— Я понимаю, — отозвался Артур. — Так вот насчет «Берез»… Что тебе известно о Шелфорде?
Синтия с неохотой вернулась к этому разговору.
— Ничего. Мистер Даллас говорит: он очень богатый молодой человек. По-моему, его мать — американка. Возможно, я не так поняла, но мистер Даллас, кажется, сказал, что оттуда и богатство. Одним словом, он очень хотел купить «Березы», а мне нужно было их продать. Вот и весь сказ, Артур.
— Не буду утверждать, насколько справедливы слухи о нем… — Тон Артура по-прежнему оставался неприязненным.
— А что ты о нем слышал? — заинтересовалась Синтия.
— Не стоит, наверно, пересказывать…
По тому, как была произнесена эта фраза, у Синтии сложилось впечатление, что сама персона Роберта Шелфорда чем-то смущает Артура. «Скорее всего, речь идет о женщинах», — подумала она. Синтии всегда казались смехотворными воззрения Артура. Конечно, он шокирован, он ведь ханжа по натуре. Ему вообще непонятны веселье, радость, красота, в душе он даже не одобрял любовь, хоть и мечтал на Синтии жениться. Его ухаживания, даже предложение руки и сердца были, как и следовало ожидать, смехотворно неуклюжими.
Они возвращались верхом домой, пробыв целый день на охоте. Охота была неудачная, собаки не брали след, часами караулили возле нор, все устали, пришли в дурное настроение.
Совсем недалеко от дома полил дождь, и охотники вымокли до нитки. В довершение ко всему в нескольких милях от «Берез» у Синтии захромала лошадь.
Пришлось остановиться в маленькой придорожной гостинице. Питер распорядился, чтобы лошадь отвели в конюшню, а сам решил отправиться в усадьбу и прислать за Синтией машину.
— Постараюсь не задерживаться, сделаю все мигом, — заверил он. — Артур, вели хозяину затопить камин, и пусть дров не жалеет! Как бы тебе, дорогая, не подхватить воспаление легких, ты промокла насквозь.
— Я позабочусь обо всем, — пообещал Артур.
Синтия подумала, что Артуру стоило бы самому отправиться за машиной, чтобы Питер остался и позаботился о ней. Конечно, до «Особняка» дальше, чем до «Берез», но Артур-то уж знал об их с Питером отношениях и мог бы проявить такт и внимательность.
Синтия чувствовала, что даже белье у нее пропитывается влагой, и понимала, что сильной простуды в любом случае теперь не избежать.
«Лучше выпить виски, чем чаю», — решила она и раздраженно подумала о том, что Артур наверняка не одобрит ее предпочтения спиртному. Как он досаждал ей своим эгоизмом, бестактностью, чопорностью.
Артур резко приказал хозяину:
— Мисс Морроу желает выпить виски, она боится простуды.
— Лучше лекарства не придумаешь, — подтвердил хозяин.
— Принесите, да поскорее.
Виски тотчас же появилось, Синтия стала отпивать из стакана мелкими глотками, и тут Артур взял быка за рога:
— Синтия, я хочу задать тебе один вопрос.
— Какой? — рассеянно отозвалась Синтия.
Она мысленно прикидывала, сколько времени займет у Питера добраться до дому и сколько еще ждать, пока он за ней вернется.
— Ты выйдешь за меня замуж?
Сначала она попросту ничего не поняла, ей даже показалось, что ослышалась. Потом недоуменно уставилась на Артура, который, сжав челюсти, с окаменевшим лицом смотрел куда-то в одну точку, избегая ее взгляда.
— Что ты сказал? — спросила она после долгого молчания.
— Я просил тебя выйти за меня замуж, — пробормотал Артур.
— Ты с ума сошел?
Конечно, нельзя говорить такое в ответ на предложение руки и сердца, но возглас удивления прозвучал помимо воли.
Артур покраснел, губы его сжались, лицо перекосилось от злости.
— Нет, Синтия, я в своем уме. Я знаю, у вас с Питером вроде бы хорошие отношения, но ведь вы родственники, и, уж конечно, полковник не разрешит.
— Мы с Питером помолвлены, — перебила Синтия поспешно. — Отец хочет, чтобы мы подождали, считает, мы слишком молоды, но сразу, как только будет возможно, мы намерены обвенчаться.
Она сказала это резко, словно выговаривая ему, но, поняв вдруг и оценив его искреннее чувство, добавила уже мягче:
— Прости меня, Артур!
— Да ничего, — тихо промолвил он. — Я понимаю…
И вот теперь, вспомнив далекое прошлое, она задала ему вопрос:
— Ты так и не женился, Артур?
Артур промолчал, но во взгляде его можно было прочитать ответ. Синтия, смутившись, перевела разговор на другую тему.
— Ты мне должен пересказать все сплетни и что было из ряда вон выходящего в мое отсутствие. Кто женат, а кто нет. Кто в кого влюблен, кто с кем живет…
— Боюсь, о последнем я не осведомлен, — сухо заметил Артур.
Синтия рассмеялась.
— Почему ты такой чопорный?
— Разве это чопорность?
В голосе слышались обида и удивление.
— Конечно, и ты это знаешь. Ты слишком серьезно относишься к жизни, в этом твоя беда, Артур. Ты даже, наверное, слишком хорош для этого мира. В жизни много греховного и немало грешников.
Артур Марриотт медленно поднялся.
— Мне неприятно, когда ты так говоришь, Синтия. Видишь ли, я считаю тебя единственным порядочным человеком, которого встретил в своей жизни.
Он произнес это так серьезно и убежденно!..
Синтия растерялась, даже не знала, что сказать. Она посмотрела ему в глаза долгим пристальным взглядом и хотела было возразить, но тут открылась дверь, и Грейс объявила:
— Миссис Иствуд, мисс.
В комнату словно ворвался крошечный тайфун. Звонкий голос, трепещущий яркий шелк, сверкающие бриллианты, аромат дорогих духов — и гостья расцеловала Синтию в обе щеки.
— Дорогая, это божественно! Я хочу сказать, дом… и дивный сад, и дубовые панели, и очаровательная старушка-горничная. Хотя, по-моему, я не в ее вкусе… А гостиная — просто рай… И ты выглядишь лучше, много лучше. Дай-ка я на тебя посмотрю…
— Сара, как я рада твоему приезду! — удалось наконец вставить Синтии. — Разреши представить тебе моего старого друга и нашего соседа, мистера Артура Марриотта.
— Очень приятно. Синтия вам рассказывала, как мы с ней познакомились в Индии? Она проявила ко мне такую доброту! Она чудная… Я бесконечно рада, что я здесь, мне необходим отдых на природе… Надеюсь, мы будем с вами видеться.
Сара взглянула на Артура из-под длинных ресниц. Синтия, наблюдая, подумала, как забавно было бы узнать мнение Артура о ее гостье. Вряд ли ему часто доводилось встречать женщин, хоть отдаленно похожих на эту райскую птичку.
— Мне все о вас интересно! — заявила Сара Артуру через несколько минут.
Синтия оставила их вдвоем, а сама пошла посмотреть, как Грейс управляется с багажом, и попросить для Сары чаю. Вернувшись в гостиную с подносом, , она увидела, что Сара и Артур, наклонившись друг к другу, заговорщически беседуют о чем-то.
— Речь идет о тебе, — сообщила ей Сара.
— Какой ужас! — воскликнула Синтия. — Разве нельзя найти другую тему?
Мистер Марриотт считает, что тебе нужно поправиться. А мне — похудеть. Две разные диеты в доме — задача не из легких. Но, наверно, твоя кухарка справится.
— Что касается меня, то, по-моему, отдых и покой важнее питания, — заметила Синтия.
— Но где же еще найдешь такое божественное место для отдыха! — воскликнула Сара. — Или более очаровательную компанию, — добавила она, кокетливо глядя на Артура. — Вы, конечно, согласны со мной, мистер Марриотт?
Артур встал.
— Мне пора, — сказал он. — Ты не возражаешь, если я вскорости навещу тебя снова, Синтия?
— Приезжай непременно!
— Навестите и меня, — предложила Сара. — Мне тоже нужен отдых, но более активный, слишком уж здесь тихо и спокойно.
Она кокетливо глядела поверх края чашки, и Синтии стало смешно — Артур даже не заметил этого. Он попрощался с дамами и направился к двери.
— Тебя не надо провожать, найдешь, как выйти? — спросила Синтия.
— Конечно, найду. До свидания.
Когда он ушел, Сара, подливая себе чая, вопросительно посмотрела на Синтию. Та молчала.
— Ну же, — сказала гостья, — кто этот многословный верзила?
Синтия рассмеялась.
— Его зовут Артур Марриотт.
— Это я усвоила, — заметила Сара. — Хотелось бы знать, какое место он занимает в твоей юной жизни?
— Он старинный друг нашей семьи, — уточнила Синтия.
— И?.. — поинтересовалась Сара.
— Никакого «и», — ответила Синтия. — Похож он на человека, который может меня интересовать?
Сара пожала плечами:
— Тут не угадаешь. К тому же в наши дни нельзя быть чересчур разборчивой. Богат?
— Что называется, хорошо обеспечен. Он фермер, если тебе интересно, откуда у него деньги.
— Фермер?
Сара сморщила нос.
— Занимается сельским хозяйством, если тебе так больше нравится.
— Для меня это значит тупая деревенщина, но могло быть и хуже, дорогая.
— Сара, не берись выдавать меня замуж, — улыбнулась Синтия. — И не вздумай подыскивать мне мужа. Я замуж не собираюсь, ни за кого. И оставим этот разговор.
Сара издала полное ужаса восклицание:
— Но ты должна непременно выйти замуж! В жизни не слыхала подобной глупости. В твоем возрасте превратиться в вековуху! Да и кому охота быть старой девой?
— Не вздумай подыскивать мне мужа, — приказала Синтия. — А что, если ты займешься Артуром сама?
— Он молод для меня, — рассудила Сара. — И вообще, можешь ты себе представить, чтобы я постоянно жила в деревне? И все же не знаю, — поглядев в окно, произнесла она задумчиво. — Такой сад! Поглядишь и подумаешь, какие мы дураки — нам подавай душный город, пыль, дым, сутолоку. Но тебе известно, в чем причина? Истинная причина!
Сара вдруг посерьезнела.
— Пожалуй, нет, — призналась Синтия. — В чем же?
— Одиночество. Женщины цепляются за город, спасаясь от одиночества. Совсем нетрудно посмеиваться, подшучивать, делать вид, будто презираешь деревенщину — счастливых сельских жителей… А на самом деле мы им завидуем, вот и все. Завидуем их счастью, ведь они всегда довольны жизнью.
Через мгновение Сара обернулась с улыбкой.
— Я навожу на тебя смертную тоску, дорогая, верно? Пойдем, покажи мою комнату. Надо распаковать вещи, умыться, я вся в пыли.
Грейс разберет твои чемоданы, так что не спеши, но, конечно, если хочешь, пойди и умойся.
Она направилась к двери, Сара за ней.
— Что за очаровательная комната! — восхитилась гостья. — Здесь словно в жилище феи. Серая гамма, и занавеси в пастельных тонах — дивная акварель. — В дверях она остановилась у большого пейзажа. — Послушай, какое великолепное здание! Это где-нибудь здесь?
— Это «Березы», — тихо сказала Синтия. — Раньше принадлежала нашей семье. Моя вилла — часть усадьбы.
— «Березы», — повторила Сара. — Прелестное название, и что за великолепный дом! Как ты могла расстаться с ним?
— Пришлось.
— А кто купил?
— Один человек, его зовут Роберт Шелфорд.
— Очень богат, должно быть? Старик?
— Нет.
— Женат?
— По-моему, нет…
Сара загорелась интересом.
— Надо с ним познакомиться. От виллы туда далеко?
— Чуть больше мили.
Сара внимательно поглядела на подругу:
— Дорогая, у тебя такой вид, будто тебя это вовсе не касается. Чем он тебе не угодил?
— Ничем. Просто мистер Шелфорд меня не интересует.
Сару нелегко было провести.
— Ты не умеешь врать. Может быть, ты к нему испытываешь неприязнь, но уж никак не безразличие. Я хочу с ним познакомиться!
— Вряд ли это возможно… во всяком случае, до твоего отъезда.
Сара улыбнулась веселой, озорной, обескураживающей улыбкой и многозначительно бросила:
— Посмотрим…
Глава четвертая
Синтия с неохотой вернулась к этому разговору.
— Ничего. Мистер Даллас говорит: он очень богатый молодой человек. По-моему, его мать — американка. Возможно, я не так поняла, но мистер Даллас, кажется, сказал, что оттуда и богатство. Одним словом, он очень хотел купить «Березы», а мне нужно было их продать. Вот и весь сказ, Артур.
— Не буду утверждать, насколько справедливы слухи о нем… — Тон Артура по-прежнему оставался неприязненным.
— А что ты о нем слышал? — заинтересовалась Синтия.
— Не стоит, наверно, пересказывать…
По тому, как была произнесена эта фраза, у Синтии сложилось впечатление, что сама персона Роберта Шелфорда чем-то смущает Артура. «Скорее всего, речь идет о женщинах», — подумала она. Синтии всегда казались смехотворными воззрения Артура. Конечно, он шокирован, он ведь ханжа по натуре. Ему вообще непонятны веселье, радость, красота, в душе он даже не одобрял любовь, хоть и мечтал на Синтии жениться. Его ухаживания, даже предложение руки и сердца были, как и следовало ожидать, смехотворно неуклюжими.
Они возвращались верхом домой, пробыв целый день на охоте. Охота была неудачная, собаки не брали след, часами караулили возле нор, все устали, пришли в дурное настроение.
Совсем недалеко от дома полил дождь, и охотники вымокли до нитки. В довершение ко всему в нескольких милях от «Берез» у Синтии захромала лошадь.
Пришлось остановиться в маленькой придорожной гостинице. Питер распорядился, чтобы лошадь отвели в конюшню, а сам решил отправиться в усадьбу и прислать за Синтией машину.
— Постараюсь не задерживаться, сделаю все мигом, — заверил он. — Артур, вели хозяину затопить камин, и пусть дров не жалеет! Как бы тебе, дорогая, не подхватить воспаление легких, ты промокла насквозь.
— Я позабочусь обо всем, — пообещал Артур.
Синтия подумала, что Артуру стоило бы самому отправиться за машиной, чтобы Питер остался и позаботился о ней. Конечно, до «Особняка» дальше, чем до «Берез», но Артур-то уж знал об их с Питером отношениях и мог бы проявить такт и внимательность.
Синтия чувствовала, что даже белье у нее пропитывается влагой, и понимала, что сильной простуды в любом случае теперь не избежать.
«Лучше выпить виски, чем чаю», — решила она и раздраженно подумала о том, что Артур наверняка не одобрит ее предпочтения спиртному. Как он досаждал ей своим эгоизмом, бестактностью, чопорностью.
Артур резко приказал хозяину:
— Мисс Морроу желает выпить виски, она боится простуды.
— Лучше лекарства не придумаешь, — подтвердил хозяин.
— Принесите, да поскорее.
Виски тотчас же появилось, Синтия стала отпивать из стакана мелкими глотками, и тут Артур взял быка за рога:
— Синтия, я хочу задать тебе один вопрос.
— Какой? — рассеянно отозвалась Синтия.
Она мысленно прикидывала, сколько времени займет у Питера добраться до дому и сколько еще ждать, пока он за ней вернется.
— Ты выйдешь за меня замуж?
Сначала она попросту ничего не поняла, ей даже показалось, что ослышалась. Потом недоуменно уставилась на Артура, который, сжав челюсти, с окаменевшим лицом смотрел куда-то в одну точку, избегая ее взгляда.
— Что ты сказал? — спросила она после долгого молчания.
— Я просил тебя выйти за меня замуж, — пробормотал Артур.
— Ты с ума сошел?
Конечно, нельзя говорить такое в ответ на предложение руки и сердца, но возглас удивления прозвучал помимо воли.
Артур покраснел, губы его сжались, лицо перекосилось от злости.
— Нет, Синтия, я в своем уме. Я знаю, у вас с Питером вроде бы хорошие отношения, но ведь вы родственники, и, уж конечно, полковник не разрешит.
— Мы с Питером помолвлены, — перебила Синтия поспешно. — Отец хочет, чтобы мы подождали, считает, мы слишком молоды, но сразу, как только будет возможно, мы намерены обвенчаться.
Она сказала это резко, словно выговаривая ему, но, поняв вдруг и оценив его искреннее чувство, добавила уже мягче:
— Прости меня, Артур!
— Да ничего, — тихо промолвил он. — Я понимаю…
И вот теперь, вспомнив далекое прошлое, она задала ему вопрос:
— Ты так и не женился, Артур?
Артур промолчал, но во взгляде его можно было прочитать ответ. Синтия, смутившись, перевела разговор на другую тему.
— Ты мне должен пересказать все сплетни и что было из ряда вон выходящего в мое отсутствие. Кто женат, а кто нет. Кто в кого влюблен, кто с кем живет…
— Боюсь, о последнем я не осведомлен, — сухо заметил Артур.
Синтия рассмеялась.
— Почему ты такой чопорный?
— Разве это чопорность?
В голосе слышались обида и удивление.
— Конечно, и ты это знаешь. Ты слишком серьезно относишься к жизни, в этом твоя беда, Артур. Ты даже, наверное, слишком хорош для этого мира. В жизни много греховного и немало грешников.
Артур Марриотт медленно поднялся.
— Мне неприятно, когда ты так говоришь, Синтия. Видишь ли, я считаю тебя единственным порядочным человеком, которого встретил в своей жизни.
Он произнес это так серьезно и убежденно!..
Синтия растерялась, даже не знала, что сказать. Она посмотрела ему в глаза долгим пристальным взглядом и хотела было возразить, но тут открылась дверь, и Грейс объявила:
— Миссис Иствуд, мисс.
В комнату словно ворвался крошечный тайфун. Звонкий голос, трепещущий яркий шелк, сверкающие бриллианты, аромат дорогих духов — и гостья расцеловала Синтию в обе щеки.
— Дорогая, это божественно! Я хочу сказать, дом… и дивный сад, и дубовые панели, и очаровательная старушка-горничная. Хотя, по-моему, я не в ее вкусе… А гостиная — просто рай… И ты выглядишь лучше, много лучше. Дай-ка я на тебя посмотрю…
— Сара, как я рада твоему приезду! — удалось наконец вставить Синтии. — Разреши представить тебе моего старого друга и нашего соседа, мистера Артура Марриотта.
— Очень приятно. Синтия вам рассказывала, как мы с ней познакомились в Индии? Она проявила ко мне такую доброту! Она чудная… Я бесконечно рада, что я здесь, мне необходим отдых на природе… Надеюсь, мы будем с вами видеться.
Сара взглянула на Артура из-под длинных ресниц. Синтия, наблюдая, подумала, как забавно было бы узнать мнение Артура о ее гостье. Вряд ли ему часто доводилось встречать женщин, хоть отдаленно похожих на эту райскую птичку.
— Мне все о вас интересно! — заявила Сара Артуру через несколько минут.
Синтия оставила их вдвоем, а сама пошла посмотреть, как Грейс управляется с багажом, и попросить для Сары чаю. Вернувшись в гостиную с подносом, , она увидела, что Сара и Артур, наклонившись друг к другу, заговорщически беседуют о чем-то.
— Речь идет о тебе, — сообщила ей Сара.
— Какой ужас! — воскликнула Синтия. — Разве нельзя найти другую тему?
Мистер Марриотт считает, что тебе нужно поправиться. А мне — похудеть. Две разные диеты в доме — задача не из легких. Но, наверно, твоя кухарка справится.
— Что касается меня, то, по-моему, отдых и покой важнее питания, — заметила Синтия.
— Но где же еще найдешь такое божественное место для отдыха! — воскликнула Сара. — Или более очаровательную компанию, — добавила она, кокетливо глядя на Артура. — Вы, конечно, согласны со мной, мистер Марриотт?
Артур встал.
— Мне пора, — сказал он. — Ты не возражаешь, если я вскорости навещу тебя снова, Синтия?
— Приезжай непременно!
— Навестите и меня, — предложила Сара. — Мне тоже нужен отдых, но более активный, слишком уж здесь тихо и спокойно.
Она кокетливо глядела поверх края чашки, и Синтии стало смешно — Артур даже не заметил этого. Он попрощался с дамами и направился к двери.
— Тебя не надо провожать, найдешь, как выйти? — спросила Синтия.
— Конечно, найду. До свидания.
Когда он ушел, Сара, подливая себе чая, вопросительно посмотрела на Синтию. Та молчала.
— Ну же, — сказала гостья, — кто этот многословный верзила?
Синтия рассмеялась.
— Его зовут Артур Марриотт.
— Это я усвоила, — заметила Сара. — Хотелось бы знать, какое место он занимает в твоей юной жизни?
— Он старинный друг нашей семьи, — уточнила Синтия.
— И?.. — поинтересовалась Сара.
— Никакого «и», — ответила Синтия. — Похож он на человека, который может меня интересовать?
Сара пожала плечами:
— Тут не угадаешь. К тому же в наши дни нельзя быть чересчур разборчивой. Богат?
— Что называется, хорошо обеспечен. Он фермер, если тебе интересно, откуда у него деньги.
— Фермер?
Сара сморщила нос.
— Занимается сельским хозяйством, если тебе так больше нравится.
— Для меня это значит тупая деревенщина, но могло быть и хуже, дорогая.
— Сара, не берись выдавать меня замуж, — улыбнулась Синтия. — И не вздумай подыскивать мне мужа. Я замуж не собираюсь, ни за кого. И оставим этот разговор.
Сара издала полное ужаса восклицание:
— Но ты должна непременно выйти замуж! В жизни не слыхала подобной глупости. В твоем возрасте превратиться в вековуху! Да и кому охота быть старой девой?
— Не вздумай подыскивать мне мужа, — приказала Синтия. — А что, если ты займешься Артуром сама?
— Он молод для меня, — рассудила Сара. — И вообще, можешь ты себе представить, чтобы я постоянно жила в деревне? И все же не знаю, — поглядев в окно, произнесла она задумчиво. — Такой сад! Поглядишь и подумаешь, какие мы дураки — нам подавай душный город, пыль, дым, сутолоку. Но тебе известно, в чем причина? Истинная причина!
Сара вдруг посерьезнела.
— Пожалуй, нет, — призналась Синтия. — В чем же?
— Одиночество. Женщины цепляются за город, спасаясь от одиночества. Совсем нетрудно посмеиваться, подшучивать, делать вид, будто презираешь деревенщину — счастливых сельских жителей… А на самом деле мы им завидуем, вот и все. Завидуем их счастью, ведь они всегда довольны жизнью.
Через мгновение Сара обернулась с улыбкой.
— Я навожу на тебя смертную тоску, дорогая, верно? Пойдем, покажи мою комнату. Надо распаковать вещи, умыться, я вся в пыли.
Грейс разберет твои чемоданы, так что не спеши, но, конечно, если хочешь, пойди и умойся.
Она направилась к двери, Сара за ней.
— Что за очаровательная комната! — восхитилась гостья. — Здесь словно в жилище феи. Серая гамма, и занавеси в пастельных тонах — дивная акварель. — В дверях она остановилась у большого пейзажа. — Послушай, какое великолепное здание! Это где-нибудь здесь?
— Это «Березы», — тихо сказала Синтия. — Раньше принадлежала нашей семье. Моя вилла — часть усадьбы.
— «Березы», — повторила Сара. — Прелестное название, и что за великолепный дом! Как ты могла расстаться с ним?
— Пришлось.
— А кто купил?
— Один человек, его зовут Роберт Шелфорд.
— Очень богат, должно быть? Старик?
— Нет.
— Женат?
— По-моему, нет…
Сара загорелась интересом.
— Надо с ним познакомиться. От виллы туда далеко?
— Чуть больше мили.
Сара внимательно поглядела на подругу:
— Дорогая, у тебя такой вид, будто тебя это вовсе не касается. Чем он тебе не угодил?
— Ничем. Просто мистер Шелфорд меня не интересует.
Сару нелегко было провести.
— Ты не умеешь врать. Может быть, ты к нему испытываешь неприязнь, но уж никак не безразличие. Я хочу с ним познакомиться!
— Вряд ли это возможно… во всяком случае, до твоего отъезда.
Сара улыбнулась веселой, озорной, обескураживающей улыбкой и многозначительно бросила:
— Посмотрим…
Глава четвертая
Роберт Шелфорд через парадную дверь вошел в огромный холл, постоял, полюбовался панелями резного дуба, витражами высоких окон с геральдическими изображениями, зеркалами в золоченых резных рамах, великолепным камином и узорными, поблекшими от времени ковра ми на старинном сияющем паркете.
Знатоки ему говорили, что холл в «Березах» — бесподобный образец стиля своего периода, но для нового хозяина он представлял собой нечто большее, чем интерьер редкой красоты и совершенства. Роберт сам не мог бы себе объяснить, почему испытывает здесь глубокое внутреннее удовлетворение, какого не ощущал никогда прежде, созерцая творения рук человеческих.
Временами Роберту Шелфорду казалось, будто дом — одушевленное существо. Он полюбил его, и это было не просто любование, а глубокое, истинное чувство.
Он уже пересек холл, когда с лестницы его окликнули.
По ступеням спускалась старая женщина, маленького роста и непомерной толщины, с морщинистым темно-кофейного цвета лицом — типичная негритянка из Латинской Америки.
— Привет, Зелли! Что еще стряслось?
Роберт Шелфорд улыбнулся ей ласково.
— Масса Роберт, масса Роберт. — Зелли спешила к нему, тяжело дыша от возбуждения. — Масса Роберт, она приехала.
— Приехала? — быстро переспросил Роберт, тут же поняв, кто.
— Говорит, телеграмму посылала — горничная ее тоже говорит, да, верно, адрес перепутала. Горничная — дура, сразу видно. Нам не подойдет.
— Не все ли равно, какая горничная, — нетерпеливо оборвал Роберт. — Где она?
— В гостиной. Я спросила: может, она чаю хочет или поесть, — говорит, нет. Ах, масса Роберт, ну до чего красивая!
Последние слова Зелли повисли в воздухе — хозяин уже торопливо шагал по широкому коридору к гостиной. Подойдя к дверям, помедлил, словно не решаясь войти, затем, глубоко вздохнув, повернул ручку и отворил дверь.
Широкое окно просторной гостиной выходило на озеро. Солнце пробивалось сквозь ромбовидные стекла, озаряя дивным, словно призрачным, сиянием юную девушку, и Роберту почудилось на миг, будто перед ним неземное существо.
Он молчал, выжидая. Девушка обернулась. Роберт медленно подошел к гостье и остановился.
Она была невысокого роста, но необыкновенно стройна и грациозна, — огромные глаза в густых темных ресницах, нежный, изящный овал лица, тонкие прелестные черты.
Гостья сняла шляпу, и солнце зажгло золотисто-медные отсветы в темных волосах. Кожа, словно лепестки магнолий, — только в Латинской Америке у самых юных красавиц такая кожа. Гордая осанка, умение держаться тоже отличали ее от ровесниц-англичанок.
Она спокойно ждала, не выказывая ни смущения, ни растерянности под пристальным взглядом Роберта. Наконец румяные губы приоткрылись в улыбке, и раздался нежный голос:
— Я — Микаэла.
— А я — твой отец, — проговорил Роберт с легкой запинкой.
Казалось, из них двоих только он испытывал смущение.
Микаэла протянула руку — маленькая, хрупкая кисть с длинными тонкими пальцами. Роберт поднес ее к губам.
— Добро пожаловать домой, — сказал он просто. Микаэла снова улыбнулась, и Роберт подумал, что в жизни не видал такой обворожительной улыбки — она делала пленительное лицо еще более чарующим, от одного взгляда на юную красавицу перехватывало дыхание.
— Я не думал, что ты приедешь сегодня, иначе ждал бы у порога.
— Я прилетела из Нью-Йорка. Знаю, мне следовало бы добираться морем, но я плохо переношу качку. Лучше самолетом. Полет прошел так однообразно — ни легкого волнения, ни ощущения опасности.
— Давай сядем.
Роберт указал на выложенный подушками широкий подоконник.
— Итак, ты любишь приключения, — сказал он. — И даже если они опасны?
— Я обожаю приключения, — ответила она. — И самое удивительное приключение, о каком молено только мечтать, — встреча с тобой.
— Тебя она не пугала?
— Пугала? Почему? Разве я должна тебя бояться? — спросила Микаэла без малейшего лукавства, и Роберт, наклонившись к ней, снова взял ее руку в свои ладони.
— Микаэла, мы должны все поставить на свои места, ведь теперь мы — одна семья. Когда ты впервые узнала о моем существовании?
— От дедушки перед самой его кончиной. Он уже знал, что умирает… Дедушка всей душой стремился вслед за бабушкой. Он ее обожал, не мыслил без нее жизни. Жили они уединенно, мало с кем виделись, чужих сторонились. Я часто думала, как это получается, что двое людей, талантливых и родовитых, похоронили себя в глуши, вдали от всего света. Дедушка объяснил — из-за меня.
— Он сказал, что у тебя есть отец, и посоветовал написать мне? — настойчиво допытывался Роберт.
Сказал, что я обязана это сделать, — проговорила Микаэла. — И что у меня больше никого на свете нет, а если une jeune fille[1] живет одна, это не comme il faut[2]. И он не сможет оставить мне богатого наследства, все его состояние перейдет к моей матери.
— Ты часто виделась с матерью?
Микаэла отрицательно покачала головой:
— Раз в году grand pere и grand mere[3] ездили навестить ее в Буэнос-Айрес. Ее муж — важная персона в правительстве, у них роскошный дом. Меня с собой не брали.
— Мать интересовалась тобой?
Микаэла пожала плечами:
— Вряд ли. Ей хотелось, ты сам понимаешь, забыть, что я существую. Ведь я — как бы это сказать?.. Ее трагическая ошибка.
Роберт сжал руку дочери.
— Послушай, Микаэла, верь мне — я не в состоянии передать, как мне больно, что все так сложилось. Я не имел понятия о твоем существовании, пока не получил от тебя письма, его переслали сюда из Нью-Йорка. Когда мы впервые встретились с твоей матерью, я был молод, совсем мальчишка, едва исполнилось восемнадцать, а ей — семнадцать. Мы были еще дети, но чувство, охватившее нас, оказалось отнюдь не детским. Мы полюбили друг друга безумно, страстно. Брак был невозможен — твой дедушка просто поднял бы меня на смех. Я жаждал приключений, гонялся за ними по всему свету, и случившееся с нами, со мной и твоей матерью, было чудесным мимолетным приключением — прошло немного времени, и страсть, которой мы пылали друг к другу, угасла. Я не знал, не ведал, что оставил по себе воспоминание на всю жизнь.
Он замолк, посмотрел на маленькую руку в своих ладонях, потом в глаза Микаэле.
— Вот правда о том, что произошло тогда. Простишь ли ты меня? — тихо спросил он.
Микаэла засмеялась — звонкий, мелодичный смех удивительно гармонировал с ее внешностью.
— Не огорчайся так, mon pare[4], — попросила она. — БЫТЬ может, тогда это действительно была трагедия, но о чем горевать сейчас? Мама счастлива в браке, у нее блестящее положение в высшем свете, прекрасная репутация, все ее уважают. А дедушка и бабушка, по-моему, были счастливы, что у них есть я. Наверно, мое воспитание доставляло немало хлопот, но это было смыслом их жизни. Что до меня…
— Да, скажи мне, — попросил Роберт.
— Я здесь, в Англии, и бесконечно счастлива видеть своего отца.
Голос звучал с такой искренней нежностью, что Роберт спросил себя, вглядываясь в прекрасное юное лицо, не сон ли ему снится. Он всякое себе представлял в ожидании этой встречи — неприкрытую или скрытую обиду, упреки, обвинения, но уж никак не думал увидеть пленительное существо, милое, доверчивое, готовое не только принять действительность такой, как она есть, но и радоваться ей!
— Сколько тебе лет, Микаэла? — спросил он.
— Семнадцать лет и два месяца.
Он мельком подумал, как бы юная англичанка или далее американка повела себя в подобной ситуации, но тут же решил, что сравнение невозможно. Южные женщины взрослеют раньше, чем их сестры из северных краев, но поведение, натура Микаэлы не имела никакого отношения к возрасту — все объяснялось воспитанием, национальным характером, врожденной мудростью, которая передавалась от поколения к поколению веками.
Микаэла от рождения наделена женственностью и лучшими женскими чертами. Она ведет себя словно опытная светская дама, когда обстоятельства нельзя изменить или отринуть, когда не место обвинениям или сожалениям.
Роберт глубоко, с облегчением вздохнул.
— С прошлым, Микаэла, мы разобрались, — сказал он, — подумаем о будущем. Мне хочется восполнить для тебя то, чего ты лишилась в силу обстоятельств твоего рождения и особенностей воспитания. Хочу, чтобы ты жила полной жизнью. Постараюсь загладить свою вину, а может, вообще создам тебе рай земной из чистого эгоизма. Вот так! Будем вместе наслаждаться жизнью!
Он помолчал немного, затем задумчиво продолжил:
— Прежде всего о твоем положении в обществе: ты моя дочь, твоя мать умерла. Тебе, наверно, известно, что я переменил фамилию. Никто не узнает ничего о моем прошлом по той простой причине, что Роберт Шелфорд как таковой прошлого не имеет. У меня на то свои резоны, я не стану тебя в них посвящать, согласимся лишь, что намерения были самые благие.
Роберт внимательно посмотрел на дочь, ожидая, может быть, увидеть осуждение в ее глазах, но девушка просто внимательно слушала его.
— Теперь второе. Я очень богат. Когда пришло твое письмо, меня вдруг словно озарило — теперь у меня будет цель в жизни. Я выполню долг перед тобой, искуплю свой грех. Я услышал о «Березах» еще в Америке, приехал сюда и решил купить усадьбу. Купил. Она твоя. Пусть она станет нам родным домом. Отсюда ты начнешь выезжать в свет и всех ошеломишь. «Высший свет ошеломлен!» — такой заголовок появится в светской хронике, когда тебя увидит Лондон. И это не будет преувеличением!
— Ты полагаешь?.. — неуверенно отозвала( ; Микаэла.
— По-моему, ты одна из самых красивых девушек, каких мне довелось встречать, — заверил ее отец. — Твоя мать была прелестна. Помню, как она стояла среди цветущих апельсиновых деревьев у твоего дедушки в саду. Она сорвала веточку и вставила мне в петлицу. Именно тогда мы поняли, как много значим друг для друга.
Роберт вспоминал об этом по сей день. Нежный и пряный аромат цветов, поднятое к нему дивное лицо — манящий взгляд темных бархатных глаз, зовущий к поцелуям неясный рот: волнение и восторг, ударившие в голову, как вино.
В ясном прозрачном свете английского утра Роберт глядел на Микаэлу — красота ее совершенна, безупречна, не нуждается в восхвалениях или признании. Он пытался найти в ее лице черты, говорящие, что в ней есть и английская кровь. Но у дочери не было с ним ни малейшего сходства, разве что огонек в глазах, когда она упомянула о своей любви к приключениям, внезапная беглая улыбка, если что-то пришлось ей по душе.
Микаэла разглядывала гостиную, полированную мебель, вазы оранжерейных цветов, роскошные портьеры, диваны, обитые веселым ситцем.
Она выглянула в окно, за которым простиралось сверкающее озеро, парк с огромными старыми деревьями и вдали зеленый лес, темный и таинственный на фоне ясного неба.
Роберт наблюдал за ней. Видимо, она внимает то, что он сказал — здесь теперь ее родной дом. Роберт был уверен: она осознает весь смысл этих слов.
— Спасибо, шоп рёге, — тихо промолвила она.
Он снова глубоко вздохнул. Итак, задуманное претворяется в жизнь.
— Мне надо пойти посмотреть, как горничная распаковывает вещи, — сказала через некоторое время Микаэла. — Я накупила красивых платьев на деньги, что ты мне прислал. Конечно, у меня с собой не все. Багаж отправлен морем, но кое-какой гардероб я привезла, надеюсь, тебе понравится.
— Я дам бал в твою честь, — объявил Роберт. — И нам следует о многом подумать.
— Здесь вокруг приятные люди? — спросила Микаэла. — Ты с ними знаком?
— В том-то и беда, черт возьми. Я ни с кем не знаком, никого пока не знаю. Я так долго жил вдали от Англии, забыл, какие они тут чопорные. Местное дворянство! Наверно, нужны годы, чтобы они приняли в свой круг того, кто появился среди них недавно.
Он сказал это шутливо, но в голосе звучало раздражение, которое не укрылось от Микаэлы.
— В таком случае, — проговорила она, вопросительно подняв брови, — разумно пригласить для меня компаньонку, как, по-твоему? И она представит меня здешнему обществу? Может быть, кого-то из местных дам?
Роберт засмеялся:
— Компаньонку? Я об этом не задумывался, посейчас…
Он смотрел на дочь, о чем-то размышляя.
— Кого бы? Кого?.. В общем, предоставь это мне… Есть у меня одна превосходная мысль…
— Пока что, я вижу, все твои мысли превосходны, — заметила Микаэла.
Они смотрели друг на друга, отец и дочь, совершенно непохожие, однако связанные крепче, чем родственным чувством и взаимным интересом, — кровными узами.
— Мы бросим вызов всему свету, — проговорил вдруг Роберт.
— …Вдвоем, вместе! — поддержала Микаэла.
— Вместе! — откликнулся Роберт и, взяв ее под руку и ведя к двери, с гордостью сказал: — Я хочу, чтобы ты осмотрела дом. И познакомлю тебя с Зелли. Самобытная личность! Как и ты, из солнечной страны.
— По-моему, я ее видела, когда приехала, — сказала Микаэла. — Она мне очень обрадовалась. И понравилась.
Как Роберт и предполагал, Зелли поджидала их в холле. В трепетном волнении она поднялась с ними по лестнице, возглавляя шествие.
— Зелли — моя домоправительница, — пояснил Роберт.
Они вышли вслед за провожатой на широкую лестничную площадку к приоткрытой двери. Зелли широко ее распахнула.
— Это настоящая королевская спальня! — воскликнула она.
Микаэла вошла. Комната была высокая и просторная. Огромная кровать под голубовато-зеленым балдахином. Мебель серебристого оттенка, резные дельфины и русалки поддерживали столешницы из светло-розового мрамора. Высокие окна, в простенках зеркала в серебряных рамах, повсюду играли блики, словно в пронизанной солнцем воде.
Впечатление было поразительное, и Роберт, глядя на радостное лицо Микаэлы, чувствовал, что не зря вложил в дом столько души, ну и, конечно, денег.
Знатоки ему говорили, что холл в «Березах» — бесподобный образец стиля своего периода, но для нового хозяина он представлял собой нечто большее, чем интерьер редкой красоты и совершенства. Роберт сам не мог бы себе объяснить, почему испытывает здесь глубокое внутреннее удовлетворение, какого не ощущал никогда прежде, созерцая творения рук человеческих.
Временами Роберту Шелфорду казалось, будто дом — одушевленное существо. Он полюбил его, и это было не просто любование, а глубокое, истинное чувство.
Он уже пересек холл, когда с лестницы его окликнули.
По ступеням спускалась старая женщина, маленького роста и непомерной толщины, с морщинистым темно-кофейного цвета лицом — типичная негритянка из Латинской Америки.
— Привет, Зелли! Что еще стряслось?
Роберт Шелфорд улыбнулся ей ласково.
— Масса Роберт, масса Роберт. — Зелли спешила к нему, тяжело дыша от возбуждения. — Масса Роберт, она приехала.
— Приехала? — быстро переспросил Роберт, тут же поняв, кто.
— Говорит, телеграмму посылала — горничная ее тоже говорит, да, верно, адрес перепутала. Горничная — дура, сразу видно. Нам не подойдет.
— Не все ли равно, какая горничная, — нетерпеливо оборвал Роберт. — Где она?
— В гостиной. Я спросила: может, она чаю хочет или поесть, — говорит, нет. Ах, масса Роберт, ну до чего красивая!
Последние слова Зелли повисли в воздухе — хозяин уже торопливо шагал по широкому коридору к гостиной. Подойдя к дверям, помедлил, словно не решаясь войти, затем, глубоко вздохнув, повернул ручку и отворил дверь.
Широкое окно просторной гостиной выходило на озеро. Солнце пробивалось сквозь ромбовидные стекла, озаряя дивным, словно призрачным, сиянием юную девушку, и Роберту почудилось на миг, будто перед ним неземное существо.
Он молчал, выжидая. Девушка обернулась. Роберт медленно подошел к гостье и остановился.
Она была невысокого роста, но необыкновенно стройна и грациозна, — огромные глаза в густых темных ресницах, нежный, изящный овал лица, тонкие прелестные черты.
Гостья сняла шляпу, и солнце зажгло золотисто-медные отсветы в темных волосах. Кожа, словно лепестки магнолий, — только в Латинской Америке у самых юных красавиц такая кожа. Гордая осанка, умение держаться тоже отличали ее от ровесниц-англичанок.
Она спокойно ждала, не выказывая ни смущения, ни растерянности под пристальным взглядом Роберта. Наконец румяные губы приоткрылись в улыбке, и раздался нежный голос:
— Я — Микаэла.
— А я — твой отец, — проговорил Роберт с легкой запинкой.
Казалось, из них двоих только он испытывал смущение.
Микаэла протянула руку — маленькая, хрупкая кисть с длинными тонкими пальцами. Роберт поднес ее к губам.
— Добро пожаловать домой, — сказал он просто. Микаэла снова улыбнулась, и Роберт подумал, что в жизни не видал такой обворожительной улыбки — она делала пленительное лицо еще более чарующим, от одного взгляда на юную красавицу перехватывало дыхание.
— Я не думал, что ты приедешь сегодня, иначе ждал бы у порога.
— Я прилетела из Нью-Йорка. Знаю, мне следовало бы добираться морем, но я плохо переношу качку. Лучше самолетом. Полет прошел так однообразно — ни легкого волнения, ни ощущения опасности.
— Давай сядем.
Роберт указал на выложенный подушками широкий подоконник.
— Итак, ты любишь приключения, — сказал он. — И даже если они опасны?
— Я обожаю приключения, — ответила она. — И самое удивительное приключение, о каком молено только мечтать, — встреча с тобой.
— Тебя она не пугала?
— Пугала? Почему? Разве я должна тебя бояться? — спросила Микаэла без малейшего лукавства, и Роберт, наклонившись к ней, снова взял ее руку в свои ладони.
— Микаэла, мы должны все поставить на свои места, ведь теперь мы — одна семья. Когда ты впервые узнала о моем существовании?
— От дедушки перед самой его кончиной. Он уже знал, что умирает… Дедушка всей душой стремился вслед за бабушкой. Он ее обожал, не мыслил без нее жизни. Жили они уединенно, мало с кем виделись, чужих сторонились. Я часто думала, как это получается, что двое людей, талантливых и родовитых, похоронили себя в глуши, вдали от всего света. Дедушка объяснил — из-за меня.
— Он сказал, что у тебя есть отец, и посоветовал написать мне? — настойчиво допытывался Роберт.
Сказал, что я обязана это сделать, — проговорила Микаэла. — И что у меня больше никого на свете нет, а если une jeune fille[1] живет одна, это не comme il faut[2]. И он не сможет оставить мне богатого наследства, все его состояние перейдет к моей матери.
— Ты часто виделась с матерью?
Микаэла отрицательно покачала головой:
— Раз в году grand pere и grand mere[3] ездили навестить ее в Буэнос-Айрес. Ее муж — важная персона в правительстве, у них роскошный дом. Меня с собой не брали.
— Мать интересовалась тобой?
Микаэла пожала плечами:
— Вряд ли. Ей хотелось, ты сам понимаешь, забыть, что я существую. Ведь я — как бы это сказать?.. Ее трагическая ошибка.
Роберт сжал руку дочери.
— Послушай, Микаэла, верь мне — я не в состоянии передать, как мне больно, что все так сложилось. Я не имел понятия о твоем существовании, пока не получил от тебя письма, его переслали сюда из Нью-Йорка. Когда мы впервые встретились с твоей матерью, я был молод, совсем мальчишка, едва исполнилось восемнадцать, а ей — семнадцать. Мы были еще дети, но чувство, охватившее нас, оказалось отнюдь не детским. Мы полюбили друг друга безумно, страстно. Брак был невозможен — твой дедушка просто поднял бы меня на смех. Я жаждал приключений, гонялся за ними по всему свету, и случившееся с нами, со мной и твоей матерью, было чудесным мимолетным приключением — прошло немного времени, и страсть, которой мы пылали друг к другу, угасла. Я не знал, не ведал, что оставил по себе воспоминание на всю жизнь.
Он замолк, посмотрел на маленькую руку в своих ладонях, потом в глаза Микаэле.
— Вот правда о том, что произошло тогда. Простишь ли ты меня? — тихо спросил он.
Микаэла засмеялась — звонкий, мелодичный смех удивительно гармонировал с ее внешностью.
— Не огорчайся так, mon pare[4], — попросила она. — БЫТЬ может, тогда это действительно была трагедия, но о чем горевать сейчас? Мама счастлива в браке, у нее блестящее положение в высшем свете, прекрасная репутация, все ее уважают. А дедушка и бабушка, по-моему, были счастливы, что у них есть я. Наверно, мое воспитание доставляло немало хлопот, но это было смыслом их жизни. Что до меня…
— Да, скажи мне, — попросил Роберт.
— Я здесь, в Англии, и бесконечно счастлива видеть своего отца.
Голос звучал с такой искренней нежностью, что Роберт спросил себя, вглядываясь в прекрасное юное лицо, не сон ли ему снится. Он всякое себе представлял в ожидании этой встречи — неприкрытую или скрытую обиду, упреки, обвинения, но уж никак не думал увидеть пленительное существо, милое, доверчивое, готовое не только принять действительность такой, как она есть, но и радоваться ей!
— Сколько тебе лет, Микаэла? — спросил он.
— Семнадцать лет и два месяца.
Он мельком подумал, как бы юная англичанка или далее американка повела себя в подобной ситуации, но тут же решил, что сравнение невозможно. Южные женщины взрослеют раньше, чем их сестры из северных краев, но поведение, натура Микаэлы не имела никакого отношения к возрасту — все объяснялось воспитанием, национальным характером, врожденной мудростью, которая передавалась от поколения к поколению веками.
Микаэла от рождения наделена женственностью и лучшими женскими чертами. Она ведет себя словно опытная светская дама, когда обстоятельства нельзя изменить или отринуть, когда не место обвинениям или сожалениям.
Роберт глубоко, с облегчением вздохнул.
— С прошлым, Микаэла, мы разобрались, — сказал он, — подумаем о будущем. Мне хочется восполнить для тебя то, чего ты лишилась в силу обстоятельств твоего рождения и особенностей воспитания. Хочу, чтобы ты жила полной жизнью. Постараюсь загладить свою вину, а может, вообще создам тебе рай земной из чистого эгоизма. Вот так! Будем вместе наслаждаться жизнью!
Он помолчал немного, затем задумчиво продолжил:
— Прежде всего о твоем положении в обществе: ты моя дочь, твоя мать умерла. Тебе, наверно, известно, что я переменил фамилию. Никто не узнает ничего о моем прошлом по той простой причине, что Роберт Шелфорд как таковой прошлого не имеет. У меня на то свои резоны, я не стану тебя в них посвящать, согласимся лишь, что намерения были самые благие.
Роберт внимательно посмотрел на дочь, ожидая, может быть, увидеть осуждение в ее глазах, но девушка просто внимательно слушала его.
— Теперь второе. Я очень богат. Когда пришло твое письмо, меня вдруг словно озарило — теперь у меня будет цель в жизни. Я выполню долг перед тобой, искуплю свой грех. Я услышал о «Березах» еще в Америке, приехал сюда и решил купить усадьбу. Купил. Она твоя. Пусть она станет нам родным домом. Отсюда ты начнешь выезжать в свет и всех ошеломишь. «Высший свет ошеломлен!» — такой заголовок появится в светской хронике, когда тебя увидит Лондон. И это не будет преувеличением!
— Ты полагаешь?.. — неуверенно отозвала( ; Микаэла.
— По-моему, ты одна из самых красивых девушек, каких мне довелось встречать, — заверил ее отец. — Твоя мать была прелестна. Помню, как она стояла среди цветущих апельсиновых деревьев у твоего дедушки в саду. Она сорвала веточку и вставила мне в петлицу. Именно тогда мы поняли, как много значим друг для друга.
Роберт вспоминал об этом по сей день. Нежный и пряный аромат цветов, поднятое к нему дивное лицо — манящий взгляд темных бархатных глаз, зовущий к поцелуям неясный рот: волнение и восторг, ударившие в голову, как вино.
В ясном прозрачном свете английского утра Роберт глядел на Микаэлу — красота ее совершенна, безупречна, не нуждается в восхвалениях или признании. Он пытался найти в ее лице черты, говорящие, что в ней есть и английская кровь. Но у дочери не было с ним ни малейшего сходства, разве что огонек в глазах, когда она упомянула о своей любви к приключениям, внезапная беглая улыбка, если что-то пришлось ей по душе.
Микаэла разглядывала гостиную, полированную мебель, вазы оранжерейных цветов, роскошные портьеры, диваны, обитые веселым ситцем.
Она выглянула в окно, за которым простиралось сверкающее озеро, парк с огромными старыми деревьями и вдали зеленый лес, темный и таинственный на фоне ясного неба.
Роберт наблюдал за ней. Видимо, она внимает то, что он сказал — здесь теперь ее родной дом. Роберт был уверен: она осознает весь смысл этих слов.
— Спасибо, шоп рёге, — тихо промолвила она.
Он снова глубоко вздохнул. Итак, задуманное претворяется в жизнь.
— Мне надо пойти посмотреть, как горничная распаковывает вещи, — сказала через некоторое время Микаэла. — Я накупила красивых платьев на деньги, что ты мне прислал. Конечно, у меня с собой не все. Багаж отправлен морем, но кое-какой гардероб я привезла, надеюсь, тебе понравится.
— Я дам бал в твою честь, — объявил Роберт. — И нам следует о многом подумать.
— Здесь вокруг приятные люди? — спросила Микаэла. — Ты с ними знаком?
— В том-то и беда, черт возьми. Я ни с кем не знаком, никого пока не знаю. Я так долго жил вдали от Англии, забыл, какие они тут чопорные. Местное дворянство! Наверно, нужны годы, чтобы они приняли в свой круг того, кто появился среди них недавно.
Он сказал это шутливо, но в голосе звучало раздражение, которое не укрылось от Микаэлы.
— В таком случае, — проговорила она, вопросительно подняв брови, — разумно пригласить для меня компаньонку, как, по-твоему? И она представит меня здешнему обществу? Может быть, кого-то из местных дам?
Роберт засмеялся:
— Компаньонку? Я об этом не задумывался, посейчас…
Он смотрел на дочь, о чем-то размышляя.
— Кого бы? Кого?.. В общем, предоставь это мне… Есть у меня одна превосходная мысль…
— Пока что, я вижу, все твои мысли превосходны, — заметила Микаэла.
Они смотрели друг на друга, отец и дочь, совершенно непохожие, однако связанные крепче, чем родственным чувством и взаимным интересом, — кровными узами.
— Мы бросим вызов всему свету, — проговорил вдруг Роберт.
— …Вдвоем, вместе! — поддержала Микаэла.
— Вместе! — откликнулся Роберт и, взяв ее под руку и ведя к двери, с гордостью сказал: — Я хочу, чтобы ты осмотрела дом. И познакомлю тебя с Зелли. Самобытная личность! Как и ты, из солнечной страны.
— По-моему, я ее видела, когда приехала, — сказала Микаэла. — Она мне очень обрадовалась. И понравилась.
Как Роберт и предполагал, Зелли поджидала их в холле. В трепетном волнении она поднялась с ними по лестнице, возглавляя шествие.
— Зелли — моя домоправительница, — пояснил Роберт.
Они вышли вслед за провожатой на широкую лестничную площадку к приоткрытой двери. Зелли широко ее распахнула.
— Это настоящая королевская спальня! — воскликнула она.
Микаэла вошла. Комната была высокая и просторная. Огромная кровать под голубовато-зеленым балдахином. Мебель серебристого оттенка, резные дельфины и русалки поддерживали столешницы из светло-розового мрамора. Высокие окна, в простенках зеркала в серебряных рамах, повсюду играли блики, словно в пронизанной солнцем воде.
Впечатление было поразительное, и Роберт, глядя на радостное лицо Микаэлы, чувствовал, что не зря вложил в дом столько души, ну и, конечно, денег.