Картленд Барбара. Заговор красавиц

   Снова грянула музыка. Лина оставила своего предыдущего кавалера, с которым она болтала на террасе, чтобы вернуться в зал. И вдруг перед ней возник герцог.
   Он не сказал ни слова — просто обвил рукой ее талию и увлек за собой.
   Звучала дивная мелодия медленного вальса. Лине показалось, что она погрузилась в сказочный сон.
   Все кавалеры говорили ей, что она прекрасно танцует, что она легка, как пушинка.
   Но когда она танцевала с герцогом, Лине казалось, что она растаяла и слилась с ним воедино.
   И в то же время она все время остро ощущала, что его рука лежит у нее на талии, а другая держит се руку.
   Подняв глаза, Лина увидела, что лицо герцога серьезно, даже немного мрачно.
   — Я все собиралась поблагодарить вас за чудесный вечер! — сказала она.
   — Он в самом деле кажется вам чудесным? — спросил герцог. В его голосе снова послышались эти глубокие, вибрирующие нотки.
   — Да, конечно! — воскликнула Лина.
   — Должно быть, подбирая обстановку для бала, я уже знал, что сюда приедете вы. Нужно ли говорить вам, что в этом зале нет никого прекраснее вас?
   Герцог произнес эти слова с такой искренностью, что сердце Лины встрепенулось и забилось, как пойманная птичка.
   Она снова подняла глаза, ожидая увидеть на губах герцога все ту же насмешливую улыбку. Но герцог был по-прежнему серьезен, и глаза его уже не искрились смехом.
   Он заглянул ей в глаза — всего лишь на миг, — потом теснее прижал ее к себе, и они снова закружились по залу, не говоря ни слова.
   Танец еще не окончился, когда герцог остановился у одной из дверей, ведущих на террасу, и вывел Лину в сад.
   Они спустились по ступенькам к воде. Гондола ждала их. Герцог помог Лине шагнуть на ее борт.
   Они уселись на алых шелковых подушках, гондольер шевельнул веслом, и гондола медленно заскользила в глубь сада. Ее фонарики зыбко отражались в воде. Лина взглянула на герцога.
   Он сосредоточенно смотрел вперед, туда, куда они плыли.
   Он молчал. Лина догадалась, что это неспроста, и не стала нарушать затянувшееся молчание. Она понимала, что каждое их слово будет слышно гондольеру.
   Лина видела в соседних лодках пары, которые сидели обнявшись и нежно шептались. Но ей не хотелось, чтобы то, что будет сказано между нею и герцогом, подслушал кто-то третий.
   Гондола несла их прочь от дома, музыка оркестра стихала в отдалении. Теперь стали слышнее песни блуждающих по саду певцов. От этих страстных мелодий сердце Лины забилось еще быстрее.
   Ей отчего-то стало трудно дышать, в горле пересохло. Она столь остро чувствовала близость герцога, что, хотя они не касались друг друга, ей казалось, что он держит ее в объятиях.
   Гондола прошла под мостом Вздохов. За ним фонарей было куда меньше. Искусственное озеро уходило в более глухую часть сада.
   В дальнем конце озера была пристань. Гондольер, не дожидаясь приказа, остановился у нее.
   Лина вопросительно посмотрела на герцога и встала. Он протянул руку, помогая ей сойти на причал.
   Ощутив прикосновение его пальцев, Лина вздрогнула.
   Пока они плыли в гондоле, Лина машинально сняла свои длинные лайковые перчатки, и теперь ее руки были обнажены.
   Они поднялись по ступенькам и оказались перед сплошным занавесом из зеленых ветвей и лоз. Герцог отодвинул ветви в сторону.
   Лина замерла, потом в нерешительности оглянулась назад, но гондола уже уплывала, удаляясь туда, где горели огни и звучала музыка.
   — Гондольер получил нужные распоряжения и вернется за нами в назначенное время, — тихо сказал герцог, как бы желая успокоить ее.
   Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они покинули зал. Лина улыбнулась ему и шагнула под зеленый занавес, который придерживал перед ней герцог.
   Оказавшись внутри, она ахнула от восхищения. В беседке было устроено нечто вроде комнаты для отдыха, но столь прекрасной и необычной, что у Лины перехватило дыхание.
   Стены беседки были сделаны из цветов, вплетенных в резные решетки. Это было устроено так искусно, что беседка была точь-в-точь как цветочная корзинка.
   Все это подсвечивалось снаружи искусно замаскированными фонариками, так что цветы казались прозрачными. Тут были розы, гвоздики, лилии, орхидеи — каких только цветов там не было!
   Их аромат наполнял воздух благоуханием и смешивался с волнами музыки, которая теперь звучала так далеко, что казалось, будто это вовсе и не музыка, а лишь эхо музыки, застывшее в воздухе.
   В беседке стояла широкая удобная тахта, по которой были разбросаны шелковые подушки. И тахта, и пол были усыпаны лепестками цветов, так что все вместе походило на домик фей.
   — Какая прелесть! — ахнула Лина. — Я и не думала, что на свете бывают такие чудеса!
   — Очень рад слышать, — отозвался герцог. — Ведь я устроил эту беседку специально затем, чтобы привести вас сюда и поговорить.
   Лина испуганно покосилась на него из-под полуопущенных ресниц, потом сказала:
   — Я… я тоже хотела с вами поговорить. Тот подарок, что вы мне прислали…
   — Я надеялся, что вы наденете его на бал, — перебил ее герцог. Лина покачала головой:
   — Это невозможно! И, пожалуйста… мне не хотелось бы вас обидеть, но… не надо больше таких подарков. Я не могу принять его от вас.
   — Почему же?
   — Потому что… видите ли… нехорошо принимать такие ценные подарки от человека, который… который не имеет права дарить мне такие вещи.
   Лина подумала, что это, должно быть, звучит довольно бессвязно, но объяснить это было не так-то просто. Она боялась, что герцог сочтет ее неблагодарной и грубой.
   Он ничего не сказал. Лина нервно стиснула руки.
   — Поймите, я… Меня всегда учили, что леди неприлично принимать от мужчин подарки. Ну, разве что мелочь какую-нибудь — цветы или конфеты… Я знаю, что моя матушка не одобрила бы, если бы я оставила вашу звезду себе. Она, конечно, очень красивая, но…
   — Вы говорите, ваша матушка этого не одобрила бы… — Герцог внимательно взглянул на нее. — Но вас, несомненно, куда больше должно волновать мнение мужа?
   — Д-да, конечно! — поспешно согласилась Лина. — Он тоже… тоже был бы против…
   — А ведь я не зря подарил вам именно эту звезду, — сказал герцог. — Хотите, объясню, почему я это сделал? Но сперва дайте мне как следует посмотреть на вас. До сих пор я боялся сделать это.
   — Боялись?
   — Разумеется! Неужели вы думаете, что, посмотрев на вас, я смог бы спокойно танцевать с другими дамами, болтать с ними, разыгрывать гостеприимного хозяина?
   Его голос сделался ниже и глуше.
   — Я считал минуты до того мгновения, когда наконец смогу пригласить вас на танец, а потом привезти сюда и сказать вам, что я люблю вас.
   Лина ахнула и прижала руки к груди.
   — Не надо… пожалуйста…
   — Отчего же? — спросил герцог. — Ведь вы не хуже меня знаете, что мы значим друг для друга больше, нежели можно выразить словами.
   Он протянул к ней руки, но Лина вскрикнула и отшатнулась.
   Беседка была очень маленькая, и Лина, не сделав и двух шагов, уперлась спиной в цветочную стену.
   — Я… я лучше пойду… Мне… мне не следует оставаться здесь, наедине с вами…
   — Но вам хочется этого, — сказал герцог. — Признайтесь же, Лина, вам этого хочется? Вам хочется выслушать меня, не так ли?
   Лина знала, что это правда, и не смогла солгать. Она больше не могла играть предназначенную ей роль!
   Она знала, что герцог смотрит на нее и что, если она встретится с ним глазами, она сделает все, как он захочет.
   — Пожалуйста… пожалуйста, отпустите меня! — воскликнула девушка, словно герцог удерживал ее.
   — Сейчас? Не могу, — ответил герцог.
   — П-почему?
   — Потому что прежде я хочу, чтобы вы выслушали все, что я собираюсь вам сказать. Быть может, это поставит все на свои места.
   В его тоне было нечто странное.
   — Я… я не понимаю, — пролепетала Лина.
   — Я так и думал, — сказал герцог. — И все же мне кажется, что в глубине души вы согласны со мной. И вы поймете меня.
   Лина ничего не ответила, и герцог продолжал:
   — Я не зря послал вам именно этот подарок. Он символизирует то, чем вы являетесь для меня.
   — Звездой? — еле слышно прошептала Лина.
   — Да, моя дорогая! — сказал герцог, и странные нотки зазвучали в его голосе. — А звезды, как вам известно, недостижимы.
   Он помолчал, прежде чем продолжать.
   — Вы для меня — как звезда небесная, прекрасная и совершенная в своей красоте, чарующая, манящая… Но достать звезду и сделать ее своей невозможно…
   Его слова каким-то болезненным эхом отдавались в сердце Лины. Она вся трепетала, но по-прежнему молчала, и герцог продолжал:
   — Когда я строил эту цветочную беседку, я думал о вас. Я хотел привезти вас сюда, чтобы любить вас, чтобы убедить вас, что мы принадлежим друг другу и ничто в мире не имеет значения, кроме нашей любви.
   Лина до боли стиснула пальцы. Ее тело сотрясала мелкая дрожь.
   — Я был уверен, что сумею уговорить вас, — говорил герцог, — как уговаривал многих женщин, что были у меня прежде. Но я вдруг понял, что вы… вы совсем другая.
   — Другая?
   — Вы не такая, как те женщины, которых я любил. Они входили в мою жизнь лишь ненадолго.
   Герцог небрежно махнул рукой.
   — Да, моя дурная репутация вполне заслужена. Но я должен сказать в свое оправдание, что ни разу я не обладал женщиной, которая сама не хотела бы этого.
   «Да какая же женщина отказалась бы от любви такого человека, как вы?»— невольно подумалось Лине.
   — Сегодня я отправился купить вам подарок, чтобы выразить свою благодарность за любовь, которой, как я думал, вы одарите меня, и увидел эту звезду.
   Герцог помолчал и наконец произнес низким взволнованным голосом:
   — И я понял, что эта звезда подобна вам и что я не посмею осквернить столь совершенное творение.
   Лина затаила дыхание.
   — Да, совершенное! — продолжал герцог. — Я никогда не встречал среди женщин совершенства, подобного вам, и ни одна из них до сих пор не тронула моего сердца.
   Он издал вздох, похожий на стон, и добавил:
   — Я не посмею осквернить вас, не посмею сделать вас несчастной, как других женщин. Я не хотел причинять им боль, но это выходило как-то само собой. Но вам я боли не причиню. Если я увижу вас плачущей, я, наверно, покончу с собой!
   Лина не верила своим ушам.
   — Вы… вы говорите это мне?
   — Поймите, дорогая моя, — отвечал герцог, — я люблю вас настоящей, истинной любовью, и это чувство столь могущественно, столь отлично от всего, что мне доводилось испытывать прежде, что я вижу: это воистину дар божий!
   Он протянул руку и бережно взял руку Лины.
   — Вот почему, звездочка моя, мы должны проститься друг с другом, и я больше никогда не увижу вас.
   — О нет! — вскричала Лина. — Я… я не вынесу этого!
   — Это неизбежно, — сказал герцог. — Ведь вы замужем! Я хочу, чтобы вы вернулись в Англию чистой, не запятнанной любовью человека, не способного на серьезное чувство, человека, который может лишь смутить и, быть может, погубить вас.
   Голос герцога был таким печальным, таким трогательным, что у Лины на глазах выступили слезы.
   Ей пришло в голову, что она могла бы рассказать ему всю правду. Но она знала, что ни к чему хорошему это бы не привело.
   Во-первых, это означало нарушить обещание, данное Китти, Китти, которая привезла ее в Париж и потратила на нее столько денег. К тому же, если герцог узнает, что она не замужем, это лишь больше запутает дело.
   Если он не захотел обесчестить замужнюю даму, он тем более не посмеет посягнуть на незамужнюю девушку!
   Лина не знала, что сказать, и спросила робко, почти по-детски:
   — А… а нельзя ли мне будет увидеться с вами еще раз, до того, как я… до того, как я уеду?
   — Нет, любовь моя, — ответил герцог. — Я сам уеду завтра утром. Мне будет очень тяжело расстаться с вами, но это необходимо. Если я увижу вас еще раз, мне не хватит сил оставить вас.
   Он посмотрел ей в лицо долгим взглядом, как бы желая навеки запечатлеть ее черты в своем сердце.
   — Я буду помнить о вас, думать о вас, мечтать о вас. Вы останетесь в моем сердце навеки!
   — Как… как вы можете так говорить? — проговорила Лина.
   — Это правда, любовь моя, — ответил герцог. — То, что происходит между нами, нельзя описать словами. Зачем слова, когда и без того мы оба знаем, что вы принадлежите мне, а я принадлежу вам и наши души всегда будут рядом, даже если тела наши будут далеко друг от друга! — Он глубоко вздохнул и произнес:
   — Видит бог, искушение святого Антония — ничто перед тем, что испытываю сейчас я!
   Он стиснул ее руку и добавил:
   — Я хочу вас, Лина! Желание мое невыносимо, и я знаю, что, если бы я вздумал настаивать, вы бы не устояли предо мной. Ведь вы уже сейчас часть меня!
   Страсть, звучавшая в его голосе, и пламя, внезапно вспыхнувшее в его глазах, заставили Лину вздрогнуть. Герцог почувствовал это и сказал:
   — Я знаю, что вы были предназначены мне! Неважно, каким был ваш брак — счастливым или несчастным. Все равно в душе вы остались чисты и невинны и понятия не имеете о том, что такое настоящая любовь, когда мужчина и женщина соединяются, охваченные единым пламенем страсти!
   Поколебавшись, он добавил:
   — Вот каково чувство, которое я испытываю к вам. Пламя, сжигающее нас, унесло бы нас на своих незримых крыльях в царство любви, в рай, созданный лишь для нас двоих!
   Лина хотела что-то сказать, но у нее вырвался лишь слабый стон. А герцог продолжал:
   — Я вижу, мое чувство не осталось безответным, прелесть моя! Я знаю, стоит мне к вам прикоснуться — и неизъяснимое блаженство охватит вас!
   И Лина тотчас ощутила блаженство, о котором он говорил.
   Словно огонек пробежал по всем ее жилам, потом он разгорелся, сделался настойчивей, и все ее существо потянулось к нему. Ей до боли захотелось очутиться в его объятиях.
   — Я люблю вас! — говорил герцог. — Я так люблю вас, что не вижу и не слышу никого, кроме вас! Небо и земля, весь мир наполнен вами, вами одной!
   — Я… я люблю вас! — выдохнула. Лина.
   Она произнесла это чуть слышным шепотом, но герцог услышал ее слова. Лина подняла голову и посмотрела ему в глаза.
   Она вновь, как и вчера, ощутила, что готова слиться с ним, и он потянулся к ней, и они сделались единым целым.
   Несколько долгих мгновений они просто стояли и смотрели друг на друга, пока Лине не начало казаться, что в мире не осталось ничего, кроме темных глаз герцога.
   Он медленно, очень медленно обнял ее. И ей и впрямь показалось, что он возносит се в некий рай, предназначенный лишь для них двоих. Лина более не страшилась, не чувствовала себя одинокой. Она принадлежала ему. Любовь наполнила ее мысли, ее тело и душу.
   — Я люблю тебя!
   Лина произнесла это одними губами, но ей самой показалось, что она выкрикнула их во весь голос с вершины высокой горы.
   — Прощай, моя драгоценная! — прошептал герцог потухшим голосом.
   И его губы коснулись ее уст.
   Поцелуй герцога даровал Лине весь восторг и блаженство, которых она ожидала, но в действительности это было куда лучше.
   Да, все, что он говорил о блаженстве и упоении любви, было правдой.
   Он все теснее и теснее прижимал ее к себе, и губы его становились все настойчивей и требовательней. И Лина все яснее понимала, что герцог был прав: они. были созданы друг для друга.
   И еще она убедилась в том, что герцог не лгал, говоря, что подобных чувств он не испытывал еще ни к одной женщине.
   То была любовь двоих, которые нашли друг друга перед лицом вечности. В этой любви не было места ни притворству, ни неискренности.
   Это было совершенное, божественное чувство, и все фальшивые и нечистые помыслы были очищены пламенем этой страсти.
   Пока длился этот поцелуй, Лина осознала, что до этого мгновения она еще не жила и что герцог даровал ей жизнь своим поцелуем.
   Она не была более человеком, она забыла, кто она и что она, она, как и он, сделалась частью светлого духа любви, и в них изливалась некая божественная субстанция, и на миг они стали богами…
   Герцог поднял голову — медленно, очень медленно. Он молчал, но Лина и без того знала, что все кончено.
   Сердце у нее бешено колотилось, все ее тело еще трепетало от неземного блаженства — она, казалось, не стояла на земле, а парила в пространстве, окутанная небесным светом.
   Но, хотя герцог не сказал ни слова, Лина чувствовала, что он уже уходит от нее, оставляет ее. Еще несколько мгновений — и он исчезнет, и она останется одна, одна на всю жизнь…
   Ей хотелось расплакаться — так это было жестоко! Ей хотелось вцепиться в него, удержать, но она осталась на месте, а он уже опустил руки и отступил назад.
   Она поняла, что сейчас они вернутся во дворец в гондоле, так же, как прибыли сюда, — рядом, но не вместе.
   Терять навеки только что обретенную, впервые испытанную любовь было столь мучительно, что Лина, вся дрожа, потянулась к нему, но тут лиственный занавес откинулся.
   Кто-то вошел в беседку.
   Лина еще не вернулась к реальности и не сразу поняла, кто это. Потом она увидела, что это женщина — графиня де ла Тур.
   — Я так и знала! — воскликнула она, и ее резкий голос разрушил очарование цветочной беседки и отдаленных звуков музыки. — Я знала, что вы здесь!
   — Что вам нужно, Ивонна? — спросил герцог.
   — А как вы думаете? — резко ответила графиня. — Мне нужны вы! И больше никто!
   — Здесь не место устраивать сцены… — начал герцог.
   — Ах, сцены? — перебила его графиня. — Вот как вы со мной разговариваете? Все, Фабиан, довольно! Я устала от ваших бесконечных романов, от вереницы ваших женщин! Я пришла сюда, намереваясь убить это несчастное создание, которое вы пытаетесь соблазнить. Но теперь я передумала. Я убью вас!
   Графиня вскинула руку, которую до того прятала в складках своего бального туалета, и в полумраке беседки сверкнул перламутром маленький револьвер.
   — Ивонна, будьте благоразумны! — мягко сказал герцог. — Не время и не место устраивать истерики!
   Графиня в ответ прицелилась в него.
   — Это не истерики, Фабиан! Это любовь! И с вашей смертью мои страдания окончатся!
   В этот миг Лина отчетливо поняла, что несчастная женщина безумна. Она еще утром, когда графиня набросилась на нее в библиотеке, подумала, что Ивонна не в себе. Теперь же она убедилась, что француженка сошла с ума, и, если она говорит, что убьет Фабиана, она это сделает.
   Не медля, не тратя времени на размышления, Лина рванулась вперед и заслонила собой герцога в тот самый миг, когда графиня взвизгнула каким-то нечеловеческим голосом:
   — Умри, Фабиан! Надеюсь, поцелуй смерти придется тебе по душе! — и нажала на спусковой крючок.
   Раздался грохот — Лина думала, что она оглохнет.
   Девушку пронзила невыносимая, жгучая боль. Лина вскрикнула — и темнота накрыла ее.

Глава 7

   Лина пришла в сознание — словно вырвалась из бесконечного темного тоннеля.
   В первые минуты она не могла думать ни о чем, кроме того, что жива и может дышать. Это казалось странным, ведь, помнится, с ней произошло что-то ужасное…
   А потом она снова провалилась куда-то во тьму.
   Когда Лина вновь пришла в себя, первым, что она услышала, было пение птиц. Рядом кто-то ходил — она слышала шорох одежд и мягкие шаги.
   Лина медленно, боясь возвращения боли, открыла глаза.
   Комната, в которой она находилась, была ей незнакома. В ней царил полумрак. Лина сперва подумала, что сейчас ночь, но потом сообразила, что темно оттого, что на окнах опущены шторы.
   Кто-то наклонился над ней, бережно приподнял ее голову и поднес к губам стакан с питьем. Только теперь Лина заметила, что ей хочется пить и во рту все пересохло.
   — Dormez, ma petite ! — сказал добрый, ласковый голос.
   Лина восприняла это как приказ, закрыла глаза и снова провалилась в забытье.
 
   Прошло много времени — несколько дней или даже недель, — прежде чем к Лине вернулась способность думать и чувствовать. Ей показалось, что кто-то сильно стиснул ее левую руку. Она попыталась шевельнуть ею и застонала от боли.
   Тотчас кто-то очутился возле ее кровати, и тот самый голос, который она слышала, лежа в забытьи, произнес:
   — Вы проснулись, мадам? Лина подняла глаза и увидела добродушное лицо, обрамленное монашеским убором.
   Как бы отвечая на незаданный вопрос, монахиня сказала:
   — Все в порядке. Вам нечего бояться. Опасность миновала.
   «Опасность?»— удивилась Лина.
   И тут она вспомнила!
   Ужасная картина снова встала у нее перед глазами: графиня целится в герцога и визжит: «Умри, Фабиан! Надеюсь, поцелуй смерти придется тебе по душе!»
   Потом грохот — и боль…
   — Она… она стреляла в меня! — в ужасе прошептала Лина.
   — Да, она стреляла в вас, — мягко сказала монахиня, — но, по милосердию Божию, рана оказалась куда менее опасной, чем могла бы быть.
   Лина медленно повернула голову, пытаясь разглядеть свое левое плечо. Оно было скрыто под тугой повязкой.
   — А… а рука цела? — с испугом спросила она.
   Монахиня улыбнулась:
   — Цела, цела! Кость не задета. Но пуля засела в мышце, ее пришлось вынимать, так что рана заживет не так быстро, как хотелось бы. Но вы молоды и сильны, и мы молимся за вас…
   — Спасибо… — сказала Лина. Монахиня отошла к столу и принесла стакан с питьем. Питье пахло медом и лимоном.
   Она напоила Лину, потом спросила:
   — Не уложить ли вас повыше, мадам?
   — Да, пожалуйста! — сказала Лина.
   Монахиня очень бережно приподняла ее и подсунула ей под голову еще одну подушку. Потом подошла к окну и слегка отодвинула штору. В комнате стало чуть светлее.
   Лина огляделась.
   Она находилась в большой красиво убранной комнате со стенами, обитыми парчой, на которых были развешаны очень милые пейзажи.
   Подняв глаза к потолку, Лина обнаружила, что он расписан нимфами и купидонами.
   Она лежала в широкой кровати под золотым балдахином, с занавесями из кружева и шелка.
   Она уже поняла, где находится, но все же спросила:
   — Где я?
   — Вы в доме герцога Савернского, мадам, — ответила монахиня. — В том самом, где был бал.
   Лина затаила дыхание, когда воспоминания вновь нахлынули на нее.
   Бал! Тот самый бал, на котором графиня стреляла в нее! Тот самый, где герцог объяснился ей в любви и простился с ней навеки!
   Она жаждала задать один вопрос, жаждала, но не решалась, ибо боялась, что ответ убьет ее.
   Вопрос был самый простой: в Париже ли герцог? Или он уехал, как и собирался?
   Если он уехал, значит, она и в самом деле никогда больше его не увидит.
   И тут Лина вспомнила, что спасла ему жизнь.
   Если бы она не закрыла его своим телом, графиня убила бы его, как и намеревалась. Револьвер был направлен ему в сердце!
   Лина попыталась связать все это воедино, но почувствовала, что это еще слишком тяжело для нее. Она прикрыла глаза и постаралась уснуть.
   — Посмотрите, мадам, какие прелестные цветы! — сказала монахиня. В руках у нее была ваза с орхидеями.
   Это была одна из двух монахинь, которые ухаживали за Линой. Она была младшей из них и, видимо, еще не успела утратить вкуса к красотам мира сего, в отличие от своей пожилой подруги.
   — Они великолепны! — воскликнула Лина.
   — Да, его светлость каждый день посылает вам что-то новое. Цветы скоро ставить будет некуда.
   И в самом деле, спальня была вся заставлена букетами. Это напоминало Лине ту беседку, где герцог поцеловал ее.
   В эти несколько дней, пока Лина выздоравливала, она остро чувствовала, что герцог думает о ней не меньше, чем она о нем.
   Она вновь ощущала соединявший их таинственный трепет. Только теперь она поняла то, чего не сознавала раньше: цветы напоминали ей о нем.
   Лина уже вставала с постели, спускалась вниз, бродила по изысканно обставленным комнатам и все время думала о нем. Она надеялась, что герцог пришлет ей записку, но он присылал лишь цветы. Ей хотелось думать, что они говорят с нею без слов.
   И в то же время она не могла не беспокоиться о том, что происходит.
   Ей не хотелось спрашивать монахиню, чтобы узнать наверное, но она предполагала, что Китти, Дэйзи и Эви уехали домой, в Англию.
   Во всяком случае, никто из них не навестил ее и ей ничего от них не передавали.
   По словам монахинь, доктор прописал ей полный покой и тишину. Лина и в самом деле нуждалась в покое. Она лишь накануне стала чувствовать себя нормально.
   Сегодня, несмотря на то что рука двигалась с трудом и ныла, когда Лина делала резкое движение, она сочла себя совсем здоровой.
   Ее перевязали. Лина взглянула на рану чуть ниже плеча и в ужасе отвернулась. Ей казалось, что она непоправимо изуродована.
   Утром к ней зашел доктор. Осмотрев ее, он сказал, как бы догадавшись о том, что она испытывает:
   — Вы очень хорошая пациентка, мадам. Я вами просто горжусь. Не пройдет и года, как вы забудете и думать об этом несчастном случае.
   — Но… но ведь, наверно, останется ужасный шрам? — робко спросила Лина.
   Врач улыбнулся:
   — Не могу обещать, что шрама не останется вовсе, но это будет всего лишь белая полоска на плече, и она всегда будет скрыта под одеждой, даже когда вы будете в декольтированном вечернем туалете.
   — Вы… вы уверены? — недоверчиво спросила Лина.
   — Разумеется! — кивнул доктор. — За это я могу поручиться! Я в самом деле горжусь вами. Вы прекрасный образец моего врачебного искусства.
   Врач тоже был француз и сумел сказать так, что это звучало как комплимент.
   — Благодарю вас! — импульсивно воскликнула Лина. — Спасибо вам большое, господин доктор! Я… я так боялась, что эта рана обезобразит меня на всю жизнь…