность, и на этот раз ближе всех к ней оказался герцог. Он проворно нагнулся и подхватил ее под мышки.
   Она забормотала что-то бессвязное и начала было сопротивляться, но внезапно обвисла в его руках, и герцог от неожиданности едва успел ее удержать.
   В воде она казалась легкой, но втащить ее в шлюпку герцогу удалось только с помощью еще одного матроса.
   При ближайшем рассмотрении выяснилось, что «белое платье» на самом деле не платье, а всего лишь ночная сорочка. Она плотно облепила тело девушки, и герцог не мог не отметить, что фигура у нее очень красивая и что она, видимо, старше, чем выглядит.
   Шлюпка вернулась к яхте, и герцог без особого труда поднял утопленницу по трапу на палубу.
   Весь экипаж, включая капитана и Дэлтона, столпился у поручней. Не тратя времени на разговоры, герцог спустился вниз, кивком позвав за собой Дэлтона.
   Он принес ее в одну из пустых кают. Девушка по-прежнему была без сознания, и герцог даже стал опасаться, что она умирает.
   Дэлтон торопливо положил на пол несколько больших турецких полотенец, и герцог опустил на них безвольное тело. С девушки ручьями текла вода, и герцог весь вымок.
   — Позвольте мне, ваша светлость, — сказал Дэлтон.