Роберт Кэмпбелл
Нам не страшен Хуливуд
Коль нечего делать, делать хоть что-нибудь – уже полдела.
А коль некого любить, любить кого-то – уже кое-что.
Боско Силверлейк
Глава первая
Чиппи Берд сидел в кроваво-красном, с пластиковым покрытием, четырехдверном «плимуте» 1976 года, выставив наружу правую руку, из которой веером торчали десятки, тогда как левая упорно старалась забраться под юбку к Лейси Огайо.
По-настоящему его звали Честером Бухерлейдером. По-настоящему ее звали Лореттой Оскановски. Чиппи казалось, будто он смахивает на Фреда Астера, поэтому его волосы были прилизаны и расчесаны на прямой пробор по моде тридцатых. Лейси казалось, будто она, при удачном освещении, смахивает на Бетт Дэвис в ее младые дни. Он был самым настоящим громилой. Она – преступницей-дилетанткой, подумывающей о том, чтобы перейти в профессиональную лигу. Об их романе поговаривали глухо и тревожно.
Они припарковали машину под магнолиями на набережной у прогулочного пирса, ведущего на самую середину озера Понтчартрейн. А это, как всякому понятно, означает, что дело происходило в Новом Орлеане. Хотя, как Чиппи внушил Лейси, они могут немедленно перенестись в райские кущи, стоит ей раздвинуть ноги.
Насчитав краешком глаза добрый десяток двойников Гамильтона и мысленно прикинув, как славно они повеселятся, Лейси уже была готова уступить, как вдруг другая машина – белый «кадиллак» с откидным верхом и серой антенной на правой передней части крыла – притормозила буквально у самой воды, раскидав задними колесами кучу камешков.
Под любопытными взглядами Чиппи и Лейси из машины вылезли двое – здоровяк и коротышка, смеясь во все горло и самым неистовым образом почесываясь. Наверняка они были под градусом или употребили еще что-нибудь, позволяющее миру вокруг них сверкать и петь. У одного из них под мышкой было нечто, смахивающее на завернутый в газету футбольный мяч. Они принялись перебрасываться этой штуковиной. Один из них промахнулся, и «мяч» стукнулся оземь, однако не отскочил. Тогда они принялись гонять его ногами, гогоча, как парочка баньши в полнолуние.
Чиппи не удивился, обнаружив, что руки у него вспотели. Он сидел тихо как мышь, уповая только на то, что парочка пьянчуг не обратит внимание на его присутствие. Уповая на то, что Лейси не вздумается – исключительно ради забавы – нажать на клаксон. В этих двоих было что-то, заставившее его насторожиться. Чутье подсказывало ему, что они способны пришить его на месте и изнасиловать Лейси просто ради потехи. Или, может быть, наоборот. Сам не зная почему, он проникся уверенностью, что дело обстоит именно так, и внезапно понял, что и до Лейси это доперло.
Коротыш нанес мощный удар по «мячу». Здоровяк бросился перехватить «мяч», но промахнулся. «Мяч» улетел в прибрежные заросли. Встав на четвереньки, они принялись искать его и провели за этим занятием, должно быть, пять минут. Когда они вновь встали во весь рост, грязь была у них на локтях и коленях, руки же оставались пустыми.
– Ну и хрен с ним. Это сказал коротыш.
– Господи, куда же эта дрянь подевалась, – ответил здоровяк. – Не могли же у нее внезапно вырасти ножки, чтобы она отсюда смылась.
– Да и не один ли хрен? Раз нам ее не найти, значит, никому другому не найти и подавно. Баркало сказал: "Избавьтесь от нее", вот мы от нее и избавились, верно? Разве мы только что от нее не избавились?
Здоровяк захихикал было, похлопав себя большими мясистыми руками по ляжкам, потом опять посерьезнел.
– Баркало взбесится, если узнает, что мы не похоронили ее, как нам было велено.
– Да я первый взбешусь, если ты не заткнешься! Нельзя же чуть что напускать полные штаны. Хреновина пошла ко дну этого сраного озера. Ну, и что, на хрен, прикажешь делать? Нырять за ней?
– Хер с ним, – сказал здоровяк.
– В точности мои слова, – подхватил коротыш. – Единственное, чего я прошу от тебя, веди себя поразумней.
– Но я ведь сказал "хер с ним", не так ли? Здоровяк вернулся в машину и уселся на пассажирское сиденье.
– Именно так, – согласился коротыш.
Он включил двигатель – и «кадиллак» умчался прочь с набережной.
Чиппи с Лейси остались в полном недоумении.
– Ну, и что все это значит? – спросил Чиппи.
– Не знаю и знать не хочу, – ответила Лейси.
– А на чем мы остановились?
– Мы как раз собирались отвезти меня домой.
– А теперь-то чего бояться? Они уехали.
– Им могут приказать вернуться.
– Чего ради?
– Поискать ту штуку, которой они здесь в футбол гоняли.
– Ты же слышала: они сказали "хер с ним".
– А еще я слышала, как один из них сказал: "Баркало взбесится, если узнает, что мы ее не похоронили". Если парочка таких громил настолько боится этого Баркало, мне бы не хотелось оставаться здесь в ту минуту, когда он приедет проверить, правильно ли выполнены его распоряжения… Господи, а это еще что такое? – внезапно пропищала Лейси.
Чиппи поглядел в указанном направлении и увидел забавную сценку, разыгрывающуюся у самой кромки воды.
– Опоссум.
– Да… какая безобразная тварь… А что он делает?
– Откуда мне знать?
А опоссум занимался вот чем: он вытаскивал из воды круглую штуку, завернутую в газету. Намокшая бумага уже частично слезла.
– Отгони его, – сказала Лейси.
Чиппи посветил передними фарами. Зверек-тугодум сперва повернулся в сторону света, отчаянно заморгал, растерявшись, но ничуть не испугавшись. Одну лапку он по-прежнему держал на загадочном предмете.
Чиппи подобрал с пола бейсбольную биту, которую на всякий случай держал в машине, и открыл дверцу.
– Куда это ты? – спросила Лейси.
– Отгоню чертова опоссума, – ответил Чиппи. Ему хотелось показать, какой он смелый, какой мужественный, какой идеальный сексуальный партнер.
Он остановился на расстоянии в десяток футов от опоссума. Тот посмотрел на мужчину, как старик, куда-то задевавший очки. Чиппи видел, что зверек отчаянно гадает, стоит ли выуженный им из воды предмет того, чтобы за него побороться.
Чиппи и сам решил присмотреться к этому предмету.
– О Господи, – в ужасе простонал он. Опоссум внезапно бросился наутек.
– Что это такое? Что это такое? – закричала из машины Лейси.
Это была человеческая голова. Изуродованная и распухшая. В клочьях сорванной то здесь, то там кожи. Один глаз открыт, другой закрыт. Голова с ослепительно черными волосами. Человеческая голова, без каких бы то ни было сомнений.
А теперь объясните, каким образом растолковать ей смысл находки, сохранив при этом хотя бы малейший шанс стянуть с нее нынешним вечером трусики?
По-настоящему его звали Честером Бухерлейдером. По-настоящему ее звали Лореттой Оскановски. Чиппи казалось, будто он смахивает на Фреда Астера, поэтому его волосы были прилизаны и расчесаны на прямой пробор по моде тридцатых. Лейси казалось, будто она, при удачном освещении, смахивает на Бетт Дэвис в ее младые дни. Он был самым настоящим громилой. Она – преступницей-дилетанткой, подумывающей о том, чтобы перейти в профессиональную лигу. Об их романе поговаривали глухо и тревожно.
Они припарковали машину под магнолиями на набережной у прогулочного пирса, ведущего на самую середину озера Понтчартрейн. А это, как всякому понятно, означает, что дело происходило в Новом Орлеане. Хотя, как Чиппи внушил Лейси, они могут немедленно перенестись в райские кущи, стоит ей раздвинуть ноги.
Насчитав краешком глаза добрый десяток двойников Гамильтона и мысленно прикинув, как славно они повеселятся, Лейси уже была готова уступить, как вдруг другая машина – белый «кадиллак» с откидным верхом и серой антенной на правой передней части крыла – притормозила буквально у самой воды, раскидав задними колесами кучу камешков.
Под любопытными взглядами Чиппи и Лейси из машины вылезли двое – здоровяк и коротышка, смеясь во все горло и самым неистовым образом почесываясь. Наверняка они были под градусом или употребили еще что-нибудь, позволяющее миру вокруг них сверкать и петь. У одного из них под мышкой было нечто, смахивающее на завернутый в газету футбольный мяч. Они принялись перебрасываться этой штуковиной. Один из них промахнулся, и «мяч» стукнулся оземь, однако не отскочил. Тогда они принялись гонять его ногами, гогоча, как парочка баньши в полнолуние.
Чиппи не удивился, обнаружив, что руки у него вспотели. Он сидел тихо как мышь, уповая только на то, что парочка пьянчуг не обратит внимание на его присутствие. Уповая на то, что Лейси не вздумается – исключительно ради забавы – нажать на клаксон. В этих двоих было что-то, заставившее его насторожиться. Чутье подсказывало ему, что они способны пришить его на месте и изнасиловать Лейси просто ради потехи. Или, может быть, наоборот. Сам не зная почему, он проникся уверенностью, что дело обстоит именно так, и внезапно понял, что и до Лейси это доперло.
Коротыш нанес мощный удар по «мячу». Здоровяк бросился перехватить «мяч», но промахнулся. «Мяч» улетел в прибрежные заросли. Встав на четвереньки, они принялись искать его и провели за этим занятием, должно быть, пять минут. Когда они вновь встали во весь рост, грязь была у них на локтях и коленях, руки же оставались пустыми.
– Ну и хрен с ним. Это сказал коротыш.
– Господи, куда же эта дрянь подевалась, – ответил здоровяк. – Не могли же у нее внезапно вырасти ножки, чтобы она отсюда смылась.
– Да и не один ли хрен? Раз нам ее не найти, значит, никому другому не найти и подавно. Баркало сказал: "Избавьтесь от нее", вот мы от нее и избавились, верно? Разве мы только что от нее не избавились?
Здоровяк захихикал было, похлопав себя большими мясистыми руками по ляжкам, потом опять посерьезнел.
– Баркало взбесится, если узнает, что мы не похоронили ее, как нам было велено.
– Да я первый взбешусь, если ты не заткнешься! Нельзя же чуть что напускать полные штаны. Хреновина пошла ко дну этого сраного озера. Ну, и что, на хрен, прикажешь делать? Нырять за ней?
– Хер с ним, – сказал здоровяк.
– В точности мои слова, – подхватил коротыш. – Единственное, чего я прошу от тебя, веди себя поразумней.
– Но я ведь сказал "хер с ним", не так ли? Здоровяк вернулся в машину и уселся на пассажирское сиденье.
– Именно так, – согласился коротыш.
Он включил двигатель – и «кадиллак» умчался прочь с набережной.
Чиппи с Лейси остались в полном недоумении.
– Ну, и что все это значит? – спросил Чиппи.
– Не знаю и знать не хочу, – ответила Лейси.
– А на чем мы остановились?
– Мы как раз собирались отвезти меня домой.
– А теперь-то чего бояться? Они уехали.
– Им могут приказать вернуться.
– Чего ради?
– Поискать ту штуку, которой они здесь в футбол гоняли.
– Ты же слышала: они сказали "хер с ним".
– А еще я слышала, как один из них сказал: "Баркало взбесится, если узнает, что мы ее не похоронили". Если парочка таких громил настолько боится этого Баркало, мне бы не хотелось оставаться здесь в ту минуту, когда он приедет проверить, правильно ли выполнены его распоряжения… Господи, а это еще что такое? – внезапно пропищала Лейси.
Чиппи поглядел в указанном направлении и увидел забавную сценку, разыгрывающуюся у самой кромки воды.
– Опоссум.
– Да… какая безобразная тварь… А что он делает?
– Откуда мне знать?
А опоссум занимался вот чем: он вытаскивал из воды круглую штуку, завернутую в газету. Намокшая бумага уже частично слезла.
– Отгони его, – сказала Лейси.
Чиппи посветил передними фарами. Зверек-тугодум сперва повернулся в сторону света, отчаянно заморгал, растерявшись, но ничуть не испугавшись. Одну лапку он по-прежнему держал на загадочном предмете.
Чиппи подобрал с пола бейсбольную биту, которую на всякий случай держал в машине, и открыл дверцу.
– Куда это ты? – спросила Лейси.
– Отгоню чертова опоссума, – ответил Чиппи. Ему хотелось показать, какой он смелый, какой мужественный, какой идеальный сексуальный партнер.
Он остановился на расстоянии в десяток футов от опоссума. Тот посмотрел на мужчину, как старик, куда-то задевавший очки. Чиппи видел, что зверек отчаянно гадает, стоит ли выуженный им из воды предмет того, чтобы за него побороться.
Чиппи и сам решил присмотреться к этому предмету.
– О Господи, – в ужасе простонал он. Опоссум внезапно бросился наутек.
– Что это такое? Что это такое? – закричала из машины Лейси.
Это была человеческая голова. Изуродованная и распухшая. В клочьях сорванной то здесь, то там кожи. Один глаз открыт, другой закрыт. Голова с ослепительно черными волосами. Человеческая голова, без каких бы то ни было сомнений.
А теперь объясните, каким образом растолковать ей смысл находки, сохранив при этом хотя бы малейший шанс стянуть с нее нынешним вечером трусики?
Глава вторая
Стоял уже второй час ночи, а веселье в доме Уолтера Кейпа, расположенном на самой вершине высочайшего из голливудских холмов, только набирало силу. Кейп никогда не назвал бы свой дом особняком – это уж попахивало бы чрезмерной роскошью.
Весь холм был преображен, изрыт туннелями и изборожден рвами, чтобы собрать под одной крышей территорию площадью в десятки тысяч квадратных футов, способную догнать (если не переплюнуть) самые величавые дворцы магнатов кинобизнеса, склонность к пороку и роскоши которых была общеизвестна и служила самым что ни на есть дурным примером.
Кое-кто говорил об этом со смехом или с ухмылкой, но никто из тех, с кем довелось повстречаться Кейпу, будь это мужчина или женщина, не погнушался бы вылизать его вошедшую в поговорку задницу в высоком стрельчатом окне ради того, чтобы получить приглашение на уик-энд с ночевкой в одной из здешних неописуемых спален или на одну из легендарных вечеринок, на которых заключаются сделки и делаются состояния.
Исподволь перешептывались и о других, еще более фантастических мероприятиях, в ходе которых актрисы (в том числе и весьма известные актрисы) пляшут на гигантских каблуках, не прикрыв тело ничем, кроме пояска с конским хвостиком, а могущественные и богатейшие мужчины скачут на них верхом. Перешептывались о противоестественных сношениях, на которые подбивали юных старлеток. О преступлениях против Господа, замешенных на педофилии.
Кейп слыл знаменитостью и совершенным мерзавцем, проживая в постоянном конфликте между своими образами – общественным и приватным.
На сегодняшней вечеринке присутствовало двести гостей. И к настоящему времени их оставалось еще около сотни. Самые любопытные. Самые алчные. Самые мнительные – которым кажется, что стоит им усесться в машину и поехать домой, как тут же и начнется нечто совершенно незабываемое. Незабываемое и неописуемое. Заключат сделку на фильм с десятимиллионным бюджетом. По бросовой цене выставят на продажу вишневый «роллс-ройс» последнего года выпуска. Пьяная актриса грохнется голой задницей в чашу с пуншем и объявит, что готова дать всем – хоть по очереди, хоть сразу.
Кое-кто дожидался возможности поговорить о делах с самим Кейпом.
Кейп прокладывал себе дорогу в толпе, подобно пройдохе продавцу – там гладя по плечу, тут шлепая по попке, оглушительно смеясь на ходу, одаряя ослепительной улыбкой то одного, то другого, скользя по дорогим коврам с победительной лихостью удачливого политика или даже самого папы римского. Сейчас, когда в ходе веселья наступило относительное затишье, потому что многие уже напились, а прочие настроились на благодушный лад, он и сам начал держаться потише, оглядывая собравшихся ленивым, чуточку усталым взглядом всеобщего любимого дядюшки.
Он тронул за плечо женщину, одетую в самую малость цветастого шелка. Она обернулась, улыбнулась и последовала за ним по длинному коридору в маленький кабинет, обшитый деревом и обтянутый кожей. На стенах, в ореховых рамочках, висели бабочки, пришпиленные к зеленому сукну.
В бокал, который она держала в руке, он плеснул на три пальца скотча, поинтересовался, не нужен ли ей лед. Она зябко повела голыми плечами – в помещении вовсю наяривал кондиционер. Он подошел к электрокамину и включил его. Вспыхнуло искусственное пламя среди объемных макетов аккуратно сложенных поленьев.
– Не слишком ли это расточительно, – спросила она, усаживаясь в ближайшее к очагу кресло, – охлаждать воздух и вместе с тем включать камин?
Он опустился в кресло напротив нее.
– Атмосфера играет огромную роль, Мэй.
– Мне больше нравится на конюшне, – возразила она.
Мэй Такерман нравилось утверждать, будто она, подобно Отису и Дороти Чандлер, занимается средствами массовой информации. Им принадлежит газета "Лос-Анджелес таймс". Ей принадлежит сеть каталогов, снабжающих информацией покупателя на всем пространстве от округа Монтерей на севере до Сан-Диего и округов Импириал на юге и до границы с Невадой на востоке.
Ей нравилось утверждать, будто чета Чандлеров оказывает на людей большее влияние, чем она сама, во всем, что связано с вопросами общенациональной и международной политики, но что, когда дело доходит до местных проблем или же вопросов, решаемых на уровне штата, она играет первую скрипку. Спросите у любого, кому вздумается поступить на службу, не пригласив предварительно старушку Мэй попить чайку.
Да и во многих других отношениях она не была похожа на Дороти Чандлер. Возвышенные материи оставляли ее совершенно равнодушной. Новая постановка мюзикла «Оклахома», перезапись «Чаттануги» в исполнении Гленна Миллера, вечные выдумки танцовщиков – вот что интересовало ее по-настоящему. Стейк с жареной картошкой, виски с пивом, самозабвенные занятия любовью без каких бы то ни было изысков – все это ее вполне устраивало. Подобно большинству американок, она любила положить себе на тарелку как можно больше, кто-нибудь мог бы сказать – с перебором.
Одевалась она главным образом в джерси и джинсу. На торжественные мероприятия могла облачиться в вечернее платье в обтяжку и практически в голяка, ничуть не смущаясь тем, что задница у нее была, по собственному признанию, толще некуда, а сиськи как две сосиски.
В пятьдесят она выглядела на сорок и не спала с мужчинами старше тридцати пяти. Предпочитала молодых садовников и мастеров с телефонной станции. Богачка, она строила из себя чуть ли не нищенку, разъезжая в потрепанном и обшарпанном пикапе, пропахшем конским навозом с ее ранчо на плоскогорье Малибу, где она держала вперемежку чистопородных и беспородных лошадей в совершенно одинаковых стойлах.
Мужа у нее не было, да она и не помышляла о замужестве. Неоткуда было взять мужика, способного предложить ей больше денег, веселья, безопасности и власти, чем у нее уже было. Кроме того, как она часто говорила, стоит ей обзавестись мужем – и в один прекрасный день какой-нибудь журнал включит его в список пятидесяти самых влиятельных мужчин города, а ее выставят при этом эдакой домохозяйкой, не чуждой благотворительности. Она из людей, которые сделали себя сами, утверждала она. И уж наверняка ни один мужик не приложил рук к этому процессу.
– Изумительная вечеринка, как всегда, Уолтер.
– Хорошо повеселилась?
– Заметила, что у тебя множество новых слуг.
– На твой выбор, Мэй. Любой из них готов клюнуть – не на одно, так на другое.
– Знаешь, Уолтер, не будь ты миллионером, из тебя вышел бы высокопрофессиональный сутенер.
– Дело не в деньгах, детка, а в удовольствии от самого процесса. И ты прекрасно понимаешь это.
– А почему, Уолтер, ты пригласил меня во внутреннее святилище? – спросила она не без налета, как правило, не присущей ей робости. Поглядела на огромный письменный стол в американском стиле – с толстыми дверцами, за которыми скрывалось множество ящиков размером с добрый скворечник, не говоря уж о сотнях всяческих тайников и тайничков. Стол орехового дерева был изготовлен где-то между 1860 и 1875 годами, это было истинное сокровище, оценивать которое следовало буквально на вес золота. Извлек мое досье из своей специальной картотеки?
– Ты полагаешь, Мэй, что я держу на тебя досье?
– Я полагаю, что ты завел досье на собственную мать, причем еще до того, как родился на свет.
– Я кое-что задумал, и это может заинтересовать тебя.
– Денежный интерес или удовольствие, извлекаемое из самого процесса?
– Что тебе известно о домашних видеотеках?
– Ты имеешь в виду игровые фильмы?
– Игровые фильмы, видеоклипы, видеоинструкции, эротическая продукция…
– Порно?
– А ты что-нибудь имеешь против?
– Зависит от того, кто на ком сидит верхом. Кто машет, а кто подмахивает.
– А как насчет пятидесятипроцентного ролевого расклада участвующих сторон?
– Лично я не против. Строго говоря, Уолтер, женщин порнопродукция, как правило, не возбуждает. Или тебе не доводилось об этом слышать?
Левый глаз Кейпа слегка задергался.
– Ничего нельзя сказать заранее, – возразил он. – Женщинам предстоит занять полноправное место в мире. И, возможно, мы скоро узнаем об их истинных предпочтениях.
– В разговоре на эту тему мне следует держать ухо востро. Не хотелось бы мне оказаться в ситуации, которую я толком не понимаю. Так о чем идет речь?
– Об эротике.
– То есть о порнографии.
– В этом деле вертятся три миллиарда в год.
– За такое дерьмо – и такие деньги!
– Именно так я к этому и отношусь. А как насчет тебя, Мэй? У тебя есть моральные проблемы, связанные с дерьмом?
– Нет, пока никто не обнаружит его на ковре в моей спальне.
– Я не предлагаю тебе, Мэй, заняться съемками порно вместо Джонни Карсона. Просто хочется, чтобы ты заработала.
– Ну, и как далеко ты собираешься зайти?
– Меня не интересуют реальные половые акты, ночные клубы и все прочие аспекты бизнеса, так или иначе связанные с личными проблемами. Я собираюсь консолидировать производство и взять под свой контроль распространение печатной продукции, фильмов и видеокассет домашнего пользования на всей территории к западу от Миссисипи.
– Даже если отвлечься от конкретного предложения, на мой взгляд, этого дерьма и без того циркулирует более чем достаточно.
– Достаточно, Мэй, не бывает никогда. Не говоря уж о том, что смешивать этот коктейль надлежащим образом мало кто способен. Как и любой другой, рынок эротической продукции фрагментирован. И баснословные барыши уплывают только потому, что производители эротического ширпотреба не учитывают особые запросы неких весьма малочисленных, но крайне состоятельных групп клиентуры.
– Ну, и с каких капиталовложений ты собираешься начать?
– С десяти миллионов. Четыре на производство. Три на распространение. Два, если понадобится, на подкуп.
– А последний миллион?
– На непредвиденные расходы.
– А какова стратегия инвестиций?
– Я уже связался с фирмой, обладающей обширным опытом на данном поприще.
– И где она находится?
– В Новом Орлеане. Но через неделю они переберутся сюда.
– Ну, и сколько у меня времени на размышления?
– Как насчет трех дней?
– Не слишком-то много, чтобы как следует проникнуться идеей.
– Если, Мэй, ты сильно предубеждена против этой затеи, то почему бы тебе не отказаться сразу? – Он встал, подлил ей в бокал еще на два пальца. – Выгодные предложения появятся и потом.
Мэй четко расслышала намек, переходящий в угрозу. Откажись от предложения, сделанного Уолтером Кейпом, и весьма сомнительно, чтобы ты когда-нибудь получила другое. Отечески, вот он как себя ведет. Отечески. Пока ты относишься к нему как к всемогущему папочке, он старается сделать твою жизнь поприятней. Отвергни знаки его великодушия и внимания – и он осыплет своими милостями кого-нибудь другого.
– Мне просто хотелось бы получше разобраться в том, что за фильмы ты предлагаешь мне частично профинансировать. Я публикую серию статей, в которых бичуется детская порнография, и совесть просто не позволила бы мне заняться чем-нибудь, хоть как-то с этим связанным.
– Вот как?
Кейп словно бы проверял, насколько серьезны ее слова. Он вновь уселся в кресло. Посетовав на собственную невнимательность, Мэй наконец заметила, что он сидит так, что его лицо остается в тени, тогда как она сама ярко освещена и словно бы обнажена под его испытующим взглядом.
– Хотелось бы мне посмотреть на ублюдков, которые путаются с детьми, избивают их и всякое такое, – неуверенно сказала она, чувствуя проигрышность собственного положения.
– Что ж, Мэй. Не думаю, что кто-нибудь отнесется к таким чувствам иначе, нежели с глубочайшим пониманием, – подчеркнуто бесстрастным тоном сказал Кейп.
Она поняла, что ей в каком-то смысле приказали держаться от опасной темы подальше. И подумала о том, нет ли правды в грязных историях, которые рассказывают про Кейпа. А что, если это не всегдашняя зависть к чужому богатству, успеху и славе?
Например, согласно одной из этих историй, Кейп держит красавицу в дальнем крыле здешнего дома с тем, чтобы она всегда была под рукой. Рассказывают и о других красотках (непременно с большими титьками), которых он распихал по частным квартирам и гостиничным номерам, рассредоточив по территории всего города.
Согласно другому слуху, в доме живет маленький мальчик, лет семи или восьми, принимающий участие в игрищах с самим Кейпом и поселенной им в доме шлюхой. Одна из версий носила и вовсе сказочный характер: не то гнездо кукушки, не то братья Гримм. Согласно ей, мальчик был вовсе не так уж молод, но так раз и навсегда и остался семилетним. Или восьмилетним.
– Но тебе следует понять, Мэй, – продолжил Кейп, – если ты присоединишься ко мне в этом бизнесе, тебе придется ради нашего общего блага пойти с этими статьями на определенные ограничения.
– Ты хочешь сказать, не публиковать их?
– Я этого не сказал, не правда ли? Я говорю о тональности, об обертонах, об общей честности повествования. Вопрос о том, что такое порнография, так и не имеет однозначного юридического истолкования. И все это напрямую связано с Первой поправкой. Я всего лишь исхожу из предположения, согласно которому ты не встанешь однозначно на ту или иную сторону, но выдашь читателям всестороннее и сбалансированное изложение вопроса.
– Ради Бога, Уолтер. Тут простой констатацией не отделаешься. К этому тебе без строгой моральной позиции не имеет смысла и подходить.
– Строго говоря, это-то я тебе и внушаю. У тебя нет необходимости публиковать эти статьи. Наша жизнь и без того достаточно трудна, чтобы осложнять ее проблемами, могущими приобрести глубоко индивидуальную окраску. Но ты, Мэй, разбираешься в газетном деле лучше моего. Весь вопрос заключается в том, чтобы улаживать конфликт интересов, не правда ли? Так почему бы тебе еще раз тщательно не продумать весь этот вопрос, чтобы понять, в чем заключается лично твоя выгода?
Мэй хотела было что-то сказать, но смешалась. Она прикрыла лицо грубой, иссеченной шрамами, рукой.
– Дерьмо оно дерьмо и есть, – сказал Кейп. – А порнушка – это порнушка. Я не сомневаюсь в том, что ты разделяешь по данному вопросу мою точку зрения: все, что не запрещено в законодательном порядке, дозволено. Видеокассеты – это путь эротики, или, если тебе это больше нравится, порнографии в восьмидесятые. Перспективный путь.
Мужчина в черных носках, гоняющийся вокруг дивана за женщиной в черных чулках, – это вчерашний день. Я привожу из Нового Орлеана производителя, который знает толк в деле. У него богатый опыт, он знает весь производственный процесс изнутри. Акционеры станут пайщиками предприятия, специализирующегося на индустрии развлечений. Им даже продукцию отсматривать не придется, если, конечно, самим не захочется.
– Если ты и впрямь не замышляешь ничего чудовищного, я подумаю над твоим предложением, – сказала Мэй.
– Я не могу заранее гарантировать тебе полную кошерность мероприятия, Мэй. И ты прекрасно знаешь об этом. Тебе придется довериться мне и людям, которых я привлеку.
И тут она почувствовала, что разговор окончен. Она поднялась с места. Кейп, при всей своей всегдашней учтивости, и не подумал встать из красного кожаного кресла, в котором сидел так, что лицо его оставалось в тени и было поэтому совершенно непроницаемым.
Когда Мэй подошла к двери, он бросил вслед:
– Не попросишь ли ты, Мэй, зайти сюда на минуточку Фрэнка Менифе?
– Конечно! А ты хочешь привлечь его людей к делу?
Кейп промолчал.
– Почему ты решил заняться этим, Уолтер?
– Заняться чем, Мэй?
– У тебя хватает денег, чтобы прямо сейчас удалиться на покой. Ты можешь купить что-нибудь другое, сеть автомастерских или небольшую нефтедобывающую компанию. Почему тебе хочется прямо на сковородку?
– Потому что там-то и идет настоящая жизнь, Мэй. Там, где волки гуляют по лесу.
Весь холм был преображен, изрыт туннелями и изборожден рвами, чтобы собрать под одной крышей территорию площадью в десятки тысяч квадратных футов, способную догнать (если не переплюнуть) самые величавые дворцы магнатов кинобизнеса, склонность к пороку и роскоши которых была общеизвестна и служила самым что ни на есть дурным примером.
Кое-кто говорил об этом со смехом или с ухмылкой, но никто из тех, с кем довелось повстречаться Кейпу, будь это мужчина или женщина, не погнушался бы вылизать его вошедшую в поговорку задницу в высоком стрельчатом окне ради того, чтобы получить приглашение на уик-энд с ночевкой в одной из здешних неописуемых спален или на одну из легендарных вечеринок, на которых заключаются сделки и делаются состояния.
Исподволь перешептывались и о других, еще более фантастических мероприятиях, в ходе которых актрисы (в том числе и весьма известные актрисы) пляшут на гигантских каблуках, не прикрыв тело ничем, кроме пояска с конским хвостиком, а могущественные и богатейшие мужчины скачут на них верхом. Перешептывались о противоестественных сношениях, на которые подбивали юных старлеток. О преступлениях против Господа, замешенных на педофилии.
Кейп слыл знаменитостью и совершенным мерзавцем, проживая в постоянном конфликте между своими образами – общественным и приватным.
На сегодняшней вечеринке присутствовало двести гостей. И к настоящему времени их оставалось еще около сотни. Самые любопытные. Самые алчные. Самые мнительные – которым кажется, что стоит им усесться в машину и поехать домой, как тут же и начнется нечто совершенно незабываемое. Незабываемое и неописуемое. Заключат сделку на фильм с десятимиллионным бюджетом. По бросовой цене выставят на продажу вишневый «роллс-ройс» последнего года выпуска. Пьяная актриса грохнется голой задницей в чашу с пуншем и объявит, что готова дать всем – хоть по очереди, хоть сразу.
Кое-кто дожидался возможности поговорить о делах с самим Кейпом.
Кейп прокладывал себе дорогу в толпе, подобно пройдохе продавцу – там гладя по плечу, тут шлепая по попке, оглушительно смеясь на ходу, одаряя ослепительной улыбкой то одного, то другого, скользя по дорогим коврам с победительной лихостью удачливого политика или даже самого папы римского. Сейчас, когда в ходе веселья наступило относительное затишье, потому что многие уже напились, а прочие настроились на благодушный лад, он и сам начал держаться потише, оглядывая собравшихся ленивым, чуточку усталым взглядом всеобщего любимого дядюшки.
Он тронул за плечо женщину, одетую в самую малость цветастого шелка. Она обернулась, улыбнулась и последовала за ним по длинному коридору в маленький кабинет, обшитый деревом и обтянутый кожей. На стенах, в ореховых рамочках, висели бабочки, пришпиленные к зеленому сукну.
В бокал, который она держала в руке, он плеснул на три пальца скотча, поинтересовался, не нужен ли ей лед. Она зябко повела голыми плечами – в помещении вовсю наяривал кондиционер. Он подошел к электрокамину и включил его. Вспыхнуло искусственное пламя среди объемных макетов аккуратно сложенных поленьев.
– Не слишком ли это расточительно, – спросила она, усаживаясь в ближайшее к очагу кресло, – охлаждать воздух и вместе с тем включать камин?
Он опустился в кресло напротив нее.
– Атмосфера играет огромную роль, Мэй.
– Мне больше нравится на конюшне, – возразила она.
Мэй Такерман нравилось утверждать, будто она, подобно Отису и Дороти Чандлер, занимается средствами массовой информации. Им принадлежит газета "Лос-Анджелес таймс". Ей принадлежит сеть каталогов, снабжающих информацией покупателя на всем пространстве от округа Монтерей на севере до Сан-Диего и округов Импириал на юге и до границы с Невадой на востоке.
Ей нравилось утверждать, будто чета Чандлеров оказывает на людей большее влияние, чем она сама, во всем, что связано с вопросами общенациональной и международной политики, но что, когда дело доходит до местных проблем или же вопросов, решаемых на уровне штата, она играет первую скрипку. Спросите у любого, кому вздумается поступить на службу, не пригласив предварительно старушку Мэй попить чайку.
Да и во многих других отношениях она не была похожа на Дороти Чандлер. Возвышенные материи оставляли ее совершенно равнодушной. Новая постановка мюзикла «Оклахома», перезапись «Чаттануги» в исполнении Гленна Миллера, вечные выдумки танцовщиков – вот что интересовало ее по-настоящему. Стейк с жареной картошкой, виски с пивом, самозабвенные занятия любовью без каких бы то ни было изысков – все это ее вполне устраивало. Подобно большинству американок, она любила положить себе на тарелку как можно больше, кто-нибудь мог бы сказать – с перебором.
Одевалась она главным образом в джерси и джинсу. На торжественные мероприятия могла облачиться в вечернее платье в обтяжку и практически в голяка, ничуть не смущаясь тем, что задница у нее была, по собственному признанию, толще некуда, а сиськи как две сосиски.
В пятьдесят она выглядела на сорок и не спала с мужчинами старше тридцати пяти. Предпочитала молодых садовников и мастеров с телефонной станции. Богачка, она строила из себя чуть ли не нищенку, разъезжая в потрепанном и обшарпанном пикапе, пропахшем конским навозом с ее ранчо на плоскогорье Малибу, где она держала вперемежку чистопородных и беспородных лошадей в совершенно одинаковых стойлах.
Мужа у нее не было, да она и не помышляла о замужестве. Неоткуда было взять мужика, способного предложить ей больше денег, веселья, безопасности и власти, чем у нее уже было. Кроме того, как она часто говорила, стоит ей обзавестись мужем – и в один прекрасный день какой-нибудь журнал включит его в список пятидесяти самых влиятельных мужчин города, а ее выставят при этом эдакой домохозяйкой, не чуждой благотворительности. Она из людей, которые сделали себя сами, утверждала она. И уж наверняка ни один мужик не приложил рук к этому процессу.
– Изумительная вечеринка, как всегда, Уолтер.
– Хорошо повеселилась?
– Заметила, что у тебя множество новых слуг.
– На твой выбор, Мэй. Любой из них готов клюнуть – не на одно, так на другое.
– Знаешь, Уолтер, не будь ты миллионером, из тебя вышел бы высокопрофессиональный сутенер.
– Дело не в деньгах, детка, а в удовольствии от самого процесса. И ты прекрасно понимаешь это.
– А почему, Уолтер, ты пригласил меня во внутреннее святилище? – спросила она не без налета, как правило, не присущей ей робости. Поглядела на огромный письменный стол в американском стиле – с толстыми дверцами, за которыми скрывалось множество ящиков размером с добрый скворечник, не говоря уж о сотнях всяческих тайников и тайничков. Стол орехового дерева был изготовлен где-то между 1860 и 1875 годами, это было истинное сокровище, оценивать которое следовало буквально на вес золота. Извлек мое досье из своей специальной картотеки?
– Ты полагаешь, Мэй, что я держу на тебя досье?
– Я полагаю, что ты завел досье на собственную мать, причем еще до того, как родился на свет.
– Я кое-что задумал, и это может заинтересовать тебя.
– Денежный интерес или удовольствие, извлекаемое из самого процесса?
– Что тебе известно о домашних видеотеках?
– Ты имеешь в виду игровые фильмы?
– Игровые фильмы, видеоклипы, видеоинструкции, эротическая продукция…
– Порно?
– А ты что-нибудь имеешь против?
– Зависит от того, кто на ком сидит верхом. Кто машет, а кто подмахивает.
– А как насчет пятидесятипроцентного ролевого расклада участвующих сторон?
– Лично я не против. Строго говоря, Уолтер, женщин порнопродукция, как правило, не возбуждает. Или тебе не доводилось об этом слышать?
Левый глаз Кейпа слегка задергался.
– Ничего нельзя сказать заранее, – возразил он. – Женщинам предстоит занять полноправное место в мире. И, возможно, мы скоро узнаем об их истинных предпочтениях.
– В разговоре на эту тему мне следует держать ухо востро. Не хотелось бы мне оказаться в ситуации, которую я толком не понимаю. Так о чем идет речь?
– Об эротике.
– То есть о порнографии.
– В этом деле вертятся три миллиарда в год.
– За такое дерьмо – и такие деньги!
– Именно так я к этому и отношусь. А как насчет тебя, Мэй? У тебя есть моральные проблемы, связанные с дерьмом?
– Нет, пока никто не обнаружит его на ковре в моей спальне.
– Я не предлагаю тебе, Мэй, заняться съемками порно вместо Джонни Карсона. Просто хочется, чтобы ты заработала.
– Ну, и как далеко ты собираешься зайти?
– Меня не интересуют реальные половые акты, ночные клубы и все прочие аспекты бизнеса, так или иначе связанные с личными проблемами. Я собираюсь консолидировать производство и взять под свой контроль распространение печатной продукции, фильмов и видеокассет домашнего пользования на всей территории к западу от Миссисипи.
– Даже если отвлечься от конкретного предложения, на мой взгляд, этого дерьма и без того циркулирует более чем достаточно.
– Достаточно, Мэй, не бывает никогда. Не говоря уж о том, что смешивать этот коктейль надлежащим образом мало кто способен. Как и любой другой, рынок эротической продукции фрагментирован. И баснословные барыши уплывают только потому, что производители эротического ширпотреба не учитывают особые запросы неких весьма малочисленных, но крайне состоятельных групп клиентуры.
– Ну, и с каких капиталовложений ты собираешься начать?
– С десяти миллионов. Четыре на производство. Три на распространение. Два, если понадобится, на подкуп.
– А последний миллион?
– На непредвиденные расходы.
– А какова стратегия инвестиций?
– Я уже связался с фирмой, обладающей обширным опытом на данном поприще.
– И где она находится?
– В Новом Орлеане. Но через неделю они переберутся сюда.
– Ну, и сколько у меня времени на размышления?
– Как насчет трех дней?
– Не слишком-то много, чтобы как следует проникнуться идеей.
– Если, Мэй, ты сильно предубеждена против этой затеи, то почему бы тебе не отказаться сразу? – Он встал, подлил ей в бокал еще на два пальца. – Выгодные предложения появятся и потом.
Мэй четко расслышала намек, переходящий в угрозу. Откажись от предложения, сделанного Уолтером Кейпом, и весьма сомнительно, чтобы ты когда-нибудь получила другое. Отечески, вот он как себя ведет. Отечески. Пока ты относишься к нему как к всемогущему папочке, он старается сделать твою жизнь поприятней. Отвергни знаки его великодушия и внимания – и он осыплет своими милостями кого-нибудь другого.
– Мне просто хотелось бы получше разобраться в том, что за фильмы ты предлагаешь мне частично профинансировать. Я публикую серию статей, в которых бичуется детская порнография, и совесть просто не позволила бы мне заняться чем-нибудь, хоть как-то с этим связанным.
– Вот как?
Кейп словно бы проверял, насколько серьезны ее слова. Он вновь уселся в кресло. Посетовав на собственную невнимательность, Мэй наконец заметила, что он сидит так, что его лицо остается в тени, тогда как она сама ярко освещена и словно бы обнажена под его испытующим взглядом.
– Хотелось бы мне посмотреть на ублюдков, которые путаются с детьми, избивают их и всякое такое, – неуверенно сказала она, чувствуя проигрышность собственного положения.
– Что ж, Мэй. Не думаю, что кто-нибудь отнесется к таким чувствам иначе, нежели с глубочайшим пониманием, – подчеркнуто бесстрастным тоном сказал Кейп.
Она поняла, что ей в каком-то смысле приказали держаться от опасной темы подальше. И подумала о том, нет ли правды в грязных историях, которые рассказывают про Кейпа. А что, если это не всегдашняя зависть к чужому богатству, успеху и славе?
Например, согласно одной из этих историй, Кейп держит красавицу в дальнем крыле здешнего дома с тем, чтобы она всегда была под рукой. Рассказывают и о других красотках (непременно с большими титьками), которых он распихал по частным квартирам и гостиничным номерам, рассредоточив по территории всего города.
Согласно другому слуху, в доме живет маленький мальчик, лет семи или восьми, принимающий участие в игрищах с самим Кейпом и поселенной им в доме шлюхой. Одна из версий носила и вовсе сказочный характер: не то гнездо кукушки, не то братья Гримм. Согласно ей, мальчик был вовсе не так уж молод, но так раз и навсегда и остался семилетним. Или восьмилетним.
– Но тебе следует понять, Мэй, – продолжил Кейп, – если ты присоединишься ко мне в этом бизнесе, тебе придется ради нашего общего блага пойти с этими статьями на определенные ограничения.
– Ты хочешь сказать, не публиковать их?
– Я этого не сказал, не правда ли? Я говорю о тональности, об обертонах, об общей честности повествования. Вопрос о том, что такое порнография, так и не имеет однозначного юридического истолкования. И все это напрямую связано с Первой поправкой. Я всего лишь исхожу из предположения, согласно которому ты не встанешь однозначно на ту или иную сторону, но выдашь читателям всестороннее и сбалансированное изложение вопроса.
– Ради Бога, Уолтер. Тут простой констатацией не отделаешься. К этому тебе без строгой моральной позиции не имеет смысла и подходить.
– Строго говоря, это-то я тебе и внушаю. У тебя нет необходимости публиковать эти статьи. Наша жизнь и без того достаточно трудна, чтобы осложнять ее проблемами, могущими приобрести глубоко индивидуальную окраску. Но ты, Мэй, разбираешься в газетном деле лучше моего. Весь вопрос заключается в том, чтобы улаживать конфликт интересов, не правда ли? Так почему бы тебе еще раз тщательно не продумать весь этот вопрос, чтобы понять, в чем заключается лично твоя выгода?
Мэй хотела было что-то сказать, но смешалась. Она прикрыла лицо грубой, иссеченной шрамами, рукой.
– Дерьмо оно дерьмо и есть, – сказал Кейп. – А порнушка – это порнушка. Я не сомневаюсь в том, что ты разделяешь по данному вопросу мою точку зрения: все, что не запрещено в законодательном порядке, дозволено. Видеокассеты – это путь эротики, или, если тебе это больше нравится, порнографии в восьмидесятые. Перспективный путь.
Мужчина в черных носках, гоняющийся вокруг дивана за женщиной в черных чулках, – это вчерашний день. Я привожу из Нового Орлеана производителя, который знает толк в деле. У него богатый опыт, он знает весь производственный процесс изнутри. Акционеры станут пайщиками предприятия, специализирующегося на индустрии развлечений. Им даже продукцию отсматривать не придется, если, конечно, самим не захочется.
– Если ты и впрямь не замышляешь ничего чудовищного, я подумаю над твоим предложением, – сказала Мэй.
– Я не могу заранее гарантировать тебе полную кошерность мероприятия, Мэй. И ты прекрасно знаешь об этом. Тебе придется довериться мне и людям, которых я привлеку.
И тут она почувствовала, что разговор окончен. Она поднялась с места. Кейп, при всей своей всегдашней учтивости, и не подумал встать из красного кожаного кресла, в котором сидел так, что лицо его оставалось в тени и было поэтому совершенно непроницаемым.
Когда Мэй подошла к двери, он бросил вслед:
– Не попросишь ли ты, Мэй, зайти сюда на минуточку Фрэнка Менифе?
– Конечно! А ты хочешь привлечь его людей к делу?
Кейп промолчал.
– Почему ты решил заняться этим, Уолтер?
– Заняться чем, Мэй?
– У тебя хватает денег, чтобы прямо сейчас удалиться на покой. Ты можешь купить что-нибудь другое, сеть автомастерских или небольшую нефтедобывающую компанию. Почему тебе хочется прямо на сковородку?
– Потому что там-то и идет настоящая жизнь, Мэй. Там, где волки гуляют по лесу.
Глава третья
Имя у него, понятно, было, но с такой фамилией, как Уистлер, оно тебе вроде и ни к чему: все равно люди будут звать тебя Свистуном. Он сидел в небольшой нише у окна в баре "У милорда" – как раз подходящее названьице для занюханной кофейни, в которой хозяйничает отставной гитарист по имени Боско, а отставником он заделался, потеряв руку в перестрелке из-за какой-то бабы.
Дождь смыл с тротуара малолетних проституток и проститутов, сутенеров и своден, карманников и уличных грабителей, как будто весь Хуливуд окатили из одного ведра. Опустевшие улицы выглядели столь же тихо и невинно, как, допустим, в пятидесятые, когда сам Хуливуд был еще маленьким красивым городком, а Свистун ходил в янгстерах и заглядывался на девок.
Город и мальчик сперва выросли, а потом состарились, можно сказать, на параллельных путях. С возрастом оба стали хрупкими, чтобы не сказать ломкими, а лица обоих ожесточились от бесчисленного количества закрытых окон и захлопнутых перед самым носом дверей.
И вот они остались наедине друг с другом. В два часа ночи здесь больше не было ни души.
Боско читал "Жития Святых". Свистун читал газету "Энквайрер".
– Какого хрена ты читаешь это дерьмо? – спросил Боско, подойдя к Свистуну наполнить ему чашку.
– Потому что меня тошнит от настоящих новостей, – ответил Свистун. – Сплошной ужас. Лучше уж почитаю про то, как актрисулек душат собственными чулками и как трупы восстают из могил по всему Хуливуду. Надо же хоть самую малость верить в чудеса, а здесь их хоть отбавляй.
– Поди домой да поспи.
– Жду, пока дождь не кончится.
– А он никогда не кончится. Сегодня пятнадцатое июля. День Святого Свайтена. Когда дождь зарядит в день святого Свайтена, это значит, что он будет лить сорок дней и сорок ночей, – авторитетно заметил Боско, после чего вернулся к своей книге.
А Свистун вернулся к своей газете.
На третьей странице, под рубрикой "Едкие чернила", была помещена заметка из Нового Орлеана, датированная двумя днями ранее.
"Сегодня рано утром, на пустынной набережной возле мола на озере Понтчартрейн, мистер Чиппи Берд, проживающий по адресу Бурбон-стрит, 978, сидя в машине вдвоем с мисс Лейси Огайо, увидел двух мужчин, которые, как могло показаться, играли в футбол.
"Они вели себя как пьяные, – сообщил репортеру мистер Берд. – Они пинали мяч, гоняли его туда и сюда, пока он не закатился в озеро. После чего они сели в белый «кадиллак» 1981 года выпуска с откидным верхом и антенной на одном крыле и укатили прочь. Опоссум, очутившийся поблизости, извлек мяч из прибрежных зарослей. Моя подружка сказала, что этот мяч выглядит как-то странно, а когда я воскликнул: "Вот как, странно?", обратила мое внимание на то, что мяч не совсем круглой формы и вдобавок почему-то завернут в газету. Так что я пошел посмотреть на него как следует. И испугался до полусмерти, увидев, что это никакой не мяч, а человеческая голова".
Дождь смыл с тротуара малолетних проституток и проститутов, сутенеров и своден, карманников и уличных грабителей, как будто весь Хуливуд окатили из одного ведра. Опустевшие улицы выглядели столь же тихо и невинно, как, допустим, в пятидесятые, когда сам Хуливуд был еще маленьким красивым городком, а Свистун ходил в янгстерах и заглядывался на девок.
Город и мальчик сперва выросли, а потом состарились, можно сказать, на параллельных путях. С возрастом оба стали хрупкими, чтобы не сказать ломкими, а лица обоих ожесточились от бесчисленного количества закрытых окон и захлопнутых перед самым носом дверей.
И вот они остались наедине друг с другом. В два часа ночи здесь больше не было ни души.
Боско читал "Жития Святых". Свистун читал газету "Энквайрер".
– Какого хрена ты читаешь это дерьмо? – спросил Боско, подойдя к Свистуну наполнить ему чашку.
– Потому что меня тошнит от настоящих новостей, – ответил Свистун. – Сплошной ужас. Лучше уж почитаю про то, как актрисулек душат собственными чулками и как трупы восстают из могил по всему Хуливуду. Надо же хоть самую малость верить в чудеса, а здесь их хоть отбавляй.
– Поди домой да поспи.
– Жду, пока дождь не кончится.
– А он никогда не кончится. Сегодня пятнадцатое июля. День Святого Свайтена. Когда дождь зарядит в день святого Свайтена, это значит, что он будет лить сорок дней и сорок ночей, – авторитетно заметил Боско, после чего вернулся к своей книге.
А Свистун вернулся к своей газете.
На третьей странице, под рубрикой "Едкие чернила", была помещена заметка из Нового Орлеана, датированная двумя днями ранее.
"Сегодня рано утром, на пустынной набережной возле мола на озере Понтчартрейн, мистер Чиппи Берд, проживающий по адресу Бурбон-стрит, 978, сидя в машине вдвоем с мисс Лейси Огайо, увидел двух мужчин, которые, как могло показаться, играли в футбол.
"Они вели себя как пьяные, – сообщил репортеру мистер Берд. – Они пинали мяч, гоняли его туда и сюда, пока он не закатился в озеро. После чего они сели в белый «кадиллак» 1981 года выпуска с откидным верхом и антенной на одном крыле и укатили прочь. Опоссум, очутившийся поблизости, извлек мяч из прибрежных зарослей. Моя подружка сказала, что этот мяч выглядит как-то странно, а когда я воскликнул: "Вот как, странно?", обратила мое внимание на то, что мяч не совсем круглой формы и вдобавок почему-то завернут в газету. Так что я пошел посмотреть на него как следует. И испугался до полусмерти, увидев, что это никакой не мяч, а человеческая голова".