Катаев Иван. Растратчики

голове, а уже Филипп Степанович совал ему в ухо слуховую трубку радио, из
которого мелким горошком сыпался острый голосок:

И будешь ты царицей ми-и-ра,
Подруга вечная моя.

- Пошли вон, пьяные паршивцы! - нудно произнес длинный голос из
будуара.
- Молчать! - вскользь заметил Филипп Степанович и бросил в дверь кусок
колбасы. Колбаса шлепнулась плашмя и прилипла к филенке.

Смотрите здесь, смотрите там,
Нравится ль все это вам? -

с горечью пропел бухгалтер, тускло глядя на качающуюся колбасу, и заплакал,
уронив голову на Ванечкино плечо.
- Замучила-таки человека, стерва! Один ты, Ванечка, у меня на свете
остался. Заездила, подлая баба. Всю мою жизнь, всю мою молодость съела, чтоб
ее черти взяли! А ведь какой человек был Филипп Степанович Прохоров! Боже,
какой человек! Орел! Зверь! Граф! Веришь ли... Под Чемульпо со взводом
стрелков... С одним-единственным взводом...
Филипп Степанович хлебнул полчашки беленького, типа шабли 63, и
вцепился в Ванечкин рукав.
- Кассир, могу я на тебя положиться? Кассир, не выдашь?
- Положитесь, Филипп Степанович, - жалобно закричал Ванечка, не вынеся
муки, скривился и заплакал от любви, жалости и преданности, - положитесь,
Филипп Степанович, ради бога, положитесь! Не выдам!
- Клянись!
- Клянусь, Филипп Степанович!
Филипп Степанович встал во весь рост и качнулся.
- Едем!
- Куда это едем? - раздался шипящий голос жены, появившейся в дверной
раме, как картина. - Куда это вы собираетесь ехать, уголовный преступник?
- Молчи, стерва, - сонно ответил Филипп Степанович и вдруг,
замечательно ловко сорвав с веревки полосатые кальсоны, шлепнул ими супругу
по щеке.
- Разбойник! Преступник! - завизжала жена, заведя над головой голые
локти. - Держите! Избивают!
- Ванечка, за мной, - скомандовал Филипп Степанович, размахивая
кальсонами, - не теряй связи! Вперед!
Отбиваясь портфелем и раскачиваясь, Ванечка ринулся вслед за Филиппом
Степановичем сквозь темный коридор и благополучно вырвался на лестницу.
Толстый локоть, несколько исковерканных роз и испуганное лицо радиозайца
метнулись где-то очень близко, позади, в пролете распахнувшейся двери. Вслед
за тем дверь с пушечным выстрелом захлопнулась. Ступеньки стремительно
бросились снизу вверх, сбивая с ног сослуживцев. Перила поползли, как
разгоряченный удав, поворачиваясь и шипя в скользких ладонях. Кричащее эхо
носилось от стены к стене. Опухшая лампочка в проволочной сетке пронеслась,
как пуля, в умопомрачительной высоте и сдохла. Возле поющей входной двери,
прижавшись спиной к доске объявлений жилищного товарищества и прижав к груди
рыжую сумочку с тетрадкой, стояла, кусая губы, девушка, в синем дешевом
пальто и оранжевой вязаной шапочке.
- Зойка! - закричал Филипп Степанович, подозрительно всматриваясь в ее
испуганное лицо, окруженное русыми кудерьками, на которых блестели дождевые
капли, и погрозил пальцем. - Зойка!
- Куда это вы, папаша, в таком виде, без зонтика и без калош? -
прошептала она, всплеснув руками.
- Тебя не спросились. Молчать! Распустилась! И точка. За мной, кассир!
И, косо ухватившись за ручку двери, он почти вывалился на улицу.
Ванечка же, держась за стенку, стоял, очарованный, перед девушкой,
улыбался, не в состоянии выговорить ни слова. Милое лицо с нахмуренными
бровями неудержимо проплывало мимо его развинтившихся глаз, и он делал
страшные усилия, чтобы остановить его. Но оно все плыло, плыло и вдруг
проплыло и пропало. Раздался смех. Это все продолжалось не больше секунды.
Ванечка пошатнулся, схватился обеими руками за медную палку и вывалился
вслед за Филиппом Степановичем на улицу.
- В центр! К Пушкину! - кричал бухгалтер извозчику. - Лезь, Ванечка! А
Зойка, а? Острая девица! Извозчик, Тверской бульвар, духом!
Ванечка залез под тесную крышу экипажа, приник к плечу бухгалтера, и
тотчас ему показалось, что они поехали задом наперед. Дождь хлестал сбоку на
штаны и в лицо. Проплыла разноцветными огнями вывеска кинематографа
"Волшебные грезы". Черный город расползался вокруг гадюками блеска.
Фосфорные капли с треском падали с трамвайных проводов.
Высоко над Красной площадью, над смутно светящимся Мавзолеем, над
стенами Кремля, подобно языку пламени, струился в черном небе дивно
освещенный откуда-то, словно сшитый из жидкого стекла, прозрачно-красный
флаг ЦИКа.
Потом в три ручья светящаяся Тверская вынесла их сквозь грохот
извозчиков и трубы автомобилей к Страстному. Экипаж остановился. Они
вылезли. Непреодолимая суета охватила их. Здоровенные оборванцы, не давая
проходу, размахивали перед самыми их носами мокрыми букетами несвоевременных
хризантем. Улюлюкали лихачи. Цинично кричали шоферы, предлагая прокатиться с
девочкой в "карете любви". Серебряная мелочь посыпалась в пылающую лужу.
Сноп белого автомобильного света ударил и разломил глаза.
- Ванечка, где ты? - раздался смутный голос Филиппа Степановича. -
Держись за мной.
- Я здесь.
Ванечка побежал на голос и увидел мельком Филиппа Степановича. В одной
руке он держал букет, к другой деловито и торопливо прижималась полная дама
необычайной красоты в каракулевом манто и белой атласной шляпе. Она тащила
Филиппа Степановича через площадь и быстро говорила:
- "Шато де Флер". Я лично советую. Там есть кабинеты. Определенно.

Ночные приключенья
Сулят нам наслажденья... -

пропел возле самого Ванечкиного уха многообещающий голос, и мягкая рука
просунулась под его локоть.
- Молодой человек, пригласите меня в ресторан.
Ванечка обернулся и совсем близко увидел бледное лицо с прекрасными
глазами. Белая вязаная шапочка, надетая глубоко, до самых бровей, касалась
Ванечкиного плеча.
- Пойдем, миленький, пойдем, а то вы своего товарища потеряете.
- Вы... Зоя? - спросил Ванечка с трудом. - Нет, постойте, вы мне
сначала скажите: вы... Зоя?
- Можете считать, что и Зоя, - ответила девушка, захохотала и прижалась
к плечу.
Они быстро перебежали площадь, со всех сторон обдаваемые брызгами.
- Ванечка! Где же ты? Держись за мной!
- Я тут, Филипп Степанович... Такая темнота...
Два электрических фонаря, два бешено крутящихся гудящих сатурна
пронеслись над входом в ресторан.
Филипп Степанович увидел девицу в белой шапочке, погрозил Ванечке
пальцем и, галантно пропустив свою даму вперед, не без труда открыл двери
"Шато де Флер".
...Странно и непонятно перед ними возникла фигура Никиты...
- Граф Гвидо вскочил на коня! - в упоении закричал Филипп Степанович на
всю Страстную площадь, и, словно в ответ на это, из дверей ресторана
вырвался оглушительный шум струнного оркестра.


Глава четвертая

На другой день Филипп Степанович проснулся в надлежащем часу утра... У
каждого человека своя манера просыпаться утром после пьянства. Один
просыпается так, другой этак, а третий и вовсе предпочитает не просыпаться и
лежит, оборотившись к стенке и зажмурившись, до тех пор, пока друзья не
догадаются принести ему половинку очищенной и огурец.
Мучительней же всех переживают процесс пробуждения после безобразной
ночи пожилых лет бухгалтера, обремененные семейством и имеющие склонность к
почечным заболеваниям.
Подобного сорта гражданин обыкновенно, проснувшись, долго лежит на
спине с закрытыми глазами, в тревоге, и, ощущая вокруг себя и в себе такой
страшный гул и грохот, словно его куда-то везут на крыше товарного поезда,
подсчитывает, сколько денег пропито, сколько осталось и как бы протянуть до
ближайшей получки. При этом коленки у него крупно и неприятно дрожат, пятки
неестественно чешутся, на глазу прыгает живчик, а в самой середине
организма, не то в животе, не то под ложечкой, образуется жжение, сосание и
дикая пустота. И лежит гражданин на спине, не смея открыть глаза, мучительно
припоминая все подробности вчерашнего свинства, в ожидании того страшного,
но неизбежного мига, когда над диваном (в громадном большинстве случаев
подобного сорта пробуждения происходят отнюдь не на супружеской постели)
появится едкое лицо супруги и раздастся хорошо знакомый соленый голос:
"Посмотри на себя в зеркало, старая свинья, на что ты похож. Продери свои
бессовестные глаза и взгляни, на что похож твой пиджак - вся спина белая!
Интересно знать, в каких это ты притонах вывалялся так!"
Боже мой, какое унизительное пробуждение! И подумать только, что еще
вчера вечером "старая свинья" катил через весь город с толстой дамой на
дутых колесах, со шляпой, сдвинутой на затылок, и облезлым букетом в руках,
и прекрасная жизнь разворачивалась перед ним всеми своими разноцветными
огнями и приманками, и был сам черт ему не брат!
Какое гнусное пробуждение: справа - печень, слева - сердце, впереди -
мрак. Ужасно, ужасно!..
Итак, Филипп Степанович проснулся и, проснувшись, испытал все то, что
ему надлежало испытать после давешнего легкомысленного поведения.
В ушах стоял шум курьерского поезда. Пятки чесались. В глазу прыгал
живчик. Ужасно хотелось пить. Стараясь не открывать глаз, он стал
припоминать все постыдные подробности вчерашнего вечера. "Позвольте, - думал
он, - как же это все, однако, произошло? Во-первых, Ванечка. Почему именно
Ванечка, откуда он взялся? Впрочем, нет. Во-первых, Никита. Еще более
странно. Впрочем, нет. Во-первых, страшный семейный скандал". Филипп
Степанович вдруг во всех подробностях вспомнил вчерашнее побоище, рябые
розы, летающую колбасу, изничтоженную клетку и прочее и стал пунцовый. Его
прошиб горячий пот. Тут же он восстановил в памяти и все остальное.
- Как же это меня угораздило? Очень неприятная история, - пробормотал
он, еще плотнее зажмурив глаза.
Он припомнил бумажные цветы на столиках в "Шато де Флер", стены,
расписанные густыми кавказскими видами, звуки струнного оркестра, селедку с
гарниром, вдребезги пьяного Ванечку и двух девиц, которые требовали портвейн
и курили папиросы... Одна из них была в каракулевом манто - Изабелла,
другая - Ванечкина, худая... Да что же было потом? Потом на сцену вышли
евреи, одетые в малороссийские рубахи и синие шаровары, и стали танцевать
гопак с таким усердием, словно хотели забросить свои руки и ноги на чердак.
Потом Ванечка дал кому-то по морде кистью вялого винограда. Впрочем, это
было, кажется, где-то уже в другом месте. Потом Никита посоветовал ехать на
вокзал. Или нет: Никита был где-то раньше и раньше советовал, а, впрочем,
может быть, и нет... Потом в отдельном кабинете, где висела пикантная
картина в черной раме, под ветвистыми оленьими рогами, официант в засаленном
фраке развратно выпалил из бутылки шампанского, и пробка порхнула, как
бабочка. Потом Ванечка стоял посередине чего-то очень красного и внятно
бранился. Потом из крана Филипп Степанович обливал голову, и вода текла за
шиворот. Потом, обхватив за талию Изабеллу, он мчался сломя голову на
извозчике под неким железнодорожным мостом, причем все время боялся потерять
Ванечку с Никитой и опоздать куда-то, а впереди светился багровый циферблат.
Что было потом и как он добрался домой, Филипп Степанович решительно не
помнил, кроме того, что, кажется, его доставил на квартиру и уложил в
постель какой-то не то кондуктор, не то армянин с усами, но это уже было
совершенной дичью. Одним словом, давно уже, лет десять, Филипп Степанович
так не надирался и не вел себя столь безнравственно.
Сделав этот печальный вывод, бухгалтер стал приблизительно подсчитывать
и припоминать, сколько он истратил денег из завтрашней, то есть сегодняшней,
получки. Выходило, что рублей пятьдесят, не меньше. И то - неизвестно,
сколько содрали за шампанское. Филиппа Степановича вторично ударило в пот,
на этот раз - холодный. Он прислушался. В квартире была подозрительная
тишина. Только в ушах летел гул и беглый грохот, и казалось, что диван
раскачивается и поворачивается на весу. "Или очень рано, или очень поздно.
Однако я вчера хватил через край. Э, будь что будет".
Он тоскливо замычал, потянулся, открыл глаза и увидел, что лежит на
нижнем диване в купе мягкого железнодорожного вагона. Было уже вполне
светло. По белому прямоугольнику стрекочущего стекла, исцарапанного
стеклянным пунктиром дождя, мелькали серые тени.
На противоположном диване сидела Изабелла в белой шляпке, несколько
съехавшей набок, и, разложив на коленях непомерной величины лаковую сумку,
похожую на некое выпотрошенное панцирное животное, быстро пудрила лиловый
картошкообразный нос. Ее большие дряблые щеки в такт вагонному ходу
тряслись, как у мопса. В толстых ушах качались грушевидные фальшивые
жемчуга.
- Что это происходит? - хрипло воскликнул Филипп Степанович и быстро
сел. - Куда мы едем?
- Здрасте, - ответила Изабелла, - с Новым годом! К Ленинграду
подъезжаем.
В глазах у бухгалтера потемнело.
- А где Ванечка?
- Где ж ему быть, вашему Ванечке? На верхней койке над вами. Тут у нас
вполне отдельное купе. Вроде семейных бань. Определенно.
Филипп Степанович встал и заглянул на верхнее место. Ванечка лежал на
животе, свесив голову и руки.
- Ванечка, - тревожно сказал Филипп Степанович, - Ванечка, мы едем!
Кассир молчал.
- Вы их лучше не тревожьте, - заметила Изабелла, выпятив живот и
завязывая сзади на бумазейной юбке тесемки.
Она завязала их, подтянула юбку жестом солдата, подтягивающего
шаровары, оправилась, запахнулась в каракулевое манто и уселась на диванчик,
закинув ногу на ногу.
- Вы их лучше не тревожьте, они сейчас переживают любовную драму. Ихняя
жена ночью в Клину с поезда сошла как ни в чем не бывало, такая, я извиняюсь
за выражение, стерва.
- Какая жена? - ахнул Филипп Степанович.
- А такая самая, как вы мне муж, - кокетливо захихикала Изабелла и
ударила Филиппа Степановича ридикюлем по желтой шее. - Какие они, мужчины!
Строят вид, что ничего не помнят!
И она подмигнула, намекая.
Филипп Степанович пошарил на столике пенсне, нашел его, посадил на нос
и поглядел на Изабеллины толстые ноги, обутые в пропотевшие белые бурковые
полусапожки, обшитые по швам кожаной полоской, на кожаных стоптанных
каблуках.
- О чем вы задумались? - весело спросила Изабелла, тесно подсаживаясь к
Филиппу Степановичу.
Она пощекотала ему под носом перышками шляпы - прельщала.
- Не будьте такой задумчивый. Фи, как это вам не подходит! Берите с
меня пример. Давайте будем мечтать, как мы будем веселиться в Ленинграде.
Филипп Степанович понял все и ужаснулся. Между тем Ванечка пошевелился
у себя на койке и охнул.
- Едем, Филипп Степанович? - слабо спросил он.
- Едем, Ванечка.
- А уж я думал - может, приснилось...
Ванечка медленно слез сверху с портфелем под мышкой, покрутил
взъерошенной головой, обалдело улыбнулся и еще раз охнул. Изабелла быстро
поправила шляпку и, потеснее прижавшись к Филиппу Степановичу, сказала:
- Вы, Ванечка (я извиняюсь, молодой человек, что называю вас, как ваш
товарищ, просто Ванечка), зря себя не расстраивайте из-за этой гадюки. Эта
такая, извините меня за выражение, паскуда, которая совершенно не знает, с
какими людями она имеет дело. И пусть она пропадет к чертовой матери в
Клину. Пусть ее заберет железнодорожный МУР, а вы не расстраивайтесь через
нее, молодой человек. Наплюйте на нее раз и навсегда. Вот, даст бог, приедем
в Ленинград, - в Ленинграде, между прочим, мебель дешевая. И, главное, я же
их предупреждала насчет девушки и под столом ногой толкала, и ваш
сослуживец, который покупал билеты, может это подтвердить.
- Кто покупал билеты? Какой сослуживец? - воскликнул бухгалтер.
- А я не знаю, кто они такие... Вы их возле "Шато де Флер" на улице
подобрали, а потом они с нами всюду ездили... Будто называли - Никита. Вроде
курьер из вашего учреждения.
- Никита! - застонал Филипп Степанович, берясь за голову. - Слышишь,
Ванечка! Никита! Совершенно верно, теперь я припоминаю. Именно Никита. О,
подлый, подлый, безнравственный курьер, который, главное, на моих глазах
растрачивал деньги уборщицы Сергеевой. Вот кто все это наделал!
- Он, он! Как же. Он и на вокзал посоветовал ехать, он и билеты
покупал, он и в купе усаживал. Тоже порядочно подшофе. Речи всякие на
вокзале в буфете первого класса произносил насчет путешествий по городам и
насчет того, кому какая планета выпадет... Сам еле на ногах стоит... А между
прочим, вокруг публика собирается. Все смеются. И смешно, знаете, и за них
неудобно...
Выслушав все это, Филипп Степанович взял Ванечку под руку и повел его
по мотающемуся коридору в уборную. Тут сослуживцы заперлись и некоторое
время стояли в тесном пространстве, не глядя друг на друга. Цинковый пол с
дыркой посредине плавно подымался под их подошвами и опускался трамплином.
Из раковины снизу дуло свежим ветром движения. Графин с желтой водой шатался
в деревянном гнезде, и в нем плавала дохлая муха вверх лапами. Пахло новой
масляной краской. В зеркале, по отражению рубчатого матового окна, быстро
летели тени.
- Представьте себе, товарищ бухгалтер, - наконец произнес бледный
Ванечка, косо улыбаясь, - эта сука, кажется, вытащила у меня из портфеля сто
червонцев и слезла ночью в Клину. Будьте свидетелем.
Филипп Степанович помочил из умывальника виски и махнул рукой.
- Чего там свидетелем. Вообще прежде всего, Ванечка, нам надо проверить
наличность.
Сослуживцы присели рядом на край раковины и принялись за подсчет.
Оказалось, что всего в наличности имеется десять тысяч семьсот четыре рубля
с копейками.
Несколько минут сослуживцы молчали, точно убитые громом. С жужжанием
круглого точильного камня в дырке раковины мелькало и неслось
железнодорожное полотно.
- Итого, кроме своих, не хватает тысячи двухсот девяносто шести
рублей, - наконец, выговорил Ванечка и осунулся.
Бухгалтер сделал руку ковшиком, напустил из крана тепловатой воды и,
моча усы, с жадностью напился.
- Что же это будет? - прошептал Ванечка.
Он машинально посмотрел в зеркало, но вместо лица увидел в нем лишь
какую-то бледную, тошнотворную зелень.
- Что же это будет?
Филипп Степанович еще раз напился, высоко поднял брови и вытер усы
дрожащим рукавом.
- Ничего не будет, - сказал он спокойно и сам удивился своему
спокойствию.
Ванечка с надеждой посмотрел на своего начальника. А Филипп Степанович
вдруг крякнул и совершенно неожиданно для самого себя игриво и загадочно
подмигнул.
- Заявим? - спросил Ванечка робко.
- Зачем заявлять? Ерунда. Едем и едем. И точка. В чем дело?
Он еще раз подмигнул, крепко взял Ванечку худыми пальцами за плечо и
пощекотал его ухо усами, от которых еще пахло вчерашним спиртом.
- В Ленинграде не бывал?
- Не бывал.
- Я тоже не бывал, но, говорят, знаменитый город. Европейский центр. Не
мешает обследовать. Увидишь - обалдеешь.
- А может быть, как-нибудь покроем?
Филипп Степанович осмотрел Ванечку с видом полнейшего превосходства и
снисходительной иронии, а затем легонько пихнул его локтем под ребра.
- А женщины, говорят, по ленинградским ресторанам сидят за столиками
такие, что умереть можно. Все больше из высшего общества. Бывшие графини,
бывшие княгини...
- Неужели, Филипп Степанович, и княгини?
Бухгалтер присосал носом верхнюю губу и чмокнул, как свинья.
- Я тебе говорю - обалдеешь. Премированные красавицы. Мы их в первую же
голову и обследуем.
Ванечка порозовел и хихикнул.
- А как же эта дамочка в каракулях?
Филипп Степанович подумал, приосанился и хмуро взглянул на себя в
зеркало.
- Сократим. И точка. И в чем дело?
Уже давно снаружи кто-то раздраженно вертел ручку уборной.
- Пойдем, Ванечка, не будем задерживать. Забирай свою канцелярию. И
главное - не унывай.
Они вернулись в купе. Впереди Ванечка с портфелем под мышкой, а сзади
строгий Филипп Степанович. Проводник уже убирал постельные принадлежности и
опускал верхние диваны. В купе стало просторней и светлей. На столике перед
окном лежал бумажный мешок с яблоками, жареная курица, булка и шаталась
бутылка водки. Изабелла торчала у окна и, тревожно вертясь, жевала яблоко.
- Где же это вы пропадали? Я так изнервничалась, так изнервничалась.
Верите ли, даже на площадку выбегала, проводник может подтвердить.
И она прижалась к Филиппу Степановичу, положив ему на плечо шляпу.
Филипп Степанович освободил нос из поломанных перьев и отстранился. Изабелла
встревожилась еще больше. Такое поведение любовника не предвещало ничего
хорошего. Ей стало совершенно ясно, что ее ночная красота при дневном
освещении безнадежно теряет свои чары и власть. И это было ужасно обидно и
невыгодно. Нет, она решительно не могла допустить, чтоб сорвался такой
хороший фраер с такими приличными казенными деньгами. Тут надо сделать все,
что угодно, расшибиться в лепешку, пустить в ход все средства, лишь бы
удержать его. И она их пустила.
Чересчур весело и поспешно, словно боясь упустить хотя бы одну секунду
драгоценного времени, Изабелла принялась обольщать. Она хлопотливо раздирала
курицу и заботливо совала Филиппу Степановичу в рот пупырчатую ножку. При
этом она без умолку болтала и напевала шансонетки времен дела Дрейфуса.
Колеся по купе, она тщательно избегала попадать лицом к свету; если
попадала - закрывалась до носа воротником, забивалась, как кошечка, в самый
темный угол дивана и оттуда хихикала.
Она выбежала в коридор и капризным визгливым голосом крикнула
проводника. Несколько инженеров, возвращавшихся в Ленинград с Волховстроя,
высунулись из соседнего купе и с веселым любопытством оглядели ее кривую
шляпку и бурковые полусапожки. Сделав инженерам глазки, она назвала
явившегося проводника "миленький" и "дуся" и попросила принести стакан.
Проводник принес фаянсовую кружку с трещиной, Изабелла вручила ему кусок
курицы и сказала: "Пожалуйста, скушайте на здоровье курочку, не
стесняйтесь". Затем она налила полкружки горькой и поднесла Филиппу
Степановичу опохмелиться. Филипп Степанович поморщился, но выпил. Выпил и
Ванечка. Проводник тоже не отказался, крякнул, закусил курицей, постоял для
вежливости в дверях и, пососав усы, ушел. После этого Изабелла выпила сама
глоток, задохнулась, блаженно заплакала и сказала:
- Не переношу я этой водки! Я обожаю дамский напиток - портвейн номер
одиннадцать.
Выпив, бухгалтер оживился, к нему вполне вернулась снисходительная
уверенность и чувство превосходства над окружающими. Он выбрал из
разломанной коробки "Посольских" непривычно толстую сырую папиросу, не без
труда закурил, поморщился и сказал, что эта тридцатиградусная водка ни то ни
се, а черт знает что и что в свое время со стариком Саббакиным они пивали
такую водку у Львова, что дух захватывало.
- А говорят, скоро сорокаградусную выпустят, - живо поддержала разговор
Изабелла. - Даст бог, доживем, тогда вместе выпьем.
И она многозначительно пожала ногу Филиппа Степановича.
- И очень даже просто, - заметил Ванечка.
Затем они допили водку. Настроение, испорченное неприятным
пробуждением, быстро поправлялось. Ванечка слегка охмелел и, вытянув грязные
сапоги, стал мечтать. Мимо него поплыла оранжевая вязаная шапочка и милое
лицо с нахмуренными бровями. Он сделал усилие, чтобы остановить его, но оно,
как и тогда на лестнице, все плыло, плыло и вдруг проплыло и пропало. Тогда
Ванечка положил подбородок на столик и печально замурлыкал: "Позарастали
стежки-дорожки, где проходили милого ножки".
Изабелла истолковала это по-своему и сочувственно погладила его по
голове:
- Вы, Ванечка, не скучайте. Забудьте эту негодяйку. Приедем, я вас
познакомлю с одной моей ленинградской подругой, она вам не даст скучать.
Определенно.
Филипп Степанович выпустил из носу толстый дым и сказал:
- Посмотрим, какой такой ваш Ленинград, обследуем.
- Останетесь в восторге. Там, во Владимирском клубе, можете
представить, прямо-таки настоящие пальмы стоят, и кабаре до пяти часов утра.
В рулетку игра идет всю ночь. Одна моя ленинградская подруга - тоже, между
прочим, довольно интересная, но, конечно, не так, как та, про которую я
говорила Ванечке, - за один вечер, ей-богу, выиграла четырнадцать червонцев,
и, между прочим, на другой же день у нее вытащили деньги в трамвае... Между
прочим, в Ленинграде вс проспекты. Что у нас просто улица, то у них
проспект. Определенно.
- Н-да. Невский проспект, например, - подтвердил Филипп Степанович, -
для меня этот факт не нов. Увидим. Обследуем. И точка.
Его уже разбирало нетерпение поскорее приехать. Между тем поезд бежал
по совершенно прямому, как линейка, полотну, на всех парах приближаясь к
Ленинграду. Низкая, болотистая, облитая дождем ровная земля, поросшая не то
кустарником, не то мелколесьем, скучно летела назад - чем ближе к полотну,
тем быстрее, чем далее, тем медленнее, и где-то очень далеко на горизонте,
во мгле, словно и вовсе стояла на месте, чернея обгорелыми пнями. Через
каждые шесть секунд мимо окна проплывал прямой и тонкий, темный от дождя
телеграфный столб. Штабеля мокрых березовых дров, поворачиваясь углами,
быстро проскакивали на полустанках. Тянулись вскопанные огороды, полосы
отчуждения и будки стрелочников.
Проводник принес билеты и потребовал за постельные принадлежности.
Филипп Степанович распорядился, и Ванечка выдал. Получив, кроме того, трешку
на чай, проводник объяснил, что через десять минут будет Ленинград, и
поздравил с благополучным прибытием.
Филипп Степанович обстоятельно осмотрел билеты и передал их Ванечке.