Картленд Барбара. Благоуханье роз

   Диван и кресла были обиты кожей темно-красного цвета.
   Когда они вошли, с коврика навстречу хозяину вскочили два спаниеля.
   У стены стоял письменный стол с золотыми ручками в стиле Георга III.
   Чиппендейловский застекленный шкаф был заполнен аккуратно расставленными книгами.
   Красные бархатные шторы гармонировали с цветом обивки.
   Николь решила, что маркиз и здесь достиг совершенства. — Присаживайтесь, мисс Танкомб, — предложил маркиз. — Надеюсь, обед доставил вам удовольствие.
   — Со всей честностью могу сказать, что это был лучший обед в моей жизни, — ответила Николь. — Но ваш дом настолько поражает меня, что мне трудно думать о чем-то другом.
   — Мне приятно это слышать, — кивнул маркиз. — Но в то же время мне странно, что у вас несколько испуганный вид.
   Николь отвела взгляд и уставилась на камин. Она совсем не это ожидала услышать и почла за лучшее не отвечать.
   — Вы очень красивы, — продолжал маркиз, — и поэтому должны выглядеть счастливой, а не наоборот.
   Николь была так удивлена его комплиментом, что невольно повернулась к маркизу.
   Их взгляды встретились, и она почувствовала, что краснеет.
   Она опять отвернулась.
   — Неужели, — спросил маркиз, — вы смущены моим комплиментом?
   — Я… не привыкла к ним, — ответила Николь.
   — Разве Кингз-Кип стоит посреди пустыни, или все мужчины в округе — слепые? — поинтересовался маркиз.
   Николь рассмеялась.
   — Все вовсе не так ужасно, но мне редко приходится видеть молодых людей. А друзья Джеймса настолько заняты лицезрением дома и картин, что на меня почти и не смотрят!
   Теперь засмеялся маркиз:
   — Поистине печальная история!
   Помолчав, он добавил:
   — Когда сегодня вечером вы вошли в гостиную в платье, словно специально предназначенном для этой комнаты, я подумал, что мне это снится.
   — Сейчас, когда вы… упомянули об этом… Я понимаю, что мое платье… того же цвета, что и фарфор… И эти изящные французские стулья…
   — Верно! — воскликнул маркиз. — И, возможно, когда вы его покупали, вами руководило предчувствие, что вы войдете в нем в этот дом.
   Николь пришло в голову, как удивился бы маркиз, узнав, что она не покупала платье, а сама сшила его за день-полтора.
   Однако говорить ему об этом не стоило.
   В этот момент дверь открылась, и вошел Джимми с картинами.
   Как обычно, когда Джимми делал что-нибудь особенное для Кингз-Кип, он был весьма оживлен.
   Казалось, внутри него загорался огонь, и каждое слово, которое он произносил, шло не только от ума, но и от сердца.
   Ведь он говорил о том, что любил больше всего на свете.
   Маркиз сел в кресло.
   Он выглядит, поняла Николь, подобно Юпитеру, который выбрал минутку, чтобы снизойти до простых смертных.
   Сначала Джимми показал ему Ван Лейдена.
   Брат не спешил и дал маркизу возможность как следует рассмотреть и необычный цвет фуражки мужчины, и глаза девочки, в которых застыл непонятный, но тревожащий душу вопрос. Маркиз ничего не сказал, и тогда Джимми поставил перед ним Мабюзе.
   Маркиз приподнялся в кресле и, наклонившись вперед, воскликнул:
   — Портрет Жаклин де Бургонь! Как же вам удалось его достать?
   — Не могу сказать точно, где мой отец его взял, — неопределенно ответил Джимми, — но мне кажется, что это наиболее совершенный образчик блестящей техники Мабюзе.
   — Вполне с вами согласен! — закивал маркиз.
   Потом, с видом фокусника, который собирается представить свой «гвоздь программы», Джимми поднял «Мадонну в беседке из роз» и поставил ее перед креслом.
   — Лохнер! — воскликнул маркиз.
   — Одна из лучших его работ, — подтвердил Джимми. — Моя сестра едва может вынести разлуку с этим шедевром.
   Маркиз посмотрел на Николь. Ее глаза были прикованы к полотну. Она опять возносила Пресвятой Деве мольбы о помощи.
   Повисла долгая тишина, наконец маркиз произнес:
   — Я думаю, сэр Танкомб, мне следует поблагодарить вас за три замечательные картины, которые я буду бесконечно горд иметь у себя в коллекции.
   — Я был уверен, что, именно эти чувства они вызовут у вас, — сказал Джимми. — Особенно Лохнер.
   — Он великолепен! — согласился маркиз. — Я знаю, что, как только эта картина станет моей, я уже ни за что не соглашусь с ней расстаться.
   — То же самое чувство испытываю и я, — кивнул Джимми. — Но и Кингз-Кип многое нужно сделать, а ремонт, как всем нам известно, требует денег.
   Внезапно Николь поняла, что не в состоянии больше слышать, как ее брат говорит такие вещи.
   Она понимала, что сейчас начнутся переговоры о цене, и считала, что рассуждать о «Мадонне В беседке из роз» в денежном аспекте — оскорбительно.
   Такую красоту и такую святость нельзя оценить в фунтах, шиллингах и пенсах. Николь поднялась на ноги.
   — Надеюсь, вы… простите меня, милорд, — проговорила она слабым голосом, — если я… удалюсь в постель? У меня… немного болит голова после… поездки.
   — Ну конечно, — улыбнулся маркиз. — Я все понимаю, и поскольку сегодня пятница и тем более вечер, никто из нас не будет сидеть допоздна.
   — Благодарю вас. — Николь направилась к двери, но маркиз проворно вскочил и, опередив ее, распахнул перед нею створки.
   — Надеюсь, вы будете спать хорошо, — сказал он своим глубоким голосом.
   Сделав над собой усилие, Николь улыбнулась ему и, ни слова не говоря, пошла по коридору прочь от кабинета.
   Она слышала, как закрылась позади нее дверь.
   Маркиз вернулся в кабинет, и теперь начнется торг.
   Николь хорошо знала, что Джимми запросит больше, чем надеется получить.
   «Если бы только мы могли сохранить для, себя эту картину, — думала она. — Тогда, я уверена, все наши неприятности остались бы позади».
   По выражению лица маркиза Николь поняла: он крайне удивлен, что Джимми продает такую великолепную картину.
   Любой ценитель живописи, любой коллекционер скорее согласился бы голодать, чем расстаться с этим полотном.
   Было бы лучше, подумала Николь, если бы Джимми привез что-нибудь не такое известное.
   Но было поздно жалеть об этом.
   Поднявшись к себе в спальню, Николь не стала звонить горничной, чтобы та помогла ей раздеться.
   Сняв платье, она повесила его в шкаф.
   При этом Николь вспомнила, что совсем недавно сказал о его цвете маркиз.
   Действительно, странное совпадение: занавеси в Синей комнате в точности соответствовали обстановке гостиной в Ридже.
   «Безусловно, покупая их, мама и представить себе не могла, что так получится», — подумала Николь.
   Она легла, но сон не шел к ней.
   Она могла только лежать с открытыми глазами и гадать, что происходит внизу.
   Интересно, сколько денег Джимми получит от маркиза?
 
   Двумя часами позже Джимми открыл дверь, ведущую в будуар, и заглянул к Николь.
   — Ты не спишь? — прошептал он.
   Николь села в кровати.
   Она оставила одну свечу, потому что была почти уверена: Джимми не преминет похвастаться новостями.
   Он подошел к кровати и сел напротив сестры.
   — Как ты думаешь, чего я добился?
   — Не могу даже представить, — сказала Николь.
   — Десять тысяч фунтов!
   Николь негромко вскрикнула и закрыла руками лицо.
   — Я… я не верю! Это… — Она не договорила.
   — Я сам с трудом в это верю, — прошептал Джимми.
   — Я думала… Ты с этого только начнешь…
   — Я так и сделал, а его светлость не стал спорить.
   — Этого… не может быть! — простонала Николь.
   — Может! — уверил ее Джимми. — И теперь я могу делать в доме все, что хочу, и на кухне у нас будет новая печь, и…
   — Это все замечательно! — перебила Николь. — Но ты… точно уверен, что… у маркиза нет… подозрений?
   — А с чего бы им взяться? — удивился Джимми.
   — Просто странно, что он… согласился сразу на ту сумму, которую ты назвал, и даже не стал… торговаться.
   — Почему? Мы «торговались», как ты это называешь, по поводу Дюге, и сейчас я спрашиваю себя, почему продал его так дешево.
   — Мне кажется, ты должен… встать на колени и благодарить Бога за то, что ты уже… получил, — сказала Николь. — И, Джимми… Я хочу… спросить тебя об одной вещи.
   — О какой? — осведомился Джимми ледяным тоном.
   — Теперь, когда у тебя… так много… денег… Ты… не будешь больше… этого делать?
   Джимми поднялся с кровати.
   — Скажем так — какое-то время! — ответил он.
   — Я была бы более счастлива, если бы ты сказал «никогда»!
   — Как я могу предвидеть, что случится в будущем? — спросил Джимми и направился к двери.
   Николь знала, что он злится на нее за настойчивость.
   У порога Джимми остановился:
   — Если хочешь знать правду, я очень, очень доволен собой! И думаю, хотя ты, может быть, этого и не скажешь, что я вел себя чрезвычайно умно!
   Не дожидаясь ответа, он вышел и закрыл за собой дверь.
   Николь медленно повернулась, чтобы задуть свечу у кровати, а потом начала молиться «Мадонне в беседке из роз».
   Она благодарила ее за то, что опасность, которой она боялась, теперь позади.
   И все же Николь по-прежнему чувствовала, будто на сердце у нее лежит камень.
 
   Наутро солнце ярко сияло, и Николь сказала себе, что все ночные тревоги можно забыть.
   Горничная, которая пришла ее будить, сообщила, что его светлость собирается после завтрака устроить скачки, в которых могут участвовать все, кто пожелает.
   Джимми с восторгом отзывался о лошадях маркиза, и Николь, надеясь, что у нее будет возможность прокатиться верхом, захватила с собой амазонку.
   Амазонка была старенькой, ее носила еще матушка, и поэтому ее пришлось перешивать.
   Николь стала носить ее после того, как выросла из своей, так же, как и мамин жакет, который, слава Богу, оказался ей впору.
   Шейный платок, правда, был довольно потертый, но зато Николь его выстирала и накрахмалила.
   Повязывая платок, она долго возилась, прежде чем ей удалось хотя бы отчасти скрыть самые истрепанные места.
   Шляпка, которую Николь взяла с собой, ничуть не напоминала те, что обычно надевают женщины, собираясь кататься верхом.
   Не была она похожа и на те мужские шляпы, что были в моде несколько лет назад.
   Это была высокая, очень симпатичная шляпка с легкой вуалью.
   Такие носили, хотя Николь этого не знала, «красотки-наездницы» в Лондоне.
   Это были женщины, которые объезжали лошадей в публичных конюшнях.
   Блестящие наездницы, очень красивые, они попутно старались женить на себе богатых аристократов.
   Впрочем, спеша по ступенькам вниз, Николь не слишком беспокоилась по поводу своей внешности.
   В столовой она не увидела ни леди Кливленд, ни леди Сару.
   Николь села рядом с Джимми, и в это время вошел маркиз.
   — Доброе утро! — приветствовал он гостей, а потом обратился к Николь: — Сегодня вам лучше?
   — Да, благодарю вас… — ответила она.
   — Без вас вчера было скучновато, — заметил Вилли. — Зато ваш брат сумел основательно облегчить мои карманы.
   Николь облегченно вздохнула: значит, Джимми не проиграл.
   Потом она вспомнила о его сделке с маркизом и проговорила с напускной небрежностью:
   — Это, должно быть, была его… удачная ночь!
   — И нам повезло, что этим утром вы с нами, — галантно сказал Уильям. — Надеюсь только, что лошадь Блэйка не вздумает начать испытывать вас!
   — Вряд ли, — отвечала Николь. Впрочем, лошадь, которую ей дали, оказалась хорошо обученной и очень послушной.
   Зато Джимми попался норовистый жеребец, которым он не уставал восхищаться.
   Маркиз сражался с конем, который делал все, что мог, чтобы сбросить с себя седока.
   Это было древнее противостояние человека и зверя.
   Николь казалось, что ни один мужчина не мог бы лучше маркиза держаться в седле.
   Вслед за маркизом все поехали к скаковому кругу.
   Четверо мужчин состязались друг с другом, а Николь наблюдала за ними.
   Безусловным победителем был маркиз, Джимми пришел вторым.
   По дороге домой маркиз заметил:
   — Я вижу, в лошадях вы разбираетесь так же хорошо, как и в картинах.
   — Хотел бы и я так думать, — ответил Джимми, — но мне редко выпадает удача сесть на такого прекрасного жеребца, как этот!
   Услышав эти слова, Николь испугалась, не уйдет ли часть денег, полученных Джимми вчера, на покупку новых лошадей для Кингз-Кип.
   У них были две, на которых они с Джимми иногда ездили верхом, но чаще запрягали в двуколку.
   Разумеется, эти лошади значительно уступали лошадям маркиза.
   «Нам бы хотя бы одного чистокровного жеребца, на котором я могла бы ездить, когда Джимми не будет дома», — мечтательно вздохнула Николь.
   Словно угадав ее мысли, маркиз сказал:
   — У меня такое чувство, мисс Танкомб, что вы немного завидуете.
   — А как же! — ответила Николь. — У вас так много всего, а у нас — так мало!
   — Но у вас есть Кингз-Кип! — возразил маркиз.
   — Который очень прожорливое владение, — ответила Николь не задумываясь.
   В ее голосе промелькнула нотка горечи, и маркиз внезапно понял, что она очень переживает.
   Возможно, подумал он, ей пришлось многим пожертвовать ради дома, который столь дорог ее брату.
   Надо сказать, маркиз был весьма проницателен, особенно когда находился «на задании».
   Но никогда еще он так остро не чувствовал душу другого человека, как сейчас с Николь.
   Глядя на нее, маркиз подумал, что она очень отличается от большинства женщин.
   Во-первых, было совершенно очевидно, что она равнодушна к своей красоте.
   Она явно даже не задумывалась, как прекрасно смотрятся ее белокурые волосы, выбившиеся из-под шляпки, на фоне темной амазонки и в сочетании с вороной мастью лошади.
   Любая другая из тех, что знал маркиз, после скачки стала бы сразу укладывать волосы и поправлять амазонку.
   Кроме того, другая непрестанно заигрывала бы с ним, флиртовала бы каждым словом и каждым взглядом, брошенным на него.
   Николь же смотрела на дом, который возвышался перед ними, смотрела на озеро и на цветы, растущие по его берегам.
   Словно удар, маркиза поразила внезапная мысль, что у нее сейчас точно такое же выражение, как у «Мадонны в беседке из роз».
   «Если бы художник увидел ее сейчас, он захотел бы написать ее в такой же беседке из роз, — подумал он, — и, конечно, она тоже невинна».
   Это была странная мысль, и маркиз это понимал.
   Потом он задался вопросом, почему у Николь вчера был такой испуганный вид.
   Почему она ушла из кабинета, сославшись на головную боль?
   Почему она начала молиться «Мадонне в беседке из роз», как только ее брат поставил полотно перед ним?
   У маркиза имелись на этот счет кое-какие соображения, и он был твердо намерен найти точный ответ.

Глава пятая

   Вернувшись в замок, маркиз направился в свой кабинет.
   Он знал, что у него накопилось много писем, которые нужно подписать до отъезда.
   Он заканчивал первую дюжину, когда вошел Гордон.
   — Я как раз пытался сообразить. Гордон, откуда мне знакомо имя Жаклин де Бургонь, — проговорил маркиз.
   Мистер Гордон задумался.
   Маркиз действительно терялся в догадках, почему, когда Джеймс Танкомб показал ему картину Мабюзе, он сразу узнал ее.
   Мистер Гордон все еще думал, и маркиз первым нарушил молчание:
   — Ее портрет написал Мабюзе.
   — А! Теперь я, кажется, припоминаю, милорд, — оживился Гордон. — Эта картина упоминается в корреспонденции вашего отца.
   — Принесите ее, — распорядился маркиз.
   Отец маркиза оставил после себя обширную корреспонденцию, представлявшую собой в основном переписку с другими коллекционерами живописи.
   Маркиз хранил ее, чтобы можно было в любое время восстановить подробности той или иной сделки.
   Сейчас в памяти у него всплыло одно имя — и имя это было связано с Мабюзе.
   Возможно, в письмах его отца найдется какая-то информация. Маркиз снова занялся письмами.
   Через несколько минут Гордон вернулся с большой папкой в руках.
   Он положил ее перед маркизом со словами:
   — Эта папка, милорд, содержит всю корреспонденцию, касающуюся художников от литеры «Л» до литеры «М».
   — Благодарю.
   Маркиз открыл папку и под заголовком «Мабюзе» увидел письмо лорда Хартли, адресованное его отцу.
   Лорд Хартли писал:
   В Уайте-клубе Вы говорили мне, что хотели бы приобрести для своей коллекции Мабюзе. Я сказал Вам, что, у меня есть портрет Жаклин де Бургонь его кисти. Я купил его у агента по продаже картин в Амстердаме, чье имя и адрес посылаю Вам на отдельном листе.
   Уверен, Вы найдете его весьма надежным и заслуживающим доверия человеком. Именно этот агент способствовал мне в приобретении «Мадонны в беседке из роз» Лохнера, которая является одной из самых великолепных картин, какие я когда-либо видел.
   Для меня было бы большим удовольствием показать Вам ее, если у Вас будет время посетить мой дом.
   В конце письма маркиз заметил приписку, сделанную его отцом.
   Почерк был такой ужасный, что ему пришлось повернуть письмо к окну, иначе ничего было не разобрать.
   Там говорилось:
   После смерти Хартли связался с его вдовой. Она наотрез отказалась продавать что-нибудь!
   Маркиз отложил папку и сказал Гордону:
   — Попросите сэра Джеймса Танкомба и его сестру зайти сюда.
   Гордон отправился выполнять распоряжение, а маркиз еще раз перечитал письмо и приписку своего отца.
   Очень скоро появились Джимми и Николь. Когда они вошли, маркиз обратил внимание, что Николь опять чем-то испугана. Он небрежно поднялся им навстречу:
   — Не присядете ли? Мне хотелось бы кое-что с вами обсудить.
   Джимми сел на стул, который стоял ближе всего к столу, а Николь — на другой, стоящий как раз напротив вчерашних картин, прислоненных к спинке дивана.
   «Мадонна в беседке из роз» была в центре.
   При взгляде на нее у Николь возникло пугающее ощущение, что картина хочет ее о чем-то предупредить.
   — Проснувшись сегодня утром, — начал маркиз, — я задал себе вопрос, как получилось, что, когда вы показали мне картину Мабюзе, я сразу понял, что это портрет Жаклин де Бургонь?
   Джимми слушал, не отрывая глаз от лица маркиза, но Николь смотрела на «Мадонну, в беседке из роз».
   Не без легкого внутреннего трепета маркиз осознал, что она снова молится ей.
   — Поэтому, — продолжал он, — я поднял корреспонденцию моего отца и обнаружил, что он связывался по поводу этой картины с лордом Хартли.
   Джимми весь напрягся, а Николь показалось, будто ей в сердце вонзили нож. На мгновение ей стало невозможно дышать. Очень медленно она повернулась к маркизу.
   — У меня здесь письмо, которое лорд Хартли написал моему отцу, — продолжал маркиз. — Я прочту его вам.
   Он взял в руки папку и своим низким ясным голосом начал громко читать письмо.
   Когда он упомянул «Мадонну в беседке из роз», Николь издала сдавленный вскрик и вновь повернулась к картине.
   «Помоги нам… Помоги нам!» — молилась она в своем сердце.
   Маркиз прочел письмо лорда Хартли и примечание своего отца.
   Потом он положил папку на стол и, посмотрев на Джимми, сказал:
   — Вероятно, вы объясните это, сэр Джеймс, тем, что леди Хартли изменила свое мнение и продала вам обе эти картины, а также Ван Лейдена, о котором я еще не успел навести справки.
   На мгновение воцарилась тишина. Потом, понимая, что Джимми сейчас примется блефовать, Николь вскочила на ноги и подошла вплотную к маркизу:
   — Пожалуйста… Прошу вас, поймите… Картины были… рассованы по пыльным комнатам… и… забыты… Нашу тетушку они ничуть… не интересовали…
   Ее голос был едва слышен, и умоляющие глаза заполняли, казалось, все ее внезапно побледневшее лицо.
   — Так вы их украли! — воскликнул маркиз.
   — Леди Хартли — тоже Танкомб, — ответила Николь, — и Джимми… нуждался в деньгах, чтобы… восстановить дом, где… Танкомбы живут… вот уже… четыреста лет!
   — Несмотря на это, — произнес маркиз, и голос его стал суровым, — они не принадлежали вашему брату, и, значит, он не имел ни малейшего права их продавать. И, мне кажется, леди Хартли не передала бы их ему в собственность, даже если бы он ее об этом попросил.
   — Она не… помогала нам ничем даже при том, что была… очень богата, — пробормотала Николь. — Пожалуйста… Попытайтесь… понять.
   — Я думаю, мисс, что ваш брат должен сам говорить за себя, — заметил маркиз.
   Николь отшатнулась, словно он ее ударил. Отвернувшись к «Мадонне в беседке из роз», она всем сердцем принялась молиться, чтобы маркиз не осудил Джимми публично.
   — Ну? — потребовал маркиз, глядя на Джимми. — Есть у вас что-нибудь сказать в свое оправдание?
   — Моя сестра сказала вам правду, — ответил Джимми. — Я отчаянно пытался вернуть Кингз-Кип прежнюю славу но, чтобы дом окончательно не развалился, мы были вынуждены голодать, и я должен был достать деньги.
   Он говорил вызывающе, и Николь знала, что в эту минуту он борется за свою жизнь.
   Наступило молчание.
   Потом маркиз сказал:
   — В этой ситуации я могу сделать следующее.
   Джимми не стал задавать очевидных вопросов, и он продолжал:
   — Во-первых, я могу отправить вас к леди Хартли, чтобы вы вернули картины.
   — Если вы это сделаете, они будут лишь гнить в пыли, как и раньше, — ответил Джимми, — и никто их никогда не увидит, кроме мышей.
   Маркиз слегка улыбнулся, словно признавая убедительность этого довода, и проговорил:
   — С другой стороны, я могу с чистой совестью принять эти картины. Но в таком случае я вправе требовать от вас компенсации за попытку меня обмануть.
   Даже не оглядываясь, Николь знала, что Джимми расправил плечи, словно готовый ринуться в драку.
   — Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил он.
   — Как я понимаю, у вас есть большой опыт в оценке произведений искусства, — ответил маркиз и, помолчав, добавил: — В обмен на то, что я буду хранить молчание о том, что, несомненно, является преступлением, вы окажете мне услугу!
   — Какую именно? — спросил Джимми. В голове у Николь мелькнуло, что маркиз предложит Джимми что-нибудь оскорбительное. Она знала, что тогда ее брат откажется, и маркизу не останется ничего другого, как только рассказать леди Хартли о том, что сделал ее племянник.
   Если бы это случилось, история с картинами стала бы известна всем родственникам, а потом и другим людям.
   От Джимми отвернулись бы все, имя Танкомб было бы запятнано, и ни о каком восстановлении былой славы Кингз-Кип уже не могло бы идти речи.
   «Этого не должно… случиться… Не должно!» — воскликнула про себя Николь.
   — Я имел в виду, — говорил между тем маркиз, — что на некоторое время вам придется съездить в Лиму, которая, как вы знаете, находится в Перу.
   Увидев замешательство в глазах слушающих его брата и сестры, он сделал паузу. Джимми и Николь терялись в догадках, какое отношение имеет к ним Перу.
   — А потом из Лимы, — продолжал маркиз, — вы отправитесь в Куско, который расположен в горах, на высоте несколько тысяч футов.
   Он вновь на мгновение замолчал и затем продолжил:
   — В этом городе, если вы помните историю, испанцы разрушили триста шестьдесят три храма, построенных инками, и возвели на их месте триста шестьдесят пять церквей.
   То, что он говорил, было настолько удивительно, что даже Николь повернулась к нему, на время забыв о картине.
   — У иезуитов, — продолжал маркиз, — в семнадцатом веке была своя школа живописи, и полотна этих художников до сих пор висят в церквях, которые они построили.
   Он сделал паузу и, поскольку ни Джимми, ни Николь ничего не сказали, заговорил дальше:
   — Многие из них, как мне известно, продаются, и среди выставленных на продажу, по слухам, есть подлинные шедевры — например, Басилио Сантакрус. Говорят, он просто великолепен.
   Николь, сама не отдавая себе в этом отчета, придвинулась ближе к столу маркиза.
   — Я собирался, — продолжал тем временем маркиз, — отправиться в Куско лично, но теперь вы, Танкомб, займете мое место и поедете туда с моим другом, который весьма прозорлив, когда речь заходит о деньгах, и немного разбирается в живописи.
   Джимми затаил дыхание.
   — Вы хотите сказать, что я буду покупать картины для вас?
   — Если решите, что их стоит купить, — подтвердил маркиз. — И хотя вам придется на время покинуть свой обожаемый Кингз-Кип, зато вы поглядите на мир и, несомненно, узнаете много нового о живописи семнадцатого столетия.
   На мгновение Джимми потерял дар речи.
   Потом он с трудом произнес:
   — Если вы действительно предлагаете мне именно это, я могу только поблагодарить вашу светлость за великодушие.
   — Когда вы вернетесь, — сказал маркиз, не обращая внимания на благодарность, — мы сможем вновь обсудить плату за эти три картины, которые до тех пор останутся у меня на хранении.
   От облегчения и радости, что ее молитвы были услышаны, глаза Николь наполнились слезами. В это мгновение, словно внезапно осознав, что она стоит рядом, маркиз резко проговорил:
   — Я еще не закончил. Ваша сестра, которая, без сомнения, причастна к вашему преступлению, тоже должна заплатить за мое молчание.
   Глаза у Николь стали еще больше, чем были.
   — Что вы… хотите от меня?.. — спросила она шепотом.
   — Завтра утром я уезжаю в Грецию, — сказал маркиз. — И хочу, чтобы вы сопровождали меня в этой поездке, которая будет включать в себя прогулку на яхте по Эгейскому морю.
   Николь показалось, что она ослышалась, а Джимми решительно произнес:
   — Я хотел бы знать, милорд, что вы под этим подразумеваете!