Но после ленча Тесса, под предлогом того, что ей нужно к парикмахеру, отправилась на квартиру Руперта, решив сделать ему сюрприз.
Она знала, где на случай необходимости Руперт оставлял ключ — в тюрбане статуи арапа, стоявшей у его двери.
Она вошла и вдохнула этот странный запах, который ее очаровывал и почему-то вызывал мысли, которых мама никак бы не одобрила. «Надо быть осторожнее, — подумала она, — и перед встречей с мамой подушиться „Мисс Диор“.
Руперта дома не было — на ленч он всегда куда-нибудь выходил. Она еще раньше заметила, что в холодильнике не было ничего, кроме шампанского, фаршированных оливок и бутылки джина. Тесса устроилась поудобнее — на диване с высокой спинкой — и взяла со столика несколько журналов. Ночью она танцевала допоздна, домой вернулась только около трех, поэтому глаза у нее слипались. Начав зевать, она отложила журналы в сторону и прикрыла глаза.
Проснувшись, она не сразу поняла, что ее разбудило, но потом услышала какой-то шум. Кто-то стонал. Глубокий вздох и хриплый выдох. Тессу вдруг пронизала дрожь — в стоне слышались одновременно боль и наслаждение.
Она выглянула из-за спинки дивана. Комната была пуста, но за проемом, ведущим в холл — двери там не было, — она заметила свет в спальне.
Она взглянула на часы — только четверть четвертого. Но кто-то зажег свечи. Наверное, Руперт. Кто же еще? Может, у него похмелье, поэтому он и стонет? Она знала, что Руперт много пьет. Однажды они ходили вместе на ленч, но он ничего не ел, сказал, что вечером перебрал. По правде говоря, выглядел он неважно — щеки ввалились, глаза запали.
Если он собирается отказаться от чая, она выскажет ему все свои соображения по этому поводу. Он говорил ей несколько раз, что соображает она неплохо, и советовал ей употребить силу своего интеллекта на борьбу с их чересчур властной матерью. Она встала с дивана и одернула платье. Бесшумно, чтобы не побеспокоить его, если он действительно нездоров, она подошла к спальне, дверь которой была прикрыта неплотно. В щелку она увидела отражения в зеркалах и поняла, что Руперт не один. На огромной кровати был он и еще один мужчина. Оба были обнажены, и Руперт лежал на животе, подсунув под себя большую подушку, одну из тех, что обычно лежали на кровати, и ягодицы его были приподняты. Ноги его были широко раздвинуты, лодыжки привязаны к зеркальной спинке кровати, а запястья — к изголовью. Она могла ясно разглядеть его лицо, освещенное пламенем десятков свечей и повернутое набок. Он не сводил глаз с множества отражений, среди которых были и отражения мужчины у него за спиной, ритмично двигавшегося взад-вперед. Она увидела, как лицо Руперта исказила гримаса экстаза, услышала, как он снова застонал, от чего другой задвигался еще интенсивнее.
Тесса в ужасе отступила назад, прижалась к стене, и несколько мгновений она стояла как завороженная, не в силах ни отойти, ни отвести глаз от отражений, даже когда рассмотрела то, что входило и выходило из тела Руперта — огромное, твердое, темно-бордовое. И только когда он выдохнул: «О, Боже мой… да… да… да!», она вышла из транса. К горлу подкатила тошнота, она зажала руками рот и бросилась по коридору в гостиную — к дивану, на котором заснула, когда пришли Руперт и его любовник. Рука машинально потянулась к сумочке, она схватила ее и прижала к себе, словно сумочка могла ее от чего-то защитить, и знакомый предмет вернул ее к реальности, она поняла, что надо бежать отсюда, что, придя сюда без предупреждения, она совершила непростительную ошибку.
Тесса сделала несколько глубоких вдохов, и ее опять затошнило — не от шока, а от того, что до нее дошел наконец смысл полунамеков и шуток Руперта. Она встретилась наконец с тем, от чего ее отец в ужасе отшатнулся, не желая с этим смириться. Еще несколько мгновений она собиралась с силами, а потом тихо прокралась по коридору к входной двери, стараясь не глядеть в сторону спальни, но стонов, перешедших в гортанные выкрики, она не могла не слышать. Наконец она осторожно отперла дверь, выскользнула в пустынный коридор и прикрыла за собой дверь. Достав из тюрбана ключ, она заперла дверь снаружи.
И опрометью бросилась вон.
Она не замечала, что рыдает в голос, не чувствовала слез, струящихся по щекам, не обращала внимания на прохожих, с которыми сталкивалась по пути. Она понимала только одно — скорее прочь отсюда! Только когда у нее перехватило дыхание и закололо в боку, она замедлила шаг и поняла, что находится у Серпантина. Найдя пустую скамейку, она опустилась на нее. Она уже не плакала — ее трясло. Открыв сумочку, Тесса достала зеркальце. Выглядела она ужасно — вся в пятнах, на щеках дорожки от слез. С таким лицом домой появляться нельзя. Она вытерла щеки платком, а потом неподвижно сидела и смотрела на детей, игравших у пруда, но перед глазами у нее стояла сцена, которую она видела в зеркалах спальни — отражения Руперта и огромная бордовая штука, вонзавшаяся в него. Теперь она понимала, откуда у него дорогая квартира, дорогая одежда, шампанское. В своей зеркальной спальне он развлекал клиентов. Такие спальни бывают только у тех, кто торгует своим телом.
Отец горевал не потому, что сын его — гомосексуалист, а потому, как он это использует. Ее брат — продажный мужчина. «О Господи, — подумала она, и лицо ее исказилось гримасой отвращения. Она закрыла глаза, пытаясь стереть из памяти ужасную картину. — Я не могу с ним встречаться, по крайней мере сегодня. Одного взгляда на меня будет достаточно, и он поймет, что я все знаю… что я видела его. Какой наивной дурочкой я была… Теперь ясно, почему папа даже не упоминает его имени. Боже мой, Руперт, кем ты стал? Что мне делать?»
Но сделала она вот что — нашла телефон-автомат и совершенно хладнокровно позвонила в квартиру брата. У него был автоответчик — теперь она поняла, зачем он был нужен брату, — и трубку он снимал редко. Она оставила сообщение, сказала, что вымоталась после бессонной ночи и бесконечных примерок. Может быть, они отложат сегодняшнюю встречу, увидятся в другой раз, когда мама снова отпустит ее на длинном поводке? «Я постараюсь, чтобы этого не случалось как можно дольше», — подумала она.
Мать только взглянула на ее бледное лицо и сказала:
— Кажется, ты слишком долго жгла свечу с обеих концов. Завтра мы возвращаемся домой.
Вернувшись домой, Тесса спряталась в своем любимом месте — в старой оранжерее, где мистер Генри все еще выращивал виноград. Там она всласть наплакалась, так, что даже голова заболела, и, утомленная, заснула. Вернулась в дом она, только когда уверилась в том, что мать не станет задавать ей неприятных вопросов.
Но Доротея, недоверчиво оглядев ее, все же спросила:
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Кажется, да, — сказала Тесса, хватаясь за эту соломинку. — У меня раскалывается голова. Я лучше не буду ужинать, а сразу лягу спать. Есть мне совсем не хочется.
— Перегуляла? — пошутил отец. — Да, пожалуй, покой — это то, что тебе нужно.
И Тесса всю следующую неделю провела в постели — делала вид, что ей нужно отдохнуть, а на самом деле пыталась оправиться от полученного шока.
— Ты действительно перегуляла, — отчитывала ее мать. — Но и я виновата — поддалась на твои мольбы и уговоры. Больше никакого Лондона, детка, по крайней мере пока щечки снова не порозовеют.
Тесса только рада была с ней согласиться. Она и думать не могла о том, чтобы вернуться в город, где ей снова придется увидеться с братом. Только тогда, когда она сможет смотреть на него невозмутимо и хладнокровно. А сколько понадобится времени на это, она не знала.
Неделю она провела в постели — рыдала и думала, думала до изнеможения, а в воскресенье утром встала, пошла, как обычно, с матерью в церковь, потом прогулялась с собаками и вернулась домой к ленчу. Гостей никаких не было, поэтому они втроем расположились в малой столовой. А когда перешли пить кофе в гостиную, пришел Риггз и объявил:
— Полиция хочет вас видеть, милорд.
— Полиция! Надеюсь, ты не превышал скорости, Риггз? — пошутил епископ.
— Нет, милорд. Боюсь, дело серьезнее.
Епископ, обычно сдержанный и доброжелательный, взглянул на Риггза встревоженно.
— В таком случае мне лучше пойти и все выяснить.
— Возможно, они пришли из-за тех цыган, которым ты разрешил разбить лагерь на Лейки Хилл, — сурово сказала его жена. — Говорила я, что ничего хорошего из этого не выйдет. Наверняка они вторглись в чужие владения или что-нибудь в этом роде. Надеюсь, когда ты утром гуляла с собаками, ты в том направлении не ходила? — спросила она у дочери.
— Нет, мама, — ответила Тесса. Доротея пристально взглянула на побледневшую дочь.
— Тебе что, снова нехорошо? Или тебя что-то беспокоит? В последнее время ты вела себя, как будто потеряла двадцать фунтов, а нашла пенни. — Она помолчала. — Может, ты влюбилась?
Тессе захотелось расхохотаться.
— Нет, мама.
— Если ты дуешься потому, что мы слишком рано уехали из Лондона, мой тебе совет — забудь об этом. И что ты бродишь как тень, словно ждешь чего-то! Девушкам твоего возраста не следует слишком много думать о будущем. Не беспокойся, когда это будущее постучится в дверь, я предупрежу тебя.
И она снова углубилась в «Санди таймс», а Тесса вернулась к своим мыслям.
Риггз проводил епископа к ожидавшим его офицерам полиции и через несколько минут вернулся в гостиную. Доротея взглянула на него и тотчас вскочила на ноги.
— Епископ ждет вас, мадам, — сказал Риггз деревянным голосом.
Тесса отодвинула свой стул и собралась последовать за матерью, поняв вдруг, что случилось нечто ужасное. Риггз уже знал, что именно, значит, и ей надо узнать.
— Нет! — строго сказал он. — Оставайтесь здесь, мисс Тесса. Вы скоро обо всем узнаете.
— О чем?
Риггз покачал головой.
И Тесса заговорила голосом, которым она не осмеливалась прежде говорить ни с кем, даже с ним:
— Риггз, мне надоело, что меня всегда держат в неведении. Что происходит? Почему здесь полиция? Только не говори, что не знаешь! Когда ты вошел сюда, у тебя на лице все было написано. Зачем им понадобился папа? Что они ему сказали? И почему еще и маму вызвали? — Голос ее зазвенел, и что-то заставило ее спросить: — Это по поводу Руперта? Он арестован?
Риггз пристально взглянул на нее.
— Почему это мистера Руперта должны арестовывать?
— Я знаю, чем он зарабатывает на жизнь.
Взгляды их встретились, Риггз молчал несколько мгновений, а потом взорвался:
— Лондон! Да это же Содом и Гоморра! Говорил я вашему батюшке, что это дело времени.
У Тессы перехватило дыхание. Господи, значит, все действительно из-за этого. Руперта поймали на том, что он занимается сексом за деньги. Бедный папа…
— Ваш братец его доконал, — зло сказал Риггз, будто прочитав ее мысли. — Довел хорошего человека, и все через свою порочность. Ваша матушка женщина стойкая, Господь дал ей силы вынести то, что выпало на ее долю. Но ваш отец… Этого он не снесет. И винит во всем себя! Все думает, когда и в чем ошибся… Он ошибся! Сколько раз говорил я ему, что мистер Руперт был таким с рождения!
Тесса медленно опустилась на стул.
— Но он же уехал в Лондон, — попробовала она защитить брата.
— Где знают его семью и где наверняка о нем судачили! Если бы ваши родители были людьми безвестными, но ведь ваш батюшка — епископ, а братья вашей матушки заседают в обеих палатах парламента. Руперт этого в грош не ставил, а должен был. Следовало ему быть поосторожнее.
— Ты его никогда не любил, да? — спросила Тесса.
— Знавал я подобных людишек, ничего хорошего от них не жди. В армии всякие встречаются, и такие тоже. Голубые, как незабудки! Я с самого начала понял, что за штучка ваш братец. Но ваш отец не желал ничего замечать. Он всегда видит в людях только хорошее. И в войну было то же. Он был офицером, а я при нем ординарцем, и я помню, как он даже к врагу был снисходителен. Так что в сорок пятом я не слишком удивился, когда он сказал мне, что уходит из армии и хочет стать священником.
Он замолчал и, повернув голову, стал прислушиваться, стараясь поймать каждый звук.
— Кажется, они уходят… — Он вышел посмотреть, а Тесса сидела как на иголках. Поняв, что родители не собираются возвращаться в гостиную, она пошла наконец их искать. Они были в библиотеке, сидели, взявшись за руки, на старом кожаном диване.
Напротив них сидела женщина-полицейский, констебль. Когда Тесса вошла в комнату, она поднялась ей навстречу.
— В чем дело? — испуганно спросила Тесса. — Почему у мамы с папой такой вид?
Женщина-полицейский отвела ее в сторону.
— Пойди-ка и принеси нам всем чаю, — сказала она спокойно и по-деловому.
— Риггз уже делает чай. Почему у них такой вид? Что произошло? Это из-за моего брата, да? С ним что-то случилось… Он арестован?
Длинное, худое лицо епископа было похоже на изваяние, жена крепко сжимала его руку в своей.
— Из-за брата, да? — упорствовала Тесса. Она знала, что это могло быть единственной причиной. — Его арестовали, да?
Женщина-констебль взглянула на лицо девушки, бледное, но решительное. На истеричку не похожа, наверное, сможет выдержать. И кто-то же должен быть рядом с этими несчастными людьми.
— Нет, — сказала она мягко. — Ваш брат не арестован. Он убит.
Той ночью у отца Тессы случился первый удар.
5
Она знала, где на случай необходимости Руперт оставлял ключ — в тюрбане статуи арапа, стоявшей у его двери.
Она вошла и вдохнула этот странный запах, который ее очаровывал и почему-то вызывал мысли, которых мама никак бы не одобрила. «Надо быть осторожнее, — подумала она, — и перед встречей с мамой подушиться „Мисс Диор“.
Руперта дома не было — на ленч он всегда куда-нибудь выходил. Она еще раньше заметила, что в холодильнике не было ничего, кроме шампанского, фаршированных оливок и бутылки джина. Тесса устроилась поудобнее — на диване с высокой спинкой — и взяла со столика несколько журналов. Ночью она танцевала допоздна, домой вернулась только около трех, поэтому глаза у нее слипались. Начав зевать, она отложила журналы в сторону и прикрыла глаза.
Проснувшись, она не сразу поняла, что ее разбудило, но потом услышала какой-то шум. Кто-то стонал. Глубокий вздох и хриплый выдох. Тессу вдруг пронизала дрожь — в стоне слышались одновременно боль и наслаждение.
Она выглянула из-за спинки дивана. Комната была пуста, но за проемом, ведущим в холл — двери там не было, — она заметила свет в спальне.
Она взглянула на часы — только четверть четвертого. Но кто-то зажег свечи. Наверное, Руперт. Кто же еще? Может, у него похмелье, поэтому он и стонет? Она знала, что Руперт много пьет. Однажды они ходили вместе на ленч, но он ничего не ел, сказал, что вечером перебрал. По правде говоря, выглядел он неважно — щеки ввалились, глаза запали.
Если он собирается отказаться от чая, она выскажет ему все свои соображения по этому поводу. Он говорил ей несколько раз, что соображает она неплохо, и советовал ей употребить силу своего интеллекта на борьбу с их чересчур властной матерью. Она встала с дивана и одернула платье. Бесшумно, чтобы не побеспокоить его, если он действительно нездоров, она подошла к спальне, дверь которой была прикрыта неплотно. В щелку она увидела отражения в зеркалах и поняла, что Руперт не один. На огромной кровати был он и еще один мужчина. Оба были обнажены, и Руперт лежал на животе, подсунув под себя большую подушку, одну из тех, что обычно лежали на кровати, и ягодицы его были приподняты. Ноги его были широко раздвинуты, лодыжки привязаны к зеркальной спинке кровати, а запястья — к изголовью. Она могла ясно разглядеть его лицо, освещенное пламенем десятков свечей и повернутое набок. Он не сводил глаз с множества отражений, среди которых были и отражения мужчины у него за спиной, ритмично двигавшегося взад-вперед. Она увидела, как лицо Руперта исказила гримаса экстаза, услышала, как он снова застонал, от чего другой задвигался еще интенсивнее.
Тесса в ужасе отступила назад, прижалась к стене, и несколько мгновений она стояла как завороженная, не в силах ни отойти, ни отвести глаз от отражений, даже когда рассмотрела то, что входило и выходило из тела Руперта — огромное, твердое, темно-бордовое. И только когда он выдохнул: «О, Боже мой… да… да… да!», она вышла из транса. К горлу подкатила тошнота, она зажала руками рот и бросилась по коридору в гостиную — к дивану, на котором заснула, когда пришли Руперт и его любовник. Рука машинально потянулась к сумочке, она схватила ее и прижала к себе, словно сумочка могла ее от чего-то защитить, и знакомый предмет вернул ее к реальности, она поняла, что надо бежать отсюда, что, придя сюда без предупреждения, она совершила непростительную ошибку.
Тесса сделала несколько глубоких вдохов, и ее опять затошнило — не от шока, а от того, что до нее дошел наконец смысл полунамеков и шуток Руперта. Она встретилась наконец с тем, от чего ее отец в ужасе отшатнулся, не желая с этим смириться. Еще несколько мгновений она собиралась с силами, а потом тихо прокралась по коридору к входной двери, стараясь не глядеть в сторону спальни, но стонов, перешедших в гортанные выкрики, она не могла не слышать. Наконец она осторожно отперла дверь, выскользнула в пустынный коридор и прикрыла за собой дверь. Достав из тюрбана ключ, она заперла дверь снаружи.
И опрометью бросилась вон.
Она не замечала, что рыдает в голос, не чувствовала слез, струящихся по щекам, не обращала внимания на прохожих, с которыми сталкивалась по пути. Она понимала только одно — скорее прочь отсюда! Только когда у нее перехватило дыхание и закололо в боку, она замедлила шаг и поняла, что находится у Серпантина. Найдя пустую скамейку, она опустилась на нее. Она уже не плакала — ее трясло. Открыв сумочку, Тесса достала зеркальце. Выглядела она ужасно — вся в пятнах, на щеках дорожки от слез. С таким лицом домой появляться нельзя. Она вытерла щеки платком, а потом неподвижно сидела и смотрела на детей, игравших у пруда, но перед глазами у нее стояла сцена, которую она видела в зеркалах спальни — отражения Руперта и огромная бордовая штука, вонзавшаяся в него. Теперь она понимала, откуда у него дорогая квартира, дорогая одежда, шампанское. В своей зеркальной спальне он развлекал клиентов. Такие спальни бывают только у тех, кто торгует своим телом.
Отец горевал не потому, что сын его — гомосексуалист, а потому, как он это использует. Ее брат — продажный мужчина. «О Господи, — подумала она, и лицо ее исказилось гримасой отвращения. Она закрыла глаза, пытаясь стереть из памяти ужасную картину. — Я не могу с ним встречаться, по крайней мере сегодня. Одного взгляда на меня будет достаточно, и он поймет, что я все знаю… что я видела его. Какой наивной дурочкой я была… Теперь ясно, почему папа даже не упоминает его имени. Боже мой, Руперт, кем ты стал? Что мне делать?»
Но сделала она вот что — нашла телефон-автомат и совершенно хладнокровно позвонила в квартиру брата. У него был автоответчик — теперь она поняла, зачем он был нужен брату, — и трубку он снимал редко. Она оставила сообщение, сказала, что вымоталась после бессонной ночи и бесконечных примерок. Может быть, они отложат сегодняшнюю встречу, увидятся в другой раз, когда мама снова отпустит ее на длинном поводке? «Я постараюсь, чтобы этого не случалось как можно дольше», — подумала она.
Мать только взглянула на ее бледное лицо и сказала:
— Кажется, ты слишком долго жгла свечу с обеих концов. Завтра мы возвращаемся домой.
Вернувшись домой, Тесса спряталась в своем любимом месте — в старой оранжерее, где мистер Генри все еще выращивал виноград. Там она всласть наплакалась, так, что даже голова заболела, и, утомленная, заснула. Вернулась в дом она, только когда уверилась в том, что мать не станет задавать ей неприятных вопросов.
Но Доротея, недоверчиво оглядев ее, все же спросила:
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Кажется, да, — сказала Тесса, хватаясь за эту соломинку. — У меня раскалывается голова. Я лучше не буду ужинать, а сразу лягу спать. Есть мне совсем не хочется.
— Перегуляла? — пошутил отец. — Да, пожалуй, покой — это то, что тебе нужно.
И Тесса всю следующую неделю провела в постели — делала вид, что ей нужно отдохнуть, а на самом деле пыталась оправиться от полученного шока.
— Ты действительно перегуляла, — отчитывала ее мать. — Но и я виновата — поддалась на твои мольбы и уговоры. Больше никакого Лондона, детка, по крайней мере пока щечки снова не порозовеют.
Тесса только рада была с ней согласиться. Она и думать не могла о том, чтобы вернуться в город, где ей снова придется увидеться с братом. Только тогда, когда она сможет смотреть на него невозмутимо и хладнокровно. А сколько понадобится времени на это, она не знала.
Неделю она провела в постели — рыдала и думала, думала до изнеможения, а в воскресенье утром встала, пошла, как обычно, с матерью в церковь, потом прогулялась с собаками и вернулась домой к ленчу. Гостей никаких не было, поэтому они втроем расположились в малой столовой. А когда перешли пить кофе в гостиную, пришел Риггз и объявил:
— Полиция хочет вас видеть, милорд.
— Полиция! Надеюсь, ты не превышал скорости, Риггз? — пошутил епископ.
— Нет, милорд. Боюсь, дело серьезнее.
Епископ, обычно сдержанный и доброжелательный, взглянул на Риггза встревоженно.
— В таком случае мне лучше пойти и все выяснить.
— Возможно, они пришли из-за тех цыган, которым ты разрешил разбить лагерь на Лейки Хилл, — сурово сказала его жена. — Говорила я, что ничего хорошего из этого не выйдет. Наверняка они вторглись в чужие владения или что-нибудь в этом роде. Надеюсь, когда ты утром гуляла с собаками, ты в том направлении не ходила? — спросила она у дочери.
— Нет, мама, — ответила Тесса. Доротея пристально взглянула на побледневшую дочь.
— Тебе что, снова нехорошо? Или тебя что-то беспокоит? В последнее время ты вела себя, как будто потеряла двадцать фунтов, а нашла пенни. — Она помолчала. — Может, ты влюбилась?
Тессе захотелось расхохотаться.
— Нет, мама.
— Если ты дуешься потому, что мы слишком рано уехали из Лондона, мой тебе совет — забудь об этом. И что ты бродишь как тень, словно ждешь чего-то! Девушкам твоего возраста не следует слишком много думать о будущем. Не беспокойся, когда это будущее постучится в дверь, я предупрежу тебя.
И она снова углубилась в «Санди таймс», а Тесса вернулась к своим мыслям.
Риггз проводил епископа к ожидавшим его офицерам полиции и через несколько минут вернулся в гостиную. Доротея взглянула на него и тотчас вскочила на ноги.
— Епископ ждет вас, мадам, — сказал Риггз деревянным голосом.
Тесса отодвинула свой стул и собралась последовать за матерью, поняв вдруг, что случилось нечто ужасное. Риггз уже знал, что именно, значит, и ей надо узнать.
— Нет! — строго сказал он. — Оставайтесь здесь, мисс Тесса. Вы скоро обо всем узнаете.
— О чем?
Риггз покачал головой.
И Тесса заговорила голосом, которым она не осмеливалась прежде говорить ни с кем, даже с ним:
— Риггз, мне надоело, что меня всегда держат в неведении. Что происходит? Почему здесь полиция? Только не говори, что не знаешь! Когда ты вошел сюда, у тебя на лице все было написано. Зачем им понадобился папа? Что они ему сказали? И почему еще и маму вызвали? — Голос ее зазвенел, и что-то заставило ее спросить: — Это по поводу Руперта? Он арестован?
Риггз пристально взглянул на нее.
— Почему это мистера Руперта должны арестовывать?
— Я знаю, чем он зарабатывает на жизнь.
Взгляды их встретились, Риггз молчал несколько мгновений, а потом взорвался:
— Лондон! Да это же Содом и Гоморра! Говорил я вашему батюшке, что это дело времени.
У Тессы перехватило дыхание. Господи, значит, все действительно из-за этого. Руперта поймали на том, что он занимается сексом за деньги. Бедный папа…
— Ваш братец его доконал, — зло сказал Риггз, будто прочитав ее мысли. — Довел хорошего человека, и все через свою порочность. Ваша матушка женщина стойкая, Господь дал ей силы вынести то, что выпало на ее долю. Но ваш отец… Этого он не снесет. И винит во всем себя! Все думает, когда и в чем ошибся… Он ошибся! Сколько раз говорил я ему, что мистер Руперт был таким с рождения!
Тесса медленно опустилась на стул.
— Но он же уехал в Лондон, — попробовала она защитить брата.
— Где знают его семью и где наверняка о нем судачили! Если бы ваши родители были людьми безвестными, но ведь ваш батюшка — епископ, а братья вашей матушки заседают в обеих палатах парламента. Руперт этого в грош не ставил, а должен был. Следовало ему быть поосторожнее.
— Ты его никогда не любил, да? — спросила Тесса.
— Знавал я подобных людишек, ничего хорошего от них не жди. В армии всякие встречаются, и такие тоже. Голубые, как незабудки! Я с самого начала понял, что за штучка ваш братец. Но ваш отец не желал ничего замечать. Он всегда видит в людях только хорошее. И в войну было то же. Он был офицером, а я при нем ординарцем, и я помню, как он даже к врагу был снисходителен. Так что в сорок пятом я не слишком удивился, когда он сказал мне, что уходит из армии и хочет стать священником.
Он замолчал и, повернув голову, стал прислушиваться, стараясь поймать каждый звук.
— Кажется, они уходят… — Он вышел посмотреть, а Тесса сидела как на иголках. Поняв, что родители не собираются возвращаться в гостиную, она пошла наконец их искать. Они были в библиотеке, сидели, взявшись за руки, на старом кожаном диване.
Напротив них сидела женщина-полицейский, констебль. Когда Тесса вошла в комнату, она поднялась ей навстречу.
— В чем дело? — испуганно спросила Тесса. — Почему у мамы с папой такой вид?
Женщина-полицейский отвела ее в сторону.
— Пойди-ка и принеси нам всем чаю, — сказала она спокойно и по-деловому.
— Риггз уже делает чай. Почему у них такой вид? Что произошло? Это из-за моего брата, да? С ним что-то случилось… Он арестован?
Длинное, худое лицо епископа было похоже на изваяние, жена крепко сжимала его руку в своей.
— Из-за брата, да? — упорствовала Тесса. Она знала, что это могло быть единственной причиной. — Его арестовали, да?
Женщина-констебль взглянула на лицо девушки, бледное, но решительное. На истеричку не похожа, наверное, сможет выдержать. И кто-то же должен быть рядом с этими несчастными людьми.
— Нет, — сказала она мягко. — Ваш брат не арестован. Он убит.
Той ночью у отца Тессы случился первый удар.
5
—Николас! — Роскошная рыжеволосая женщина села в постели, сняла с лица черную бархатную маску, которую надевала на ночь, а потом нажала на кнопку, шторы раздвинулись, и в огромное окно полился тусклый свет нью-йоркского утра. — Дорогой, я так волновалась… С тобой все в порядке? Обошлось без последствий?
— Все в полном порядке. И я докажу это тебе сегодня же вечером. В восемь часов. У тебя. Не одевайся — мы никуда не идем.
И он повесил трубку.
Дана Холмс откинулась на подушки и понимающе улыбнулась. Получив указание не одеваться, она сразу догадалась, чего ожидать. За час до его прихода будет доставлена от Бальдуччи корзина с деликатесами — фаршированными перепелиными яйцами, пармской ветчиной, паштетом с трюфелями, калифорнийскими персиками и клубникой на десерт, а ко всему этому — пара бутылок «Крюга».
После каждого из «марафонов», как она это называла, у них обоих просыпался волчий аппетит. Такой долгий и интенсивный секс забирает все силы. Кроме того, он совсем недавно был на волосок от смерти, а от этого вкус к жизни обостряется, а значит — и вкус к сексу. Если бы ее кто-нибудь попытался взорвать, она бы тоже нуждалась в подобном утешении.
Дана с наслаждением потянулась и вдруг поняла, что ждет этой встречи с нетерпением. Они не занимались любовью пять долгих недель, а ведь обычно встречались два раза в месяц — всякий раз, когда он прилетал в Нью-Йорк. От этих мыслей у нее сладостно заныло внизу живота, а на часах — она взглянула на стоявшие на ночном столике «Картье Риволи» — только двадцать минут одиннадцатого. Она улыбнулась — как кошка, глядя на сметану. «Не одевайся», — сказал он, а это значит, что, когда он позвонит в дверь — морзянкой выбив «Н», — Дана должна открыть ему дверь обнаженная и готовая к встрече.
Она облизнулась. Это наверняка будет просто упоительно! Дана зашла в ванную, а когда вышла оттуда в умопомрачительном пеньюаре, горничная как раз внесла в спальню завтрак — половинку розового грейпфрута, начиненного кусочками дыни, сливы, манго и гуавы, очищенными и залитыми нежирным йогуртом, и кофе без кофеина.
Дана снова забралась в постель и сказала:
— Подай, пожалуйста, мой ежедневник, Дорита. Он должен быть на письменном столе.
Горничная поставила поднос на кровать, подложила под спину Даны большую квадратную подушку и пошла за ежедневником.
Дана нашла нужную страницу. В одиннадцать придет маникюрша, потом — ленч в «Ле Сирк», но в сугубо дамской компании, значит, главным блюдом будут сплетни. Так, без этого можно обойтись. Так же, как без встреч, назначенных на завтра. После их с Николасом марафона ей нужно будет выспаться как следует. А сегодня главное — привести себя в порядок. Для него… Дана потянулась к телефону и набрала номер своего личного тренера.
Разобравшись с почтой, Николас провел остаток утра, общаясь с посетителями, вежливо давая понять всем, кто тактично осведомлялся о его здоровье, что о неприятном инциденте лучше всего просто забыть.
— А чего вы еще ждали? — говорили потом друг другу все, кто успел с ним побеседовать. — Эти англичане всегда так сдержанны!
За ленчем он встретился с исполнительным директором и несколькими сотрудниками нью-йоркского отделения банка, а днем присутствовал на конференции по проблемам стратегии и планирования, потом прошелся по всем пяти этажам, что делал каждый раз, приезжая в Нью-Йорк. Служащие знали, что всегда могут обратиться к нему, если у них есть какие-нибудь новости или предложения. В своем кабинете он передал секретарше кипу бумаг.
— Будьте добры, проследите, чтобы референты из юридического отдела изложили это попонятнее. Мне трудно разобраться в том, что здесь написано, и я никому не могу этого объяснять, — говорил Николас вежливо, но твердо.
— Да, сэр, я немедленно этим займусь.
Обернувшись, он увидел молодого человека — одного из стажеров, ожидавшего его.
— Думаю, вам будет приятно узнать об успешных результатах первого квартала, — гордо сказал он. — Я подготовил для вас отчет, мистер Оулд.
Николас одобрительно улыбнулся.
— Отличная работа, Джимми. Почему бы тебе не взяться самому за Нордстромский портфель? Посмотрим, что ты сможешь с ним сделать.
— О, мистер Оулд, спасибо! — просиял юноша. — Я в него просто зубами вцеплюсь.
— Только не откуси больше, чем сможешь прожевать!
— Я-то знаю, что бы мне хотелось куснуть, — шепнула его секретарша своей приятельнице, глядя Николасу вслед.
Вернувшись в свой кабинет, он позвонил начальнику отдела, в котором работал Джимми Карсон.
— Я поручил Джимми Нордстромские счета. Последи за ним, посмотри, как у него пойдут дела. Кажется, у парня есть энтузиазм.
— Справится. Отличный мальчишка. Я давно его заметил и потихонечку двигаю.
— Я так и понял. Желаю успеха!
В шесть тридцать Николас Оулд вышел из здания банка, отпустил машину — решил пройтись до дому, который был в пятнадцати кварталах, пешком. Он уже предвкушал наслаждение от вечера. После покушения его и без того сильное либидо еще возросло. Он почему-то так и не смог до конца успокоиться — то, что случилось той воскресной ночью, все еще жило в нем. Он искал забвения в любовных утехах, все новых и новых.
Но казалось, что никакая женщина не может дать ему полного удовлетворения.
Разве что Дана — страстная и ненасытная. Она не только выдерживала бесконечные любовные игры, но, едва закончив, могла начинать все сначала…
Слуга-китаец ждал его с только что приготовленным коктейлем. Чанг учился в Колумбийском университете и следил за нью-йоркской квартирой Николаса — на нем был весь дом, в том числе и стирка, а когда нужно было, он мог приготовить и отменный ужин. Жил он в двух комнатах за кухней. Время от времени там обитала какая-нибудь очередная подружка Чанга, но в эти подробности Николас не вникал. От Чанга требовалось, чтобы квартира содержалась в порядке, а в остальном он был предоставлен себе полностью.
Николас разделся и пошел в душ, а Чанг тем временем убрал его одежду — белье в стирку, костюм — отутюжить и приготовил одежду на вечер.
Выйдя в махровом халате из ванной, Николас взял стакан с коктейлем — мартини с водкой — и унес обратно в ванную, решив выпить его, пока будет бриться.
Когда он оделся, Чанг зашел в спальню, чтобы убраться.
— Я не вернусь. Ночь в твоем распоряжении.
— Надеюсь, как и ваша.
Пожелание сопровождалось вежливым поклоном, но в миндалевидных глазах Чанга блеснуло лукавство.
Дана жила неподалеку — всего в нескольких кварталах от него.
Швейцар в белоснежных перчатках распахнул перед ним стеклянную дверь.
— Добрый вечер, мистер Оулд.
«Надеюсь, действительно добрый, — подумал Николас— Господи, как же мне нужен добрый вечер!»
На каждом этаже было только по одной квартире, поэтому, когда Дана открыла дверь, ее наготой мог любоваться один только Николас.
Ее бронзовые волосы были распущены, и треугольник внизу живота был точно такого же оттенка. Ее полные груди, приводившие в восторг любовников и в отчаяние портных, были великолепны, тело сияло.
Протянув руку, она втянула его в квартиру, ногой захлопнула дверь, прижалась к нему и, привстав на цыпочки, поцеловала.
— Чудесно, — прошептала она, — вижу, ты пришел во всеоружии.
— И сгораю от нетерпения, — хрипло ответил Николас.
Она увлекла его в спальню, где стояла огромная кровать, застланная свежими хрустящими простынями. На столике в изножье кровати стояли бутылка «Роял Кристал» в ведерке со льдом, два бокала и пиала с фаршированными анчоусами, оливками.
— Смотри, поосторожнее, — предупредил он, когда она стала расстегивать его брюки. — Во мне много чего накопилось, а нам ведь предстоит долгий вечер…
Легкими и быстрыми движениями она раздела его и, окинув заинтересованным взглядом его тело, восхищенно вздохнула.
— Скорее, — пробормотал он сдавленным голосом, и она подвела его к кровати и уложила на спину.
У Даны было много любовников, но ни один из них не был сложен так безукоризненно, как Николас. Если совершенное мужское тело разрабатывал некий гипотетический художественный комитет, то в случае с Николасом на помощь призвали подлинного творца-художника. Все в нем было прекрасно — пропорции совершенны, его мужское достоинство, без сомнения, было несравненно. Дана знала, сколько радости он умеет доставить. Нежно прильнув к любовнику, Дана убедилась в том, что Николас говорил правду — накопилось в нем достаточно.
Она легла сверху, и волосы на лобке щекотали его живот и возбужденный член. Он глубоко вздохнул, и Дана поняла, что ей надо быть осторожнее, чтобы он не кончил до того, как она успеет им насладиться. Она протянула руку и, обхватив легко и нежно член Николаса, взяла его в рот.
Сначала Николас смотрел на нее, но потом прикрыл глаза, отдавшись полностью ее власти. Еще в юности он узнал, какие удовольствия можно доставить языком, но никто не умел делать это так, как Дана. Она знала все секреты, знала, как подвести его к пику наслаждения, как его отсрочить.
Когда его дыхание успокоилось, она легла с ним рядом.
— Тебе это было нужно, — заметила она.
— Как ничто другое, — согласился он.
Говорил он гораздо спокойнее, и, положив руку ему на грудь, она почувствовала, что он расслабился. Правда, не совсем. Что, впрочем, ее не удивило — Николас Оулд был единственным из всех мужчин, которых она знала, способным заниматься любовью дважды подряд. Дана налила по бокалу шампанского, которое они выпили залпом, а потом — еще, и на этот раз они пили медленнее.
Наступила его очередь. Он сел и, опрокинув ее на спину, положил ее ноги себе на плечи и приник к ней.
Она завела руки за голову и вцепилась своими тонкими пальцами в изголовье кровати. У Николаса тоже был умелый язык. Она металась по постели, изнемогая от наслаждения, и тело ее покрылось испариной. Она стонала, трепетала, дергалась, а потом вся изогнулась, как готовый к выстрелу лук, и застыла так на несколько мгновений, и обмякла, обессилев, и рухнула на кровать. Николас приподнялся и дотянулся ртом до ее груди, до набухших, потемневших сосков. Он слегка прикусил их зубами, она снова застонала, и он стал ласкать их языком и губами. Потом он стал целовать ее лицо и, закинув ее ноги себе на плечи, вошел в нее. Он не шевелился, но тем не менее Дана почувствовала, что на нее накатывает волна нового оргазма. Она знала, что это будет повторяться еще и еще, пока наконец он не позволит и себе кончить. Но этой ночью все было иначе. Она и не подозревала, что Николас, умевший сдерживать себя до тех пор, пока партнерша не запросит пощады, может заниматься этим столь долго. Она испытала столько оргазмов, что просто сбилась со счета. Казалось, что он хочет довести ее до полного изнеможения, и наслаждение, которое она получала, уже было окрашено болью. И крик, которого она не могла сдержать, перешел в визг.
Он тотчас услышал эту болезненную ноту, и она почувствовала, как напряглись его ягодицы, как он весь собрался перед завершающим взрывом.
Он лежал молча рядом с ней и только спустя несколько минут заговорил, и голос его был счастливым и усталым.
— Да, радость моя, это было незабываемо. Наконец-то я смогу заснуть. — И закрыл глаза.
У Даны все болело, но боль эта была приятной. Она пошла в ванную, напустила полную ванну горячей воды и долго отмокала в ней, зная, что Николас проснется не скоро. Если он засыпал, то спал крепко. Что было как нельзя более кстати, потому что она сомневалась, что смогла бы снова заниматься с ним любовью.
«Наконец-то я смогу заснуть». Что он хотел сказать этим? Ведь он, кажется, никогда не страдал бессонницей. Это она надевала на ночь черную шелковую повязку на глаза и принимала таблетки. Оставаясь у нее на ночь, он, кончив, обычно засыпал за несколько минут. Неужели он еще не оправился от потрясения? Нет… Будь он не в форме, он не смог бы быть сегодня таким любвеобильным. Больше двух часов секса! «Если что его и мучает, — решила она, — то отнюдь не физические травмы».
— Все в полном порядке. И я докажу это тебе сегодня же вечером. В восемь часов. У тебя. Не одевайся — мы никуда не идем.
И он повесил трубку.
Дана Холмс откинулась на подушки и понимающе улыбнулась. Получив указание не одеваться, она сразу догадалась, чего ожидать. За час до его прихода будет доставлена от Бальдуччи корзина с деликатесами — фаршированными перепелиными яйцами, пармской ветчиной, паштетом с трюфелями, калифорнийскими персиками и клубникой на десерт, а ко всему этому — пара бутылок «Крюга».
После каждого из «марафонов», как она это называла, у них обоих просыпался волчий аппетит. Такой долгий и интенсивный секс забирает все силы. Кроме того, он совсем недавно был на волосок от смерти, а от этого вкус к жизни обостряется, а значит — и вкус к сексу. Если бы ее кто-нибудь попытался взорвать, она бы тоже нуждалась в подобном утешении.
Дана с наслаждением потянулась и вдруг поняла, что ждет этой встречи с нетерпением. Они не занимались любовью пять долгих недель, а ведь обычно встречались два раза в месяц — всякий раз, когда он прилетал в Нью-Йорк. От этих мыслей у нее сладостно заныло внизу живота, а на часах — она взглянула на стоявшие на ночном столике «Картье Риволи» — только двадцать минут одиннадцатого. Она улыбнулась — как кошка, глядя на сметану. «Не одевайся», — сказал он, а это значит, что, когда он позвонит в дверь — морзянкой выбив «Н», — Дана должна открыть ему дверь обнаженная и готовая к встрече.
Она облизнулась. Это наверняка будет просто упоительно! Дана зашла в ванную, а когда вышла оттуда в умопомрачительном пеньюаре, горничная как раз внесла в спальню завтрак — половинку розового грейпфрута, начиненного кусочками дыни, сливы, манго и гуавы, очищенными и залитыми нежирным йогуртом, и кофе без кофеина.
Дана снова забралась в постель и сказала:
— Подай, пожалуйста, мой ежедневник, Дорита. Он должен быть на письменном столе.
Горничная поставила поднос на кровать, подложила под спину Даны большую квадратную подушку и пошла за ежедневником.
Дана нашла нужную страницу. В одиннадцать придет маникюрша, потом — ленч в «Ле Сирк», но в сугубо дамской компании, значит, главным блюдом будут сплетни. Так, без этого можно обойтись. Так же, как без встреч, назначенных на завтра. После их с Николасом марафона ей нужно будет выспаться как следует. А сегодня главное — привести себя в порядок. Для него… Дана потянулась к телефону и набрала номер своего личного тренера.
Разобравшись с почтой, Николас провел остаток утра, общаясь с посетителями, вежливо давая понять всем, кто тактично осведомлялся о его здоровье, что о неприятном инциденте лучше всего просто забыть.
— А чего вы еще ждали? — говорили потом друг другу все, кто успел с ним побеседовать. — Эти англичане всегда так сдержанны!
За ленчем он встретился с исполнительным директором и несколькими сотрудниками нью-йоркского отделения банка, а днем присутствовал на конференции по проблемам стратегии и планирования, потом прошелся по всем пяти этажам, что делал каждый раз, приезжая в Нью-Йорк. Служащие знали, что всегда могут обратиться к нему, если у них есть какие-нибудь новости или предложения. В своем кабинете он передал секретарше кипу бумаг.
— Будьте добры, проследите, чтобы референты из юридического отдела изложили это попонятнее. Мне трудно разобраться в том, что здесь написано, и я никому не могу этого объяснять, — говорил Николас вежливо, но твердо.
— Да, сэр, я немедленно этим займусь.
Обернувшись, он увидел молодого человека — одного из стажеров, ожидавшего его.
— Думаю, вам будет приятно узнать об успешных результатах первого квартала, — гордо сказал он. — Я подготовил для вас отчет, мистер Оулд.
Николас одобрительно улыбнулся.
— Отличная работа, Джимми. Почему бы тебе не взяться самому за Нордстромский портфель? Посмотрим, что ты сможешь с ним сделать.
— О, мистер Оулд, спасибо! — просиял юноша. — Я в него просто зубами вцеплюсь.
— Только не откуси больше, чем сможешь прожевать!
— Я-то знаю, что бы мне хотелось куснуть, — шепнула его секретарша своей приятельнице, глядя Николасу вслед.
Вернувшись в свой кабинет, он позвонил начальнику отдела, в котором работал Джимми Карсон.
— Я поручил Джимми Нордстромские счета. Последи за ним, посмотри, как у него пойдут дела. Кажется, у парня есть энтузиазм.
— Справится. Отличный мальчишка. Я давно его заметил и потихонечку двигаю.
— Я так и понял. Желаю успеха!
В шесть тридцать Николас Оулд вышел из здания банка, отпустил машину — решил пройтись до дому, который был в пятнадцати кварталах, пешком. Он уже предвкушал наслаждение от вечера. После покушения его и без того сильное либидо еще возросло. Он почему-то так и не смог до конца успокоиться — то, что случилось той воскресной ночью, все еще жило в нем. Он искал забвения в любовных утехах, все новых и новых.
Но казалось, что никакая женщина не может дать ему полного удовлетворения.
Разве что Дана — страстная и ненасытная. Она не только выдерживала бесконечные любовные игры, но, едва закончив, могла начинать все сначала…
Слуга-китаец ждал его с только что приготовленным коктейлем. Чанг учился в Колумбийском университете и следил за нью-йоркской квартирой Николаса — на нем был весь дом, в том числе и стирка, а когда нужно было, он мог приготовить и отменный ужин. Жил он в двух комнатах за кухней. Время от времени там обитала какая-нибудь очередная подружка Чанга, но в эти подробности Николас не вникал. От Чанга требовалось, чтобы квартира содержалась в порядке, а в остальном он был предоставлен себе полностью.
Николас разделся и пошел в душ, а Чанг тем временем убрал его одежду — белье в стирку, костюм — отутюжить и приготовил одежду на вечер.
Выйдя в махровом халате из ванной, Николас взял стакан с коктейлем — мартини с водкой — и унес обратно в ванную, решив выпить его, пока будет бриться.
Когда он оделся, Чанг зашел в спальню, чтобы убраться.
— Я не вернусь. Ночь в твоем распоряжении.
— Надеюсь, как и ваша.
Пожелание сопровождалось вежливым поклоном, но в миндалевидных глазах Чанга блеснуло лукавство.
Дана жила неподалеку — всего в нескольких кварталах от него.
Швейцар в белоснежных перчатках распахнул перед ним стеклянную дверь.
— Добрый вечер, мистер Оулд.
«Надеюсь, действительно добрый, — подумал Николас— Господи, как же мне нужен добрый вечер!»
На каждом этаже было только по одной квартире, поэтому, когда Дана открыла дверь, ее наготой мог любоваться один только Николас.
Ее бронзовые волосы были распущены, и треугольник внизу живота был точно такого же оттенка. Ее полные груди, приводившие в восторг любовников и в отчаяние портных, были великолепны, тело сияло.
Протянув руку, она втянула его в квартиру, ногой захлопнула дверь, прижалась к нему и, привстав на цыпочки, поцеловала.
— Чудесно, — прошептала она, — вижу, ты пришел во всеоружии.
— И сгораю от нетерпения, — хрипло ответил Николас.
Она увлекла его в спальню, где стояла огромная кровать, застланная свежими хрустящими простынями. На столике в изножье кровати стояли бутылка «Роял Кристал» в ведерке со льдом, два бокала и пиала с фаршированными анчоусами, оливками.
— Смотри, поосторожнее, — предупредил он, когда она стала расстегивать его брюки. — Во мне много чего накопилось, а нам ведь предстоит долгий вечер…
Легкими и быстрыми движениями она раздела его и, окинув заинтересованным взглядом его тело, восхищенно вздохнула.
— Скорее, — пробормотал он сдавленным голосом, и она подвела его к кровати и уложила на спину.
У Даны было много любовников, но ни один из них не был сложен так безукоризненно, как Николас. Если совершенное мужское тело разрабатывал некий гипотетический художественный комитет, то в случае с Николасом на помощь призвали подлинного творца-художника. Все в нем было прекрасно — пропорции совершенны, его мужское достоинство, без сомнения, было несравненно. Дана знала, сколько радости он умеет доставить. Нежно прильнув к любовнику, Дана убедилась в том, что Николас говорил правду — накопилось в нем достаточно.
Она легла сверху, и волосы на лобке щекотали его живот и возбужденный член. Он глубоко вздохнул, и Дана поняла, что ей надо быть осторожнее, чтобы он не кончил до того, как она успеет им насладиться. Она протянула руку и, обхватив легко и нежно член Николаса, взяла его в рот.
Сначала Николас смотрел на нее, но потом прикрыл глаза, отдавшись полностью ее власти. Еще в юности он узнал, какие удовольствия можно доставить языком, но никто не умел делать это так, как Дана. Она знала все секреты, знала, как подвести его к пику наслаждения, как его отсрочить.
Когда его дыхание успокоилось, она легла с ним рядом.
— Тебе это было нужно, — заметила она.
— Как ничто другое, — согласился он.
Говорил он гораздо спокойнее, и, положив руку ему на грудь, она почувствовала, что он расслабился. Правда, не совсем. Что, впрочем, ее не удивило — Николас Оулд был единственным из всех мужчин, которых она знала, способным заниматься любовью дважды подряд. Дана налила по бокалу шампанского, которое они выпили залпом, а потом — еще, и на этот раз они пили медленнее.
Наступила его очередь. Он сел и, опрокинув ее на спину, положил ее ноги себе на плечи и приник к ней.
Она завела руки за голову и вцепилась своими тонкими пальцами в изголовье кровати. У Николаса тоже был умелый язык. Она металась по постели, изнемогая от наслаждения, и тело ее покрылось испариной. Она стонала, трепетала, дергалась, а потом вся изогнулась, как готовый к выстрелу лук, и застыла так на несколько мгновений, и обмякла, обессилев, и рухнула на кровать. Николас приподнялся и дотянулся ртом до ее груди, до набухших, потемневших сосков. Он слегка прикусил их зубами, она снова застонала, и он стал ласкать их языком и губами. Потом он стал целовать ее лицо и, закинув ее ноги себе на плечи, вошел в нее. Он не шевелился, но тем не менее Дана почувствовала, что на нее накатывает волна нового оргазма. Она знала, что это будет повторяться еще и еще, пока наконец он не позволит и себе кончить. Но этой ночью все было иначе. Она и не подозревала, что Николас, умевший сдерживать себя до тех пор, пока партнерша не запросит пощады, может заниматься этим столь долго. Она испытала столько оргазмов, что просто сбилась со счета. Казалось, что он хочет довести ее до полного изнеможения, и наслаждение, которое она получала, уже было окрашено болью. И крик, которого она не могла сдержать, перешел в визг.
Он тотчас услышал эту болезненную ноту, и она почувствовала, как напряглись его ягодицы, как он весь собрался перед завершающим взрывом.
Он лежал молча рядом с ней и только спустя несколько минут заговорил, и голос его был счастливым и усталым.
— Да, радость моя, это было незабываемо. Наконец-то я смогу заснуть. — И закрыл глаза.
У Даны все болело, но боль эта была приятной. Она пошла в ванную, напустила полную ванну горячей воды и долго отмокала в ней, зная, что Николас проснется не скоро. Если он засыпал, то спал крепко. Что было как нельзя более кстати, потому что она сомневалась, что смогла бы снова заниматься с ним любовью.
«Наконец-то я смогу заснуть». Что он хотел сказать этим? Ведь он, кажется, никогда не страдал бессонницей. Это она надевала на ночь черную шелковую повязку на глаза и принимала таблетки. Оставаясь у нее на ночь, он, кончив, обычно засыпал за несколько минут. Неужели он еще не оправился от потрясения? Нет… Будь он не в форме, он не смог бы быть сегодня таким любвеобильным. Больше двух часов секса! «Если что его и мучает, — решила она, — то отнюдь не физические травмы».