Страница:
Барбара Картленд
Прекрасная монашка
За исключением главных персонажей этой книги, чьи имена, а также события, связанные с ними, целиком вымышлены, все остальные лица являются реальными, и их характеры описаны, с максимальной точностью, которую позволило дать исследование исторических документов той эпохи. Автор выражает благодарность персоналу Лондонской библиотеки за большую помощь, оказанную при проведении исследования и написании этого и других исторических романов.
Глава 1
Карета остановилась, и через секунду лакей уже открывал дверцу. Но прежде чем с его губ слетело первое слово, из глубины экипажа раздался отрывистый и повелительный голос герцога Мелинкортского:
— Почему остановились?
— Ваша светлость, захромала одна из передних лошадей в нашей упряжке.
— Немедленно замените ее на одну из тех, на которых едут сопровождающие.
— Слушаюсь, ваша светлость.
Лакей уже готов был броситься исполнять приказание, когда новое распоряжение герцога остановило его.
— Опустите ступеньки.
Слуга тут же выполнил приказание; герцог вышел из кареты.
Был тихий летний вечер, лишь слабое дуновение легкого ветерка уносило зной уходящего дня. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, сумерки постепенно уступали место ночи, а над верхушками деревьев, растущих вдоль дороги, заблестели в темнеющем небе первые вечерние звезды.
В поведении кучера и форейторов, торопившихся освободить захромавшую переднюю лошадь из постромков, ощущались необычная суетливость и стремление как можно быстрее закончить работу. Как только герцогом отдавалось какое-либо распоряжение, оно немедленно исполнялось с тщательностью и быстротой, которые явно обнаруживали искусность и дисциплинированность его людей.
Его светлость бросил взгляд на лошадей. Он был тонким знатоком, а та упряжка, которая везла его карету сейчас, была не только подобрана со знанием дела, но к тому же великолепна: арабские лошади были вычищены до блеска, длинные гривы и хвосты расчесаны с большой тщательностью.
Лошади герцога Мелинкортского были лишь частью общей картины. Темно-синяя карета, с гербом герцога на дверцах, отполированные до блеска фонари и упряжь, ливреи слуг синего и серебристого цветов, напудренные парики под черными, с кокардами шляпами кучера и форейторов — все вызывало изумление и восхищение.
В этот момент опытные руки главного кучера его светлости ощупывали больную ногу у лошади, которая захромала, но герцог не поинтересовался у него о случившемся. Вместо этого он отвернулся от красочной кавалькады, а затем углубился в росший неподалеку лес.
В расшитом камзоле из светло-вишневого бархата и жилете с бриллиантовыми пуговицами герцог был весьма колоритной фигурой, когда широким шагом прошествовал от ярко горевших фонарей кареты в тень деревьев.
Лишь немного удалившись от суматохи, устроенной слугами, герцог обернулся и взглянул на дорогу в том направлении, откуда они прибыли, удивляясь, что же могло случиться с остальными экипажами из его кортежа.
Герцог Мелинкортский всегда путешествовал так, как обязывало занимаемое им положение в обществе; но никак не желал уяснить себе того факта, что тяжелые дорожные кареты, на которых передвигались свита, слуги и его багаж, не могли успеть за быстрым аллюром его упряжки и легкой каретой, специально сконструированной для быстрой езды.
Вскоре размышления об остальных экипажах покинули его и он вновь стал думать о том, что занимало его со времени отъезда из Кале: перед тем, как он покинул Лондон, у него состоялась очень важная беседа с премьер-министром.
— Мелинкорт, это чрезвычайно трудная и опасная игра, — сказал ему Питт, — и, похоже, нет никого, кроме вас, кто смог бы справиться с этой задачей. У них нет ни малейших причин в чем-нибудь заподозрить вас. Во-первых, вы никогда не занимались политикой, и у вас сложилась репутация… ну, как бы выразиться поточнее… повесы, что ли, вследствие чего вы, ваша светлость, можете иметь достаточно оснований для путешествия в Париж с целью немного развлечься.
Когда Питт произносил последние слова, на губах его появилась усмешка, а в глазах загорелись искорки; и герцог поймал себя на том, что тоже улыбается этому блестящему неординарному молодому человеку, который в свои двадцать четыре года взвалил на плечи непосильные обязанности.
Несмотря на то, что герцог Мелинкортский не являлся политическим деятелем, как справедливо заметил премьер-министр, ему не трудно было правильно оценить то чрезвычайно сложное положение, в котором этот государственный деятель нашел свою страну, возглавив правительство. Версальский мир, подписанный в 1783 году — за год до этих событий, — положил конец войне, в которой Британия отчаянно противостояла всему миру.
Франция, Голландия и Испания объединились против нее для того, чтобы оказать помощь американским колонистам в их борьбе за независимость. Россия, Дания, Швеция, Пруссия и Австрия подписали договор о вооруженном нейтралитете и также, по сути дела, противостояли Британии на международной арене.
В тот момент, когда Питт занял пост премьер-министра, его страна была уже до предела истощена, практически разорена дотла и наглухо изолирована от всего остального мира. Но уже через шесть месяцев благодаря своему гениальному аналитическому уму он выполнил труднейшую задачу по восстановлению могущества Британии. И вот уже эта страна продает некоторые товары в США, и вновь восстановлены обширнейшие торговые связи с Францией. Это было только началом, но, как сказал сам премьер-министр герцогу, еще очень и очень многое предстояло сделать.
— Мы вынуждены пристально наблюдать за Испанией и ее действиями, — заявил Питт, — Австрия и Пруссия готовы перегрызть глотки друг другу; Россия и Швеция ведут непримиримую войну друг с другом. Нас ждут большие проблемы во взаимоотношениях с Нидерландами; мне также хочется, чтобы между Россией и Турцией было заключено соглашение о ненападений. Поэтому, чтобы вновь восстановить баланс сил в мире, я обязательно должен пристально следить за этими державами.
— Вы взвалили на себя в некотором роде непосильную задачу, — сухо заметил ему герцог.
Премьер-министр, казалось, не слышал его слов. Он, не переставая, расхаживал взад и вперед по своему кабинету, постоянно думая об одном и том же.
— ..Да, мы обязательно должны восстановить баланс сил, — повторил он, отчего создавалось впечатление, будто этот человек разговаривал сам с собой; затем, словно вспомнив внезапно о присутствии герцога, Питт продолжил:
— В настоящее время Франция ведет себя не столь агрессивно. Закончившаяся война обошлась этой стране в четырнадцать миллионов франков, но победа в Америке пробудила в ней жажду крови.
— Более того, — заметил премьер-министр, — французы обожают интриги. Они рождаются во Франции и являются частью ее существования. Что бы ни заявляли вам французские министры, на деле они всегда имеют в виду нечто совершенно противоположное. Внешне кажется, что нет во всем мире другой такой страны, которая относится к нам более дружественно, более внимательно, чем Франция, но я хочу знать, что творится внутри, за закрытыми дверями. Я желаю выяснить, что они думают о нашей державе, как относятся французы к претензиям, выдвигаемым Испанией и Голландией; к кому они питают симпатии после того, как английский посол отправляется спать.
— Вы действительно считаете, что я могу оказаться полезным для вас? — поинтересовался герцог.
— Я просто уверен в этом, — заявил ему Питт с одной из своих чарующих улыбок, которые имели такую власть над людьми, что заставляли их ревностно служить премьер-министру, чего бы им это ни стоило.
Какое-то время герцог Мелинкортский хранил молчание, и Питт, наблюдая за ним, испытывал удовлетворение от спокойствия и сдержанности, которые были основными чертами характера этого человека. Значит, он не ошибся в своем выборе, теперь он был уверен в этом, хотя немногие в Лондоне согласились бы с ним.
В свои тридцать восемь лет его светлость имел репутацию жесткого, трудного в общении человека. Он был сильной личностью, имел много друзей, но приблизительно такое же количество врагов. Герцог был богат, могуществен, и его репутации если и не была дурна, то все же оставляла желать много лучшего. «Однако нет ничего удивительного в том, — думал Питт, — что женщины без ума от него». Герцог Мелинкортский был исключительно красив, строен и высок, а его широкие плечи атлета не совсем гармонировали с тонким атласом, кружевами и модной вышивкой. «Сильный, красивый мужчина — что еще?»
Герцог поднял глаза, и взгляды их встретились.
— Скажите совершенно точно, что я должен буду сделать, — тихо проговорил герцог.
В его словах премьер-министр нашел подтверждение своей проницательности. Перед ним человек, понимающий смысл предстоящей операции, способный мыслить и быстро действовать в сложной обстановке, более того, способный повелевать другими.
О том, что поведал ему Питт во время беседы, продлившейся около часа, и думал сейчас герцог Мелинкортский, стоя на французской земле и прислушиваясь к разнообразным звукам ночного леса: пробежал сквозь кусты ежевики заяц, шуршит в кустарнике дикий голубь, который, видимо, собирался устроиться там на ночлег, пронзительно крикнула потревоженная чем-то сойка и где-то далеко раздавался плач козодоя, а еще дальше — унылое, чуть слышное уханье совы.
В течение нескольких секунд герцог прислушивался к звукам и вдруг почувствовал тоску по дому, то же самое он мог бы услышать, находясь в Медине. Не окажись он нашего понятия, кому можно было бы довериться в этом деле. Он даже не мог представить себе, как определить, кто является верным союзником Британии, а кто таковым не может быть ни при каких обстоятельствах. О политике Франции он знал так же много или, может быть, так же мало, сколько знает рядовой член Уайтс-клуба или любой другой человек, который время от времени посещает Сент-Джеймский дворец .
Его светлость был наслышан о панегириках Уолтрона, красоте, грации и очаровании французской королевы Марии-Антуанетты. Разговаривал герцог и с теми, кто сопровождал премьер-министра во время его визита во Францию за год до того, как Людовик XVI стал всеобщим посмешищем из-за своей бестактности. Герцог Мелинкортский не раз слышал об экстравагантности и аморальности, царящих при французском дворе, но, к сожалению, раньше он уделял этим разговорам слишком мало внимания, так как в то время все это мало интересовало его.
До последней войны герцог довольно часто бывал во Франции. Почти каждый год он приезжал туда для того, чтобы поохотиться на диких кабанов. Его светлость посещал Париж и бывал в Версале, когда сердцем Людовика XV владела сначала маркиза де Помпадур, затем мадам дю Барри. Но герцог чувствовал, что сейчас все то, что он знал о Франции, окажется столь же эфемерным, как пузырьки газа в бокале с шампанским.
Раньше он наезжал в Париж только для того, чтобы развлечься. Эта поездка была совершенно иной, и неизвестно, насколько она окажется успешной для него. Герцог взялся за выполнение этого поручения — довольно непростого — не только потому, что относился с искренней симпатией к премьер-министру и ему льстило, что этот юный государственный деятель из множества замечательных и достойных людей, живущих в Англии, отдал предпочтение именно ему, и не только потому, что хотел испытать себя в каком-то новом деле, причины были гораздо глубже. Возможно, его светлость вдруг осознал, что в этой жизни, в которой раньше он искал для себя только удовольствия и развлечения, теперь он мог сделать важное для страны, в которой родился, которую глубоко и искренно любил.
Герцог посмотрел на дорогу. Упряжка была готова, лошадь форейтора была впряжена вместо передней, захромавшая лошадь стояла на траве, у обочины, и один из конюхов опустился рядом с ней на колени, пытаясь что-то извлечь из копыта. «Наверное, камень застрял в подкове, — подумал герцог, — или сама подкова разболталась». Он направился к карете и только теперь заметил стену, которая возвышалась в конце дороги. Она стояла немного в стороне, и поэтому герцог не различил ее в темноте. Над верхушками деревьев поднялся молодой месяц, и можно было без труда заметить серую и суровую на вид, маячившую темной громадой на фоне более бледного неба стену.
В течение какого-то времени герцог размышлял, что бы это могло быть, но затем, заметив на стене крыши, которые возвышались одна над другой и были увенчаны шпилями, понял, что это, должно быть, монастырь. По дороге сюда им встретилось множество монастырей, и за этой стеной наверняка располагался еще один.
— Ослабла подкова, ваша светлость, — подойдя к герцогу сообщил лакей, — Я так и думал, — ответил тот.
— Отсюда до Шантильи, где мы собирались заночевать, будет, наверное, не более пяти миль, ваша светлость. Если на дороге нам встретится кузница, можно будет поправить подкову.
— Скажите конюху, чтобы вел лошадь поосторожнее.
— Слушаюсь, ваша светлость.
Герцог уселся в карету:
— И скажите кучеру, чтобы поторопился.
— Да, ваша светлость.
Дверца кареты захлопнулась, и экипаж покатил по дороге; герцог откинулся на мягкие подушки. Путешествие утомило его, и он был голоден. Как правило, он предпочитал путешествовать верхом, а не в карете, но, предполагая, что парижане ждут его приезда в карете, сообразно занимаемому им положению, герцог счел, что не оправдать их ожиданий было бы, пожалуй, ошибкой с его стороны.
Его светлость уже выслал вперед своего кузена, Хьюго Уолтхема, чтобы тот подыскал для них подходящий особняк, в котором герцог мог бы жить в Париже, а также для того, чтобы кузен сделал все необходимые приготовления к его приезду. Хьюго наверняка сделает все так, что в Париже будут знать о человеке, собирающемся посетить этот город.
Герцог улыбнулся. Будучи во многих других отношениях скромным и ненавязчивым человеком, Хьюго умудрялся выполнять все порученные ему дела настолько блестяще, что неизменно заслуживал всяческих похвал.
Герцог зевнул: слава богу, завтра ночью он уже будет в Париже. Он решил, что это путешествие в карете крайне утомило его. Он вытянул ноги, и в этот момент у него появилось странное ощущение, что в карете, кроме него, кто-то есть. Он и сам не мог бы определить «, что именно заставило его внезапно насторожиться.
Герцог почувствовал, как мгновенно напряглись его мускулы, а рука потянулась к карману бархатного плаща, в котором находился пистолет. И в этот момент его ухо уловило непонятный, едва различимый приглушенный звук.
Не веря своим ушам, герцог обвел взглядом карету.
В свете свечи, тускло мерцавшей в серебряном фонаре, он убедился в том, что, кроме него самого, на обтянутых атласом подушках никого нет, но на полу кареты заметил стопку пледов. Сегодня вечером было слишком тепло для того, чтобы в них возникла необходимость, но тем не менее в каждой поездке бывали дни, когда путешественники с удовольствием ими пользовались. Герцог внимательнее посмотрел на них: у него не осталось никаких сомнений — груда пледов сейчас казалась намного больше и выше, чем была раньше.
Герцог достал пистолет из кармана. Оружие было заряжено и готово к немедленному использованию, так как герцог хорошо помнил старую истину о том, что в подобных поездках грабители и разбойники обычно появляются в тот момент, когда этого ждешь меньше всего.
Держа оружие в правой руке, герцог потянулся к полу, быстрым движением сдернул соболий плед с пола кареты и бросил его на сиденье рядом с собой. В первый момент он подумал, что все-таки ошибся и в карете никого нет, но потом различил внизу какое-то шевеление. С пола медленно поднялась фигура, закутанная в черный плащ.
Герцог протянул руку и сильно сжал плечо человека.
Послышался внезапный крик.
— Кто вы? — спросил герцог. — И что тут делаете?
В ответ существо на полу, слегка изогнувшееся под рукой, сжимавшей его маленькое хрупкое плечо, откинуло капюшон, который скрывал лицо.
Герцог молча смотрел на обращенное к нему маленькое белое личико и два огромных, очень испуганных глаза, устремленных на него снизу. Капюшон спал на плечи незнакомца, и взору герцога открылась пышная копна распущенных огненно-рыжих волос, ярко сверкающих и переливающихся в свете тускло мерцавшей свечи.
— Кто вы? — еще раз спросил герцог, но голос его в этот раз звучал уже менее властно.
— Простите, монсеньор! Я виновата перед вами. Но у меня была надежда, что вы не обнаружите меня, так как я собралась доехать с вами только до Шантильи.
— А как вы узнали, что я собираюсь ехать именно туда? — удивился герцог.
— Я слышала, как вы сказали об этом вашим людям, и, пока все они занимались захромавшей лошадью, мне удалось незаметно проскользнуть в карету. Ведь дверца кареты была открыта, и мне ничто не мешало выполнить свой план.
Голос у нее был тихим и очень мягким, и герцог отметил ее грамотную речь. Разглядывая эту странную молодую женщину, спрятавшуюся в груде пледов на полу его кареты, помедлив, он убрал руку с ее плеча и, с легкой улыбкой сбросив плед с сиденья, указал гостье на место рядом с собой.
— Не хотите ли присесть? — предложил он.
Нервно и все-таки грациозно, хотя сделать это в мчащейся, раскачивающейся карете было очень непросто, девушка встала с пола и устроилась на сиденье рядом с герцогом.
Теперь он имел возможность лучше разглядеть незнакомку. Девушка была совсем юной и очаровательной.
Весь ее облик, длинные тонкие пальцы, нервно теребившие полу черного плаща, выдавали непростое происхождение.
— Буду рад, если смогу в чем-то оказаться полезным вам, мадемуазель, — учтиво обратился к ней герцог Мелинкортский. — Если вы собираетесь отправиться в Шантильи, моя карета в вашем распоряжении; но уверен, что у вас нет никакой необходимости совершать эту поездку с такими неудобствами. Не нахожу ничего приятного в путешествии под этими пледами.
При этих словах щеки девушки зарделись, затем она слегка улыбнулась.
— Благодарю вас, монсеньор, вы очень добры. Наверняка мой поступок показался вам немного… странным.
— Простите, я не в праве говорить о том, какую манеру путешествовать вы изберете для себя, — ответил герцог, — хотя, признаюсь, я несколько удивлен.
Незнакомка тихо вздохнула и выглянула в окошко.
Карета мчалась очень быстро, и она не могла ничего увидеть, кроме деревьев вдоль дороги.
— Наверное, мне надо все объяснить вам, — тихо проговорила она. — Я бежала из монастыря.
Пока непрошеная гостья говорила, свет от фонаря становился все более тусклым, а затем свеча и вовсе погасла. Герцог попытался окликнуть лакея, но почувствовал прикосновение руки незнакомки к своей руке.
— Умоляю вас, не тревожьтесь о свете. Будет лучше, если вы не сможете как следует разглядеть меня; тогда, если вас попросят впоследствии описать мою внешность, вы с чистой совестью сможете заявить, что не запомнили, как я выглядела.
— Так вы, мадемуазель, полагаете, что за вами будет организована погоня? — спросил герцог.
— Думаю, да, — покорно ответила она.
— В таком случае нам лучше всего представиться друг другу. Я, мадемуазель, герцог Мелинкортский. К вашим услугам.
— Чудесно, монсеньор. А я — Аме.
Воцарилось молчание.
— Красивое имя, — наконец проговорил герцог, — и очень необычное, но разве это все, что вы собирались сообщить мне?
— Это все, что мне известно.
— Простите?
— Я сказала, это все, что мне известно. При крещении мне дали именно это имя, которое означает» душа «. Я сказала на французский манер, потому что так легче произносить. Кроме этого, других имен у меня нет. Вот и все.
— Понимаю.
— У меня такое чувство, что вы находитесь в замешательстве, монсеньор, хотя все обстоит довольно просто.
Меня привезли в монастырь, когда я была еще совсем ребенком. Моя мать приколола к той одежде, в которой я была, записку. В ней говорилось:
» Моя дочь при крещении была названа Аме, поэтому, отдавая ее богу, я отдаю вместе с ней господу и собственную душу и возлагаю надежды на бога «.
Когда девушка говорила об этом, волнение так изменило ее голос, что герцогу он показался даже несколько странным. Наступила тишина, затем он проговорил, сделав вид, будто рассказ незнакомки взволновал его:
— И с тех пор вы все время оставались в монастыре?
— Именно так. Я прожила в нем всю жизнь.
— Вы не были там счастливы?
— Вовсе нет, я была там очень счастлива, — возразила девушка, — но сегодня что-то случилось со мной, и я внезапно решила, что обязательно убегу из монастыря.
— Хотелось бы знать, что заставило вас решиться на столь отчаянный поступок. Но если вы не захотите отвечать на мой вопрос, я пойму вас.
— В данный момент для меня нет ничего проще, монсеньор. Я не знаю почему — прежде я никогда в жизни не оставалась наедине с мужчиной-мирянином.
— Никогда?
— Разумеется, никогда. Единственные мужчины, с которыми мы встречались в нашем монастыре, были священники или отцы послушниц, которые изредка приезжали в обитель, чтобы навестить своих дочерей.
— Так, значит, в вашем монастыре, кроме вас, были и другие молоденькие девушки?
— Конечно. Они говорили, что собираются постричься в монахини, хотя на самом деле поселялись в монастыре, чтобы получить образование. В настоящее время в этой обители находятся шесть девушек примерно моего возраста, ну и, разумеется, монахини. Все сестры очень добрые и ласковые. Должна сказать, я всех их очень люблю.
— Но ведь все-таки должно было произойти нечто особенное, раз вы решили убежать?
— Да, кое-что случилось, и это очень разозлило меня, я бы сказала, привело в ярость.
Теперь в голосе молодой девушки уже слышались иные нотки, она явно волновалась.
— А вы не могли бы рассказать мне о том, что с вами случилось? — поинтересовался герцог.
— Вероятно, это большой грех, что я так сильно разозлилась, — ответила девушка, — и все-таки даже сейчас, когда я сижу здесь, рядом с вами, монсеньор, мне думается, я была права. Я расскажу вам обо всем, что случилось, но обещайте мне, пожалуйста, что выскажете свое мнение — права я была или нет в том, что сделала. У меня нет ни тени сомнения, что большинство людей посчитали бы, что я поступила опрометчиво, но вы — англичанин.
— А как вы узнали об этом? — прервал девушку герцог.
— Я услышала разговор ваших слуг. И один из них сказал следующее:» Уи заболел из-за этих французов. Будь я проклят, если ему известно, почему его светлость не остался в своем имении «.
Разговор слуг девушка передала на английском языке чувствовалось, что она еле сдерживает смех.
— Так вы разговариваете на моем родном языке? — воскликнул герцог по-английски.
— Можете не сомневаться! Я говорю по-английски, — ответила Аме, — а кроме того, еще по-итальянски, по-немецки и по-испански. Ее преподобие мать-настоятельница строго следила за тем, чтобы мы все свободно владели многими языками, но мне больше других понравился английский, потому что легче давался.
— Что ж, вы владеете им прекрасно, — согласился с девушкой герцог.
— Благодарю вас, монсеньор! Та монахиня, которая обучала меня языкам, сестра Маргарет, была по происхождению англичанкой. И как-то раз она сказала мне:
» Аме, в ваших жилах обязательно должна течь английская кровь, потому что ни один человек на свете не сможет так быстро овладеть каким-либо языком, если он не принадлежит к тому народу, который говорит на этом языке.
— И что же вы? — спросил его светлость. — Впрочем, нет, это бессмысленный вопрос, так как ответа вы все равно не знаете.
— Мне известно только то, что я — Аме.
— Но вы ведь до сих пор так и не рассказали мне, почему сбежали из обители.
— Я как раз собиралась это сделать, когда вы, монсеньор, прервали меня.
— Приношу вам свои извинения, — с легкой улыбкой проговорил герцог.
— Ничего страшного, — вполне серьезно заверила она его. — Итак, я как раз собиралась рассказать вам о том, что же случилось со мной. Прежде всего поймите, монсеньор, я прожила в этом монастыре семнадцать лет.
И все эти годы считала, что монастырь и есть мой дом.
Я была очень счастлива в обществе сестер-монахинь. За все прошедшие годы они ни разу не дали мне почувствовать, что я хоть в чем-то отличаюсь от них.
Подавляющее большинство остальных послушниц, — продолжала свой рассказ девушка, — оставались в обители лишь до тех пор, пока не получали образования, после чего покидали монастырь. Наверное, только одна или две из них в конце концов решали для себя, что не имеют желания снова возвращаться к мирской жизни. В этом случае они подавали прошение о том, что хотят остаться в монастыре и принять постриг. Но правила все эти годы оставались неизменными, и эти послушницы должны были дожидаться окончательного решения своей участи до тех пор, пока им не исполнится восемнадцать лет.
И ни одной из них, — продолжала девушка, — так и не разрешили принять обет, пока они не отпраздновали свое восемнадцатилетие; преподобная мать-настоятельница была непреклонна в этом вопросе. Даже в тех случаях, когда послушница умоляла мать-настоятельницу, та не давала своего разрешения. Никогда! Вы ведь понимаете, что отречение от мира — это очень и очень серьезный шаг.
— Почему остановились?
— Ваша светлость, захромала одна из передних лошадей в нашей упряжке.
— Немедленно замените ее на одну из тех, на которых едут сопровождающие.
— Слушаюсь, ваша светлость.
Лакей уже готов был броситься исполнять приказание, когда новое распоряжение герцога остановило его.
— Опустите ступеньки.
Слуга тут же выполнил приказание; герцог вышел из кареты.
Был тихий летний вечер, лишь слабое дуновение легкого ветерка уносило зной уходящего дня. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, сумерки постепенно уступали место ночи, а над верхушками деревьев, растущих вдоль дороги, заблестели в темнеющем небе первые вечерние звезды.
В поведении кучера и форейторов, торопившихся освободить захромавшую переднюю лошадь из постромков, ощущались необычная суетливость и стремление как можно быстрее закончить работу. Как только герцогом отдавалось какое-либо распоряжение, оно немедленно исполнялось с тщательностью и быстротой, которые явно обнаруживали искусность и дисциплинированность его людей.
Его светлость бросил взгляд на лошадей. Он был тонким знатоком, а та упряжка, которая везла его карету сейчас, была не только подобрана со знанием дела, но к тому же великолепна: арабские лошади были вычищены до блеска, длинные гривы и хвосты расчесаны с большой тщательностью.
Лошади герцога Мелинкортского были лишь частью общей картины. Темно-синяя карета, с гербом герцога на дверцах, отполированные до блеска фонари и упряжь, ливреи слуг синего и серебристого цветов, напудренные парики под черными, с кокардами шляпами кучера и форейторов — все вызывало изумление и восхищение.
В этот момент опытные руки главного кучера его светлости ощупывали больную ногу у лошади, которая захромала, но герцог не поинтересовался у него о случившемся. Вместо этого он отвернулся от красочной кавалькады, а затем углубился в росший неподалеку лес.
В расшитом камзоле из светло-вишневого бархата и жилете с бриллиантовыми пуговицами герцог был весьма колоритной фигурой, когда широким шагом прошествовал от ярко горевших фонарей кареты в тень деревьев.
Лишь немного удалившись от суматохи, устроенной слугами, герцог обернулся и взглянул на дорогу в том направлении, откуда они прибыли, удивляясь, что же могло случиться с остальными экипажами из его кортежа.
Герцог Мелинкортский всегда путешествовал так, как обязывало занимаемое им положение в обществе; но никак не желал уяснить себе того факта, что тяжелые дорожные кареты, на которых передвигались свита, слуги и его багаж, не могли успеть за быстрым аллюром его упряжки и легкой каретой, специально сконструированной для быстрой езды.
Вскоре размышления об остальных экипажах покинули его и он вновь стал думать о том, что занимало его со времени отъезда из Кале: перед тем, как он покинул Лондон, у него состоялась очень важная беседа с премьер-министром.
— Мелинкорт, это чрезвычайно трудная и опасная игра, — сказал ему Питт, — и, похоже, нет никого, кроме вас, кто смог бы справиться с этой задачей. У них нет ни малейших причин в чем-нибудь заподозрить вас. Во-первых, вы никогда не занимались политикой, и у вас сложилась репутация… ну, как бы выразиться поточнее… повесы, что ли, вследствие чего вы, ваша светлость, можете иметь достаточно оснований для путешествия в Париж с целью немного развлечься.
Когда Питт произносил последние слова, на губах его появилась усмешка, а в глазах загорелись искорки; и герцог поймал себя на том, что тоже улыбается этому блестящему неординарному молодому человеку, который в свои двадцать четыре года взвалил на плечи непосильные обязанности.
Несмотря на то, что герцог Мелинкортский не являлся политическим деятелем, как справедливо заметил премьер-министр, ему не трудно было правильно оценить то чрезвычайно сложное положение, в котором этот государственный деятель нашел свою страну, возглавив правительство. Версальский мир, подписанный в 1783 году — за год до этих событий, — положил конец войне, в которой Британия отчаянно противостояла всему миру.
Франция, Голландия и Испания объединились против нее для того, чтобы оказать помощь американским колонистам в их борьбе за независимость. Россия, Дания, Швеция, Пруссия и Австрия подписали договор о вооруженном нейтралитете и также, по сути дела, противостояли Британии на международной арене.
В тот момент, когда Питт занял пост премьер-министра, его страна была уже до предела истощена, практически разорена дотла и наглухо изолирована от всего остального мира. Но уже через шесть месяцев благодаря своему гениальному аналитическому уму он выполнил труднейшую задачу по восстановлению могущества Британии. И вот уже эта страна продает некоторые товары в США, и вновь восстановлены обширнейшие торговые связи с Францией. Это было только началом, но, как сказал сам премьер-министр герцогу, еще очень и очень многое предстояло сделать.
— Мы вынуждены пристально наблюдать за Испанией и ее действиями, — заявил Питт, — Австрия и Пруссия готовы перегрызть глотки друг другу; Россия и Швеция ведут непримиримую войну друг с другом. Нас ждут большие проблемы во взаимоотношениях с Нидерландами; мне также хочется, чтобы между Россией и Турцией было заключено соглашение о ненападений. Поэтому, чтобы вновь восстановить баланс сил в мире, я обязательно должен пристально следить за этими державами.
— Вы взвалили на себя в некотором роде непосильную задачу, — сухо заметил ему герцог.
Премьер-министр, казалось, не слышал его слов. Он, не переставая, расхаживал взад и вперед по своему кабинету, постоянно думая об одном и том же.
— ..Да, мы обязательно должны восстановить баланс сил, — повторил он, отчего создавалось впечатление, будто этот человек разговаривал сам с собой; затем, словно вспомнив внезапно о присутствии герцога, Питт продолжил:
— В настоящее время Франция ведет себя не столь агрессивно. Закончившаяся война обошлась этой стране в четырнадцать миллионов франков, но победа в Америке пробудила в ней жажду крови.
— Более того, — заметил премьер-министр, — французы обожают интриги. Они рождаются во Франции и являются частью ее существования. Что бы ни заявляли вам французские министры, на деле они всегда имеют в виду нечто совершенно противоположное. Внешне кажется, что нет во всем мире другой такой страны, которая относится к нам более дружественно, более внимательно, чем Франция, но я хочу знать, что творится внутри, за закрытыми дверями. Я желаю выяснить, что они думают о нашей державе, как относятся французы к претензиям, выдвигаемым Испанией и Голландией; к кому они питают симпатии после того, как английский посол отправляется спать.
— Вы действительно считаете, что я могу оказаться полезным для вас? — поинтересовался герцог.
— Я просто уверен в этом, — заявил ему Питт с одной из своих чарующих улыбок, которые имели такую власть над людьми, что заставляли их ревностно служить премьер-министру, чего бы им это ни стоило.
Какое-то время герцог Мелинкортский хранил молчание, и Питт, наблюдая за ним, испытывал удовлетворение от спокойствия и сдержанности, которые были основными чертами характера этого человека. Значит, он не ошибся в своем выборе, теперь он был уверен в этом, хотя немногие в Лондоне согласились бы с ним.
В свои тридцать восемь лет его светлость имел репутацию жесткого, трудного в общении человека. Он был сильной личностью, имел много друзей, но приблизительно такое же количество врагов. Герцог был богат, могуществен, и его репутации если и не была дурна, то все же оставляла желать много лучшего. «Однако нет ничего удивительного в том, — думал Питт, — что женщины без ума от него». Герцог Мелинкортский был исключительно красив, строен и высок, а его широкие плечи атлета не совсем гармонировали с тонким атласом, кружевами и модной вышивкой. «Сильный, красивый мужчина — что еще?»
Герцог поднял глаза, и взгляды их встретились.
— Скажите совершенно точно, что я должен буду сделать, — тихо проговорил герцог.
В его словах премьер-министр нашел подтверждение своей проницательности. Перед ним человек, понимающий смысл предстоящей операции, способный мыслить и быстро действовать в сложной обстановке, более того, способный повелевать другими.
О том, что поведал ему Питт во время беседы, продлившейся около часа, и думал сейчас герцог Мелинкортский, стоя на французской земле и прислушиваясь к разнообразным звукам ночного леса: пробежал сквозь кусты ежевики заяц, шуршит в кустарнике дикий голубь, который, видимо, собирался устроиться там на ночлег, пронзительно крикнула потревоженная чем-то сойка и где-то далеко раздавался плач козодоя, а еще дальше — унылое, чуть слышное уханье совы.
В течение нескольких секунд герцог прислушивался к звукам и вдруг почувствовал тоску по дому, то же самое он мог бы услышать, находясь в Медине. Не окажись он нашего понятия, кому можно было бы довериться в этом деле. Он даже не мог представить себе, как определить, кто является верным союзником Британии, а кто таковым не может быть ни при каких обстоятельствах. О политике Франции он знал так же много или, может быть, так же мало, сколько знает рядовой член Уайтс-клуба или любой другой человек, который время от времени посещает Сент-Джеймский дворец .
Его светлость был наслышан о панегириках Уолтрона, красоте, грации и очаровании французской королевы Марии-Антуанетты. Разговаривал герцог и с теми, кто сопровождал премьер-министра во время его визита во Францию за год до того, как Людовик XVI стал всеобщим посмешищем из-за своей бестактности. Герцог Мелинкортский не раз слышал об экстравагантности и аморальности, царящих при французском дворе, но, к сожалению, раньше он уделял этим разговорам слишком мало внимания, так как в то время все это мало интересовало его.
До последней войны герцог довольно часто бывал во Франции. Почти каждый год он приезжал туда для того, чтобы поохотиться на диких кабанов. Его светлость посещал Париж и бывал в Версале, когда сердцем Людовика XV владела сначала маркиза де Помпадур, затем мадам дю Барри. Но герцог чувствовал, что сейчас все то, что он знал о Франции, окажется столь же эфемерным, как пузырьки газа в бокале с шампанским.
Раньше он наезжал в Париж только для того, чтобы развлечься. Эта поездка была совершенно иной, и неизвестно, насколько она окажется успешной для него. Герцог взялся за выполнение этого поручения — довольно непростого — не только потому, что относился с искренней симпатией к премьер-министру и ему льстило, что этот юный государственный деятель из множества замечательных и достойных людей, живущих в Англии, отдал предпочтение именно ему, и не только потому, что хотел испытать себя в каком-то новом деле, причины были гораздо глубже. Возможно, его светлость вдруг осознал, что в этой жизни, в которой раньше он искал для себя только удовольствия и развлечения, теперь он мог сделать важное для страны, в которой родился, которую глубоко и искренно любил.
Герцог посмотрел на дорогу. Упряжка была готова, лошадь форейтора была впряжена вместо передней, захромавшая лошадь стояла на траве, у обочины, и один из конюхов опустился рядом с ней на колени, пытаясь что-то извлечь из копыта. «Наверное, камень застрял в подкове, — подумал герцог, — или сама подкова разболталась». Он направился к карете и только теперь заметил стену, которая возвышалась в конце дороги. Она стояла немного в стороне, и поэтому герцог не различил ее в темноте. Над верхушками деревьев поднялся молодой месяц, и можно было без труда заметить серую и суровую на вид, маячившую темной громадой на фоне более бледного неба стену.
В течение какого-то времени герцог размышлял, что бы это могло быть, но затем, заметив на стене крыши, которые возвышались одна над другой и были увенчаны шпилями, понял, что это, должно быть, монастырь. По дороге сюда им встретилось множество монастырей, и за этой стеной наверняка располагался еще один.
— Ослабла подкова, ваша светлость, — подойдя к герцогу сообщил лакей, — Я так и думал, — ответил тот.
— Отсюда до Шантильи, где мы собирались заночевать, будет, наверное, не более пяти миль, ваша светлость. Если на дороге нам встретится кузница, можно будет поправить подкову.
— Скажите конюху, чтобы вел лошадь поосторожнее.
— Слушаюсь, ваша светлость.
Герцог уселся в карету:
— И скажите кучеру, чтобы поторопился.
— Да, ваша светлость.
Дверца кареты захлопнулась, и экипаж покатил по дороге; герцог откинулся на мягкие подушки. Путешествие утомило его, и он был голоден. Как правило, он предпочитал путешествовать верхом, а не в карете, но, предполагая, что парижане ждут его приезда в карете, сообразно занимаемому им положению, герцог счел, что не оправдать их ожиданий было бы, пожалуй, ошибкой с его стороны.
Его светлость уже выслал вперед своего кузена, Хьюго Уолтхема, чтобы тот подыскал для них подходящий особняк, в котором герцог мог бы жить в Париже, а также для того, чтобы кузен сделал все необходимые приготовления к его приезду. Хьюго наверняка сделает все так, что в Париже будут знать о человеке, собирающемся посетить этот город.
Герцог улыбнулся. Будучи во многих других отношениях скромным и ненавязчивым человеком, Хьюго умудрялся выполнять все порученные ему дела настолько блестяще, что неизменно заслуживал всяческих похвал.
Герцог зевнул: слава богу, завтра ночью он уже будет в Париже. Он решил, что это путешествие в карете крайне утомило его. Он вытянул ноги, и в этот момент у него появилось странное ощущение, что в карете, кроме него, кто-то есть. Он и сам не мог бы определить «, что именно заставило его внезапно насторожиться.
Герцог почувствовал, как мгновенно напряглись его мускулы, а рука потянулась к карману бархатного плаща, в котором находился пистолет. И в этот момент его ухо уловило непонятный, едва различимый приглушенный звук.
Не веря своим ушам, герцог обвел взглядом карету.
В свете свечи, тускло мерцавшей в серебряном фонаре, он убедился в том, что, кроме него самого, на обтянутых атласом подушках никого нет, но на полу кареты заметил стопку пледов. Сегодня вечером было слишком тепло для того, чтобы в них возникла необходимость, но тем не менее в каждой поездке бывали дни, когда путешественники с удовольствием ими пользовались. Герцог внимательнее посмотрел на них: у него не осталось никаких сомнений — груда пледов сейчас казалась намного больше и выше, чем была раньше.
Герцог достал пистолет из кармана. Оружие было заряжено и готово к немедленному использованию, так как герцог хорошо помнил старую истину о том, что в подобных поездках грабители и разбойники обычно появляются в тот момент, когда этого ждешь меньше всего.
Держа оружие в правой руке, герцог потянулся к полу, быстрым движением сдернул соболий плед с пола кареты и бросил его на сиденье рядом с собой. В первый момент он подумал, что все-таки ошибся и в карете никого нет, но потом различил внизу какое-то шевеление. С пола медленно поднялась фигура, закутанная в черный плащ.
Герцог протянул руку и сильно сжал плечо человека.
Послышался внезапный крик.
— Кто вы? — спросил герцог. — И что тут делаете?
В ответ существо на полу, слегка изогнувшееся под рукой, сжимавшей его маленькое хрупкое плечо, откинуло капюшон, который скрывал лицо.
Герцог молча смотрел на обращенное к нему маленькое белое личико и два огромных, очень испуганных глаза, устремленных на него снизу. Капюшон спал на плечи незнакомца, и взору герцога открылась пышная копна распущенных огненно-рыжих волос, ярко сверкающих и переливающихся в свете тускло мерцавшей свечи.
— Кто вы? — еще раз спросил герцог, но голос его в этот раз звучал уже менее властно.
— Простите, монсеньор! Я виновата перед вами. Но у меня была надежда, что вы не обнаружите меня, так как я собралась доехать с вами только до Шантильи.
— А как вы узнали, что я собираюсь ехать именно туда? — удивился герцог.
— Я слышала, как вы сказали об этом вашим людям, и, пока все они занимались захромавшей лошадью, мне удалось незаметно проскользнуть в карету. Ведь дверца кареты была открыта, и мне ничто не мешало выполнить свой план.
Голос у нее был тихим и очень мягким, и герцог отметил ее грамотную речь. Разглядывая эту странную молодую женщину, спрятавшуюся в груде пледов на полу его кареты, помедлив, он убрал руку с ее плеча и, с легкой улыбкой сбросив плед с сиденья, указал гостье на место рядом с собой.
— Не хотите ли присесть? — предложил он.
Нервно и все-таки грациозно, хотя сделать это в мчащейся, раскачивающейся карете было очень непросто, девушка встала с пола и устроилась на сиденье рядом с герцогом.
Теперь он имел возможность лучше разглядеть незнакомку. Девушка была совсем юной и очаровательной.
Весь ее облик, длинные тонкие пальцы, нервно теребившие полу черного плаща, выдавали непростое происхождение.
— Буду рад, если смогу в чем-то оказаться полезным вам, мадемуазель, — учтиво обратился к ней герцог Мелинкортский. — Если вы собираетесь отправиться в Шантильи, моя карета в вашем распоряжении; но уверен, что у вас нет никакой необходимости совершать эту поездку с такими неудобствами. Не нахожу ничего приятного в путешествии под этими пледами.
При этих словах щеки девушки зарделись, затем она слегка улыбнулась.
— Благодарю вас, монсеньор, вы очень добры. Наверняка мой поступок показался вам немного… странным.
— Простите, я не в праве говорить о том, какую манеру путешествовать вы изберете для себя, — ответил герцог, — хотя, признаюсь, я несколько удивлен.
Незнакомка тихо вздохнула и выглянула в окошко.
Карета мчалась очень быстро, и она не могла ничего увидеть, кроме деревьев вдоль дороги.
— Наверное, мне надо все объяснить вам, — тихо проговорила она. — Я бежала из монастыря.
Пока непрошеная гостья говорила, свет от фонаря становился все более тусклым, а затем свеча и вовсе погасла. Герцог попытался окликнуть лакея, но почувствовал прикосновение руки незнакомки к своей руке.
— Умоляю вас, не тревожьтесь о свете. Будет лучше, если вы не сможете как следует разглядеть меня; тогда, если вас попросят впоследствии описать мою внешность, вы с чистой совестью сможете заявить, что не запомнили, как я выглядела.
— Так вы, мадемуазель, полагаете, что за вами будет организована погоня? — спросил герцог.
— Думаю, да, — покорно ответила она.
— В таком случае нам лучше всего представиться друг другу. Я, мадемуазель, герцог Мелинкортский. К вашим услугам.
— Чудесно, монсеньор. А я — Аме.
Воцарилось молчание.
— Красивое имя, — наконец проговорил герцог, — и очень необычное, но разве это все, что вы собирались сообщить мне?
— Это все, что мне известно.
— Простите?
— Я сказала, это все, что мне известно. При крещении мне дали именно это имя, которое означает» душа «. Я сказала на французский манер, потому что так легче произносить. Кроме этого, других имен у меня нет. Вот и все.
— Понимаю.
— У меня такое чувство, что вы находитесь в замешательстве, монсеньор, хотя все обстоит довольно просто.
Меня привезли в монастырь, когда я была еще совсем ребенком. Моя мать приколола к той одежде, в которой я была, записку. В ней говорилось:
» Моя дочь при крещении была названа Аме, поэтому, отдавая ее богу, я отдаю вместе с ней господу и собственную душу и возлагаю надежды на бога «.
Когда девушка говорила об этом, волнение так изменило ее голос, что герцогу он показался даже несколько странным. Наступила тишина, затем он проговорил, сделав вид, будто рассказ незнакомки взволновал его:
— И с тех пор вы все время оставались в монастыре?
— Именно так. Я прожила в нем всю жизнь.
— Вы не были там счастливы?
— Вовсе нет, я была там очень счастлива, — возразила девушка, — но сегодня что-то случилось со мной, и я внезапно решила, что обязательно убегу из монастыря.
— Хотелось бы знать, что заставило вас решиться на столь отчаянный поступок. Но если вы не захотите отвечать на мой вопрос, я пойму вас.
— В данный момент для меня нет ничего проще, монсеньор. Я не знаю почему — прежде я никогда в жизни не оставалась наедине с мужчиной-мирянином.
— Никогда?
— Разумеется, никогда. Единственные мужчины, с которыми мы встречались в нашем монастыре, были священники или отцы послушниц, которые изредка приезжали в обитель, чтобы навестить своих дочерей.
— Так, значит, в вашем монастыре, кроме вас, были и другие молоденькие девушки?
— Конечно. Они говорили, что собираются постричься в монахини, хотя на самом деле поселялись в монастыре, чтобы получить образование. В настоящее время в этой обители находятся шесть девушек примерно моего возраста, ну и, разумеется, монахини. Все сестры очень добрые и ласковые. Должна сказать, я всех их очень люблю.
— Но ведь все-таки должно было произойти нечто особенное, раз вы решили убежать?
— Да, кое-что случилось, и это очень разозлило меня, я бы сказала, привело в ярость.
Теперь в голосе молодой девушки уже слышались иные нотки, она явно волновалась.
— А вы не могли бы рассказать мне о том, что с вами случилось? — поинтересовался герцог.
— Вероятно, это большой грех, что я так сильно разозлилась, — ответила девушка, — и все-таки даже сейчас, когда я сижу здесь, рядом с вами, монсеньор, мне думается, я была права. Я расскажу вам обо всем, что случилось, но обещайте мне, пожалуйста, что выскажете свое мнение — права я была или нет в том, что сделала. У меня нет ни тени сомнения, что большинство людей посчитали бы, что я поступила опрометчиво, но вы — англичанин.
— А как вы узнали об этом? — прервал девушку герцог.
— Я услышала разговор ваших слуг. И один из них сказал следующее:» Уи заболел из-за этих французов. Будь я проклят, если ему известно, почему его светлость не остался в своем имении «.
Разговор слуг девушка передала на английском языке чувствовалось, что она еле сдерживает смех.
— Так вы разговариваете на моем родном языке? — воскликнул герцог по-английски.
— Можете не сомневаться! Я говорю по-английски, — ответила Аме, — а кроме того, еще по-итальянски, по-немецки и по-испански. Ее преподобие мать-настоятельница строго следила за тем, чтобы мы все свободно владели многими языками, но мне больше других понравился английский, потому что легче давался.
— Что ж, вы владеете им прекрасно, — согласился с девушкой герцог.
— Благодарю вас, монсеньор! Та монахиня, которая обучала меня языкам, сестра Маргарет, была по происхождению англичанкой. И как-то раз она сказала мне:
» Аме, в ваших жилах обязательно должна течь английская кровь, потому что ни один человек на свете не сможет так быстро овладеть каким-либо языком, если он не принадлежит к тому народу, который говорит на этом языке.
— И что же вы? — спросил его светлость. — Впрочем, нет, это бессмысленный вопрос, так как ответа вы все равно не знаете.
— Мне известно только то, что я — Аме.
— Но вы ведь до сих пор так и не рассказали мне, почему сбежали из обители.
— Я как раз собиралась это сделать, когда вы, монсеньор, прервали меня.
— Приношу вам свои извинения, — с легкой улыбкой проговорил герцог.
— Ничего страшного, — вполне серьезно заверила она его. — Итак, я как раз собиралась рассказать вам о том, что же случилось со мной. Прежде всего поймите, монсеньор, я прожила в этом монастыре семнадцать лет.
И все эти годы считала, что монастырь и есть мой дом.
Я была очень счастлива в обществе сестер-монахинь. За все прошедшие годы они ни разу не дали мне почувствовать, что я хоть в чем-то отличаюсь от них.
Подавляющее большинство остальных послушниц, — продолжала свой рассказ девушка, — оставались в обители лишь до тех пор, пока не получали образования, после чего покидали монастырь. Наверное, только одна или две из них в конце концов решали для себя, что не имеют желания снова возвращаться к мирской жизни. В этом случае они подавали прошение о том, что хотят остаться в монастыре и принять постриг. Но правила все эти годы оставались неизменными, и эти послушницы должны были дожидаться окончательного решения своей участи до тех пор, пока им не исполнится восемнадцать лет.
И ни одной из них, — продолжала девушка, — так и не разрешили принять обет, пока они не отпраздновали свое восемнадцатилетие; преподобная мать-настоятельница была непреклонна в этом вопросе. Даже в тех случаях, когда послушница умоляла мать-настоятельницу, та не давала своего разрешения. Никогда! Вы ведь понимаете, что отречение от мира — это очень и очень серьезный шаг.