В пять минут двенадцатого ее «Гольф» Уже мчался к шоссе МЗ.
Харри Сэнсом вернулся домой в половине восьмого утра в дурном расположении духа — дежурство было не из легких. Открыв дверь, он сразу же понял, что квартира пуста, а когда зажег свет, увидел, что жена приходила и ушла. Все кругом блестело. Как всегда. В этой чертовой квартирке даже пыли не бывает. Будто и не живут тут! Мама давно ему говорила, что жена у него чистюля из чистюль. «У вас всегда все просто сияет, аж противно… Поэтому я к вам и не езжу. Дом у вас какой-то нежилой. Завели бы детишек, все было бы по-другому».
Харри нарочно бросил плащ в угол и пошел на кухню за пивом. На холодильнике он увидел записку, прочел ее и, скомкав, швырнул на пол. Как всегда! У ее проклятого папочки новый удар! Сколько лет Харри его знает, столько лет старикан помирает. Последние лет шесть он может общаться только письменно — научился писать левой рукой после того, как у него отнялась речь и правая половина тела. Сила духа у него есть, это точно. Поживи-ка так, словно за яйца подвешенный… Правда, его стерва-женушка яйца ему открутила лет сто тому назад.
Теперь весь праздник насмарку. А к нему полгода готовились. Мама обидится. Неужели Тесса не могла немного подождать — сходила бы с ним, а потом бы ехала в свой Дорсет.
Нe помирает же старик… Или помирает? В записке об этом ни слова. Да нет же, это просто предлог, чтобы испортить семейный праздник. Что угодно придумает, лишь бы не видаться с его родственниками.
Он наполовину опустошил банку с пивом. Ну и черт с ней! Господи, мама его со свету сживет! Она обожает, когда все собираются вместе — дети, их мужья и жены, внуки — за круглым столом. Правда, в новой столовой все за раз не усаживаются, она вполовину меньше той, что была в их старом доме, где они родились и выросли.
Харри представил себе, как мать фыркнет презрительно, как подожмет губы. «Меня это не удивляет. Она могла такое и подстроить. Сам знаешь, она терпеть не может к нам в гости ходить. Конечно, твой отец был простым докером, а ее — ее папочка епископ. Скажи мне ради Бога, как тебя угораздило выбрать жену не из наших?»
Как угораздило, как угораздило… Харри допил пиво. Если Тесса захочет позвонить, пусть звонит. Побеседует с автоответчиком.
И он пошел за следующей банкой.
К воротам домика, в который родители перебрались из епископского дворца, когда стало ясно, что после второго удара отец не оправится, Тесса подъехала в час ночи. Луна заливала серебристым светом лужайки, в холле и в комнате отца на первом этаже горел свет.
«Гольф» она оставила на посыпанной гравием дорожке перед домом, взяла сумку и пошла к крыльцу. Входная дверь распахнулась. На пороге стоял невысокий смуглый человек.
— Добрый вечер, мисс Тесса. Доехали нормально? — Он взял у нее сумку.
— Да, спасибо. Как там дела?
— Этот удар может быть последним. Он парализован полностью. Может только моргать глазами и не всегда понимает, что ему говорят.
Говорил Риггз спокойно, но Тесса понимала, что у него на душе.
— Ваша матушка с ним. Идите туда, а я разогрею вам суп. Я и сандвич приготовил.
— Спасибо, Риггзи. — Тесса называла его так с детства — сколько она себя помнила, он всегда был с отцом. Есть ей совсем не хотелось, но она знала, что ее отказ огорчит его. Риггз считал, что в дороге всегда разыгрывается аппетит.
Дороти Паджет сидела в кресле и спокойно вышивала шелком. Когда-то это была комната для завтраков, переоборудованная сейчас в больничную палату. Дороти не стала вставать, просто подняла голову.
— Тесса, — сказала она тоном человека, который знает, что такое выполнять свой долг. — Надеюсь, ты добралась без приключений?
— Да, спасибо. — Тесса поцеловала мать в щеку и подошла к кровати. Отец спал. Лицо бледное — ни кровинки, и Тесса почему-то вспомнила гробницы средневековых святых, которых так много в соборах Дорчестера. Только опущенные уголки рта выдавали его состояние.
— Когда это случилось? — спросила она.
— Риггз увидел, когда принес ему ужин. Доктор Гиффорд говорит, что следующий удар будет последним. На сей раз твой отец выжил только потому, что у него крепкое сердце. Оно его и поддерживает, но надолго ли? Я решила, что лучше тебя вызвать. Сама понимаешь — заранее ничего сказать нельзя. Сколько ты можешь здесь пробыть?
— До вечера воскресенья.
— А что твой муж?
Доротея никогда не называла мужа дочери по имени.
— У его старшей сестры завтра серебряная свадьба, мы приглашены, — сказала Тесса. — Ему надо там быть.
— Тем лучше, — заметила мать. — Он никогда не знает, чем ему здесь заняться. Наверное, поэтому он больше сюда и не ездит.
Зять Доротею больше не интересовал. Она подняла свои темно-синие, как у Тессы, глаза на дочь и пристально на нее посмотрела.
— Если ты еще немного похудеешь, то будешь пролезать в игольное ушко.
Сама она была дамой внушительной, с огромным бюстом и необъятными бедрами. Но по-прежнему оставалась красивой. Она была яркой блондинкой вагнеровского типа (в юности ее даже звали Вал, сокращенное от Валькирии), с уверенным громким голосом и со столь же уверенными манерами. Когда муж ее был епископом, всем было понятно, что занимается он только делами церкви, а она держит под контролем всю епархию. После первого удара он оправлялся долго, но все же встал на ноги, но пять лет спустя последовал второй удар, вследствие чего ему пришлось удалиться от дел в возрасте шестидесяти пяти лет, что весьма огорчило его жену, вынужденную поступиться своими амбициями. Ей повезло — преемник мужа был фигурой незначительной, выпускник какого-то нового университета, сам из рабочей семьи, и жена была ему под стать — ни ума, ни породы. Конкуренции она составить не могла, поэтому Доротее удалось не выпустить бразды правления епархией из своих цепких рук. Тесса хорошо знала, что мать без боя не сдается.
— Бедный папа, — пробормотала она. Как же этот мягкий, милый человек женился на такой самоуверенной и властной женщине? Тесса всегда была ближе к отцу, а не к матери, хотя и понимала, что главной гордостью родителей был Руперт. Смерть сына и страшные обстоятельства этой смерти — вот чего Хью Паджет не смог вынести.
Тесса постаралась отогнать от себя воспоминания.
— Уже поздно. Может быть, ты пойдешь спать, мама? Поесть я могу и здесь.
Доротея поджала губы.
— Ты, наверное, привыкла на своей работе и к странному распорядку дня, и к странным людям. — Сделав это заявление, она продолжала так же громогласно: — А вот и Риггз с супом и сандвичами. Не засиживайся. И вы тоже, Риггз. Завтра вы понадобитесь. В одиннадцать тридцать у меня собрание женского совета.
Риггз и Тесса только переглянулись.
Оставшись одна, Тесса пододвинула стул поближе к кровати и поставила поднос на колени. Густой овощной суп с приправами, сандвич с холодным ростбифом и хреном. Риггз знал, что Тесса любит, и всегда старался это ей и приготовить. В отличие от Доротеи, заявлявшей, что относится она к детям одинаково, Риггз не скрывал, что любимица его — Тесса. А про Руперта он догадался с самого начала. Риггз был немногословен, но все примечал.
— Как получилось, что ты все знал о Руперте? Ведь даже отец узнал, когда было уже поздно, — сказала ему Тесса на похоронах.
— Потому что твой отец не обращает внимания на самые обычные вещи. Как все идеалисты, он находит извинения слишком многому. Такие люди судят поверхностно, и он просто не понимал, что происходит с сыном.
— Но ты не можешь не признать, что Руперт умел произвести самое благоприятное впечатление, — начала было возражать Тесса и вдруг с горечью поняла, что завидовать уже нечему.
— Конечно. Когда он шел по улице, люди всегда оборачивались ему вслед. Он был из тех, про которых в Библии говорится как о «гробах повапленных».
Только Руперт был всегда таким милым, таким жизнелюбивым…
Тесса съела суп и сандвичи, поставила поднос на пол. Посмотрела на отца — он не шевелился. Тесса достала из комода плед и завернулась в него. Ложиться ей не хотелось — она знала, что не заснет. У нее было неспокойно на душе, не только потому, что отец был при смерти. Их уже предупреждали однажды, что он на пороге смерти, и тогда он отказался переступать через этот порог. От Хью Паджета дочь его унаследовала внутреннюю силу, скрытую под обманчиво-хрупкой внешностью. Она, как и он, была сильной личностью. Сын унаследовал материнскую уверенность в себе и броскую внешность (в годы ее молодости на нее тоже оборачивались на улицах). Руперт, как и Доротея, привык быть в центре внимания и воспринимал это как должное.
Тесса пошла в отца, с детства была застенчива, при гостях старалась вести себя незаметно, на что, впрочем, и внимания не обращали — Руперт держал площадку. Когда его отправили в Итон, она тосковала по нему. Девятилетнюю Тессу привезли в Итон на ежегодные летние празднества, и она была поражена тому, каким длинноногим красавцем стал ее брат, неотразимый в своем вышитом жилете.
Но однажды он совершенно неожиданно вернулся домой посреди года — случилась неприятность. Какого рода, Тессе не объяснили, она знала только, что ее брат совершил некий проступок, за который был исключен из школы. Мать из Валькирии превратилась в безутешную Изольду, а отец удалился в свою часовню, где предавался молитвам — так он поступал всегда в трудные минуты.
Так Тесса поняла, что случилось действительно что-то серьезное. Но никто не стал объяснять ей, что именно. Даже Риггз молчал.
— Почему вы не говорите мне, за что исключили Руперта? — спрашивала она. — Я знаю, что из школы отсылают только за что-нибудь ужасное. Что он натворил?
— У него неприятности, — говорил Риггз.
— Но у него всегда бывали какие-нибудь неприятности!
— Теперь мы знаем, какие именно. — Из Риггза ничего больше нельзя было вытянуть.
И только услышав его разговор с мистером Генри, который служил у них садовником пятнадцать лет, услышав, как Риггз с отвращением говорит: «Предупреждал я, что так и будет», Тесса выяснила, что случилось. «Мастер Руперт — грязный маленький содомит», — презрительно сказал тогда Риггз. Что это значит, она не знала — в доме таких слов не употребляли, поэтому она обратилась к Оксфордскому словарю, что ей мало помогло, потому что она не знала и что такое «противоестественные сношения», но спрашивать об этом у взрослых не решилась.
Тессу отдали в школу-интернат, и только тогда она узнала, за что же именно Руперта в шестнадцать лет исключили с позором из Итона. Он прожил дома до восемнадцати лет, после чего уехал. Отец никогда не спрашивал о том, как он живет, а мать об этом никогда не говорила. Его застали в постели с другим мальчиком. Обоих исключили.
В интернате девочки говорили про гомосексуализм — у многих из них братья учились в Итоне, и они имели об этом представление. В семье Тессы вопросы пола не обсуждались. И она стала еще более скрытной, особенно после того, как ей не разрешили общаться с братом, переехавшим в Лондон. Мать навещала его время от времени, но домой Руперт не приезжал. Изредка она получала от него открытки, вложенные в письмо к матери. Чаще всего он писал из-за границы — из Марокко, Танжера, с какого-то острова на восточном побережье Америки. Он всегда поздравлял ее с Рождеством и с днем рождения, мать передавала ей его подарки, о которых отцу не говорили.
Ей исполнилось восемнадцать, старый скандал был давно забыт, и тогда наконец она узнала, почему брату не дозволялось общаться с семьей. Она приехала с матерью в Лондон, жили они у младшей сестры матери Марианны, у которой была дочь, ровесница Тессы. Тессу и Арабеллу пора было выводить в свет — они готовились к первому балу.
Тесса набралась смелости и позвонила Руперту из телефона-автомата. Номер его она нашла в записной книжке матери. Он обрадовался ее звонку и договорился встретиться с ней в «Маркс энд Спенсер» у Марбл-Арч.
— Внизу есть кафе. Там днем бывает много народу, поэтому нас вряд ли кто заметит. Ты же, наверное, не сказала маме, что нарушила ее правила…
— Ты что, меня дурочкой считаешь? — обиделась Тесса. Ей отлично было известно, что будет, если мама узнает.
Он рассмеялся.
— Я знал, что ты умница. Молодец, взрослеешь. Я про тебя всегда думал — в тихом омуте черти водятся… Интересно, я тебя узнаю?
Тесса рассмеялась, и все ее опасения рассеялись. Руперт шутит — как в старое доброе время.
— Конечно!
— Что ж, проверим. Надеюсь, тебе удастся ускользнуть незамеченной — я так хочу с тобой встретиться.
— Я позвонила тебе, потому что сейчас как раз удобный момент. Мама отправилась в парикмахерскую, а потом у нее ленч с дядей Джорджем в Вестминстере. Я собиралась пройтись по магазинам с Беллой, но она решила сходить на утреннюю службу в церковь.
— Какая благоразумная особа! Кажется, раньше она такой не была. Значит, «Маркс энд Спенсер», через полчаса.
Она первая его увидела. На него, как обычно, глазела половина посетителей кафе, что ее совершенно не удивило — он стал еще красивее. У Руперта было классически правильное лицо с четко очерченным ртом и глубоко посаженными голубыми глазами с тяжелыми веками и пушистыми ресницами. Одет он был в элегантный костюм-тройку, темно-синий в узкую полоску, а туфли были начищены до зеркального блеска.
У него осталась привычка откидывать рукой со лба свои густые русые волосы.
Наверное, она изменилась больше, чем ей казалось, потому что узнал он ее, только когда она сказала ему: «Привет!» Он с радостным удивлением оглядел ее с ног до головы и улыбнулся.
— Господи, неужели это ты? Как же ты выросла! Дай-ка я на тебя посмотрю!
Он обнял ее, а потом стал пристально разглядывать. Взгляды окружающих были устремлены на него, но он, совсем как его мать, воспринимал это внимание как должное.
— Какая ты стала хорошенькая! О, и по-прежнему краснеешь! Интересно, много ли осталось в наше время восемнадцатилетних девиц, не разучившихся краснеть? Или за это надо благодарить матушку, которая охраняет тебя, как сокровища короны?
Тесса покраснела еще больше.
— Милая ты моя. — Он сказал это так, что Тесса вздрогнула от удовольствия. И продолжал, взяв Тессу под руку: — Сейчас мы с тобой отправимся в одно тихое местечко. Тебя там никто не узнает, а я у них — человек уважаемый. Там поболтаем. Тебя пускают в бары?
— Никогда туда не ходила, — призналась Тесса.
— Естественно. Мама тебя стережет. Ничего, когда-нибудь надо начинать.
Он отвел ее в маленький паб неподалеку от Уигмор-стрит. Там Тесса могла спокойно сидеть и любоваться на своего обожаемого брата, который очень мало изменился, только стал еще красивее и загадочнее.
Они ждали, когда им принесут «завтрак пахаря» — хлеб с сыром, и Тесса заметила, что здесь тоже на него поглядывают, как мужчины, так и женщины, кто-то украдкой, кто-то рассматривает в упор, и ее, как когда-то давно, обожгло завистью. Но любовь к нему была сильнее зависти, а папа учил ее, что добродетель всегда побеждает порок.
Он хотел знать про ее жизнь все, и она рассказала ему про школу, про то, как сдала экзамены.
— Я всегда говорил, что ты умница-разумница, — похвалил он.
Еще она рассказала про будущий бал и про то, как ходила к портнихе. Мама заказала ей чуть ли не целое приданое.
— Мама никогда не тратила на меня столько денег.
— Чем жирнее мушка, тем крупнее рыбка, сестренка. Должен тебе сказать, что мушка из тебя получилась прехорошенькая. Остерегайся жадных рыбок, ладно?
Он протянул к ней руку, провел пальцем по ее щеке.
— Милая ты моя, — проговорил он снова, но в голосе его было столько горечи, что у нее сжалось сердце. — Представить себе не мог, что есть еще на свете такие невинные создания.
— Ты будешь на каком-нибудь из балов? — спросила она дрогнувшим голосом.
Он расхохотался.
— Вряд ли! Дебютанткам я не особенно по вкусу. Да и мне не особенно нравится такое скопление бело-розовых девиц, выставленных на всеобщее обозрение. Это не для меня, радость моя. Я стараюсь ни за что не платить, если можно обойтись без этого.
— А что тебе нравится? — спросила она, набравшись смелости.
Она заметила, как на мгновение его голубые глаза потемнели, но потом он снова рассмеялся и сказал:
— А что придется, малышка. Итак, что тебе заказать? Тебе разрешают пить что-нибудь крепче молока? Наверное, да, раз тебя собираются выводить в свет. Отпразднуем нашу встречу бокалом вина? Здесь неплохие погреба.
— С удовольствием, — согласилась Тесса и торопливо добавила: — Я так скучала по тебе, Руперт. Тебе хорошо живется? Я хотела сказать, тебе нравится жить в Лондоне?
— Я наслаждаюсь жизнью, милая сестричка. И собираюсь заниматься этим, сколько смогу.
— Почему ты не приезжаешь домой? Почему папа никогда не спрашивает о тебе? Почему мама все время ездит в Лондон, а ты в Дорчестере не бываешь? Столько лет прошло после той истории, у многих девочек братья делали то же самое… они рассказывали об этом в школе. В школах для мальчиков такое часто случается, так почему же тебя так и не простили?
Она выпалила все на одном дыхании, боясь, что не хватит смелости докончить.
Руперт взглянул на сестру, и у него сжалось сердце.
Бедняжку так и держали в запертом сундуке, и все это — из-за его «тяжкого греха». А отец — он, наверное, так и простоит остаток жизни на коленях. Его удивляла мать. У нее всегда было достаточно здравого смысла.
Возможно, она так осмотрительна, потому что хочет, чтобы репутация дочери была незапятнанной — это так важно для удачного замужества. Мамочка из тех, кто до сих пор считает, что нет ничего важнее, нежели составить хорошую партию.
Руперт вспомнил, как однажды завел разговор о сестре, но Доротея тотчас его оборвала:
— Дорогой мой, ты живешь своей жизнью, и я не собираюсь тебя упрекать в этом. В конце концов, это давно не преследуется законом. Но есть и иные законы, и мне следует помнить о них, если я хочу устроить будущее твоей сестры.
— Боишься скандалов? — спросил он презрительно. Это давно его не волновало, он слишком хорошо знал, что такое лицемерие. Он вырос в доме, где религия была смыслом жизни, но теперь, избавившись оттого, что считал игом, он предпочитал не задумываться о подобных вещах.
— Учитывая наши обстоятельства, она должна быть белее снега, — сурово сказала мать. — К счастью, я хорошо воспитала ее, думаю, осложнений не предвидится, при условии, конечно, что ты не вмешаешься. Твой отец не переживет, если его дочь тоже попадет в немилость.
— Ну, до его светлости далеко…
— Твой отец священник скорее в духовном, нежели в светском смысле, — напомнила ему Доротея.
— То есть скорее преподобный Септимус Хардинг, нежели архидиакон Грантли?
Доротея нахмурилась. Чувства юмора у нее не было, и от сего остроумного сравнения она в восторг не пришла.
— Бедная мамочка, — сказал Руперт безо всякого сострадания. — Если бы это от тебя зависело, ты бы уже давно была женой архиепископа.
— Да, это дало бы простор моим талантам, — милостиво согласилась она.
— Тогда остается сожалеть, что от тебя это все-таки не зависит. Папа в политике не силен. Его беда в том, что он именно такой епископ, какими их представлял Христос — если, конечно, представлял, в чем я крайне сомневаюсь. Настоящий добропорядочный христианин, во всем повинующийся Божьим законам…
Услышав в голосе сына циничные нотки, Доротея прервала его:
— Твой отец ведет себя так, как предписывает его религия, что, как ты знаешь, для него крайне важно.
— Важнее, чем для меня, это уж точно. Бедный папочка такой ветхозаветный. Так что блудному сыну нет прощения — это все из Нового Завета. Но я и не представляю себя таковым. Эта роль не для меня. Может, здесь я и ошибся больше всего — не захотел быть лицемером.
— Твой отец тоже не хочет играть не свою роль. Он крайне не одобряет твоего образа жизни и ни за что не станет притворяться.
— О, мне отлично известно, что он не смирится с тем, что я гомосексуалист. И не будет у нас евангельского «пропадал и нашелся».
«С тобой все иначе, — думал Руперт, глядя на свою хорошенькую, как картинка, выросшую сестру. — Какая ты? Передалась ли тебе вера отца? Наверное, матери всех достойных женихов, глядя на тебя, думают о твоем ужасном брате. Бедная овечка. Боюсь, родство со мной не принесет тебе добра, впрочем, я не альтруист и никогда им не был. Моя стезя — гедонизм и все ему сопутствующее… У меня нет ни малейшего сомнения, что мамочка приложила все усилия, чтобы скрыть от тебя эту сторону жизни».
— О, — сказал он, пожимая плечами, словно она спрашивала о чем-то давно позабытом, — полагаю, папу огорчило то, что я отверг все, что было для него дорого. То, чего он хотел для меня, и то, к чему стремился я сам, были вещи противоположные. Жаль, что мы разошлись, но свою жизнь по чужой указке не прожить. Я пошел своей дорогой, и, к сожалению, она не совпала с дорогой моего отца.
— Но это же не повод избегать встреч.
— Он не желает меня видеть, — сказал Руперт.
— Но он обожал тебя! Ты был его гордостью!
— И гордость его не мирилась с моим падением.
И Руперт взял Тессу за руку. Он знал, что не ответил на ее вопросы. Его маленькая сестренка совсем не дурочка, здесь мама не права. Она говорит о ней, словно о восьмилетней девочке.
«А это совсем не так, — подумал он. — Через несколько лет моя сестренка всех удивит».
— Не беспокойся об этом, — попытался успокоить он сестру. — Я же не беспокоюсь. Ну же, улыбнись! — сказал он ласково, глядя на ее помрачневшее личико, такое хорошенькое в обрамлении густых золотистых волос. — Ты всегда была серьезным ребенком. Я совершенно доволен своей жизнью и не ропщу ни на что. Я сделал то, что хотел, и не жалею об этом. Надо идти за своей звездой, сестренка. И не слушай нашу мамочку, если она станет убеждать тебя, что это просто игра света. Делай то, что хочешь делать.
— Она не позволит, — грустно сказала Тесса.
— Чего не позволит?
— Поступить в университет. Она говорит, что девушке ни к чему ученая степень, она все равно не сможет ею воспользоваться.
— Она хочет выдать тебя замуж.
Еще один вздох.
— Да.
— Я бы замолвил за тебя словечко, но думаю, лучше маме не знать, что мы встретились и будем продолжать встречаться.
— Ой, правда?
— И еще я думаю, что ты теперь взрослая восемнадцатилетняя девушка и нам надо отпраздновать нашу встречу как полагается. Шампанским!
За следующие несколько месяцев Тесса видела брата много раз, тайком выбираясь на встречи с ним. В последний раз — в его квартире в Эннисмор-Гарденз. До этого она была там только однажды и недолго. Обычно они встречались в каком-нибудь неприметном пабе, но как-то днем, когда она уже сидела в пабе и ждала его, он позвонил и попросил ей передать, что задержался, поэтому будет лучше, если она поймает такси и приедет к нему.
Оказавшись у Руперта, она была поражена роскошью обстановки — ведь Руперт, насколько ей было известно, не работал. У него были деньги — наследство от бабушки Нортон, Тесса тоже должна была получить свою долю, когда ей исполнится двадцать один год, но надолго ли хватит пятидесяти тысяч фунтов, если тратить их на золотые портсигары, хрустальные графины и стаканы Баккара и на продукты из дорогого «Фортнума»? Руперту было двадцать три года, и жил он не по средствам (Тесса слышала, как однажды ее дядя Джордж, член парламента, говорил так о другом члене парламента). Руперт позволял себе так много, что деньги должны были уже кончиться. Но откуда же они появлялись снова? Квартира у него была такая, каких она никогда прежде не видела, роскошная… почему-то Тессе пришло на ум слово «декадентская». Тесса тогда только что прочла тайком от матери «Портрет Дориана Грея», и квартира Руперта была как раз такой, какой она представляла себе жилище Дориана, изысканным обиталищем сибарита. Она была просторной, с тяжелой резной мебелью, в гостиной темно-красные обои с узорами, на окнах — тяжелые гардины в тон — похоже на шкатулку, в которой лежит флакон с дорогими восточными духами. Почему-то пахло ладаном — или это были ароматические палочки? В общем, чем-то экзотическим.
Но самым удивительным были зеркала.
Особенно те, что в спальне. Тесса никогда в жизни не видела такой спальни. Зеркала там были на стенах и на потолке — можно было любоваться сотней собственных отражений.
— Я бы не стала так делать, — сказала она задумчиво, оглядываясь по сторонам. — Мне бы надоело смотреть на себя.
— Здесь мы с тобой отличаемся, сестренка. Мне не надоедает. Мне нравится смотреть на себя в зеркало.
Во время своего второго посещения этой квартиры как-то днем она увидела отражение брата именно в этих зеркалах. Тогда-то она и узнала, к своему ужасу, как он зарабатывал деньги, которые тратил столь щедро.
Он решил пригласить ее на чай. Тесса хотела пойти в «Риц», но он сказал, что там-то их наверняка кто-нибудь увидит, а это ни к чему.
— Мы вместе — падшее создание и чистый ангел? Нет уж! Чай подают и в «Уолдорфе». Там мы не встретим никого из знакомых. Встретимся в холле в четверть пятого.
Утром Тесса была на очередной примерке, после которой мама отправилась на ленч с приятельницами, благосклонно разрешив Тессе навестить свою подругу на Кадоган-сквер.
Харри Сэнсом вернулся домой в половине восьмого утра в дурном расположении духа — дежурство было не из легких. Открыв дверь, он сразу же понял, что квартира пуста, а когда зажег свет, увидел, что жена приходила и ушла. Все кругом блестело. Как всегда. В этой чертовой квартирке даже пыли не бывает. Будто и не живут тут! Мама давно ему говорила, что жена у него чистюля из чистюль. «У вас всегда все просто сияет, аж противно… Поэтому я к вам и не езжу. Дом у вас какой-то нежилой. Завели бы детишек, все было бы по-другому».
Харри нарочно бросил плащ в угол и пошел на кухню за пивом. На холодильнике он увидел записку, прочел ее и, скомкав, швырнул на пол. Как всегда! У ее проклятого папочки новый удар! Сколько лет Харри его знает, столько лет старикан помирает. Последние лет шесть он может общаться только письменно — научился писать левой рукой после того, как у него отнялась речь и правая половина тела. Сила духа у него есть, это точно. Поживи-ка так, словно за яйца подвешенный… Правда, его стерва-женушка яйца ему открутила лет сто тому назад.
Теперь весь праздник насмарку. А к нему полгода готовились. Мама обидится. Неужели Тесса не могла немного подождать — сходила бы с ним, а потом бы ехала в свой Дорсет.
Нe помирает же старик… Или помирает? В записке об этом ни слова. Да нет же, это просто предлог, чтобы испортить семейный праздник. Что угодно придумает, лишь бы не видаться с его родственниками.
Он наполовину опустошил банку с пивом. Ну и черт с ней! Господи, мама его со свету сживет! Она обожает, когда все собираются вместе — дети, их мужья и жены, внуки — за круглым столом. Правда, в новой столовой все за раз не усаживаются, она вполовину меньше той, что была в их старом доме, где они родились и выросли.
Харри представил себе, как мать фыркнет презрительно, как подожмет губы. «Меня это не удивляет. Она могла такое и подстроить. Сам знаешь, она терпеть не может к нам в гости ходить. Конечно, твой отец был простым докером, а ее — ее папочка епископ. Скажи мне ради Бога, как тебя угораздило выбрать жену не из наших?»
Как угораздило, как угораздило… Харри допил пиво. Если Тесса захочет позвонить, пусть звонит. Побеседует с автоответчиком.
И он пошел за следующей банкой.
К воротам домика, в который родители перебрались из епископского дворца, когда стало ясно, что после второго удара отец не оправится, Тесса подъехала в час ночи. Луна заливала серебристым светом лужайки, в холле и в комнате отца на первом этаже горел свет.
«Гольф» она оставила на посыпанной гравием дорожке перед домом, взяла сумку и пошла к крыльцу. Входная дверь распахнулась. На пороге стоял невысокий смуглый человек.
— Добрый вечер, мисс Тесса. Доехали нормально? — Он взял у нее сумку.
— Да, спасибо. Как там дела?
— Этот удар может быть последним. Он парализован полностью. Может только моргать глазами и не всегда понимает, что ему говорят.
Говорил Риггз спокойно, но Тесса понимала, что у него на душе.
— Ваша матушка с ним. Идите туда, а я разогрею вам суп. Я и сандвич приготовил.
— Спасибо, Риггзи. — Тесса называла его так с детства — сколько она себя помнила, он всегда был с отцом. Есть ей совсем не хотелось, но она знала, что ее отказ огорчит его. Риггз считал, что в дороге всегда разыгрывается аппетит.
Дороти Паджет сидела в кресле и спокойно вышивала шелком. Когда-то это была комната для завтраков, переоборудованная сейчас в больничную палату. Дороти не стала вставать, просто подняла голову.
— Тесса, — сказала она тоном человека, который знает, что такое выполнять свой долг. — Надеюсь, ты добралась без приключений?
— Да, спасибо. — Тесса поцеловала мать в щеку и подошла к кровати. Отец спал. Лицо бледное — ни кровинки, и Тесса почему-то вспомнила гробницы средневековых святых, которых так много в соборах Дорчестера. Только опущенные уголки рта выдавали его состояние.
— Когда это случилось? — спросила она.
— Риггз увидел, когда принес ему ужин. Доктор Гиффорд говорит, что следующий удар будет последним. На сей раз твой отец выжил только потому, что у него крепкое сердце. Оно его и поддерживает, но надолго ли? Я решила, что лучше тебя вызвать. Сама понимаешь — заранее ничего сказать нельзя. Сколько ты можешь здесь пробыть?
— До вечера воскресенья.
— А что твой муж?
Доротея никогда не называла мужа дочери по имени.
— У его старшей сестры завтра серебряная свадьба, мы приглашены, — сказала Тесса. — Ему надо там быть.
— Тем лучше, — заметила мать. — Он никогда не знает, чем ему здесь заняться. Наверное, поэтому он больше сюда и не ездит.
Зять Доротею больше не интересовал. Она подняла свои темно-синие, как у Тессы, глаза на дочь и пристально на нее посмотрела.
— Если ты еще немного похудеешь, то будешь пролезать в игольное ушко.
Сама она была дамой внушительной, с огромным бюстом и необъятными бедрами. Но по-прежнему оставалась красивой. Она была яркой блондинкой вагнеровского типа (в юности ее даже звали Вал, сокращенное от Валькирии), с уверенным громким голосом и со столь же уверенными манерами. Когда муж ее был епископом, всем было понятно, что занимается он только делами церкви, а она держит под контролем всю епархию. После первого удара он оправлялся долго, но все же встал на ноги, но пять лет спустя последовал второй удар, вследствие чего ему пришлось удалиться от дел в возрасте шестидесяти пяти лет, что весьма огорчило его жену, вынужденную поступиться своими амбициями. Ей повезло — преемник мужа был фигурой незначительной, выпускник какого-то нового университета, сам из рабочей семьи, и жена была ему под стать — ни ума, ни породы. Конкуренции она составить не могла, поэтому Доротее удалось не выпустить бразды правления епархией из своих цепких рук. Тесса хорошо знала, что мать без боя не сдается.
— Бедный папа, — пробормотала она. Как же этот мягкий, милый человек женился на такой самоуверенной и властной женщине? Тесса всегда была ближе к отцу, а не к матери, хотя и понимала, что главной гордостью родителей был Руперт. Смерть сына и страшные обстоятельства этой смерти — вот чего Хью Паджет не смог вынести.
Тесса постаралась отогнать от себя воспоминания.
— Уже поздно. Может быть, ты пойдешь спать, мама? Поесть я могу и здесь.
Доротея поджала губы.
— Ты, наверное, привыкла на своей работе и к странному распорядку дня, и к странным людям. — Сделав это заявление, она продолжала так же громогласно: — А вот и Риггз с супом и сандвичами. Не засиживайся. И вы тоже, Риггз. Завтра вы понадобитесь. В одиннадцать тридцать у меня собрание женского совета.
Риггз и Тесса только переглянулись.
Оставшись одна, Тесса пододвинула стул поближе к кровати и поставила поднос на колени. Густой овощной суп с приправами, сандвич с холодным ростбифом и хреном. Риггз знал, что Тесса любит, и всегда старался это ей и приготовить. В отличие от Доротеи, заявлявшей, что относится она к детям одинаково, Риггз не скрывал, что любимица его — Тесса. А про Руперта он догадался с самого начала. Риггз был немногословен, но все примечал.
— Как получилось, что ты все знал о Руперте? Ведь даже отец узнал, когда было уже поздно, — сказала ему Тесса на похоронах.
— Потому что твой отец не обращает внимания на самые обычные вещи. Как все идеалисты, он находит извинения слишком многому. Такие люди судят поверхностно, и он просто не понимал, что происходит с сыном.
— Но ты не можешь не признать, что Руперт умел произвести самое благоприятное впечатление, — начала было возражать Тесса и вдруг с горечью поняла, что завидовать уже нечему.
— Конечно. Когда он шел по улице, люди всегда оборачивались ему вслед. Он был из тех, про которых в Библии говорится как о «гробах повапленных».
Только Руперт был всегда таким милым, таким жизнелюбивым…
Тесса съела суп и сандвичи, поставила поднос на пол. Посмотрела на отца — он не шевелился. Тесса достала из комода плед и завернулась в него. Ложиться ей не хотелось — она знала, что не заснет. У нее было неспокойно на душе, не только потому, что отец был при смерти. Их уже предупреждали однажды, что он на пороге смерти, и тогда он отказался переступать через этот порог. От Хью Паджета дочь его унаследовала внутреннюю силу, скрытую под обманчиво-хрупкой внешностью. Она, как и он, была сильной личностью. Сын унаследовал материнскую уверенность в себе и броскую внешность (в годы ее молодости на нее тоже оборачивались на улицах). Руперт, как и Доротея, привык быть в центре внимания и воспринимал это как должное.
Тесса пошла в отца, с детства была застенчива, при гостях старалась вести себя незаметно, на что, впрочем, и внимания не обращали — Руперт держал площадку. Когда его отправили в Итон, она тосковала по нему. Девятилетнюю Тессу привезли в Итон на ежегодные летние празднества, и она была поражена тому, каким длинноногим красавцем стал ее брат, неотразимый в своем вышитом жилете.
Но однажды он совершенно неожиданно вернулся домой посреди года — случилась неприятность. Какого рода, Тессе не объяснили, она знала только, что ее брат совершил некий проступок, за который был исключен из школы. Мать из Валькирии превратилась в безутешную Изольду, а отец удалился в свою часовню, где предавался молитвам — так он поступал всегда в трудные минуты.
Так Тесса поняла, что случилось действительно что-то серьезное. Но никто не стал объяснять ей, что именно. Даже Риггз молчал.
— Почему вы не говорите мне, за что исключили Руперта? — спрашивала она. — Я знаю, что из школы отсылают только за что-нибудь ужасное. Что он натворил?
— У него неприятности, — говорил Риггз.
— Но у него всегда бывали какие-нибудь неприятности!
— Теперь мы знаем, какие именно. — Из Риггза ничего больше нельзя было вытянуть.
И только услышав его разговор с мистером Генри, который служил у них садовником пятнадцать лет, услышав, как Риггз с отвращением говорит: «Предупреждал я, что так и будет», Тесса выяснила, что случилось. «Мастер Руперт — грязный маленький содомит», — презрительно сказал тогда Риггз. Что это значит, она не знала — в доме таких слов не употребляли, поэтому она обратилась к Оксфордскому словарю, что ей мало помогло, потому что она не знала и что такое «противоестественные сношения», но спрашивать об этом у взрослых не решилась.
Тессу отдали в школу-интернат, и только тогда она узнала, за что же именно Руперта в шестнадцать лет исключили с позором из Итона. Он прожил дома до восемнадцати лет, после чего уехал. Отец никогда не спрашивал о том, как он живет, а мать об этом никогда не говорила. Его застали в постели с другим мальчиком. Обоих исключили.
В интернате девочки говорили про гомосексуализм — у многих из них братья учились в Итоне, и они имели об этом представление. В семье Тессы вопросы пола не обсуждались. И она стала еще более скрытной, особенно после того, как ей не разрешили общаться с братом, переехавшим в Лондон. Мать навещала его время от времени, но домой Руперт не приезжал. Изредка она получала от него открытки, вложенные в письмо к матери. Чаще всего он писал из-за границы — из Марокко, Танжера, с какого-то острова на восточном побережье Америки. Он всегда поздравлял ее с Рождеством и с днем рождения, мать передавала ей его подарки, о которых отцу не говорили.
Ей исполнилось восемнадцать, старый скандал был давно забыт, и тогда наконец она узнала, почему брату не дозволялось общаться с семьей. Она приехала с матерью в Лондон, жили они у младшей сестры матери Марианны, у которой была дочь, ровесница Тессы. Тессу и Арабеллу пора было выводить в свет — они готовились к первому балу.
Тесса набралась смелости и позвонила Руперту из телефона-автомата. Номер его она нашла в записной книжке матери. Он обрадовался ее звонку и договорился встретиться с ней в «Маркс энд Спенсер» у Марбл-Арч.
— Внизу есть кафе. Там днем бывает много народу, поэтому нас вряд ли кто заметит. Ты же, наверное, не сказала маме, что нарушила ее правила…
— Ты что, меня дурочкой считаешь? — обиделась Тесса. Ей отлично было известно, что будет, если мама узнает.
Он рассмеялся.
— Я знал, что ты умница. Молодец, взрослеешь. Я про тебя всегда думал — в тихом омуте черти водятся… Интересно, я тебя узнаю?
Тесса рассмеялась, и все ее опасения рассеялись. Руперт шутит — как в старое доброе время.
— Конечно!
— Что ж, проверим. Надеюсь, тебе удастся ускользнуть незамеченной — я так хочу с тобой встретиться.
— Я позвонила тебе, потому что сейчас как раз удобный момент. Мама отправилась в парикмахерскую, а потом у нее ленч с дядей Джорджем в Вестминстере. Я собиралась пройтись по магазинам с Беллой, но она решила сходить на утреннюю службу в церковь.
— Какая благоразумная особа! Кажется, раньше она такой не была. Значит, «Маркс энд Спенсер», через полчаса.
Она первая его увидела. На него, как обычно, глазела половина посетителей кафе, что ее совершенно не удивило — он стал еще красивее. У Руперта было классически правильное лицо с четко очерченным ртом и глубоко посаженными голубыми глазами с тяжелыми веками и пушистыми ресницами. Одет он был в элегантный костюм-тройку, темно-синий в узкую полоску, а туфли были начищены до зеркального блеска.
У него осталась привычка откидывать рукой со лба свои густые русые волосы.
Наверное, она изменилась больше, чем ей казалось, потому что узнал он ее, только когда она сказала ему: «Привет!» Он с радостным удивлением оглядел ее с ног до головы и улыбнулся.
— Господи, неужели это ты? Как же ты выросла! Дай-ка я на тебя посмотрю!
Он обнял ее, а потом стал пристально разглядывать. Взгляды окружающих были устремлены на него, но он, совсем как его мать, воспринимал это внимание как должное.
— Какая ты стала хорошенькая! О, и по-прежнему краснеешь! Интересно, много ли осталось в наше время восемнадцатилетних девиц, не разучившихся краснеть? Или за это надо благодарить матушку, которая охраняет тебя, как сокровища короны?
Тесса покраснела еще больше.
— Милая ты моя. — Он сказал это так, что Тесса вздрогнула от удовольствия. И продолжал, взяв Тессу под руку: — Сейчас мы с тобой отправимся в одно тихое местечко. Тебя там никто не узнает, а я у них — человек уважаемый. Там поболтаем. Тебя пускают в бары?
— Никогда туда не ходила, — призналась Тесса.
— Естественно. Мама тебя стережет. Ничего, когда-нибудь надо начинать.
Он отвел ее в маленький паб неподалеку от Уигмор-стрит. Там Тесса могла спокойно сидеть и любоваться на своего обожаемого брата, который очень мало изменился, только стал еще красивее и загадочнее.
Они ждали, когда им принесут «завтрак пахаря» — хлеб с сыром, и Тесса заметила, что здесь тоже на него поглядывают, как мужчины, так и женщины, кто-то украдкой, кто-то рассматривает в упор, и ее, как когда-то давно, обожгло завистью. Но любовь к нему была сильнее зависти, а папа учил ее, что добродетель всегда побеждает порок.
Он хотел знать про ее жизнь все, и она рассказала ему про школу, про то, как сдала экзамены.
— Я всегда говорил, что ты умница-разумница, — похвалил он.
Еще она рассказала про будущий бал и про то, как ходила к портнихе. Мама заказала ей чуть ли не целое приданое.
— Мама никогда не тратила на меня столько денег.
— Чем жирнее мушка, тем крупнее рыбка, сестренка. Должен тебе сказать, что мушка из тебя получилась прехорошенькая. Остерегайся жадных рыбок, ладно?
Он протянул к ней руку, провел пальцем по ее щеке.
— Милая ты моя, — проговорил он снова, но в голосе его было столько горечи, что у нее сжалось сердце. — Представить себе не мог, что есть еще на свете такие невинные создания.
— Ты будешь на каком-нибудь из балов? — спросила она дрогнувшим голосом.
Он расхохотался.
— Вряд ли! Дебютанткам я не особенно по вкусу. Да и мне не особенно нравится такое скопление бело-розовых девиц, выставленных на всеобщее обозрение. Это не для меня, радость моя. Я стараюсь ни за что не платить, если можно обойтись без этого.
— А что тебе нравится? — спросила она, набравшись смелости.
Она заметила, как на мгновение его голубые глаза потемнели, но потом он снова рассмеялся и сказал:
— А что придется, малышка. Итак, что тебе заказать? Тебе разрешают пить что-нибудь крепче молока? Наверное, да, раз тебя собираются выводить в свет. Отпразднуем нашу встречу бокалом вина? Здесь неплохие погреба.
— С удовольствием, — согласилась Тесса и торопливо добавила: — Я так скучала по тебе, Руперт. Тебе хорошо живется? Я хотела сказать, тебе нравится жить в Лондоне?
— Я наслаждаюсь жизнью, милая сестричка. И собираюсь заниматься этим, сколько смогу.
— Почему ты не приезжаешь домой? Почему папа никогда не спрашивает о тебе? Почему мама все время ездит в Лондон, а ты в Дорчестере не бываешь? Столько лет прошло после той истории, у многих девочек братья делали то же самое… они рассказывали об этом в школе. В школах для мальчиков такое часто случается, так почему же тебя так и не простили?
Она выпалила все на одном дыхании, боясь, что не хватит смелости докончить.
Руперт взглянул на сестру, и у него сжалось сердце.
Бедняжку так и держали в запертом сундуке, и все это — из-за его «тяжкого греха». А отец — он, наверное, так и простоит остаток жизни на коленях. Его удивляла мать. У нее всегда было достаточно здравого смысла.
Возможно, она так осмотрительна, потому что хочет, чтобы репутация дочери была незапятнанной — это так важно для удачного замужества. Мамочка из тех, кто до сих пор считает, что нет ничего важнее, нежели составить хорошую партию.
Руперт вспомнил, как однажды завел разговор о сестре, но Доротея тотчас его оборвала:
— Дорогой мой, ты живешь своей жизнью, и я не собираюсь тебя упрекать в этом. В конце концов, это давно не преследуется законом. Но есть и иные законы, и мне следует помнить о них, если я хочу устроить будущее твоей сестры.
— Боишься скандалов? — спросил он презрительно. Это давно его не волновало, он слишком хорошо знал, что такое лицемерие. Он вырос в доме, где религия была смыслом жизни, но теперь, избавившись оттого, что считал игом, он предпочитал не задумываться о подобных вещах.
— Учитывая наши обстоятельства, она должна быть белее снега, — сурово сказала мать. — К счастью, я хорошо воспитала ее, думаю, осложнений не предвидится, при условии, конечно, что ты не вмешаешься. Твой отец не переживет, если его дочь тоже попадет в немилость.
— Ну, до его светлости далеко…
— Твой отец священник скорее в духовном, нежели в светском смысле, — напомнила ему Доротея.
— То есть скорее преподобный Септимус Хардинг, нежели архидиакон Грантли?
Доротея нахмурилась. Чувства юмора у нее не было, и от сего остроумного сравнения она в восторг не пришла.
— Бедная мамочка, — сказал Руперт безо всякого сострадания. — Если бы это от тебя зависело, ты бы уже давно была женой архиепископа.
— Да, это дало бы простор моим талантам, — милостиво согласилась она.
— Тогда остается сожалеть, что от тебя это все-таки не зависит. Папа в политике не силен. Его беда в том, что он именно такой епископ, какими их представлял Христос — если, конечно, представлял, в чем я крайне сомневаюсь. Настоящий добропорядочный христианин, во всем повинующийся Божьим законам…
Услышав в голосе сына циничные нотки, Доротея прервала его:
— Твой отец ведет себя так, как предписывает его религия, что, как ты знаешь, для него крайне важно.
— Важнее, чем для меня, это уж точно. Бедный папочка такой ветхозаветный. Так что блудному сыну нет прощения — это все из Нового Завета. Но я и не представляю себя таковым. Эта роль не для меня. Может, здесь я и ошибся больше всего — не захотел быть лицемером.
— Твой отец тоже не хочет играть не свою роль. Он крайне не одобряет твоего образа жизни и ни за что не станет притворяться.
— О, мне отлично известно, что он не смирится с тем, что я гомосексуалист. И не будет у нас евангельского «пропадал и нашелся».
«С тобой все иначе, — думал Руперт, глядя на свою хорошенькую, как картинка, выросшую сестру. — Какая ты? Передалась ли тебе вера отца? Наверное, матери всех достойных женихов, глядя на тебя, думают о твоем ужасном брате. Бедная овечка. Боюсь, родство со мной не принесет тебе добра, впрочем, я не альтруист и никогда им не был. Моя стезя — гедонизм и все ему сопутствующее… У меня нет ни малейшего сомнения, что мамочка приложила все усилия, чтобы скрыть от тебя эту сторону жизни».
— О, — сказал он, пожимая плечами, словно она спрашивала о чем-то давно позабытом, — полагаю, папу огорчило то, что я отверг все, что было для него дорого. То, чего он хотел для меня, и то, к чему стремился я сам, были вещи противоположные. Жаль, что мы разошлись, но свою жизнь по чужой указке не прожить. Я пошел своей дорогой, и, к сожалению, она не совпала с дорогой моего отца.
— Но это же не повод избегать встреч.
— Он не желает меня видеть, — сказал Руперт.
— Но он обожал тебя! Ты был его гордостью!
— И гордость его не мирилась с моим падением.
И Руперт взял Тессу за руку. Он знал, что не ответил на ее вопросы. Его маленькая сестренка совсем не дурочка, здесь мама не права. Она говорит о ней, словно о восьмилетней девочке.
«А это совсем не так, — подумал он. — Через несколько лет моя сестренка всех удивит».
— Не беспокойся об этом, — попытался успокоить он сестру. — Я же не беспокоюсь. Ну же, улыбнись! — сказал он ласково, глядя на ее помрачневшее личико, такое хорошенькое в обрамлении густых золотистых волос. — Ты всегда была серьезным ребенком. Я совершенно доволен своей жизнью и не ропщу ни на что. Я сделал то, что хотел, и не жалею об этом. Надо идти за своей звездой, сестренка. И не слушай нашу мамочку, если она станет убеждать тебя, что это просто игра света. Делай то, что хочешь делать.
— Она не позволит, — грустно сказала Тесса.
— Чего не позволит?
— Поступить в университет. Она говорит, что девушке ни к чему ученая степень, она все равно не сможет ею воспользоваться.
— Она хочет выдать тебя замуж.
Еще один вздох.
— Да.
— Я бы замолвил за тебя словечко, но думаю, лучше маме не знать, что мы встретились и будем продолжать встречаться.
— Ой, правда?
— И еще я думаю, что ты теперь взрослая восемнадцатилетняя девушка и нам надо отпраздновать нашу встречу как полагается. Шампанским!
За следующие несколько месяцев Тесса видела брата много раз, тайком выбираясь на встречи с ним. В последний раз — в его квартире в Эннисмор-Гарденз. До этого она была там только однажды и недолго. Обычно они встречались в каком-нибудь неприметном пабе, но как-то днем, когда она уже сидела в пабе и ждала его, он позвонил и попросил ей передать, что задержался, поэтому будет лучше, если она поймает такси и приедет к нему.
Оказавшись у Руперта, она была поражена роскошью обстановки — ведь Руперт, насколько ей было известно, не работал. У него были деньги — наследство от бабушки Нортон, Тесса тоже должна была получить свою долю, когда ей исполнится двадцать один год, но надолго ли хватит пятидесяти тысяч фунтов, если тратить их на золотые портсигары, хрустальные графины и стаканы Баккара и на продукты из дорогого «Фортнума»? Руперту было двадцать три года, и жил он не по средствам (Тесса слышала, как однажды ее дядя Джордж, член парламента, говорил так о другом члене парламента). Руперт позволял себе так много, что деньги должны были уже кончиться. Но откуда же они появлялись снова? Квартира у него была такая, каких она никогда прежде не видела, роскошная… почему-то Тессе пришло на ум слово «декадентская». Тесса тогда только что прочла тайком от матери «Портрет Дориана Грея», и квартира Руперта была как раз такой, какой она представляла себе жилище Дориана, изысканным обиталищем сибарита. Она была просторной, с тяжелой резной мебелью, в гостиной темно-красные обои с узорами, на окнах — тяжелые гардины в тон — похоже на шкатулку, в которой лежит флакон с дорогими восточными духами. Почему-то пахло ладаном — или это были ароматические палочки? В общем, чем-то экзотическим.
Но самым удивительным были зеркала.
Особенно те, что в спальне. Тесса никогда в жизни не видела такой спальни. Зеркала там были на стенах и на потолке — можно было любоваться сотней собственных отражений.
— Я бы не стала так делать, — сказала она задумчиво, оглядываясь по сторонам. — Мне бы надоело смотреть на себя.
— Здесь мы с тобой отличаемся, сестренка. Мне не надоедает. Мне нравится смотреть на себя в зеркало.
Во время своего второго посещения этой квартиры как-то днем она увидела отражение брата именно в этих зеркалах. Тогда-то она и узнала, к своему ужасу, как он зарабатывал деньги, которые тратил столь щедро.
Он решил пригласить ее на чай. Тесса хотела пойти в «Риц», но он сказал, что там-то их наверняка кто-нибудь увидит, а это ни к чему.
— Мы вместе — падшее создание и чистый ангел? Нет уж! Чай подают и в «Уолдорфе». Там мы не встретим никого из знакомых. Встретимся в холле в четверть пятого.
Утром Тесса была на очередной примерке, после которой мама отправилась на ленч с приятельницами, благосклонно разрешив Тессе навестить свою подругу на Кадоган-сквер.