Картленд Барбара. Пират в любви

   – Деньги тебе вовсе ни к чему, – отрезала Агата Элвинстон. – К тому же я подозреваю, что твоя мать не собирается платить за твое содержание, стало быть, тебе придется работать, и работать как следует!
   Бертилла со страхом взглянула на тетку.
   – Я очень нуждаюсь в рабочих руках, – продолжала та, – а здешним людям нельзя доверять ни на грош. Они хватают все, что ты им даешь, убегают в лес, и – поминай как звали!
   Бертилла подумала, что они поступают вполне разумно, пускаясь наутек от ее тетки, но не посмела высказать свое суждение вслух; некоторое время они шли молча.
   Город остался позади, вокруг были джунгли. Бертилла любовалась лесом, в особенности орхидеями, с которыми не могли соперничать по красоте цветы из сада Хендерсонов. Сиянием только что распустившихся орхидей был как бы освещен весь лес.
   Некоторые деревья были почти сплошь скрыты под поселившимися на них прекрасными цветами, окутавшими их целой радугой красок – от бледно-желтой до густо-фиолетовой.
   С ветвей свешивались гирлянды орхидей длиной не меньше ярда, а земля была покрыта ковром крошечных и хрупких растений, тоже похожих на орхидеи.
   Бертилла надеялась увидеть малайского медведя – единственное опасное животное в Сараваке, или же крошечного оленя канчиля, о котором сложено множество сказок и легенд.
   Но вынуждена была довольствоваться только созерцанием королевского фазана.
   Особенно старательно искала она глазами птицу-носорога – одну из самых необычайных в мире птиц, с огромным желтым клювом и странным наростом ярко-красного цвета у его основания.
   Некоторые из них, как читала Бертилла, достигали размеров индюка, но те, которых она заметила здесь на деревьях, были поменьше.
   Птицы были восхитительны, но бабочки – еще восхитительнее и прекраснее.
   У Бертиллы перехватывало дыхание от восторга, когда она видела, как они, сверкая всеми цветами радуги, порхают по лесу.
   Глядя по сторонам, девушка на время позабыла о своей несносной и противной тетке.
   – Ах, как красиво! – воскликнула она. – Просто невероятно!
   Сварливый голос тетки вернул Бертиллу к реальности:
   – Двигайся поживее! Сейчас не время для прогулок, ты и так отняла у меня чуть не целый день!
   Они прошагали еще с полмили; Бертилле стало очень жарко, но тут дорога кончилась, и девушка увидела дом миссии.
   Дом был деревянный, низкий и длинный. Он мог бы выглядеть так же привлекательно, как и туземные домики, которые Бертилла видела по берегам реки, но на самом деле казался уродливым и неприветливым.
   Все пространство перед домом было вытоптано – ни травинки, ни единого цветочка, которых было так много повсюду, только твердая глинистая площадка.
   Три молодые женщины в бесформенных ситцевых платьях, надетых прямо на голое тело, судя по всему, должны были присматривать за множеством малых ребятишек.
   Но до появления Агаты Элвинстон женщины сидели в удобных и свободных позах и улыбались каким-то своим тайным мыслям.
   А ребятишки тем временем вертелись, катались, носились по площадке, причем многие из них были совершенно голые.
   Едва показались Бертилла и ее тетка, картина переменилась точно по волшебству.
   Женщины вскочили на ноги и принялись кричать на детей и гоняться за ними.
   Смеха как не бывало, дети перестали играть – стояли и смотрели испуганными глазенками.
   Как только мисс Элвинстон подошла на расстояние окрика, она начала бранить женщин на непонятном Бертилле языке, однако ошибиться в общем смысле ее слов было невозможно.
   Она не просто бранила их, как решила девушка, но и угрожала им.
   Женщины ни слова не отвечали тетке, а лишь смотрели на нее бархатными карими глазами, похожими на анютины глазки, до тех пор пока она не замолчала и не повернула к дому.
   Грубо сколоченное здание миссии – Бертилла разглядела его – почти не отличалось от большой хижины по своей конструкции.
   Внутри дом был разделен на одну большую комнату – очевидно, класс для занятий, и две поменьше, в одной из которых жила тетка, а другая, вероятно, предназначалась Бертилле.
   Все было просто, даже аскетично, без малейшего намека на домашний уют.
   Едва Бертилла вступила в это жилище, она поняла, что в доме не знали любви, что весь он пропитан недоброжелательством.
   Но тут же сказала себе, что нельзя, попросту глупо судить по первоначальному впечатлению; она должна быть благодарна тетке, которая предоставила ей кров, когда все от нее отказались.
   – Я решила, что ты будешь спать в этой комнате, – брюзгливо объявила Агата.
   Она ввела племянницу в крохотную комнатенку, где только и помещалась туземная деревянная кровать, на которой лежал тощий, почти не заметный матрас.
   – Я использовала эту комнату для больных, – продолжала Агата, – но больше мне нечего тебе предложить.
   – Жаль, что я причиняю вам столько неудобств, тетя Агата.
   – Иначе и быть не могло. Я так понимаю, что теперь, когда твоя тетя Маргарет умерла, мать от тебя отказалась. Она вечно увиливала от своих прямых обязанностей.
   Тетка говорила о матери так пренебрежительно, что Бертилле захотелось ее защитить, но в глубине души она сама думала так же. Однако спорить с теткой было бессмысленно, и девушка промолчала.
   Малайцы, тащившие чемоданы Бертиллы всю дорогу с самой пристани, внесли их в спальню.
   – Может быть, вы им заплатите, тетя Агата? – спросила Бертилла. – Ведь у вас все мои деньги.
   Тетка немедленно вступила, как догадалась племянница, в долгий и бурный спор по поводу оплаты носильщикам.
   Бертилла хотела бы вознаградить их достойно – ведь дорога была долгая и утомительная, а чемоданы они тащили на спине.
   Но поскольку у нее не осталось ни пенса, Бертилла только и могла, что беспомощно стоять рядом с теткой, которая в конце концов одержала победу, и носильщики, презрительно взглянув на то, что она им дала, ушли прочь весьма недовольные.
   – Ты бы лучше сняла свой изысканный наряд и надела что-нибудь подходящее для работы, – пробрюзжала тетка.
   – Может, вы сначала дали бы мне попить, – произнесла племянница. – Очень жарко, и меня мучит жажда.
   – Напейся сама, только не заставляй себя долго ждать.
   – Разумеется, – заверила ее Бертилла. – Вы только покажите мне, где что находится.
   В тот же день Бертилла поняла, почему тетка такая тощая. Есть было почти нечего.
   Девушка узнала, что дети, посещающие миссию, чтобы воспринять основы христианской веры, а также научиться грамоте, получают в полдень чашку самого дешевого риса.
   Трапеза дополнялась фруктами, сорванными в джунглях; иногда детям давали немножко сахара.
   Плоды были большей частью незнакомы Бертилле, но она узнала дуриан по его ужасному запаху – какой-то смеси запахов лукового соуса, сливочного сыра и темного хереса.
   Были еще кокосовые орехи, покрытые волосатой оболочкой и содержащие внутри жидкость, цветом напоминавшую сливки.
   Бертилла была голодна и заставила себя попробовать кокос, по вкусу он напоминал богатый маслом сладкий крем.
   Тетка ела то же, что и она; Бертилла глотала рис и думала, что диета здесь по меньшей мере скудная.
   Тетка выпивала за день огромное количество чашек местного чая; она сказала Бертилле, что при необходимости можно зарезать курицу.
   Куры клали яйца в траве возле дорожки, протоптанной детьми. Отыскивать и собирать эти яйца стало обязанностью Бертиллы.
   Больше всего угнетало Бертиллу отношение тетки к ее помощницам.
   Это были красивые молодые женщины с изящными фигурами и длинными черными волосами, свободно ниспадающими на талию. Когда тетка за ними не наблюдала, женщины смеялись и переговаривались между собой.
   Они были полны того естественного счастья, которое бурлит и переливаете; через край при самых неблагоприятных обстоятельствах.
   Одна из женщин явно была даячкой, мочки ушей ее были вытянуты из-за тяжелых круглых серег, какие носили женщины этого племени.
   Насчет двух других Бертилла решила, что они малайки.
   Тетка не оставила у Бертиллы никаких иллюзий относительно этих женщин в первый же вечер после ее приезда.
   В конце дня Бертилла вышла из домика миссии, где ей было приказано вымыть пол и убрать за ребятишками вещи, и, к ужасу своему, увидела, как тетка хлещет женщину-даячку прутом по плечам.
   Она ударила женщину несколько раз, и та с громкими воплями убежала в хижину из пальмовых листьев, где, как уже знала Бертилла, обитали все три женщины.
   Агата Элвинстон выкрикивала ей вслед бранные слова. Потом повернулась и встретила испуганный взгляд племянницы.
   – Вы… били ее, тетя Агата!
   – Била! И тебе придется еще не раз это видеть, – ответила тетка.
   – Но за что? Разве вам разрешается?
   – Разрешается? С этим отребьем я могу делать все, что угодно! Они должны сидеть в тюрьме, но вместо этого отбывают свой срок, работая у меня.
   Бертилла начала понимать, почему женщины не убегают отсюда.
   Ни один слуга, думала она, не говоря уж о преподавателе, не стал бы терпеть тон, каким тетка разговаривала с этими женщинами, и заявил бы об уходе.
   – Вы говорите, они должны сидеть в тюрьме? – спросила она. – А что они сделали?
   – Воровали, нарушали законы, хоть здесь их и не слишком много, нарушать почти нечего, – ответила Агата Элвинстон. – Им следует нести наказание за грехи, как и любому, кто совершает грех.
   Тетка смотрела на племянницу таким жестким взглядом, что Бертилла невольно вспомнила, как та советовала отцу бить ее в детстве.
   Девушка повернулась и ушла с чувством отвращения и подавленности.
   Вечером чувство подавленности еще увеличилось после того, как Агата Элвинстон рассказала ей о своих методах внедрения христианской веры.
   На следующий день Бертилле посчастливилось найти в зарослях рододендронов несколько яиц, и тетка позволила ей съесть маленькое яичко на завтрак.
   Дети вернулись утром в дом миссии, и Бертилла имела случай наблюдать тетушкин метод в действии.
   Сначала дети встали на колени и долго слушали, как Агата читает молитвы, затем последовало еще более долгое чтение Библии.
   После этого дети пели гимн на английском языке, не понимая, что они поют; пели с ними и так называемые учительницы, которые перевирали чуть ли не каждое слово.
   Но все же, как показалось Бертилле, и женщины, и дети с удовольствием слушали музыку, исполняемую Агатой на старой, задыхающейся фисгармонии, которую тетка велела племяннице тщательно протирать каждый день и следить, чтобы ее не повредили термиты.
   Когда пение и музыка окончились, трое старших мальчиков стали отвечать урок по катехизису, что сопровождалось, как тут же убедилась Бертилла, крепкими шлепками и, соответственно, слезами обучаемых.
   Три туземные помощницы должны были обучать детей чтению простых слов и начаткам счета.
   В качестве наглядных пособий для обучения арифметике употреблялись кокосовые орехи, камешки и палочки, и Бертилла заметила, что, как только тетка поворачивалась к ученикам спиной, учительницы теряли всякий интерес к делу, а дети начинали играть.
   Очень неприятный инцидент имел место с самого утра, поскольку даячка вошла в здание миссии с пучком орхидей в волосах.
   Цветы были очаровательные, и Бертилла невольно подумала, что совсем юная женщина, почти девочка, сама напоминает цветок.
   Но сам факт, что она решилась украсить свою внешность, привел Агату Элвинстон в ярость.
   Она разоралась, выдернула у женщины букетик вместе с несколькими волосинками и швырнула на землю.
   Потом она схватила прут и принялась бить женщину по плечам, как и накануне.
   Это выглядело так постыдно и недостойно, что возмущенная Бертилла ушла из классной комнаты в другую половину дома.
   Однако и туда доносились звуки ударов и вопли разъяренной тетки.
   «Она ненормальная, – твердила себе девушка. – Жизнь в полном одиночестве свела ее с ума!»
   И с ужасом подумала, что в случае чего ей самой не к кому обратиться, некого попросить о помощи.
   Ей было очень неспокойно, и, после того как они раздали детям рис, Бертилла спросила у тетки:
   – Есть ли в Кучинге европейцы?
   – Раджа и его жена, – с кислой физиономией ответила тетка, – но они не в состоянии оценить мою работу здесь, и вообще, на мой взгляд, раджа не соответствует своим обязанностям.
   – Что вы имеете в виду? – спросила Бертилла.
   – Я своими ушами слышала, как сэр Чарлз говорил, что английский язык не стоит того, чтобы, на нем говорить, такой он грубый и варварский. Сам он предпочитает французский или этот чудной гортанный язык даяков.
   Слово «французский» тетка произнесла так, словно говорила о чем-то непристойном.
   – Ты хочешь знать, есть ли здесь европейцы? – продолжала Агата. – Ну, если угодно, есть лакей-француз у раджи, есть три семейные четы, от которых я не получаю никакой пользы, есть пять или шесть холостяков, но они не станут за тобой ухаживать.
   – Я об этом и не думала! – запротестовала Бертилла.
   – Подонки! Глупые, невежественные люди, которые не чтут Господа и готовы оставить язычникам их варварские, отвратительные обычаи!
   Агата Элвинстон встала из-за стола и возвысила свой голос до крика:
   – Я одна! Только я несу слово Божие и свет Его пути в кромешную тьму.
   То, как она говорила, и вспыхнувший в ее глазах огонь еще сильнее напугали Бертиллу.
   Тетка и в самом деле не в себе, думалось ей. Есть ли хоть малейшая возможность довести это до сведения Чарлза Брука в его дворце Астана? Вряд ли: радже, управляющему всем этим краем, явно не до забот и тревог Бертиллы.
   В таком небольшом сообществе все, конечно, знают ее тетку и работу, которую она старается вести. Может, кто-то и заглянет в миссию, и тогда у нее, Бертиллы появится возможность рассказать о своих страхах.
   Но никто сюда не заглядывал. Они с теткой жили в полной изоляции, в уродливом и неуютном доме, к которому почти вплотную, если не считать вытоптанной площадки, подступали джунгли.
   В миссии не было книг, кроме Библии и религиозных трактатов; их регулярно присылали сюда из Англии, и они хранились здесь с тех самых пор, как тетка приехала в Саравак.
   По ночам, лежа на своей жесткой постели, Бер-тилла в страхе думала о том, что, в сущности, попала в тюрьму, из которой нет выхода.
   Днем ей некогда было думать об этом, она была слишком занята работой: тетка ничуть не преувеличивала, когда предупреждала, что работать племяннице придется не на шутку.
   Бертилла убирала все жилые помещения миссии, а на другой день после приезда на нее было возложено и приготовление пищи.
   Пожилая женщина, готовившая рис для детей, то ли заболела, то ли просто сбежала.
   Полы приходилось скрести ежедневно из-за постоянных нашествий муравьев и других насекомых, которых Бертилла терпеть не могла.
   Надо было еще и стирать одежду детей, вернее, то, что ее заменяло.
   Бертилла обнаружила, что большинство ребятишек приходило в школу голыми, а у тетки имелись этакие мешкообразные одеяния, их набрасывали на детей, чтобы прикрыть коричневые замурзанные тельца.
   Поскольку три женщины-заключенные старались не переутруждаться и поступать тетке наперекор, Бертилла вскоре поняла, что проще сделать все за них, лишь бы не слышать, как Агата ругает женщин, и не видеть, как она их бьет.
   Только ночью девушка избавлялась от шума, криков, неурядиц и работы, которой буквально не было конца.
   Она лежала в своей душной комнатке и прислушивалась к хору ночного леса: квакали огромные лягушки-быки, древесные лягушки, жужжали жуки – каждый на свой лад.
   Бертилла слушала, слушала, и скоро ей начинало казаться, что каждый лист, каждое дерево, каждая травинка – это живые существа, обращающие свой призыв к бархатной тьме в поисках друга.
   Они звали, но звала и она – звала через море человека, который дал ей великое счастье.
   – Я люблю его! – шептала она. – И буду любить всегда.
   Спустя неделю после своего приезда Бертилла пережила нечто ужаснувшее и сильно напугавшее ее.
   Два старших мальчика затеяли ссору и подрались, вцепившись друг другу в волосы. Бертилла, однако, была уверена, что ссора эта не серьезная, да и драка тоже.
   Но подоспевшая на площадку тетка посмотрела на дело иначе и принялась дико орать на даячку, которая как раз в это время дежурила.
   Агата довела себя собственным криком до полного бешенства и принялась избивать женщину прутом, который всегда был у нее под рукой.
   Женщина бросилась бежать, но, то ли споткнувшись, то ли от толчка тетки, упала.
   И таким образом полностью оказалась во власти Агаты Элвинстон; несчастная билась и извивалась на земле, а изуверка продолжала бить ее по плечам, по голове, по спине – словом, по всему телу.
   Женщина была так хрупка и мала по сравнению с рослой англичанкой, что Бертилле казалось, будто тетка бьет ребенка.
   В неудержимом порыве, почти бессознательно, девушка бросилась вперед.
   – Перестаньте, тетя Агата! – выкрикнула она. – Прекратите немедленно! Это жестоко, вы не имеете права избивать человека!
   Тетка, видимо, даже не услышала ее и в безумной ярости продолжала хлестать женщину.
   – Перестаньте! – снова крикнула Бертилла. Она протянула руки, чтобы удержать Агату, но та повернулась, изо всей силы дважды хлестнула прутом Бертиллу, потом оттолкнула ее и снова набросилась на даячку.
   За время небольшой передышки та успела встать на колени и с криками поползла прочь, преследуемая новыми ударами прута.
   От толчка тетки Бертилла тоже упала.
   Лежа на земле, она увидела, как даячка все-таки сумела вскочить на ноги и кинулась под защиту хижины, которую она занимала вместе с двумя другими женщинами.
   И вдруг в кустах за этой хижиной Бертилла увидела чье-то лицо.
   Лицо мужчины, и Бертилле не надо было говорить, что перед ней даяк.
   Она заметила синюю татуировку на теле, увидела перья в черных волосах.
   Лицо даяка исказил гнев. И почти в ту же секунду зеленые ветви сомкнулись и скрыли человека.
   Позже, когда у Бертиллы разболелась спина от нанесенных теткой ударов и она с глубоким сочувствием думала о том, как же страдает сейчас жестоко избитая даякская женщина, ей вдруг пришло в голову: а не следует ли рассказать тетке о том, что из кустов выглядывал мужчина?
   После приезда в миссию Бертилла впервые увидела мужчину-туземца.
   Все-таки непонятно, чего ради женщины-туземки остаются в миссии и терпят изо дня в день тяжелое обращение.
   Сегодняшнее избиение было особенно страшным, такого Бертилла до сих пор не наблюдала; в эту ночь она уже не воспринимала звуки как волшебный хор – это просто подавали голоса обитатели джунглей.
   Зато она знала теперь, что в лесу затаились даякские воины, чье самое ценное достояние – прокопченные и высушенные головы тех, кого они умертвили.
   Лорд Сэйр прибыл в Саравак на канонерской лодке.
   Он сообразил, что после отъезда Бертиллы придется две недели ждать парохода, курсирующего между Сингапуром и Кучингой.
   Это его не устраивало.
   Поскольку частью его миссии были встречи' с командирами военных судов, он вполне мог попросить, чтобы его отправили иа канонерке на любой из островов.
   Пожалуй, вызовет удивление, что он начнет с Саравака.
   Впрочем, беспокойство внушало положение на всех островах, везде были свои проблемы.
   Ожидалось, что лорд Сэйр благодаря своему официальному статусу в состоянии всюду оказать посильную помощь; Тейдон обнаружил, что и в самом Сингапуре полным-полно людей, желающих с ним встретиться.
   У каждого были претензии и жалобы, и каждый рассчитывал, что лорд Сэйр доведет их до сведения правительства Британии.
   Намечена была также обширная программа официальных встреч, на которых он должен был присутствовать.
   Но он отменил все это одним мановением руки и заявил, что первым долгом намерен посетить Саравак.
   Все настолько привыкли, что он обычно действует по собственному разумению, особенно в делах служебных, что ни о каких серьезных возражениях не было и речи.
   Отплытие канонерки с лордом Сэйром на борту теперь было лишь вопросом времени, и он почувствовал облегчение оттого, что наконец может последовать за Бертиллой.
   Проявив осторожность, он никому не стал сообщать об истинной цели своего визита, чтобы оградить Бертиллу от ненавистных ему сплетниц.
   Тейдон не позволит, чтобы она еще раз пострадала от сплетен.
   Именно поэтому он договорился о том, что канонерка бросит якорь как можно ближе к лестнице, ведущей во дворец Астана.
   Прибытие канонерки вызвало великое возбуждение. Люди толпами рвались к берегу реки, и задолго до того, как канонерка встала на якорь, по обоим берегам выстроились длинные ряды любопытных.
   Представители власти тоже прибыли встретить лорда Сэйра и препроводить его и капитана канонерки во дворец.
   Дворец представлял собой длинное белое здание с покатой крышей; возле большой каменной башни стояла на карауле стража.
   Внутренние покои дворца отличались колоссальными размерами, и лорда позабавило то, какую фантастическую смесь красоты и дурного вкуса являло собой их убранство.
   Раджа наполнил их пугающе пестрым и разностильным собранием английской и французской мебели всех времен.
   Вдоль стен выстроились образчики ранневикторианского стиля, сплошь красное дерево, повсюду торчали зеркала с подзеркальными столиками на оловянных ножках, а фигурки дрезденского фарфора держали шкатулки в порядком оббитых руках.
   Однако потолки, как сразу же заметил лорд Сэйр, были прекрасны: китайские мастера покрыли их великолепными резными изображениями драконов и лепными цветочными узорами.
   Впрочем, лорду Сэйру недолго пришлось оглядываться по сторонам, так как его пригласили к радже, сэру Чарлзу Бруку. Это был весьма достойный на вид человек с пышными седыми усами и вьющимися, тоже седыми волосами над высоким лбом.
   У него были густые белые брови, мешки под глазами, морщинистая, словно у черепахи, шея и выступающий раздвоенный подбородок.
   Надменное выражение лица и холодная строгость в обращении свидетельствовали о том, что этот человек живет по собственным правилам и считает, что все должны им подчиняться.
   Как и Бертилла, лорд Сэйр был предупрежден, что белый раджа имеет пристрастие ко всему французскому.
   Сэр Чарлз был поклонником Наполеона и знал наизусть все его кампании.
   Английским газетам раджа не доверял и черпал сведения о мировой политике, внимательно читая «Фигаро» – французскую газету, которая приходила с опозданием на четыре-пять недель.
   Чтобы войти в доверие и завоевать расположение белого раджи, лорд Сэйр со своим обычным дипломатическим чутьем привез ему в качестве подарка две книги, недавно изданные во Франции.
   В одной из них речь шла о наполеоновских войнах, в другой – о новых картинах, которыми пополнился Лувр.
   Первую ему посчастливилось купить в Сингапуре, а вторую он попросту стянул у секретаря губернатора из только что полученной почтой партии книг.
   Раджа был в восторге и разговаривал с лордом Сэйром не столь сурово, как с другими людьми.
   Леди Брук была в молодости очень хороша собой и любила веселиться, но ей пришлось пережить страшную трагедию.
   Трое ее старших детей, девочка и мальчики-близнецы, возвращаясь в Англию на пароходе «Гидасп» компании «Пи энд Оу», умерли один за другим в течение нескольких часов.
   Еще накануне они чувствовали себя хорошо, а на следующий день, во время плавания по жаркому району Красного моря, начали задыхаться.
   Причина их смерти так и не была установлена точно: то ли холера, то ли тепловой удар, то ли попросту кружка отравленного молока – были высказаны все три предположения.
   Детей похоронили в море, а раджа никогда не пользовался больше услугами этой пароходной компании.
   С фантастической смелостью рани вернулась в Саравак и родила новых детей.
   Она вела скучный и уединенный образ жизни с мужем, который работал по расписанию, никогда не прислушивался к ее мнению и не принимал ее советов. Ей не разрешалось танцевать с другими мужчинами и носить открытые платья.
   Лорд Сэйр очаровал ее своими манерами и вниманием с первой минуты их встречи.
   Вечером они сидели за столом в огромной столовой, освещенной висячими масляными лампами; возле каждого гостя стоял даяк с опахалом из пальмового листа, стол сиял серебром и хрусталем, и лорд Сэйр не мог поверить, что находится на изолированном острове, в варварской глуши.
   Раджа восседал в зеленом с золотом мундире, с $ орденами на груди.
   На обед были приглашены в честь встречи с лордом Сэйром все члены европейской колонии, а также все офицеры с канонерки.
   Лорд Сэйр заметил, что рядом с собой раджа усадил самую красивую из присутствовавших женщин.
   Перед самым обедом раджа заговорил с лордом Сэйром о женщинах как мужчина с мужчиной и при этом высказался так:
   – Красивая женщина, породистая лошадь и отличная яхта – вот самые большие радости в жизни.
   Лорд Сэйр согласился и был вполне уверен, что раджа никогда не лишал себя этих радостей.
   После окончания обеда лорд Сэйр сел возле рани в надежде, что сумеет поговорить с ней о том, что его больше всего занимало.
   – Я слышал, что у вас в Сараваке есть миссионерка, – сказал он. – Ее зовут мисс Агата Элвинстон.
   Рани только руками развела.