Страница:
— Это не ваше дело, Канатжан, — ответил он. — Вам что, делать нечего?
Я больше не возвращался к этой теме, хотя и удивлялся, почему генерал, второй по значимости человек в нашей организации, не может уволить простого, хотя и ведущего инженера.
Когда я занял место Воробьева в качестве первого заместителя директора, то узнал, кем является Валерий Бутузов. Он оказался не инженером, а полковником из Первого главного управления КГБ — службы внешней разведки. Работа в «Биопрепарате» являлась для него просто прикрытием. На самом деле его деятельность была настолько секретной, что даже высшее руководство нашей организации о ней не знало. Ермошин, конечно, знал, кем был Бутузов, но не мог рассказать мне.
— Ребята из этого управления мне не подчиняются, — пожимал он плечами. — Я вообще не должен знать, что он оттуда. Ты сам видишь, какой он талантливый фармаколог.
Желая поближе узнать его, я начал при каждой встрече приставать к нему с вопросами. Вначале он едва переносил мою назойливость, но не хотел казаться невежливым с первым замом Калинина. Постепенно мы немного сблизились, обсуждая последние книги, фильмы и спорт, болтая на чисто мужские темы.
Но мой собеседник искусно уходил от обсуждения своей работы, хотя о своем прошлом рассказывал мне охотно. Как-то он даже проговорился, что в молодости работал в каком-то Институте фармакологии.
Однажды после очередного его исчезновения, я поинтересовался, где его носило. Бутузов выглядел изможденным и невыспавшимся.
— Меня вызвали в лабораторию, в Ясенево, — ответил он, тряхнув головой. — Ребята там иногда делают такие глупости… Приходится разбираться.
Это подогрело мой интерес, ведь он говорил об известном здании КГБ, построенном на окраине Москвы специально для Первого главного управления. Ермошин говорил об этом сооружении с завистью. Его родное 2 ГУ (контрразведка и внутренняя безопасность) находилось на Лубянке, в центре Москвы. А здание в Ясенево было построено по образу и подобию штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, и было личной вотчиной Владимира Крючкова, четырнадцать лет возглавлявшего внешнюю разведку, прежде чем в 1988 году стать председателем КГБ. Но я никогда не слышал о том, что там есть фармакологическая лаборатория.
В 1989 году Калинин и я прибыли на закрытое совещание в Третье главное управление Министерства здравоохранения, которое размещалось в здании на Ленинградском проспекте. Его руководитель, Сергеев, был ученым и одновременно заместителем министра здравоохранения. Мы часто встречались, хотя я не понимал причины, ведь вопросами вакцинации и иммунизации занимались другие отделы.
В тот день мы обсуждали случай с Устиновым в Сибири. Сергеев нудно говорил о том затруднительном положении, в которое попало в связи с этим его министерство. Затем он перешел к обсуждению причин дефицита антисыворотки Марбург и проблемам, связанным с ее транспортировкой на «Вектор», хотя его управление не имело прямого отношения к этому вопросу.
Пока мы с Калининым ждали на улице служебную машину, я выплеснул свое раздражение:
— Юрий Тихонович, почему мы должны зря тратить здесь время? — спросил я. — За биологическую защиту на нашем предприятии отвечаем мы с вами, поэтому нет необходимости выслушивать Сергеева.
Калинин взглянул на часы. Он не любил ждать, особенно если при этом приходилось вести, праздные разговоры.
— Ты, Канатжан, в чем-то прав, — ворчливо ответил он. — Мы действительно не нуждаемся в их помощи в вопросе безопасности, но они занимаются и другими вещами, ради которых стоит поддерживать с ними хорошие отношения.
— Чем же? — поинтересовался я.
Он некоторое время колебался, прежде чем ответить.
— Я скажу, но больше никому ни слова, — серьезным голосом сказал он.
— Конечно, — подтвердил я.
— Это управление отвечает за программу «Флейта». Они курируют работу нескольких институтов.
— «Флейта»? — переспросил я.
Калинин кивнул головой.
— А о каких институтах идет речь? — продолжал я настаивать.
Он перечислил только пару из них: институт Северина, расположенный на территории психиатрической больницы в Москве, и фармакологический институт (полное его название не прозвучало, но, похоже, это был тот, где раньше работал Бутузов).
— Что это за программа? — поинтересовался я.
Калинин сделал характерный жест, проведя ладонью поперек шеи.
— Знаете, люди иногда перестают существовать, — многозначительно произнес он.
— Юрий Тихонович, не понимаю, на что вы намекаете?
Моя тупость ему не понравилась.
— Я и так слишком много сказал, — отрезал он.
Тут подъехала машина, и наша беседа прервалась. Я понимал, что проявлять излишнее любопытство было опасно. Я пошел другим путем, чтобы выяснить, что кроется за этим проектом, и стал уделять больше внимания совещаниям в Третьем главном управлении.
Институт Северина, как мне удалось узнать, занимался разработкой психотропных веществ, изменяющих поведение человека. Ученые исследовали биохимические соединения, включая и регуляторные пептиды, что отдаленно напоминало нашу программу «Костер». Еще один институт, Медстатистика, контролируемый Третьим управлением, собирал статистические данные по всем биологическим исследованиям, ведущимся в мире. Фармакологический институт специализировался на разработке токсинов, вызывающих паралич или смерть. Все эти институты каким-то образом были связаны с программой «Флейта», целью которой было получение психотропных и нейротропных биологических веществ для специальных операций КГБ, включая политические убийства.
Калинин, наверное, был прав, говоря, что есть вещи, о которых лучше не знать.
«Биопрепарат» формально никак не был связан с «Флейтой» (наша задача — производить оружие для войны), но на самом деле связь все-таки существовала. Разработанные нами методы по выращиванию, выделению и клонированию микроорганизмов в лабораторных условиях использовали и в других государственных программах. «Биопрепарат» выполнял лишь часть секретных научных исследований.
Меня интересовал еще один вопрос: если Бутузов не работает в фармакологическом институте, то чем он занимается в ясеневской лаборатории?
Тем временем наша дружба с Бутузовым продолжалась, и мне он нравился все больше и больше.
Мы с Бутузовым много времени проводили вместе и стали более откровенны друг с другом. Вместе рыбачили на подмосковной речушке Уче, с семьями проводили выходные на моей даче. Он, оказывается, был замечательным поваром и вообще мастером на все руки: отремонтировал мои «Жигули», которые сломались через два месяца после того, как я их приобрел.
— Даже автомобили мы не умеем делать, — смеялся он. — Кажется, что часть деталей специально выкинули, чтобы нам было интереснее с ним возиться.
Я бывал в его скромной московской квартире, где он жил с женой, дочерью и престарелой матерью, и в моем сознании никак не укладывалось, что такой открытый и душевный человек может работать в КГБ. Я многое узнал о его работе во время откровенных бесед. Он рассказывал, что в лабораторию в Ясенево его перевели из фармакологического института задолго до того, как он начал работать в «Биопрепарате». Так называемую «12-ю лабораторию» еще в 1920 году создал Генрих Ягода, тоже, кстати, фармаколог. Эта лаборатория специализировалась на веществах, убивающих быстро и тихо.
О своей работе в лаборатории Бутузов говорил очень осторожно, но все же упомянул о некоторых «эпизодах». В конце 40-х годов там производился порошок чумы, который помещали в небольшие флаконы. Убийца мог подойти к человеку сзади, рассыпать смертельный порошок и исчезнуть, прежде чем жертва поймет что-либо.
По такой схеме готовилось и покушение на маршала Тито — коммуниста, возглавлявшего послевоенную Югославию. В 1948 году он вызвал гнев Сталина, обнародовав свой план создания Балканской Федерации. В самый последний момент Сталин отменил покушение.
— Почему же Сталин передумал? — спросил я.
Бутузов расхохотался.
— Об этом знает только он сам, — ответил он.
В 70-е годы 12-я лаборатория продолжала напряженно работать. Всем известна история с Георгием Марковым — болгарским диссидентом. В сентябре 1978 года он умер в лондонской больнице от какой-то странной болезни. Перед смертью Марков вспомнил, что на мосту Ватерлоо какой-то незнакомец уколол его кончиком зонта. Врачи не смогли определить причину смерти, пока не поступило сообщение, что другой болгарский эмигрант в Париже заболел после похожего укола зонтиком. Это заставило их сделать повторное вскрытие Маркова, при котором в ране обнаружили крошечные гранулы со следами рицина — яда из семян клещевины.
Этот яд был произведен в 12-й лаборатории.
За восемь месяцев до вышеупомянутых событий болгарская разведка обратилась в КГБ с просьбой убрать неугодного диссидента Маркова. Андропов отказался предоставить своего человека для этой работы, но разрешил передать в Софию некоторое количество рицина из 12-й лаборатории и направил сотрудников КГБ для обучения болгарских агентов. Примерно в одно и то же время было совершено несколько неудачных покушений на эмигрантов из Болгарии.
Бутузов также рассказал мне, как он оказался в «Биопрепарате».
— Фармакологические институты работают только с химическими веществами, но у биологии большие возможности. Вот меня и послали в вашу лавочку, — сказал он.
Не могу точно сказать, что в действительности он думал о своей работе, но отмечу, что, когда началась перестройка, работы у этого человека, несомненно, поубавилось. Когда я вновь повстречался с Бутузовым, он выглядел отдохнувшим, но, как мне показалось, поскучневшим.
Как-то весной 1990 года он заглянул в мой кабинет.
— Канатжан, мне нужен твой совет, — произнес он.
— Давай, валяй, — ответил я. — Вопрос личный или профессиональный?
— Профессиональный.
Я ждал продолжения.
— Мне нужно кое-что, что можно использовать в одной штуке, которую я придумал. Это маленькая батарейка, как в часах, подсоединенная к вибрационной пластине и электрическому пьезоэлементу.
— Продолжай, — попросил я.
Бутузов говорил спокойно и буднично, словно мы обсуждали футбольный матч:
— Итак, когда срабатывает элемент, пластина начинает вибрировать с высокой частотой, правильно?
— Правильно, — согласился я.
— Значит, если на пластину положить щепотку сухого порошка, то при вибрации он превратится в аэрозоль.
Бутузов взглянул на меня, ожидая поощрения, я кивнул ему, чтобы продолжал.
— Скажем, поместим мы такое устройство в маленькую коробочку, например в пустую пачку из-под сигарет, а потом она случайно окажется под чьим-нибудь столом или в мусорной корзине. Останется только привести устройство в действие, и аэрозоль сделает свое дело, правда?
— Это зависит от вещества, — заметил я.
— Именно об этом я и хочу тебя спросить. Какое вещество лучше всего взять для этой цели?
Не знаю почему, но я продолжил этот разговор:
— Можно взять минимальное количество бактерий туляремии, но они не обязательно убьют.
— Знаю, — кивнул Бутузов. — Мы подумываем о чем-то вроде лихорадки Эбола.
— Это подходит. Но велика вероятность убить не только конкретного человека, но и всех вокруг.
— Это не имеет значения.
— Валера, можно задать тебе вопрос? — спросил я.
— Конечно.
— Твой интерес чисто теоретический или ты что-то задумал сделать?
Он усмехнулся.
— Никого конкретно я не имею в виду, — ответил он. — Ну, может быть, и есть один человек… Гамсахурдиа, например.
Я понимал, что имя президента Грузии прозвучало не случайно. Как и большинство советских республик, Грузия стремилась к независимости. Гамсахурдиа был для Москвы очень неудобным человеком. Когда-то он возглавил в республике движение правозащитников и публично заявил, что Москва вынашивает план его убийства. Особенно не любили Гамсахурдиа военные из-за развязанной им кампании против Советской Армии после разгона демонстрации 1989 года в Тбилиси, когда погибли девятнадцать человек.
Оказавшись у власти, он стал ярым националистом. Гамсахурдиа был непопулярен в России.
Я решил не продолжать этот разговор, и мы с Валерием перешли к другой теме.
Несколько месяцев я был очень занят и редко видел Бутузова. Однажды в воскресенье он вместе с семьей приехал ко мне на дачу. Когда мы жарили шашлыки, я тихо спросил его:
— Валер, а что с твоей идеей, помнишь, насчет батарейки и Гамсахурдиа?
Он улыбнулся:
— А, это… По правде говоря, идея не получила практического продолжения. Мы кое-что планировали, но начальство отказалось от идеи. Сказали, время не то.
В начале 1992 года Гамсахурдиа был изгнан из Грузии. Президентом независимого государства избрали Эдуарда Шеварднадзе. Через год в декабре 1993 года Гамсахурдиа умер при загадочных обстоятельствах. Сообщалось, что он покончил жизнь самоубийством, но кое-кто утверждал, что его убили агенты Москвы или политические оппоненты в Грузии.
Основное преимущество биологического оружия заключается в том, что после его применения может не остаться никаких следов, указывающих на инициатора нападения. Поэтому оно идеально подходит как для совершения террористических актов и заказных убийств, так и для создания стратегических вооружений.
Известно, что некоторые бывшие сотрудники КГБ работают на российские криминальные структуры и даже создают собственные преступные группировки. Они не потеряли связи со своими бывшими коллегами и вполне могут воспользоваться ими для доступа к тем технологиям и веществам, которые мы разрабатывали.
Примером может служить, наверное, история с Иваном Кивели-ди, председателем Совета по малому предпринимательству при Правительстве Российской Федерации, президентом круглого стола «Бизнеса России». Третьего августа 1995 года его привезли в одну из московских больниц прямо из офиса. Несколькими часами позже в реанимацию была доставлена его секретарь Зара Исмаило-ва с теми же симптомами необъяснимой болезни. Ночью умерла она, Кивелиди — на следующий день.
Кивелиди имел смелость открыто обвинить в коррупции нескольких высокопоставленных чиновников российского Правительства. В круглом столе «Бизнеса России» участвовали ведущие банкиры и предприниматели, которые объединились, чтобы противостоять коррупции и бандитскому контролю над всеми сферами бизнеса. Из девяти участников в живых оставался тогда только Кивелиди. Остальные уже стали жертвами заказных убийств.
Конечно, Кивелиди предпринял необходимые меры безопасности и дома, и в своем офисе. Но вот в начале лета он объявляет о намерении создать новую политическую партию с целью наведения порядка в российском-бизнесе. Это стало сигналом к действию.
Следователи, расследующие это убийство, обнаружили на телефонной трубке в офисе Кивелиди неизвестное вещество. После проведенной экспертизы выяснилось, что оно содержало кадмий, поэтому причиной смерти бизнесмена и его секретаря по версии следствия стало «радиационное отравление». Когда я услышал в новостях это сообщение, то вспомнил давний разговор с Бутузовым о смертельном действии различных аэрозолей.
— Мы придумали новое интересное решение, — взволнованно сказал он мне тогда. — Скажем, можно опрыскать руль автомобиля.
— А чем будете опрыскивать? — поинтересовался я.
— Это неважно, — ответил он. — Смысл в том, что или водитель вдохнет вещество, или оно проникнет через его кожу. Такой метод не подведет.
— Но вещество должно быть очень стабильным с точки зрения токсичности, — заметил я. — Ведь вы не знаете, сколько времени пройдет между тем, как вы распылите вещество, и когда жертва подвергнется его воздействию.
— Мы это учли, — признался он. — Все будет выглядеть как сердечный приступ.
Я поразился.
— Да ладно, — отмахнулся Бутузов, — у нас есть штуки и покруче.
К счастью, убийства не входили в обязанности «Биопрепарата», хотя присутствие на предприятии Бутузова свидетельствовало о том, что КГБ использует наши исследования.
Однажды в моем кабинете появился Ермошин с известием, что председатель КГБ Владимир Крючков послал Горбачеву докладную записку, где предлагал приостановить производство биологического оружия.
По словам Ермошина, там говорилось о том, что после побега Пасечника Советский Союз попал в очень трудное и неприятное положение: программа по созданию биологического оружия перестала быть секретом. В дипломатическом ответе правительствам Соединенных Штатов и Англии мы были вынуждены принять предложение о рассекречивании некоторых наших предприятий. Открытость могла даже сыграть нам на руку, так как это вынудило бц американцев также рассекретить их заводы по производству биологического оружия.
Я был уверен, что ни военные, ни руководство «Биопрепарата» не согласятся с предложением Крючкова.
— В КГБ единого мнения по этому вопросу нет, — сказал Ермошин, — например, Бобков — против.
Он говорил о первом заместителе председателя КГБ.
— Но вы не знаете, что Горбачев полностью доверяет Крючкову!
Как ни странно, но в этом вопросе я был склонен согласиться с председателем КГБ.
Вместе со всеми я был возмущен поступком Пасечника и считал, что он поставил под удар безопасность страны. Многие никак на это не отреагировали, но мне казалось, что нужно изменить линию поведения. Если бы американцы и англичане приехали с инспекцией на наше предприятие, то мы были бы вынуждены свернуть всю программу исследований. Пасечник знал многое, но отнюдь не все. Он был знаком с нашей исследовательской работой, но производство было не в его компетенции. В таком случае, почему бы не подстраховаться? Если мы рассекретим часть наших предприятий, то нас заставят свернуть производственную программу, зато, может быть, удастся сохранить исследовательскую часть. Пока в наших хранилищах есть штаммы бактерий, нам потребуется всего три-четыре месяца для полного восстановления мощностей.
Ермошин сообщил, что ему поручено обсудить ситуацию с руководством «Биопрепарата» и военными. Крючков был опытным политиком и понимал, что необходимо заручиться поддержкой военных.
Я высказал мнение, что Калинин будет сопротивляться изо всех сил. Ермошин не удивился.
— Потому-то я начал не с него, — признался он. — Ведь ты в руководстве второй человек. Мы вместе могли бы сходить к Быкову.
Это было рискованно. Калинин расценил бы это как действия за его спиной и прямое неподчинение, а то, что мы обратились к его основному сопернику, счел бы предательством. Но выхода не было.
Через несколько дней я и Ермошин без предупреждения пришли к Быкову в Министерство медицинской промышленности.
Для Быкова наше появление не было неожиданным.
— И что привело вас ко мне? — без интереса спросил он.
— Валерий Алексеевич, мы хотели бы с вами посоветоваться, — начал Ермошин.
Быков глянул на часы и, вздохнув, пригласил нас в кабинет.
— Давайте ближе к делу! — скороговоркой произнес Быков, даже не предложив нам присесть.
— Дело в том, что в КГБ считают, что технологические работы по биологическому оружию следует приостановить. Меня уполномочили заручиться вашей поддержкой, — отчеканил Ермошин, стоя по стойке смирно.
— А вы как думаете? — обратился ко мне Быков.
— Полностью согласен, — тут же ответил я. — Программа не пострадает. А мы всегда сможем…
Хозяин кабинета прервал меня на полуслове.
— Этого не будет никогда, — отрезал он, повернувшись к нам спиной. — Можете идти.
14
Я больше не возвращался к этой теме, хотя и удивлялся, почему генерал, второй по значимости человек в нашей организации, не может уволить простого, хотя и ведущего инженера.
Когда я занял место Воробьева в качестве первого заместителя директора, то узнал, кем является Валерий Бутузов. Он оказался не инженером, а полковником из Первого главного управления КГБ — службы внешней разведки. Работа в «Биопрепарате» являлась для него просто прикрытием. На самом деле его деятельность была настолько секретной, что даже высшее руководство нашей организации о ней не знало. Ермошин, конечно, знал, кем был Бутузов, но не мог рассказать мне.
— Ребята из этого управления мне не подчиняются, — пожимал он плечами. — Я вообще не должен знать, что он оттуда. Ты сам видишь, какой он талантливый фармаколог.
Желая поближе узнать его, я начал при каждой встрече приставать к нему с вопросами. Вначале он едва переносил мою назойливость, но не хотел казаться невежливым с первым замом Калинина. Постепенно мы немного сблизились, обсуждая последние книги, фильмы и спорт, болтая на чисто мужские темы.
Но мой собеседник искусно уходил от обсуждения своей работы, хотя о своем прошлом рассказывал мне охотно. Как-то он даже проговорился, что в молодости работал в каком-то Институте фармакологии.
Однажды после очередного его исчезновения, я поинтересовался, где его носило. Бутузов выглядел изможденным и невыспавшимся.
— Меня вызвали в лабораторию, в Ясенево, — ответил он, тряхнув головой. — Ребята там иногда делают такие глупости… Приходится разбираться.
Это подогрело мой интерес, ведь он говорил об известном здании КГБ, построенном на окраине Москвы специально для Первого главного управления. Ермошин говорил об этом сооружении с завистью. Его родное 2 ГУ (контрразведка и внутренняя безопасность) находилось на Лубянке, в центре Москвы. А здание в Ясенево было построено по образу и подобию штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, и было личной вотчиной Владимира Крючкова, четырнадцать лет возглавлявшего внешнюю разведку, прежде чем в 1988 году стать председателем КГБ. Но я никогда не слышал о том, что там есть фармакологическая лаборатория.
В 1989 году Калинин и я прибыли на закрытое совещание в Третье главное управление Министерства здравоохранения, которое размещалось в здании на Ленинградском проспекте. Его руководитель, Сергеев, был ученым и одновременно заместителем министра здравоохранения. Мы часто встречались, хотя я не понимал причины, ведь вопросами вакцинации и иммунизации занимались другие отделы.
В тот день мы обсуждали случай с Устиновым в Сибири. Сергеев нудно говорил о том затруднительном положении, в которое попало в связи с этим его министерство. Затем он перешел к обсуждению причин дефицита антисыворотки Марбург и проблемам, связанным с ее транспортировкой на «Вектор», хотя его управление не имело прямого отношения к этому вопросу.
Пока мы с Калининым ждали на улице служебную машину, я выплеснул свое раздражение:
— Юрий Тихонович, почему мы должны зря тратить здесь время? — спросил я. — За биологическую защиту на нашем предприятии отвечаем мы с вами, поэтому нет необходимости выслушивать Сергеева.
Калинин взглянул на часы. Он не любил ждать, особенно если при этом приходилось вести, праздные разговоры.
— Ты, Канатжан, в чем-то прав, — ворчливо ответил он. — Мы действительно не нуждаемся в их помощи в вопросе безопасности, но они занимаются и другими вещами, ради которых стоит поддерживать с ними хорошие отношения.
— Чем же? — поинтересовался я.
Он некоторое время колебался, прежде чем ответить.
— Я скажу, но больше никому ни слова, — серьезным голосом сказал он.
— Конечно, — подтвердил я.
— Это управление отвечает за программу «Флейта». Они курируют работу нескольких институтов.
— «Флейта»? — переспросил я.
Калинин кивнул головой.
— А о каких институтах идет речь? — продолжал я настаивать.
Он перечислил только пару из них: институт Северина, расположенный на территории психиатрической больницы в Москве, и фармакологический институт (полное его название не прозвучало, но, похоже, это был тот, где раньше работал Бутузов).
— Что это за программа? — поинтересовался я.
Калинин сделал характерный жест, проведя ладонью поперек шеи.
— Знаете, люди иногда перестают существовать, — многозначительно произнес он.
— Юрий Тихонович, не понимаю, на что вы намекаете?
Моя тупость ему не понравилась.
— Я и так слишком много сказал, — отрезал он.
Тут подъехала машина, и наша беседа прервалась. Я понимал, что проявлять излишнее любопытство было опасно. Я пошел другим путем, чтобы выяснить, что кроется за этим проектом, и стал уделять больше внимания совещаниям в Третьем главном управлении.
Институт Северина, как мне удалось узнать, занимался разработкой психотропных веществ, изменяющих поведение человека. Ученые исследовали биохимические соединения, включая и регуляторные пептиды, что отдаленно напоминало нашу программу «Костер». Еще один институт, Медстатистика, контролируемый Третьим управлением, собирал статистические данные по всем биологическим исследованиям, ведущимся в мире. Фармакологический институт специализировался на разработке токсинов, вызывающих паралич или смерть. Все эти институты каким-то образом были связаны с программой «Флейта», целью которой было получение психотропных и нейротропных биологических веществ для специальных операций КГБ, включая политические убийства.
Калинин, наверное, был прав, говоря, что есть вещи, о которых лучше не знать.
«Биопрепарат» формально никак не был связан с «Флейтой» (наша задача — производить оружие для войны), но на самом деле связь все-таки существовала. Разработанные нами методы по выращиванию, выделению и клонированию микроорганизмов в лабораторных условиях использовали и в других государственных программах. «Биопрепарат» выполнял лишь часть секретных научных исследований.
Меня интересовал еще один вопрос: если Бутузов не работает в фармакологическом институте, то чем он занимается в ясеневской лаборатории?
Тем временем наша дружба с Бутузовым продолжалась, и мне он нравился все больше и больше.
Мы с Бутузовым много времени проводили вместе и стали более откровенны друг с другом. Вместе рыбачили на подмосковной речушке Уче, с семьями проводили выходные на моей даче. Он, оказывается, был замечательным поваром и вообще мастером на все руки: отремонтировал мои «Жигули», которые сломались через два месяца после того, как я их приобрел.
— Даже автомобили мы не умеем делать, — смеялся он. — Кажется, что часть деталей специально выкинули, чтобы нам было интереснее с ним возиться.
Я бывал в его скромной московской квартире, где он жил с женой, дочерью и престарелой матерью, и в моем сознании никак не укладывалось, что такой открытый и душевный человек может работать в КГБ. Я многое узнал о его работе во время откровенных бесед. Он рассказывал, что в лабораторию в Ясенево его перевели из фармакологического института задолго до того, как он начал работать в «Биопрепарате». Так называемую «12-ю лабораторию» еще в 1920 году создал Генрих Ягода, тоже, кстати, фармаколог. Эта лаборатория специализировалась на веществах, убивающих быстро и тихо.
О своей работе в лаборатории Бутузов говорил очень осторожно, но все же упомянул о некоторых «эпизодах». В конце 40-х годов там производился порошок чумы, который помещали в небольшие флаконы. Убийца мог подойти к человеку сзади, рассыпать смертельный порошок и исчезнуть, прежде чем жертва поймет что-либо.
По такой схеме готовилось и покушение на маршала Тито — коммуниста, возглавлявшего послевоенную Югославию. В 1948 году он вызвал гнев Сталина, обнародовав свой план создания Балканской Федерации. В самый последний момент Сталин отменил покушение.
— Почему же Сталин передумал? — спросил я.
Бутузов расхохотался.
— Об этом знает только он сам, — ответил он.
В 70-е годы 12-я лаборатория продолжала напряженно работать. Всем известна история с Георгием Марковым — болгарским диссидентом. В сентябре 1978 года он умер в лондонской больнице от какой-то странной болезни. Перед смертью Марков вспомнил, что на мосту Ватерлоо какой-то незнакомец уколол его кончиком зонта. Врачи не смогли определить причину смерти, пока не поступило сообщение, что другой болгарский эмигрант в Париже заболел после похожего укола зонтиком. Это заставило их сделать повторное вскрытие Маркова, при котором в ране обнаружили крошечные гранулы со следами рицина — яда из семян клещевины.
Этот яд был произведен в 12-й лаборатории.
За восемь месяцев до вышеупомянутых событий болгарская разведка обратилась в КГБ с просьбой убрать неугодного диссидента Маркова. Андропов отказался предоставить своего человека для этой работы, но разрешил передать в Софию некоторое количество рицина из 12-й лаборатории и направил сотрудников КГБ для обучения болгарских агентов. Примерно в одно и то же время было совершено несколько неудачных покушений на эмигрантов из Болгарии.
Бутузов также рассказал мне, как он оказался в «Биопрепарате».
— Фармакологические институты работают только с химическими веществами, но у биологии большие возможности. Вот меня и послали в вашу лавочку, — сказал он.
Не могу точно сказать, что в действительности он думал о своей работе, но отмечу, что, когда началась перестройка, работы у этого человека, несомненно, поубавилось. Когда я вновь повстречался с Бутузовым, он выглядел отдохнувшим, но, как мне показалось, поскучневшим.
Как-то весной 1990 года он заглянул в мой кабинет.
— Канатжан, мне нужен твой совет, — произнес он.
— Давай, валяй, — ответил я. — Вопрос личный или профессиональный?
— Профессиональный.
Я ждал продолжения.
— Мне нужно кое-что, что можно использовать в одной штуке, которую я придумал. Это маленькая батарейка, как в часах, подсоединенная к вибрационной пластине и электрическому пьезоэлементу.
— Продолжай, — попросил я.
Бутузов говорил спокойно и буднично, словно мы обсуждали футбольный матч:
— Итак, когда срабатывает элемент, пластина начинает вибрировать с высокой частотой, правильно?
— Правильно, — согласился я.
— Значит, если на пластину положить щепотку сухого порошка, то при вибрации он превратится в аэрозоль.
Бутузов взглянул на меня, ожидая поощрения, я кивнул ему, чтобы продолжал.
— Скажем, поместим мы такое устройство в маленькую коробочку, например в пустую пачку из-под сигарет, а потом она случайно окажется под чьим-нибудь столом или в мусорной корзине. Останется только привести устройство в действие, и аэрозоль сделает свое дело, правда?
— Это зависит от вещества, — заметил я.
— Именно об этом я и хочу тебя спросить. Какое вещество лучше всего взять для этой цели?
Не знаю почему, но я продолжил этот разговор:
— Можно взять минимальное количество бактерий туляремии, но они не обязательно убьют.
— Знаю, — кивнул Бутузов. — Мы подумываем о чем-то вроде лихорадки Эбола.
— Это подходит. Но велика вероятность убить не только конкретного человека, но и всех вокруг.
— Это не имеет значения.
— Валера, можно задать тебе вопрос? — спросил я.
— Конечно.
— Твой интерес чисто теоретический или ты что-то задумал сделать?
Он усмехнулся.
— Никого конкретно я не имею в виду, — ответил он. — Ну, может быть, и есть один человек… Гамсахурдиа, например.
Я понимал, что имя президента Грузии прозвучало не случайно. Как и большинство советских республик, Грузия стремилась к независимости. Гамсахурдиа был для Москвы очень неудобным человеком. Когда-то он возглавил в республике движение правозащитников и публично заявил, что Москва вынашивает план его убийства. Особенно не любили Гамсахурдиа военные из-за развязанной им кампании против Советской Армии после разгона демонстрации 1989 года в Тбилиси, когда погибли девятнадцать человек.
Оказавшись у власти, он стал ярым националистом. Гамсахурдиа был непопулярен в России.
Я решил не продолжать этот разговор, и мы с Валерием перешли к другой теме.
Несколько месяцев я был очень занят и редко видел Бутузова. Однажды в воскресенье он вместе с семьей приехал ко мне на дачу. Когда мы жарили шашлыки, я тихо спросил его:
— Валер, а что с твоей идеей, помнишь, насчет батарейки и Гамсахурдиа?
Он улыбнулся:
— А, это… По правде говоря, идея не получила практического продолжения. Мы кое-что планировали, но начальство отказалось от идеи. Сказали, время не то.
В начале 1992 года Гамсахурдиа был изгнан из Грузии. Президентом независимого государства избрали Эдуарда Шеварднадзе. Через год в декабре 1993 года Гамсахурдиа умер при загадочных обстоятельствах. Сообщалось, что он покончил жизнь самоубийством, но кое-кто утверждал, что его убили агенты Москвы или политические оппоненты в Грузии.
Основное преимущество биологического оружия заключается в том, что после его применения может не остаться никаких следов, указывающих на инициатора нападения. Поэтому оно идеально подходит как для совершения террористических актов и заказных убийств, так и для создания стратегических вооружений.
Известно, что некоторые бывшие сотрудники КГБ работают на российские криминальные структуры и даже создают собственные преступные группировки. Они не потеряли связи со своими бывшими коллегами и вполне могут воспользоваться ими для доступа к тем технологиям и веществам, которые мы разрабатывали.
Примером может служить, наверное, история с Иваном Кивели-ди, председателем Совета по малому предпринимательству при Правительстве Российской Федерации, президентом круглого стола «Бизнеса России». Третьего августа 1995 года его привезли в одну из московских больниц прямо из офиса. Несколькими часами позже в реанимацию была доставлена его секретарь Зара Исмаило-ва с теми же симптомами необъяснимой болезни. Ночью умерла она, Кивелиди — на следующий день.
Кивелиди имел смелость открыто обвинить в коррупции нескольких высокопоставленных чиновников российского Правительства. В круглом столе «Бизнеса России» участвовали ведущие банкиры и предприниматели, которые объединились, чтобы противостоять коррупции и бандитскому контролю над всеми сферами бизнеса. Из девяти участников в живых оставался тогда только Кивелиди. Остальные уже стали жертвами заказных убийств.
Конечно, Кивелиди предпринял необходимые меры безопасности и дома, и в своем офисе. Но вот в начале лета он объявляет о намерении создать новую политическую партию с целью наведения порядка в российском-бизнесе. Это стало сигналом к действию.
Следователи, расследующие это убийство, обнаружили на телефонной трубке в офисе Кивелиди неизвестное вещество. После проведенной экспертизы выяснилось, что оно содержало кадмий, поэтому причиной смерти бизнесмена и его секретаря по версии следствия стало «радиационное отравление». Когда я услышал в новостях это сообщение, то вспомнил давний разговор с Бутузовым о смертельном действии различных аэрозолей.
— Мы придумали новое интересное решение, — взволнованно сказал он мне тогда. — Скажем, можно опрыскать руль автомобиля.
— А чем будете опрыскивать? — поинтересовался я.
— Это неважно, — ответил он. — Смысл в том, что или водитель вдохнет вещество, или оно проникнет через его кожу. Такой метод не подведет.
— Но вещество должно быть очень стабильным с точки зрения токсичности, — заметил я. — Ведь вы не знаете, сколько времени пройдет между тем, как вы распылите вещество, и когда жертва подвергнется его воздействию.
— Мы это учли, — признался он. — Все будет выглядеть как сердечный приступ.
Я поразился.
— Да ладно, — отмахнулся Бутузов, — у нас есть штуки и покруче.
К счастью, убийства не входили в обязанности «Биопрепарата», хотя присутствие на предприятии Бутузова свидетельствовало о том, что КГБ использует наши исследования.
Однажды в моем кабинете появился Ермошин с известием, что председатель КГБ Владимир Крючков послал Горбачеву докладную записку, где предлагал приостановить производство биологического оружия.
По словам Ермошина, там говорилось о том, что после побега Пасечника Советский Союз попал в очень трудное и неприятное положение: программа по созданию биологического оружия перестала быть секретом. В дипломатическом ответе правительствам Соединенных Штатов и Англии мы были вынуждены принять предложение о рассекречивании некоторых наших предприятий. Открытость могла даже сыграть нам на руку, так как это вынудило бц американцев также рассекретить их заводы по производству биологического оружия.
Я был уверен, что ни военные, ни руководство «Биопрепарата» не согласятся с предложением Крючкова.
— В КГБ единого мнения по этому вопросу нет, — сказал Ермошин, — например, Бобков — против.
Он говорил о первом заместителе председателя КГБ.
— Но вы не знаете, что Горбачев полностью доверяет Крючкову!
Как ни странно, но в этом вопросе я был склонен согласиться с председателем КГБ.
Вместе со всеми я был возмущен поступком Пасечника и считал, что он поставил под удар безопасность страны. Многие никак на это не отреагировали, но мне казалось, что нужно изменить линию поведения. Если бы американцы и англичане приехали с инспекцией на наше предприятие, то мы были бы вынуждены свернуть всю программу исследований. Пасечник знал многое, но отнюдь не все. Он был знаком с нашей исследовательской работой, но производство было не в его компетенции. В таком случае, почему бы не подстраховаться? Если мы рассекретим часть наших предприятий, то нас заставят свернуть производственную программу, зато, может быть, удастся сохранить исследовательскую часть. Пока в наших хранилищах есть штаммы бактерий, нам потребуется всего три-четыре месяца для полного восстановления мощностей.
Ермошин сообщил, что ему поручено обсудить ситуацию с руководством «Биопрепарата» и военными. Крючков был опытным политиком и понимал, что необходимо заручиться поддержкой военных.
Я высказал мнение, что Калинин будет сопротивляться изо всех сил. Ермошин не удивился.
— Потому-то я начал не с него, — признался он. — Ведь ты в руководстве второй человек. Мы вместе могли бы сходить к Быкову.
Это было рискованно. Калинин расценил бы это как действия за его спиной и прямое неподчинение, а то, что мы обратились к его основному сопернику, счел бы предательством. Но выхода не было.
Через несколько дней я и Ермошин без предупреждения пришли к Быкову в Министерство медицинской промышленности.
Для Быкова наше появление не было неожиданным.
— И что привело вас ко мне? — без интереса спросил он.
— Валерий Алексеевич, мы хотели бы с вами посоветоваться, — начал Ермошин.
Быков глянул на часы и, вздохнув, пригласил нас в кабинет.
— Давайте ближе к делу! — скороговоркой произнес Быков, даже не предложив нам присесть.
— Дело в том, что в КГБ считают, что технологические работы по биологическому оружию следует приостановить. Меня уполномочили заручиться вашей поддержкой, — отчеканил Ермошин, стоя по стойке смирно.
— А вы как думаете? — обратился ко мне Быков.
— Полностью согласен, — тут же ответил я. — Программа не пострадает. А мы всегда сможем…
Хозяин кабинета прервал меня на полуслове.
— Этого не будет никогда, — отрезал он, повернувшись к нам спиной. — Можете идти.
14
В КРЕМЛЕ
МОСКВА
1990 ГОД
На территории Кремля находилось здание, где располагалась Военно-промышленная комиссия. С 1988 года я почти постоянно посещал кабинеты этой влиятельной организации.
На одном из закрытых совещаний, куда был приглашен и я, присутствовали председатель комиссии Игорь Белоусов, Алексей Аржаков, его заместитель, генерал Валентин Евстигнеев, недавно назначенный начальником 15-го Управления, и Олег Игнатьев, начальник Управления по биологическому оружию в ВПК.
Совещание началось с обсуждения того, как ответить на обвинения американцев и англичан.
Я помалкивал. Новых идей ни у кого не было. О докладной Крючкова даже не вспомнили. Когда совещание закончилось, Аржаков попросил меня остаться.
Я насторожился, но настроение у него было вполне доброжелательное.
— Тут кое-кто хочет с вами поговорить, — сказал он и кивнул в сторону двух мужчин, стоявших в глубине зала.
Перед тем как выйти, Белоусов бросил на меня многозначительный взгляд.
К нам подошли те двое и стали вытаскивать бумаги из одинаковых черных портфелей. Манера их поведения говорила о том, что это сотрудники разведки. Разговор с ними начал Аржаков:
— Вы слышали, что у нас возникли серьезные проблемы с Соединенными Штатами по поводу биологической программы. Я пригласил полковника Алибекова для беседы с вами.
Представленные мне сотрудники КГБ оказались генералами. Один занимал высокий пост в Первом управлении КГБ, а второй был одним из заместителей директора ГРУ — службы внешней разведки. До этого мне никогда еще не приходилось встречаться лицом к лицу с представителями таких серьезных организаций.
— Мы можем решить вопрос достаточно просто, — начал я. — Единственный способ противостоять Соединенным Штатам — это знать как можно больше об их программе создания биологического оружия. К сожалению, такой информации очень мало.
— Ну, существует Форт-Детрик, — начал один из генералов, имея в виду Медицинский научно-исследовательский институт инфекционных болезней армии США (USAMRIID) в штате Мэриленд, где программа создания биологического оружия началась еще в 1943 году.
Я оборвал его:
— Все, кто хоть что-то знает об американской программе, упоминают Форт-Детрик. Это не актуально. Есть ли новая информация?
Человек из ГРУ разозлился:
— Скажите конкретно, что вам нужно.
— Хорошо, — согласился я.
Я начал с того, что американское биологическое оружие на самом деле представляет собой меньшую угрозу, чем предполагают наверх. Маловероятно, что американцы, заявив в 1969 году о закрытии своей программы, действительно, это сделали. Было неясно, зачем они так настойчиво хотят получить доступ на наши предприятия. Ведь мы потребуем того же от них. Но, похоже, их такая перспектива не пугала. Это могло означать, что американская программа менее успешная, чем наша. На мой взгляд, это был еще один аргумент в пользу прекращения нами производства биологического оружия.
Пока я говорил, генералы что-то записывали в свои блокноты.
— Во-первых, нам нужны названия и расположение новых предприятий, созданных за последние двадцать лет, — сказал я. — Понадобятся имена руководителей и организационная структура. Выясните, с какими биологическими веществами они работают и какие системы доставки разрабатывают. И еще нам нужны данные о всех проводимых испытаниях.
Мне казалось, что меня сочтут наивным. Но лица у моих собеседников были мрачные.
— Дайте нам пару недель, — попросил один из них.
Прошло несколько недель, и меня снова вызвали в ВПК. На этот раз нас было трое. Первым заговорил представитель КГБ:
— Вы слышали о Плам-Айленде? — спросил он.
— Конечно, — разочарованно ответил я.
В Плам-Айленде, в нью-йоркском Лонг-Айленд-Саунде, еще во время войны проводили опыты с биологическими веществами. Потом он перешел в ведение Министерства сельского хозяйства и стал карантинным центром для ввозимых в страну животных и пищевых продуктов.
— И еще мы нашли кое-что в Иллинойсе, — добавил представитель ГРУ.
— И об этом знаю, — сказал я, не давая ему продолжить. — Там еще в 50-х годах запретили производить биологическое оружие, так как не был создан необходимый уровень биологической безопасности. Сейчас там располагается большая фармацевтическая компания.
Разведчики встревожились.
— А что-нибудь еще у вас есть? — спросил я.
Было перечислено еще несколько мест, но все их можно было не называть, так как они бездействовали. Потеряв терпение, я оборвал их:
— Ясно, что вы просто пролистали старые отчеты. Огромное количество информации об этих объектах напечатано в открытой литературе, и я не желаю выслушивать ее пересказ из уст профессионалов разведки.
Извинившись, я вышел покурить. В какой-то момент пришла мысль: а не было ли приказа скрыть от меня информацию? Но ведь председатель КГБ хотел закрыть нашу программу. Поэтому сотрудники этого ведомства должны были бы помочь мне с информацией о деятельности американцев.
Когда я вернулся, генералы уже убрали свои документы. Мы решили, что обсуждать больше нечего, и я холодно поблагодарил их за сотрудничество, но в глубине души был просто потрясен.
Поверить в то, что американцы отказались от проведения работ по созданию биологического оружия, было невозможно.
В мои обязанности в «Биопрепарате» входила регулярная корректировка плана по использованию выделяемых бюджетных средств, возрастающих год от года. Эту корректировку я проводил вместе с сотрудником Госплана генералом Романом Волковым. Он отвечал за обеспечение программ Министерства обороны. Каждый раз при нашей встрече он практически уговаривал меня изыскать возможности траты денег.
На одном из закрытых совещаний, куда был приглашен и я, присутствовали председатель комиссии Игорь Белоусов, Алексей Аржаков, его заместитель, генерал Валентин Евстигнеев, недавно назначенный начальником 15-го Управления, и Олег Игнатьев, начальник Управления по биологическому оружию в ВПК.
Совещание началось с обсуждения того, как ответить на обвинения американцев и англичан.
Я помалкивал. Новых идей ни у кого не было. О докладной Крючкова даже не вспомнили. Когда совещание закончилось, Аржаков попросил меня остаться.
Я насторожился, но настроение у него было вполне доброжелательное.
— Тут кое-кто хочет с вами поговорить, — сказал он и кивнул в сторону двух мужчин, стоявших в глубине зала.
Перед тем как выйти, Белоусов бросил на меня многозначительный взгляд.
К нам подошли те двое и стали вытаскивать бумаги из одинаковых черных портфелей. Манера их поведения говорила о том, что это сотрудники разведки. Разговор с ними начал Аржаков:
— Вы слышали, что у нас возникли серьезные проблемы с Соединенными Штатами по поводу биологической программы. Я пригласил полковника Алибекова для беседы с вами.
Представленные мне сотрудники КГБ оказались генералами. Один занимал высокий пост в Первом управлении КГБ, а второй был одним из заместителей директора ГРУ — службы внешней разведки. До этого мне никогда еще не приходилось встречаться лицом к лицу с представителями таких серьезных организаций.
— Мы можем решить вопрос достаточно просто, — начал я. — Единственный способ противостоять Соединенным Штатам — это знать как можно больше об их программе создания биологического оружия. К сожалению, такой информации очень мало.
— Ну, существует Форт-Детрик, — начал один из генералов, имея в виду Медицинский научно-исследовательский институт инфекционных болезней армии США (USAMRIID) в штате Мэриленд, где программа создания биологического оружия началась еще в 1943 году.
Я оборвал его:
— Все, кто хоть что-то знает об американской программе, упоминают Форт-Детрик. Это не актуально. Есть ли новая информация?
Человек из ГРУ разозлился:
— Скажите конкретно, что вам нужно.
— Хорошо, — согласился я.
Я начал с того, что американское биологическое оружие на самом деле представляет собой меньшую угрозу, чем предполагают наверх. Маловероятно, что американцы, заявив в 1969 году о закрытии своей программы, действительно, это сделали. Было неясно, зачем они так настойчиво хотят получить доступ на наши предприятия. Ведь мы потребуем того же от них. Но, похоже, их такая перспектива не пугала. Это могло означать, что американская программа менее успешная, чем наша. На мой взгляд, это был еще один аргумент в пользу прекращения нами производства биологического оружия.
Пока я говорил, генералы что-то записывали в свои блокноты.
— Во-первых, нам нужны названия и расположение новых предприятий, созданных за последние двадцать лет, — сказал я. — Понадобятся имена руководителей и организационная структура. Выясните, с какими биологическими веществами они работают и какие системы доставки разрабатывают. И еще нам нужны данные о всех проводимых испытаниях.
Мне казалось, что меня сочтут наивным. Но лица у моих собеседников были мрачные.
— Дайте нам пару недель, — попросил один из них.
Прошло несколько недель, и меня снова вызвали в ВПК. На этот раз нас было трое. Первым заговорил представитель КГБ:
— Вы слышали о Плам-Айленде? — спросил он.
— Конечно, — разочарованно ответил я.
В Плам-Айленде, в нью-йоркском Лонг-Айленд-Саунде, еще во время войны проводили опыты с биологическими веществами. Потом он перешел в ведение Министерства сельского хозяйства и стал карантинным центром для ввозимых в страну животных и пищевых продуктов.
— И еще мы нашли кое-что в Иллинойсе, — добавил представитель ГРУ.
— И об этом знаю, — сказал я, не давая ему продолжить. — Там еще в 50-х годах запретили производить биологическое оружие, так как не был создан необходимый уровень биологической безопасности. Сейчас там располагается большая фармацевтическая компания.
Разведчики встревожились.
— А что-нибудь еще у вас есть? — спросил я.
Было перечислено еще несколько мест, но все их можно было не называть, так как они бездействовали. Потеряв терпение, я оборвал их:
— Ясно, что вы просто пролистали старые отчеты. Огромное количество информации об этих объектах напечатано в открытой литературе, и я не желаю выслушивать ее пересказ из уст профессионалов разведки.
Извинившись, я вышел покурить. В какой-то момент пришла мысль: а не было ли приказа скрыть от меня информацию? Но ведь председатель КГБ хотел закрыть нашу программу. Поэтому сотрудники этого ведомства должны были бы помочь мне с информацией о деятельности американцев.
Когда я вернулся, генералы уже убрали свои документы. Мы решили, что обсуждать больше нечего, и я холодно поблагодарил их за сотрудничество, но в глубине души был просто потрясен.
Поверить в то, что американцы отказались от проведения работ по созданию биологического оружия, было невозможно.
В мои обязанности в «Биопрепарате» входила регулярная корректировка плана по использованию выделяемых бюджетных средств, возрастающих год от года. Эту корректировку я проводил вместе с сотрудником Госплана генералом Романом Волковым. Он отвечал за обеспечение программ Министерства обороны. Каждый раз при нашей встрече он практически уговаривал меня изыскать возможности траты денег.