Картленд Барбара. Позови меня

   Она вообще-то не знала точно, о чем говорит, но слова находились как-то сами собой.
   Наступило молчание. Потом послышался голос Уинстона:
   — Спасибо, Марина, вы заставили меня решиться на очень важное для меня дело.
   Больше они не разговаривали, так как Уинстон, казалось, весь сконцентрировался на лодке и ее двигателе. Снова принялся лить дождь, и Марина вся съежилась и притихла.
   Уже было далеко за полдень, когда они наконец добрались до своей пристани — буквально приползли со скоростью меньше трех узлов. Механик уже ждал их, и Уинстон рассказал ему о своих злоключениях. Пока он возбужденно описывал подробности, Марина стала взбираться по ступенькам к вилле.
   Она еле передвигалась в своих промокших юбках, и Уинстон скоро догнал ее.
   — Вам обязательно нужно принять горячую ванну, — твердо сказал он, — но сначала нужно выпить чего-нибудь крепкого.
   Несмотря на ее протесты, он привел ее в комнату, где на столике стоял поднос с бутылками.
   — Я испорчу вам весь ковер! — пыталась она защититься.
   — Это лучше, чем подхватить воспаление легких! — отвечал он. — Выпейте вот это — все до последней капли!
   Это был коньяк — он опалил ей горло как огнем, но раз Уинстон приказал ей выпить, она подчинилась.
   Потом она поднялась наверх, где служанка уже приготовила ей ванну, и, сбросив мокрую одежду, Марина с наслаждением погрузилась в горячую воду и долго сидела там отогреваясь.
   Потом ей пришлось еще сушить волосы, и она спустилась вниз лишь через несколько часов — в вечернем платье — и нашла Уинстона в той комнате, где обычно обедали зимой.
   Здесь был камин, и, когда Марина вошла, в нем уже ярко горели поленья. Перед камином стоял накрытый стол.
   При ее появлении Уинстон встал.
   — Если вы не хотите есть, то я голоден, как волк! Марина смущенно улыбнулась.
   Теперь, когда они вернулись на виллу, ей было трудно не вспоминать о том, как он ее поцеловал. Она думала об этом, пока лежала в ванне, и убеждала себя, что не нужно придавать этому случаю такого большого значения. Просто он был так доволен собой, когда ему удалось починить двигатель, что должен был на кого-то излить свою радость, а она стояла рядом — вот и все.
   Для нее случившееся было откровением, но для него — она была уверена — это было не более чем просто дружеское объятие. Так мужчина может подхватить ребенка и закружить его — просто от хорошего настроения.
   Слуги внесли еду, и по комнате распространился такой аромат изысканных блюд, что Марина сразу поняла, как страшно она проголодалась.
   — Вы представляете себе — уже больше семи часов! — воскликнул Уинстон. — Столько времени прошло, как мы завтракали, и если это можно считать ужином, то обед для нас безвозвратно потерян!
   — Для меня не будет потерян, — улыбнулась Марина. — Я никогда еще так не хотела есть, с тех пор как сюда приехала.
   — Я собирался угостить вас обедом на Искье, — сказал он, — ну да ничего, мы поедем туда как-нибудь в следующий раз. Завтра же мы будем благоразумны и съездим на Капри — он всего в трех милях отсюда. И если мы снова сломаемся, то вокруг будет масса людей, чтобы спасать нас.
   — А я нисколько не испугалась, — сказала Марина.
   — Вы хотите, чтобы я сказал вам, как хорошо вы держались? — спросил он. — Любая другая женщина начала бы плакать и причитать, а многим было бы по-настоящему страшно.
   — Я испугалась только сначала — думала, у меня начнется морская болезнь, — призналась Марина, — это было бы так неприлично.
   — И очень неромантично! — весело добавил он. Ей показалось, что он на мгновение задержал взгляд на ее губах, и она залилась румянцем.
   Он настоял, чтобы она выпила за ужином вина, а потом еще и ликера.
   После ужина он заставил ее усесться с ногами на бархатный диван, стоящий перед камином, и накрыл меховым пледом.
   — Но мне сейчас не холодно, — слабо возразила Марина.
   — А я боюсь, вы можете подхватить простуду, — ответил он. — Средиземное море иногда может быть таким непредсказуемым и предательским! Оно меняет настроение, как женщина.
   — А что, разве мы все такие непредсказуемые? — с любопытством спросила Марина.
   — Да, большинство женщин таковы, — ответил он, — но именно этим они и привлекают мужчин. Если бы не их постоянная смена настроений, мне с ними было бы очень скучно.
   Марина улыбнулась и уютно свернулась калачиком среди шелковых подушек.
   — Я слишком устала и слишком довольна, чтобы менять сейчас свое настроение лишь ради того, чтобы развлечь вас, — лукаво сказала она. — Но напомните мне об этом завтра, и я обязательно проявлю в чем-нибудь свою непредсказуемость.
   Она говорила это легко и весело, но после слова «завтра» подумала — а будет ли оно? Будет ли она с ним завтра непредсказуемой или уже какой-нибудь другой?
   — Что вас беспокоит? — вдруг спросил Уинстон.
   — Откуда вы знаете, что я обеспокоена? — ушла от ответа Марина.
   — Ваши глаза выдают вас. Никогда еще не встречал женщин с такими выразительными глазами. — Он наклонился к ней со своего стула. — Ну скажите мне, Марина, чем вы так напуганы? — умоляюще сказал он. — Я знаю, что-то тяготит вас, и я не могу спокойно видеть этот ужас в ваших глазах.
   Помолчав в нерешительности, она ответила:
   — Я скажу вам об этом завтра вечером…
   — Вы даете мне слово?
   — Да, я… обещаю.
   А сама подумала, что завтра вечером он сам все поймет и ей уже не нужно будет ничего ему объяснять — он уже будет знать!
   Диван был такой мягкий и удобный, огонь приятно ласкал кожу, а от выпитого ликера ей казалось, что она летит по небу на облаке.
   Наверное, она незаметно заснула, потому что ее разбудил голос Уинстона:
   — Вы устали, Марина, ведь вы поднялись в такую рань, да еще это наше сумасшедшее путешествие. Вам пора идти в постель.
   — Нет, я хочу еще побыть здесь, — сонно возразила Марина.
   — Я вынужден заставить вас сделать то, что я считаю нужным, — твердо сказал Уинстон. — Если вы слишком устали, я сам отнесу вас наверх.
   Он откинул плед и поднял Марину на руки, прежде чем она успела что-нибудь возразить.
   — Почему бы вам не взлететь наверх «на крыльях моей человеческой мощи»? — спросил он ее с улыбкой.
   Марина засмеялась и положила голову ему на плечо.
   Какое же это было счастье — ощущать, что он крепко держит ее в своих объятиях!
   Она была такая легкая, что он без всяких усилий пронес ее через весь холл и вверх по лестнице до самой ее спальни. Открыл дверь ногой и, войдя в комнату, увидел, что глаза ее закрыты, голова покоится на его плече и она безмятежно спит. Он осторожно положил ее на постель. При этом она открыла глаза и что-то недовольно пробормотала, кажется, не желая освобождаться от надежных объятий его рук.
   — Может быть, позвать кого-нибудь из прислуги? — спросил он.
   — Нет, — едва слышно, произнесла она. — Я сама… сама справлюсь.
   — У меня такое чувство, что как только я уйду, вы тут же снова заснете. А я хочу, чтобы вы ночью хорошо отдохнули, и поэтому я сейчас отвернусь и подожду, пока вы разденетесь, а когда уляжетесь, укрою вас как следует одеялом.
   С этими словами он отошел к окну и отдернул занавеску, чтобы посмотреть на море.
   Дождь уже прекратился, но плотные тучи все еще скрывали и звезды, и луну.
   Вдали слабо мерцали огни Неаполя, и Уинстон смотрел на них, пока не услышал сзади тихий голос Марины:
   — Я уже… легла.
   Он обернулся и подошел к ее постели с муслиновыми занавесками в оборочках.
   Волосы Марины золотом отливали на белых подушках. На ней была ночная сорочка с длинными рукавами, отделанная кружевом по рукавам и вороту, с застежкой сзади.
   Уинстон натянул ей одеяло до подбородка, наклонился и осторожно поцеловал ее в губы.
   — Спокойной ночи, Марина, — мягко сказал он.
   — Спокойной ночи… Аполлон, — прошептала она, и ее глаза закрылись прежде, чем она выговорила последнее слово.
   Он долго стоял, глядя на нее, потом погасил свет и вышел из комнаты.

Глава 7

   Проснувшись, Марина увидела служанку, которая раздвигала на окне шторы.
   — Который час? — сонно спросила она.
   — Сейчас половина десятого, синьорина, — ответила девушка, — и я думала, что вы уже хотите позавтракать.
   — Позавтракать! — воскликнула Марина и села в постели.
   Ее охватил ужас — как же она могла так долго спать? Ведь она собиралась проснуться как можно раньше и в последний раз полюбоваться восходом солнца… И вот теперь она проспала несколько самых лучших часов своего последнего дня на земле.
   В душе она проклинала себя за сонливость, но тут на нее горячей волной накатила мысль, что сейчас она снова увидит Уинстона.
   Марина вспомнила, как вчера вечером он отнес ее наверх и уложил в постель, и хотя она уже почти спала, тем не менее прекрасно запомнила — и могла поклясться, — что он поцеловал ее, перед тем как выйти из комнаты.
   Как только она представляла себе тот вчерашний поцелуй на лодке, по всему ее телу пробегала дрожь восторга, и она снова и снова переживала это, совершенно незнакомое ей чувство.
   Тогда она насквозь промокла и замерзла, но от его волшебного поцелуя будто сразу вспыхнула нестерпимым обжигающим пламенем. И уже не было серого дождливого дня — мир стал ослепительным; казалось, сам Аполлон прикоснулся к ней своими божественными пальцами.
   «Вот так бы я хотела умереть», — подумала Марина, и ей вспомнились строки Гомера:

 
Небо расчисть и даруй
нам увидеть воочью
Свет его вечный -
пусть даже умру я…
 

   «Свет! Вот что я найду, даже если умру», — подумала Марина.
   Служанка внесла на подносе завтрак — рядом с чашкой лежала белая роза. От нее исходил нежный аромат, и Марина вдруг подумала, что теперь всегда будет счастлива.
   Она не должна показывать Уинстону ни страха, ни тревоги. Она постарается быть весь день веселой и беззаботной, а потом — когда наступит этот момент — он ведь будет рядом с ней, и тогда смерть в его объятиях покажется ей совсем не страшной…
   Она быстро справилась с завтраком и спустилась по мраморным ступеням в ванну, уже приготовленную для нее служанкой.
   Интересно, случалось ли в этом доме, чтобы кто-нибудь из прежних обитателей виллы знал, что жизнь его сегодня должна закончиться?
   «Я не буду думать об этом, — сурово приказала себе Марина, — а то Уинстон догадается, что меня что-то тревожит».
   При мысли об Уинстоне по ее телу разлилась теплая волна. Конечно, она ему небезразлична — вчера он опять умолял ее, чтобы она раскрыла ему свой секрет! И она пообещала ему, зная, что ей не придется ничего говорить самой — то, что случится, скажет само за себя…
   Будет ли он помнить ее, тосковать о ней? Смешно даже думать об этом!
   С какой стати он должен о ней тосковать — ведь он знал ее всего три дня!
   Он такой обаятельный и добрый, но это лишь его хорошее воспитание, и хотя он целовал ее — так ведь он целовал и итальянскую графиню!
   — Какое платье вы наденете, синьорина? — спросила служанка.
   Оставалось последнее платье, которого она еще не надевала, — из тех, что Марина купила у Пуаре.
   Оно было белое, отделанное тонкими кружевами и бирюзовыми лентами, и того же цвета кушак опоясывал талию.
   Это было самое прелестное из всех дневных платьев, которые ей довелось видеть, и сейчас она подумала, что почти бессознательно приберегла его на самый последний день своей жизни…
   Она тщательно зачесала волосы надо лбом и свернула сзади у самой шеи в гладкий узел.
   — Синьорина такая красивая! Красивей не бывает!
   — Спасибо, — дрогнувшим голосом ответила Марина. Эти слова, сказанные с такой искренностью, были ей сейчас просто необходимы.
   И хотя ей страстно хотелось увидеть Уинстона, она, спускаясь вниз, чувствовала себя немного смущенной.
   Уинстон сидел в гостиной за письменным столом и писал письмо. При ее появлении он поднялся, и она увидела устремленный на нее взгляд, полный восхищения.
   — Мне стыдно, что я так долго спала, — несмело сказала Марина.
   — Ничего удивительного — вы вчера порядком устали.
   — А что мы сегодня… собираемся делать?
   Она задала свой вопрос, затаив дыхание, потому что ответ был для нее чрезвычайно важен — она боялась, как бы Уинстон не изменил свой прежний план.
   — Я обещал показать вам Капри, — ответил Уинстон, — конечно же, если вы отважитесь опять сесть в мою столь ненадежную моторную лодку! Правда, механик уверяет меня, что теперь мы совершенно спокойно можем пускаться в самые дальние путешествия хоть на год — вчерашнее больше не повторится!
   — Я отважусь, — обрадовалась Марина. Я так хотела увидеть Капри!
   — Значит, ваше желание исполнится, — сказал Уинстон. — Если вы готовы, мы можем сейчас же и отправиться.
   Марина посмотрела на него восторженным взглядом.
   Она тут же сбегала наверх за шляпой, а когда они проходили через холл, Уинстон взял со стола голубой зонтик от солнца.
   — Этот зонт принадлежит моей невестке, — объяснил он, — но я думаю, будет мудро, если мы возьмем его с собой. На Капри может быть очень жарко, хотя мы и попытаемся найти там тенистое место где-нибудь под оливами. — Марина посмотрела на него вопросительно, и он продолжил: — Я подумал, а не устроить ли нам сегодня пикник? Хочу показать вам южную часть острова, а там, насколько мне известно, никаких ресторанов нет. Так что наш повар приготовил нам целую корзину еды, наполнив ее тем, что, по его мнению, должны есть и пить на этом прекрасном острове.
   — Ну, значит, это будет нектар и амброзия! — улыбнулась Марина.
   — Несомненно, — ответил Уинстон. — Что же еще считать пищей богов?
   Они спустились по ступенькам, выбитым в скале. Слуга вслед за ними тащил плетеные корзины.
   Механик уже ждал их. Он заверил Уинстона, что все в порядке и поломки быть не должно.
   — Надеюсь, что так и будет, и большое вам спасибо! — ответил Уинстон на чистейшем итальянском языке.
   Слуга поставил корзины в каюту.
   Уинстон завел двигатель, и они отправились в путь, причем скорость лодки сильно отличалась от той, с какой они плелись домой накануне.
   Море сегодня было на редкость спокойным — без малейшей ряби, а солнце ослепительно и жарко сияло на небе.
   Капри был всего в трех милях от мыса Сорренто.
   Когда мыс остался позади, Марина оглянулась. Как же удачно Улисс построил храм Афины на самом краю мыса!
   — А я знаю, о чем вы думаете, — с улыбкой сказал Уинстон, — но на Капри тоже было построено много храмов, когда там поселились греки.
   — Да? Ну да, разумеется… — пробормотала удивленная Марина.
   — Когда Цезарь Август увидел Капри, — продолжал Уинстон, — он был так поражен его красотой, что выпросил его у города Неаполя в обмен на Искью. — Он видел, что Марина внимательно слушает его, и продолжал: — Тиберий, его преемник, построил там двенадцать вилл, посвятив их двенадцати богам Олимпа.
   — А сейчас хоть одна из них сохранилась? — спросила Марина.
   — Ну, на месте по крайней мере одной из них сейчас проводятся раскопки, — ответил Уинстон, — но, похоже, сегодня будет слишком жарко для осмотра достопримечательностей. Так что, боюсь, вам придется удовлетвориться только природными красотами острова.
   Да, остров действительно был очень красив.
   Когда они подъехали совсем близко, у Марины дух захватило от восторга. Высокие горы — и самая высокая из них гора Салерно — казались почти синими; их вершины блистали невероятной таинственной синевой.
   Они миновали Марина-Гранде — главный порт острова — и пошли дальше, огибая огромные остроконечные скалы.
   Уинстон показывал ей издали живописные гроты, к которым обещал привезти ее в другой раз.
   И вдруг глазам Марины представилась сказочная картина — невероятной голубизны море, над которым вертикально вверх вздымались доломитовые скалы. Местами скалы были изрезаны туннелями и имели самые фантастические, причудливые очертания.
   Это означало, что Уинстон и Марина прибыли в южную часть острова.
   Здесь они нашли маленькую гавань, приютившуюся рядом с огромной скалой, далеко выступающей в море.
   — Это Марина-Пиккола. Сейчас мы оставим лодку и поднимемся наверх, — объяснил Уинстон. — Но боюсь, что здесь не окажется ни дороги, ни экипажа. Ну так как? Не страшитесь трудностей?
   — Не страшусь, — уверенно заявила Марина.
   — Наверху, прямо над гаванью, находятся сады Августа, — сказал ей Уинстон. — Предупреждаю — это очень крутой подъем!
   — Я не боюсь.
   Они привязали лодку, Уинстон вытащил корзины, и путешественники стали карабкаться от крошечного пляжа вверх по крутому скалистому откосу.
   Там была тропинка, узенькая и извилистая, и взбираться было не очень трудно, но Марина радовалась, что они взяли с собой зонтик, потому что солнце нещадно пекло им головы.
   Поднявшись наконец, они увидели деревья, траву и разноцветный ковер полевых цветов.
   — Думаю, мы забрались достаточно высоко, — решил Уинстон.
   В этот момент Марина восхищенно ахнула.
   Она увидела развалины — две арки, изъеденные временем и непогодой и, безусловно, бывшие когда-то частью какого-то строения.
   — Это что — вилла Августа? — спросила она в изумлении.
   — Да, — ответил Уинстон, — и вы можете себе представить, как он приезжал сюда отдыхать и строил планы расширения Великой Римской империи и, может быть, решал, как награбить побольше денег и захватить больше рабов у покоренных им народов.
   — Не портите мне впечатление! — взмолилась Марина. — Мне хотелось бы думать, что народ всегда жил счастливо на этом острове.
   Остров был даже лучше, чем она его себе представляла.
   Играющая голубизна Средиземного моря, вобравшая в себя всю синеву неба, казалось, делала траву еще более зеленой, а цветы — более яркими.
   Уинстон нашел удобное место под деревом и сразу же притащил туда плетеные корзины. Затем он улегся на землю, подперев рукой голову.
   — Присоединяйтесь! — пригласил он Марину, которая стояла, любуясь красками моря. — Давайте представим себе, что мы римляне или греки — как вам больше нравится, и забудем целый мир или то, что нам известно о нем, ради этого маленького — нашего собственного — рая.
   «Да, это и в самом деле рай, иначе не назовешь», — подумала Марина.
   Она последовала его примеру и, сев на траву рядом с ним, закрыла зонтик и сняла шляпу.
   Уинстон посмотрел на нее.
   — Вы гречанка, — заявил он и добавил, помолчав: — Настоящая гречанка — этот маленький прямой нос… а золотые волосы — они будто вобрали в себя солнечный свет.
   — Надеюсь, мне не нужно возвращать вам комплименты?
   — Вчера вечером вы назвали меня Аполлоном! Она почувствовала, как краска бросилась ей в лицо, и опустила глаза.
   — Я почти спала, — ответила она.
   — А я ничего не имею против, — сказал он с улыбкой, — и если бы мы были древними греками, обыкновенными, простыми греками, мы думали бы о себе — родись мы в то время — как о созданиях, осиянных божественным светом.
   — Они действительно так думали? — спросила Марина.
   — Да. Их победа над персами на море близ острова Саламин была так похожа на чудо, что греки в самом деле поверили, что им помогали боги, сражаясь на их стороне.
   — И когда это произошло? — с интересом спросила Марина.
   — Вот в такой же жаркий солнечный день — как сегодня, — ответил Уинстон, — в сентябре 280 года до нашей эры.
   — А после этой битвы — они стали совершенно независимыми и свободными от персидского господства? — спросила Марина.
   — Да, совершенно! — ответил Уинстон. — И потом пятьдесят лет подряд они свободно жили — писали бессмертные книги, строили дворцы, ваяли скульптуры и писали фрески — как настоящие дети богов.
   — Но как им это удавалось?
   — Я считаю, что своей удивительной силой, — задумчиво продолжал Уинстон, — они были обязаны тому, что каким-то образом — а каким — мы уже или забыли или утратили это знание — они были связаны с той потусторонней, сверхъестественной силой, которую люди называют сейчас «бог» или «жизнь».
   — И вы думаете, мы и сейчас можем призвать ее, если будет нужно? — Марина замерла от волнения.
   — Я в этом совершенно уверен. Именно поэтому на протяжении двух поколений греки сумели покорить самые отдаленные уголки человеческого духа и благодаря этому создали империю разума, которая влияет на весь ход человеческого мышления вплоть до наших дней.
   — Но как же это могло произойти? — зачарованно спросила Марина.
   — Так как на Грецию снизошло божественное покровительство, — ответил Уинстон, — человеческий ум развивался здесь быстрее, глаза людей видели дальше, а их тела были наделены необыкновенной силой.
   — А как же сегодня?
   — Мы еще можем найти то, что нашли греки, если очень постараемся.
   Марина перевела дыхание.
   — То есть вы хотите сказать, мы сами можем поймать эту силу божественного света и не только пользоваться ею в этом мире, а быть как бы пронизанной ею и остаться в ней после своей смерти?
   Она задала этот вопрос, так как ей показалось, что Уинстон своими словами рассеял все то, что ее беспокоило и мучило, все, чего она не понимала.
   Наступила тишина, потом Уинстон сказал:
   — Блейк писал: «Там, где другие видят лишь рассвет, встающий над холмами, я вижу, как резвятся Божьи дети!» — С улыбкой глядя на Марину, он продолжал: — Древние греки считали себя детьми бога, и эхо их веселья отдается еще и в наши дни. Последуем же их примеру!
   — Да, это я и собираюсь сделать, — серьезно сказала Марина. — Мне кажется, я всегда этого хотела, а теперь вы окончательно убедили меня.
   — На Капри все сразу становится ясно — яснее, чем где-либо, за исключением, конечно же, самой Греции, — весело сказал Уинстон. Он лег на спину и посмотрел на небо сквозь ветви дерева. — Здесь в это легко поверить, вдали от городского шума и толчеи, вдали от этой давящей высоты небоскребов! Здания, которые построил человек, принижают самого человека.
   — Я понимаю, что вы имеете в виду.
   Не было никакой нужды облекать в слова и этот яркий свет, и синеву, и прозрачное марево, стоящее над островом, — все это ощущалось так остро и было вместе с тем так безмятежно, что Марине казалось: она сейчас или взлетит в небо, или нырнет, как рыба, в море и растворится в них, станет их частью.
   Здесь, на Капри, сознание ее парило совершенно свободно от тела, и не было больше ни забот, ни страха — одна только красота.
   Они замолчали, но это было какое-то очень общее молчание, и Марине даже казалось, будто Уинстон почти прикасается к ней.
   Наконец Уинстон нарушил тишину:
   — Не знаю, как вы, а я хочу есть. Я завтракал очень рано.
   — Я тоже собиралась рано позавтракать, — виновато ответила Марина, — и так ругала себя за то, что проспала!
   — Давайте забудем об этом, — весело сказал Уинстон. — Почему бы нам не открыть корзины и не посмотреть, что там имеется из съестного?
   Марина последовала его совету, и вдруг раздался ее смех.
   — Да тут еды на целый полк солдат! — воскликнула она.
   — Больше всего на свете итальянцы любят устраивать пикники, — ответил Уинстон. Он уже открывал бутылку золотистого вина. — Конечно, оно должно быть немного похолоднее, — определил он. — Единственная вещь, которой иногда не бывает на Капри, — это вода. Но странным образом, а может быть, благодаря божественному провидению, виноградники на острове, а также апельсиновые рощи и сады дают большие урожаи. Меня уверяли, что здесь самое большое разнообразие цветов и кустарников во всей Италии.
   Он налил вино в два стакана и протянул один Марине.
   — Пейте его медленно, — сказал он, — и воображайте, что это нектар. Хотя у богов и более тонкий вкус, я думаю, это вино совсем неплохое.
   Марина последовала его совету.
   — Оно превосходное! — воскликнула она.
   — Я тоже так считаю, — улыбнулся Уинстон. Они разложили на траве все припасы, приготовленные для них поваром.
   Там была рыба — нежная, почти прозрачная, она просто таяла во рту. Ветчина, нарезанная ломтиками, тонкими, как носовые платки. Там были и маленькие неаполитанские печенья с необыкновенно вкусными начинками — они даже и не пытались догадаться, что в них было положено.
   Черные маслины были как раз нужной спелости — итальянцы подают их ко всем блюдам. Были и крокеты — Уинстон сказал, что это одно из самых любимых блюд в Неаполе, картошка и пармезанский сыр, завернутые в тонкие ломтики хлеба и обжаренные в оливковом масле…
   Кроме того, было великое множество разных местных сортов сыра и один совершенно особый — изготовляемый из овечьего молока в окрестностях Сорренто.
   Все это было необыкновенно вкусно, а на десерт они ели персики — Уинстон почистил для нее один и предложил в стакане белого вина, а потом фиги и грецкие орехи — еще одно любимое лакомство жителей Сорренто.
   Потом был кофе во фляге, сохраняющей тепло, — Уинстон пришел от него в восторг.
   — Как хорошо! — блаженно воскликнул он.
   — Да, хорошо, — согласилась Марина. — Но есть маленькая неприятность — меня так разморило, что мое страстное желание осматривать остров уменьшилось ровно наполовину.
   Она уложила в корзины остатки еды, ножи, вилки и посуду, затем с сомнением посмотрела на Уинстона, лежавшего на спине на травке, — точно так же, как и перед едой.