Оэ Кэндзабуро. Объяли меня воды до души моей...

Глава 17

Вспышка чувственности

(продолжение)

   Бесконечно тянувшийся день кончился. Поздней ночью в убежище вернулся Тамакити. Войдя в прихожую, он сразу, не дожидаясь вопросов, начал оправдываться:
   — Боя избили, он едва ноги не протянул. Я дотащил его до лодочной станции и понял, без доктора не обойтись. Поэтому я отвез его на машине в клинику Токийского университета и положил в аркаде ^[6].
   — А в клинику позвонил? — спросил Такаки.
   — Да, на обратном пути из автомата. Сказал, что у них там лежит раненый.
   — Какой телефон клиники Токийского университета? Выходит, ты бросил Боя умирать, а сам уехал. Боялся, чтобы врач осматривал его при тебе? — наседал Такаки.
   Тамакити весь напрягся и, сжав губы, зло посмотрел на Такаки. Все его тело было налито жестокой силой, готовой взорваться. Казалось, сейчас он бросится на Такаки, посмевшего усомниться в его словах. Однако он медленно сунул руку под джемпер, достал свернутый в трубку еженедельник и ткнул его под нос Такаки. Тот осторожно, как первоклассник, раскрыл журнал. Там были фотографии военных учений Союза свободных мореплавателей. На фотографии в верхней части страницы крупным планом был снят в профиль бывший солдат сил самообороны. Лицо его, как и лица стоявших вокруг подростков, дышало бодростью; в крупных каплях выступившего на лицах пота отсвечивало яркое летнее солнце. Все сияли лучезарными улыбками...
   — Ты говоришь, я бросил Боя на верную смерть, чтобы спасти свою шкуру. Но спастись мне все равно не удалось бы, — сказал Тамакити, следя за выражением лиц товарищей. — Больше всех жалел Боя именно я. Когда он взорвал динамитом наш корабль, чтобы не отдать в чужие руки, то продолжал сражаться с одной целью — взорвать и себя. Он нисколько не боялся, что его изобьют рабочие, да и смерти тоже не боялся. Вот почему я решился оставить его в аркаде клиники Токийского университета. Ему снова явилось видение, и он умиротворен...
   — Тамакити, ты убил раненого Боя. Боялся, как бы он не проболтался полиции. Убил и бросил в аркаде! — закричала Инаго, босиком выбегая в прихожую. — Надо сейчас же судить Тамакити! Как судили Коротыша!
   Тамакити, выпятив грудь, посмотрел на Инаго. Лицо его, покрытое каплями пота, напоминало морду загнанного зверя. Шея Инаго тоже залоснилась от пота, напрягшиеся жилы дрожали.
   — Тамакити нужно судить! А потом — будь что будет! Иначе он перебьет нас всех — одного за другим. Он бил Боя по ранам, нанесенным рабочими, и Бой умер! Тамакити боялся, что Бой скажет лишнее в клинике! Он и не думал помочь ребенку, а тот три ночи один проторчал в павильоне...
   Инаго, громко вопя, вцепилась в горло Тамакити. Тот не сопротивлялся, и Красномордый силой оттащил от него девушку.
   — Дзин проснется и перепугается, — увещевал ее Красномордый. Наскоки Инаго сбили спесь с Тамакити, и он превратился вдруг в испуганного мальчишку.
   — Бой врезался своим бульдозером в бульдозеры рабочих и остановил их, — заговорил, ни к кому не обращаясь, Тамакити. — Потом он погнался за рабочими, размахивая железной трубой, и стал избивать их. Но их-то было двое. Они увернулись и сами набросились на него с деревянными брусьями. Брусья — в щепки. Тогда они тоже подобрали обрезки труб и давай молотить ими Боя. Мы видели все это, когда бежали по целине к нему на выручку. Бой, ничего не замечая вокруг, опустил голову, как бык, и вслепую размахивал своей железной трубой. Чтобы остановить его, один из рабочих, видно, хотел стукнуть его по плечу. Но не рассчитал и угодил прямо в голову. Когда мы подбежали, он завертелся волчком, рухнул и забился в судорогах. Голова у него была проломлена, из раны хлестала кровь. Да разве я мог бы бить по такой ране? Ударить Боя, ведь для него самым важным в жизни был наш корабль?..
   Тамакити широко раскрыл рот и вдруг громко заплакал. Его обезображенное рыданиями лицо, похожее на испуганную собачью морду, было отвратительно.
   — Нужно как следует изучить фотографии и решить, что делать дальше, — отрезал Такаки и взбежал по винтовой лестнице.
   Все устремились за ним. Им было тошно слышать рыдания Тамакити. Но и он потащился за ними следом. Члены команды Свободных мореплавателей, кроме залитого слезами Тамакити, жадно рассматривали фотографии — свое первое, хотя и не нужное никому, появление на страницах печати. Только Исана, единственный из команды, не попавший на снимки, способен был объективно оценить происходящее.
   — Изучив этот пейзаж, ничего не стоит установить, где проводились наши военные учения, не правда ли? — спросил Такаки, придвигая к Исана журнал.
   — По-моему, Коротыш наврал, что позволил увязаться за собой репортерам и притащил их к нашему тайнику, — сказал Красномордый. — Машина, ее видели дозорные, не имела к ним никакого отношения. Но люди, знакомые с районом Идзу, по фотографиям точно определят, что это за местность...
   — Безусловно, — сказал Исана. Это было настолько очевидно, что он мог и промолчать. Ветви огромной дзельквы занимали треть фотографии, за ближним мысом виднелся вдали еще один мыс, и на нем — поселок. Любой местный житель мог бы безошибочно указать скалу под обрывом, откуда сделан снимок. На фотографии подростки спускаются по веревке с отвесной скалы — от дзельквы к морю. Спускаются, явно лелея мечту попасть на корабль Союза свободных мореплавателей. На черной фотографии белыми иероглифами было напечатано: «Может быть, среди нас находятся вооруженные партизаны?»
   — Судя по подписи, в редакции еженедельника не очень-то верили фотографиям Коротыша, — сказал Исана.
   — Вот если бы им не поверила полиция — тогда другое дело. Но вряд ли на это можно надеяться, — сказал Такаки.
   — Еще бы! — зло закричал Тамакити. — Мы ведь уже начали вооруженную борьбу. Неужели это кому-нибудь не ясно?
   Все уставились на Тамакити. За минуту до этого вот-вот готовый снова расплакаться, Тамакити весь напрягся, выставив подбородок, как изготовившаяся к броску змея, и победоносно задрал голову.
   — Что значит: «Мы уже начали вооруженную борьбу»? — спросил Такаки.
   — Именно то, что я сказал! — повысил голос Тамакити. — Как только журнал попадет в руки сил самообороны, они немедленно начнут действовать. И, конечно, полиция тоже, — сказал Тамакити. — Журнал вышел сегодня утром и, значит, уже привлек их внимание. Может быть, этот вопрос поднимут и в парламенте. Инструктором отряда был солдат сил самообороны — вот в чем дело. Им уже известно, что на солдата напали гражданские лица и он застрелился из автомата, принадлежавшего силам самообороны! Конечно, в парламенте зададут вопрос: не следует ли силам самообороны и полиции нас ликвидировать? Об этом завопят пресса, радио, телевидение. Ясное дело: мы — враги общества, и общество потеряет голову! Даже если мы мирно сдадим оружие и сознаемся, что ничего, собственно, и не сделали, нам все равно припомнят и Коротыша, и солдата. Теперь у нас только два пути.
   — Два пути? Что ты нам голову морочишь, Тамакити? Чушь все это, — набросилась на него Инаго.
   — Да, у нас на выбор два пути, именно — два. Собранное нами оружие раздать Свободным мореплавателям, пусть они рассеются по стране и, если снова собрать Союз свободных мореплавателей не удастся, действуют в одиночку. Это — первый путь. Кому неохота сражаться в одиночку, могут делать с оружием все, что угодно. Ну, а кто пожелает рано или поздно воспользоваться им, пусть стреляет себе на здоровье...
   — Взять оружие, разбрестись на все четыре стороны и действовать в одиночку — так ведь было и раньше, пока мы не объединились в Союз свободных мореплавателей. Разве это не противоречит избранному нами пути? В общем, был прав Бой, выходит, будто ничего и не было, — сказала Инаго, но Тамакити пропустил ее слова мимо ушей.
   — Второй путь — собраться всем нам в одном месте, забаррикадироваться и сражаться. И это будет настоящий бой... Только база наша вместе с кораблем взорвана!
   Тамакити умолк и вопрошающе посмотрел на Исана.
   — По-моему, Тамакити, ты просто не решаешься сказать мне, что у тебя на уме, — сказал Исана. — Хорошо, я согласен перевести сюда базу Свободных мореплавателей, забаррикадируемся здесь и превратим убежище в крепость.
   — В таком случае я за второй путь. Я всегда считал, если найдется убежище, второй путь — лучший, — произнес Тамакити с явным облегчением.
   — Прекрасно, но нет ли третьего пути? — обратился Исана к Такаки. — Ты-то согласен с Тамакити?
   Тот сердито глянул на Исана, но промолчал.
   — Разве Свободные мореплаватели не мечтали найти корабль и отказаться от японского гражданства? И вот теперь, едва мы очутились в критическом положении, нам предлагают рассеяться по стране — то есть в конце концов уничтожить себя — или забаррикадироваться и в конечном счете тоже уничтожить себя. Этого я понять не могу. Превратить убежище в неприступную крепость и отгородиться от всех — таков был раньше мой идеал.
   — Вы правы, — выжидательно заметил Такаки.
   — Может, вы думаете, будто сами захватили мое убежище? Нет, это я, слышите, я пригласил сюда бойцов, способных встать на защиту деревьев и китов, и сделал это вполне сознательно. Конечно, вы сейчас в критическом положении, но не странно ли — сразу забыть план Союза свободных мореплавателей? Если вы все замышляли всерьез, почему не подумать тогда о третьем пути?
   Такаки молчал, и Исана стал всматриваться в одну из фотографий, сделанных Коротышом. Воображение человека, отсутствующего на фотографии, как бы незримо запечатлелось на ней. Живые, осязаемые эмоции Коротыша — неважно, порождены они были жаром сердца или злым умыслом, — витали над бывшим солдатом и окружавшими его подростками. Солдат разложил детали разобранного автомата на куске материи, расстеленном прямо на лаве. На прикладе был ясно виден темно-красный номер. Подпись под фотографией гласила: «Партизаны добыли автомат калибра 7,62, образца 64, состоящий на вооружении сухопутных сил самообороны, и используют его в боевых учениях». Нет, даже власти самой либеральной страны не могли оставить подобный факт без внимания. И бывший солдат, и подростки на этой роковой фотографии беззаботно, по-приятельски улыбались друг другу. Казалось, Коротыш восклицает безмолвно: ну как не заснять этих очаровательно улыбающихся людей?!
   — Если вы согласны превратить ваше убежище в крепость, то незачем торопиться с обсуждением всех остальных вопросов, — произнес наконец Такаки. — Скажу лишь заранее: я против того, чтобы Союз свободных мореплавателей, раздав своим членам оружие, распался. Ведь именно сейчас — и Коротышка это понял — Союз и создается по-настоящему. Раньше мы не имели ни четкой организации, ни истинных целей. Реальным было только само наше объединение. Разбредись мы сейчас поодиночке, и — конец Союзу свободных мореплавателей. Инаго права: повторится сон Боя — вроде ничего никогда и не было. Теперь второй путь. Забаррикадироваться здесь и сражаться. Свести к этому всю деятельность Союза свободных мореплавателей, по-моему, тоже неверно. Мы сами себя обречем на пассивность, а она, как известно, ни к чему хорошему не приведет. Будем сидеть сложа руки и ждать, пока не нагрянет моторизованная полиция. Разве для этого создавался Союз свободных мореплавателей? Не обреченность, а свобода действий — такова была главная наша идея.
   — Защищать нашу крепость от моторизованной полиции, а может, и от сил самообороны и попытаться самим перейти в наступление — разве это пассивность? Хотите, я докажу вам, что это не так, — сказал Тамакити.
   — То, что ты предлагаешь, сущая авантюра. О каком наступлении может идти речь? — отрезал Такаки. — Я тоже думал о третьем пути; он, безусловно, самый верный. Надо заполучить побыстрее корабль и уйти в открытое море — так мы, собственно, и задумали. Но сможем ли мы добраться с оружием до Идзу или Босо и незаметно подняться на корабль?
   — Сможем — не сможем, предсказать немыслимо, — ответил Исана. — Нужно наметить план и действовать: сейчас или никогда. Бездействовать — значит признать, что никакого реального замысла и не было, как не было и создавших его людей. И нам никого не убедить, что Коротыш и Бой отдали свои жизни во имя идеи, положенной в основу Союза свободных мореплавателей.
   — Что же вы предлагаете?
   — Я думаю, у полиции нет пока точных сведений о Свободных мореплавателях и время у нас еще есть. Завтра я поговорю с женой. Если мы получим корабль, все остальное, думаю, будет не так уж сложно и мы приступим к осуществлению нашего первоначального замысла. Попробуем, хотя, разумеется, может ничего и не выйти. Но все равно это лучше, чем разбрестись по стране или сидеть сложа руки.
   — Я согласен, — решительно заявил Красномордый. — Испробуем третий путь, Такаки. Я готов сейчас же съездить в Идзу и снова все осмотреть...
   — Ты имеешь в виду могилу Коротыша? — спросила Инаго. — Боюсь, полиция очень скоро ее обнаружит.
   — Я уже послал туда ребят. На трех мотоциклах, — сказал Тамакити.
   Красномордый и Такаки удивленно уставились на него. Тамакити, едва оправившись после недавней ссоры, торжествовал. Исана, как, впрочем, и всех, охватило дурное предчувствие.
   — Глава Союза свободных мореплавателей — Такаки, ему мы должны предоставить всю полноту власти, — сказала Инаго. В ее словах Тамакити уловил общее порицание...
   — Конечно, если мы хотим, чтобы Союз свободных мореплавателей стал реальностью, — подхватил Исана.
   — Только бы избежать проклятия Китового дерева, — сказал Такаки с видимым облегчением, но с бледного лица его, обтянутого желтой, как пергамент, кожей, не сходили напряжение и тревога.

 
   Когда человек заходит в помещение, где работает кондиционер, он физически ощущает расставание с оставшимся за дверьми душным летним днем. Внутренне подготовленный к беспрерывным стонам из соседней палаты, Исана узнал росшие вдалеке за окном дзельквы, теперь густо покрытые листвой и казавшиеся такими близкими и досягаемыми. Прав был Такаки, в этом огромном городе дзельквы действительно попадаются еще довольно часто. Казалось, души деревьев, слетающие с этих дзелькв, вопрошали: «Почему ты так безразличен к стонам старика, больного раком горла, которые, в общем-то, обращены к тебе?» Исана ответил: «Просто теперь я бессилен сделать для Кэ что-либо реальное. И я пришел сюда от имени тех, для кого я хоть что-то могу сделать». Изгнав из своего сознания беспрерывные стоны Кэ, Исана ждал Наоби. Комната, где он находился, тоже была палатой, наспех переоборудованной в рабочий кабинет; вместо одной из кроватей поставили письменный стол и короткий диванчик, на нем и сидел сейчас Исана. Наконец вошла Наоби в накинутой на плечи вязаной кофте цвета вялой зелени и в длинной, до щиколоток, шерстяной юбке — туалет для такого времени года странный, но, возможно, и оправданный, если живешь в доме с кондиционером. Наоби плыла, величественно неся голову, ввинченную в широкие, неколебимые плечи, и ответила на его приветствие, лишь пройдя вдоль стены и усевшись за письменный стол. Она подражала преподавательнице, у которой училась в американском колледже, потом, во время стажировки, она окончательно освоила эту манеру. На лице ее, все еще детском, хотя и принадлежащем женщине средних лет, застыло единственное желание — защитить себя, как в те годы, когда она жила в чужой стране. Жалкое, пребывавшее в вечном напряжении создание, готовое в любую минуту обратиться в бегство, она была прекрасным объектом для атак честолюбивого личного секретаря господина Кэ, навещавшего за границей свою дочь... Сейчас Наоби вела себя точно так же, как до всех перипетий с Дзином и даже до того, как она стала женой Исана...
   — Приходится делать укладку и мазаться — ужас, но иначе нельзя: выборы, других средств у меня нет, — сказала Наоби, перехватив взгляд Исана. — Ты тоже с прошлого раза подтянулся: наверно, кто-нибудь ухаживает за тобой?
   — Просто стал сам следить за собой. Я ведь теперь не один. За Дзином они прекрасно присматривают, — смущенно сказал Исана. — Кэ всегда так стонет?
   — Он не хочет, чтобы ему делали обезболивающие уколы. Категорически отказывается, — отвечала Наоби с неподдельной горечью.
   Она умолкла, и комнату наполнили полнозвучные, немолчные стоны, в которых слышалось даже нечто неестественное. Погрузившись в молчание, Исана воззвал к душам деревьев и душам китов: «Кэ отвергает лекарства, которые облегчили бы его страдания, и без конца стонет. Хотя скоро умрет. Наверно, именно потому Кэ и отвергает лекарства, которые облегчили бы его страдания? Послушайте его стоны...»
   — Все время при отце, устала ужасно, приду сюда, сяду вот так — локти на стол и дышу в ладони; дурная привычка, за нее меня еще в Америке ругали, но я никак не могу от этого избавиться. — Не прерывая разговора, Наоби поднесла к губам ладони, глаза у нее сверкали, она оживилась, точно завлекая Исана. — Когда даже здесь я снова и снова слышу стоны, мне кажется, будто отец вцепился в меня еще сильнее, чем когда я у него в палате. Может, мои слова напоминают какую-нибудь популярную американскую мелодраму, но ты сам знаешь, как я отношусь к отцу!.. И вот я решила выставить теперь свою кандидатуру. Из моего избирательного округа уже приходят просители, но все равно...
   — Я понимаю, — сказал Исана, уловив душевный настрой Наоби. — Ты хочешь меня убедить, что занялась политикой, надеясь добиться сочувствия избирателей.
   — Я-то привыкла, а тебе начинать серьезный разговор под бесконечные стоны, наверно, трудно, — сказала кандидат в парламентарии Наоби, уловив, как и надеялся Исана, смысл его молчания и желая приободрить его. — Что привело тебя сюда сегодня? Вряд ли ты пришел узнать, не умер ли отец? Тем более, в прошлый раз тебя здесь избили...
   — Ты права. У меня срочное дело. А стоны эти мне просто необходимо было услышать, — начал Исана. — Мы с Дзином заперлись в убежище, очутившись в жизненном тупике и не видя другого выхода. Конечно, главной причиной было состояние Дзина; но, кроме того, как ты помнишь, мы оказались моральными банкротами и были близки к самоубийству. Чтобы избежать этого, мы и начали с Дзином затворническую жизнь. На наше счастье подвернулось тогда готовое атомное убежище. Я и сейчас считаю: мы поступили правильно. Остался жив Дзин, жив я, зажила новой жизнью и ты. Убежище стало для нас подобием спасительного ковчега, который мы видели в праздники на родине наших предков. Я и представить себе не мог, что все сложится так хорошо. В тот день, когда Кэ пришел посмотреть, где укрылись мы, потерпев крах, и заявил, что умывает руки, у него, наверно, вырвался точно такой же стон, как сейчас...
   — Да, так оно и было. Я это прекрасно понимаю, — сказала Наоби. — А теперь ты решил отказаться от прежней уединенной жизни и вернуться в общество?
   — Нет, этого я делать не собираюсь, скорее наоборот. Но мне бы хотелось сделать достоянием общества некоторые выводы, в которых я утвердился за годы своего затворничества. Разумеется, выставлять свою кандидатуру на выборах я не намерен.
   — Да это и невозможно, — сказала Наоби.
   — Конечно. Понимаешь, я встретился с компанией молодежи, их мысли во многом созвучны моим. Это те самые ребята, которым удалось, благодаря твоей любезности, пожить в Идзу... Меня сейчас волнует один наш совместный замысел. Почувствовать, как нечто, присущее мне, становится достоянием всех — вот, собственно, что привлекает меня в этом предприятии. Короче, говоря конкретно, мы хотим купить корабль и уйти в море. Это и привело меня сюда. Убежище и землю я получил от Кэ, может быть, теперь твоя компания выкупит их у меня? На вырученные деньги мы приобрели бы корабль и вместе с Дзином и нашими молодыми приятелями могли бы начать новую жизнь.
   — Что ж, попробую. Правда, сейчас большие суммы брошены на мою предвыборную кампанию, поэтому надо все как следует обсудить. Если ты позвонишь мне завтра, я тебе сообщу результат. Сколько тебе нужно денег?
   — Не имею представления, — ответил Исана. — Знаю лишь, что нам нужен корабль для команды в двенадцать-тринадцать человек.
   — Собираетесь в дальнее плавание?
   — Нет, скорее, мы будем плавать вокруг Японии... Видишь ли, план разработан молодежью, и деталей его я не знаю. В общем, мы с Дзином хотим начать жить вместе с другими людьми, так сказать, в подвижном убежище.
   — Я вам помогу подобрать корабль. Отец, кажется, был связан с рыболовными компаниями, — сказала Наоби.
   Исана поднялся.
   — Да, Кэ все время стонет. Видно, это помогает ему сохранить физические силы? — спросил он.
   — Иногда нам удается насильно сделать ему обезболивающий укол. И тогда отец, выспавшись и восстановив силы, начинает ругать нас за то, что мы поступили против его воли.
   — Когда в следующий раз силы вернутся к нему, передай, пожалуйста, что я приходил и слышал его стоны, — сказал Исана.
   — Спасибо, передам, — сказала Наоби. — Когда ты в прошлый раз приходил сюда и кричал, ты был похож на зверя, ищущего самку, хотя ничего подобного и не говорил. Сегодня же ты скорей напоминаешь растение.
   Войдя в лифт и обернувшись, Исана со щемящей болью посмотрел на выглядывавшие из-под накинутой на плечи кофточки темные, с загрубевшей кожей локти Наоби, которая ушла, не дожидаясь, пока закроются автоматические двери лифта. В ушах у него неумолчным эхом звучали стоны больного...
   В поисках продовольственного магазина Исана шел по улице, и обжигающая жара, как увеличительным стеклом, сконцентрированная сферой небосклона, раскалывала голову вдребезги. Мозг, не переставая, сверлили стоны Кэ. Показался огромный продовольственный магазин — супермаркет. Исана подошел к управляющему, стоявшему у кассы, и, вспомнив перечень продуктов неприкосновенного запаса, прилагавшийся к рекламе атомных убежищ, сделал заказ.
   — Наверное, экскурсия? В горы, к морю? — заинтересовался управляющий.
   — К морю. Пусть продукты оставят пока здесь. Я поищу такси, — сказал Исана и положил рядом со счетом почти все деньги, полученные от Наоби.
   — Такси? Не поместится, — сказал молодой управляющий, оценивающе посмотрев на Исана. — Немного не рассчитали, по-моему, хотя подобрано все очень продуманно.
   — Действительно, я совсем упустил это из виду, — растерялся Исана, думая, как не хватает сейчас Такаки. Тот бы мигом увел и многотонный грузовик...
   — Вы оказались в затруднительном положении, честно говоря, мы забыли вас предупредить заранее. Что ж, доставим покупку на нашей машине. Чтобы избежать волокиты, может, вы сами сядете в машину и покажете дорогу?
   — Вы очень любезны...
   — Что может быть лучше загородной прогулки в обществе милых друзей, — сказал управляющий, изобразив на лице печаль. — Я рад бы и сам совершить такую поездку.
   Двое молодых людей унесли купленные Исана продукты. За окном задом к тротуару стоял фургон.
   Когда молодой водитель, погрузив продукты, влезал в кабину, управляющий что-то шепнул ему на ухо. Не обратив на это внимания, Исана сел рядом с ним. Из центра города они поехали по автостраде, идущей на северо-запад, но, видимо, где-то впереди случилась авария: их сторона была забита машинами, а в противоположном ряду не было ни одной. Из-за палящей летней жары тротуары и пешеходные виадуки были безлюдны. «Город — как накануне атомной войны. Люди, побросав дома и имущество, бежали отсюда, спасаясь от атомной бомбардировки», — обратился Исана к душам деревьев и душам китов. Он хотел повторить это сидевшему рядом с ним молодому человеку, но тот держался неприступно и явно не был расположен его слушать. Начав свою отшельническую жизнь, Исана не поддерживал отношений с посторонними и не подумал, что, кроме Такаки и его товарищей, вся остальная молодежь под стать этому водителю. Но, с другой стороны, молчание водителя вполне естественно — воздух, врывавшийся в открытое из-за жары окно, был насыщен выхлопными газами, и он из последних сил вел машину, на потном лице его темнели грязные потеки. У Исана по-прежнему звучали в ушах стоны Кэ, и ему оставалось лишь снова обратиться к душам деревьев и душам китов. По его лицу тоже ползли черные струйки пота.
   «Запершись с сыном в атомном убежище, я, как поверенный лучших обитателей земли, которых люди стремятся истребить, намеревался встретить последний день человечества. Мы с сыном тоже обречены, но это никогда меня не беспокоило. Теперь, однако, когда я еду по городу, словно вымершему после атомной войны, я все яснее ощущаю, как притягателен план Свободных мореплавателей — сокрушить все машины подряд. Но сейчас у меня возник еще более активный и действенный план! Носясь по городу, который вот-вот подвергнется атомному нападению, я, как поверенный китов, обитающих в море, и деревьев, растущих на суше, буду давить людей, мстя за содеянное ими зло, — не в этом ли весь смысл моей отшельнической жизни? Я объявил себя поверенным китов и деревьев потому, что нахожусь на земле вместо китов и способен передвигаться вместо деревьев, тем самым я противопоставил себя всему человечеству. Если б сейчас вел машину не этот тупой и упрямый юнец, а кто-либо из Свободных мореплавателей и сегодняшний день был бы концом света, мы устремились бы вперед, продираясь сквозь эту автомобильную пробку, помчались бы наперерез встречным машинам и наказали бы людей, слишком поздно подумавших о спасении. И прежде, чем все рухнет и небо озарится пожарами, мы возвестили бы громогласно: Грядем!..»