Итак, прибыл мой отец в самый центр угольной промышленности, в Лисичанск. А точнее - в местечко Насветевичи, которое потом, уже при Советской власти, стало городом Пролетарском. На первых порах определился на шахту подсобным рабочим. Но вскоре, если так можно выразиться, получил повышение - стал вагонщиком. Эта профессия считалась уже квалифицированной, хотя вагонщики только тем и занимались, что катали вручную вагонетки, груженные углем.
Так день за днем, месяц за месяцем и пошла жизнь молодого шахтера Сергея Катышкина в местечке Насветевичи.
Положение рабочих на шахтах Донбасса было тогда тоже очень тяжелым. Трудились они, можно сказать, за гроши, часто калечились, а то и гибли в обвалах. В штреках почти постоянно стояла вода, изношенные насосы не успевали ее откачивать. Жили рабочие в бараках, сырых и душных. Потому-то многие из них и болели, особенно туберкулезом, ревматизмом, малярией. Медицинская помощь, конечно, отсутствовала - не будут же хозяева держать медперсонал для каких-то там рабочих.
Такое бесправное положение, естественно, вызывало у шахтеров недовольство, ненависть к хозяевам. На шахтах то и дело вспыхивали стачки, забастовки.
На свои митинги и собрания горняки приходили в Дубовую рощу, что раскинулась на берегу Донца, между Лисичанском и местечком Насветевичи. Но и здесь их власти не оставляли в покое. Они жестоко расправлялись с рабочими: вызывали полицию, казачьи сотни, которые разгоняли собрания, производили многочисленные аресты активистов.
И все же, несмотря ни на что, революционное движение среди донецких шахтеров и местной крестьянской бедноты год от года все больше росло и ширилось. Грозными и боевыми в Лисичанске, как и во всей стране, были октябрьские дни 1917 года. В городе я его окрестностях сразу же была установлена Советская власть. Горняки дружно взялись за приведение шахт в порядок, их реконструкцию. Ведь они теперь стали собственностью народа.
Мой отец был в числе тех, кто первым спустился в забой, чтобы дать молодой Республике Советов столь нужный ей уголь. Он стал уже забойщиком. А в шахтерском деле это самый почетный человек. Потом отец вступил в партию. А вскоре как лучшего шахтера его назначили бригадиром.
Помню, приходил отец домой усталым, но не сердитым и не злым. Лицо чумазое, только одни зубы белеют да глаза сияют. Помоется, бывало, посвежеет. Но угольком да шахтным духом от него все равно пахнет. Ох и любил я этот запах!
За ужином обязательно поинтересуется, как идут у меня дела в школе, приготовил ли угля матери, бегал ли на Северский Донец порыбачить... И когда я что-нибудь забывал сделать, отец хмурился и наставительно говорил: "С ленью-матушкой, мой друг, не проживешь. Привыкай, сынок, в труде свой характер закалять, тогда и человек из тебя настоящий выйдет".
А вообще-то отец у нас был нестрогий. На меня да и на моего младшего братишку Кольку он больше действовал словом и личным примером.
В 1929 году нашу семью постигло горе: умер отец. Умер, можно сказать, в самом расцвете сил, в сорок шесть лет. Случилось это совершенно неожиданно. Помнится, буквально накануне своей кончины он съездил в Крым, в горняцкий санаторий. Вернулся домой посвежевшим, загорелым. И вдруг... его разбил паралич. Отчего, почему - неизвестно. Даже врачи разводили недоуменно руками. И вот теперь - смерть...
Естественно, на мои плечи сразу же легла забота о матери, младших брате и сестренке. Ведь я остался старшим в семье. Старшим, хотя и мне-то исполнилось к тому времени всего лишь четырнадцать лет...
И вот сейчас, на фронте, я нет-нет да и вспоминал те этапы своего пути, которые пришлось пройти уже без отца. Вспоминал, как учился в семилетней школе, как пошел потом работать на ту самую шахту, где трудился в свое время и отец. Старался во всем подражать его друзьям, старым и опытным шахтерам-коммунистам, учился у них. К тому времени я уже стал комсомольцем.
В декабре 1929 года в моем личном деле появилась такая запись: саночник. Что это такое? Не что иное, как самая первая ступенька шахтерского ремесла. Санки - это большой ящик, ошинованный железными полозьями. К нему прицеплялась лямка. Вот с этим ящиком я и ползал на четвереньках по забою такие низкие и узкие проходы были еще тогда на нашей шахте. Нагружал в вентиляционном штреке "санки" углем или пустой породой и, впрягшись в лямки, тянул ящик к вагонетке. Конечно, лямка нещадно резала плечи, но приходилось терпеть. "Терпи, казак, атаманом будешь", - подбадривал иной раз мой напарник, сам немного постарше меня. А иногда даже подтрунивал надо мной: "Любишь кататься, Иван, люби и саночки возить". Не очень, правда, любил я эти "саночки", но возил их упорно...
За усердную работу меня, видать, приметили: послали учиться на токаря. А вскоре я уже самостоятельно встал к станку. Честно скажу, токарное дело мне пришлось больше по душе, чем "саночное".
В нашем местечке Насветевичи был рабочий клуб. В нем-то мы и проводили все свое свободное время. И особенно - в клубном тире. Стреляли здесь из малокалиберной винтовки, все стремились значок "Ворошиловский стрелок" заработать. Для нас это был тогда самый почетный значок, потому что мы знали: Климент Ефремович Ворошилов - наш земляк, лисичанский.
И еще была у нас одна страсть - прыжки с парашютной вышки. Помнится, сердце замирало, когда мы взбирались на головокружительную высоту. Но все же прыгали, брала верх гордость. Ведь если не прыгнешь, еще чего доброго трусом посчитают.
В тридцатые годы в моей жизни произошло одно событие, о котором я до сих пор вспоминаю с улыбкой. Ранней весной 1935 года на левобережье Северского Донца появились первые строители Лисичанского химического комбината. Это была тогда едва ли не самая гигантская стройка. Вскоре сюда съехались десятки тысяч людей. По путевке комсомола я тоже попал на эту стройку. Мечтал прокладывать дороги и подъездные пути, возводить дома, готовить котлованы под корпуса и цехи комбината. Но...
По приезде меня почему-то сразу вызвали к начальнику стройки. Здесь присутствовали также парторг и секретарь комитета комсомола. Они начали беседу со мной издалека, сначала о житье-бытье, а затем сказали:
- Вот зачем мы тебя пригласили, товарищ Катышкин. Стройка, как видишь, растет, народу прибавляется, несколько тысяч уже набралось. А столовая у нас из рук вон плохо работает. Людей же кормить надо. Вот мы и решили по рекомендации комитета комсомола назначить тебя... директором столовой. Не возражаешь?
Я, естественно, возразил. Даже обиделся. Ведь приехал же комбинат строить, а тут такую должность предлагают. Отказался наотрез. Но меня быстро на место поставили. Мол, комсомолец, а почему решению комитета не подчиняешься?
Так я стал директором столовой. А через месяц-другой встретились мы как-то с парторгом стройки. Он меня и спрашивает:
- Ну как, Иван Сергеевич, отличаешь уже щи от каши?
- Отличаю, - говорю, - рабочие, кажется, довольны.
- Что ж, это очень хорошо, - сказал парторг. - Тогда давай командуй дальше. Скоро, правда, мы для тебя что-нибудь другое придумаем. Например, фабрику-кухню. Представляешь, какой гигант на тебя бросим? - Парторг дружески хлопнул меня по плечу и довольный пошел дальше. Но, пройдя шагов пять, снова остановился, повернулся, крикнул: - Будешь командовать, как Чапай!
Имя Василия Ивановича Чапаева - легендарного героя гражданской войны было у нас тогда у всех на устах. И "виноват" в этом был недавно вышедший на экраны кинофильм "Чапаев", который нам очень понравился. Мы смотрели эту кинокартину по нескольку раз и всегда выходили из зрительного зала взволнованными, какими-то обновленными.
Особенно захватывал нас образ самого Чапаева (к слову сказать, потом я учился вместе с сыном Василия Ивановича, но об этом расскажу несколько позже). Человек, вышедший из народных низов, он покорял своей храбростью, бесстрашием, мудростью и простотой. В такого человека просто невозможно было не влюбиться.
Другим кумиром нашей молодежи был в то время Валерий Чкалов. Его жизнь, легендарные полеты стали примером для тысяч и тысяч мальчишек. Многие под впечатлением этого ходили тогда в аэроклубы, чтобы подготовить себя "в Чкаловы".
Мне, молодому человеку, проработавшему до призыва в армию несколько лет на шахтах, хорошо запомнился и образ прославленного советского горняка Алексея Стаханова. Как известно, он стал в те годы инициатором движения передовиков в угольной промышленности, по примеру которого затем начали работать миллионы советских людей во всех сферах производства.
Кстати, жизнь Алексея Григорьевича Стаханова чем-то напоминала жизнь моего отца. Родился он тоже в Орловской губернии, в такой же бедняцкой семье. В 1921 году подался в Донбасс. Трудовую деятельность начал простым тормозным. А когда на шахту "Центральная-Ирмино" привезли врубовую машину, стал забойщиком.
Страна в то время очень нуждалась в угле. Наша партия и правительство призвали шахтеров неустанно повышать производительность своего труда, овладевать новой горной техникой. Ибо только люди, освоившие в совершенстве эту технику, могли творить чудеса. И тогда-то Стаханов первым и прославил себя: он дал за смену сто две тонны угля - четырнадцать норм! Мировой рекорд!
Весть о трудовом подвиге Алексея Григорьевича Стаханова облетела весь Донбасс, всю страну.
По-ударному велось строительство и нашего химкомбината, а также поселка Лисхимстрой. Но тут вскоре наступила военная пора... И все, что нам удалось создать за долгие годы самоотверженного труда, было за какие-то месяцы разрушено гитлеровскими оккупантами. Ведь они дошли и до моего родного Донбасса!
Именно то, что вот сейчас в моих Насветевичах так же хозяйничают фашисты, как они бесчинствуют здесь, на новгородской земле, не давало мне ни минуты покоя. Сердце обливалось кровью. И до боли в суставах сжимались кулаки от лютой ненависти к врагу.
* * *
Но вернемся на фронт, в штаб 59-й армии. Теперь я хочу рассказать о боях, разгоревшихся здесь в апреле - июне 1942 года. Именно о тех боях, в которых мне уже довелось участвовать непосредственно.
Но начну я с рассказа о судьбе 2-й ударной армии. И читатель очень скоро поймет, почему мной избран именно такой ход.
Как уже говорилось выше, наша 59-я армия взаимодействовала со 2-й ударной, имевшей в зимних боях 1942 года некоторый тактический успех. Ее войска вышли тогда ко второму оборонительному рубежу противника, что проходил вдоль железной и шоссейной дорог Чудово - Новгород, и, овладев Мясным Вором, прорвали эту полосу обороны. Продолжая двигаться вперед, полки и дивизии 2-й ударной углубились примерно на 75 километров на территорию, занятую врагом, вышли в район юго-западнее Любани. Армия освободила от гитлеровцев довольно обширный лесисто-болотистый район. Но затем., из-за сложившихся трудностей - растянутость коммуникаций, распутица, отсутствие горючего и боеприпасов - она сначала вынуждена была перейти к обороне, а потом и вообще начать трудный отход.
Ширина нашего прорыва по западному берегу реки Волхов, как я уже отмечал, равнялась в то время примерно двадцати пяти, а в районе Мясного Бора - трем-четырем километрам. Сюда-то и была нацелена часть сил нашей, а также 52-й армий с задачей расширить этот прорыв, а затем развить наступление на Любань. Но, к сожалению, несмотря на все принимаемые меры, войска двух этих армий смогли добиться лишь частичных успехов. Так, в середине февраля части и соединения 59-й подошли к Спасской Полисти, расширив горловину прорыва всего на тринадцать километров. Таким образом, вся ширина его стала теперь чуть более 35 километров.
На этом, собственно, и закончились наши зимние успехи. Уже в первой половине марта 1942 года наступление стало затухать, а вскоре мы вообще перешли к обороне. Воспользовавшись этим, противник, подтянув свежие силы, нанес сильный удар по советским полкам и дивизиям, обеспечивавшим действия 2-й ударной армии. Одновременно сильному артиллерийскому обстрелу и авиационному налету подверглась и оборона остальных частей 59-й и 52-й армий.
Но и это было еще не все. 19 марта гитлеровцы вторым сильнейшим ударом потеснили наши войска и закрыли горловину в районе Мясного Бора, перерезав тем самым все пути снабжения 2-й ударной армии.
Чтобы облегчить положение этой армии, штаб 59-й по решению командующего срочно разработал план частной операции. Он заключался в том, чтобы встречным ударом выбить противника из населенных пунктов Малое Опочивалово и Спасская Полисть и тем самым оставить хотя бы узкий коридор для выхода частей и соединений 2-й ударной армии из окружения.
Здесь хочется отметить, что Военный совет армии тоже в свою очередь принял самые решительные меры для укрепления нашей обороны. Показательными являются довольно крутые меры, принятые им по отношению к полковнику А. Д. Витошкину, одному из комдивов, на участке которого смог прорваться противник. Эта дивизия, заблаговременно выдвинутая в район Спасской Полисти, получила задачу во что бы то ни стало не пропустить здесь врага. Но гитлеровцы, сконцентрировав на этом участке десятки своих танков и немало пехоты, сумели-таки проделать брешь в обороне нашего соединения.
Разговор командарма генерал-майора И. В. Галанина с полковником А. Д. Витошкиным, как мне рассказывали старожилы, был короток и довольно резок.
- Товарищ Витошкин, как вы допустили, что на вашем участке прорвался противник? - спросил тогда командарм.
- Он превосходил нас в силах, товарищ командующий...
- Но и у вас их вполне достаточно. Просто, видимо, вы не сумели ими как следует распорядиться.
- Примем меры и выправим положение, товарищ командующий, - заверил комдив.
- Принимайте. А за то, что пропустили противника, получите от Военного совета выговор, И предупреждаю: если еще хотя бы один вражеский солдат прорвется через ваши боевые порядки, пойдете вместе с комиссаром под трибунал. Так и скажите Мерзлякову. Поняли?
- Ясно, товарищ командующий.
Неискушенному человеку, вероятно, покажется, что и командарм, и Военный совет слишком уж строго обошлись с комдивом. Я же скажу иное: это еще цветочки. В том труднейшем для армии положении можно было оправдать и более крутые меры.
Вскоре в наши части и соединения был спущен приказ по армии. В нем говорилось, что обстановка перед фронтом обороны 59-й армии меняется не по дням, а по часам. Командарм генерал-майор И. В. Галанин, анализируя ее, отмечал, что противник под ударами соседней с нами 52-й армии начал в районе Мясного Бора медленный отход в северо-западном направлении. Но он, отходя, может попытаться прорвать фронт обороны наших полков и дивизий. Ставилась задача не допустить этого прорыва. Более того, закрепившись на достигнутых рубежах и подтянув резервы, наша армия должна быть готова к переходу в наступление. В заключение командарм приказывал 372-й и 374-й стрелковым дивизиям одновременным ударом с востока уничтожить противника в междуречье Полисть и Глушица и во взаимодействии с частями оперативной группы генерала И. Т, Коровникова снова открыть путь для снабжения 2-й ударной армии{1}.
Но и эта мера не привела к существенным изменениям обстановки. Правда, силами двух названных дивизий и правофланговых соединений из 52-й армии нам удалось потеснить вражеские войска, оседлавшие дорогу Мясной Бор - Новая Кересть, и начиная с 27 марта транспорты с боеприпасами, продовольствием и фуражом снова двинулись по ней в расположение 2-й ударной. Однако этот коридор был настолько узким, что простреливался в некоторых местах даже из пулеметов.
В апреле 1942 года штаб 59-й армии разработал новый план частной операции по окружению и уничтожению противника в лесах юго-западнее Спасской Полисти. Это было вызвано тем, что оборонявшиеся здесь гитлеровцы все же не давали нам возможности держать устойчивую связь с войсками 2-й ударной армии.
С этой целью были созданы две группы, которые, действуя на встречных направлениях, должны были в итоге соединиться между собой, окружив, а затем и уничтожив части врага, находящиеся в районе юго-западнее Спасской Полисти. Следует сразу сказать, что эти группы в боях только за 14 и 15 апреля разгромили не менее полка из вражеской дивизии СС и тогда всего лишь 1-2 километра отделяли их от окончательного соединения друг с другом, а значит, и от выполнения стоявшей перед ними задачи.
В этих условиях последовал еще один частный боевой приказ нашего штаарма, в котором предлагалось продолжить усилия по соединению теперь уже с частями 4-й гвардейской стрелковой дивизии из 2-й ударной армии. В частности, эта задача ставилась 7-й гвардейской танковой и 58-й стрелковой бригадам. Им предлагалось вести наступление под сильным прикрытием с фронта, охраняя фланги, применяя внезапные ночные атаки. Да и с 4-й гвардейской стрелковой дивизией нашим бригадам рекомендовалось соединяться ночью, чтобы атака была более решительной и внезапной.
Затем были отданы и другие боевые приказы и распоряжения. В результате всех этих усилий нашего командования и штаба 7-я гвардейская танковая и 58-я стрелковая бригады через несколько дней установили боевую связь с 4-й гвардейской дивизией из 2-й ударной армии - один наш танк вышел в ее расположение.
Но вскоре противник сильными контратаками принудил наших танкистов и стрелков начать отход. Более того, в течение 22-24 апреля ему удалось расчленить части 7-й гвардейской танковой и 58-й стрелковой бригад, лишить их связи между собой и общего управления. Они перешли к обороне на занимаемых рубежах.
* * *
В конце апреля и в первой половине мая 1942 года мы все еще вели трудные бои с противником, который старался во что бы то ни стало закрыть тот узкий коридор, что продолжал соединять нас с частями и соединениями 2-й ударной армии. Но он, этот коридор, все-таки жил, действовал, временами то еще более сужаясь, то несколько расширяясь.
Командование фронта, не довольствуясь доставкой продовольствия и боеприпасов попавшей в трудное положение армии только по коридору, направляло в район, где дралась 2-я ударная, и десятки грузовых самолетов. Но сбрасываемые с них на парашютах контейнеры нередко падали в такие гиблые болота, что за ними не решались лезть даже самые отчаянные бойцы.
Мне из тех дней особенно запомнился момент, когда по сооруженной нами дороге-лежневке красноармейцы тащили на себе во 2-ю ударную армию ящики со снарядами. В конце апреля прошли обильные дожди. Болота буквально вздулись от паводковых вод. Настил лежневки всплыл и теперь напоминал подвесной мост. И вот по нему-то, взвалив ящики на плечи, и шли бойцы нашей армии во 2-ю ударную. Грязь непролазная. Лямки режут плечи, сдавливают грудь, трудно дышать.
Впереди то и дело встречаются ручьи, которые нужно преодолевать вброд. Некоторые наиболее ослабевшие бойцы падают. Тогда их груз подхватывают другие. И тянется, тянется через темный лес цепочка людей. Неудержимо, упорно...
25 апреля 1942 года 59-ю возглавил новый командарм - генерал-майор И. Т. Коровников. Он вступил в командование армией в тяжелейшее время. Но, будучи смелым и решительным человеком, имеющим уже практику командования оперативной группой, Иван Терентьевич сразу же взялся за налаживание работы штаба, принял меры к его укомплектованию знающими штабную службу людьми. Новый командарм потребовал от работников штаба, и в частности от оперативного отдела, более тщательного, детального изучения противника, его тактики, призвал смелее навязывать ему свою инициативу.
Генерал-майор И. Т. Коровников сразу же пришелся всем нам, штабистам, по душе. Мы хорошо знали, что в прошлом Иван Терентьевич был комиссаром корпуса, а значит, умеет работать с людьми, выслушивать их советы. А в штабном деле, как, впрочем, и во всяком другом, умение выслушать младшего, вовремя уловить в его идее рациональное зерно, поддержать эту идею и провести ее в жизнь - очень важное качество старшего начальника.
Как показало время, генерал-майор И. Т. Коровников этим качеством обладал.
13 мая командование фронта отдало распоряжение 59-й армии прекратить активные действия и перейти к обороне на достигнутых рубежах. Этой паузой наш командарм и штаб поспешили воспользоваться для наведения должного порядка в войсках, пополнения боеприпасами и продовольствием. Сразу же началось и инженерное оборудование обороны. А это было далеко не легким делом. Местность в этих краях такова, что в землю не зароешься. Стоит только раз копнуть лопатой, как вот она, вода. Да и кругом - болота, трясина. Здесь не только укрыться, сухого места, чтобы присесть, не найдешь.
Особенно трудно было оборудовать огневые позиции для артиллерийских орудий. Приходилось сооружать из бревен настилы и ставить на них пушки, минометы.
Старые блиндажи и окопы, в которых войска находились зимой, тоже затопило водой. Их пришлось покинуть, хотя они и были хорошо оборудованы отрыты в полный рост, покрыты настилами кругляков в два или три наката.
Да, весна принесла нам немало хлопот. Пришлось все сооружать заново. Бойцы делали срубы, в стенах прорезали амбразуры, чтобы можно было вести огонь в разных направлениях. Затем эти срубы обкладывали дерном, обсыпали землей, маскировали ветками. Находиться в таких блиндажах было хорошо сухо, воздух чистый. Но попади снаряд или мина в этот домик на курьих ножках - несдобровать.
В конце мая советское командование приняло наконец решение отвести войска 2-й ударной армии с занимаемых рубежей, так как ее положение день ото дня становилось все более трагичным. Ее арьергардные соединения под давлением противника и так уже медленно отходили на восток, а авангард тщетно старался пробить более или менее подходящий коридор. Войска нашей 59-й и 52-й армий, растянутые на широком фронте, тоже еле сдерживали врага, пытавшегося расширить разрыв между нами и 2-й ударной. А резервов у нас тогда не было.
Начали искать выход из создавшегося положения. Штаб 59-й армии в короткие сроки подготовил план операции по ликвидации противника, оборонявшегося на выступе юго-западнее Спасской Полисти. Разрабатывал его начальник оперативного отдела подполковник Л. М. Крылов. Он заступил на этот пост в мае 1942 года. И надо сказать, очень быстро вошел в курс дела. А до Леонида Михайловича нам, как мне рассказали, на начальников оперотдела не очень-то везло. Они часто менялись, а подчас приходили и такие, которые просто не справлялись со своими обязанностями, и их переводили на другую работу. Подполковник Крылов, имея хорошую штабную подготовку, опыт командования соединением, сумел в довольно короткое время сплотить отдел, изучить сильные и слабые стороны каждого работника и затем правильно использовать его на наиболее подходящем участке.
Но вот при разработке плана операции... В нем подполковник Л. М. Крылов указал, что выступ юго-западнее Спасской Полисти обороняют до 17 пехотных батальонов противника - примерно 6 тысяч человек. У фашистов 70 минометов, 45 пушек ПТО, около 400 станковых пулеметов. Кроме того, их поддерживают 4 тяжелые батареи и до 20 легких артиллерийских.
Выступ вплотную нависает над коммуникациями 2-й ударной армии и создает постоянные трудности для работы ее тылов. Передний край обороны противника насыщен дзотами, блиндажами из бревенчатых срубов и инженерными заграждениями. Все это прикрывается организованной системой огня.
Замысел операции сводился к тому, что 59-я армия свой главный удар силами трех стрелковых дивизий, двух стрелковых и двух танковых бригад при поддержке артиллерии будет наносить в направлении отметки 32,2, высоты Подошва и поляны с отметкой 40,3 Он увязывался со встречным ударом 2-й ударной армии. Вспомогательный удар поручено нанести одной нашей стрелковой дивизии.
Учитывая прочность обороны противника и ее глубину, оперативное построение армии на главном направлении - в три эшелона. Резерв - одна стрелковая бригада со средствами усиления.
Думается, что такое оперативное построение армии было по тому времени не совсем верным, потому что наши слишком уплотненные боевые порядки почти тотчас же подверглись сильному артиллерийско-минометному обстрелу и бомбежкам противника, и мы уже в первые часы понесли неоправданные потери. Надо было, по-моему, учесть два обстоятельства: полное господство авиации противника в воздухе и наличие у него мощных артиллерийских групп - и именно из этого исходить при разработке плана операции. Но...
Короче говоря, наши последующие действия снова не принесли успеха. Противник не только локализовал все наши удары, но, повторяю, огнем артиллерии и бомбежками нанес войскам значительные потери.
Мы попали в трудное положение. Об этом же свидетельствует и хранящаяся в архивах записка генерал-майора И. Т. Коровникова, направленная им в те дни в штаб армии, а уже оттуда - в штаб фронта. В ней говорится: "Надо немедленно донести Военному совету фронта, что противник ведет непрерывные активные действия авиацией, наши боевые порядки нарушены, что командование армии принимает меры к восстановлению положения и что действующие с запада части 2-й ударной армии об этом поставлены в известность"{2}. Командарм просил далее Военный совет фронта прикрыть действия 59-й армии с воздуха и выделить хотя бы дивизион зенитных пушек среднего калибра для борьбы с авиацией врага.
Так день за днем, месяц за месяцем и пошла жизнь молодого шахтера Сергея Катышкина в местечке Насветевичи.
Положение рабочих на шахтах Донбасса было тогда тоже очень тяжелым. Трудились они, можно сказать, за гроши, часто калечились, а то и гибли в обвалах. В штреках почти постоянно стояла вода, изношенные насосы не успевали ее откачивать. Жили рабочие в бараках, сырых и душных. Потому-то многие из них и болели, особенно туберкулезом, ревматизмом, малярией. Медицинская помощь, конечно, отсутствовала - не будут же хозяева держать медперсонал для каких-то там рабочих.
Такое бесправное положение, естественно, вызывало у шахтеров недовольство, ненависть к хозяевам. На шахтах то и дело вспыхивали стачки, забастовки.
На свои митинги и собрания горняки приходили в Дубовую рощу, что раскинулась на берегу Донца, между Лисичанском и местечком Насветевичи. Но и здесь их власти не оставляли в покое. Они жестоко расправлялись с рабочими: вызывали полицию, казачьи сотни, которые разгоняли собрания, производили многочисленные аресты активистов.
И все же, несмотря ни на что, революционное движение среди донецких шахтеров и местной крестьянской бедноты год от года все больше росло и ширилось. Грозными и боевыми в Лисичанске, как и во всей стране, были октябрьские дни 1917 года. В городе я его окрестностях сразу же была установлена Советская власть. Горняки дружно взялись за приведение шахт в порядок, их реконструкцию. Ведь они теперь стали собственностью народа.
Мой отец был в числе тех, кто первым спустился в забой, чтобы дать молодой Республике Советов столь нужный ей уголь. Он стал уже забойщиком. А в шахтерском деле это самый почетный человек. Потом отец вступил в партию. А вскоре как лучшего шахтера его назначили бригадиром.
Помню, приходил отец домой усталым, но не сердитым и не злым. Лицо чумазое, только одни зубы белеют да глаза сияют. Помоется, бывало, посвежеет. Но угольком да шахтным духом от него все равно пахнет. Ох и любил я этот запах!
За ужином обязательно поинтересуется, как идут у меня дела в школе, приготовил ли угля матери, бегал ли на Северский Донец порыбачить... И когда я что-нибудь забывал сделать, отец хмурился и наставительно говорил: "С ленью-матушкой, мой друг, не проживешь. Привыкай, сынок, в труде свой характер закалять, тогда и человек из тебя настоящий выйдет".
А вообще-то отец у нас был нестрогий. На меня да и на моего младшего братишку Кольку он больше действовал словом и личным примером.
В 1929 году нашу семью постигло горе: умер отец. Умер, можно сказать, в самом расцвете сил, в сорок шесть лет. Случилось это совершенно неожиданно. Помнится, буквально накануне своей кончины он съездил в Крым, в горняцкий санаторий. Вернулся домой посвежевшим, загорелым. И вдруг... его разбил паралич. Отчего, почему - неизвестно. Даже врачи разводили недоуменно руками. И вот теперь - смерть...
Естественно, на мои плечи сразу же легла забота о матери, младших брате и сестренке. Ведь я остался старшим в семье. Старшим, хотя и мне-то исполнилось к тому времени всего лишь четырнадцать лет...
И вот сейчас, на фронте, я нет-нет да и вспоминал те этапы своего пути, которые пришлось пройти уже без отца. Вспоминал, как учился в семилетней школе, как пошел потом работать на ту самую шахту, где трудился в свое время и отец. Старался во всем подражать его друзьям, старым и опытным шахтерам-коммунистам, учился у них. К тому времени я уже стал комсомольцем.
В декабре 1929 года в моем личном деле появилась такая запись: саночник. Что это такое? Не что иное, как самая первая ступенька шахтерского ремесла. Санки - это большой ящик, ошинованный железными полозьями. К нему прицеплялась лямка. Вот с этим ящиком я и ползал на четвереньках по забою такие низкие и узкие проходы были еще тогда на нашей шахте. Нагружал в вентиляционном штреке "санки" углем или пустой породой и, впрягшись в лямки, тянул ящик к вагонетке. Конечно, лямка нещадно резала плечи, но приходилось терпеть. "Терпи, казак, атаманом будешь", - подбадривал иной раз мой напарник, сам немного постарше меня. А иногда даже подтрунивал надо мной: "Любишь кататься, Иван, люби и саночки возить". Не очень, правда, любил я эти "саночки", но возил их упорно...
За усердную работу меня, видать, приметили: послали учиться на токаря. А вскоре я уже самостоятельно встал к станку. Честно скажу, токарное дело мне пришлось больше по душе, чем "саночное".
В нашем местечке Насветевичи был рабочий клуб. В нем-то мы и проводили все свое свободное время. И особенно - в клубном тире. Стреляли здесь из малокалиберной винтовки, все стремились значок "Ворошиловский стрелок" заработать. Для нас это был тогда самый почетный значок, потому что мы знали: Климент Ефремович Ворошилов - наш земляк, лисичанский.
И еще была у нас одна страсть - прыжки с парашютной вышки. Помнится, сердце замирало, когда мы взбирались на головокружительную высоту. Но все же прыгали, брала верх гордость. Ведь если не прыгнешь, еще чего доброго трусом посчитают.
В тридцатые годы в моей жизни произошло одно событие, о котором я до сих пор вспоминаю с улыбкой. Ранней весной 1935 года на левобережье Северского Донца появились первые строители Лисичанского химического комбината. Это была тогда едва ли не самая гигантская стройка. Вскоре сюда съехались десятки тысяч людей. По путевке комсомола я тоже попал на эту стройку. Мечтал прокладывать дороги и подъездные пути, возводить дома, готовить котлованы под корпуса и цехи комбината. Но...
По приезде меня почему-то сразу вызвали к начальнику стройки. Здесь присутствовали также парторг и секретарь комитета комсомола. Они начали беседу со мной издалека, сначала о житье-бытье, а затем сказали:
- Вот зачем мы тебя пригласили, товарищ Катышкин. Стройка, как видишь, растет, народу прибавляется, несколько тысяч уже набралось. А столовая у нас из рук вон плохо работает. Людей же кормить надо. Вот мы и решили по рекомендации комитета комсомола назначить тебя... директором столовой. Не возражаешь?
Я, естественно, возразил. Даже обиделся. Ведь приехал же комбинат строить, а тут такую должность предлагают. Отказался наотрез. Но меня быстро на место поставили. Мол, комсомолец, а почему решению комитета не подчиняешься?
Так я стал директором столовой. А через месяц-другой встретились мы как-то с парторгом стройки. Он меня и спрашивает:
- Ну как, Иван Сергеевич, отличаешь уже щи от каши?
- Отличаю, - говорю, - рабочие, кажется, довольны.
- Что ж, это очень хорошо, - сказал парторг. - Тогда давай командуй дальше. Скоро, правда, мы для тебя что-нибудь другое придумаем. Например, фабрику-кухню. Представляешь, какой гигант на тебя бросим? - Парторг дружески хлопнул меня по плечу и довольный пошел дальше. Но, пройдя шагов пять, снова остановился, повернулся, крикнул: - Будешь командовать, как Чапай!
Имя Василия Ивановича Чапаева - легендарного героя гражданской войны было у нас тогда у всех на устах. И "виноват" в этом был недавно вышедший на экраны кинофильм "Чапаев", который нам очень понравился. Мы смотрели эту кинокартину по нескольку раз и всегда выходили из зрительного зала взволнованными, какими-то обновленными.
Особенно захватывал нас образ самого Чапаева (к слову сказать, потом я учился вместе с сыном Василия Ивановича, но об этом расскажу несколько позже). Человек, вышедший из народных низов, он покорял своей храбростью, бесстрашием, мудростью и простотой. В такого человека просто невозможно было не влюбиться.
Другим кумиром нашей молодежи был в то время Валерий Чкалов. Его жизнь, легендарные полеты стали примером для тысяч и тысяч мальчишек. Многие под впечатлением этого ходили тогда в аэроклубы, чтобы подготовить себя "в Чкаловы".
Мне, молодому человеку, проработавшему до призыва в армию несколько лет на шахтах, хорошо запомнился и образ прославленного советского горняка Алексея Стаханова. Как известно, он стал в те годы инициатором движения передовиков в угольной промышленности, по примеру которого затем начали работать миллионы советских людей во всех сферах производства.
Кстати, жизнь Алексея Григорьевича Стаханова чем-то напоминала жизнь моего отца. Родился он тоже в Орловской губернии, в такой же бедняцкой семье. В 1921 году подался в Донбасс. Трудовую деятельность начал простым тормозным. А когда на шахту "Центральная-Ирмино" привезли врубовую машину, стал забойщиком.
Страна в то время очень нуждалась в угле. Наша партия и правительство призвали шахтеров неустанно повышать производительность своего труда, овладевать новой горной техникой. Ибо только люди, освоившие в совершенстве эту технику, могли творить чудеса. И тогда-то Стаханов первым и прославил себя: он дал за смену сто две тонны угля - четырнадцать норм! Мировой рекорд!
Весть о трудовом подвиге Алексея Григорьевича Стаханова облетела весь Донбасс, всю страну.
По-ударному велось строительство и нашего химкомбината, а также поселка Лисхимстрой. Но тут вскоре наступила военная пора... И все, что нам удалось создать за долгие годы самоотверженного труда, было за какие-то месяцы разрушено гитлеровскими оккупантами. Ведь они дошли и до моего родного Донбасса!
Именно то, что вот сейчас в моих Насветевичах так же хозяйничают фашисты, как они бесчинствуют здесь, на новгородской земле, не давало мне ни минуты покоя. Сердце обливалось кровью. И до боли в суставах сжимались кулаки от лютой ненависти к врагу.
* * *
Но вернемся на фронт, в штаб 59-й армии. Теперь я хочу рассказать о боях, разгоревшихся здесь в апреле - июне 1942 года. Именно о тех боях, в которых мне уже довелось участвовать непосредственно.
Но начну я с рассказа о судьбе 2-й ударной армии. И читатель очень скоро поймет, почему мной избран именно такой ход.
Как уже говорилось выше, наша 59-я армия взаимодействовала со 2-й ударной, имевшей в зимних боях 1942 года некоторый тактический успех. Ее войска вышли тогда ко второму оборонительному рубежу противника, что проходил вдоль железной и шоссейной дорог Чудово - Новгород, и, овладев Мясным Вором, прорвали эту полосу обороны. Продолжая двигаться вперед, полки и дивизии 2-й ударной углубились примерно на 75 километров на территорию, занятую врагом, вышли в район юго-западнее Любани. Армия освободила от гитлеровцев довольно обширный лесисто-болотистый район. Но затем., из-за сложившихся трудностей - растянутость коммуникаций, распутица, отсутствие горючего и боеприпасов - она сначала вынуждена была перейти к обороне, а потом и вообще начать трудный отход.
Ширина нашего прорыва по западному берегу реки Волхов, как я уже отмечал, равнялась в то время примерно двадцати пяти, а в районе Мясного Бора - трем-четырем километрам. Сюда-то и была нацелена часть сил нашей, а также 52-й армий с задачей расширить этот прорыв, а затем развить наступление на Любань. Но, к сожалению, несмотря на все принимаемые меры, войска двух этих армий смогли добиться лишь частичных успехов. Так, в середине февраля части и соединения 59-й подошли к Спасской Полисти, расширив горловину прорыва всего на тринадцать километров. Таким образом, вся ширина его стала теперь чуть более 35 километров.
На этом, собственно, и закончились наши зимние успехи. Уже в первой половине марта 1942 года наступление стало затухать, а вскоре мы вообще перешли к обороне. Воспользовавшись этим, противник, подтянув свежие силы, нанес сильный удар по советским полкам и дивизиям, обеспечивавшим действия 2-й ударной армии. Одновременно сильному артиллерийскому обстрелу и авиационному налету подверглась и оборона остальных частей 59-й и 52-й армий.
Но и это было еще не все. 19 марта гитлеровцы вторым сильнейшим ударом потеснили наши войска и закрыли горловину в районе Мясного Бора, перерезав тем самым все пути снабжения 2-й ударной армии.
Чтобы облегчить положение этой армии, штаб 59-й по решению командующего срочно разработал план частной операции. Он заключался в том, чтобы встречным ударом выбить противника из населенных пунктов Малое Опочивалово и Спасская Полисть и тем самым оставить хотя бы узкий коридор для выхода частей и соединений 2-й ударной армии из окружения.
Здесь хочется отметить, что Военный совет армии тоже в свою очередь принял самые решительные меры для укрепления нашей обороны. Показательными являются довольно крутые меры, принятые им по отношению к полковнику А. Д. Витошкину, одному из комдивов, на участке которого смог прорваться противник. Эта дивизия, заблаговременно выдвинутая в район Спасской Полисти, получила задачу во что бы то ни стало не пропустить здесь врага. Но гитлеровцы, сконцентрировав на этом участке десятки своих танков и немало пехоты, сумели-таки проделать брешь в обороне нашего соединения.
Разговор командарма генерал-майора И. В. Галанина с полковником А. Д. Витошкиным, как мне рассказывали старожилы, был короток и довольно резок.
- Товарищ Витошкин, как вы допустили, что на вашем участке прорвался противник? - спросил тогда командарм.
- Он превосходил нас в силах, товарищ командующий...
- Но и у вас их вполне достаточно. Просто, видимо, вы не сумели ими как следует распорядиться.
- Примем меры и выправим положение, товарищ командующий, - заверил комдив.
- Принимайте. А за то, что пропустили противника, получите от Военного совета выговор, И предупреждаю: если еще хотя бы один вражеский солдат прорвется через ваши боевые порядки, пойдете вместе с комиссаром под трибунал. Так и скажите Мерзлякову. Поняли?
- Ясно, товарищ командующий.
Неискушенному человеку, вероятно, покажется, что и командарм, и Военный совет слишком уж строго обошлись с комдивом. Я же скажу иное: это еще цветочки. В том труднейшем для армии положении можно было оправдать и более крутые меры.
Вскоре в наши части и соединения был спущен приказ по армии. В нем говорилось, что обстановка перед фронтом обороны 59-й армии меняется не по дням, а по часам. Командарм генерал-майор И. В. Галанин, анализируя ее, отмечал, что противник под ударами соседней с нами 52-й армии начал в районе Мясного Бора медленный отход в северо-западном направлении. Но он, отходя, может попытаться прорвать фронт обороны наших полков и дивизий. Ставилась задача не допустить этого прорыва. Более того, закрепившись на достигнутых рубежах и подтянув резервы, наша армия должна быть готова к переходу в наступление. В заключение командарм приказывал 372-й и 374-й стрелковым дивизиям одновременным ударом с востока уничтожить противника в междуречье Полисть и Глушица и во взаимодействии с частями оперативной группы генерала И. Т, Коровникова снова открыть путь для снабжения 2-й ударной армии{1}.
Но и эта мера не привела к существенным изменениям обстановки. Правда, силами двух названных дивизий и правофланговых соединений из 52-й армии нам удалось потеснить вражеские войска, оседлавшие дорогу Мясной Бор - Новая Кересть, и начиная с 27 марта транспорты с боеприпасами, продовольствием и фуражом снова двинулись по ней в расположение 2-й ударной. Однако этот коридор был настолько узким, что простреливался в некоторых местах даже из пулеметов.
В апреле 1942 года штаб 59-й армии разработал новый план частной операции по окружению и уничтожению противника в лесах юго-западнее Спасской Полисти. Это было вызвано тем, что оборонявшиеся здесь гитлеровцы все же не давали нам возможности держать устойчивую связь с войсками 2-й ударной армии.
С этой целью были созданы две группы, которые, действуя на встречных направлениях, должны были в итоге соединиться между собой, окружив, а затем и уничтожив части врага, находящиеся в районе юго-западнее Спасской Полисти. Следует сразу сказать, что эти группы в боях только за 14 и 15 апреля разгромили не менее полка из вражеской дивизии СС и тогда всего лишь 1-2 километра отделяли их от окончательного соединения друг с другом, а значит, и от выполнения стоявшей перед ними задачи.
В этих условиях последовал еще один частный боевой приказ нашего штаарма, в котором предлагалось продолжить усилия по соединению теперь уже с частями 4-й гвардейской стрелковой дивизии из 2-й ударной армии. В частности, эта задача ставилась 7-й гвардейской танковой и 58-й стрелковой бригадам. Им предлагалось вести наступление под сильным прикрытием с фронта, охраняя фланги, применяя внезапные ночные атаки. Да и с 4-й гвардейской стрелковой дивизией нашим бригадам рекомендовалось соединяться ночью, чтобы атака была более решительной и внезапной.
Затем были отданы и другие боевые приказы и распоряжения. В результате всех этих усилий нашего командования и штаба 7-я гвардейская танковая и 58-я стрелковая бригады через несколько дней установили боевую связь с 4-й гвардейской дивизией из 2-й ударной армии - один наш танк вышел в ее расположение.
Но вскоре противник сильными контратаками принудил наших танкистов и стрелков начать отход. Более того, в течение 22-24 апреля ему удалось расчленить части 7-й гвардейской танковой и 58-й стрелковой бригад, лишить их связи между собой и общего управления. Они перешли к обороне на занимаемых рубежах.
* * *
В конце апреля и в первой половине мая 1942 года мы все еще вели трудные бои с противником, который старался во что бы то ни стало закрыть тот узкий коридор, что продолжал соединять нас с частями и соединениями 2-й ударной армии. Но он, этот коридор, все-таки жил, действовал, временами то еще более сужаясь, то несколько расширяясь.
Командование фронта, не довольствуясь доставкой продовольствия и боеприпасов попавшей в трудное положение армии только по коридору, направляло в район, где дралась 2-я ударная, и десятки грузовых самолетов. Но сбрасываемые с них на парашютах контейнеры нередко падали в такие гиблые болота, что за ними не решались лезть даже самые отчаянные бойцы.
Мне из тех дней особенно запомнился момент, когда по сооруженной нами дороге-лежневке красноармейцы тащили на себе во 2-ю ударную армию ящики со снарядами. В конце апреля прошли обильные дожди. Болота буквально вздулись от паводковых вод. Настил лежневки всплыл и теперь напоминал подвесной мост. И вот по нему-то, взвалив ящики на плечи, и шли бойцы нашей армии во 2-ю ударную. Грязь непролазная. Лямки режут плечи, сдавливают грудь, трудно дышать.
Впереди то и дело встречаются ручьи, которые нужно преодолевать вброд. Некоторые наиболее ослабевшие бойцы падают. Тогда их груз подхватывают другие. И тянется, тянется через темный лес цепочка людей. Неудержимо, упорно...
25 апреля 1942 года 59-ю возглавил новый командарм - генерал-майор И. Т. Коровников. Он вступил в командование армией в тяжелейшее время. Но, будучи смелым и решительным человеком, имеющим уже практику командования оперативной группой, Иван Терентьевич сразу же взялся за налаживание работы штаба, принял меры к его укомплектованию знающими штабную службу людьми. Новый командарм потребовал от работников штаба, и в частности от оперативного отдела, более тщательного, детального изучения противника, его тактики, призвал смелее навязывать ему свою инициативу.
Генерал-майор И. Т. Коровников сразу же пришелся всем нам, штабистам, по душе. Мы хорошо знали, что в прошлом Иван Терентьевич был комиссаром корпуса, а значит, умеет работать с людьми, выслушивать их советы. А в штабном деле, как, впрочем, и во всяком другом, умение выслушать младшего, вовремя уловить в его идее рациональное зерно, поддержать эту идею и провести ее в жизнь - очень важное качество старшего начальника.
Как показало время, генерал-майор И. Т. Коровников этим качеством обладал.
13 мая командование фронта отдало распоряжение 59-й армии прекратить активные действия и перейти к обороне на достигнутых рубежах. Этой паузой наш командарм и штаб поспешили воспользоваться для наведения должного порядка в войсках, пополнения боеприпасами и продовольствием. Сразу же началось и инженерное оборудование обороны. А это было далеко не легким делом. Местность в этих краях такова, что в землю не зароешься. Стоит только раз копнуть лопатой, как вот она, вода. Да и кругом - болота, трясина. Здесь не только укрыться, сухого места, чтобы присесть, не найдешь.
Особенно трудно было оборудовать огневые позиции для артиллерийских орудий. Приходилось сооружать из бревен настилы и ставить на них пушки, минометы.
Старые блиндажи и окопы, в которых войска находились зимой, тоже затопило водой. Их пришлось покинуть, хотя они и были хорошо оборудованы отрыты в полный рост, покрыты настилами кругляков в два или три наката.
Да, весна принесла нам немало хлопот. Пришлось все сооружать заново. Бойцы делали срубы, в стенах прорезали амбразуры, чтобы можно было вести огонь в разных направлениях. Затем эти срубы обкладывали дерном, обсыпали землей, маскировали ветками. Находиться в таких блиндажах было хорошо сухо, воздух чистый. Но попади снаряд или мина в этот домик на курьих ножках - несдобровать.
В конце мая советское командование приняло наконец решение отвести войска 2-й ударной армии с занимаемых рубежей, так как ее положение день ото дня становилось все более трагичным. Ее арьергардные соединения под давлением противника и так уже медленно отходили на восток, а авангард тщетно старался пробить более или менее подходящий коридор. Войска нашей 59-й и 52-й армий, растянутые на широком фронте, тоже еле сдерживали врага, пытавшегося расширить разрыв между нами и 2-й ударной. А резервов у нас тогда не было.
Начали искать выход из создавшегося положения. Штаб 59-й армии в короткие сроки подготовил план операции по ликвидации противника, оборонявшегося на выступе юго-западнее Спасской Полисти. Разрабатывал его начальник оперативного отдела подполковник Л. М. Крылов. Он заступил на этот пост в мае 1942 года. И надо сказать, очень быстро вошел в курс дела. А до Леонида Михайловича нам, как мне рассказали, на начальников оперотдела не очень-то везло. Они часто менялись, а подчас приходили и такие, которые просто не справлялись со своими обязанностями, и их переводили на другую работу. Подполковник Крылов, имея хорошую штабную подготовку, опыт командования соединением, сумел в довольно короткое время сплотить отдел, изучить сильные и слабые стороны каждого работника и затем правильно использовать его на наиболее подходящем участке.
Но вот при разработке плана операции... В нем подполковник Л. М. Крылов указал, что выступ юго-западнее Спасской Полисти обороняют до 17 пехотных батальонов противника - примерно 6 тысяч человек. У фашистов 70 минометов, 45 пушек ПТО, около 400 станковых пулеметов. Кроме того, их поддерживают 4 тяжелые батареи и до 20 легких артиллерийских.
Выступ вплотную нависает над коммуникациями 2-й ударной армии и создает постоянные трудности для работы ее тылов. Передний край обороны противника насыщен дзотами, блиндажами из бревенчатых срубов и инженерными заграждениями. Все это прикрывается организованной системой огня.
Замысел операции сводился к тому, что 59-я армия свой главный удар силами трех стрелковых дивизий, двух стрелковых и двух танковых бригад при поддержке артиллерии будет наносить в направлении отметки 32,2, высоты Подошва и поляны с отметкой 40,3 Он увязывался со встречным ударом 2-й ударной армии. Вспомогательный удар поручено нанести одной нашей стрелковой дивизии.
Учитывая прочность обороны противника и ее глубину, оперативное построение армии на главном направлении - в три эшелона. Резерв - одна стрелковая бригада со средствами усиления.
Думается, что такое оперативное построение армии было по тому времени не совсем верным, потому что наши слишком уплотненные боевые порядки почти тотчас же подверглись сильному артиллерийско-минометному обстрелу и бомбежкам противника, и мы уже в первые часы понесли неоправданные потери. Надо было, по-моему, учесть два обстоятельства: полное господство авиации противника в воздухе и наличие у него мощных артиллерийских групп - и именно из этого исходить при разработке плана операции. Но...
Короче говоря, наши последующие действия снова не принесли успеха. Противник не только локализовал все наши удары, но, повторяю, огнем артиллерии и бомбежками нанес войскам значительные потери.
Мы попали в трудное положение. Об этом же свидетельствует и хранящаяся в архивах записка генерал-майора И. Т. Коровникова, направленная им в те дни в штаб армии, а уже оттуда - в штаб фронта. В ней говорится: "Надо немедленно донести Военному совету фронта, что противник ведет непрерывные активные действия авиацией, наши боевые порядки нарушены, что командование армии принимает меры к восстановлению положения и что действующие с запада части 2-й ударной армии об этом поставлены в известность"{2}. Командарм просил далее Военный совет фронта прикрыть действия 59-й армии с воздуха и выделить хотя бы дивизион зенитных пушек среднего калибра для борьбы с авиацией врага.