Казанцев Александр Петрович. Пылающий остров

   — К опыту все готово, — сказал он.
   — Итак, Марина Сергеевна, — встрепенулся профессор, — не мешкая…
   — И я! — воскликнул доктор.
   Профессор взглянул на него, склонил голову и вздохнул.
   Марина подбежала к взволнованной научной сотруднице и сунула ей в руку записку.
   — Дмитрию! — прошептала она.
   Дверь закрылась за тремя людьми, вносящими свою долю в общую борьбу.
   Директор молчал, расхаживая по коридору. К нему никто не подходил, так как все знали, что происходит в его душе. По всему институту, из лаборатории в лабораторию, передавали, что опыт начался, и на мгновение остановились работы, замолкли сотрудники; тревожно было на сердце у всех.
   В лаборатории было тихо. Кленов задумчиво смотрел на согнувшуюся над столом девушку. Доктор молча сидел в стороне.
   Кленов оглядел лабораторию. Привычная обстановка напомнила другую лабораторию, отделенную несколькими десятилетиями. На лакированной стене отражалась его фигура. Неужели это он, Кленов? Может быть, это его старый учитель профессор Баков или Холмстед? Давно-давно не возникали в сердце старика запретные воспоминания. Подождите… Как это надо подглядывать за летающими деревьями?.. И почему тают в небе облачка? Все погибло тогда: и старый ученый, и она, полная жизни, любви… Виной всему были те же сверхпроводники. По ним пропустили тогда ток выше предельной силы.
   — Марина Сергеевна, умоляю вас, действуйте осторожно! — Профессор наклонился над Мариной.
   Вдруг на столе перед девушкой что-то засверкало. Запрыгала на стене нелепо большая тень профессора.
   — Исаак Моисеевич! — крикнул Кленов.
   Доктор подбежал к нему.
   — Хорошо, что вы здесь, почтеннейший! Надо помочь. Будьте добры, возьмите этот сосуд. Берите. Да берите же! Скорей, скорей!..
   Доктор бросился к профессору. Старик протягивал доктору желтый сосуд. Шварцман подхватил его левой рукой. Получилось это у него неуклюже.
   — Вот это настоящая работа! Теперь я чувствую это, — прошептал он.
   В тот же момент сосуд выскочил из его единственной руки. Раздался звон, потом удар. Профессор пошатнулся и отступил на шаг назад. Марина судорожно ухватилась за стол, медленно опустилась на него и сползла на пол.
   Черный едкий дым наполнил лабораторию.
   Грохот пронесся по институту. Жалобно зазвенели стекла. Перепуганные сотрудники вскочили с мест. Академик бежал по коридору.
   Остановившись около двери, за которой что-то неприятно гудело, он прошептал:
   — Погибли! Все трое…
   Из окон лаборатории вырывался черный клубящийся дым. Почти ураганный ветер прибивал его к земле и гнал на деревья. Деревья сгибались, словно под его тяжестью.
   Серая струя вырвалась на улицу, мела оранжевую мостовую, взлетела до уровня ажурных мостиков, на стены облицованных мрамором домов и наконец помчалась по магистрали, обгоняя поток автомобилей.
   Скоро дым растворился в воздухе, который летел над гранитной набережной, покидая огромный город.
   Сплошной волной несся воздух через леса и горы, через всю Европу, вздымая штормовые волны на море, заставляя его воды заползать на берега. Через пустыни гнал он ревущие тучи песка, каких никогда не поднимали самые страшные самумы.
   Со всех концов Земли шли потоки воздуха через Тихий, ставший теперь штормовым океан к маленькой, незаметной точке, где происходило самое невероятное явление из всех, какие знала когда-либо наша планета.
   Каждую минуту все новые и новые массы воздуха превращались в пыль. Клокочущие волны бросали этот прах на раскаленные ржаво-желтые скалы, а сами, с шипением отпрянув назад, клубились паром. Море пузырилось и кипело. Грозовые тучи поднимались прямо с волн…
   А где-то наверху, над этими непроницаемыми тучами пылал воздушный костер. Едва заметная фиолетовая дымка, поднимающаяся с острова, кончалась гигантским факелом кровавого цвета, уходившим в вышину.
   Земля медленно теряла атмосферу. Ничто теперь не могло остановить этот разрушительный процесс. Гибель людей, культуры, цивилизации была неизбежна.
   …Ассистент профессора Бернштейна доктор Шерц отбросил в сторону перо, к которому из упрямого своего консерватизма был привержен. Оно воткнулось в подоконник и стало тихо покачиваться. Потом он вскочил и, хрустя пальцами, стал ходить по комнате.
   — Все, все погибло! — шептал он. — Нет, нельзя больше заниматься работой. Голова не в состоянии вместить в себя эти мысли… Гибель миллиардов человеческих жизней, лесов, зверей…
   Неужели перестанет существовать этот маленький городок Дармштадт, исчезнет эта вымощенная булыжниками улица, лавка мясника, которую видно в окно? Перестанут существовать эти чистенькие ребятишки, которые, ничего не подозревая, бегают сейчас по улице? Не будет в живых всех этих прохожих, идущих с каким-то испуганно-покорным видом?
   Но что делать? Что можно предпринять, когда единственный шанс на спасение — это иметь баснословные деньги, которые неоткуда взять скромному ученому! А жить так безумно хочется! Нет, он должен жить, и он сумеет этого добиться! Надо взять себя в руки и продолжать работу.
   Доктор Шерц зажал ладонями голову и сел к столу. Потом он выдернул из подоконника уже переставшую качаться ручку, попробовал перо пальцем, вздохнул и снова начал писать.
   За окном, метя улицу, на воздушный костер к острову Аренида неслись тяжелые массы воздуха. Они хлопали окнами, задевали вывески, тащили с собой какие-то бумажки, мелкие предметы.
   Одна из таких бумажек застряла, зацепившись за крыльцо высокого красного дома с башенками. Проходившая мимо высохшая женщина нагнулась и принялась читать. Лицо ее стало испуганным, она оглянулась боязливо и спрятала бумажку на своей впалой груди. Дома она покажет ее мужу и сыновьям. Значит, есть еще люди, не падающие духом!
   Ветер метет по улицам Дармштадта, Берлина, Лондона, Парижа, Нью-Йорка, Токио. Везде один и тот же, ровный, со все возрастающей силой дующий ветер.
   …Старый японец, что-то шепча, собирал чемоданы. О! Он еще не сдался. Пусть погибнет мир — у него есть средство… Никогда бы не смог на него решиться японец! Но в Японии нет больше японцев! Нет!
   Не отодвигая наружной рамы, сквозь прорванную бумагу Кадасима глядел на улицу, где неумолимый ветер мел землю.
   …Все моря бесились штормами и бурями; один фантастический по силе циклон охватил весь земной шар…
   Панические, злобные в своем бессилии волны ударялись о скалистые берега Англии. На скале стоял дядя Эд. Он с наслаждением вдыхал морские брызги. Дядя Эд знал, что нужно будет сделать, когда дышать станет трудно. На последние деньги дядя Эд купил парусный бот. Он подобрал команду — странную команду из одних только старых моряков, таких же, как и он, морских волков, которые не представляли себе иной могилы, кроме дна океана. В последнюю земную бурю с последним ураганным ветром поплывет бот в последний свой рейс.
   Дядя Эд, держа в зубах нераскуренную трубку, смотрел вдаль, крепко упершись ногами, чтобы ветер не сдул его со скалы. Поля шляпы отогнулись далеко назад…
   …На скоростном автомобиле из замка к домику Шютте ехал Ганс. В ушах его еще стояли последние слова Вельта: «Вам я это поручаю, Ганс. Нужно разрушить все их сооружения в зародыше. Событиям нельзя давать двигаться вспять. Возьмите мои эскадрильи, танки, сухопутные броненосцы, мегатерии, газ. Я дам вам добровольцев, которые за акцию спасения готовы будут сровнять с землей все нелепые сооружения в советской пустыне, в прах превратить советские институты, где сидят безумные ученые вроде Кленова. Приговор миру произнесен, и нет у человека, а тем более у коммунистов, права отменять его!»
   Ганс поежился. Он перестал понимать своего хозяина.
   Ветер метет пыль по дороге, летят бумажки. Кому-то еще охота писать!.. Куда это исчез Карл? Мать больна, а сыну хоть бы что. Шляется бог весть с кем, говорит речи, которые и слушать-то страшно.
   Автомобиль остановился, и Ганс вбежал в дом. Навстречу из-за стола поднялись два товарища Карла.
   У дверей комнаты матери стоял Карл Шютте. Все-таки он пришел! Синеватыми пальцами он перебирал лацканы пиджака.
   — Ну что? — спросил Ганс.
   — Очень плохо, отец!
   — Почему, Карл, почему?
   — Потому что мы поднялись уже на четыре тысячи двести метров над уровнем моря, — сказал приятель Карла, которого Ганс знал как «красного».
   — Что вы хотите этим сказать? — сердито обернулся Ганс.
   — Воздух стал разреженным, как на горе высотой в четыре тысячи двести метров.
   — Ну и что же?
   — Для больного человека, отец, это… Ты сам понимаешь… — Карл отвернулся.
   — Как, уже? Так скоро, Карл? Этого не может быть! Не хватает воздуха? Уже умирает?
   Задев плечом дверь, Ганс вбежал в комнату. На кровати, провалившись в подушки, лежала женщина. Она тяжело дышала. В комнате было тихо. За окном завывал ветер, уносящий все, что нужно было сейчас этому ослабевшему телу.
   — Где же кислородные подушки? — закричал Ганс.
   Карл подошел к отцу:
   — Разве ты не знаешь, отец, что все производство кислорода находится в руках Концерна спасения! Достать кислород невозможно, потому мать и умирает.
   Ганс встал на колени и положил свою большую седую голову на тонкую, спадавшую с одеяла руку. Он думал.
   Вот она не может уже больше дышать. В конце концов, она не так стара. Это жизнь ее состарила. Все заботилась о детях… А он? Неужели он должен вести каких-то разудалых молодцов, платя этим разбойникам акциями спасения за то, что они разрушат сооружения, от которых, быть может, зависит спасение мира? Неужели старый Ганс должен пойти на это?
   С каждой секундой дыхание больной становилось все чаще и прерывистее.
   Она заговорила тихо, иногда широко открывая рот и с трудом ловя частицы воздуха:
   — Ганс, Карльхен… У меня в матраце зашит мешочек… Вы слышите меня?
   — Да, да, мать!
   — Это я экономила на хозяйстве, на черный день… Вот теперь, Карльхен… Ты не хочешь брать от господина Вельта эту… акцию, так ты купи на эти деньги…
   Женщина замолчала. Ганс и Карл посмотрели друг на друга.
   — Там целых полторы тысячи долларов… целых полто…
   Больная смолкла. Седой гигант плакал.
   Полутора тысячи долларов не хватило бы и на ничтожную долю акции спасения…
   Один из товарищей Карла заглянул в дверь и, обращаясь к стоявшим сзади, сказал:
   — Товарищи, миллионы часов наших жизней будут обменены на секунды благоденствия владельцев акций спасения! Ценою смерти покупают они свою жизнь. Они уходят в новый мир, унося туда проклятое неравенство капитализма. Мы не придем к ним туда, но перед смертью пошлем им проклятье!
   Ганс обернулся и удивленно посмотрел на говорившего. Он встал. Потом, спохватившись, обернулся к больной.
   Она тихо лежала на матраце, в котором были спрятаны ее сбережения на акцию спасения для сына, и уже не дышала.
   Ганс снова стал на колени и прижался лицом к холодеющей руке.
   Карл отвернулся к окну.
   Ганс вскочил, подбежал к этому окну и ударом ноги вышиб раму.
   Карл вздрогнул. Зазвенели стекла. В комнату ворвался ветер, но он не принес с собой живительного кислорода.
   На вдавленных подушках лежала первая жертва мировой катастрофы — человек, которому не хватило воздуха!
   Люди на Земле стали задыхаться и умирать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КОНЕЦ ВСЕГО

   Крепчал космический мороз. Скафандр мертвого человека затянуло льдом.

   На Земле царила температура межпланетного пространства.

   Ничто не защищало Землю от потери тепла — ведь на ней не было атмосферы.

Глава I. ПЕПЕЛ ГРЯДУЩЕГО

   «Когда на угольной шахте произошел обвал, в дальнем забое находилось всего двое: Гарри и Том. Гарри был крепкий мужчина, способный вынести любые потрясения. Другое дело — откатчик Том. При обвале ему зашибло ногу. Спасся он только потому, что, худенький и маленький, смог забраться под вагонетку, откуда его и извлек Гарри.
   На двоих у них был лишь скудный завтрак в грубой картонной коробочке, который Гарри купил у входа в шахту.
   Лампу Гарри сразу же погасил. Мальчику было страшно, но Гарри объяснил, что кислород нужен для дыхания — нельзя его жечь. Том тихо стонал, а Гарри некоторое время сидел, прислушиваясь и раздумывая.
   Какова причина обвала? Как далеко он идет? Как скоро можно ждать помощи?
   Гарри был трезвый человек. На скорую помощь он рассчитывать не стал, а положился на собственные силы. Он был старым рабочим и прекрасно знал расположение всех штолен Он подумал, что если он сумеет пробиться в соседнюю штольню, то найдет там много ценного. Во-первых, воду. Потом аварийный запас провизии и, наконец, скафандр с кислородным баллоном. Тогда уже можно будет сообразить, как выбраться наверх.
   Недолго думая Гарри принялся за работу. Никогда еще не работал он с такой яростью. Несмотря на причитания Тома, он заставил его помогать. Гарри дал ему треть своего завтрака, остальное оставил себе, чтобы не потерять сил.
   Пневматический молоток был бесполезен. К счастью, под рукой оказалась кирка, которую он всегда брал с собой, так как воздух в эту отдаленную штольню подавался с перебоями, а Гарри дорожил заработком. Теперь, руководствуясь чутьем шахтера, в полной темноте рубил он породу, завалившую выход. Изредка под его киркой вспыхивали искры, которые подчеркивали темноту.
   Гарри не знал отдыха. Он работал с остервенением, как человек, защищающий свою жизнь. Том уже не стонал. Перестал он и помогать. Гарри не кричал на него больше и работал один.
   Когда Гарри совершенно изнемог, он позволил себе уснуть. Спал он тревожно, боясь проспать лишнюю минуту. Ведь во сне он не работает, а только зря поглощает драгоценный кислород. Проснувшись от этой мысли, Гарри испуганно схватился за кирку и принялся рубить. Том опять застонал и стал помогать, откатывая в сторону глыбы.
   Ни Гарри, ни Том не знали, сколько времени они пробыли в темноте, сколько времени продолжалась их нечеловеческая работа. Дышать стало труднее. Может быть, они очень ослабли, истомленные голодом, а может быть, уже иссякал кислород. Особенно чувствовал это Том, который почти все время лежал. Углекислота скоплялась внизу, поэтому Гарри заставил его лечь на груду выброшенной им породы: все равно Том больше работать не мог.
   В редкие перерывы в работе Гарри прислушивался. Но ни один звук не доносился к заживо погребенным. С проклятиями Гарри снова принимался рубить породу. О нет! Он не так скоро сдастся. Гарри всегда цепко держался за жизнь…
   Гарри не мог бы сказать, на который день умер Том. Он сам к тому времени уже настолько ослаб, что не мог даже оттащить труп. Ноги не повиновались ему, но руки привычными, размеренными ударами крошили породу.
   Гарри не нашел в себе даже чувства жалости к умершему мальчику. Он так отупел и так свыкся со смертью, что отнесся к гибели товарища с испугавшим его самого равнодушием. Сам он едва ползал, но руки его не могли остановиться. Он удивлялся, глядя на них. Они словно принадлежали не ему. Откуда бралась в них сила?
   Струя свежего воздуха в первые мгновения опьянила Гарри. Кругом было все так же темно, но он ясно ощущал эту струйку. Он пил ее как неразбавленное виски и скоро опьянел. Он что-то бормотал, кажется, пел, потом уснул.
   Проснулся он испуганный, схватился за кирку и стал рубить. Но сила покинула руки. Кирка показалась ему непостижимо тяжелой. Работать его заставила жажда. До сих пор он поддерживал себя каплями влаги из ведра, которое он принес, чтобы умыться здесь же, в забое. Это было чудачеством Гарри, над которым подсмеивались его товарищи. Но он любил выходить из шахты чистым и весело крикнуть «хэлло» хорошенькой Дженни, с которой всегда неизменно встречался у входа. Теперь это чудачество если не спасло жизнь, то продлило ее. Мальчику он давал очень мало воды. Когда Гарри подумал об этом, то на минуту в нем вспыхнуло что-то вроде угрызения совести, но жажда скоро вытеснила все, на несколько минут вернув силы.
   Пробив себе узкий проход, Гарри с трудом вылез из плена. Тут же он уснул. Спал долго, не боясь израсходовать кислород. Жажда разбудила его.
   Он не стал возвращаться за лампой и ощупью пошел вперед, мысленно видя перед собой знакомый путь.
   «Странно, — думал он, — сравнительно небольшой обвал пробит, но в этой штольне так же темно и тихо, будто все погибли». Словно в ответ, под ноги ему попалось что-то мягкое. Ощупав препятствие, Гарри брезгливо отдернул руку от трупа. Страх заставил его ускорить шаги. Он спешил к кладовой.
   Кладовая оказалась на замке. С яростью отчаяния обессиленный Гарри стал ломать дверь. Снова неведомо откуда берущаяся сила поднимала кирку и обрушивала ее на доски.
   На пол кладовой Гарри свалился в глубоком обмороке.
   Придя в себя, он первым делом отыскал запасы воды, но выпить позволил себе лишь несколько глотков. Потом он нашел консервы и съел несколько крошечных кусочков. Гарри был благоразумным человеком. Он хотел жить во что бы то ни стало.
   Силы понемногу возвращались к нему, а вместе с ними и воспоминание о Томе. Теперь он уже жалел мальчика. Он даже вернулся в свою недавнюю могилу и похоронил разлагающееся тело. Потом зажег лампу и отправился исследовать штольню. Ему попалось несколько трупов. По-видимому, эти люди умерли с голоду или отчаяния. Гарри пожал плечами. Верно, они не знали о кладовой и у них не было такого дикого желания жить, как у него, последнего оставшегося в живых.
   Выход из штольни был завален. Тут же валялись кирки и два трупа знакомых Гарри рабочих. Он оттащил их подальше и принялся за работу Теперь он работал уже не так бешено, как раньше. Он регулярно отдыхал, нормально ел, берег силы. Но ему не удалось вести счет дням. Он не знал, протекли ли дни, недели или, может быть, даже месяцы, но он понимал, что забыт всеми.
   Ни одного звука не доносилось до Гарри. Верно, там, наверху, что-то произошло. Может быть, какое-то несчастье обрушилось на всю шахту? Прекратились работы, а оставшихся внизу сочли погибшими?
   Он не позволял себе опускаться. Он даже брился каждый день. Хорошо, что бритва оказалась у него в кармане. Эта педантичная строгость к себе сохранила в нем бодрость, работоспособность и непрекращающуюся жажду жизни.
   И вот однажды после удара кирки Гарри услышал свист. Это был первый посторонний звук, который он слышал со времени обвала. Гарри прислушался. Свистело впереди него. Он еще раз ударил киркой. Засвистело сильнее, и он ощутил ветерок. Гарри закричал от радости, вылез из своего прохода и долго исполнял какой-то замысловатый танец. Потом побежал в кладовую и устроил пир: съел целую коробку консервов, выпил единственную бутылку виски, которую берег. Навеселе он вернулся к месту работы. Пролез в проход. Свист по-прежнему слышался, ветерок ощущался. Но вдруг Гарри встревожился: воздух шел не снаружи, а уходил из его штольни.
   Гарри был осторожный человек. Мало ли с какими неожиданностями можно встретиться в заваленной штольне! Торопливо вернулся в кладовую и извлек скафандр. Он не знал, как им пользоваться, и провел целый день за изучением приложенной инструкции. Гарри был упрям, и в конце концов он освоил это. Облачившись в скафандр и захватив с собой большой запас жидкого кислорода, он снова отправился к месту, где слышал свист. Теперь он был готов к тому, что попадет даже в отравленное место. Кроме того, его скафандр был непроницаем для жары. Пусть даже стоградусная жара или холод обрушатся на него — Гарри в своем скафандре и со своим желанием жить все стерпит.
   В скафандре работать было трудно, но это, конечно, не остановило Гарри. Так проработал он два дня. Со шлемом на голове он не слышал свиста, не ощущал и ветерка. В кладовую он возвращался, только чтобы поесть и возобновить запасы кислорода. Снимая шлем, он убеждался, что без скафандра ему становилось тяжело дышать, словно воздух был разрежен. «Избаловался кислородом», — подумал он. На третий день Гарри вышел из штольни. С собой он нес небольшой запас провизии и жидкого кислорода. Снимать скафандр он боялся: неизвестно, каким газом наполнены соседние штольни. Он не хотел погибать от удушья. Он поставил себе целью выбраться наружу, затратил на это много месяцев труда и достигнет своего. Ох, и задаст он владельцу шахты, появившись наверху! Пусть Дженни никогда больше не улыбнется ему, если он не устроит грандиозной стачки! А кстати, о Дженни: ему не хотелось бы появиться перед ней небритым. Как только представится случай снять скафандр, он тотчас побреется.
   Гарри дошел до вертикального ствола шахты. Конечно, подъемник не работал Он стоял внизу; ослабевшие канаты свободно болтались. Гарри покачал шлемом и двинулся к лестнице. Подниматься в скафандре было делом нелегким, но Гарри не рискнул его снять. Слишком дорожил он достигнутыми успехами, чтобы рисковать. Ведь неизвестно, почему заброшена эта шахта. Может быть, все вокруг заполнено удушливым газом!
   В голову Гарри пришла мысль проверить это. С трудом достал он из кармана скафандра коробок и неуклюжими пальцами в толстых, жиронепроницаемых перчатках попробовал зажечь спичку. Но спичка даже не вспыхнула, как будто вокруг совсем не было воздуха. Снова Гарри покачал шлемом и, укрепив на спине кирку, полез вверх.
   Лез он несколько часов. Конечно, он не знал, было ли наверху утро или ночь. Его электрический фонарик слабо освещал темные стены шахты и перекладины лестницы. Хорошо, что он не истощил батарейки в своей штольне! Здесь лампа не горела бы. Верно, вверху он еще встретится с завалом.
   Но Гарри ошибся. Больше он не встретил никаких препятствий и вышел на поверхность земли.
   То, что он увидел вокруг, испугало его больше, чем даже обвал в его штольне. Недоуменно оглядывался он, не узнавая знакомых мест. Словно сглаженные, то там, то здесь возвышались развалины. Вокруг была пустыня: ни деревца, ни травинки… Голые скалы, кое-где покрытые илом.
   С содроганием смотрел Гарри перед собой.
   Была ночь. В небе горели немигающие и удивительно яркие звезды. Они-то и освещали странную местность. Гарри тихо шел по каменистой земле. Взойдя на одну скалу, он увидел перед собой ледяное поле.
   В изнеможении Гарри сел. Он ничего не понимал. Он хотел уже снять скафандр, но руки не поднимались. Сердце болезненно колотилось.
   Медленно он оглядывался вокруг. Ужас душил его. Он видел вымершую пустыню. Ни одного живого существа… Что произошло? Где его Дженни?
   Смутно рождалась мысль о какой-то катастрофе.
   «Может быть, война? — подумал он. — Но почему же лед? Неужели море замерзло?»
   Гарри не чувствовал холода через скафандр, но он вдруг понял, что страшный мороз сковал поверхность земли.
   Гарри подумал, что долгий плен свел его с ума, что это галлюцинация. Тупо смотрел он перед собой. Ни один звук не нарушал полной тишины. Даже там, внизу, Гарри не чувствовал себя одиноким, а здесь…
   Гарри вскочил и закричал. Закричал дико, не по-человечески. Потом побежал. Он бежал вниз, туда, где простиралась ледяная равнина.
   Задохнувшись, он упал на скалы и долго лежал, боясь оглянуться. Что случилось? Что произошло? Какой дикий кошмар давит его? Верно, он все еще лежит в своей штольне. Сейчас, сейчас он проснется…
   Но Гарри не просыпался. Он поднял голову и увидел матово-черное небо.
   Необычное зрелище заставило его вздрогнуть и подняться на ноги.
   На этом пустом черном небе, без зари, без рассвета, из-за ледяного поля появился ослепительный край солнца, а рядом с ним по-прежнему ярко горели холодные звезды.
   Кошмар продолжался.
   Гарри видел, как от его скалы легли темные, геометрически правильные тени. Он видел, как первые лучи солнца коснулись ледяного поля. Оно засветилось драгоценными камнями, засверкало до боли в глазах, и тотчас над ледяным массивом заклубился нежный туман. Гарри ничего не понимал. На его глазах тяжелые льдины без всякого переходного состояния превращались прямо в пар.
   Яркое, словно вырезанное в черном небе, окруженное косматой огненной короной солнце ползло вверх. Дико выглядело это дневное взлохмаченное светло на мрачном небе.
   Из-подо льда стала проступать вода. Льдины плавали теперь в клокочущем кипятке. Беспокойно бросались из стороны в сторону бурлящие волны. На поверхности моря вздымались гигантские, наполненные белым паром пузыри. Вверх поднимался густой туман.
   Гарри понял, что произошло что-то страшное, непостижимое, чего нельзя объяснить. Жутко было подумать, что, может быть, только он один ходит еще по Земле…
   Ноги Гарри шлепали по лужам воды, которая почти мгновенно высыхала, превращаясь в струйки тумана. Пар клубился над всей поверхностью клокочущего моря. Казалось, что весь океан превращается в гигантское облако. Туман наполнял собой все, окружая Гарри сплошной ватой. Гарри почти ничего не видел. Страх перед одиночеством гнал его куда-то. Вместе с тем он почувствовал голод. Но ведь он не мог есть, не снимая шлема, а сделать это он безотчетно боялся.
   Теперь до слуха Гарри стали доноситься звуки. Гарри вздрогнул прислушиваясь. До него доносились какие-то взрывы, раскаты артиллерийских залпов. Надежда и страх боролись в Гарри. Неужели война? Но что могло случиться с природой? Или эти звуки тоже проявление чего-то неведомого?
   В этот момент с треском лопнула скала, на которой недавно стоял Гарри.
   Гарри отскочил в сторону. Скала лопнула, как холодный стакан, в который налили кипяток.