Страница:
Осенней дождливой ночью на дороге к замку появилась автомашина с закрытым коробчатым кузовом. Опущенный шлагбаум остановил ее, а подошедшие сыщики с электрическими фонариками обнаружили на кузове знаки красного креста. Низенький санитар в очках, сидевший рядом с шофером, на хорошем английском языке объяснил, что карета «скорой помощи» вызвана крестьянином Петерсеном.
Один из сыщиков вскочил на подножку и доехал до дома с толстыми каменными стенами, высокой черепичной крышей и узенькими окнами.
Живший напротив пастор, услышав треск автомобиля, схватил зонтик и выскочил на улицу. Он тщетно напрягал слух, силясь разобрать слова громкого разговора, доносившегося из дома Петерсена.
По улице, едва освещенной из окон пастора, с видом наслаждающегося погодой человека разгуливал сыщик в промокшем пальто и набухшем котелке.
Пастор сложил молитвенно руки и подумал, что бог карает неблагочестивого Петерсена, который обделил служителя господа в памятный день посещения жилища дьявола.
С сокрушением, но не без некоторого торжества следил пастор, как два санитара выносили из двора Петерсена носилки.
Первый санитар был коренастый, огромного роста и только покрякивал; второй был тоже высок, но худ, горбился и, видимо, готов был выронить из рук ношу.
— Не хотел бы я быть на носилках, — подскочил к пастору сыщик в надежде что-нибудь выведать. — Сейчас их уронят в грязь. Кто это такой грузный заболел?
— Ах, почтенный господин! — сказал пастор. — Бог видит, что фру Петерсен добрая женщина, и не надо ей ставить в вину ни ее толщины, ни жадности мужа.
Тут и сам Петерсен появился на наружной лестнице дома, громко выкрикивая, что не заплатит ни полкроны и напрасно бессовестный санитар пытается у него чего-нибудь выудить.
Пастор сокрушенно покачал головой и многозначительно посмотрел на сыщика. Тот понимающе усмехнулся. Он умел с одного взгляда разгадывать людей.
Низенький санитар и Петерсен, спускаясь с лестницы, продолжали спорить о каких-то кронах. Потом дверца автомобиля хлопнула, шофер со второй попытки завел ручкой мотор, и карета не спеша двинулась по раскисшей грязи.
Петерсен продолжал кричать вслед:
— Пусть у них лопнут глаза и шины! Будят ночью порядочных семейных людей, когда в доме все здоровы, включая даже откормленную свинью! Врываются, как грабители, и требуют платы за напрасный вызов!
Сыщик заинтересовался, пастор вытянул шею.
— Послушайте, любезный, — спросил сыщик, подходя к Петерсену, — разве у вас никто не заболел?
Крестьянин стал призывать бога в свидетели, что он, Петерсен, не подозревал даже, что бывают кареты «скорой помощи», и уж, во всяком случае, он ничего не станет платить.
Достойный последователь Шерлока Холмса молча нырнул во двор Петерсена.
Петерсен хотел пойти за ним следом, но вспомнил, что стоит на лестнице в туфлях, длинной ночной рубашке и колпаке. Через улицу он заметил своего врага под зонтиком и погрозил кулаком.
Появился очень довольный сыщик. Петерсен осветил его фонарем.
— Пахнет хлороформом, — объявил сыщик. — Я сразу все понял.
— Где ощутили вы столь странный запах, почтенный господин? — осведомился пастор.
— В хлеве, патер. В хлеве этого хозяина! — И он указал на белую фигуру.
— Я отлично знаю, чем пахнет в хлеве, — буркнул Петерсен.
— Но вы не знаете, что он пуст, — заметил сыщик.
— Как так — пуст? — завопил Петерсен и метнулся во двор, напоминая перепуганное привидение.
Через секунду он выскочил на улицу, размахивая фонарем:
— Грабят! Моя свинья! Она весила двести три килограмма!
— Ее было очень тяжело нести на носилках, — продолжал наслаждаться видом Петерсена сыщик. — Я думал, уронят носилки в грязь.
— Бог мой! — воскликнул пастор. — Они недостойно усыпили ее хлороформом, и пока скаредный господин Петерсен…
— Ах, да замолчите вы, молитвенник в человечьем переплете! Боже мой! Моя свинья, моя толстенькая хрюшка! Надо просить владетельного господина из замка догнать грабителей…
— Я могу сообщить мистеру Вельту, — задыхаясь от смеха, сказал сыщик. — Он вдоволь позабавится.
Вельт действительно хохотал, когда услышал от промокшего под дождем Ганса всю эту историю. Тот знал его причуды и был уверен, что босс не разрешит гнаться за мнимой каретой «скорой помощи». Вельт, развеселившись, решил, что ловкие грабители заслужили вознаграждения. И карета «скорой помощи» беспрепятственно неслась среди ютландских вересковых степей.
Внезапно она остановилась в пустынной местности. Задняя дверца кареты открылась, и из нее вытолкнули огромную свинью. Свинья упала на дорогу, потом встала на ноги и очумело огляделась вокруг.
Начинало светать, шел мелкий дождь. Автомашина умчалась. Свинья улеглась в дорожную грязь.
— Какой ужасный запах, не правда ли, Иван Алексеевич? — сказал низенький санитар, снова открывая заднюю дверцу машины. — Пусть в целях гигиены карета «скорой помощи» немного проветрится. Мы, японцы, особенно ценим свежий воздух.
— Я не понимаю, зачем вы способствовали моему бегству? — спросил второй санитар, худой и высокий.
— О, господин Кленов, только во имя интересов великой страны Ямато! Однажды бог воздуха Шанаи, беседуя с супругой и задумчиво глядя на облако, окунул свое копье в пурпуровое море. Капли, упавшие с копья, затвердели и образовали Страну Восходящего Солнца. Этой стране невыгодно, чтобы господин Вельт вынудил господина Кленова открыть тайну сверхбомбы.
— Эта тайна никогда и никому не будет открыта!
— О! Теперь я в этом уверен. Пусть так — никому. Все же нам, извините, выгодно вырвать господина Кленова из рук Вельта… Почтительно умоляю, не благодарите. Сентиментальность некоторых лиц, помогавших вам нести носилки, чужда вашему покорному слуге.
— Слуга! — усмехнулся Кленов. — Вы действительно когда-то были слугой.
— О, я часто вспоминаю с восхищением об этом времени! Харбин, 1913 год. Почтенный и больной профессор Баков и его молодой, извините меня, ассистент Кленов… Как сейчас вижу вас обоих в тайге, а потом в харбинском кабачке. Верьте мне, я искренне сожалел о смерти замечательного русского ученого, но плохого верноподданного Российской империи профессора Бакова, скончавшегося в Сан-Франциско на наших с вами руках. Ведь в то время я подумал, что от молодого ученого будет мало пользы. Слава императору, я ошибся. Вы великолепно продолжили дело своего учителя, реализовали его идею…
— Вы действительно были живым свидетелем всей истории этого изобретения. Многие позавидовали бы вашей осведомленности.
— Это мое призвание. Еще в Томске, где я держал парикмахерскую, я узнал, что профессор Баков сослан в тунгусскую тайгу. Я счастлив, что мои друзья рекомендовали меня вам, который полюбился еще в университете профессору Бакову. Ах, эти студенческие волнения! Зачем было профессору Бакову, который высказал столь интересные мысли о трансурановых элементах, проповедовать еще и опасные взгляды? Ему пришлось не только подать в отставку, но и отправиться в ссылку. Я сочувствовал ему как ученый и был просто обрадован, узнав, что он получил приглашение от Холмстеда, который славился своей готовностью поддержать любого смелого исследователя, невзирая на его политические взгляды… Сожалею и о том, что профессор Баков, находясь в моих руках во время перехода границы, еще не сделал своего открытия.
— Вы говорите страшные вещи, господин Кадасима!
— Служение долгу, только служение долгу, Иван Алексеевич! И вот теперь мой долг повелевает помочь вам достигнуть берегов Америки.
— Мне тяжело пользоваться вашей помощью.
— О, не переоценивайте моей помощи! — загадочно улыбнулся японец.
Пока шофер стирал с кузова знаки красного креста, Кадасима и Кленов гуляли по пустынной отмели. Уже рассвело. Далеко в море — берега Ютландии отличаются мелководьем — виднелся моторный бот. От него к берегу шла шлюпка.
— Я позаботился обо всем, — говорил Кадасима. — Спрячьте ваши новые документы. Полагаю, что они уберегут вас от Вельта. Осмелюсь пожелать вам тысячу лет жизни! Любите человечество, заботьтесь о нем и храните свою тайну!
Кленов взял протянутый ему Кадасимой бумажник и потер свой бритый, порезанный подбородок.
— Пусть кошка научится плавать, если я знаю еще где-нибудь такое чертово мелководье! — послышался голос из шлюпки. — Тысяча три морских черта! Джентльмену придется промочить ноги, чтобы добраться до шлюпки.
— Прощайте, господин Кадасима. — Кленов решительно вошел в воду.
— Счастливейшего плавания! — расплылся в улыбке Кадасима, выставляя редкие зубы. — Наука бездонна. Почтительно желаю вам достичь невиданных глубин! Осмелюсь напомнить, что бот должен курсировать в заданном квадрате близ американских берегов. За вами придет, извините меня, береговой катер! — И Кадасима снова обнажил свои выпяченные зубы.
Кленов, зайдя по колено в воду, неловко перебрался в шлюпку.
— Пусть мне повесят якорь на шею, если вы не сбрили бороду, сэр!
— сказал встречавший Кленова моряк. — Когда я видел вас в последний раз, вы боялись промочить ноги и носили удивительную обувь.
— А, это вы, — рассеянно отозвался Кленов. — Да, тогда на мне были галоши. Надеюсь, вы не в претензии за тот дождь?
— Дождь? Это был единственный случай, когда моряк мог достойно утонуть, находясь на суше. Если доберетесь до тех мест, передайте почтение боссу Холмстеду и его дочке, которая очень мило советовала кошке плавать.
— Ваш привет некому передавать… — мрачно сказал Кленов и посмотрел на берег.
Он еще видел маленькую фигурку японца, стоявшего рядом с автомашиной, но не мог разобрать выражения его лица…
На моторном боте был лишь один пассажир. Маленькая команда часто видела его на носу. Он стоял там, скрестив на груди руки. Его даже прозвали «впередсмотрящий».
Шкипер считал своим долгом подходить к пассажиру, молча выкуривать трубку, сплевывать, конечно, не в море, а на палубу и вежливо говорить:
— Если проскочим мимо германских подводных лодок, то вас, возможно, все-таки похоронят на суше, — и хохотал, тряся седыми бакенбардами.
Кленова не трогал этот тяжеловатый юмор.
Плавание длилось больше недели. Нужный квадрат был достигнут. Бот курсировал вдали от берегов, ожидая, когда обещанный катер придет, чтобы снять пассажира.
Прошло два дня, а катера не было.
Очевидно, кто-то, получивший указания Кадасимы, опаздывал.
…Командир подводной лодки, спешивший к указанному квадрату, вынужден был потерять много времени, чтобы уйти от преследования американских эсминцев, принявших лодку за германскую.
Не мог же командир дать приказ о всплытии, чтобы обнаружить свою принадлежность к союзному американо-японскому флоту! Ведь японской подводной лодке совершенно нечего было делать вблизи американских берегов.
Все же, несмотря ни на что, подводная лодка стремилась найти в море одинокий моторный бот.
…Перископ, чуть высунувшийся из воды, заливало волной. Изображение маленького бота то появлялось, то исчезало.
Командир лодки не отрывал от перископа глаз. Ему нужно было убедиться, тот ли это бот, о котором сообщал полковник Кадасима. На носу стоит какой-то человек. Скрестил руки на груди… Да, несомненно, это то самое судно.
Подводная лодка спрятала перископ и стала подкрадываться к боту, ориентируясь на шум его винта.
Раздались короткие слова команды. У офицера был тонкий фальцет. Моряки заняли места по боевой тревоге.
Когда, по расчетам командира, подводная лодка достаточно близко подошла к боту, над поверхностью моря снова появился перископ.
— Тысяча три морских черта! — крикнул шкипер. — Кажется, один из них высунул посушить свое копыто.
Шкипер встал у руля, готовый изменить курс, чтобы увернуться от торпеды.
— Что случилось? — спросил спокойно Кленов.
— Германская подводная лодка, — отозвался шкипер и бросил Кленову пробковый пояс.
— Боюсь, что это японская, — тихо сказал Кленов.
По пузырькам, появившимся на поверхности воды, шкипер угадывал путь торпеды. Он быстро перехватывал рукоятки на штурвале, силясь повернуть судно.
Но торпеда была выпущена умелой рукой. Враг словно знал, где окажется бот, и торпеда шла именно туда.
В перископ было хорошо видно, как над ботом взвился черный дым. Суденышко переломилось пополам. Торпеда была рассчитана на более солидные, корабли.
Офицер видел на волках две или три головы. Но он не дал команды всплыть. Лодка разворачивалась под водой и уходила. Ее командир не получил указаний спасти кого-нибудь из команды или пассажиров потопленного бота.
Один из сыщиков вскочил на подножку и доехал до дома с толстыми каменными стенами, высокой черепичной крышей и узенькими окнами.
Живший напротив пастор, услышав треск автомобиля, схватил зонтик и выскочил на улицу. Он тщетно напрягал слух, силясь разобрать слова громкого разговора, доносившегося из дома Петерсена.
По улице, едва освещенной из окон пастора, с видом наслаждающегося погодой человека разгуливал сыщик в промокшем пальто и набухшем котелке.
Пастор сложил молитвенно руки и подумал, что бог карает неблагочестивого Петерсена, который обделил служителя господа в памятный день посещения жилища дьявола.
С сокрушением, но не без некоторого торжества следил пастор, как два санитара выносили из двора Петерсена носилки.
Первый санитар был коренастый, огромного роста и только покрякивал; второй был тоже высок, но худ, горбился и, видимо, готов был выронить из рук ношу.
— Не хотел бы я быть на носилках, — подскочил к пастору сыщик в надежде что-нибудь выведать. — Сейчас их уронят в грязь. Кто это такой грузный заболел?
— Ах, почтенный господин! — сказал пастор. — Бог видит, что фру Петерсен добрая женщина, и не надо ей ставить в вину ни ее толщины, ни жадности мужа.
Тут и сам Петерсен появился на наружной лестнице дома, громко выкрикивая, что не заплатит ни полкроны и напрасно бессовестный санитар пытается у него чего-нибудь выудить.
Пастор сокрушенно покачал головой и многозначительно посмотрел на сыщика. Тот понимающе усмехнулся. Он умел с одного взгляда разгадывать людей.
Низенький санитар и Петерсен, спускаясь с лестницы, продолжали спорить о каких-то кронах. Потом дверца автомобиля хлопнула, шофер со второй попытки завел ручкой мотор, и карета не спеша двинулась по раскисшей грязи.
Петерсен продолжал кричать вслед:
— Пусть у них лопнут глаза и шины! Будят ночью порядочных семейных людей, когда в доме все здоровы, включая даже откормленную свинью! Врываются, как грабители, и требуют платы за напрасный вызов!
Сыщик заинтересовался, пастор вытянул шею.
— Послушайте, любезный, — спросил сыщик, подходя к Петерсену, — разве у вас никто не заболел?
Крестьянин стал призывать бога в свидетели, что он, Петерсен, не подозревал даже, что бывают кареты «скорой помощи», и уж, во всяком случае, он ничего не станет платить.
Достойный последователь Шерлока Холмса молча нырнул во двор Петерсена.
Петерсен хотел пойти за ним следом, но вспомнил, что стоит на лестнице в туфлях, длинной ночной рубашке и колпаке. Через улицу он заметил своего врага под зонтиком и погрозил кулаком.
Появился очень довольный сыщик. Петерсен осветил его фонарем.
— Пахнет хлороформом, — объявил сыщик. — Я сразу все понял.
— Где ощутили вы столь странный запах, почтенный господин? — осведомился пастор.
— В хлеве, патер. В хлеве этого хозяина! — И он указал на белую фигуру.
— Я отлично знаю, чем пахнет в хлеве, — буркнул Петерсен.
— Но вы не знаете, что он пуст, — заметил сыщик.
— Как так — пуст? — завопил Петерсен и метнулся во двор, напоминая перепуганное привидение.
Через секунду он выскочил на улицу, размахивая фонарем:
— Грабят! Моя свинья! Она весила двести три килограмма!
— Ее было очень тяжело нести на носилках, — продолжал наслаждаться видом Петерсена сыщик. — Я думал, уронят носилки в грязь.
— Бог мой! — воскликнул пастор. — Они недостойно усыпили ее хлороформом, и пока скаредный господин Петерсен…
— Ах, да замолчите вы, молитвенник в человечьем переплете! Боже мой! Моя свинья, моя толстенькая хрюшка! Надо просить владетельного господина из замка догнать грабителей…
— Я могу сообщить мистеру Вельту, — задыхаясь от смеха, сказал сыщик. — Он вдоволь позабавится.
Вельт действительно хохотал, когда услышал от промокшего под дождем Ганса всю эту историю. Тот знал его причуды и был уверен, что босс не разрешит гнаться за мнимой каретой «скорой помощи». Вельт, развеселившись, решил, что ловкие грабители заслужили вознаграждения. И карета «скорой помощи» беспрепятственно неслась среди ютландских вересковых степей.
Внезапно она остановилась в пустынной местности. Задняя дверца кареты открылась, и из нее вытолкнули огромную свинью. Свинья упала на дорогу, потом встала на ноги и очумело огляделась вокруг.
Начинало светать, шел мелкий дождь. Автомашина умчалась. Свинья улеглась в дорожную грязь.
— Какой ужасный запах, не правда ли, Иван Алексеевич? — сказал низенький санитар, снова открывая заднюю дверцу машины. — Пусть в целях гигиены карета «скорой помощи» немного проветрится. Мы, японцы, особенно ценим свежий воздух.
— Я не понимаю, зачем вы способствовали моему бегству? — спросил второй санитар, худой и высокий.
— О, господин Кленов, только во имя интересов великой страны Ямато! Однажды бог воздуха Шанаи, беседуя с супругой и задумчиво глядя на облако, окунул свое копье в пурпуровое море. Капли, упавшие с копья, затвердели и образовали Страну Восходящего Солнца. Этой стране невыгодно, чтобы господин Вельт вынудил господина Кленова открыть тайну сверхбомбы.
— Эта тайна никогда и никому не будет открыта!
— О! Теперь я в этом уверен. Пусть так — никому. Все же нам, извините, выгодно вырвать господина Кленова из рук Вельта… Почтительно умоляю, не благодарите. Сентиментальность некоторых лиц, помогавших вам нести носилки, чужда вашему покорному слуге.
— Слуга! — усмехнулся Кленов. — Вы действительно когда-то были слугой.
— О, я часто вспоминаю с восхищением об этом времени! Харбин, 1913 год. Почтенный и больной профессор Баков и его молодой, извините меня, ассистент Кленов… Как сейчас вижу вас обоих в тайге, а потом в харбинском кабачке. Верьте мне, я искренне сожалел о смерти замечательного русского ученого, но плохого верноподданного Российской империи профессора Бакова, скончавшегося в Сан-Франциско на наших с вами руках. Ведь в то время я подумал, что от молодого ученого будет мало пользы. Слава императору, я ошибся. Вы великолепно продолжили дело своего учителя, реализовали его идею…
— Вы действительно были живым свидетелем всей истории этого изобретения. Многие позавидовали бы вашей осведомленности.
— Это мое призвание. Еще в Томске, где я держал парикмахерскую, я узнал, что профессор Баков сослан в тунгусскую тайгу. Я счастлив, что мои друзья рекомендовали меня вам, который полюбился еще в университете профессору Бакову. Ах, эти студенческие волнения! Зачем было профессору Бакову, который высказал столь интересные мысли о трансурановых элементах, проповедовать еще и опасные взгляды? Ему пришлось не только подать в отставку, но и отправиться в ссылку. Я сочувствовал ему как ученый и был просто обрадован, узнав, что он получил приглашение от Холмстеда, который славился своей готовностью поддержать любого смелого исследователя, невзирая на его политические взгляды… Сожалею и о том, что профессор Баков, находясь в моих руках во время перехода границы, еще не сделал своего открытия.
— Вы говорите страшные вещи, господин Кадасима!
— Служение долгу, только служение долгу, Иван Алексеевич! И вот теперь мой долг повелевает помочь вам достигнуть берегов Америки.
— Мне тяжело пользоваться вашей помощью.
— О, не переоценивайте моей помощи! — загадочно улыбнулся японец.
Пока шофер стирал с кузова знаки красного креста, Кадасима и Кленов гуляли по пустынной отмели. Уже рассвело. Далеко в море — берега Ютландии отличаются мелководьем — виднелся моторный бот. От него к берегу шла шлюпка.
— Я позаботился обо всем, — говорил Кадасима. — Спрячьте ваши новые документы. Полагаю, что они уберегут вас от Вельта. Осмелюсь пожелать вам тысячу лет жизни! Любите человечество, заботьтесь о нем и храните свою тайну!
Кленов взял протянутый ему Кадасимой бумажник и потер свой бритый, порезанный подбородок.
— Пусть кошка научится плавать, если я знаю еще где-нибудь такое чертово мелководье! — послышался голос из шлюпки. — Тысяча три морских черта! Джентльмену придется промочить ноги, чтобы добраться до шлюпки.
— Прощайте, господин Кадасима. — Кленов решительно вошел в воду.
— Счастливейшего плавания! — расплылся в улыбке Кадасима, выставляя редкие зубы. — Наука бездонна. Почтительно желаю вам достичь невиданных глубин! Осмелюсь напомнить, что бот должен курсировать в заданном квадрате близ американских берегов. За вами придет, извините меня, береговой катер! — И Кадасима снова обнажил свои выпяченные зубы.
Кленов, зайдя по колено в воду, неловко перебрался в шлюпку.
— Пусть мне повесят якорь на шею, если вы не сбрили бороду, сэр!
— сказал встречавший Кленова моряк. — Когда я видел вас в последний раз, вы боялись промочить ноги и носили удивительную обувь.
— А, это вы, — рассеянно отозвался Кленов. — Да, тогда на мне были галоши. Надеюсь, вы не в претензии за тот дождь?
— Дождь? Это был единственный случай, когда моряк мог достойно утонуть, находясь на суше. Если доберетесь до тех мест, передайте почтение боссу Холмстеду и его дочке, которая очень мило советовала кошке плавать.
— Ваш привет некому передавать… — мрачно сказал Кленов и посмотрел на берег.
Он еще видел маленькую фигурку японца, стоявшего рядом с автомашиной, но не мог разобрать выражения его лица…
На моторном боте был лишь один пассажир. Маленькая команда часто видела его на носу. Он стоял там, скрестив на груди руки. Его даже прозвали «впередсмотрящий».
Шкипер считал своим долгом подходить к пассажиру, молча выкуривать трубку, сплевывать, конечно, не в море, а на палубу и вежливо говорить:
— Если проскочим мимо германских подводных лодок, то вас, возможно, все-таки похоронят на суше, — и хохотал, тряся седыми бакенбардами.
Кленова не трогал этот тяжеловатый юмор.
Плавание длилось больше недели. Нужный квадрат был достигнут. Бот курсировал вдали от берегов, ожидая, когда обещанный катер придет, чтобы снять пассажира.
Прошло два дня, а катера не было.
Очевидно, кто-то, получивший указания Кадасимы, опаздывал.
…Командир подводной лодки, спешивший к указанному квадрату, вынужден был потерять много времени, чтобы уйти от преследования американских эсминцев, принявших лодку за германскую.
Не мог же командир дать приказ о всплытии, чтобы обнаружить свою принадлежность к союзному американо-японскому флоту! Ведь японской подводной лодке совершенно нечего было делать вблизи американских берегов.
Все же, несмотря ни на что, подводная лодка стремилась найти в море одинокий моторный бот.
…Перископ, чуть высунувшийся из воды, заливало волной. Изображение маленького бота то появлялось, то исчезало.
Командир лодки не отрывал от перископа глаз. Ему нужно было убедиться, тот ли это бот, о котором сообщал полковник Кадасима. На носу стоит какой-то человек. Скрестил руки на груди… Да, несомненно, это то самое судно.
Подводная лодка спрятала перископ и стала подкрадываться к боту, ориентируясь на шум его винта.
Раздались короткие слова команды. У офицера был тонкий фальцет. Моряки заняли места по боевой тревоге.
Когда, по расчетам командира, подводная лодка достаточно близко подошла к боту, над поверхностью моря снова появился перископ.
— Тысяча три морских черта! — крикнул шкипер. — Кажется, один из них высунул посушить свое копыто.
Шкипер встал у руля, готовый изменить курс, чтобы увернуться от торпеды.
— Что случилось? — спросил спокойно Кленов.
— Германская подводная лодка, — отозвался шкипер и бросил Кленову пробковый пояс.
— Боюсь, что это японская, — тихо сказал Кленов.
По пузырькам, появившимся на поверхности воды, шкипер угадывал путь торпеды. Он быстро перехватывал рукоятки на штурвале, силясь повернуть судно.
Но торпеда была выпущена умелой рукой. Враг словно знал, где окажется бот, и торпеда шла именно туда.
В перископ было хорошо видно, как над ботом взвился черный дым. Суденышко переломилось пополам. Торпеда была рассчитана на более солидные, корабли.
Офицер видел на волках две или три головы. Но он не дал команды всплыть. Лодка разворачивалась под водой и уходила. Ее командир не получил указаний спасти кого-нибудь из команды или пассажиров потопленного бота.
КНИГА ВТОРАЯ. ПОДЖИГАТЕЛЬ ПЛАНЕТЫ
Мы в состоянии зажечь целые стены пламени вдоль границ цивилизованного мира и двинуть эти стены на наших заклятых врагов во имя воцарения мира на земле.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЛАН ОГНЕННОЙ МЕТЛЫ
…Я дам вам движущиеся стены огня, и они огненной метлой выметут все зараженные пространства. В дальнейшем эти дезинфицированные и освобожденные области будут заселены новыми людьми, необходимыми для обеспечения деятельности предприятий…
Глава 1. ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА
Чудесные бывают рассветы под Москвой!
Утро еще не наступило в этот знаменательный день, и полупрозрачная пелена стелилась кое-где по низинам у перелесков.
Словно легкие белые шарфы легли на зелень травы, и не ощущалось даже дуновения ветерка, который смог бы развеять их. Белоствольные березовые рощи будто поднимались из упавших облаков. А высоко в предрассветной бледной синеве тоже плыли облака, и они казались отражением тех, что лежали на земле. Не проснулись еще птицы, не застрекотали в траве кузнечики. Солнце еще не поднялось над зубчатой линией лесов, а только сделало ее отчетливой на заалевшей части неба.
И вдруг свистящий звук шин разорвал сонный покой. По шоссе с огромной скоростью мчалась желтая машина с синей полосой вдоль кузова. Казалось, сейчас она оторвется от асфальта, взлетит.
Из репродуктора на ее, крыше неслись вначале неразборчивые, а потом ошеломляющие звуки:
— Всем машинам прекратить движение! Пропустить кортеж!
Кортеж состоял из трех машин: милицейской впереди, такой же желто-синей позади и черной автомашины посредине эскорта.
В столь ранний час на шоссе почти никого не было. Только два велосипедиста в спортивных майках и молоковоз из ближнего совхоза испуганно шарахнулись в сторону и остановились.
Шофер в кепке, надетой задом наперед, покачал головой, провожая глазами тройной желто-сине-черный вихрь, и остановился взглядом на следах от шин на асфальте, где занесло бешено мчавшиеся машины на повороте.
— Как на пожар! — глубокомысленно изрек он.
Такие же кортежи машин неслись в этот час по многим дорогам. Кого-то спешно доставляли в этот предутренний час с подмосковных дач в столицу.
Машины влетали на городские улицы, и всякое движение на них заблаговременно приостанавливалось.
Ранние прохожие удивлялись:
— Что это? Для делегаций рановато. На аэродром самолеты прилетают в более удобное время.
— Может, преступников важных везут? С охраной!
— Тоже скажешь! Охрана-то какая? Орудовцы!
— Да, пожалуй… Должно быть, не преступники… Так кто?
— К центру едут. Верно, на заседание какое…. экстренное…
Машины действительно мчались по трассе, по которой не раз приезжали делегации с Внуковского аэродрома, — широкой магистрали Ленинского проспекта, парадному входу новой Москвы.
Но на этот раз они не проследовали к Москве-реке, не проехали по Каменному мосту к Боровицким воротам Кремля. Сопровождаемые милицейским эскортом автомашины одна за другой подкатывали к воротам Академии наук СССР, где в нарушение всех обычных правил вместо регулировщика ГАИ стоял полковник с жезлом и сам пропускал машины к подъезду.
Приехавшие были по преимуществу почтенные люди. Но были среди них и молодые. Встречались и женщины, пожилые или средних лет, все изысканно одетые.
Мужчины не уступали им в элегантности одежды, в особенности один молодой академик, вставший из-за руля своей машины. Он поднимался по старинным мраморным ступеням, ставя на них… тапочки, впопыхах надетые на босу ногу.
С ним раскланивались, спрашивали:
— Какие предсказания, Николай Лаврентьевич? Судя по вашим тапочкам, будет ясно?
— Скорее гроза, — отмахнулся ученый.
В дверях встречались давно знакомые люди:
— Батюшки! Николай Евгеньевич! Вы-то как успели?
— Нормально, как говорят мои студенты, — с улыбкой отвечал толстяк в косоворотке. — Вылетел сегодня утром, прилетел вчера в полночь.
— Время обогнали?
— Разница во времени с Камчаткой десять часов. А лететь-то на сверхзвуковом лайнере меньше? Не так ли?
— Все ясно.
— Хорошо бы, все так ясно было.
— В самом деле! А по какому мы все здесь поводу?
— Спросите что-нибудь полегче, как говорят ваши студенты.
Так, переговариваясь, даже с шуточками прошли спешно доставленные сюда маститые ученые в зал заседаний Президиума Академии наук, где уже находилось несколько военных высших чинов.
Помещение было не слишком большим, но с высоким потолком.
Все усаживались за общим столом, во главе которого рядом с президентом Академии наук стоял министр Сергеев, а чуть поодаль от него никому из ученых не известный человек атлетического телосложения в несомненно тесном для него костюме как бы с чужого плеча.
— Не откажите в любезности осведомить нас, что случилось, — попросил ученый, надевший тапочки на босу ногу.
— Что случилось?.. — переспросил министр. Был это невысокий коренастый человек, одетый, по его обыкновению, в военную гимнастерку старого покроя. Он молча и внимательно оглядывал собравшихся. Потом заговорил тихим, неторопливым, немного глуховатым голосом, как бы обращаясь к каждому из ученых в отдельности: — Меня спрашивают: что случилось? Мы собрались здесь в связи с тем, что в Тихом океане загорелся воздух.
— Что? Что такое? Как так?! — шорохом пронеслось по залу заседаний.
— Чепуха какая-то! Нонсенс! — возмутился кто-то.
— Воздух гореть не может, — назидательно произнес седобородый старец в академической шапочке. — Азот воздуха, насколько известно науке, соединяясь с кислородом, не выделяет тепло, а поглощает. Потому атмосфера нашей планеты вполне устойчива. Бойтесь стать жертвой антинаучной сенсации.
— И все же, — раздельно и твердо продолжал Сергеев, — как бы антинаучно или сенсационно это ни выглядело, воздух Земли сгорает. Науке были известны пять окислов азота. Речь идет о шестом.
Атлетического склада человек, стоявший поодаль от него, по его приглашению сделал шаг вперед.
— Шестой окисел азота, товарищи ученые, образуется при горении воздуха в присутствии редчайшего катализатора — фиолетового газа на острове Аренида, Там и загорелась атмосфера. Я сам это видел.
— Кто это? Кто такой? — наклонялись друг к другу академики.
А он был спокоен, этот неизвестный. Говорил уверенно, видимо заранее обдумав слова, звучавшие удивительно просто, хотя они и имели зловещий смысл.
— Считаю долгом добавить, что все сказанное нашим гостем наблюдалось с наших кораблей и космических спутников, — заявил президент Академии наук. — Не угодно ли ознакомиться с фотографиями, полученными из космоса? Желателен однозначный вывод.
Сергеев стал передавать ученым фотографии. На них виднелись характерные для земной атмосферы закрученные спиралями облака. В центре заснятого из космоса циклона горела яркая звезда пожара.
— Людям угрожает всеобщее удушье. Нам предстоит высказаться по этому поводу. Ради этого мы и собрались здесь, — заключил министр.
— Нет, это невозможно!
— Воздух не горит! Это что-то другое, — послышались протестующие голоса.
— Я понимаю, что иной раз в науке новое и непривычное встречается сомнением или даже отрицанием, — раздельно сказал министр. — Но сейчас у нас с вами нет времени для дискуссий. Конечно, проверка необходима, она будет сделана. Но… я попросил бы считать, что доказательства уже в наших руках. И на их основе нужно наметить конкретные действия.
Возражения затихли, уступив место напряженной тишине.
Министр оглядывал всех внимательным взглядом.
Утро еще не наступило в этот знаменательный день, и полупрозрачная пелена стелилась кое-где по низинам у перелесков.
Словно легкие белые шарфы легли на зелень травы, и не ощущалось даже дуновения ветерка, который смог бы развеять их. Белоствольные березовые рощи будто поднимались из упавших облаков. А высоко в предрассветной бледной синеве тоже плыли облака, и они казались отражением тех, что лежали на земле. Не проснулись еще птицы, не застрекотали в траве кузнечики. Солнце еще не поднялось над зубчатой линией лесов, а только сделало ее отчетливой на заалевшей части неба.
И вдруг свистящий звук шин разорвал сонный покой. По шоссе с огромной скоростью мчалась желтая машина с синей полосой вдоль кузова. Казалось, сейчас она оторвется от асфальта, взлетит.
Из репродуктора на ее, крыше неслись вначале неразборчивые, а потом ошеломляющие звуки:
— Всем машинам прекратить движение! Пропустить кортеж!
Кортеж состоял из трех машин: милицейской впереди, такой же желто-синей позади и черной автомашины посредине эскорта.
В столь ранний час на шоссе почти никого не было. Только два велосипедиста в спортивных майках и молоковоз из ближнего совхоза испуганно шарахнулись в сторону и остановились.
Шофер в кепке, надетой задом наперед, покачал головой, провожая глазами тройной желто-сине-черный вихрь, и остановился взглядом на следах от шин на асфальте, где занесло бешено мчавшиеся машины на повороте.
— Как на пожар! — глубокомысленно изрек он.
Такие же кортежи машин неслись в этот час по многим дорогам. Кого-то спешно доставляли в этот предутренний час с подмосковных дач в столицу.
Машины влетали на городские улицы, и всякое движение на них заблаговременно приостанавливалось.
Ранние прохожие удивлялись:
— Что это? Для делегаций рановато. На аэродром самолеты прилетают в более удобное время.
— Может, преступников важных везут? С охраной!
— Тоже скажешь! Охрана-то какая? Орудовцы!
— Да, пожалуй… Должно быть, не преступники… Так кто?
— К центру едут. Верно, на заседание какое…. экстренное…
Машины действительно мчались по трассе, по которой не раз приезжали делегации с Внуковского аэродрома, — широкой магистрали Ленинского проспекта, парадному входу новой Москвы.
Но на этот раз они не проследовали к Москве-реке, не проехали по Каменному мосту к Боровицким воротам Кремля. Сопровождаемые милицейским эскортом автомашины одна за другой подкатывали к воротам Академии наук СССР, где в нарушение всех обычных правил вместо регулировщика ГАИ стоял полковник с жезлом и сам пропускал машины к подъезду.
Приехавшие были по преимуществу почтенные люди. Но были среди них и молодые. Встречались и женщины, пожилые или средних лет, все изысканно одетые.
Мужчины не уступали им в элегантности одежды, в особенности один молодой академик, вставший из-за руля своей машины. Он поднимался по старинным мраморным ступеням, ставя на них… тапочки, впопыхах надетые на босу ногу.
С ним раскланивались, спрашивали:
— Какие предсказания, Николай Лаврентьевич? Судя по вашим тапочкам, будет ясно?
— Скорее гроза, — отмахнулся ученый.
В дверях встречались давно знакомые люди:
— Батюшки! Николай Евгеньевич! Вы-то как успели?
— Нормально, как говорят мои студенты, — с улыбкой отвечал толстяк в косоворотке. — Вылетел сегодня утром, прилетел вчера в полночь.
— Время обогнали?
— Разница во времени с Камчаткой десять часов. А лететь-то на сверхзвуковом лайнере меньше? Не так ли?
— Все ясно.
— Хорошо бы, все так ясно было.
— В самом деле! А по какому мы все здесь поводу?
— Спросите что-нибудь полегче, как говорят ваши студенты.
Так, переговариваясь, даже с шуточками прошли спешно доставленные сюда маститые ученые в зал заседаний Президиума Академии наук, где уже находилось несколько военных высших чинов.
Помещение было не слишком большим, но с высоким потолком.
Все усаживались за общим столом, во главе которого рядом с президентом Академии наук стоял министр Сергеев, а чуть поодаль от него никому из ученых не известный человек атлетического телосложения в несомненно тесном для него костюме как бы с чужого плеча.
— Не откажите в любезности осведомить нас, что случилось, — попросил ученый, надевший тапочки на босу ногу.
— Что случилось?.. — переспросил министр. Был это невысокий коренастый человек, одетый, по его обыкновению, в военную гимнастерку старого покроя. Он молча и внимательно оглядывал собравшихся. Потом заговорил тихим, неторопливым, немного глуховатым голосом, как бы обращаясь к каждому из ученых в отдельности: — Меня спрашивают: что случилось? Мы собрались здесь в связи с тем, что в Тихом океане загорелся воздух.
— Что? Что такое? Как так?! — шорохом пронеслось по залу заседаний.
— Чепуха какая-то! Нонсенс! — возмутился кто-то.
— Воздух гореть не может, — назидательно произнес седобородый старец в академической шапочке. — Азот воздуха, насколько известно науке, соединяясь с кислородом, не выделяет тепло, а поглощает. Потому атмосфера нашей планеты вполне устойчива. Бойтесь стать жертвой антинаучной сенсации.
— И все же, — раздельно и твердо продолжал Сергеев, — как бы антинаучно или сенсационно это ни выглядело, воздух Земли сгорает. Науке были известны пять окислов азота. Речь идет о шестом.
Атлетического склада человек, стоявший поодаль от него, по его приглашению сделал шаг вперед.
— Шестой окисел азота, товарищи ученые, образуется при горении воздуха в присутствии редчайшего катализатора — фиолетового газа на острове Аренида, Там и загорелась атмосфера. Я сам это видел.
— Кто это? Кто такой? — наклонялись друг к другу академики.
А он был спокоен, этот неизвестный. Говорил уверенно, видимо заранее обдумав слова, звучавшие удивительно просто, хотя они и имели зловещий смысл.
— Считаю долгом добавить, что все сказанное нашим гостем наблюдалось с наших кораблей и космических спутников, — заявил президент Академии наук. — Не угодно ли ознакомиться с фотографиями, полученными из космоса? Желателен однозначный вывод.
Сергеев стал передавать ученым фотографии. На них виднелись характерные для земной атмосферы закрученные спиралями облака. В центре заснятого из космоса циклона горела яркая звезда пожара.
— Людям угрожает всеобщее удушье. Нам предстоит высказаться по этому поводу. Ради этого мы и собрались здесь, — заключил министр.
— Нет, это невозможно!
— Воздух не горит! Это что-то другое, — послышались протестующие голоса.
— Я понимаю, что иной раз в науке новое и непривычное встречается сомнением или даже отрицанием, — раздельно сказал министр. — Но сейчас у нас с вами нет времени для дискуссий. Конечно, проверка необходима, она будет сделана. Но… я попросил бы считать, что доказательства уже в наших руках. И на их основе нужно наметить конкретные действия.
Возражения затихли, уступив место напряженной тишине.
Министр оглядывал всех внимательным взглядом.
Глава II. КАРЬЕРА МИСТЕРА ТРОССА
Из богатого особняка на аллее миллионеров Риверсайд-драйв в Нью-Йорке открывался великолепный вид на мореподобный Хадсон-ривер (Гудзон). Над высокими обрывистыми берегами поднимались ломаные силуэты городов Джерсей-Сити, Хобокена, Вихевкена.
Владелец особняка стоял у окна, всматриваясь в знакомый пейзаж, а может быть, и в поток автомобилей, мчавшихся мимо его парка.
Раздраженно отвернувшись от окна, он прошел к подковообразному столу, на котором лежала папка с надписью: «ЗАПРЕТ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА СРЕДУ ОБИТАНИЯ В ВОЕННЫХ ЦЕЛЯХ».
Он достал из папки листок с пометкой «Распространено в ООН» и углубился в его чтение, хотя каждое слово здесь было ему знакомо.
«В мексиканской сельве, дремучей и душной, где сплетение лиан останавливает даже ягуара, не так давно был найден мертвый каменный город. В нем среди неистово цветущей зелени, крикливых птиц и крадущихся диких животных уже много сотен лет не жил никто. Люди словно вымерли, оставив неприкосновенными свои творения. Одной из загадок вечности выглядит этот город древних майя, названный его поздними „открывателями“ Паленке, что по-испански означает „Крепость“. Но кто и почему покинул эту „крепость“? Как могли взять ее завоеватели без всяких разрушений? Какой страх, болезнь или веление богов изгнали из города все его население?
Представим себе другое творение рук человеческих — современный мегаполис, город-гигант с небоскребами, эстакадами дорог и улиц, мостами, подземками, заводами с точными станками и сложным оборудованием. Чтобы захватить такой город, завоевателям нужно не только уничтожить его защитников, но придется разбомбить небоскребы, разрушить мосты, дороги, заводы… словом, превратить мегаполис в руины и эти руины в конце концов получить в качестве военных трофеев. Бесценные же строения, оборудования фабрик и лабораторий, научные институты, многоэтажные жилые здания, в которых могут жить миллионы людей, — все это зря погибнет, не достанется никому. Огромные богатства бессмысленно пропадут.
Так нельзя ли найти объяснение заброшенному городу древних майя Паленке и воспользоваться этой разгадкой для современных целей? Если, пусть на короткий срок, каким-то чудом над древним городом майя был поврежден защитный слой атмосферы, предохраняющий Землю от смертоносных космических излучений, то все живое под брешью должно было погибнуть: животные, растения, люди… Можно представить себе, как зловонные миазмы поднимались над опустевшими камнями, засохшими стеблями и свернувшимися листьями. Потом, после того как затянулась «рана атмосферы», всепобеждающая сила жизни во всех буйных формах сельвы обрушилась на мертвые камни «побежденной крепости», которую неприятель мог бы получить в первозданном, виде, необитаемую и беззащитную.
То же самое могло бы случиться и с любым мегаполисом современности, на который просто нецелесообразно сбрасывать разрушительные термоядерные бомбы. Куда рациональнее воздействовать на среду обитания, «пробить» окно в защитном слое атмосферы над вражеским мегаполисом или даже над целой страной. Обитатели побежденных городов без всяких «затрат» со стороны противника под влиянием космических излучений тихо уйдут в лучший мир, оставив победителям в полной сохранности все свои ценности. Наступит час — и победители вступят в очищенный город, чтобы воспользоваться всеми благами современной цивилизации, высокой и гуманной. Так обещала еще нейтронная бомба. Они снова запустят станки на заводах, станут у лабораторных приборов, заселят опустевшие квартиры, обставленные прежними хозяевами. Сады же и парки новые обитатели мегаполиса посадят сами, когда рана атмосферы затянется.
Легко представить себе, что такой способ ведения войны привлечет к себе внимание тех, кто не думает о благе всего человечества, а лишь ищет способы наиболее выгодно вести войну, конечно же, агрессивную и несправедливую. Встает вопрос: допустимо ли современному человечеству так играть со средой своего обитания, чтобы наносить страшные раны самой земной атмосфере, которая может и не залечить их? Не своевременно ли поставить вопрос о запрете всякого воздействия на среду обитания в военных целях?»
Под документом стояла подпись: Дим Тросс.
Хозяин особняка разгладил знакомый текст старческой рукой, захлопнул папку и вернулся к окну.
Когда в потоке автомобилей на Риверсайд-драйв он увидел ярко-красный спорткар, огромный, прижавшийся к мостовой, то перешел к другому окну, выходившему в парк, где по числу экзотических деревьев можно было судить о вложенных в него миллионах.
На аллее показалась тонкая фигурка женщины. Она остановилась у яркой клумбы.
Владелец особняка нажал кнопку, и на окно опустилась тяжелая штора.
…К высокой ограде парка подъехал ярко-красный спорткар. Из него вышел статный, спортивного склада, широкоплечий человек с внимательными глазами и седеющими висками. Его собранность и упругая походка не позволяли судить о возрасте. Он остановился перед затейливой, чугунного литья калиткой и позвонил.
Владелец особняка стоял у окна, всматриваясь в знакомый пейзаж, а может быть, и в поток автомобилей, мчавшихся мимо его парка.
Раздраженно отвернувшись от окна, он прошел к подковообразному столу, на котором лежала папка с надписью: «ЗАПРЕТ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА СРЕДУ ОБИТАНИЯ В ВОЕННЫХ ЦЕЛЯХ».
Он достал из папки листок с пометкой «Распространено в ООН» и углубился в его чтение, хотя каждое слово здесь было ему знакомо.
«В мексиканской сельве, дремучей и душной, где сплетение лиан останавливает даже ягуара, не так давно был найден мертвый каменный город. В нем среди неистово цветущей зелени, крикливых птиц и крадущихся диких животных уже много сотен лет не жил никто. Люди словно вымерли, оставив неприкосновенными свои творения. Одной из загадок вечности выглядит этот город древних майя, названный его поздними „открывателями“ Паленке, что по-испански означает „Крепость“. Но кто и почему покинул эту „крепость“? Как могли взять ее завоеватели без всяких разрушений? Какой страх, болезнь или веление богов изгнали из города все его население?
Представим себе другое творение рук человеческих — современный мегаполис, город-гигант с небоскребами, эстакадами дорог и улиц, мостами, подземками, заводами с точными станками и сложным оборудованием. Чтобы захватить такой город, завоевателям нужно не только уничтожить его защитников, но придется разбомбить небоскребы, разрушить мосты, дороги, заводы… словом, превратить мегаполис в руины и эти руины в конце концов получить в качестве военных трофеев. Бесценные же строения, оборудования фабрик и лабораторий, научные институты, многоэтажные жилые здания, в которых могут жить миллионы людей, — все это зря погибнет, не достанется никому. Огромные богатства бессмысленно пропадут.
Так нельзя ли найти объяснение заброшенному городу древних майя Паленке и воспользоваться этой разгадкой для современных целей? Если, пусть на короткий срок, каким-то чудом над древним городом майя был поврежден защитный слой атмосферы, предохраняющий Землю от смертоносных космических излучений, то все живое под брешью должно было погибнуть: животные, растения, люди… Можно представить себе, как зловонные миазмы поднимались над опустевшими камнями, засохшими стеблями и свернувшимися листьями. Потом, после того как затянулась «рана атмосферы», всепобеждающая сила жизни во всех буйных формах сельвы обрушилась на мертвые камни «побежденной крепости», которую неприятель мог бы получить в первозданном, виде, необитаемую и беззащитную.
То же самое могло бы случиться и с любым мегаполисом современности, на который просто нецелесообразно сбрасывать разрушительные термоядерные бомбы. Куда рациональнее воздействовать на среду обитания, «пробить» окно в защитном слое атмосферы над вражеским мегаполисом или даже над целой страной. Обитатели побежденных городов без всяких «затрат» со стороны противника под влиянием космических излучений тихо уйдут в лучший мир, оставив победителям в полной сохранности все свои ценности. Наступит час — и победители вступят в очищенный город, чтобы воспользоваться всеми благами современной цивилизации, высокой и гуманной. Так обещала еще нейтронная бомба. Они снова запустят станки на заводах, станут у лабораторных приборов, заселят опустевшие квартиры, обставленные прежними хозяевами. Сады же и парки новые обитатели мегаполиса посадят сами, когда рана атмосферы затянется.
Легко представить себе, что такой способ ведения войны привлечет к себе внимание тех, кто не думает о благе всего человечества, а лишь ищет способы наиболее выгодно вести войну, конечно же, агрессивную и несправедливую. Встает вопрос: допустимо ли современному человечеству так играть со средой своего обитания, чтобы наносить страшные раны самой земной атмосфере, которая может и не залечить их? Не своевременно ли поставить вопрос о запрете всякого воздействия на среду обитания в военных целях?»
Под документом стояла подпись: Дим Тросс.
Хозяин особняка разгладил знакомый текст старческой рукой, захлопнул папку и вернулся к окну.
Когда в потоке автомобилей на Риверсайд-драйв он увидел ярко-красный спорткар, огромный, прижавшийся к мостовой, то перешел к другому окну, выходившему в парк, где по числу экзотических деревьев можно было судить о вложенных в него миллионах.
На аллее показалась тонкая фигурка женщины. Она остановилась у яркой клумбы.
Владелец особняка нажал кнопку, и на окно опустилась тяжелая штора.
…К высокой ограде парка подъехал ярко-красный спорткар. Из него вышел статный, спортивного склада, широкоплечий человек с внимательными глазами и седеющими висками. Его собранность и упругая походка не позволяли судить о возрасте. Он остановился перед затейливой, чугунного литья калиткой и позвонил.