– Что со мной было вчера? – спросил я. – Что я делал?
– Курил. Сначала – меня, потом – гуахо, – ответил дон Хуан.
– Извини, не понял…
Старик рассмеялся и сказал, что сейчас я попрошу его рассказать все с самого начала.
– Ты курил меня, – повторил он. – Глядел в мои глаза, видел, как светится лицо. Я – колдун, ты увидел это по моим глазам, но ничего не понял, потому что ты Увидел впервые. У людей разные лица и разные глаза, скоро ты сам это поймешь. Потом ты курил гуахо.
– Ты имеешь в виду того человека в поле?
– Это не человек, а гуахо. Он звал тебя.
– Где мы были, когда я его увидел?
Старик кивком головы указал на окрестности за домом и сказал, что водил меня на холм. Я заметил* что, в пейзаже, который я видел, чапараля не было, на что дон Хуан ответил, что звавший меня гуахо —*. не из этих краев.
– Откуда он?
– Скоро мы туда отправимся.
– А как понимать то, что я видел? ,
– Ты учился видеть, только и всего. А теперь испугался из-за собственного каприза и чуть штаны не потерял. Кажется, тебе и в самом деле нужно выговориться.
Я стал рассказывать, каким видел его лицо, но дон Хуан прервал меня и сказал, что это совершенно не важно.
– То есть как? – удивился я. – Ты выглядел как «светящееся яйцо», значит, я тебя почти видел!
– Почти не считается, – усмехнулся дон Хуан. – Видениепотребует у тебя еще немало времени и усилий.
Его больше интересовали подробности о вспаханном поле и человеке, который шел по нему.
– Гуахо позвал тебя, – сказал он. – Я повернул тебе голову в сторону – не потому, что он опасен, а просто пока лучше подождать. Не надо спешить. Воин никогда не бездействует и никогда не спешит. Встретиться с гуахо не подготовившись – все равно что сесть на ежа голым задом.
Сравнение мне понравилось, и мы посмеялись.
– А если бы ты не повернул мне голову?
– Тебе пришлось бы сделать это самому.
– Ну а если бы не сделал?
– Гуахо перепугал бы тебя до смерти. Окажись ты один, он мог бы тебя даже убить. Пока не научишься защищаться, нельзя ходить одному ни в горы, ни в пустыню. Гуахо подстережет и сделает из тебя котлету.
– Что означают его действия?
– Посмотрев на тебя, он таким образом тебя приветствовал. Показал, что тебе пора обзавестись манком для духа и сумкой, но искать их следует не в наших краях. Три валуна – три препятствия на твоем пути. Овраг, указанный гуахо, означает, что обретать силу тебе лучше всего в оврагах или каньонах. Остальное поможет определить место, где ты найдешь гуахо. Я знаю, где оно находится. Скоро мы туда отправимся.
– Ты хочешь сказать, что это место есть на самом деле?
– Конечно!
– Где?
– Не скажу.
– А как же я его найду?
– И этого не скажу. И не потому, что не хочу, а просто не сумею.
Я попросил его объяснить то, что я увидел, находясь в доме. Дон Хуан засмеялся и изобразил, как я вцепился ему в ногу.
– Гуахо подтвердил, что ты ему нужен. В очередной раз показал свое благорасположение.
– А его лицо?
– Оно знакомо тебе потому, что ты его уже видел. Возможно, это лицо твоей смерти. А испугался ты по собственной глупости. Хорошо, что я был рядом и успел тебя стукнуть, а то бы тебе не поздоровилось. Чтобы противостоять гуахо, надо быть настоящим воином, иначе гуахо рассвирепеет и уничтожит тебя.
Наутро дон Хуан отговорил меня возвращаться в Лос-Анджелес. Вероятно, ему показалось, что я не совсем пришел в себя, и он посоветовал для восстановления сил посидеть дома, лицом на юго-восток. Сам сел слева, протянул блокнот и сказал:
– На этот раз ты связал меня по рукам и ногам. Я вЬшужден не только сидеть с тобой, но и разговаривать. В сумерки отведу тебя к воде, – продолжал он. – Ты еще не окреп, сегодня тебе нельзя оставаться одному.
Его озабоченность меня встревожила.
– Я сделал что-то не так? – спросил я.
– Потревожил гуахо.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Сегодня нельзя говорить о гуахо, поговорим о чем-нибудь другом.
Разговаривать не хотелось – меня охватила непонятная тревога. Дону Хуану мое состояние показалось забавным.
– Только не уверяй меня, что тебе нечего сказать, – со смехом произнес он.
Его веселость меня успокоила, и я тут же вернулся к размышлениям о гуахо. Лицо было знакомым, хотя я никогда не видел его раньше. В чем дело? Едва я начинал думать о лице, как меня отвлекали самые разные мысли, словно какая-то часть моего сознания знала секрет, но противилась тому, чтобы он раскрылся. Воспоминание о знакомом лице было настолько мучительным, что я впал в меланхолию. К тому же дон Хуан сказал, что это, возможно, лицо моей смерти.
– Дон Хуан, что такое смерть? – выпалил я после долгих раздумий.
– Не знаю, – улыбнувшись, ответил он.
– У каждого человека есть какое-то представление о смерти. Я хотел бы узнать о твоем.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
В багажнике у меня лежала «Тибетская книга мертвых», и я решил воспользоваться ею для беседы о смерти. Я сказал дону Хуану, что почитаю ему, и хотел встать, но он не разрешил мне двигаться и сам сходил за книгой.
– Нет хуже времени для колдунов, чем утро, – сказал он, объясняя, почему я должен сидеть дома. – Ты слишком слаб, чтобы выходить наружу; а здесь защищен. Если выйдешь, может случиться несчастье. Гуахо убьет тебя, а после твое тело найдут на дороге или в кустах и скажут, что ты умер таинственным образом или пал жертвой несчастного случая.
Мне не хотелось обсуждать эти слова. Все утро я читал и объяснял дону Хуану «Книгу мертвых». Он слушал внимательно, не перебивая. Мы прервали чтение лишь дважды, когда он выходил за едой и питьем. Вернувшись, тут же попросил продолжить. Кажется, книга его заинтересовала.
Когда я кончил читать, дон Хуан сказал:
– Не понимаю, почему эти люди говорят о смерти так, словно она похожа на жизнь.
– Так они себе ее представляют. Как по-твоему, дон Хуан, тибетцы видят?
– Вряд ли. Когда человек видит, он ничему не придает особого значения. Нет ничего, что было бы для него важнее всего остального. Если бы тибетцы видели, они так бы и написали: ничто не остается прежним. Когда мы видим, ничто не остается таким, каким было.
– Но быть может, люди видятпо-разному?
– Конечно. Все равно это не значит, что жизнь важнее всего остального.
– Дон Хуан, тибетцы считают, что смерть похожа на жизнь. А как по-твоему?
– По-моему, смерть вообще ни на что не похожа. Возможно, тибетцы толкуют не о смерти, а о чем-то другом.
– О чем?
Тебе лучше знать – я ведь читать не умею.
Я хотел возразить, но он вдруг сказал:
– А может, они и вправду видяти поняли, что видетьнет никакого смысла. Потому и нагородили всю эту чепуху, что им все равно. В таком случае то, что они написали, – не такая уж чепуха.
– Меня интересует не то, что хотели сказать тибетцы, – возразил я, – а то, что скажешь ты. Что ты думаешь о смерти?
Дон Хуан комически выпучил глаза и высоко поднял брови.
– Смерть, – проговорил он, – это. вихрь. Смерть – это лицо гуахо, белое облако над горизонтом, шепот Мескалито в твоих ушах. Смерть – это беззубая пасть стража, Хенаро, стоящий на голове, Карлос со своим блокнотом. Смерть – это ничто. Ничто! Она здесь – и ее нет.
Старик рассмеялся. Его смех напоминал песню – в нем был какой-то завораживающий ритм.
– Думаешь, я несу чушь? – спросил дон Хуан. – Я не способен объяснить, на что похожа смерть. Но могу рассказать кое-что о твоей собственной смерти. По крайней мере о том, на что она будет похожа.
Это предложение меня испугало, и я возразил, что меня интересует его мнение о смерти вообще, а не об обстоятельствах чьей-то смерти, пусть даже моей собственной.
– О смерти вообще я говорить не умею, – заявил дон Хуан. – Ты захотел услышать о смерти? Пожалуйста! Почему бы не поговорить о твоейсмерти?
Я признался, что для такого разговора у меня слабоваты нервы. Я готов поговорить о смерти вообще, как когда-то дон Хуан рассказывал о смерти своего сына Эулалио. Тогда он сказал, что жизнь и смерть соединяются в неком инеистом тумане.
– Я хотел сказать, что жизнь, заключенная в моем сыне, в момент смерти раскрылась. Я не имел в виду смерть вообще, я говорил о смерти моего сына. В смерти, какой бы она ни была, его жизнь раскрылась.
Я снова попытался отклонить разговор от частностей – и рассказал дону Хуану, что читал о людях, которых удалось оживить вскоре после их смерти. Все они утверждали, что ничего не помнят, что в памяти у них провал.
– Так оно и есть, – сказал дон Хуан. – У смерти две ступени, и первая из них – провал в памяти. На этой ступени сознание отключается: она напоминает начало действия Мескалито, когда человек испытывает легкость и счастье и все кажется ему простым и ясным. Но вскоре это состояние проходит, и человек попадает в мир, где царят жестокость и насилие. Вторая ступень – настоящая встреча с Мескалито. Смерть сродни ей. На первой ступени отключается сознание, на второй происходит встреча со смертью, когда человек, придя в себя после беспамятства, обнаруживает, что он – тот же, кем был. В это мгновение смерть с яростью бросается на него и не отступает до тех пор, пока не распылит его жизнь в ничто.
– Почему ты уверен, что говоришь именно о смерти?
– У меня есть гуахо. Дымок показал мне, какой будет моя смерть. Вот почему я могу говорить не о смерти вообще, а о чьей-то смерти.
От его слов мне стало не по себе. Я испугался, что сейчас дон Хуан примется в подробностях описывать мою смерть и расскажет, где и когда я умру. Мысль о том, что я могу это узнать, повергла меня в отчаяние и одновременно возбудила любопытство. Конечно, я мог бы попросить дона Хуана рассказать о его собственной смерти, но эта просьба показалась мне слишком жестокой. У меня был такой растерянный вид, что дон Хуан расхохотался.
– Ну так как, хочешь узнать о своей смерти или нет? – спросил он с лукавой миной.
– Ладно, говори, – сказал я дрогнувшим голосом.
Дон Хуан скорчился в приступе смеха; ухватившись за живот, он завалился на спину и стал меня передразнивать: «Л-ладно, г-г-говори!» Затем сел, как истукан, и с притворной суровостью произнес:
– Вторая ступень твоей смерти будет такой…
Он уставился на меня, высоко подняв брови. Я засмеялся, поняв, что своим шутовством дон Хуан снимает лишний драматизм.
– Ты много ездишь, – продолжал он, – и после смерти окажешься за рулем. У тебя не будет даже времени понять, что с тобой случилось. Ты сидишь в машине, как бывало тысячи раз, и вдруг замечаешь впереди что-то странное. Приглядевшись, видишь, что это то ли облако, то ли светящийся вихрь, то ли чье-то лицо… Облако постепенно удаляется и превращается в светлую точку, потом возвращается, набирает скорость и в мгновение ока пробивает ветровое стекло. Но ты силен. Чтобы добить тебя, смерти придется разогнаться еще раз.
Тем временем ты, возможно, поймешь, где ты и что с тобой. Вот смерть превратилась в точку на горизонте и снова разгоняется, чтобы добраться до тебя. Она врывается, проникает в тебя, и ты узнаешь: смерть – это лицо гуахо, мои слова, твои записи. И одновременно смерть – ничто. Она ничто, точка, затерявшаяся на страницах твоего блокнота. Но она ворвется в тебя с неодолимой силой и сначала расплющит тебя, а потом распылит над землей, в небе, за его пределами; она превратит тебя в инеистый туман, разлетающийся, исчезающий…
Картина моей собственной смерти заворожила меня, долгое время я не мог произнести ни слова. Дон Хуа-н продолжал:
– Смерть входит в нас через живот, через щель воли. Это место – самое главное, самое уязвимое в человеке. Здесь сосредоточена воля, здесь брешь, через которую проникает смерть. Я знаю это потому, что мой гуахо довел меня до этой ступени. Колдун, упражняя волю, позволяет смерти овладеть им. И когда он начинает распадаться, его непоколебимая воля берет верх над смертью и превращает туман в человека.
Дон Хуан сделал странный жест: растопырил обе ладони веером и, подняв их, коснулся большими пальцами боков, затем медленно свел к животу, чуть выше пупа, и напряг до дрожи. Снова поднял, коснулся средними пальцами лба и резко вернул в прежнее положение. Проделал он это не без изящества.
– Воля колдуна возвращает его к жизни, – произнес он. – Но к старости колдун слабеет, а вместе с ним слабеет воля, и неизбежно наступает время, когда он не способен более управлять своей волей. Ему нечего больше противопоставить смерти, и его жизнь, как и жизнь обычных людей, распыляется в туман.
Дон Хуан пристально поглядел на меня и встал. Меня била дрожь.
– Можешь сходить в кусты, – сказал он. – Уже полдень/Только не подходи близко к воде. Я окуну тебя еще раз сам.
Позже дон Хуан попросил меня съездить с ним в ближний городок. Я охотно согласился, подумав, что поездка поможет мне рассеяться. Мне по-прежнему было не по себе: мысль о том, что колдун в буквальном смысле слова играет с собственной смертью, повергла меня в смятение.
– Быть колдуном – дело не из легких, – заметил дон Хуан, словно угадав, о чем я думаю. —
Куда лучше научиться видеть. Колдун по сравнению с тем, кто видит, – нищий.
– Дон Хуан, что такое колдовство?
Старик долго глядел на меня, чуть покачивая головой.
– Колдовство – это направленное действие воли. Колдун отыскивает ключевую точку того, на что хочет воздействовать, и направляет на нее свою волю. Колдун не обязан видеть, ему достаточно умело применять волю.
Я спросил, что такое ключевая точка. Вместо ответа дон Хуан спросил, что такое автомобиль.
– Ну, это машина, механизм.
– А главное в нем-свеча зажигания. Это и есть ключевая точка – я могу приложить к ней свою волю, и машина не тронется с места.
Дон Хуан уселся в машину, устроился поудобнее и позвал меня.
– Смотри, что я делаю, – сказал он. – Я – ворона, мне надо распушить перышки.
Дон Хуан задрожал всем телом, словно воробей, который плещется в луже. Потом склонил голову, как птица, опустившая в воду клюв.
– До чего ж приятно! – воскликнул он и засмеялся.
Смех был какой-то странный, завораживающий. Я вспомнил, что и раньше его слышал, но не придавал особого значения – вероятно, потому, что дон Хуан никогда не смеялся так долго, как сейчас.
– А теперь ворона повертит головой, – объявил он и завертел головой, касаясь щеками плеч.– Осмотрится – сначала одним глазом, потом другим…
Дон Хуан покачал головой, как бы приглядываясь к окружающему то одним глазом, то другим. Он засмеялся еще громче, и у меня возникло нелепое ощущение, будто он и впрямь превратится сейчас в ворону. Я хотел смехом стряхнуть наваждение, но не мог засмеяться, словно меня сковала какая-то неведомая сила. Ни страха, ни головокружения, ни сонливости я не испытывал. Насколько я мог судить, ничто во мне не изменилось.
– А теперь заводи мотор! – потребовал дон Хуан.
Я включил стартер и нажал на педаль газа. Стартер взвыл, но мотор почему-то не завелся. Смех дона Хуана напоминал кудахтанье. Я снова и снова пытался завести мотор. Старик продолжал смеяться. Промучившись минут десять, я бросил это занятие и с тяжелой головой откинулся на сиденье.
Дон Хуан перестал смеяться, и тогда я понял: его смех вызвал у меня состояние транса. Хотя я полностью отдавал себе отчет в происходящем, мне казалось, что я – это не я. Заводя машину, я чувствовал, что одеревенел, как будто дон Хуан проделал что-то не только с автомобилем, но и со мной. Как только он перестал смеяться, я понял, что все кончилось, и снова включил стартер. Краешком глаза я заметил, что старик с интересом поглядывает на меня.
Дон Хуан похлопал меня по спине и сказал, что злость «укрепила» меня, так что купаться в канаве нет нужды.
– Да ты не стесняйся, – посоветовал он, – лягни свою телегу как следует, она и заведется!
Он разразился смехом, на этот раз обычным, и мне ничего не оставалось, как глупо захихикать. Тогда дон Хуан объявил, что отпускает мою машину на свободу. И надо же, она тут же завелась!
14
Я позвал его, а потом, набравшись смелости, вошел в дом. Дона Хуана там не было. Я поставил сумки с продуктами на пол и сел его дожидаться, как приходилось уже не раз. Но впервые за все годы мне вдруг,стало страшно оставаться в доме одному. Казалось, здесь был кто-то еще, невидимый. Вспомнив, что несколько лет назад уже испытал подобное чувство, я вскочил и выбежал из дому.
Приехал я пожаловаться дону Хуану, что попытки овладеть «видением» сказались на мне дурно. Я плохо себя чувствовал, быстро уставал, постоянно испытывал какую-то беспричинную тревогу.
Страх перед одиночеством в доме дона Хуана напомнил мне об одном событии из прошлого…
Это случилось несколько лет назад, когда дон Хуан столкнул меня с ведьмой по имени Каталина. 23 ноября 1961 года, приехав к дону Хуану, я застал его с вывихнутой лодыжкой. Он объяснил случившееся кознями врага – его пыталась убить ведьма, которая умеет превращаться в черного дрозда.
– Как только смогу ходить, покажу ее тебе, – пообещал он. – Ты должен ее знать.
– Зачем ей тебя убивать?
Он только пожал плечами и ничего не ответил.
Десять дней спустя я снова навестил дона Хуана. Он уже не хромал и бойко повертел лодыжкой, продемонстрировав, что она зажила. Свое быстрое выздоровление он объяснил действием особой повязки.
– Хорошо, что ты здесь, – сказал дон Хуан. – Сегодня мы немного прогуляемся.
Он указал, куда ехать, и мы покатили в какую-то совершенно безлюдную местность. Там я заглушил мотор. Дон Хуан, вытянув ноги, удобно устроился на сиденье, словно собирался вздремнуть. Мне он велел расслабиться и сидеть тихо, объяснив, что до наступления ночи нам нельзя выдавать свое присутствие.
Сумерки – самое опасное время для дела, ради которого мы приехали.
– Что это за дело? – спросил я.
– Мы караулим Каталину.
Когда совсем стемнело, мы выбрались из машины и, стараясь не шуметь, медленно двинулись в заросли чапараля. Слева и справа чернели силуэты холмов – мы находились посреди широкого и отлогого каньона. Дон Хуан показал мне, как прятаться в кустах, и научил позе, которую назвал «сторожевой». Правую ногу следовало подсунуть под левую ляжку, а левую согнуть и выставить вперед. Он объяснил: если потребуется быстро вскочить, правая нога действует как пружина. Потом посадил меня лицом на запад – в той стороне находился дом ведьмы. Сам сел справа и шепотом велел наблюдать за кустами, ожидая порыва ветра. Как только зашелестит листва – надо взглянуть вверх и увидеть колдунью во всем ее, как он выразился, «злодейском великолепии».
Я спросил, как это понимать, но дон Хуан лишь повторил:
– Когда зашелестит листва, смотри вверх. Ведьма в полете – столь редкое зрелище, что ни в каких объяснениях не нуждается.
Дул слабый ветерок, и мне то и дело мерещился шелест листвы. Снова и снова вскидывал я голову, готовый увидеть что-то невероятное, но все зря. А дон Хуан, едва ветер пробегал по кустам, с силой бил ногой по земле, вертелся волчком и рассекал руками воздух. Он двигался с бешеной энергией.
Так и не увидев «ведьму в полете», я смирился с тем, что ничего особенного не произойдет. К тому же дон Хуан столь эффектно продемонстрировал «силу», что я ничуть не жалел о бессонной ночи.
На рассвете дон Хуан присел рядом со мной. Похоже, он вконец измучился и едва двигался. Улегшись на спину, он пробормотал, что ему не удалось «проткнуть эту бабу». Его слова меня удивили; он повторил их несколько раз, под конец совсем уныло и безнадежно. Я с легкостью поддался настроению дона Хуана – мною овладел беспричинный страх.
Прошло несколько месяцев. Дон Хуан ни словом не обмолвился о Каталине; быть может, он уже расправился с ней. Но однажды я застал его в сильном возбуждении. В манере, которая никак не вязалась с присущим ему спокойствием, он сообщил, что прошлой ночью в его доме гостил «черный дрозд», которого он прозевал. Колдовство Каталины было таким искусным, что дон Хуан даже не почувствовал ее присутствия и проснулся лишь по счастливой случайности. Пришлось выдержать ужасную битву за свою жизнь. Он говорил взволнованно, почти трагически. Меня захлестнула волна сочувствия.
Мрачным тоном дон Хуан заявил, что ему не защититься от Каталины, и если она появится вновь, это будет последний его день. Я совсем сник и едва не заплакал. Заметив мое состояние, дон Хуан улыбнулся и похлопал меня по спине:
– Не стоит так убиваться, не все потеряно, есть еще козыри на руках. Воин живет мудро, – добавил он с улыбкой, – и никогда не взваливает на себя ношу, которую ему не снести.
Его улыбка обладала удивительной силой. Сразу отлегло от сердца, я улыбнулся в ответ. Он взъерошил мне волосы.
– А знаешь, – сказал дон Хуан, глядя мне прямо в глаза, – мой последний козырь – это ты.
– Что? – удивился я.
– Ты – мой главный козырь против ведьмы. Он объяснил: Каталина меня не знает, и если я точно выполню его указания, то наверняка сумею ее «проткнуть».
– То есть как – «проткнуть»?
– Убить ее ты не сможешь, а потому должен проткнуть – как воздушный шарик. Если это тебе удастся, она оставит меня в покое. Только не думай об этом. Настанет время, я скажу, что надо делать.
Прошло еще несколько месяцев. Я забыл о нашем разговоре и в один из своих приездов был застигнут врасплох. Дон Хуан выбежал мне навстречу и даже не позволил вылезти из машины.
– Немедленно езжай назад, – прошептал он. – Слушай внимательно. Купи или возьми у кого-нибудь ружье. Только свое не привози, понял? Раздобудь где-нибудь ружье и возвращайся поскорей.
– Зачем тебе ружье?
– Езжай скорее!
Я уехал и вернулся с ружьем. На новое у меня не было денег, я выпросил у приятеля старый дробовик. Дон Хуан, даже не глянув на ружье, со смехом объявил, что спровадил меня потому, что у него на крыше в это время сидел черный дрозд – Каталина; она не должна была меня видеть.
– Едва я заметил птицу, как мне пришло в голову, чтобы ты привез ружье и «проткнул» ее, – с жаром заговорил дон Хуан. – Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, поэтому ружье должно быть новым или чужим. Когда дело будет сделано, дробовик придется сломать.
– Какое дело?
– Ты должен «проткнуть» Каталину ружьем. Дон Хуан велел протереть ружье какими-то остро пахнущими листьями, ими же он натер два патрона и зарядил ружье. Объяснил, что нужно спрятаться перед домом и ждать, когда на крышу сядет черный Дрозд. Потом как следует прицелиться и выстрелить сразу из обоих стволов. Каталину сразит не дробь, а внезапность выстрела. Если я буду действовать точно и решительно, Каталина оставит дона Хуана в покое; ее «проткнет», моя решительность.
– Когда будешь стрелять, кричи, – велел он. – Как можно громче.
Метрах в трех от веранды дон Хуан навалил кучу веток и хвороста и предложил мне привалиться к ней. Поза была удобной, я видел всю крышу.
Старик пояснил, что время для ведьмы еще раннее и что до сумерек мы успеем закончить все приготовления. Он собирался спрятаться в доме – дабы привлечь Каталину и спровоцировать ее нападение. Мне посоветовал расслабиться и отыскать самое удобное положение для стрельбы. Попросил несколько раз прицелиться и, придя к выводу, что я вскидываю ружье и прицеливаюсь слишком медленно, соорудил подпорку. Острой железкой вырыл в земле две ямки, в каждой из них укрепил по рогульке, а поперек положил жердь ?– это сооружение надежно удерживало ружье, нацеленное на крышу.
Дон Хуан глянул на небо и сказал, что ему пора идти в дом. Перед уходом напомнил: дело нешуточное, птицу необходимо сразить с первого выстрела.
После его ухода сразу же стемнело, как будто ночь только и ждала, когда я останусь один. Я сосредоточил взгляд на крыше. Сначала ее силуэт был виден на фоне неба, но когда стемнело, он стал едва различим. Прошло несколько часов: я не сводил с крыши взгляда. На север пролетели две совы; по размаху крыльев спутать их с дроздами было невозможно. Наконец я заметил, как на крышу села небольшая птица. Мое сердце бешено забилось, в ушах зазвенело. Я прицелился и нажал сразу на оба спусковых крючка. Грохнул выстрел, ружье сильно отдало в плечо, и в то же мгновение я услышал с крыши пронзительный человеческий крик. Меня бросило в дрожь. Только сейчас я вспомнил, что дон Хуан велел в момент выстрела крикнуть.
Я подумал, не перезарядить ли дробовик, но тут из дома выбежал дон Хуан с керосиновой лампой в руках. Он был непривычно взволнован.
– Кажется, попал, – произнес он. – Надо найти мертвую птицу.
Он принес лестницу и заставил меня влезть наверх и осмотреть крышу. Там ничего не оказалось. Полез искать сам – с тем же результатом.
– Должно быть, ее разнесло в клочья, – предположил дон Хуан. – В таком случае поищем хотя бы перья.
При свете керосиновой лампы мы осмотрели землю возле веранды, затем стали шарить вокруг дома. Рассвело. Мы обыскали все заново. Часов в одиннадцать дон Хуан прекратил поиски, присел и удрученно сказал, что я не сумел поразить врага и что теперь, если Каталина захочет отомстить, его жизнь гроша ломаного не стоит.
– Ты-то в безопасности, – успокоил он меня, – тебя Каталина не знает.
– Курил. Сначала – меня, потом – гуахо, – ответил дон Хуан.
– Извини, не понял…
Старик рассмеялся и сказал, что сейчас я попрошу его рассказать все с самого начала.
– Ты курил меня, – повторил он. – Глядел в мои глаза, видел, как светится лицо. Я – колдун, ты увидел это по моим глазам, но ничего не понял, потому что ты Увидел впервые. У людей разные лица и разные глаза, скоро ты сам это поймешь. Потом ты курил гуахо.
– Ты имеешь в виду того человека в поле?
– Это не человек, а гуахо. Он звал тебя.
– Где мы были, когда я его увидел?
Старик кивком головы указал на окрестности за домом и сказал, что водил меня на холм. Я заметил* что, в пейзаже, который я видел, чапараля не было, на что дон Хуан ответил, что звавший меня гуахо —*. не из этих краев.
– Откуда он?
– Скоро мы туда отправимся.
– А как понимать то, что я видел? ,
– Ты учился видеть, только и всего. А теперь испугался из-за собственного каприза и чуть штаны не потерял. Кажется, тебе и в самом деле нужно выговориться.
Я стал рассказывать, каким видел его лицо, но дон Хуан прервал меня и сказал, что это совершенно не важно.
– То есть как? – удивился я. – Ты выглядел как «светящееся яйцо», значит, я тебя почти видел!
– Почти не считается, – усмехнулся дон Хуан. – Видениепотребует у тебя еще немало времени и усилий.
Его больше интересовали подробности о вспаханном поле и человеке, который шел по нему.
– Гуахо позвал тебя, – сказал он. – Я повернул тебе голову в сторону – не потому, что он опасен, а просто пока лучше подождать. Не надо спешить. Воин никогда не бездействует и никогда не спешит. Встретиться с гуахо не подготовившись – все равно что сесть на ежа голым задом.
Сравнение мне понравилось, и мы посмеялись.
– А если бы ты не повернул мне голову?
– Тебе пришлось бы сделать это самому.
– Ну а если бы не сделал?
– Гуахо перепугал бы тебя до смерти. Окажись ты один, он мог бы тебя даже убить. Пока не научишься защищаться, нельзя ходить одному ни в горы, ни в пустыню. Гуахо подстережет и сделает из тебя котлету.
– Что означают его действия?
– Посмотрев на тебя, он таким образом тебя приветствовал. Показал, что тебе пора обзавестись манком для духа и сумкой, но искать их следует не в наших краях. Три валуна – три препятствия на твоем пути. Овраг, указанный гуахо, означает, что обретать силу тебе лучше всего в оврагах или каньонах. Остальное поможет определить место, где ты найдешь гуахо. Я знаю, где оно находится. Скоро мы туда отправимся.
– Ты хочешь сказать, что это место есть на самом деле?
– Конечно!
– Где?
– Не скажу.
– А как же я его найду?
– И этого не скажу. И не потому, что не хочу, а просто не сумею.
Я попросил его объяснить то, что я увидел, находясь в доме. Дон Хуан засмеялся и изобразил, как я вцепился ему в ногу.
– Гуахо подтвердил, что ты ему нужен. В очередной раз показал свое благорасположение.
– А его лицо?
– Оно знакомо тебе потому, что ты его уже видел. Возможно, это лицо твоей смерти. А испугался ты по собственной глупости. Хорошо, что я был рядом и успел тебя стукнуть, а то бы тебе не поздоровилось. Чтобы противостоять гуахо, надо быть настоящим воином, иначе гуахо рассвирепеет и уничтожит тебя.
Наутро дон Хуан отговорил меня возвращаться в Лос-Анджелес. Вероятно, ему показалось, что я не совсем пришел в себя, и он посоветовал для восстановления сил посидеть дома, лицом на юго-восток. Сам сел слева, протянул блокнот и сказал:
– На этот раз ты связал меня по рукам и ногам. Я вЬшужден не только сидеть с тобой, но и разговаривать. В сумерки отведу тебя к воде, – продолжал он. – Ты еще не окреп, сегодня тебе нельзя оставаться одному.
Его озабоченность меня встревожила.
– Я сделал что-то не так? – спросил я.
– Потревожил гуахо.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Сегодня нельзя говорить о гуахо, поговорим о чем-нибудь другом.
Разговаривать не хотелось – меня охватила непонятная тревога. Дону Хуану мое состояние показалось забавным.
– Только не уверяй меня, что тебе нечего сказать, – со смехом произнес он.
Его веселость меня успокоила, и я тут же вернулся к размышлениям о гуахо. Лицо было знакомым, хотя я никогда не видел его раньше. В чем дело? Едва я начинал думать о лице, как меня отвлекали самые разные мысли, словно какая-то часть моего сознания знала секрет, но противилась тому, чтобы он раскрылся. Воспоминание о знакомом лице было настолько мучительным, что я впал в меланхолию. К тому же дон Хуан сказал, что это, возможно, лицо моей смерти.
– Дон Хуан, что такое смерть? – выпалил я после долгих раздумий.
– Не знаю, – улыбнувшись, ответил он.
– У каждого человека есть какое-то представление о смерти. Я хотел бы узнать о твоем.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
В багажнике у меня лежала «Тибетская книга мертвых», и я решил воспользоваться ею для беседы о смерти. Я сказал дону Хуану, что почитаю ему, и хотел встать, но он не разрешил мне двигаться и сам сходил за книгой.
– Нет хуже времени для колдунов, чем утро, – сказал он, объясняя, почему я должен сидеть дома. – Ты слишком слаб, чтобы выходить наружу; а здесь защищен. Если выйдешь, может случиться несчастье. Гуахо убьет тебя, а после твое тело найдут на дороге или в кустах и скажут, что ты умер таинственным образом или пал жертвой несчастного случая.
Мне не хотелось обсуждать эти слова. Все утро я читал и объяснял дону Хуану «Книгу мертвых». Он слушал внимательно, не перебивая. Мы прервали чтение лишь дважды, когда он выходил за едой и питьем. Вернувшись, тут же попросил продолжить. Кажется, книга его заинтересовала.
Когда я кончил читать, дон Хуан сказал:
– Не понимаю, почему эти люди говорят о смерти так, словно она похожа на жизнь.
– Так они себе ее представляют. Как по-твоему, дон Хуан, тибетцы видят?
– Вряд ли. Когда человек видит, он ничему не придает особого значения. Нет ничего, что было бы для него важнее всего остального. Если бы тибетцы видели, они так бы и написали: ничто не остается прежним. Когда мы видим, ничто не остается таким, каким было.
– Но быть может, люди видятпо-разному?
– Конечно. Все равно это не значит, что жизнь важнее всего остального.
– Дон Хуан, тибетцы считают, что смерть похожа на жизнь. А как по-твоему?
– По-моему, смерть вообще ни на что не похожа. Возможно, тибетцы толкуют не о смерти, а о чем-то другом.
– О чем?
Тебе лучше знать – я ведь читать не умею.
Я хотел возразить, но он вдруг сказал:
– А может, они и вправду видяти поняли, что видетьнет никакого смысла. Потому и нагородили всю эту чепуху, что им все равно. В таком случае то, что они написали, – не такая уж чепуха.
– Меня интересует не то, что хотели сказать тибетцы, – возразил я, – а то, что скажешь ты. Что ты думаешь о смерти?
Дон Хуан комически выпучил глаза и высоко поднял брови.
– Смерть, – проговорил он, – это. вихрь. Смерть – это лицо гуахо, белое облако над горизонтом, шепот Мескалито в твоих ушах. Смерть – это беззубая пасть стража, Хенаро, стоящий на голове, Карлос со своим блокнотом. Смерть – это ничто. Ничто! Она здесь – и ее нет.
Старик рассмеялся. Его смех напоминал песню – в нем был какой-то завораживающий ритм.
– Думаешь, я несу чушь? – спросил дон Хуан. – Я не способен объяснить, на что похожа смерть. Но могу рассказать кое-что о твоей собственной смерти. По крайней мере о том, на что она будет похожа.
Это предложение меня испугало, и я возразил, что меня интересует его мнение о смерти вообще, а не об обстоятельствах чьей-то смерти, пусть даже моей собственной.
– О смерти вообще я говорить не умею, – заявил дон Хуан. – Ты захотел услышать о смерти? Пожалуйста! Почему бы не поговорить о твоейсмерти?
Я признался, что для такого разговора у меня слабоваты нервы. Я готов поговорить о смерти вообще, как когда-то дон Хуан рассказывал о смерти своего сына Эулалио. Тогда он сказал, что жизнь и смерть соединяются в неком инеистом тумане.
– Я хотел сказать, что жизнь, заключенная в моем сыне, в момент смерти раскрылась. Я не имел в виду смерть вообще, я говорил о смерти моего сына. В смерти, какой бы она ни была, его жизнь раскрылась.
Я снова попытался отклонить разговор от частностей – и рассказал дону Хуану, что читал о людях, которых удалось оживить вскоре после их смерти. Все они утверждали, что ничего не помнят, что в памяти у них провал.
– Так оно и есть, – сказал дон Хуан. – У смерти две ступени, и первая из них – провал в памяти. На этой ступени сознание отключается: она напоминает начало действия Мескалито, когда человек испытывает легкость и счастье и все кажется ему простым и ясным. Но вскоре это состояние проходит, и человек попадает в мир, где царят жестокость и насилие. Вторая ступень – настоящая встреча с Мескалито. Смерть сродни ей. На первой ступени отключается сознание, на второй происходит встреча со смертью, когда человек, придя в себя после беспамятства, обнаруживает, что он – тот же, кем был. В это мгновение смерть с яростью бросается на него и не отступает до тех пор, пока не распылит его жизнь в ничто.
– Почему ты уверен, что говоришь именно о смерти?
– У меня есть гуахо. Дымок показал мне, какой будет моя смерть. Вот почему я могу говорить не о смерти вообще, а о чьей-то смерти.
От его слов мне стало не по себе. Я испугался, что сейчас дон Хуан примется в подробностях описывать мою смерть и расскажет, где и когда я умру. Мысль о том, что я могу это узнать, повергла меня в отчаяние и одновременно возбудила любопытство. Конечно, я мог бы попросить дона Хуана рассказать о его собственной смерти, но эта просьба показалась мне слишком жестокой. У меня был такой растерянный вид, что дон Хуан расхохотался.
– Ну так как, хочешь узнать о своей смерти или нет? – спросил он с лукавой миной.
– Ладно, говори, – сказал я дрогнувшим голосом.
Дон Хуан скорчился в приступе смеха; ухватившись за живот, он завалился на спину и стал меня передразнивать: «Л-ладно, г-г-говори!» Затем сел, как истукан, и с притворной суровостью произнес:
– Вторая ступень твоей смерти будет такой…
Он уставился на меня, высоко подняв брови. Я засмеялся, поняв, что своим шутовством дон Хуан снимает лишний драматизм.
– Ты много ездишь, – продолжал он, – и после смерти окажешься за рулем. У тебя не будет даже времени понять, что с тобой случилось. Ты сидишь в машине, как бывало тысячи раз, и вдруг замечаешь впереди что-то странное. Приглядевшись, видишь, что это то ли облако, то ли светящийся вихрь, то ли чье-то лицо… Облако постепенно удаляется и превращается в светлую точку, потом возвращается, набирает скорость и в мгновение ока пробивает ветровое стекло. Но ты силен. Чтобы добить тебя, смерти придется разогнаться еще раз.
Тем временем ты, возможно, поймешь, где ты и что с тобой. Вот смерть превратилась в точку на горизонте и снова разгоняется, чтобы добраться до тебя. Она врывается, проникает в тебя, и ты узнаешь: смерть – это лицо гуахо, мои слова, твои записи. И одновременно смерть – ничто. Она ничто, точка, затерявшаяся на страницах твоего блокнота. Но она ворвется в тебя с неодолимой силой и сначала расплющит тебя, а потом распылит над землей, в небе, за его пределами; она превратит тебя в инеистый туман, разлетающийся, исчезающий…
Картина моей собственной смерти заворожила меня, долгое время я не мог произнести ни слова. Дон Хуа-н продолжал:
– Смерть входит в нас через живот, через щель воли. Это место – самое главное, самое уязвимое в человеке. Здесь сосредоточена воля, здесь брешь, через которую проникает смерть. Я знаю это потому, что мой гуахо довел меня до этой ступени. Колдун, упражняя волю, позволяет смерти овладеть им. И когда он начинает распадаться, его непоколебимая воля берет верх над смертью и превращает туман в человека.
Дон Хуан сделал странный жест: растопырил обе ладони веером и, подняв их, коснулся большими пальцами боков, затем медленно свел к животу, чуть выше пупа, и напряг до дрожи. Снова поднял, коснулся средними пальцами лба и резко вернул в прежнее положение. Проделал он это не без изящества.
– Воля колдуна возвращает его к жизни, – произнес он. – Но к старости колдун слабеет, а вместе с ним слабеет воля, и неизбежно наступает время, когда он не способен более управлять своей волей. Ему нечего больше противопоставить смерти, и его жизнь, как и жизнь обычных людей, распыляется в туман.
Дон Хуан пристально поглядел на меня и встал. Меня била дрожь.
– Можешь сходить в кусты, – сказал он. – Уже полдень/Только не подходи близко к воде. Я окуну тебя еще раз сам.
Позже дон Хуан попросил меня съездить с ним в ближний городок. Я охотно согласился, подумав, что поездка поможет мне рассеяться. Мне по-прежнему было не по себе: мысль о том, что колдун в буквальном смысле слова играет с собственной смертью, повергла меня в смятение.
– Быть колдуном – дело не из легких, – заметил дон Хуан, словно угадав, о чем я думаю. —
Куда лучше научиться видеть. Колдун по сравнению с тем, кто видит, – нищий.
– Дон Хуан, что такое колдовство?
Старик долго глядел на меня, чуть покачивая головой.
– Колдовство – это направленное действие воли. Колдун отыскивает ключевую точку того, на что хочет воздействовать, и направляет на нее свою волю. Колдун не обязан видеть, ему достаточно умело применять волю.
Я спросил, что такое ключевая точка. Вместо ответа дон Хуан спросил, что такое автомобиль.
– Ну, это машина, механизм.
– А главное в нем-свеча зажигания. Это и есть ключевая точка – я могу приложить к ней свою волю, и машина не тронется с места.
Дон Хуан уселся в машину, устроился поудобнее и позвал меня.
– Смотри, что я делаю, – сказал он. – Я – ворона, мне надо распушить перышки.
Дон Хуан задрожал всем телом, словно воробей, который плещется в луже. Потом склонил голову, как птица, опустившая в воду клюв.
– До чего ж приятно! – воскликнул он и засмеялся.
Смех был какой-то странный, завораживающий. Я вспомнил, что и раньше его слышал, но не придавал особого значения – вероятно, потому, что дон Хуан никогда не смеялся так долго, как сейчас.
– А теперь ворона повертит головой, – объявил он и завертел головой, касаясь щеками плеч.– Осмотрится – сначала одним глазом, потом другим…
Дон Хуан покачал головой, как бы приглядываясь к окружающему то одним глазом, то другим. Он засмеялся еще громче, и у меня возникло нелепое ощущение, будто он и впрямь превратится сейчас в ворону. Я хотел смехом стряхнуть наваждение, но не мог засмеяться, словно меня сковала какая-то неведомая сила. Ни страха, ни головокружения, ни сонливости я не испытывал. Насколько я мог судить, ничто во мне не изменилось.
– А теперь заводи мотор! – потребовал дон Хуан.
Я включил стартер и нажал на педаль газа. Стартер взвыл, но мотор почему-то не завелся. Смех дона Хуана напоминал кудахтанье. Я снова и снова пытался завести мотор. Старик продолжал смеяться. Промучившись минут десять, я бросил это занятие и с тяжелой головой откинулся на сиденье.
Дон Хуан перестал смеяться, и тогда я понял: его смех вызвал у меня состояние транса. Хотя я полностью отдавал себе отчет в происходящем, мне казалось, что я – это не я. Заводя машину, я чувствовал, что одеревенел, как будто дон Хуан проделал что-то не только с автомобилем, но и со мной. Как только он перестал смеяться, я понял, что все кончилось, и снова включил стартер. Краешком глаза я заметил, что старик с интересом поглядывает на меня.
Дон Хуан похлопал меня по спине и сказал, что злость «укрепила» меня, так что купаться в канаве нет нужды.
– Да ты не стесняйся, – посоветовал он, – лягни свою телегу как следует, она и заведется!
Он разразился смехом, на этот раз обычным, и мне ничего не оставалось, как глупо захихикать. Тогда дон Хуан объявил, что отпускает мою машину на свободу. И надо же, она тут же завелась!
14
28 сентября 1969 года
Приехав к дону Хуану, я не обнаружил его возле дома. Это показалось мне странным, и я решил, что он спрятался где-то поблизости, чтобы напугать меня.Я позвал его, а потом, набравшись смелости, вошел в дом. Дона Хуана там не было. Я поставил сумки с продуктами на пол и сел его дожидаться, как приходилось уже не раз. Но впервые за все годы мне вдруг,стало страшно оставаться в доме одному. Казалось, здесь был кто-то еще, невидимый. Вспомнив, что несколько лет назад уже испытал подобное чувство, я вскочил и выбежал из дому.
Приехал я пожаловаться дону Хуану, что попытки овладеть «видением» сказались на мне дурно. Я плохо себя чувствовал, быстро уставал, постоянно испытывал какую-то беспричинную тревогу.
Страх перед одиночеством в доме дона Хуана напомнил мне об одном событии из прошлого…
Это случилось несколько лет назад, когда дон Хуан столкнул меня с ведьмой по имени Каталина. 23 ноября 1961 года, приехав к дону Хуану, я застал его с вывихнутой лодыжкой. Он объяснил случившееся кознями врага – его пыталась убить ведьма, которая умеет превращаться в черного дрозда.
– Как только смогу ходить, покажу ее тебе, – пообещал он. – Ты должен ее знать.
– Зачем ей тебя убивать?
Он только пожал плечами и ничего не ответил.
Десять дней спустя я снова навестил дона Хуана. Он уже не хромал и бойко повертел лодыжкой, продемонстрировав, что она зажила. Свое быстрое выздоровление он объяснил действием особой повязки.
– Хорошо, что ты здесь, – сказал дон Хуан. – Сегодня мы немного прогуляемся.
Он указал, куда ехать, и мы покатили в какую-то совершенно безлюдную местность. Там я заглушил мотор. Дон Хуан, вытянув ноги, удобно устроился на сиденье, словно собирался вздремнуть. Мне он велел расслабиться и сидеть тихо, объяснив, что до наступления ночи нам нельзя выдавать свое присутствие.
Сумерки – самое опасное время для дела, ради которого мы приехали.
– Что это за дело? – спросил я.
– Мы караулим Каталину.
Когда совсем стемнело, мы выбрались из машины и, стараясь не шуметь, медленно двинулись в заросли чапараля. Слева и справа чернели силуэты холмов – мы находились посреди широкого и отлогого каньона. Дон Хуан показал мне, как прятаться в кустах, и научил позе, которую назвал «сторожевой». Правую ногу следовало подсунуть под левую ляжку, а левую согнуть и выставить вперед. Он объяснил: если потребуется быстро вскочить, правая нога действует как пружина. Потом посадил меня лицом на запад – в той стороне находился дом ведьмы. Сам сел справа и шепотом велел наблюдать за кустами, ожидая порыва ветра. Как только зашелестит листва – надо взглянуть вверх и увидеть колдунью во всем ее, как он выразился, «злодейском великолепии».
Я спросил, как это понимать, но дон Хуан лишь повторил:
– Когда зашелестит листва, смотри вверх. Ведьма в полете – столь редкое зрелище, что ни в каких объяснениях не нуждается.
Дул слабый ветерок, и мне то и дело мерещился шелест листвы. Снова и снова вскидывал я голову, готовый увидеть что-то невероятное, но все зря. А дон Хуан, едва ветер пробегал по кустам, с силой бил ногой по земле, вертелся волчком и рассекал руками воздух. Он двигался с бешеной энергией.
Так и не увидев «ведьму в полете», я смирился с тем, что ничего особенного не произойдет. К тому же дон Хуан столь эффектно продемонстрировал «силу», что я ничуть не жалел о бессонной ночи.
На рассвете дон Хуан присел рядом со мной. Похоже, он вконец измучился и едва двигался. Улегшись на спину, он пробормотал, что ему не удалось «проткнуть эту бабу». Его слова меня удивили; он повторил их несколько раз, под конец совсем уныло и безнадежно. Я с легкостью поддался настроению дона Хуана – мною овладел беспричинный страх.
Прошло несколько месяцев. Дон Хуан ни словом не обмолвился о Каталине; быть может, он уже расправился с ней. Но однажды я застал его в сильном возбуждении. В манере, которая никак не вязалась с присущим ему спокойствием, он сообщил, что прошлой ночью в его доме гостил «черный дрозд», которого он прозевал. Колдовство Каталины было таким искусным, что дон Хуан даже не почувствовал ее присутствия и проснулся лишь по счастливой случайности. Пришлось выдержать ужасную битву за свою жизнь. Он говорил взволнованно, почти трагически. Меня захлестнула волна сочувствия.
Мрачным тоном дон Хуан заявил, что ему не защититься от Каталины, и если она появится вновь, это будет последний его день. Я совсем сник и едва не заплакал. Заметив мое состояние, дон Хуан улыбнулся и похлопал меня по спине:
– Не стоит так убиваться, не все потеряно, есть еще козыри на руках. Воин живет мудро, – добавил он с улыбкой, – и никогда не взваливает на себя ношу, которую ему не снести.
Его улыбка обладала удивительной силой. Сразу отлегло от сердца, я улыбнулся в ответ. Он взъерошил мне волосы.
– А знаешь, – сказал дон Хуан, глядя мне прямо в глаза, – мой последний козырь – это ты.
– Что? – удивился я.
– Ты – мой главный козырь против ведьмы. Он объяснил: Каталина меня не знает, и если я точно выполню его указания, то наверняка сумею ее «проткнуть».
– То есть как – «проткнуть»?
– Убить ее ты не сможешь, а потому должен проткнуть – как воздушный шарик. Если это тебе удастся, она оставит меня в покое. Только не думай об этом. Настанет время, я скажу, что надо делать.
Прошло еще несколько месяцев. Я забыл о нашем разговоре и в один из своих приездов был застигнут врасплох. Дон Хуан выбежал мне навстречу и даже не позволил вылезти из машины.
– Немедленно езжай назад, – прошептал он. – Слушай внимательно. Купи или возьми у кого-нибудь ружье. Только свое не привози, понял? Раздобудь где-нибудь ружье и возвращайся поскорей.
– Зачем тебе ружье?
– Езжай скорее!
Я уехал и вернулся с ружьем. На новое у меня не было денег, я выпросил у приятеля старый дробовик. Дон Хуан, даже не глянув на ружье, со смехом объявил, что спровадил меня потому, что у него на крыше в это время сидел черный дрозд – Каталина; она не должна была меня видеть.
– Едва я заметил птицу, как мне пришло в голову, чтобы ты привез ружье и «проткнул» ее, – с жаром заговорил дон Хуан. – Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, поэтому ружье должно быть новым или чужим. Когда дело будет сделано, дробовик придется сломать.
– Какое дело?
– Ты должен «проткнуть» Каталину ружьем. Дон Хуан велел протереть ружье какими-то остро пахнущими листьями, ими же он натер два патрона и зарядил ружье. Объяснил, что нужно спрятаться перед домом и ждать, когда на крышу сядет черный Дрозд. Потом как следует прицелиться и выстрелить сразу из обоих стволов. Каталину сразит не дробь, а внезапность выстрела. Если я буду действовать точно и решительно, Каталина оставит дона Хуана в покое; ее «проткнет», моя решительность.
– Когда будешь стрелять, кричи, – велел он. – Как можно громче.
Метрах в трех от веранды дон Хуан навалил кучу веток и хвороста и предложил мне привалиться к ней. Поза была удобной, я видел всю крышу.
Старик пояснил, что время для ведьмы еще раннее и что до сумерек мы успеем закончить все приготовления. Он собирался спрятаться в доме – дабы привлечь Каталину и спровоцировать ее нападение. Мне посоветовал расслабиться и отыскать самое удобное положение для стрельбы. Попросил несколько раз прицелиться и, придя к выводу, что я вскидываю ружье и прицеливаюсь слишком медленно, соорудил подпорку. Острой железкой вырыл в земле две ямки, в каждой из них укрепил по рогульке, а поперек положил жердь ?– это сооружение надежно удерживало ружье, нацеленное на крышу.
Дон Хуан глянул на небо и сказал, что ему пора идти в дом. Перед уходом напомнил: дело нешуточное, птицу необходимо сразить с первого выстрела.
После его ухода сразу же стемнело, как будто ночь только и ждала, когда я останусь один. Я сосредоточил взгляд на крыше. Сначала ее силуэт был виден на фоне неба, но когда стемнело, он стал едва различим. Прошло несколько часов: я не сводил с крыши взгляда. На север пролетели две совы; по размаху крыльев спутать их с дроздами было невозможно. Наконец я заметил, как на крышу села небольшая птица. Мое сердце бешено забилось, в ушах зазвенело. Я прицелился и нажал сразу на оба спусковых крючка. Грохнул выстрел, ружье сильно отдало в плечо, и в то же мгновение я услышал с крыши пронзительный человеческий крик. Меня бросило в дрожь. Только сейчас я вспомнил, что дон Хуан велел в момент выстрела крикнуть.
Я подумал, не перезарядить ли дробовик, но тут из дома выбежал дон Хуан с керосиновой лампой в руках. Он был непривычно взволнован.
– Кажется, попал, – произнес он. – Надо найти мертвую птицу.
Он принес лестницу и заставил меня влезть наверх и осмотреть крышу. Там ничего не оказалось. Полез искать сам – с тем же результатом.
– Должно быть, ее разнесло в клочья, – предположил дон Хуан. – В таком случае поищем хотя бы перья.
При свете керосиновой лампы мы осмотрели землю возле веранды, затем стали шарить вокруг дома. Рассвело. Мы обыскали все заново. Часов в одиннадцать дон Хуан прекратил поиски, присел и удрученно сказал, что я не сумел поразить врага и что теперь, если Каталина захочет отомстить, его жизнь гроша ломаного не стоит.
– Ты-то в безопасности, – успокоил он меня, – тебя Каталина не знает.