* * *
"Представьте, я не умерла. Опять дома с мамой, дедом и Филей. И с моими записками, которые намерена продолжать со всем прилежанием. Я еще окончательно не поправилась, через день Вовка возит меня в больницу на всякие процедуры, и я со своими двумя елками-палками уже почти самостоятельно спускаюсь и сажусь в машину. Спускаюсь я, конечно, не по лестнице, а в лифте, до которого зато дохожу сама. Не доползаю, а именно дохожу, хотя зрелище моих передвижений со стороны выглядит, думаю, впечатляюще. И все же я кое-как переставляю нижние конечности, а не волоку их, как раньше, в костыльном прошлом. Евгений Васильевич утверждает, что через месяц-два все это будет намного пристойнее. Его бы устами...
О Евгении Васильевиче, который у нас дома называется не иначе как доктор Женя: так вот, по-моему я в него слегка влюблена. Не в какой-то страстно-сексуально-безумной форме, на такое я не способна. Увы. Это, скорее, похоже на мою детскую влюбленность в десятиклассницу Наташу в те блаженные годы, когда сама я училась в четвертом. Я ее "обожала", как смолянка из какой-нибудь книги Чарской, - эти книги почему-то водились у бабушки в изобилии, и мама тогда называла их вредным слюнтяйством.
Вчера у нас с мамой состоялся судьбоносный разговор. Судьбоносность заключалась в том, что мама призналась или, говоря языком братца Вовы, раскололась: отец, оказывается, понятия не имеет о моем существовании, когда его арестовали, мама, мало того, что от него малодушно (ее слова) отреклась, но еще и сказала вдобавок, что меня она уничтожила во чреве. Сделала она это, говорит, с самыми добрыми намерениями - чтобы он там, в узилище, не думал о злосчастной сиротке, которая от него родится. А отречься ей, оказывается, пришлось под давлением, следователь приказал. В противном случае, мол, пострадают Вовка и родители. Да и саму выгонят с работы. А ее все равно выгнали, совки. Но давление давлением, а главное, мама все сделала, как отец велел, - дескать, считай себя свободной. Она и послушалась. А он, видимо, все-таки обиделся. Особенно за "аборт". Во всяком случае, ни разу не дал о себе знать - ни когда вышел из лагеря, ни когда уезжал за границу, ни оттуда. Правильно сделал. Я на его месте тоже не стала бы разыскивать злодейку, которая, по существу, убила его ребенка... Я также пыталась представить себя и на мамином месте и пришла к выводу, что ничьих приказов и угроз я бы слушать не стала. Не потому, что я ужас какая смелая и благородная, а из чистого эгоизма - чтобы ждать его, дождаться и вообще разделить его судьбу. А бедная мама, запуганная, выросшая при большевистском терроре, думала, наверное, что, если не отречется, и ее, и родителей вышлют, а то и посадят, Вовка окажется в детдоме, а я рожусь в тюрьме. Нет, я маму, конечно, не осуждаю, просто... Ладно, как говорила ненавидящая меня теперь тетя Зина Несговорова - "замнем для ясности". А мать мне жалко до боли в сердце, особенно последнее время, когда она так постарела и ходит вечно затравленная и виноватая. Вовка, паразит, разговаривает с ней хамским тоном. А она не может (не хочет?) врезать ему по полной программе - все-таки сын, родная кровь. Вдобавок мы у него в неоплатном долгу, нам не прожить без его помощи. И ради этой матпомощи, опять ради меня - у деда пенсия, маме, подозреваю, вообще ничего не нужно, - она все это терпит. Жутко жаль ее.
А мой отец мне очень даже нравится. Мама сказала, один ее бывший сослуживец, некто Тимченко, дочка которого учится у мамы в классе, сказал, что отец живет в Америке - кто-то туда ездил и про него слышал. Он будто бы профессор в одном университете, Тимченко забыл, в каком, но в каком-то престижном, в роскошном штате Калифорния. Мама еще сказала, что Вовка решил найти моего отца. Как? Этого она не знает. Зачем? Чтобы, она говорит, восстановить справедливость. Мне, конечно, интересно, но я боюсь, что они затеяли эти дела ради того, чтобы отец прислал денег на мое лечение. И я сказала маме, что подачек не приму. Даже от хорошего человека. И вообще непорядочно. Выходит, была бы я здоровая, как конь, красивая, веселая и счастливая, так никакой заморский папа был бы не нужен, а теперь - подать его сюда! Спохватились! Правда, мама считает, что искать человека в Америке - все равно что соломинку в копне. Думаю, так и есть. Ведь об отце практически ничего не известно, кроме фамилии и что он БЫЛ профессором химии несколько лет назад. Там, в Штатах, даже прописки нет, не то что у нас, где все на учете и можно обратиться в какой-нибудь адресный стол. Ладно, пусть позанимаются, поищут, раз уж невмоготу. А я потом еще посмотрю...
А пока что я пребываю в блаженном состоянии выздоравливающей и к тому же влюбленной. К поездкам в клинику готовлюсь, навожу красоту - попросила маму купить мне набор косметики, и она без слова купила. Видимо, радуется, что у меня пробудился интерес к жизни и... к кому? А к Димке. Да, да! Бедный Димка. А мама так решила потому, что с Димкой мы теперь проводим вместе еще больше времени: он выпросил у какого-то своего приятеля старый "жигуль", а права у него, оказывается, давно есть - он, видите ли, мечтал показать мне город. Романтик. И вот мы с ним теперь ездим вместе по всяким его журналистским делам, я, когда надо, жду его в машине, и для меня это большое развлечение. Город, пока я сиднем сидела дома, очень, оказывается, изменился. С одной стороны, стал каким-то более европейским, что ли, - надписи на иностранных языках, всякие-разные Макдоналдсы, уличные кафе, сиди с пивом или бокалом вина и лупись на прохожих.
Это - с одной стороны. А с другой - "город контрастов", как написал наш Димка-щелкопер. Действительно - полно нищих, у булочных старушки просят на хлеб, какие-то дети стоят с плакатами, что у них умерла мать и не на что хоронить. Я очень расстроилась, но Димка сказал, что эти нищие - в большинстве своем рабы, все, что они соберут, у них отнимают хозяева, вроде сутенеров. А детей, с которыми стоят измученные "мамаши", зачастую берут напрокат. Он, мол, знает, участвовал в журналистском расследовании. Ужас. А вообще-то я уже забыла, какой прекрасный наш Петербург - Нева, Петропавловка, Зимний дворец. Какое было бы счастье, если бы я могла одна бродить по улицам сколько хочу...
А сейчас мое счастье в личной жизни - ждать очередной встречи с доктором Женей и видеть, как он радуется, когда у меня "наблюдается прогресс". Он надеется (если Бог примет решение), что к концу лета я смогу ходить с одной палкой. В июне мы поедем в Комарово, буду там тренироваться. Я знаю, почему моя влюбленность, о которой Евгений Васильевич, естественно, не подозревает, счастье. Потому что мне от него абсолютно ничего не нужно. Я знаю, что у него есть жена, двое детей - дочка и сын, маленький, как наш Славка. И меня это ничуть не задевает. Каково? Мне хорошо оттого, что ему хорошо, вот и все. Я, кажется, даже стала добрей - не вижу во сне дядю Гришу и почти не мечтаю о том, как судьба с ним разделается. Черт с ним!
Мама продолжает вкалывать на последнем издыхании. Скорей бы каникулы, она бы отдохнула, а то страшно смотреть. Дед очередной раз уехал в Лугу к своему "Маресьеву" - Андрею. Сказал, что на этот раз пробудет у него не меньше недели, а то парень совсем закис. Я рада, что он поехал, последнее время был какой-то слишком серьезный, чтоб не сказать - мрачный, вдруг похудел, лицо темное. Видимо, старость - в самом деле не радость. Или не очухался еще от страха за меня? И все думает, думает. Клянусь, о моей злополучной судьбине.
Как-то я его спросила, о чем это он размышляет. Дед усмехнулся. Бывает у него такая особенная усмешка, я бы даже сказала, высокомерная: мол, что ты, малявка, тут мельтешишь? Потом сказал, что думает о бренности всего земного. Отвязаться хотел, правильно! Пусть поживет в своей Луге, отдохнет от всех нас, от меня особенно.
Сейчас ночь. Я сижу у открытого окна. На деревьях уже появились листья, но сейчас их не видно, сейчас на светлом небе царствует огромная луна.
Юной луны золотой ореол
В звездную полночь взошел на престол,
Мягко запутавшись в сетке олив,
Тянет луна за собою прилив.
Тонкие звезды, как кончики сабель,
Манят в далекую гавань корабль.
Внемлет мольбам очарованный бриг
И через море идет напрямик.*
Вот. Да знаю я, знаю, что если "сабель", то рифма будет "корабель", и олив я в жизни не видала, отстаньте!
А мама, конечно, сказала бы, что, поскольку я не видела и очарованного брига, ценность данного произведения близка к нулю. Это - прежняя мама сказала бы. А сегодняшняя не решится. Да и стихов не увидит.
Стихотворение завтра покажу Димке, если придет. А пусть попробует не прийти!.."
* * *
- Начинать надо с элементарного Интернета, - сказала Юля. - Проще всего. Не выйдет, тогда уж думать, что делать дальше.
Шел первый час ночи. Они только что сдали номер завтрашней газеты и пили кофе. Все разошлись, они остались вдвоем. За открытым окном была белая ночь, висела мордастая луна, пахло тополем, растущим по соседству. Или это запах ее волос?
Дмитрий протянул руку и погладил Юлю по волосам. Она замерла. Сидела тихо-тихо, даже дыхания не слышно. Потом сказала:
- Тут есть масса вариантов. Можно посмотреть телефонные справочники больших городов. Фамилия у него, насколько я понимаю, редкая, а университеты, как правило, в крупных центрах,
- Совсем наоборот. В Штатах масса университетов, и они нам назло находятся в маленьких городках. Есть, конечно, и в Нью-Йорке, и в Бостоне, и в Чикаго... Нет, это работа на всю оставшуюся жизнь... Хотя Вовка вроде говорил, что он работает где-то в Калифорнии.
- Вот! Это первое! А нет, так можно посмотреть библиотеки. Книги по химии. Он же химик!.. Можно найти разные химические общества... Нет! Начнем-ка мы с самого простого. У него, может, есть собственный сайт. Он же, ты говорил, известный профессор, так?
- Допустим.
- Ну и поищем: "Michael Mishkarudny. Chemist". Добавим про Калифорнийский университет - и что профессор. Поехали?
- А кто его знает, как они там его пишут. Нехай Mishkarudny.
Имени Mishkarudny в Интернете не оказалось.
- Первый блин - по морде, - уныло констатировал Дмитрий. - Слушай, вот так, с налету, ничего не получится, надо сначала...
- Митька, ну ты и зануда! - торжественно объявила Юля. - Почему это мне больше твоего надо найти папашу твоей обожаемой Катечки?
- Юля!
- Да, ладно уж... Засверкал. Давай лучше попробуем через "си", а не через "кей". И в другом сервере. Что ты смотришь? Не Mishкarudny, a Mishcarudny. Может так быть?
- Давай через что хочешь, хоть через зет, но завтра, а то у меня уже голова трещит... налей еще кофе. И поедем. К тебе.
Она не ответила, только вздохнула, не отрывая глаз от монитора.
Дмитрий отошел, плеснул себе полчашки остывшего кофе. Он, конечно, свинья щетинистая. "Поедем к тебе". А сначала поищем Катькиного папу. И завтра Юльке это прекрасно известно - он, как только вырвется, побежит на Московский, потому что обещал, если будет хорошая погода, свозить Катерину на стрелку Васильевского острова... Но ведь Юлька все это терпит, он никогда ей не врет, и, значит...
Она упрямо сидела у компьютера. Дмитрий знал - раз Юлька что-то решила, будет биться, пока не погибнет. Так она всегда работает. Он не заметил, как задремал прямо за столом, и был разбужен победным криком:
- Эй, засоня! Иди сюда! Иди, иди. Ай да Юлия, ай да сукина дочь!
Она нашла. Мишкарудный, тем более Майкл, химик и профессор, в сервере Alta Vista оказался всего один, тем более - химик и Майкл. Он действительно имел собственный сайт, где было указано, что доктор Мишкарудни родился в 1950 году в России, откуда уехал в 1986 году. Работал в химико-фармацевтической фирме, а последние годы преподает в Калифорнийском университете, является полным профессором, членом того-то и того-то. Живет в городке под названием Голета, номер его служебного телефона и электронный адрес такие-то. Старательно перечислены основные работы ученого, а также имеется его портрет - красивый седой джентльмен крайне американского вида, но с какой-то всклокоченной русской бородкой.
- Красавец! - сказала Юля. - Прямо Шон Коннери. Твоя - в него? Если да, я тебя понимаю. В этого Майкла я бы влюбилась с ходу.
- Молодой какой, даже не верится... - Дмитрий всматривался в портрет. Надо бы ей позвонить.
- Обязательно в час ночи? Вот это уже without us, без меня.
- Но... Ладно. Завтра. А Володьке, уж прости, позвоню прямо сейчас... Юлька, ты простой компьютерный гений. Дай я тебя поцелую!
- Целуй... коли заработала! - Юля подняла лицо, и Дмитрий, как всегда, подумал, какая она милая с этим своим курносым носом, зелеными глазищами и рыжеватыми кудряшками над высоким лбом.
Он наклонился и поцеловал сперва один глаз, потом другой.
- Сделаем распечатку и поедем, - решил он. - Никому звонить не буду. Сегодня герой дня - ты. Надо отметить событие.
- Со мной?! Но у меня ничего нет... для отмечания.
- Нет проблем, купим по дороге. Вставай, поехали.
- Ты уверен, что именно сегодня хочешь именно ко мне? - спросила она тихо. - И твоя мама...Ты же говорил...
- А куда же?! - игнорируя вопрос про маму, с энтузиазмом откликнулся он. Ты нашла профессора почти с первого захода. Ты гений, я всегда это говорил.
- Тоже мне гений, не смеши, - возразила она грустно.
Уже в машине, когда они ехали по пустому городу, Юля сказала:
- Все же странная у нас с тобой получается история. Как у Окуджавы.
- У Окуджавы?!
- Угу. "Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите... на нее, она - глядит в пространство"...
- Юлька, ну не надо, а? Ты же все понимаешь. И мы сейчас едем к тебе, а не... А хочешь, я тебя с ней познакомлю?
Она рассмеялась:
- Дурак ты, Митька! Perfect fool - полный дурак, как сказал бы наш профессор Майкл. Ты думаешь, твоя Катя придет в восторг? Это как все будет? "Знакомься, Юля. Это - Катя, которую я люблю. Знакомься, Катя. Это Юля, с которой я сплю".
- Все! Понял. Я, действительно, дурак, а ты - как обычно.
И он, продолжая смотреть на дорогу, поцеловал ее в ухо.
С Юлькой было легко, она все понимала правильно.
Владимир был рад, что адрес Катюшкиного отца нашли так скоро и без его участия. Не то чтоб ему было лень или некогда этим заняться, просто он пока был захвачен решением совсем другой проблемы, важнейшей, и отвлекаться не хотел да и не умел. Сначала он должен начать и завершить одно, главное и неотложное дело (и так сколько лет потеряно!), а там уже браться за другое. Последовательно. Но вышло так, как вышло. И это к лучшему. Вот только вопрос: что делать с полученной информацией? Димка-то считал, распечатка с портретом папаши и его координатами должна быть немедленно вручена Катюхе, а она уж пускай распоряжается по своему усмотрению.
На первый взгляд, верно. Но он знал свою сестру, полгода станет обдумывать, как да что написать, чтоб про нее, не дай Бог, не подумали, что набивается. Это раз. А второе: про свою болезнь, уж точно, не напишет ни слова. Еще подумают, что клянчит помощь! Лучше смерть! В конце концов они с Димкой решили пока подождать. А Владимир тем временем пошлет профессору короткий мессидж от себя. И все объяснит.
Дядя Миша его должен помнить. И пусть уж он потом поступит, как сам решит. Может, и вообще не откликнется - кто его знает. У них там сейчас все почти уверены, что русские либо нахальные нищие, либо жулики и вымогатели.
Каким он стал? Да и вообще, поверит ли, что Катюшка действительно его дочь? Она-то не унизится до того, чтоб доказывать, а он, Владимир, еще как унизится - и фотографии ее пошлет, детскую и сегодняшнюю, и копию свидетельства о рождении. Хотя со временем полный завал, у него сейчас неотложное дело...
- Да, ты прав, - сказал Дмитрий, - лучше пока ей ничего не говорить. Пусть он сперва ответит тебе. Пиши. И прямо сейчас. Другие дела подождут. Это ж не роман, а короткое письмо: мол, так и так. А получишь ответ - тогда уж пускай Катерина. Хорошо, что я сдуру вчера ей среди ночи не брякнул, вот было бы...
... И ведь позвонил бы, кабы не Юлька.
Ночью все, как всегда, было замечательно, а утром она, как всегда, плакала. И, как всегда, клялась, что ревет - в последний раз, потому что это свинство - реветь, Митя же не виноват... раз так все сложилось вкривь и вкось. И она понимает: бросить Катерину он не может, даже если б не любил. А он любит.
- Я ведь тебя тоже люблю, - сказал Дмитрий, понимая, что она не поверит, хотя это - чистая правда.
- Я знаю. Ее - сердцем, а меня...
- Дура! А хочешь, я Катьке все расскажу? Про нас? - вдруг спросил он. Катька, уверен, ни капли не расстроится. Может, даже обрадуется - потому что эти мои воздыхания ей уже - вот где! Она-то ко мне не так относится. Она любовью брата.
- Эйнштейн! Жан-Жак Руссо с Д'Аламбером. Ох, Митяй, какой же ты все-таки у нас балбес. - Юлька безнадежно махнула рукой. - "Обрадуется". Это надо же! Жестокие вы существа, мужики. И упертые.
* * *
"Случилась масса событий. Или - события не случаются, а происходят? Хорошо - произошла масса и т.д. Сейчас буду излагать все по порядку.
О главном чуть позже, а пока поговорим о странностях любви.
Моя искусственная жизнь - придется признать, во многом как бы синтетическая, так как я живу, как Божья птичка, - сама для других мало чего (чтоб не сказать - ничего) делаю, а все мое существование, на которое жаловаться грех, - произведение окружающих, их забот и попечений. Я потребитель любви, и поэтому мне хорошо и почти... почти ничего больше не нужно. Это - как вода для рыб, в которой я, кажется, только и могу дышать и вообще - быть.
Я могла бы сейчас поханжить, мол, мне стыдно, и я недостойна, но это было бы враньем. Потому что ничего подобного я, как правило, не чувствую - рыба же не думает, что - вот, какое счастье - она в воде, ах, ах!
Итак, мой пруд, среда обитания. Мама и дед - помощь, дружба и любовь. Причем, дед больше друг, чем мама. Она бы, я это вижу, хотела, чтоб мы были подругами, но что-то ей все время мешает... И что-то мешает мне. Что? Не знаю, но нам уже давно друг с другом неловко. С тех самых пор, как я поняла, что этот скот и она... Но это не значит, что я не люблю маму и не жалею... А вот дед - он как скала, о него можно опираться. В любом смысле. Ему все что угодно можно доверить, и он поймет. Точно. Без раздумий и колебаний. Может, когда у меня со здоровьем все более или менее наладится, я покажу ему эти записки. Но перед тем тщательно отредактирую, чтобы не жег позор за бездарно исписанные страницы.
Кстати, насчет здоровья: я уже почти не опираюсь на вторую палку, она мне нужна больше для надежности. Хотя походка, конечно, как говорится, "заставляет желать много лучшего" и такой, наверное, останется. Я уже с этим смирилась. Впрочем, здесь-то можно сказать правду - я ведь понимаю - это значит, на многом придется ставить крест. А это... Ладно, проехали.
Дальше - брат Вовка. Он вечно занят, у него жуткий характер, но для меня сделает что угодно, абсолютно все, что сможет и даже сверх того. И от этого жизнь приобретает надежность. Хотя наорать способен и на меня, потому что псих. Правда, на меня - редко. И только если я сама нарвусь - скажем, объясню ему, какой он хам с матерью. Последнее время он стал просто жутко нервный, похудел, наверное, слишком много работает, рискуя жизнью в своей охране. Чтобы всех нас содержать. Аська жалуется, любимый муж и ей стал грубить и даже на Славика рявкает. Аська боится, что у него будет нервный срыв, - он и спит плохо и вообще, как она говорит, "стал задумываться". Хорошо, пока не пьет. Надо бы его - к врачу, посоветуюсь с Евгением Васильевичем - вот и нашелся повод позвонить.
Димка. Особый случай. Медицинский. Он - мой верный рыцарь, а я, хоть и колченогая, а все равно как бы женщина. И, как всем дурам, мне необходимо, чтобы кто-то обожал и смотрел молитвенным взором собаки, которой страшно, что побьют. Это чистый эгоизм, я понимаю, но ведь никто его не заставляет... Недавно я задала себе вопрос: а что если бы Димка был просто друг? Без затей, типа - брат. И честно сама ответила: еще чего?! Получается: сама на его любовь ответить не могу, а при этом - гони обожание и нервные вздохи. А он, между прочим, здоровый человек, у которого наверняка есть определенные, скажем так, мужские потребности. И выходит, мне нужно, чтобы он вел монашеский образ жизни, поскольку я убогая и холодная рыба. Да если бы и не рыба, все равно. Стыдно даже представить себе: урод с полудохлыми ногами выползает, как червяк, из своей коляски, чтобы предаться страстной любви. Тьфу! Нет уж, такого со мной не будет. Тут даже у Димки все чувства пропали бы. Навсегда.
Почему я вдруг стала об этом думать? А потому, что последнее время, месяц или даже два, Димка стал какой-то... другой. Нет, ко мне он относится по-прежнему, готов любое желание выполнить, даже каприз. И смотрит... Но то ли он повзрослел, то ли... Короче, он как будто сделался не мальчиком, но мужем. Более уверенный, более решительный. Не похож на несчастную полудохлую собаку. Такой, как сейчас, он мне вообще-то нравится гораздо больше. Но, честно говоря, тревожно.
Что-то я очень путано все это объясняю, а если сказать прямо, то иногда мне кажется, что у Димки появилась женщина, которая его любит и с которой... А вот это уже не твое дело, урод несчастный! Должна бы радоваться, если он, физически нормальный человек, ведет нормальную, полноценную жизнь. Должна... Врешь! Не считаешь, что должна, не лицемерь! И в душе, если на то пошло, что-то такое шевелится. Вроде ревности. Да не "вроде", а точно - она. Подло? Да. Тем более что сама я продолжаю нещадно кокетничать с Евгением Васильевичем, которому мое кокетство, приплати - не нужно, но мне от этого не холодно и не жарко, я не для него кокетничаю, а для себя.
Это - насчет странностей любви. А теперь о важном и главном. Димка нашел в Интернете данные о моем отце: электронный адрес, телефон, портрет и проч. Точнее, даже не сам Димка, а кто-то с его работы - их главный компьютерщик. Крутой, видно, мужик. Стало быть, так. Мой отец - профессор химии, в качестве ценного кадра живет в Штатах, в маленьком университетском городке. Димка принес большую карту Америки, и мы этот городок отыскали. Он на берегу Тихого океана, с одной стороны океан, с другой - горы. Рядом Санта-Барбара, с ума сойти!
На портрете отец мне понравился, и все говорят - мы похожи, хотя сама я этого не улавливаю. Мама на радостях с утра до вечера молится, а Вовка уже успел послать ему письмо по е-мэйлу (научное название электронной почты) и получил ответ. Ответ состоит из двух частей, одна из них - брату, эксклюзивно. Там отец пишет, что прекрасно помнит Вовку-маленького и ему странно представить себе, что этот ребенок умеет пользоваться электронной почтой, работает в секьюрити (в смысле - охранник) и написал такое веселое письмо да еще по-английски. Вообще ему странно, что у нас тут - электронная почта, тем более Интернет. При нем и телефоны-то были не у всех.
...Ха. Они и сейчас не у всех. А компьютеры только у продвинутых.
Письмо мне - совсем другое. Приводить его здесь не буду, оно какое-то... потрясенное. Короче, он там пишет, что я могу не верить, но, хоть ему и сказали двадцать лет назад, что меня не будет, иногда он вдруг чувствовал это неправда, я - есть, он даже представлял себе, как я выгляжу, и, когда получил от Вовки через Интернет мое изображение, сразу узнал. То есть он меня сегодняшнюю именно такой и представлял. Точь-в-точь. Он пишет, что я его единственный, первый и последний ребенок, он долго вообще не женился, а теперь у него есть жена, профессор политологии из его университета. Ее зовут Рут, она моложе его на двенадцать лет, часто бывает в России, говорит по-русски. А он в Россию не приезжал за эти годы ни разу. И не хочет. А вот видеть меня наоборот и даже очень. Так что просит срочно прислать всякие данные обо мне, а он вышлет мне приглашение, билет на самолет и, конечно, встретит в аэропорту. Он передает приветы маме и деликатно спрашивает, как дед и бабушка - видимо, не уверен, что они живы. Письмо очень теплое. Единственный недостаток, что написано ужасно: русские слова латинскими буквами. Наверное, он думает, что я плохо знаю английский. Вовка-то по-английски писал, ему он по-английски и ответил. А мне - вот так.
В тот же вечер раздался длинный телефонный звонок. И все почему-то сразу поняли, кто это. Мама побледнела и пошла из комнаты, невротик Вовка тоже побледнел, а дед сказал:
- Ну, Катерина, бери трубку.
Я взяла и во всю глотку заорала: "Алё! Алё!"
А меня спокойно, негромко и очень отчетливо, будто Димка из соседнего дома, спросили:
- Это Катя?
- Да, - ответила я на сей раз почти шепотом.
- Ну, здравствуй, дочь, - сказал он.
- Здравствуйте... здравствуй... - я не знала, как к нему обращаться "отец" или "папа". Или, может, по имени-отчеству?
- У тебя голос совсем как у... матери, - сказал он. И, наверное, это мне послышалось, да и вообще я не знаю, как он говорит обычно, но мне показалось, что он сдерживается, чтоб не заплакать. Потому что следующую фразу он произнес хрипло:
- Ну... как ты там... дочка?
- Спасибо. Нормально.
- Это... смешно. Но здесь все обычно жалуются, что, когда они спрашивают своих детей, как у них идут дела, дети тоже всегда отвечают "нормально".
Тут я поняла, что он говорит по-русски совершенно правильно, но с небольшим акцентом. Вернее, это даже не акцент, а, во-первых, именно чрезмерная правильность - он выбирал слова, а во-вторых, интонация была не наша, американская. Как у телеведущего Доренко. Я сказала:
- Очень трудно, когда разговариваешь в первый раз... - чуть не ляпнула "с незнакомым человеком", но спохватилась, - ...в первый раз за столько лет сразу ответить, "как дела". Ведь вы же обо мне ничего не знаете. И я о вас.
"Представьте, я не умерла. Опять дома с мамой, дедом и Филей. И с моими записками, которые намерена продолжать со всем прилежанием. Я еще окончательно не поправилась, через день Вовка возит меня в больницу на всякие процедуры, и я со своими двумя елками-палками уже почти самостоятельно спускаюсь и сажусь в машину. Спускаюсь я, конечно, не по лестнице, а в лифте, до которого зато дохожу сама. Не доползаю, а именно дохожу, хотя зрелище моих передвижений со стороны выглядит, думаю, впечатляюще. И все же я кое-как переставляю нижние конечности, а не волоку их, как раньше, в костыльном прошлом. Евгений Васильевич утверждает, что через месяц-два все это будет намного пристойнее. Его бы устами...
О Евгении Васильевиче, который у нас дома называется не иначе как доктор Женя: так вот, по-моему я в него слегка влюблена. Не в какой-то страстно-сексуально-безумной форме, на такое я не способна. Увы. Это, скорее, похоже на мою детскую влюбленность в десятиклассницу Наташу в те блаженные годы, когда сама я училась в четвертом. Я ее "обожала", как смолянка из какой-нибудь книги Чарской, - эти книги почему-то водились у бабушки в изобилии, и мама тогда называла их вредным слюнтяйством.
Вчера у нас с мамой состоялся судьбоносный разговор. Судьбоносность заключалась в том, что мама призналась или, говоря языком братца Вовы, раскололась: отец, оказывается, понятия не имеет о моем существовании, когда его арестовали, мама, мало того, что от него малодушно (ее слова) отреклась, но еще и сказала вдобавок, что меня она уничтожила во чреве. Сделала она это, говорит, с самыми добрыми намерениями - чтобы он там, в узилище, не думал о злосчастной сиротке, которая от него родится. А отречься ей, оказывается, пришлось под давлением, следователь приказал. В противном случае, мол, пострадают Вовка и родители. Да и саму выгонят с работы. А ее все равно выгнали, совки. Но давление давлением, а главное, мама все сделала, как отец велел, - дескать, считай себя свободной. Она и послушалась. А он, видимо, все-таки обиделся. Особенно за "аборт". Во всяком случае, ни разу не дал о себе знать - ни когда вышел из лагеря, ни когда уезжал за границу, ни оттуда. Правильно сделал. Я на его месте тоже не стала бы разыскивать злодейку, которая, по существу, убила его ребенка... Я также пыталась представить себя и на мамином месте и пришла к выводу, что ничьих приказов и угроз я бы слушать не стала. Не потому, что я ужас какая смелая и благородная, а из чистого эгоизма - чтобы ждать его, дождаться и вообще разделить его судьбу. А бедная мама, запуганная, выросшая при большевистском терроре, думала, наверное, что, если не отречется, и ее, и родителей вышлют, а то и посадят, Вовка окажется в детдоме, а я рожусь в тюрьме. Нет, я маму, конечно, не осуждаю, просто... Ладно, как говорила ненавидящая меня теперь тетя Зина Несговорова - "замнем для ясности". А мать мне жалко до боли в сердце, особенно последнее время, когда она так постарела и ходит вечно затравленная и виноватая. Вовка, паразит, разговаривает с ней хамским тоном. А она не может (не хочет?) врезать ему по полной программе - все-таки сын, родная кровь. Вдобавок мы у него в неоплатном долгу, нам не прожить без его помощи. И ради этой матпомощи, опять ради меня - у деда пенсия, маме, подозреваю, вообще ничего не нужно, - она все это терпит. Жутко жаль ее.
А мой отец мне очень даже нравится. Мама сказала, один ее бывший сослуживец, некто Тимченко, дочка которого учится у мамы в классе, сказал, что отец живет в Америке - кто-то туда ездил и про него слышал. Он будто бы профессор в одном университете, Тимченко забыл, в каком, но в каком-то престижном, в роскошном штате Калифорния. Мама еще сказала, что Вовка решил найти моего отца. Как? Этого она не знает. Зачем? Чтобы, она говорит, восстановить справедливость. Мне, конечно, интересно, но я боюсь, что они затеяли эти дела ради того, чтобы отец прислал денег на мое лечение. И я сказала маме, что подачек не приму. Даже от хорошего человека. И вообще непорядочно. Выходит, была бы я здоровая, как конь, красивая, веселая и счастливая, так никакой заморский папа был бы не нужен, а теперь - подать его сюда! Спохватились! Правда, мама считает, что искать человека в Америке - все равно что соломинку в копне. Думаю, так и есть. Ведь об отце практически ничего не известно, кроме фамилии и что он БЫЛ профессором химии несколько лет назад. Там, в Штатах, даже прописки нет, не то что у нас, где все на учете и можно обратиться в какой-нибудь адресный стол. Ладно, пусть позанимаются, поищут, раз уж невмоготу. А я потом еще посмотрю...
А пока что я пребываю в блаженном состоянии выздоравливающей и к тому же влюбленной. К поездкам в клинику готовлюсь, навожу красоту - попросила маму купить мне набор косметики, и она без слова купила. Видимо, радуется, что у меня пробудился интерес к жизни и... к кому? А к Димке. Да, да! Бедный Димка. А мама так решила потому, что с Димкой мы теперь проводим вместе еще больше времени: он выпросил у какого-то своего приятеля старый "жигуль", а права у него, оказывается, давно есть - он, видите ли, мечтал показать мне город. Романтик. И вот мы с ним теперь ездим вместе по всяким его журналистским делам, я, когда надо, жду его в машине, и для меня это большое развлечение. Город, пока я сиднем сидела дома, очень, оказывается, изменился. С одной стороны, стал каким-то более европейским, что ли, - надписи на иностранных языках, всякие-разные Макдоналдсы, уличные кафе, сиди с пивом или бокалом вина и лупись на прохожих.
Это - с одной стороны. А с другой - "город контрастов", как написал наш Димка-щелкопер. Действительно - полно нищих, у булочных старушки просят на хлеб, какие-то дети стоят с плакатами, что у них умерла мать и не на что хоронить. Я очень расстроилась, но Димка сказал, что эти нищие - в большинстве своем рабы, все, что они соберут, у них отнимают хозяева, вроде сутенеров. А детей, с которыми стоят измученные "мамаши", зачастую берут напрокат. Он, мол, знает, участвовал в журналистском расследовании. Ужас. А вообще-то я уже забыла, какой прекрасный наш Петербург - Нева, Петропавловка, Зимний дворец. Какое было бы счастье, если бы я могла одна бродить по улицам сколько хочу...
А сейчас мое счастье в личной жизни - ждать очередной встречи с доктором Женей и видеть, как он радуется, когда у меня "наблюдается прогресс". Он надеется (если Бог примет решение), что к концу лета я смогу ходить с одной палкой. В июне мы поедем в Комарово, буду там тренироваться. Я знаю, почему моя влюбленность, о которой Евгений Васильевич, естественно, не подозревает, счастье. Потому что мне от него абсолютно ничего не нужно. Я знаю, что у него есть жена, двое детей - дочка и сын, маленький, как наш Славка. И меня это ничуть не задевает. Каково? Мне хорошо оттого, что ему хорошо, вот и все. Я, кажется, даже стала добрей - не вижу во сне дядю Гришу и почти не мечтаю о том, как судьба с ним разделается. Черт с ним!
Мама продолжает вкалывать на последнем издыхании. Скорей бы каникулы, она бы отдохнула, а то страшно смотреть. Дед очередной раз уехал в Лугу к своему "Маресьеву" - Андрею. Сказал, что на этот раз пробудет у него не меньше недели, а то парень совсем закис. Я рада, что он поехал, последнее время был какой-то слишком серьезный, чтоб не сказать - мрачный, вдруг похудел, лицо темное. Видимо, старость - в самом деле не радость. Или не очухался еще от страха за меня? И все думает, думает. Клянусь, о моей злополучной судьбине.
Как-то я его спросила, о чем это он размышляет. Дед усмехнулся. Бывает у него такая особенная усмешка, я бы даже сказала, высокомерная: мол, что ты, малявка, тут мельтешишь? Потом сказал, что думает о бренности всего земного. Отвязаться хотел, правильно! Пусть поживет в своей Луге, отдохнет от всех нас, от меня особенно.
Сейчас ночь. Я сижу у открытого окна. На деревьях уже появились листья, но сейчас их не видно, сейчас на светлом небе царствует огромная луна.
Юной луны золотой ореол
В звездную полночь взошел на престол,
Мягко запутавшись в сетке олив,
Тянет луна за собою прилив.
Тонкие звезды, как кончики сабель,
Манят в далекую гавань корабль.
Внемлет мольбам очарованный бриг
И через море идет напрямик.*
Вот. Да знаю я, знаю, что если "сабель", то рифма будет "корабель", и олив я в жизни не видала, отстаньте!
А мама, конечно, сказала бы, что, поскольку я не видела и очарованного брига, ценность данного произведения близка к нулю. Это - прежняя мама сказала бы. А сегодняшняя не решится. Да и стихов не увидит.
Стихотворение завтра покажу Димке, если придет. А пусть попробует не прийти!.."
* * *
- Начинать надо с элементарного Интернета, - сказала Юля. - Проще всего. Не выйдет, тогда уж думать, что делать дальше.
Шел первый час ночи. Они только что сдали номер завтрашней газеты и пили кофе. Все разошлись, они остались вдвоем. За открытым окном была белая ночь, висела мордастая луна, пахло тополем, растущим по соседству. Или это запах ее волос?
Дмитрий протянул руку и погладил Юлю по волосам. Она замерла. Сидела тихо-тихо, даже дыхания не слышно. Потом сказала:
- Тут есть масса вариантов. Можно посмотреть телефонные справочники больших городов. Фамилия у него, насколько я понимаю, редкая, а университеты, как правило, в крупных центрах,
- Совсем наоборот. В Штатах масса университетов, и они нам назло находятся в маленьких городках. Есть, конечно, и в Нью-Йорке, и в Бостоне, и в Чикаго... Нет, это работа на всю оставшуюся жизнь... Хотя Вовка вроде говорил, что он работает где-то в Калифорнии.
- Вот! Это первое! А нет, так можно посмотреть библиотеки. Книги по химии. Он же химик!.. Можно найти разные химические общества... Нет! Начнем-ка мы с самого простого. У него, может, есть собственный сайт. Он же, ты говорил, известный профессор, так?
- Допустим.
- Ну и поищем: "Michael Mishkarudny. Chemist". Добавим про Калифорнийский университет - и что профессор. Поехали?
- А кто его знает, как они там его пишут. Нехай Mishkarudny.
Имени Mishkarudny в Интернете не оказалось.
- Первый блин - по морде, - уныло констатировал Дмитрий. - Слушай, вот так, с налету, ничего не получится, надо сначала...
- Митька, ну ты и зануда! - торжественно объявила Юля. - Почему это мне больше твоего надо найти папашу твоей обожаемой Катечки?
- Юля!
- Да, ладно уж... Засверкал. Давай лучше попробуем через "си", а не через "кей". И в другом сервере. Что ты смотришь? Не Mishкarudny, a Mishcarudny. Может так быть?
- Давай через что хочешь, хоть через зет, но завтра, а то у меня уже голова трещит... налей еще кофе. И поедем. К тебе.
Она не ответила, только вздохнула, не отрывая глаз от монитора.
Дмитрий отошел, плеснул себе полчашки остывшего кофе. Он, конечно, свинья щетинистая. "Поедем к тебе". А сначала поищем Катькиного папу. И завтра Юльке это прекрасно известно - он, как только вырвется, побежит на Московский, потому что обещал, если будет хорошая погода, свозить Катерину на стрелку Васильевского острова... Но ведь Юлька все это терпит, он никогда ей не врет, и, значит...
Она упрямо сидела у компьютера. Дмитрий знал - раз Юлька что-то решила, будет биться, пока не погибнет. Так она всегда работает. Он не заметил, как задремал прямо за столом, и был разбужен победным криком:
- Эй, засоня! Иди сюда! Иди, иди. Ай да Юлия, ай да сукина дочь!
Она нашла. Мишкарудный, тем более Майкл, химик и профессор, в сервере Alta Vista оказался всего один, тем более - химик и Майкл. Он действительно имел собственный сайт, где было указано, что доктор Мишкарудни родился в 1950 году в России, откуда уехал в 1986 году. Работал в химико-фармацевтической фирме, а последние годы преподает в Калифорнийском университете, является полным профессором, членом того-то и того-то. Живет в городке под названием Голета, номер его служебного телефона и электронный адрес такие-то. Старательно перечислены основные работы ученого, а также имеется его портрет - красивый седой джентльмен крайне американского вида, но с какой-то всклокоченной русской бородкой.
- Красавец! - сказала Юля. - Прямо Шон Коннери. Твоя - в него? Если да, я тебя понимаю. В этого Майкла я бы влюбилась с ходу.
- Молодой какой, даже не верится... - Дмитрий всматривался в портрет. Надо бы ей позвонить.
- Обязательно в час ночи? Вот это уже without us, без меня.
- Но... Ладно. Завтра. А Володьке, уж прости, позвоню прямо сейчас... Юлька, ты простой компьютерный гений. Дай я тебя поцелую!
- Целуй... коли заработала! - Юля подняла лицо, и Дмитрий, как всегда, подумал, какая она милая с этим своим курносым носом, зелеными глазищами и рыжеватыми кудряшками над высоким лбом.
Он наклонился и поцеловал сперва один глаз, потом другой.
- Сделаем распечатку и поедем, - решил он. - Никому звонить не буду. Сегодня герой дня - ты. Надо отметить событие.
- Со мной?! Но у меня ничего нет... для отмечания.
- Нет проблем, купим по дороге. Вставай, поехали.
- Ты уверен, что именно сегодня хочешь именно ко мне? - спросила она тихо. - И твоя мама...Ты же говорил...
- А куда же?! - игнорируя вопрос про маму, с энтузиазмом откликнулся он. Ты нашла профессора почти с первого захода. Ты гений, я всегда это говорил.
- Тоже мне гений, не смеши, - возразила она грустно.
Уже в машине, когда они ехали по пустому городу, Юля сказала:
- Все же странная у нас с тобой получается история. Как у Окуджавы.
- У Окуджавы?!
- Угу. "Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите... на нее, она - глядит в пространство"...
- Юлька, ну не надо, а? Ты же все понимаешь. И мы сейчас едем к тебе, а не... А хочешь, я тебя с ней познакомлю?
Она рассмеялась:
- Дурак ты, Митька! Perfect fool - полный дурак, как сказал бы наш профессор Майкл. Ты думаешь, твоя Катя придет в восторг? Это как все будет? "Знакомься, Юля. Это - Катя, которую я люблю. Знакомься, Катя. Это Юля, с которой я сплю".
- Все! Понял. Я, действительно, дурак, а ты - как обычно.
И он, продолжая смотреть на дорогу, поцеловал ее в ухо.
С Юлькой было легко, она все понимала правильно.
Владимир был рад, что адрес Катюшкиного отца нашли так скоро и без его участия. Не то чтоб ему было лень или некогда этим заняться, просто он пока был захвачен решением совсем другой проблемы, важнейшей, и отвлекаться не хотел да и не умел. Сначала он должен начать и завершить одно, главное и неотложное дело (и так сколько лет потеряно!), а там уже браться за другое. Последовательно. Но вышло так, как вышло. И это к лучшему. Вот только вопрос: что делать с полученной информацией? Димка-то считал, распечатка с портретом папаши и его координатами должна быть немедленно вручена Катюхе, а она уж пускай распоряжается по своему усмотрению.
На первый взгляд, верно. Но он знал свою сестру, полгода станет обдумывать, как да что написать, чтоб про нее, не дай Бог, не подумали, что набивается. Это раз. А второе: про свою болезнь, уж точно, не напишет ни слова. Еще подумают, что клянчит помощь! Лучше смерть! В конце концов они с Димкой решили пока подождать. А Владимир тем временем пошлет профессору короткий мессидж от себя. И все объяснит.
Дядя Миша его должен помнить. И пусть уж он потом поступит, как сам решит. Может, и вообще не откликнется - кто его знает. У них там сейчас все почти уверены, что русские либо нахальные нищие, либо жулики и вымогатели.
Каким он стал? Да и вообще, поверит ли, что Катюшка действительно его дочь? Она-то не унизится до того, чтоб доказывать, а он, Владимир, еще как унизится - и фотографии ее пошлет, детскую и сегодняшнюю, и копию свидетельства о рождении. Хотя со временем полный завал, у него сейчас неотложное дело...
- Да, ты прав, - сказал Дмитрий, - лучше пока ей ничего не говорить. Пусть он сперва ответит тебе. Пиши. И прямо сейчас. Другие дела подождут. Это ж не роман, а короткое письмо: мол, так и так. А получишь ответ - тогда уж пускай Катерина. Хорошо, что я сдуру вчера ей среди ночи не брякнул, вот было бы...
... И ведь позвонил бы, кабы не Юлька.
Ночью все, как всегда, было замечательно, а утром она, как всегда, плакала. И, как всегда, клялась, что ревет - в последний раз, потому что это свинство - реветь, Митя же не виноват... раз так все сложилось вкривь и вкось. И она понимает: бросить Катерину он не может, даже если б не любил. А он любит.
- Я ведь тебя тоже люблю, - сказал Дмитрий, понимая, что она не поверит, хотя это - чистая правда.
- Я знаю. Ее - сердцем, а меня...
- Дура! А хочешь, я Катьке все расскажу? Про нас? - вдруг спросил он. Катька, уверен, ни капли не расстроится. Может, даже обрадуется - потому что эти мои воздыхания ей уже - вот где! Она-то ко мне не так относится. Она любовью брата.
- Эйнштейн! Жан-Жак Руссо с Д'Аламбером. Ох, Митяй, какой же ты все-таки у нас балбес. - Юлька безнадежно махнула рукой. - "Обрадуется". Это надо же! Жестокие вы существа, мужики. И упертые.
* * *
"Случилась масса событий. Или - события не случаются, а происходят? Хорошо - произошла масса и т.д. Сейчас буду излагать все по порядку.
О главном чуть позже, а пока поговорим о странностях любви.
Моя искусственная жизнь - придется признать, во многом как бы синтетическая, так как я живу, как Божья птичка, - сама для других мало чего (чтоб не сказать - ничего) делаю, а все мое существование, на которое жаловаться грех, - произведение окружающих, их забот и попечений. Я потребитель любви, и поэтому мне хорошо и почти... почти ничего больше не нужно. Это - как вода для рыб, в которой я, кажется, только и могу дышать и вообще - быть.
Я могла бы сейчас поханжить, мол, мне стыдно, и я недостойна, но это было бы враньем. Потому что ничего подобного я, как правило, не чувствую - рыба же не думает, что - вот, какое счастье - она в воде, ах, ах!
Итак, мой пруд, среда обитания. Мама и дед - помощь, дружба и любовь. Причем, дед больше друг, чем мама. Она бы, я это вижу, хотела, чтоб мы были подругами, но что-то ей все время мешает... И что-то мешает мне. Что? Не знаю, но нам уже давно друг с другом неловко. С тех самых пор, как я поняла, что этот скот и она... Но это не значит, что я не люблю маму и не жалею... А вот дед - он как скала, о него можно опираться. В любом смысле. Ему все что угодно можно доверить, и он поймет. Точно. Без раздумий и колебаний. Может, когда у меня со здоровьем все более или менее наладится, я покажу ему эти записки. Но перед тем тщательно отредактирую, чтобы не жег позор за бездарно исписанные страницы.
Кстати, насчет здоровья: я уже почти не опираюсь на вторую палку, она мне нужна больше для надежности. Хотя походка, конечно, как говорится, "заставляет желать много лучшего" и такой, наверное, останется. Я уже с этим смирилась. Впрочем, здесь-то можно сказать правду - я ведь понимаю - это значит, на многом придется ставить крест. А это... Ладно, проехали.
Дальше - брат Вовка. Он вечно занят, у него жуткий характер, но для меня сделает что угодно, абсолютно все, что сможет и даже сверх того. И от этого жизнь приобретает надежность. Хотя наорать способен и на меня, потому что псих. Правда, на меня - редко. И только если я сама нарвусь - скажем, объясню ему, какой он хам с матерью. Последнее время он стал просто жутко нервный, похудел, наверное, слишком много работает, рискуя жизнью в своей охране. Чтобы всех нас содержать. Аська жалуется, любимый муж и ей стал грубить и даже на Славика рявкает. Аська боится, что у него будет нервный срыв, - он и спит плохо и вообще, как она говорит, "стал задумываться". Хорошо, пока не пьет. Надо бы его - к врачу, посоветуюсь с Евгением Васильевичем - вот и нашелся повод позвонить.
Димка. Особый случай. Медицинский. Он - мой верный рыцарь, а я, хоть и колченогая, а все равно как бы женщина. И, как всем дурам, мне необходимо, чтобы кто-то обожал и смотрел молитвенным взором собаки, которой страшно, что побьют. Это чистый эгоизм, я понимаю, но ведь никто его не заставляет... Недавно я задала себе вопрос: а что если бы Димка был просто друг? Без затей, типа - брат. И честно сама ответила: еще чего?! Получается: сама на его любовь ответить не могу, а при этом - гони обожание и нервные вздохи. А он, между прочим, здоровый человек, у которого наверняка есть определенные, скажем так, мужские потребности. И выходит, мне нужно, чтобы он вел монашеский образ жизни, поскольку я убогая и холодная рыба. Да если бы и не рыба, все равно. Стыдно даже представить себе: урод с полудохлыми ногами выползает, как червяк, из своей коляски, чтобы предаться страстной любви. Тьфу! Нет уж, такого со мной не будет. Тут даже у Димки все чувства пропали бы. Навсегда.
Почему я вдруг стала об этом думать? А потому, что последнее время, месяц или даже два, Димка стал какой-то... другой. Нет, ко мне он относится по-прежнему, готов любое желание выполнить, даже каприз. И смотрит... Но то ли он повзрослел, то ли... Короче, он как будто сделался не мальчиком, но мужем. Более уверенный, более решительный. Не похож на несчастную полудохлую собаку. Такой, как сейчас, он мне вообще-то нравится гораздо больше. Но, честно говоря, тревожно.
Что-то я очень путано все это объясняю, а если сказать прямо, то иногда мне кажется, что у Димки появилась женщина, которая его любит и с которой... А вот это уже не твое дело, урод несчастный! Должна бы радоваться, если он, физически нормальный человек, ведет нормальную, полноценную жизнь. Должна... Врешь! Не считаешь, что должна, не лицемерь! И в душе, если на то пошло, что-то такое шевелится. Вроде ревности. Да не "вроде", а точно - она. Подло? Да. Тем более что сама я продолжаю нещадно кокетничать с Евгением Васильевичем, которому мое кокетство, приплати - не нужно, но мне от этого не холодно и не жарко, я не для него кокетничаю, а для себя.
Это - насчет странностей любви. А теперь о важном и главном. Димка нашел в Интернете данные о моем отце: электронный адрес, телефон, портрет и проч. Точнее, даже не сам Димка, а кто-то с его работы - их главный компьютерщик. Крутой, видно, мужик. Стало быть, так. Мой отец - профессор химии, в качестве ценного кадра живет в Штатах, в маленьком университетском городке. Димка принес большую карту Америки, и мы этот городок отыскали. Он на берегу Тихого океана, с одной стороны океан, с другой - горы. Рядом Санта-Барбара, с ума сойти!
На портрете отец мне понравился, и все говорят - мы похожи, хотя сама я этого не улавливаю. Мама на радостях с утра до вечера молится, а Вовка уже успел послать ему письмо по е-мэйлу (научное название электронной почты) и получил ответ. Ответ состоит из двух частей, одна из них - брату, эксклюзивно. Там отец пишет, что прекрасно помнит Вовку-маленького и ему странно представить себе, что этот ребенок умеет пользоваться электронной почтой, работает в секьюрити (в смысле - охранник) и написал такое веселое письмо да еще по-английски. Вообще ему странно, что у нас тут - электронная почта, тем более Интернет. При нем и телефоны-то были не у всех.
...Ха. Они и сейчас не у всех. А компьютеры только у продвинутых.
Письмо мне - совсем другое. Приводить его здесь не буду, оно какое-то... потрясенное. Короче, он там пишет, что я могу не верить, но, хоть ему и сказали двадцать лет назад, что меня не будет, иногда он вдруг чувствовал это неправда, я - есть, он даже представлял себе, как я выгляжу, и, когда получил от Вовки через Интернет мое изображение, сразу узнал. То есть он меня сегодняшнюю именно такой и представлял. Точь-в-точь. Он пишет, что я его единственный, первый и последний ребенок, он долго вообще не женился, а теперь у него есть жена, профессор политологии из его университета. Ее зовут Рут, она моложе его на двенадцать лет, часто бывает в России, говорит по-русски. А он в Россию не приезжал за эти годы ни разу. И не хочет. А вот видеть меня наоборот и даже очень. Так что просит срочно прислать всякие данные обо мне, а он вышлет мне приглашение, билет на самолет и, конечно, встретит в аэропорту. Он передает приветы маме и деликатно спрашивает, как дед и бабушка - видимо, не уверен, что они живы. Письмо очень теплое. Единственный недостаток, что написано ужасно: русские слова латинскими буквами. Наверное, он думает, что я плохо знаю английский. Вовка-то по-английски писал, ему он по-английски и ответил. А мне - вот так.
В тот же вечер раздался длинный телефонный звонок. И все почему-то сразу поняли, кто это. Мама побледнела и пошла из комнаты, невротик Вовка тоже побледнел, а дед сказал:
- Ну, Катерина, бери трубку.
Я взяла и во всю глотку заорала: "Алё! Алё!"
А меня спокойно, негромко и очень отчетливо, будто Димка из соседнего дома, спросили:
- Это Катя?
- Да, - ответила я на сей раз почти шепотом.
- Ну, здравствуй, дочь, - сказал он.
- Здравствуйте... здравствуй... - я не знала, как к нему обращаться "отец" или "папа". Или, может, по имени-отчеству?
- У тебя голос совсем как у... матери, - сказал он. И, наверное, это мне послышалось, да и вообще я не знаю, как он говорит обычно, но мне показалось, что он сдерживается, чтоб не заплакать. Потому что следующую фразу он произнес хрипло:
- Ну... как ты там... дочка?
- Спасибо. Нормально.
- Это... смешно. Но здесь все обычно жалуются, что, когда они спрашивают своих детей, как у них идут дела, дети тоже всегда отвечают "нормально".
Тут я поняла, что он говорит по-русски совершенно правильно, но с небольшим акцентом. Вернее, это даже не акцент, а, во-первых, именно чрезмерная правильность - он выбирал слова, а во-вторых, интонация была не наша, американская. Как у телеведущего Доренко. Я сказала:
- Очень трудно, когда разговариваешь в первый раз... - чуть не ляпнула "с незнакомым человеком", но спохватилась, - ...в первый раз за столько лет сразу ответить, "как дела". Ведь вы же обо мне ничего не знаете. И я о вас.