Казанцев Александр Петрович. Тревоги ледяного грота (Купол Надежды - 3)

   Бой в лихо заломленной шапочке и в красной курточке с золотыми пуговками подскочил, предлагая услуги. Нести нечего, но он все равно решил проводить джентльмена, вызвал лифт, и они вместе поднялись на девятнадцатый этаж.
   По коридору, отделанному сверкающим пластиком, шла пожилая, неумеренно накрашенная дама, неся болонку с синим бантом. Тоненькая негритянка в белой наколке тащила за ней огромную картонку. Вылощенный джентльмен с усами вежливо уступил дорогу. Они не замечали Анисимова, ведь ничего не знали ни о "вилле-гроб", ни о "безвременье".
   Мальчик взял у Анисимова ключ и распахнул дверь номера. Все здесь выглядело как в то утро, когда академик в очередной раз отправился сражаться с врагами Города-лаборатории. Даже оставленный блокнот лежал на том же месте у телефона.
   Анисимов сунул мальчику мелочь и схватился за телефонную трубку, сам не зная, с чего начать поиски Аэлиты.
   Что-то заставило его обернуться.
   Дверь в смежный номер оказалась открытой, и в ее проеме стояла... Аэлита, маленькая, нежная, испуганная и обрадованная.
   У Николая Алексеевича дух захватило, он не верил глазам. "Неужели Смит не солгал?" - мелькнуло у него в мыслях.
   Аэлита замерла, по щекам ее капельками скатывались слезы. Потом она бросилась к мужу, опустилась на пол и спрятала лицо у него в коленях. Он гладил ее волосы, вдыхая их тонкий аромат. Оба молчали.
   Спохватившись, она выбежала в другую комнату и вернулась с ребенком на руках, с гордостью показывая спящего сынишку.
   И Анисимов повторил уже вслух:
   - Неужели Смит не солгал? И ты в самом деле здесь!
   - Как? Ты знаешь, что это Генри Смит? - удивилась Аэлита. - Представь, несмотря на всю мою неприязнь к нему, он продолжал по-особенному относиться ко мне. Честное слово!
   - В самом деле?
   - Есть вещи, в которых женщины не ошибаются.
   - Ты так считаешь? - Анисимов задумался.
   - По неуловимым мелочам они кое о чем догадываются. Понимаешь?
   - Пытаюсь понять. Неужели даже у такого негодяя есть какие-то человеческие чувства? И он хотел тебя спасти...
   - Почему меня спасти? Тебя! Речь шла о тебе. Он телеграфировал, что только я смогу это сделать.
   - Или ты в самом деле была ему настолько дорога, что он любой ценой хотел уберечь тебя от ядерного взрыва над Куполом Надежды...
   - Как? - ужаснулась Аэлита. - Ядерный взрыв?
   - Да. Они замышляли его. Или... в Нью-Йорке тебя удобнее было захватить, чтобы грозить мне расправой с тобой.
   - Чудовищно! Но это значит, что мой папка прав! Он не отпустил меня одну. Согласовал с Москвой. И выходить из отеля не позволяет. Они с мамой сейчас вернутся.
   В дверь постучали.
   - Может быть, это они, - сказала Аэлита, направляясь к двери.
   - Просим извинить нас, миледи, - произнес незнакомый Аэлите благообразный седой джентльмен.
   - Входите, профессор О'Скара, - обрадовался Анисимов. - Вот уж кого не ожидал увидеть! Познакомьтесь с моей женой.
   - Мы с доктором Стиллом рады выразить восхищение и ею и ее супругом, поклонился профессор О'Скара, пропуская вперед доктора Стилла.
   - Это мои товарищи по испытаниям, - представил Аэлите вошедших академик. - Они подтвердили, что Вольтер был прав: истинная мужественность проявляется во время бедствия.
   - Но бедствие, к счастью, позади! - воскликнула Аэлита. - Что будете пить? Виски, коньяк, кофе?
   - Не уверен, не уверен, что позади, хотя все в руках господних, отозвался профессор О'Скара.
   - Если позволите, то кофе с коньяком, мэм. Мы долгое время были лишены этого. Не удивляйтесь нашему появлению, академик, - непринужденно заговорил доктор Стилл. - Приключения, "вилла-гроб", безвременье сделали нас с профессором на время заметными людьми. Мода капризна как дитя. Только этим я объясняю, что ваши коллеги оказались в Нью-Йорке, в ООН, где создается комиссия по антарктическим делам.
   - Судьба и воля господня влекут нас все-таки в Антарктику. К тому же личная просьба американского президента...
   - Это меня радует, - признался Анисимов. - Даже президент!
   - Если так, то нам с доктором Стиллом, очевидно, надо принять приглашение и войти в число двадцати членов комиссии. Может быть, это несколько смягчит для вас удар.
   - Какой удар, профессор О'Скара?
   - Профессор имеет в виду, что председателем комиссии будет жирный Броккенбергер, который так предвзято вел пресс-конференцию.
   - Броккенбергер? - воскликнула Аэлита из соседней комнаты, куда унесла ребенка. - Враг искусственной пищи номер один? Под этим черным знаменем он победил на выборах в Айове.
   - Тогда дело еще более осложняется, - нахмурился профессор О'Скара. Может быть, президент имел это в виду?
   - Это действительно удар для меня, джентльмены. И я ценю вашу готовность смягчить его.
   - Мы прежде всего ученые, академик. И мы будем руководствоваться своей совестью. Это мы можем обещать, - произнес профессор О'Скара. - И уже пообещали Белому дому.
   - Что касается меня, то я уже грешу против своей совести, академик, соглашаясь участвовать в оценке моделирования грядущего.
   - Почему, доктор Стилл?
   - Да потому, что нельзя моделировать условия существования грядущего человечества, у которого нет будущего.
   - Простите, доктор, как вас понять? - вмешалась Аэлита, успевшая заказать по телефону кофе.
   - Я сторонник прогноза такого грядущего, когда человечество, по существу, изжившее себя, если и уцелеет в ядерный век, в век бездумного осквернения среды обитания, то все равно не сможет существовать в условиях возрастающей по экспоненте энерговооруженности. Сверхэнергетика будет связана с такими мощными полями, в которых не выжить никаким биологическим системам, в том числе и человеку.
   - Что же, по-вашему, разуму придет конец? - с вызовом спросила Аэлита.
   - Нет, почему же, мэм? Эстафету разума у людей примут ими же созданные кибернетические системы, более совершенные, чем наши организмы, более приспособленные для условий сверхцивилизации. А эти условия определяются законом роста энерговооруженности. Если его экстраполировать, можно вычислить, когда человек уступит свое место на Земле киберу.
   - Это невероятно, доктор! - возмутилась Аэлита. - Гадко!
   Официант в белой куртке, постучав в дверь, внес кофе и графин с коньяком.
   Аэлита оказалась не только радушной хозяйкой, но и непримиримой спорщицей:
   - Ваша посылка ошибочна, доктор. Вы произвольно экстраполируете в будущее кривую роста энерговооруженности, считая, что она устремлена в бесконечность.
   - Но это так, мэм! Закон экспоненты. Математика!
   - В природе действуют только ее законы, а не математическая схоластика.
   - Однако, мэм, вы вооружены! - заметил профессор.
   - Я вооружена простой логикой. В природе все строго обосновано. Потому общий ее постулат, вытекающий из принципа сохранения материи, это закон насыщения, касается ли это условий образования космических тел, намагничивания стали или существования биологических систем. Космические тела возникают только из материала, рассеянного в космосе, пока он не израсходован, сталь намагничивается до тех пор, пока ее молекулы определенным образом не ориентированы, биологические системы - животные да и человек - насыщаются, пока не утолят голод или жажду. Никому не придет в голову утверждать, что человек, захотевший пить, должен превратиться в нефтяной бак, чтобы побольше вместить воды. Он не выпьет больше того, чем ему надо. И энергии он не произведет больше, чем ему необходимо. Зачем же ему превращаться в бесчувственную машину, зачем развивать энергетику во вред себе? Не понимаю, честное слово!
   - О мэм! А говорят, что у женщин своя логика! - поднял руки доктор Стилл.
   Николай Алексеевич гордился Аэлитой. Она раскраснелась и еще больше похорошела.
   - Однако, академик, вы находитесь под защитой такого ангела-хранителя, что сам Броккенчерт вам не страшен! - воскликнул профессор О'Скара, получивший явное удовольствие от горячей речи Аэлиты.
   - Все дело в том, джентльмены, - серьезно отозвался Анисимов, - что порядочность ученого определяется восприятием им логики. Но я не уверен, что она действует на сенатора Броккенбергера.
   - Да, - согласился О'Скара. - Судя по недавней пресс-конференции, трудно быть уверенным в его порядочности. В Белый дом, да и в Капитолий я бы его не пускал.
   Глава седьмая
   ВМЕСТО БОЙНИ
   Многое поразило членов "комиссии Броккенбергера" в Породе-лаборатории: и ледяные дома вдоль зеленых бульваров на дне Грота, и вырастающая за сутки в тысячу раз по объему биомасса дрожжей кандиды, и превращение ее в волокна в прессе, изобретенном отцом Аэлиты.
   С бункера этого пресса начала показ завода "вкусных блюд" Аэлита. Биомасса загружалась в бак-пресс, венчающий высокую колонку, которую Аэлита любовно погладила по полированной поверхности. В бак под давлением накачивали воздух, и студень вытеснялся через множество отверстий, превращаясь в пучок нитей. Они затвердевали в колонке и наматывались в ее постаменте на катушки.
   - Похоже на производство искусственных тканей, - заметил Аэлите доктор Стилл.
   - Пожалуй, стоит вспомнить, - солидно вставил профессор О'Скара, - что сто лет назад весь мир одевался в изделия из естественных материалов: шерсти, льна, кожи, хлопка. А теперь уже не сможет обойтись без синтетики, без искусственного волокна.
   - Вы хотите сказать, профессор, - обрадовалась Аэлита, - что через сто лет так же будет и с синтетической пищей?
   - О что вы, мэм! Всегда вредно спешить с выводами. Лично я предпочитаю рубашки из хлопчатобумажной ткани, но...
   - Но все еще впереди! - вмешался Стилл. - Говорят, есть такая песенка.
   - Не знаю, споет ли ее наш председатель, - буркнул О'Скара, видя, что Броккенбергер раздраженно торопит хозяйку завода перейти в другие цехи и поскорее закончить обход.
   Американские ученые заинтересовались цехом, где стоял шум, характерный для текстильных фабрик, и отстали от основной группы.
   С удивлением смотрели они на работающие ткацкие станки.
   - Вот уж чего не ожидал увидеть! - признался Стилл. - Или здесь ткут съедобные белковые рубашки?
   - Нет, сэр. Я здесь делаю мясо, - ответил по-английски переходивший от станка к станку грузный рабочий в синем комбинезоне с множеством карманчиков.
   - Мясо? - удивился профессор О'Скара.
   - Именно мясо, сэр. Я всегда делал мясо.
   - Что вы, парень! - рассмеялся Стилл. - Искусственная пища пока еще несовершеннолетняя. А вы "всегда"!..
   - А я и не занимался ею, джентльмены... Я бил скот... - добродушно пояснил рабочий.
   - Можно поболтать с вами минуту?
   - Станки работают сами. Русские ткачихи обслуживают много больше станков, чем я.
   - Ткачихи и вы! Что же заставило вас забросить настоящий мужской труд и заняться таким дамским делом?
   - Занимался я многими делами. На ринге выступал. Рука тяжелая, но медлителен, проворства нет. На Чикагскую бойню не хотел идти. Животных жалко. Я всех бездомных собак подбирал. Но нужда заставила. Бизнес есть бизнес.
   - Ох уж этот бизнес! - вздохнул Стилл. - Ради него станешь хоть отцом ядерных боеголовок, хоть чикагским тореадором.
   - О нет, сэр! Тореадор - это совсем другое. Я бил молотом в темя. Валил с одного удара. Чикагские бойни, сэр! На одной только фирме "Армор" 220 быков в час. И еще 200 телят, 1200 свиней. А есть еще компании "Свифт", "Вильсон", "Кадэхи". Реки черной крови. Ее приходили пить любители. Можете представить?
   - Фи! - поморщился профессор.
   - И не только пить. Приходили нарядные леди с сынишками. Приучали к виду крови, к убийству. К "правде жизни", как это у них называется. А я долго не мог привыкнуть к висящим на крюках, разделанным уже тушам, у которых судорожно подергивались мышцы. А эти ребятишки с мамашами смотрели хоть бы что!
   - Заботливые мамаши! - отозвался Стилл. - В воспитании, агрессивных сыночков им, кроме Чикагских боен, помогают еще телевидение и кино. Сотни трупов за сеанс. Вам и за неделю не повалить столько скота.
   - Я бил молодецки, джентльмены, молотом. Глушил с одного удара в темя. Говорят, рука у меня тяжелая. Меня зовут Билл.
   - А нас профессор О'Скара и доктор Стилл.
   - Вот только вышвырнули меня с боен, как прежде отца, у которого рука ослабла. На мое место машину поставили. Теперь она бьет быков в темя. Только думаю, что частенько промахивается. Тут глаз человечий нужен и жалость к животным, чтоб не мучились.
   - Зато здесь никто не мучается. Верно, Билл?
   - Что верно, то верно.
   - Так неужели вы на станках мясо ткете?
   - А то как же? Вы когда-нибудь резали мясо вдоль волокна? Непременно поперек. В мясе, чтобы его по-настоящему почувствовать, первым делом волокно нужно. Вот и ткем его из белковой нити. А вкус и запах ему потом подберут: хочешь, под баранину, хочешь, под свинину причешут. Но живые мышцы на мертвых тушах здесь не дергаются.
   - Спасибо, Билл. Нам было интересно побеседовать с вами.
   - О'кэй, сэр! А вы приехали научиться здесь нашему делу или как?
   Ученые переглянулись и ничего не ответили.
   - Никогда не думал, что в разделанной туше могут сокращаться мышцы, сказал доктор Стилл, когда они с профессором О'Скара догоняли членов комиссии уже в другом цехе.
   - Да, этот Билл - чистая душа. Он, сам того не замечая, заставляет задуматься, - отозвался профессор О'Скара. - В чем же больший грех перед господом богом? В том, что хладнокровные матери-ханжи показывают детям, как убивают скот, или в том, что люди вообще создали скотобойни?
   Доктор Стилл промолчал. Ему неясно было: почему до сих пор у них, представителей человеческой элиты, не возникало таких мыслей? Или они становятся другими? Может быть, и на собственную деятельность надо посмотреть с иной стороны?
   Глава восьмая
   ЗАСЕДАНИЕ ПЕРЕНОСИТСЯ
   - Прошу простить меня, уважаемые члены комиссии, - сказал академик Анисимов, покидая Хрустальный зал Директората после проведенной здесь представителями ООН дегустации искусственной пищи. - Я не хотел бы влиять на принимаемое вами решение. Не рассматривайте мой уход как плохое наше гостеприимство.
   - О'кэй! - отозвался Броккенбергер. - Обойдемся.
   И как только последний из работников Города-лаборатории вышел вслед за Анисимовым, Броккенбергер открыл прения.
   В числе двадцати членов комиссии были и представители голодающих стран, где сельское хозяйство не справлялось с производством продуктов питания для растущего населения. Все они в один голос настаивали на скорейшей передаче опыта Города-лаборатории нуждающимся регионам.
   В ледяных стенах зала отражались огни люстр, огромный, уставленный яствами стол и члены комиссии за ним. В их числе немало темнокожих. Они оказались ярыми сторонниками искусственной пищи, видя в ней залог более счастливого будущего для своих народов.
   Европейцы выступали сдержаннее, но допускали, что прогнозировать грядущее надо на основе созданного уже сегодня. Говорили даже, что "завтра это осознанное сегодня"!
   - Впрочем, - признавались некоторые из них, - у многих европейцев есть неодолимое предубеждение против искусственной пищи. Возможно, что оно рождено сытостью и незнакомством с голодом. Ведь общеизвестны упреки европейцам, что они едят больше, чем требуется их организмам, даже во вред себе. Кстати, это можно отнести к процветающим странам, благоденствие которых отнюдь не связано с искусственной пищей.
   Говорили о трудностях преодоления консервативности мышления. "Искусственная пища нехороша уже по одному тому, что она непривычна".
   Решающим двигателем прогресса в этом отношении, как бы парадоксально это ни звучало, окажется голод. Голодные люди не станут морщиться, видя перед собой искусственную пищу, они протянут к ней руки. Словом, "голод - не тетка".
   Слушая эти высказывания, Дэвид Броккенбергер все более мрачнел. С его жирного лица стерлась улыбка "дедушки Дэви", уголки губ презрительно опустились, рот стал походить на ущербный месяц - рожками вниз, лоб напряженно морщился - сенатор тщетно искал выхода из создавшегося положения.
   Высказались все. Остались только двое американских ученых.
   Броккенбергер наклонился к профессору О'Скара и дохнул на него спиртным перегаром. Видно, захватил с собой плоскую карманную фляжку времен сухого закона в Америке.
   - Хочу напомнить вам, проф, - прошипел он, - что вы из Штатов и находитесь в Городе Надежды.
   - В каком смысле? - нахмурился ученый.
   - В том смысле, проф, что я вправе надеяться на вас как на американцев. - Он подмигнул, но тотчас насупился, увидев сдержанность ученого.
   О'Скара поднялся и начал неспешно, внушительно:
   - Джентльмены! Я физик, и включение меня в состав комиссии неожиданно. Однако здесь я убедился, что нет надобности считаться химиком или микробиологом, чтобы оценить технологию создания искусственной пищи на микробиологическом уровне. Лишь господу богу решать, должно ли человеку отказаться от убийства живых существ во имя утоления голода и поможет ли это людям лучше выполнять заповеди христианского учения.
   Броккенбергер с елейным выражением лица откинулся на стуле.
   - Однако мне кажется неправомерным смешение научной идеи с коммерцией, - продолжал О'Скара.
   Броккенбергер одобрительно кивнул.
   - В лаборатории, хотя бы и в масштабе целого города, науку все равно надо ограничить чисто научными рамками. Она должна остаться чистой наукой. Ее надо оградить от торговых интересов и конкурентной ситуации.
   Броккенбергер снова кивнул, но лицо его оставалось кислым. Подбородки казались мятым воротником, подпиравшим голову.
   - Не могу согласиться со своим другом и коллегой, - вскочил доктор Стилл. - Уважаю его религиозные взгляды, но мало в наши дни уповать на бога, а самим "плошать". Разговор о чистой науке вызывает восхищение, но... оторван от жизни. А в жизни достижения чистой науки попадают отнюдь не в чистые руки. И, если уж говорить о чистоте, например, о чистоте совести, то, право же, попытка найти способ накормить всех голодных заслуживает большего уважения, чем торговля орудиями убийства. Заботиться надо о жизни, а не о смерти! И чистые руки важнее чистоты науки.
   Броккенбергер мрачно взглянул на свои тщательно отмытые руки:
   - Нельзя ли яснее, доктор Стилл. Вы не проповедник на амвоне.
   - Можно и яснее. Я тоже не удовлетворен тем, что увидел в Гроте.
   - Вот это другое дело. Что вам не понравилось?
   - О, совсем не то, что уважаемому профессору О'Скара. Хочу получить ответ: почему важнейший научный эксперимент загнан под лед Антарктиды, словно здесь тайком испытывается какое-то новое ядерное оружие?
   - При чем тут ядерное оружие? - рассвирепел Броккенбергер.
   - А при том, мой почтенный сенатор, что всем ясно: производить дальше ядерное оружие нет никакого смысла. Его уже больше, чем надо для конца света. Но его продолжают производить и совершенствовать. Почему? Со страху? Нет, господин сенатор, не только поэтому! Главным образом из-за выгоды. Выгодно производить, вот и производят! Так вот, совершенно та же картина будет и на продовольственном фронте. Те, кто добывает зерно и мясо допотопным способом, будут так делать и впредь. Они не захотят отказаться от налаженного хозяйства, от торговли, от прибылей от выгоды! Не так ли, мистер сенатор? И никакие достижения под Куполом Надежды, о которых мы с вами будем говорить, никого из них не убедят. В чем же выход? Да в том, что эксперимент надо выносить из-под ледяного свода, выносить на широкий простор: создать множество городов-лабораторий всюду, где ощущается нехватка продовольствия. Надо на подлинно широкой основе развивать производство искусственных пищевых продуктов, развивать пищевую индустрию, которая пусть не сразу, пусть через сто лет, но вытеснит в конце концов традиционные способы получения пищи. И пусть фермеры возделывают отныне на своих фермах такие культуры, которые нельзя пока получить на химических заводах. Пусть вместо пшеничных или кукурузных полей расцветут леса, плодовые сады, ягодники и плантации, дары которых недоступны в наше время простому люду.
   - Хватит! - оборвал доктора Стилла Броккенбергер. - Властью, данной Мне Организацией Объединенных Наций, закрываю заседание комиссии. Продолжим его в здании ООН в Нью-Йорке. Все свободны. Однако от общения с местными работниками предлагаю воздержаться. Самолет вылетает завтра утром. Прошу не опаздывать.
   Он выкрикивал последние фразы, брызгая слюной.
   Члены комиссии с недоумением смотрели на своего словно сорвавшегося с цепи председателя.
   Он больше ничего не сказал и, тяжело ступая ногами-тумбами, с неожиданной для его тучного тела порывистостью вышел.
   Будь в зале обычная дверь, он хлопнул бы ею, но створки ее здесь открывались и закрывались сами собой.
   Глава девятая
   ЗНАКОМЫЙ ПОЧЕРК
   Сверхзвуковой лайнер Ту-144М был готов к вылету.
   Члены комиссии ООН уже поднялись на борт. Запаздывал лишь председатель. Он даже не прислал на самолет свой желтый саквояж, над которым трясся весь рейс.
   Бортпроводница Катя в облегающей форме и кокетливо заломленной шапочке вошла в салон и направилась к профессору О'Скара.
   Он недоуменно взял у нее телефонограмму, потом вслух прочел ее доктору Стиллу:
   "Оставляю вас, профессор Энтони О'Скара, вместо себя председателем Особой комиссии ООН. Прошу в Нью-Йорке завершить наше заключительное заседание и принести Генеральному секретарю мои извинения - вынужден остаться из-за недомогания. Дэвид Броккенбергер, сенатор".
   Доктор Стилл пожал плечами:
   - Что бы это значило, профессор?
   - Разве здесь не ясно сказано? - сердито спросил О'Скара.
   - Все ясно, наш новый почтенный председатель! Давайте указание летчикам вылетать.
   О'Скара встал и направился к кабине пилотов.
   Доктор Танага, узнав о болезни Броккенбергера, тотчас пошел к нему.
   Но долго не мог дозвониться. Дверь в нарушение местных обычаев была заперта.
   Наконец сенатор появился, встретив врача отнюдь не приветливо:
   - Неужели в этом паршивом месте нельзя даже занемочь от той дряни, которой нас потчевали?
   - Извините, сэр. Я врач. И хотел бы оказать вам помощь. Позвольте вас осмотреть.
   - Какой еще осмотр? Надеюсь, я могу пускать в предоставленную мне квартиру людей по своему выбору?
   - Конечно, сэр. Извините. Но мы обеспокоены состоянием вашего здоровья.
   Японец был чрезвычайно настойчив. Несмотря на сопротивление сенатора, Танаге все-таки удалось осмотреть его, прощупать объемистый живот, взглянуть на язык.
   Дальнейшие действия одного из трех директоров Города-лаборатории казались странными. Танага вихрем вырвался из квартиры сенатора и вбежал в дверь напротив, где Мария, жена Педро, возилась с ребятишками.
   - Телефон! Скорее телефон!
   - Господи Иисусе, пресвятая дева Мария, - прошептала испуганная женщина, отступая и показывая на аппарат.
   Танага сорвал трубку:
   - Задержать самолет во что бы то ни стало! Говорит директор Танага. Что? Уже взлетел? Извините. Нет, не надо возвращать. Передайте мой приказ на борт. Выбросить в море чемодан сенатора Броккенбергера. Извините, я знаю, что говорю. Выполняйте. Дипломатических осложнений не будет. Пусть найдут желтый саквояж. Я видел его у сенатора, когда встречали комиссию. Пусть найдут и как можно скорее выбросят.
   Мария стояла, прижав руки к груди и шепча молитвы.
   И не успел еще Ту-144 набрать высоту, как в пассажирском салоне начался обыск.
   Профессор О'Скара, узнав, что летчики ищут желтый саквояж сенатора, поморщился.
   - Я не уверен, доктор Стилл, - сказал он своему спутнику, - что на правах председателя комиссии ООН должен допустить такое обращение с частной собственностью без решения суда и ордера на обыск. И кроме того, задет престиж сенатора!
   - Полноте, - отмахнулся Стилл. - Эти люди знают, что делают. Видимо, у них серьезные основания. И мы ведь с вами недавно были свидетелями, как в океан сбросили более значительный груз.
   - Так ведь то же была бомба! Бермудский треугольник!
   - А здесь летит комиссия ООН, которая в предыдущем составе погибла именно там.
   Обыск продолжался. Но все было значительно сложнее, чем предположение, что террористический прием будет прежним.
   Командир самолета радировал, что багаж сенатора на борт лайнера не доставлялся и нигде там не обнаружен.
   Мария видела, как в квартиру напротив, к Броккенбергеру, вошли Спартак с Остапом.
   - Да поможет им пресвятая дева, - прошептала она.
   - Чем обязан? - недружелюбно осведомился при виде их Броккенбергер. - Я болен и принимать никого не могу.
   - Доктор Танага нашел вас совершенно здоровым. Мы заинтересованы в вашем желтом саквояже. Не откажите в любезности показать нам его.
   - По какому праву? - возмутился сенатор. - Я - я... дипломатическое лицо.
   - Вам как дипломатическому лицу ничто не угрожает. Угрожает лишь вашим коллегам по комиссии ООН, которые могут взорваться над Бермудским треугольником!
   Броккенбергер беспомощно сел.
   - Бермудский треугольник! Какой ужас! Почему я не с ними, не разделяю их судьбы?
   - Мы тоже хотели бы это узнать, - веско продолжал Спартак.
   - Пусть он присыпает тебе мозги словесной пудрой, а я подсуечусь тут, авось наткнусь на желтенькое пятнышко хорошей кожи! Здесь он где-нибудь, саквояж!
   Сенатор понял только одно слово "саквояж" и сердито замахал руками:
   - Я протестую, я требую, чтобы вы удалились! Я радирую в Вашингтон.
   - Сенатор, обсудим все спокойно, - жестко сказал Спартак, усаживаясь напротив Броккенбергера. - Ведь мы лишь хотим осмотреть ваш багаж. Если, скажем, саквояж пуст, то вы объясните нам, где искать его содержимое.