Картленд Барбара. Роман с призраком

   В душе ее шевельнулось сочувствие.
   — Граф, наверное, очень одинок: его жена — безумна, родители — умерли, и он не имеет ни брата ни сестры, — покачала головой Демелса.
   А если ребенок растет у равнодушных родителей, его жизнь становится совершенно невыносимой. Подобной судьбы Демелса даже не могла вообразить.
   В то же время, при всем сострадании к графу, обделенному любовью и в детстве, и в браке, Демелса твердо знала, что не должна с ним больше встречаться.
   Обстоятельства, побудившие ее выступить на его защиту от коварства мстительной леди Сайдел и злого умысла сэра Фрэнсиса, были настолько вопиющи, что вполне извиняли — во всяком случае в ее глазах — нарушение обещания, данного брату.
   Но теперь, как бы Демелсе ни хотелось увидеться с графом, поговорить с ним, она не могла нарушить данное Джерарду обещание.
   Она и сама знала, что только такое решение являлось единственно верным. Дальнейшие встречи с графом ни к чему хорошему бы не привели.
   Поэтому, вернувшись со скачек, девушка задвинула засов на двери, через которую граф мог бы проникнуть в потайные помещения.
   Стремительно взбежав по лестнице, она поклялась себе ни под каким видом не выходить из этой комнаты до утра — из опасения, что услышит еще какой-нибудь разговор, не предназначенный для ее ушей.
   Однако запретить себе думать о графе она не могла.
   Неотрывно глядя на него, когда он вел Крусадера взвешиваться после скачек, Демелса пришла к выводу, что во всем английском королевстве невозможно найти ни такого красивого мужчины, ни столь красивого животного.
   Она с радостным волнением слушала приветствия, которыми толпа провожала победителей.
   И хотя немало зрителей потеряло деньги на этом заезде, даже проигравшие как истинные ценители этого вида спорта участвовали в чествовании победителей необыкновенно зрелищной скачки.
   — Спасибо за ужин, все было очень вкусно! — сказала Демелса Нэтти.
   Положив столовые приборы и грязную тарелку на поднос, она налила себе бокал оранжада из кувшина.
   — Жаль, что я не могу выразить повару графа восхищение его кулинарным искусством, — продолжала девушка.
   — Да, что-что, а уж это совершенно невозможно, — сказала Нэтти. — Сказать по правде, мисс Демелса, я жду не дождусь, когда вы сможете выйти из этой душной кельи на свет божий и вернуться в свою комнату.
   — Ждать осталось недолго, — тихо ответила Демелса. — Граф со своими друзьями уже скоро уедет.
   — Поскорей бы! — подхватила Нэтти, несмотря на свою обычную наблюдательность, не заметившая грусти в голосе хозяйки. — Мне кажется, будто они здесь гостят у нас уже целый месяц.
   — Да, тебе пришлось потрудиться в эти дни, — посочувствовала Демелса.
   — Я устала не от работы, — возразила няня. — Я все время нахожусь в напряжении, до смерти боюсь, что кто-нибудь прознает про ваше существование. Вот и сегодня Бетси чуть не проговорилась. Слава богу, вовремя взглянула на меня и опомнилась. Я уж думала, беды не миновать!
   — Не стоит так беспокоиться, — рассеянно заметила Демелса. — Осталось потерпеть всего два дня.
   Произнеся вслух эти слова, Демелса словно заново ощутила неотвратимость разлуки с графом Треварноном, возвращения к монотонной жизни последних лет.
   — Мне пора идти, — сказала Нэтти, — а вы, мисс Демелса, ложитесь пораньше. Хватит портить глаза над книжками. Вам сегодня и без чтения впечатлений было предостаточно.
   — Да, всем нам пришлось поволноваться, — кивнула Демелса. — Спокойной ночи, Нэтти.
   Поцеловав няню, она проводила ее до двери и осталась стоять перед входом, высоко подняв свечу, чтобы ей было удобнее спускаться.
   Вернувшись в комнату и поставив свечу в канделябр на алтаре, девушка стала рассматривать статую Богоматери, которую знала с самого детства.
   Подумав, что ее молитвы о здоровье Крусадера и его победе на скачках были услышаны, она решила поблагодарить бога, памятуя слова матери, всегда наказывавшей так поступать, когда тебе даровано что-то хорошее.
   — Спасибо тебе, господь! Спасибо, Пресвятая Дева!
   Эти слова были полны наивного, почти детского воодушевления.
   Вспомнив великолепное зрелище, которое представляли собой Крусадер и его владелец, Демелса с улыбкой поднялась с колен и, обернувшись к двери, встретилась взглядом с графом.
   Несколько мгновений оба молчали.
   Граф первым нарушил тишину:
   — Зачем вы заперли дверь?
   — Как же вы вошли? — вопросом на вопрос ответила Демелса.
   — Нэтти оставила открытой другую дверь.
   — Она была бы в ужасе, увидев вас здесь, — заметила Демелса.
   — Я хочу поговорить с вами.
   Демелса молчала, стараясь подавить охватившее ее волнение. Судя по настойчивости его тона, граф Треварнон приготовился услышать отказ.
   — Я понимаю, что мое желание несколько нарушает общепринятые правила, но как иначе мы можем пообщаться?
   Вначале Демелса не поняла, что граф Треварнон имеет в виду. Потом она сообразила, что потайная комната служит ей спальней, от этой мысли ее бросило в жар.
   Она застенчиво сказала:
   — Я об этом раньше не думала. Но больше некуда… — Голос не слушался ее.
   Вздохнув, Демелса продолжала:
   — Мы могли бы встретиться в садике, туда я могу выйти незаметно.
   — А о моем возвращении в дом никто не знает, — ответил граф.
   — Тогда идите туда! Я скоро присоединюсь к вам… — пообещала она.
   Пристально взглянув в ее глаза, он с недоверием спросил:
   — А вы правда придете? Или это просто уловка, с помощью которой вы собираетесь от меня избавиться?
   — Разумеется, нет! — с жаром возразила Демелса.
   Граф Треварнон понял, что это чистое создание не имеет в своем арсенале традиционного запаса дамских хитростей, применяемых светскими красавицами для привлечения кавалеров.
   — Я приду, — пообещала Демелса. — Если вы вправду этого хотите.
   — Не сомневайтесь в этом, — сказал граф. — Мне необходимо с вами поговорить.
   Он знал, что последняя фраза прозвучала как приказ, и чувствовал, что повелительный тон подействовал на собеседницу.
   — Я приду, — повторила Демелса. — Но вы должны как можно скорее покинуть эту комнату.
   — А я найду выход? — спросил граф.
   — Если возьмете свечу, вы его не пропустите.
   С этими словами Демелса вручила ему свечу и выпроводила из комнаты.
   Спустившись до просторной лестничной площадки, граф Треварнон без труда нашел дверь, которая вела в его комнату, и, отодвинув засов, попал прямо к себе в спальню.
   Гости еще не разошлись, и граф, никого не встретив на своем пути, по боковой лестнице вышел из дома во двор.
   В густых сумерках он стал пробираться к садику, где На грядках по-прежнему росли целебные травы.
   Погруженный в свои мысли, он зашел в беседку, надеясь, что Демелса непременно туда заглянет.
   В воздухе стоял опьяняющий запах жимолости, который теперь навсегда был связан в его представлении с маленькой хозяйкой этого дома, Сидя на деревянной скамье, граф Треварнон размышлял о том, что ни один из его многочисленных романов не начинался так странно и интригующе.
   В ожидании Демелсы он почувствовал давно забытое волнение от предвкушения встречи с женщиной. Это было для него внове. Прежние любовные приключения слились для него в безликую череду, знакомства — приелись.
   Он почувствовал себя восемнадцатилетним юношей, а не закоренелым циником средних лет, все изведавшим и от всего уставшим, каким давно себя привык считать.
   А что, если, несмотря на обещание, Демелса предпочтет избежать этой встречи? Эта мысль графу Треварнону была неприятна.
   Он утешил себя тем, что такое чистое создание не может лгать.
   Однако ожидание затягивалось, и его сомнения нарастали.
   Демелса могла испугаться в последний момент, или какое-то непредвиденное обстоятельство помешало ей покинуть свое укрытие.
   Когда граф уже был готов расставься с надеждой, в темноте показался знакомый белый силуэт.
   Она шла к нему легко, как будто не касаясь земли, и сегодня, как никогда, была похожа на призрак. Если бы граф только что не разговаривал с ней, он и сам бы усомнился в реальности своего видения.
   Когда Демелса подошла поближе, граф Треварнон вышел ей навстречу.
   — Извините, если заставила вас ждать, — начала она. — Потайная дверь в сад так заросла кустарником, что я с трудом ее открыла.
   — Главное. — что вы пришли, — ответил граф Треварнон.
   И словно боясь, что девушка в любой момент растворится во мраке, поспешно продолжил:
   — Я хотел поблагодарить вас за победу своего Крусадера…
   — Я тоже хотела поблагодарить вас за победу Крусадера, — перебила его Демелса. — Это было замечательное зрелище.
   — И все это во многом ваша заслуга, — подхватил граф Треварнон. — Для меня это был лучший заезд в жизни, и не потому, что в нем победил мой жеребец, а потому, что вы его смотрели.
   Демелса поняла, что и она выделила для себя этот заезд именно потому, что его смотрел граф Треварнон, только раньше не отдавала себе в этом отчета.
   »— Я хочу сделать вам подарок в память об этой победе. Только, право, не знаю, что вам подарить.
   — Мне ничего не надо! — запротестовала Демелса. — Вы не должны этого делать!
   — Но почему? — удивился граф, впервые столкнувшись с подобным бескорыстием.
   — Потому что мне не следует принимать от вас подарки, к тому же пришлось бы объяснять, откуда взялся подарок, а это повлекло бы за собой новую ложь. Я и так зашла слишком далеко, — покачала головой девушка.
   Граф молчал. Наконец он спросил:
   — Неужели вы говорите это искренне? Вы понимаете не хуже меня, Демелса, что то, что нам вместе с вами довелось пережить, делает нас больше, чем просто знакомыми.
   Он сделал паузу, надеясь получить ответ, но Демелса, потупившись, молчала.
   Граф продолжал:
   — Вы же не можете всерьез полагать, что в субботу, когда закончатся скачки, я просто так — возьму и уеду, навсегда распрощавшись с вами и забыв то, что здесь произошло?
   Демелса по-прежнему молчала.
   — А вы, Демелса, сможете забыть меня? — настаивал граф Треварнон. — Мне никогда не удастся вычеркнуть ваш образ из своей памяти.
   Помедлив, Демелса решилась сказать:
   — Я никогда не забуду вас и буду за вас молиться.
   — И, по-вашему, этого достаточно? Я хочу встречаться с вами, видеть вас, Демелса. И больше всего на свете мне хотелось бы заключить вас в объятия и поцеловать.
   Казалось, от страсти, которой были проникнуты эти слова, накалился воздух.
   Граф Треварнон добавил:
   — Не могу припомнить, чтобы мне приходилось просить у женщины разрешения ее поцеловать. Но я не хочу вас напугать, боюсь, что вы снова исчезнете, превратившись в Белую Женщину.
   Он замолчал, а когда заговорил снова, его голос дрогнул:
   — Демелса, можно мне вас поцеловать? Не дождавшись ответа, Вэлент протянул руки, но не решился прикоснуться к девушке.
   — По-моему, если бы вы меня поцеловали, это было бы чудесно… но это… нехорошо.
   — Нехорошо? — переспросил граф Треварнон, опуская руки.
   — Я слышала, как вы страдали в детстве… — Голос Демелсы был полон сочувствия. — И мне жаль, что вы оказались несчастливы в браке. Тем не менее вы принадлежите другой женщине.
   — Неужели вы имеете в виду мою жену? — изумился граф Треварнон.
   — Вы женаты. Брак — священен, — просто сказала Демелса. — Вы принесли обет перед лицом господа.
   — В моих обстоятельствах никто не вправе требовать от человека верности обету, — возразил граф Треварнон.
   — Я все это понимаю. Однако у меня все равно было бы чувство, что я поступаю дурно, и это отравило бы любовь… которую я могла бы к вам испытывать.
   Граф застыл как вкопанный, осмысливая услышанное. Ему никогда не приходило в голову, что возможен подобный ход мыслей. Это лишний раз доказывало, что Демелса была ничуть не похожа на прочих знакомых ему женщин.
   Вслух он сказал:
   — Боже мой! Что вы можете знать о любви, если говорите, что испытывали бы ее, если бы это чувство не являлось запретным? Вот вы наверняка любите романы и прочли их великое множество. Скажите, сколько любовных историй связано с нарушением запретов. Что вы молчите? Отвечайте!
   Это прозвучало как приказ.
   Демелса тем не менее не растерялась.
   — Вероятно, я кажусь вам наивной и невежествен ной, — с достоинством ответила она, — однако я много думали о любви. И о вас. И мне пришло в голову, что вы очень нуждаетесь в любви.
   — Вы что, думаете, мне ее недостает? — чуть не вспылил граф Треварнон.
   Последняя его реплика, несмотря на неприкрытый сарказм, была не лишена горечи.
   Демелса всплеснула руками. Этот жест вышел у нее очень выразительно. Казалось, она решительно отметала заблуждение собеседника.
   — Любовь бывает разная, — горячо возразила она. — И если вас охотно одаряют любовью разные красивые леди вроде той, что хотела опоить вас каким-то зельем, то это не то же самое…
   Демелса, смешавшись, не закончила фразы. На языке у нее вертелось простое объяснение: «Их любовь — не такая, как моя». Однако она не могла выражаться так откровенно.
   — Опишите мне свою любовь, — неожиданно попросил граф, сраженный убежденностью, прозвучавшей в ее голосе. — Расскажите, как вы любили бы мужчину, которому отдали бы свое сердце!
   — Я точно знаю, что, если бы я кого-то любила, я не хотела бы причинять возлюбленному зла. Напротив, я старалась бы защищать его — от несчастий, от опасности, болезней, душевных мук.
   — Материнская любовь! — одними губами прошептал граф Треварнон, не желая прерывать девушку.
   — И если бы я вышла замуж, то всегда любила бы своего мужа и делила с ним в жизни все несчастья и радости, — продолжала Демелса.
   Все это время она украдкой посматривала на выражение лица графа Треварнона, ожидая, что на нем в любой момент появится циничная улыбка.
   — И последнее. Я бы постаралась научиться у любимого всему, что он знает. Бесспорно, вы обладаете более широким кругозором, чем те дамы, которые вас одаряют своей благосклонностью.
   После долгого молчания граф Треварнон задумчиво спросил:
   — Возможно ли найти женщину, которая была бы для мужчины женой, матерью и другом в одном лице?
   — Если речь идет о настоящей любви, такое возможно, — убежденно ответила Демелса. — Такое чувство — все равно что золотое руно. Священный Грааль или даже Врата Рая. Найти его трудно, но обретя его, человек навеки обретает блаженство.
   — А вы стоите подобно архангелу с огненным мечом, не пуская меня в рай, — горько заметил граф Треварнон.
   Он скорее ощутил, нежели увидел, смятение, отразившееся в ее глазах, и, посмотрев на крепко сцепленные тонкие пальцы Демелсы, понял, что причинил ей истинную боль.
   — Я вовсе этого не хочу, — ответила Демелса. — Но чем я могу помочь?
   — Как вы можете быть столь жестоки? — забыв об осторожности, воскликнул граф Треварнон. — Как вы можете отказывать мне в том, что, может быть, предназначено мне самим богом? Посмотрите на меня, Демелса! — потребовал он.
   Она послушно вскинула голову. Сумерки тем временем перешли в ночь, и луна посеребрила своим волшебным светом цветы жимолости и белое платье Демелсы.
   Он заглянул в огромные глаза — доверчивые и невинные.
   Медленно склонившись, граф осторожно прикоснулся губами к ее нежным полураскрытым губам, словно ждущим его поцелуя.
   Он заметил, как изменилось у девушки выражение лица.
   Она напряглась, словно прислушиваясь к своим ощущениям, а потом засветилась от счастья.
   Сердца влюбленных распахнулись навстречу друг другу.
   — Вы любите меня! — дрогнувшим от волнения голосом прошептал граф Треварнон. — Вы любите меня, мой милый призрак, и принадлежите мне!
   Чувствуя прикосновение ее трепетного тела, он, не помня себя от радости, услышал ответ:
   — Я люблю вас, как бы я этому ни противилась. Это сильнее меня… это невозможно объяснить! Она замолчала, потом вздохнула.
   — Но что тут говорить, все равно сегодня мы видимся в последний раз( — неожиданно и решительно закончила Демелса.
   — Вы действительно намереваетесь так просто уйти из моей жизни? Учтите, тут не помогут никакие засовы… — рассердился граф Треварнон.
   Она не отвечала, и он продолжал:
   — Мне кажется, что то, что происходило между нами, так восхитительно, словно это не реальность, а чудо, сотворенное самой атмосферой этого древнего дома. И вы, его главная кудесница, хотите все разрушить?
   — Мне ничего другого не остается, — ответила Демелса, высвобождаясь из его объятий.
   — Это не правда! — возразил граф Треварнон. — И я смогу убедить вас в своей любви к вам и в вашей — ко мне «.
   Он хотел снова обнять ее, но в этот момент оба услышали, как кто-то вышел в сад.
   — Джерард! — прошептала Демелса, в темноте узнав силуэт брата.
   — Не двигайтесь. Предоставьте все мне! — приказал граф Треварнон.
   Он неторопливо поднялся со скамейки, загораживая своей атлетической фигурой вход в беседку.
   — Так вот вы где, милорд! — воскликнул Джерард. — Слуги доложили мне, что вы вернулись с торжественного обеда и прошли в сад. Я хотел узнать: почему вы не присоединяетесь к нашей компании?
   Граф шагнул ему навстречу.
   — В замке так много говорили и столько пили, что я решил погулять в тишине и прийти в себя.
   — В таком случае простите меня. Не хочу вам мешать, — учтиво сказал Джерард, собравшись уйти.
   — Вовсе нет, я очень рад вас видеть, — доброжелательно улыбнулся граф Треварнон. — Давайте вернемся вместе. Я как раз хотел с вами кое о чем переговорить. Видите ли, в вашем доме я заметил две картины хороших мастеров, за которые вы могли бы при желании выручить очень крупную сумму.
   — Вы это серьезно? — удивился Джерард. — А я был убежден, что все здешние полотна ничего не стоят.
   — Их только требуется подреставрировать, — пояснил граф Треварнон. — Я увлекаюсь Рубенсом и знаю его руку. И я не постоял бы за ценой, если бы вы согласились уступить мне картину, которая висит над лестницей. Это одна из его ранних работ.
   — А другая картина?
   — В библиотеке висит маленькое полотно, подлинник Перуджино.
   — Впервые слышу это имя, — признался Джерард.
   — Настоящее имя этого мастера — Пьетро ди Кристофоро Ваннуччи. Он прославился не только собственным творчеством, но и тем, что был учителем великого Рафаэля.
   — Невероятно! — От волнения Джерард не находил слов.
   По голосу брата Демелса поняла, что он находится на седьмом небе от неожиданно выпавшей ему удачи.
   Она молча провожала взглядом двух самых дорогих ей мужчин, которые, оживленно разговаривая, неторопливо шагали к дому.
   Демелса тоже порадовалась этой новости. Если Джерард продаст живописные полотна, он сможет завести себе хороших лошадей, вдоволь развлекаться с друзьями в Лондоне и, вероятно, выдаст ей хоть небольшую сумму на самый необходимый ремонт в доме.
   Однако она прекрасно понимала, что никакое улучшение их имущественного положения никак не изменит ее отношений с графом Треварноном.
   Демелса отдавала себе отчет в своем чувстве, знала, что всю оставшуюся жизнь будет сожалеть о том, что отказалась от этой любви.
   Но она заставила свое сердце молчать.
   Поднимаясь со скамьи, Демелса сорвала ветку жимолости, чтобы сохранить ее в память об этих волнующих мгновениях своей жизни.
   Она прижала цветок к губам.
   Оглянувшись на лужайку, отделявшую беседку от дома, она никого не увидела.
   Над садом повисла необыкновенная тишина, в которой отчетливо слышалось, как летают, шурша крыльями, летучие мыши.
   — Прощай, моя единственная любовь, — в слезах прошептала она.

Глава 6

   — Эти скачки оказались для вас на редкость удачными, милорд, — сказал Джерард графу Треварнону, который, мастерски лавируя, продвигался на своем фаэтоне сквозь сутолоку, царящую на дороге, забитой перед входом на скаковое поле другими экипажами.
   Граф не ответил, и Джерард продолжал:
   — Подумать только! Три приза, и среди них — Голд Кап! Какой спортсмен может мечтать о большем успехе?
   В его голосе послышалась легкая зависть. Граф Треварнон постарался утешить приятеля:
   — Но скачки, в которых выступал ваш жеребец, были захватывающими.
   — Они были бы еще приятнее, если бы победил Файерберд, — возразил Джерард. — Кто же мог предвидеть, что обе лошади финишируют одновременно?
   Помолчав, он добавил:
   — Это ведь означает, что призовые деньги и все, что было поставлено на лошадей, делится пополам. А я ведь ставил на своего Файерберда.
   — Несомненно, на будущий год вам повезет больше, Лэнгстон, — ободрил его граф Треварнон.
   Он говорил рассеянно, почти машинально, словно все время думал о чем-то другом.
   Граф не замечал, что друзья начали поглядывать на него с удивлением, когда его лошадь пришла к финишу, на полтора корпуса опередив соперника, не вызвав особой радости хозяина. Слишком уж равнодушно граф отнесся к этому бесспорному успеху. Такого с ним прежде не бывало.
   А он и вправду не мог сосредоточиться на скачках, а потом на разговорах о них.
   Он все раздумывал, неужели Демелса действительно намеревалась навсегда прекратить их знакомство, как решила в их последнюю встречу.
   В пятницу граф Треварнон будто на крыльях летел домой со скачек, предвкушая новую встречу в беседке.
   Рассчитывая, что свидание должно состояться после обеда, когда на сад опустятся сумерки, он стал настаивать, чтобы на стол подавали пораньше, чем изумил всех своих товарищей, знавших, что он, как это было принято, предпочитал не начинать обеда раньше семи часов вечера.
   Однако в этот раз все сели за стол в шесть, а после обеда гости занялись карточной игрой, которой были заняты все, кроме графа Треварнона.
   Сославшись на легкую головную боль, он сказал, что ему надо подышать свежим воздухом, и отправился в сад, не возбуждая ничьих подозрений.
   Он долго сидел в беседке, то исполняясь надежды, то приходя в отчаяние, пока не понял, что Демелса действительно не придет.
   Это заставило его не на шутку встревожиться.
   Теперь у него наверняка не оставалось шансов проникнуть в потайные помещения. Понимая, что дальнейшее ожидание бесполезно, он вернулся в дом.
   Лежа в постели без сна, граф тщетно придумывал способ снова встретиться с Демелсой.
   Признать перед Джерардом или перед Нэтти их знакомство было бы невозможно. Вне всякого сомнения, девушка расценила бы подобный поступок как предательский и никогда бы его не простила.
   Но что же еще можно было предпринять?
   В пятницу на скачках он проглядел все глаза, но так И не нашел ее милое личико в многолюдье трибун.
   » Если Демелса будет упорствовать в своем желании прятаться, ее придется искать не как Святой Грааль, а как иголку в стоге сена «, — горько пошутил про себя граф Треварнон. К завершающим дням состязаний число зрителей достигло рекордного количества. Люди вели себя все азартнее, делая рискованные ставки, и трибуны шумели и волновались во время каждого заезда.
   — Что мне делать? Что делать? — снова и снова в отчаянии вопрошал себя граф Треварнон.
   Он почувствовал, что впервые в жизни ему изменила его вечная удачливость; более того, искушенность в отношениях с женщинами оказалась в случае с Демелсой совершенно бесполезной.
   При всем своем опыте общения с женщинами он совершенно не научился устраивать встречи. Все его прежние пассии слишком охотно брали это на себя. То, что его могут попросту избегать, стало для графа Треварнона неприятным открытием.
   Демелса своим поведением ставила его в тупик. Он все отчетливее понимал, что никакими ухаживаниями не добьется, чтобы она отказалась от своих убеждений.
   Теперь, возвращаясь в Лэнгстон-Мэнор, он был готов поверить, что никогда больше не увидит милых фиалковых глаз.
   Вэлент надеялся встретить Демелсу возле загона, где седлали лошадей перед вторым заездом, в котором выступал Файерберд, жеребец Лэнгстонов.
   Он заметил старого Эббота, перебросился парой слов с конюхом и пожелал его внуку удачи.
   Но сколько граф ни вглядывался в толпу, собравшуюся посмотреть на лошадей, он не мог найти в ней Демелсу.
   Накануне вечером, тщетно ожидая встречи с девушкой в беседке, он обругал себя глупцом.
   Как он мог настолько поддаться очарованию этого дома, чтобы влюбиться в его маленькую хозяйку, более того, решить, что она не похожа на остальных женщин?
   Однако, сколько бы Вэлент ни пытался убедить себя в обратном, он знал, что за эту неделю Демелса стала ему дороже жизни, и был готов потратить всю эту жизнь на поиски своей мечты.
   Более всего его возмущало то, что она была совсем рядом, под крышей того же дома, где жил он, но окружила себя непроницаемой тайной, словно крепостными стенами.
   Демелса могла с тем же успехом быть в Шотландии, среди дикой природы Корнуолла, или даже в самой Америке! Как не почувствовать безысходность, зная, что от счастья его отделяет лишь стена да полторы дюжины ступенек потайной лестницы?
   Заметив, что даже лошади и скачки перестали вызывать у него интерес, граф Треварнон решил вернуться домой после третьего заезда.
   По опыту ему было известно, что после окончания скачек начиналась невообразимая сумятица, а четвертый заезд, случалось, затягивался до шести часов вечера. По окончании состязаний начиналась давка и из толпы было невозможно выбраться иногда и до восьми.