Картленд Барбара. Крылатая победа

   Взяв ее руку в свою, граф обнаружил, что она очень холодна и дрожит.
   Он повернулся, уже готовый покинуть ее, когда девушка склонила голову, и ее губы прижались к его руке.
   Выйдя из конюшен, где Звездного уже устроили в удобном деннике, Кледра чувствовала, что она покидает единственное существо, которое могла любить.
   Рыдая, девушка поцеловала Звездного на прощание, и конь нежно потерся об нее головой.
   Она знала, что и он будет скучать по ней, но для нее в будущем не оставалось ничего, кроме холодной пустоты.
   Без Звездного она лишилась даже тех немногих счастливых часов, которые они проводили вместе, не сомневаясь в любви друг друга.
   С тех пор, как погибли отец и мать и ей пришлось жить с дядей в Ньюмаркете, ее окружали равнодушие, а то и ненависть.
   Это разъедало ее душу, временами девушке казалось, что она теряет свое лицо и никогда больше не будет самой собой.
   Дядя не хотел показывать ее своим друзьям, не хотел даже, чтобы они знали о ее существовании, и поэтому никогда не брал ее с собой в Лондон, где у него был огромный дом.
   Переехав из Эссекса в Ньюмаркет, она обнаружила, что все слуги раболепствовали перед своим хозяином и боялись его, но при этом были заносчивы и неприветливы, когда его не было поблизости.
   Им не нравилось ее вторжение, и они старались по отношению к ней ограничиться минимумом услуг. А когда почувствовали, что дядя презирает ее, стали относиться к ней с едва ли не большим презрением.
   Из этого дома, куда, как ей казалось, никогда не проникал солнечный свет, она могла выбраться только во время поездок верхом на собственном коне.
   Ее дядя продал все, что было у ее родителей. Он не позволил ей оставить себе даже драгоценности. Единственное, что осталось у нее, кроме одежды, был Звездный.
   Она приехала с ним в Ньюмаркет, и по крайней мере ему было удобно в дядиной конюшне, хотя Кледре никогда не нравились конюхи, которые ухаживали за лошадьми.
   Очень скоро она узнала причину, по которой ее дядя был готов расстаться со своими скаковыми жеребцами.
   Как и предполагал Эдди, дело было в том, что его не принимали в члены Жокейского клуба. Поэтому он всегда чувствовал себя незваным гостем на скачках.
   Множество владельцев лошадей были бы рады завести с ним дружбу из-за его богатства, но амбиции сэра Уолтера простирались дальше.
   Он ожидал, что огромное богатство откроет ему двери самых значительных клубов.
   Обнаружив, что это не так, Уолтер Мелфорд пришел в ярость.
   Он сколотил свое состояние разными сомнительными способами. Отец Кледры однажды заметил, что он обманом выманил у нескольких глупых и доверчивых юнцов их наследство, прежде чем они повзрослели настолько, чтобы понять, что делают.
   Он был причастен и к некоторым гнусным сделкам на бирже, и играл он только тогда, когда был абсолютно уверен в выигрыше.
   Но хотя сэр Уолтер был богат, а его брат беден, Джордж и его жена дружили с людьми, которым даже в голову не могло прийти заговорить с Уолтером Мелфордом. И они гостили в домах, в которые Уолтера не впустили бы даже с черного хода.
   Кледра часто слышала, как ее отец, смеясь, говорил матери:
   — Мы, конечно, бедны, дорогая, но зато богаты дружбой и… любовью.
   При этом он целовал жену, а она отвечала:
   — Если считать любовь, тогда я богаче царицы Савской и гораздо счастливее!
   Ее отец смеялся, и Кледре казалось, что их дом всегда наполнен солнечным светом, и их счастье делает счастливыми всех вокруг.
   Только после смерти своих родителей она поняла, как бешено ненавидел сэр Уолтер младшего брата просто потому, что завидовал ему.
   Зато долгие годы разочарования он мог теперь возместить, заставляя страдать ее. Таким образом он словно через нее мстил тому, чьей дочерью она была.
   Поначалу он только издевался над ней, насмехался над бедностью ее отца и порочил мать.
   Когда она попыталась вступиться за честь родителей, он впервые ударил ее, а потом избил. Кледра поняла, что ему это понравилось, и была уверена, что повторение не заставит себя ждать.
   Так и случилось. По любому поводу он стал хвататься за хлыст, который до того служил ему, чтобы управляться с лошадьми и собаками. И Кледра неизменно приходила в ужас при мысли, что он изобьет Звездного.
   Дядя скоро понял, что любое физическое наказание менее мучительно для девушки, чем его обращение с ее конем.
   Раз или два, когда по его распоряжению ее жеребца не кормили, он радовался, видя ее страдания, и с издевкой твердил ей, что голодание полезно и для людей, и для зверей.
   — Но животные не… понимают, почему с ними… так обращаются, дядя Уолтер, — тихо говорила Кледра дрожащим голосом.
   — Ничего, поймет! И, без сомнений, будет признателен, когда завтра, а может, через день его опять станут кормить.
   Ночью, надеясь, что дядя уже заснул, Кледра попыталась спуститься вниз, намереваясь проскользнуть в конюшни и накормить Звездного.
   Но сэр Уолтер ждал этого и, избив, запер в ее комнате.
   Девушка слышала, как он смеялся, спускаясь по лестнице.
   Кледра ненавидела его, но догадывалась, что он безумен.
   Однако не знала, что предпринять или как сбежать от него.
   В мире не было никого, к кому девушка могла бы обратиться за помощью. Даже если бы она сбежала к друзьям своих родителей в Эссекс, ее дядя как официальный опекун имел право вернуть ее.
   Но услышав о намерении дяди продать Звездного владельцу постоялого двора, чье имя в Ньюмаркете было хорошо известно из-за его дурного обращения с лошадьми, Кледра решила, что должна любым способом спасти своего любимца.
   Как ей жить, зная, что его бьют и держат в черном теле?
   Сначала она подумала, что единственный способ — это убить коня, но знала, что, когда придет время, она просто не сможет опустить курок.
   И тогда, будто луч света в темноте, в ее голове возникла мысль о графе.
   Он был хорошо известен среди любителей скачек, поэтому Кледра подумала, что он должен понять, почему она не может допустить, чтобы ее конь страдал.
   Дядя случайно упомянул при ней, что граф будет на аукционе.
   — Этот щенок Пойнтон, — говорил он скорее себе, чем ей, — который знать меня не хотел, когда мы встречались на скачках, теперь появится на моем аукционе — можешь не сомневаться!
   Кледра замерла.
   — Вы думаете, он специально для этого приедет в Ньюмаркет?
   — Он приедет в Ньюмаркет на скачки, идиотка! — прорычал сэр Уолтер. — И именно к этому времени я собираюсь приурочить свои торги. Я не дурак! Я знаю, что все эти высокородные владельцы лошадей в Ньюмаркете не смогут устоять перед искушением побывать на распродаже самых прекрасных коней, которых они когда-либо видели.
   Кледре хотелось возразить, что лошади графа должно быть лучше, раз он всегда выигрывает, но она не сомневалась, что за подобное замечание дядя снова изобьет ее, поэтому промолчала.
   — Я позабочусь, чтобы было море шампанского. Оно всегда поднимает ставки, — продолжал сэр Уолтер, — и я подам лучшее угощение, которое сможет приготовить мой повар. Будь уверена, уж если мне приходится бросать скачки, я сделаю это с шиком!
   — А что вынуждает вас бросить скачки?
   — Если хочешь знать, я сыт по горло этим Пойнтоном, который всегда приходит к финишу прямо у меня перед носом. Будь он проклят! Он явно продал душу дьяволу! Я не собираюсь смотреть, как мои деньги вылетают в трубу, да еще эти снобы, которые не пожелали сделать меня членом Жокейского клуба, постоянно задирают передо мной нос. — Он уже кричал:
   — К черту их! Я верну свои деньги!
   Помяни мое слово, — я верну свое!
   Последние три дня он то и дело возобновлял подобный разговор, и Кледра, хотя и не осмеливалась произнести это вслух, чувствовала, что он становится все более и более одержимым.
   Временами он бывал очень прижимист и считал каждое пенни, когда дело касалось траты денег на то, что его не интересовало.
   Он хорошо платил конюхам, но был очень скуп в отношении жалования старым слугам в доме, которые уже не могли бы найти себе другого места, если бы сэр Уолтер уволил их.
   Те, кто принес ему сотни фунтов, выигрывая для него в свое время призы, были обречены на голод и нищету.
   Когда Кледра оставалась одна в Ньюмаркете, она иногда навещала этих стариков.
   Они часто голодали, но не осмеливались жаловаться, боясь услышать, что они могут убираться вон.
   Девушка представляла, в какой ужас пришел бы ее отец, узнав о поведении брата, и как глубоко это огорчило бы ее мать. Но она ничего не могла поделать. Только приносила несчастным беднякам фрукты, если удавалось сорвать их в саду, пока садовники не видели, и молиться о чуде, которое помогло бы им.
   Иногда по ночам она разговаривала вслух с отцом и рассказывала ему, как она несчастна.
   — Помоги мне, папа, помоги мне! Защити от побоев дяди Уолтера, научи, как помочь бедным старикам.
   А когда Кледра узнала о дьявольском плане продажи Звездного, она в отчаянии воззвала к отцу в надежде, что он услышит ее и каким-то чудом спасет коня, которого любил так же сильно, как она сама.
   — Звездный никогда не поймет, почему я бросила его и почему его бьют, папа. О папа, скажи же мне, что делать!
   Ты должен помочь мне… ты должен!
   И вдруг, словно и вправду кто-то услышал ее мольбы, она поняла, что должна предпринять.
   Ей казалось, она слышит голос отца:
   — Иди к графу Пойнтону. Он купит у тебя Звездного, а деньги ты можешь передать Марте и Джексону.
   Это казалось так просто, что Кледра удивилась, почему она сама не догадалась об этом. И, возвращаясь домой при свете звезд, она снова и снова повторяла про себя:
   — Благодарю тебя, Боже… за то, что ты дал мне услышать папу… Спасибо тебе! Спасибо!

Глава 2

   Расставшись с Кледрой, граф вернулся в столовую и занял свое место. Один из гостей заметил:
   — Должно быть, она хорошенькая, Пойнтон, раз так задержала тебя!
   Граф не ответил, но Эдди заметил, как сжались его губы.
   Пойнтон никогда сам не говорил о женщинах, с которыми его связывали близкие отношения, и не позволял никому делать это. Это правило он соблюдал неукоснительно.
   А таких женщин было множество, и Эдди часто замечал, что их привлекало не только положение и богатство, но — в не меньшей степени — загадочность и непредсказуемость графа.
   — Есть ли на свете женщина, которая не думала бы, что сможет взобраться на вершину горы, с которой падали все другие? — однажды спросил кто-то.
   Что касалось графа, это было именно так.
   Однако он не давал пищи для слухов, будучи столь же разборчив в отношении женщин, как и во всем остальном.
   Для своих любовных приключений он всегда выбирал женщин осторожных, сдержанных и, без сомнения, исключительно красивых.
   И только Эдди, близкий друг графа, знал, сколько разбитых сердец тот оставил позади себя!
   Самые прелестные женщины высшего света безутешно рыдали в подушку, когда бывали вынуждены признать, что он устал от них и что теперь они смогут увидеть его разве что в переполненных бальных залах и на пышных приемах.
   Как раз сейчас у графа заканчивался забавный бурный захватывающий роман с женой весьма честолюбивого политика.
   Наполовину венгерка, она была очень красива, настоящий огонь. Даже волосы у нее были огненно-рыжие.
   Пока ее муж произносил речи в палате общин, граф мог проводить с ней больше времени, чем обычно.
   И только после переезда из Лондона в Ньюмаркет он подумал, что не стоило им видеться так часто.
   Он уже заранее знал, что и когда она скажет, и нередко, когда они бывали вместе, он ловил себя на том, что его мысли бродят где-то далеко.
   Более того, если быть честным, он стал находить ее вечные старания возбудить в нем желание чрезвычайно скучными.
   На пути в Ньюмаркет, в экипаже, запряженном четверкой его любимых гнедых, чья масть напомнила ему ее волосы, граф решил, что пора кончать и этот роман. Он пошлет ей дорогой подарок и опустит занавес над тем, что было приятным эпизодом, но не более того.
   К подарку он приложит записку, в которой будет сказано, что этот сувенир, как он надеется, будет напоминать ей о тех счастливых часах, которые они провели вместе.
   Эта фраза почти неизменно повторялась в его прощальных письмах, и женщины, получая их, знали, что никакие их слезы или мольбы не возымеют действия.
   Как ни странно, при всем том графу в отличие от большинства мужчин никогда не приходилось испытывать на себе гнев оставленных им и мечтающих отомстить женщин.
   Те, кого он удостаивал своим вниманием, бывали неизменно так благодарны, что лишь проливали слезы в одиночестве.
   Они чувствовали, что, хотя врата рая закрылись для них, наслаждение, которое граф дарил им, стоило тех страданий, которые они теперь переживали.
   Итак, сев в свое кресло с высокой спинкой, граф поднес к губам бокал, оставив без внимания замечание своего гостя, которое, в глазах Пойнтона, было признаком дурного тона.
   — Не желаете ли сыграть в экарте после ужина, Лайонел, — обратился он к своему соседу по столу, — или вы предпочитаете фаро?
   Возник спор о том, какая игра более занимательна, и, когда все встали из-за стола, чтобы перейти в гостиную, вопрос о том, почему граф покинул гостей во время ужина, больше не поднимался.
   Только через несколько часов, оставшись один и лежа в своей огромной удобной кровати с гербом Пойнтонов на спинке, граф задумался о Кледре и той странной истории, которую она рассказала ему о сэре Уолтере Мелфорде.
   Он размышлял об этом, пока не заснул, а наутро, когда камердинер помогал ему одеваться, распорядился:
   — Пока я буду сегодня на аукционе, Йетс, узнайте что сможете о человеке по имени Баубранк, хозяине постоялого двора в Ньюмаркете. Кажется, он называется «Корона и Якорь».
   — Так точно, милорд.
   — Вы слышали о нем?
   — Да, милорд, и ее хозяин — отвратительный тип. О нем рассказывают такие вещи, которые не понравятся вашему сиятельству.
   — Что означает, как я полагаю, — медленно произнес граф, — что он жестоко обращается с лошадьми, которых сдает внаем.
   — И с лошадьми, и с конюхами, которые ухаживают за ними, милорд.
   Слова Йетса подтверждали рассказ Кледры, а граф знал, что на его камердинера всегда можно положиться.
   Худой, жилистый, невысокий человек, всего на два года старше, чем сам граф, Йетс служил у него камердинером со времени поступления Пойнтона в Оксфорд.
   Все студенты-аристократы имели во время учебы собственных камердинеров и грумов. И, конечно, у виконта Пойна были самые быстрые лошади, а его фаэтон — самым примечательным в городе.
   Доля славы хозяина доставалась и Йетсу. Почтение к нему со стороны других слуг было неизменным благодаря выдающимся спортивным достижениям виконта и его победам в каждом стипль-чезе .
   После Оксфорда Пойн отправился на военную службу и взял Йетса с собой. И снова виконт нашел повод отличиться.
   Когда французская революция и последовавший за ней террор потрясли весь цивилизованный мир, виконт Пойн и его камердинер помогли многим аристократам бежать из Франции в Англию, где они оказывались в безопасности.
   Ни граф, ни Йетс никогда не говорили об этих подвигах, но те, кого они спасли, не жалели благодарных и искренних слов, описывая, с каким блеском виконт спас их от гильотины. Так что тот оказался снова увенчан лаврами в глазах английского высшего общества.
   Унаследовав графский титул после смерти отца, Пойн откупился от армии и занялся управлением поместья и своими лошадьми Он прекрасно понимал, что Йетс с его склонностью к приключениям, часто сожалел о тех днях, когда опасности постоянно подстерегали их, и сейчас граф не слишком удивился тому, что его камердинер охотно предложил:
   — Я буду держать нос по ветру, милорд. Посмотрим, что мне еще удастся разузнать об этом Баубранке.
   — Так и сделайте, Йетс, и еще, если сможете, поговорите с конюхами лорда Ладлоу. Он наверняка выступит в одном из заездов. Может быть, они что-нибудь расскажут вам о смерти Джессопа после прошлых скачек.
   По выражению лица Йетса граф понял, что тот не только внимательно выслушал все, что он сказал ему, но и заранее предвкушает восторг от того, что в прошлом называл «разведка на местности».
   Без подобной разведки граф никогда не начинал свои дерзкие операции по спасению французских аристократов.
   — Неосторожность унесла больше жизней, чем пули, — часто повторял он.
   И Йетс, который был рядом с ним все это время, знал, что граф прав.
   Когда граф спустился к завтраку, а потом уселся в фаэтон, который ожидал его, он уже начисто забыл и о Кледре, и о таинственной смерти Джессопа. Теперь его голова была целиком занята покупкой жеребцов на аукционе.
   Эдди Лаутер, который не раз ездил вместе с графом, в очередной раз подумал, что его выезд — весьма яркое и впечатляющее зрелище.
   На кучере — высокая шляпа с кокардой, упряжь украшена серебром с гербом Пойнтонов.
   Остальные гости следовали за ними в собственных или любезно предоставленных им графом экипажах.
   До конюшен сэра Уолтера Мелфорда было недалеко.
   Они располагались позади угрюмого серого каменного дома, который Мелфорд приобрел пятнадцать лет назад, когда начал участвовать в скачках в Ньюмаркете.
   Легкая улыбка тронула губы графа, когда его и Эдди радушно встретил сам хозяин и тут же предложил им выпить шампанского, бренди или еще чего-нибудь, прежде чем они приступят к осмотру лошадей, которые выставлены на аукцион.
   В зале были накрыты столы, ломившиеся от деликатесов. Здесь были устрицы, паштеты, головы кабана и молочные поросята.
   Граф сразу поверг сэра Уолтера в замешательство, отказавшись пить что-либо, а Эдди медленно потягивал из фужера шампанское, помня вчерашнее предупреждение графа о необходимости сохранять ясность мысли.
   Граф и большинство его друзей впервые оказались в доме сэра Уолтера и несколько скептически посматривали на роскошную обстановку, которая, впрочем, включала и несколько прекрасных картин на стенах.
   Постепенно собрались почти все владельцы скаковых лошадей, которые находились в тот момент в Ньюмаркете. Граф тем временем поймал себя на том, что он думает о Кледре.
   Пойнтон прекрасно понимал: при встрече он не должен подавать виду, что они встречались раньше. Но так как дамы вообще не присутствовали, он предположил, что ей было ведено оставаться у себя, так что ему вряд ли придется снова увидеть ее огромные глаза, которые смотрели на него сначала с мольбой, а потом с такой трогательной благодарностью, которую трудно было забыть.
   Когда время приблизилось к полудню и было поглощено уже немало вина и прочего угощения, сэр Уолтер повел собравшихся на задний двор, где был устроен манеж и сиденья вокруг него.
   Аукционист, которого граф хорошо знал по прошлым торгам, взобрался на трибуну, и, как только ввели первую лошадь, начались бойкие ставки.
   Гостям графа не удалось удержать их на том уровне, который они считали разумным. Аукцион был хорошо разрекламирован, и множество других участников съехались на него со всей страны.
   Ставки поднимались все выше и выше, и граф цинично подумал, что деньги, которые сэр Уолтер потратил на угощение, безусловно, оправдаются.
   Во дворе был устроен бар, где наливали шампанское всем желающим, и не приходилось сомневаться в том, что столь щедрое гостеприимство, довольно необычное, оценили многие присутствующие.
   Эдди, сидевший рядом с графом, сказал:
   — Если ставки на этого жеребца превысят 1000 гиней, мой кошелек с этим не справится. — Оставь его, — посоветовал граф. — Если хочешь заполучить Раскэла или Мандрейка, они твои.
   — Ты не собираешься участвовать в торгах?
   Граф кивнул.
   — Почему?
   — Я не хочу, чтобы мои славные гинеи перекочевали в карман этого человека.
   Эдди удивленно взглянул на графа, но тот не собирался развивать эту тему.
   Встав с места, он прошел через двор в конюшню, из которой лошадей еще не выводили.
   Конюшни располагались по обе стороны двора, и аукцион начался с лошадей из левой конюшни.
   Был как раз перерыв, перед тем как предполагалось начать выводить на манеж коней из конюшни справа.
   До начала торгов в конюшнях толпилось столько людей, что граф даже не пытался посмотреть на лошадей.
   Сейчас потенциальные покупатели были заняты объявлением ставок или выпивкой, так что конюшни опустели.
   Граф одного за другим осмотрел лошадей и убедился, что все они были хорошо тренированы и большинство из них находилось в отличном состоянии.
   И все-таки под впечатлением рассказа Кледры у него не исчезало чувство, что многие животные кажутся беспокойными и боязливыми.
   Трудно было поверить, что сэр Уолтер настолько глуп, что плохо обращается со своими лошадьми, но если человек мог намеренно заставить жеребца голодать, он сможет, думал граф, и обращаться с ними с ненужной жестокостью.
   Он переходил от стойла к стойлу. Услышал, как снова начались торги, и понял, что на манеж выводят лошадей, которых уже осмотрели.
   Конюшня была длинная, построенная на манер его собственной: с деревянными перегородками между денниками и металлическими решетками сверху.
   Граф не пытался открыть дверь ни в одно стойло. Сквозь решетки он смотрел на коней, утверждаясь в своем решение не присоединять ни одного из них к своей конюшне.
   Пойнтон дошел до конца прохода и увидел, что последний денник из тридцати занавешен попоной, так, что невозможно заглянуть внутрь.
   Он удивился, но, отвернувшись и собираясь уйти, увидел надпись на двери денника с именем лошади.
   Попона почти закрывала ее, но все же граф смог прочитать: «Звездный».
   Граф остановился, пораженный, и тут сзади него раздался почтительный голос:
   — Это стойло пусто, милорд, но, может быть, ваше сиятельство захочет посмотреть на других коней, прежде чем их выведут на манеж?
   — Нет! — ответил граф. — Меня это не интересует.
   Он пошел к выходу, а конюх поспешил задать тот же вопрос другому посетителю, очевидно, ожидая награды за труды.
   По дороге домой граф был молчалив, а Эдди без умолку болтал об аукционе и о тех астрономических суммах, которые получил за своих лошадей сэр Уолтер.
   — Он, конечно, постарался, чтобы покупатели были в соответствующем настроении. А угощение было едва ли не лучше, чем у Уайта или в любом другом клубе Лондона.
   Граф не отвечал, и Эдди спросил:
   — А ведь ты ничего не ел и не пил, Леннокс. Почему?
   — Можешь считать меня старомодным, но я не хочу пользоваться гостеприимством человека, который мне не нравится.
   — Откуда у тебя такая внезапная неприязнь к сэру Уолтеру?
   Он заметил, что в голосе графа нет обычного равнодушия, с которым обычно тот говорил о тех, с кем не хотел знаться.
   Граф снова промолчал, и Эдди насмешливо поинтересовался:
   — Снова полагаешься на свою интуицию, Леннокс?
   Он часто подшучивал над графом, когда они вместе служили в армии и три года сражались в Индии, под командованием полковника Артура Уэлсли , интуиция его друга была признана не только в войсках, но и среди офицеров.
   Не раз граф (тогда еще виконт) предупреждал их о засаде, а однажды он заранее почувствовал опасность перед нападением мародеров из местных жителей.
   — Может, и так, — уклончиво ответил граф, — но сейчас я не могу это объяснить.
   — Я думаю, мы в последний раз видели Мелфорда, — сказал Эдди. — Он только что закрыл для себя возможность прославиться как владелец скаковых лошадей. А когда он отбудет в Сассекс, мы о нем больше не услышим.
   — Надеюсь, что ты прав.
   Эдди посмотрел на графа, и у него возникло чувство, что тот что-то скрывает от него.
   — Что ты узнал о Мелфорде, чего не знал еще вчера, когда мы разговаривали о нем за ужином?
   Но графа трудно было застать врасплох.
   — Я не говорю, что знаю о нем что-то, просто у меня нет никакого желания иметь в своих конюшнях лошадей, которые принадлежали ему, или принимать его гостеприимство, на которое не намерен отвечать.
   — Да, если Мелфорд и раньше был богат, он, черт побери, стал еще богаче сегодня! — заметил Эдди.
   Гости графа, вернувшись в дом, повторяли то же самое.
   — Я заплатил чересчур много! — жаловался один из пэров. — Лучше бы я вовремя отступил.
   — Предупреждал я вас, что надо сохранять головы ясными, — напомнил граф.
   — Я так и хотел, — начал оправдываться пэр, — но бренди был так хорош, что, как ни стыдно мне это признать, я утратил волю. Черт бы побрал этого человека! Лучше бы я послушался вас, Пойнтон.
   — Вряд ли можно винить Мелфорда за то, что он получил за своих лошадей хорошую цену, — заметил другой гость. — Что касается меня, так я очень доволен своей покупкой. Когда я выиграю на этой лошади Золотой кубок в Аскоте , вы все будете мне завидовать.
   — Так же как и Мелфорд! — воскликнул кто-то, и все рассмеялись.
   После роскошного, как всегда в доме графа, обеда гости перешли в гостиную, где уже были готовы столы для игр.
   Гостей было больше, чем обычно, так как граф пригласил многих своих соседей.
   Однако на следующий день всем предстояло участвовать в скачках, поэтому около полуночи гости разошлись, поблагодарив хозяина за приятный вечер.
   — Полагаю, Пойнтон, вы завтра завладеете всеми призами, как обычно, — философски заметил на прощание один из гостей.
   — Надеюсь, — ответил граф, — но аутсайдер нередко побеждает тогда, когда меньше всего этого ждешь.
   — Молюсь, чтобы это была моя лошадь, — вставил кто-то, — но мои молитвы имеют ужасную привычку теряться где-то по пути к финишному столбу.